Я лег, свернулся эмбрионом и понял, что предпочитаю засыпать именно в этой позе. Мое темное, уютное убежище обладало всеми признаками утробы. Не в буквальном, разумеется, смысле – вряд ли в матке моей матери висел большой плакат панков из «Рамоунз», – но в метафизическом: эта маленькая комната была моей личной искусственной маткой. Рядом с кроватью свисала пуповина из спутанных проводов – электрическое одеяло, которое меня согревает; чайник, который снабжает меня жидкостью; холодильник, который меня питает. Из комнаты Джима пробивался ритм ударных; дневной свет, проникая сквозь красные с узором шторы, расписывал окно розовыми прожилками кровеносных сосудов. Единственный способ избавиться от тирании младенцев – самому вернуться в дородовое состояние.

Наверное, не стоит мучиться чувством вины из-за того, что атмосфера в семье порой мне кажется слишком гнетущей. Ведь мое поведение ничем не хуже поведения других мужчин моего поколения. Некоторые отцы задерживаются на работе гораздо дольше, чем требуется на самом деле. Некоторые отцы всю неделю работают, а по выходным играют в гольф. Некоторые отцы приходят домой и весь вечер торчат у компьютера. Эти мужчины делают для своих жен и детей не больше, чем я, но я, по крайней мере, не занимаюсь самообманом. Простая истина заключается в том, что на данный момент всем лучше, если я провожу дома как можно меньше времени. А проблема – в том, что чем меньше я дома бываю, тем хуже себя там чувствую и тем неохотнее туда возвращаюсь.

Во всех рекламах, для которых я писал музыку, фигурировали довольные семьи, живущие в согласии друг с другом. Несмотря на большой опыт работы в этой области, я так и не заметил фальши. Разумеется, я знал, что «Легкое и нежирное» вовсе не является полноценным заменителем «масла с изумительным вкусом», но мне даже в голову не приходило, что в рекламе также лгут о счастливых улыбающихся детях и смеющихся родителях, собравшихся за обеденным столом. Если бы речь шла о моем детстве, моя реальная мама давно бы схватила нож для масла и пригрозила зарезать моего реального папу.

В рекламе утверждается, что мы можем иметь все, что захотим, можем быть превосходными отцами, целыми днями кататься на сноуборде, зарабатывать кучу денег, а возвращаясь после деловой встречи, рассказывать детям сказку по мобильному телефону. Но так не бывает. Работа, семья и ты сам – это кубик Рубика, который невозможно собрать. Ты не можешь быть чутким отцом, жестким бизнесменом, столпом местного сообщества, умелым мастером на все руки и романтичным, внимательным мужем – от чего-то придется отказаться. В моем случае – от всего.

Но помимо этого у меня имелась еще одна причина держаться от дома подальше. Ни одна мать, ни один отец не находят храбрости признаться в постыдном секрете, который, как я подозреваю, таят все и помалкивают, опасаясь, что их сочтут плохими родителями.

С маленькими детьми скучно.

Мы все делаем вид, будто у наших отпрысков каждая мелочь – чудо из чудес, но мы лжем себе. С маленькими детьми скучно, и скуку эту никто не осмеливается назвать своим именем. Я хочу выйти из тени, забраться на самую высокую в стране детскую горку и провозгласить миру: «С маленькими детьми скучно!» Конечно, родители изобразят потрясение и негодование, в сотый раз толкая качели, но в глубине души они испытают огромное облегчение – у них появился единомышленник. И чувство вины, которое жгло их, испарится без следа. И все поймут, что они отнюдь не жестокосердые монстры, а всё дело – в детях. С маленькими детьми скучно.

Терпеть скуку – не то занятие, которому я люблю предаваться. Если мне надоедает отпуск, я возвращаюсь домой. Если наскучивает фильм, я прокручиваю кассету вперед. Как было бы здорово иметь пульт для управления детьми: нажал на кнопочку – и пара лет осталась позади. К четырем-пяти годам с ними станет гораздо интереснее. Катерина терпеливее меня, она не против подождать несколько лет и увидеть, как сторицей возвращаются любовь и испоганенное время.

Я прошел в туалет и спросонья попробовал было поднять сиденье унитаза, пока не вспомнил, что в этом доме сиденье всегда поднято. Я старался не думать о Катерине. Я же сейчас отдыхаю от семьи. Моча отдавала серой, и затхлый запах напомнил мне, что накануне вечером я ел спаржу. Катерина приготовила ужин – она знает, что я люблю спаржу. Даже моча напомнила мне о ней.

Должно быть, сегодня она встретится с одной из мамаш, с которой познакомилась в прогулочной группе, куда водит Милли. Катерина любит описывать разновидности мамаш. Одна мамаша страдает чувством вины из-за того, что целыми днями пропадает на работе. Она так радовалась в тот день, когда смогла привести своего ребенка в прогулочную группу, что заглушила всех своим пением: «Колеса у автобуса все крутятся и крутятся». Другая мамаша – домохозяйка: прежде она делала успешную карьеру в бизнесе, но затем с таким же рвением погрузилась в пучину материнства. Вместо того, чтобы повышать свой материнский статус постепенно, она каждый год производила на свет очередного ребенка и потому чувствовала превосходство над остальными женщинами. А еще есть мамаша сатаны, которая совершенно не сознает, что породила самое злобное существо во вселенной; глупая женщина весело болтает с вами, пока ее двухлетнее чадо колотит по лицу вашего малыша. Временами сатанинская мамаша восклицает: «А-ах-х. По-моему, они прекрасно ладят». Есть еще эко-мамаша, которая тихо и спокойно объясняет вашему ребенку, почему не следует говорить с полным ртом – а ее собственный четырехлетний отпрыск еще сосет грудь.

Катерина подружилась со всеми. Меня всегда впечатляло, как легко женщины становятся подругами. Заглядывая на детскую площадку, я ловил себя на том, что кружусь в изощренном родительском танце, ненавязчиво пытаясь оттеснить своих детей от других ребятишек, находящихся под наблюдением отцов – иначе нам грозит такая глупость, как разговор ни о чем. Даже если общение оказывалось неизбежным, мы все равно не говорили напрямую, но использовали детей как посредников. Поэтому, если Милли намеренно загораживала горку, мое извинение перед отцом другого ребенка заключалось в том, что я громко произносил: «Съезжай, Милли, пусть другая девочка тоже съедет».

А другой папаша давал мне знать, что все в порядке, следующими словами: «Не подталкивай девочку, Элли. Пусть она съедет, когда захочет». И два взрослых мужика старательно прятали глаза. А на другом краю детской площадки его жена вовсю обсуждала с моей женой, как скоро после родов они возобновили половую жизнь.

Как-то раз я вдруг обнаружил, что регулярно общаюсь с супружескими парами, с которыми мы познакомились через наших детей. Катерина и другие мамаши болтали без остановки, наши дети были одного возраста и потому довольно играли вместе, а мы с остальными отцами не имели ничего общего. В прошлое воскресенье я оказался втянутым в разговор с человеком по имени Пирс, который расслабляется по выходным, надевая клубный блейзер.

– Ну что, Майкл, как ведет себя «астра»?

Он заметил, что мы с Катериной подъехали к их дому на машине «воксхолл-астра» и, видимо, счел, что это отличная тема для начала разговора.

– Как ведет себя… Э-э… видите ли, я никогда по-настоящему не понимал, что под этим имеется в виду. Долгие годы я считал, что вести себя могут только живые существа, но, по-видимому, это не так.

Пирс посмотрел на меня, точно я умственно отсталый, сделал большой глоток из своей персональной пивной кружки и только потом соизволил меня просветить:

– Как она держит дорогу?

Так вот что это означает. Что за странная мысль. Пирс спрашивает, как наш семейный автомобиль «держит дорогу»? С помощью силы тяготения – вот как он держит дорогу. Но вряд ли это правильный ответ. Чего же я не заметил в своей машине? Она выполняет все, о чем я ее прошу. Когда я поворачиваю руль налево, машина едет налево, когда я поворачиваю руль направо, она едет направо.

– Прекрасно, – сказал я. – Если честно, совсем неплохо. Да, наша старушка-"астра" ведет себя совсем неплохо.

– А у вас SXi или LS? Или что?

– Э-э…

– «Астра». Какая модель?

Мне хотелось сказать: «Послушайте, я не знаю и мне глубоко наплевать, какая у меня модель, вам ясно? Это машина. У нее сзади есть два детских сиденья и куча пятен на обивке от смородинного сока, а еще есть кассета с песнями из диснеевских мультиков, которая навсегда застряла в магнитоле».

– Видите ли, я не очень хорошо разбираюсь в технике, – промямлил я, и Пирс посмотрел на меня так, словно я абориген с Папуа Новой Гвинеи, впервые оказавшийся в цивилизованном обществе.

– Все очень просто – в машине есть впрыск топлива или нет? На это указывает буква "i".

Повисла пауза. Я каждый день открывал капот автомобиля, но не мог вспомнить, что за буквы там видел. Сочетание SXi выглядело вполне вероятным – равно как и LS. Что же там было? Я должен что-то сказать?

– Милли, не отбирай! – выпалил я и выхватил у Милли куклу, которую дочь Пирса только что вполне добровольно дала ей.

– Она сама мне дала, – сказала Милли с растерянным видом.

– Честное слово, Милли. Попробуй играть без ссор. Пойдем попросим маленькую Гермиону показать игрушки.

И я пошел наверх с двумя двухлетними девочками, оглядываясь на другого отца с притворно многострадальным взглядом: мол, «извини, эти дети». Минут сорок я предпочел прятаться в детской, только бы не поддерживать болтовню со взрослыми.

– Милая женщина, правда? – спросила Катерина, когда три часа спустя мы ехали домой. – Я пригласила их к нам на обед в следующие выходные.

Услышав мой изможденный вздох, она сказала:

– Именно это мне в тебе нравится, Майкл. Для тебя нет посторонних – есть только друзья, к которым ты еще не испытываешь неприязни.

Хорошо ей. Женщины все как одна милые; это только их мужья всегда сделаны из картона. Катерина вплела и выплела машину из чудовищного потока на Кэмден-роуд.

– Как тебе поведение «астры»? – спросил я.

– Что?

– Эта машина называется «астра». Как, на твой взгляд, она себя ведет?

– Что-что?

И я еще раз убедился, что женился на правильной женщине.

Я так и не понял, как можно подружиться с семьями, с которыми Катерина познакомилась в прогулочной группе. И все же слегка расстроился, когда узнал, что Пирс и еще несколько папаш как-то в воскресенье вечером ходили вместе выпить, а мне даже не дали возможности им отказать. Я выбираю приятелей так же, как выбираю одежду. По утрам на стуле рядом с кроватью висят джинсы и фуфайка, и потому я надеваю их. А в соседней комнате сидят Саймон, Пол и Джим, поэтому я провожу остаток дня с ними. Вопроса, кто мне нравится или что мне подходит, не возникает – я выбираю то, что под рукой. Друзья, казалось, втекают в мою жизнь, а затем вытекают из нее, когда исчезает повод для встреч. Мне часто доводилось работать с мужиками, которые мне нравились, мы вместе ходили в паб и все такое. Вероятно, мы собирались поддерживать наши отношения, но ведь не позвонишь человеку через два месяца, чтобы сказать: «Как насчет смотаться выпить?» Тебе ведь могут ответить, что этот вечер не устраивает, и ты попадешь в неловкое положение.

Поэтому на данный момент моими лучшими друзьями были три человека, жившие по соседству.

– Все в порядке? – пробормотал я, забредая в гостиную.

– Все в порядке, – промямлили они в ответ.

Здорово узнать новости. Я почитал старую бульварную газетку. Статью о супругах из Франции, которым было за сто лет, но они собирались разводиться. Их спросили, почему они расстаются после стольких лет жизни. Судя по всему, они дожидались, когда умрут их дети, чтобы не травмировать их.

Поскольку были пасхальные выходные, Пол и Саймон не пошли на работу, и мы все слонялись по квартире, не зная, чем заняться. Любопытно наблюдать, как остальные трое тратят время впустую, точно эта роскошь у них – в вечном пользовании. Ничегонеделание у них получалось гораздо лучше, чем у меня – наверное, тренировка праздности не отнимает столько сил. Джим растянулся на диване и, судя по всему, последние три часа потратил на то, чтобы понять, как тыльная сторона ладони может сберечь ему время. Пол демонстративно читал взрослую, серьезную газету, а Саймон сидел за кухонным столом и не делал ничего. Это для него обычно – словно он чего-то ждет. Ждет, когда потеряет девственность, уверял Джим.

Саймон узнал секрет вечной юности. Временами он становился таким неуклюжим и застенчивым, что не мог говорить нормальными фразами. А потому разработал целый параллельный мир общения, где разговаривали исключительно посредством вопросов из викторин. Например, сегодня вместо того, чтобы сказать: «Привет, Майкл, несколько дней тебя не видел», – он возбужденно улыбнулся и спросил:

– Столица штата Нью-Йорк?

– Олбани, – послушно ответил я, и он издал тихое удовлетворенное хрюканье, показывая, что в этом мире все в порядке.

– Что на обратной стороне «Богемской рапсодии»? – продолжал допытываться Саймон.

– «Я влюблен в свою машину»[14]. На музыкальных вопросах ты меня не поймаешь. Так получилось, что это моя специальность.

– Ладно, тогда какая строчка из «Богемской рапсодии» дала название песне, которая стала хитом в том же году?

Я пережил легкую внутреннюю панику, услышав музыкальный вопрос, ответ на который не знал.

– Не знаю. Сам, наверное, только что придумал.

– Это хорошо известный факт, – встрял Джим.

Я попытался изобразить безразличие.

– Ну, не знаю. «Скарамуш, Скарамуш» в исполнении Вилл Ду и группы «Фандангос».

– Нет.

– Они заняли лишь второе место, – сказал Джим.

Я мысленно пробегал строчки «Богемской рапсодии», пытаясь отыскать среди них название хита 1975 года. Таковой не оказалось.

– Сдаешься?

– Нет, конечно, не сдаюсь.

Вместо того чтобы терять время, я отправился к себе в комнату – поработать. Час спустя я вышел и сказал:

– Сдаюсь.

– Ответ: «Мамма миа!»[15] – торжествующе сообщил Саймон.

Я оцепенел. Так нечестно. Я бы догадался, если бы подумал чуть дольше.

– Ты сказал «строчка». А это не строчка, это просто фраза. Не считается.

– Приветствуем тебя, король викторин! – взвыл Саймон, простирая руки.

На постороннего объем знаний Саймона мог произвести впечатление. Он знает, что битва при Мальплаке состоялась в 1709 году, что птица додо обитала на острове Маврикий. Однако с другой стороны, он не знает ответов на вопросы типа «чем ты зарабатываешь на жизнь?» Он не знает, что его родители из-за него беспокоятся. Не знает, как завести себе подружку. И он не знает даже, что от него немного попахивает. К счастью, вопрос «Не воняет ли Саймон?» никогда не попадается в научно-популярных викторинах, хотя Саймона гораздо больше расстроил бы неверный ответ на вопрос, чем общественное мнение, согласно которому он воняет, как промокший спортивный костюм, все лето пролежавший в сумке.

Пол не принимал участие в викторине, но когда прояснился ответ на последний вопрос, сказал:

– Да, это верно, – и кивнул с мудрым видом.

Возможно, Пол не мог принять участие в викторине, потому что все его силы уходили на выполнение почти невозможной задачи: читать газету самым раздражающим способом. Газеты он брал в руки вовсе не для того, чтобы читать, а чтобы всем стало ясно: человек серьезный, читает серьезную газету. Временами молчание прерывалось утвердительным хмыканьем, когда Пол хотел показать, что согласен с передовицей, или едва слышными восклицаниями, когда он читал какую-нибудь печальную новость из стран третьего мира. Кроссворды он всегда сопровождал комментариями в виде утомленных вздохов и удовлетворенных междометий.

– Пол, ты разгадываешь кроссворд?

– Что? О, да. Вообще-то я почти закончил, – довольно ответил Пол, не ведая, что Джим его подначивает.

– Легкий или трудный?

– Трудный. Другие меня не интересуют.

– Ух ты!

Поздний день наконец перешел в ранний вечер, и Пол забеспокоился – в это время суток с ним такое часто случалось.

– Никто еще не думал об ужине? – спросил человек, который всегда готовил ужин.

Все слегка удивились, что нужно думать о еде до того, как пришло время есть. Джим посмотрел на часы.

– Вообще-то я еще не голоден…

– Пусть так, но ты должен купить еду и приготовить ее до того, как проголодаешься, чтобы к тому времени, когда ты будешь голодным, еда уже была готова.

Комнату затопило безразличное молчание. Пол открыл дверцу пустого холодильника.

– Ну?

– Что – ну? – уточнил Джим.

– Что мы будем на ужин?

– Спасибо, но для меня несколько рановато.

– Я ведь не предлагаю его готовить. Я спрашиваю, может, на это раз кто-нибудь подумает об ужине?

Молчание становилось невыносимым, и я не выдержал первым.

– Да ладно тебе, Пол, не беспокойся. Я приготовлю. Куплю жареную рыбу с картошкой или что-нибудь в этом духе.

– Это не означает приготовить ужин, это означает купить жареную рыбу с картошкой. Я не хочу рыбу с картошкой.

– Может, хочешь карри? – великодушно предложил я, памятуя, что тележка торговца карри стоит в пятидесяти ярдах от дома.

– Ну почему нельзя поесть нормальную свежую пищу, только что приготовленную на нашей кухне?

Ответом было молчание: добровольцев взять на себя столь непосильную задачу не было. Минут двадцать Джим задумчиво стоял над плитой, после чего утомленно сказал:

– Майкл, я не против рыбы с картошкой.

– Я тоже, – отозвался Саймон.

– Хорошо, значит, три порции рыбы с картошкой, – согласился я.

– Ладно, если вы собираетесь покупать готовую еду, я приготовлю макароны или что-нибудь еще только для себя.

На мгновение повисла пауза, и я почувствовал, как рот Джима наполняется слюной при упоминании о тех замечательных блюдах, что Пол готовит из макарон.

– Ладно, Пол, если уж ты собираешься варить макароны, может, сварганишь и на мою долю?

Пол явно подыскивал слова, объясняющие, почему он не считает такой поворот справедливым, но ему не дали на времени.

– Да, и я тоже буду макароны! – выпалил Саймон.

– Ну и отлично, Пол, – сказал я.

Четыре мужика, обитающие в одной квартире, успели превратиться в традиционную семью. Не знаю, как это произошло, и происходит ли такая метаморфоза со всеми людьми, живущими под одной крышей, но мы непроизвольно превратились в маму, папу и двух детей.

Наверное, я играл роль старшего сына – непонятного, замкнутого и тихого, который в те дни, когда не пропадает где-то всю ночь, не может встать с кровати. Саймон был младшим ребенком, неуклюжим и неуверенным в себе: чтобы привлечь внимание, он постоянно задает вопросы. Пол был измученной, многострадальной матерью, что все время суетится и беспокоится обо всех остальных. А Джим был отцом – выдержанным, ленивым, загадочным и забавным. Уверенность в себе, выработанная в частной школе, придавала ему благодушный родительский вид, мы взирали на него снизу вверх, хотя порой я чувствовал себя несколько неуютно: как-никак отец на шесть лет моложе меня.

В детстве я не понимал, откуда папа берет деньги; казалось, они у него просто есть. То же самое можно было сказать о Джиме. Единственное денежное затруднение Джима заключалось в том, чтобы потратить деньги. Он покупал мини-диски, чтобы заменить ими компакт-диски, которыми в свое время заменил все виниловые пластинки. Он покупал все новомодные электрические устройства, фирменные перочинные ножи и новые чехлы для мобильных телефонов. Мы предполагали, что деньгами его снабжает семья, но мы были слишком воспитанными и слишком англичанами, чтобы выпытывать, а на рассеянные вопросы Джим бормотал такие же рассеянные ответы.

Джим получил степень бакалавра по итальянскому и географии, хотя, судя по всему, помнил только, что Италия имеет форму сапога. Получив степень бакалавра, Джим решил, что в жизни сгодится и докторская; и оказался совершенно прав: он не впадал в замешательство, когда люди спрашивали, чем он занимается. Джим пишет диссертацию и будет ее писать до самой смерти. «Промедление» могло бы стать его вторым именем, если бы он удосужился добраться до этого второго имени. Пола он доводил до бешенства своим неумением следовать какому-то плану или договоренности.

В субботу утром Пол, например, предлагает:

– Джим, хочешь сходить в Национальный дом кино?

А Джим в своей манере пожимает плечами и отвечает:

– Ну, давай посмотрим, как там получится.

После этого Пол на некоторое время затихает, – дабы не взорвалась его чувствительная и нежная оболочка, – но когда снова заговаривает, то уже не в силах сдержать раздражения:

– Ничего не получится, если мы не встанем и не пойдем. В кинотеатр так просто не перенесешься, нужно отправиться на Южный берег, купить билеты, войти и сесть. Так ты хочешь в кино? – И с подчеркнутой небрежностью Пол добавляет: – Или как?

– Ну, давай посмотрим, как там день пойдет, ладно?

– День не может пойти! День не обладает волей! От дня не стоит ждать такси и четырех билетов на этого хренова «Мальтийского сокола»[16]! – уже орет Пол.

И тогда Джим говорит:

– Да ладно тебе, не кипятись.

Мы все советуем Полу остыть и продолжаем бестолково слоняться по дому, а он выскакивает из дома и час спустя возвращается, нагруженный продуктами, в том числе солеными крендельками, оливками и дорогим чешским пивом, которое, как он знает, мы все очень любим.

Огромная несправедливость в том, что все в нашем доме любят Джима и никто не любит Пола. Пол – учитель в хулиганской лондонской школе, он горбатится на низкооплачиваемой и неблагодарной работе. Джим – праздный раздолбай, который живет на деньги, доставшиеся по наследству, и ни хрена не использует ту фору, что дала ему судьба. Но несмотря на это, я все равно предпочитал Джима, поскольку у этого прожигателя жизни есть чувство юмора, которого нет у нищего госслужащего Пола. Джим меня вечно смешит, и, к моему стыду, этого достаточно, чтобы прощать ему все. Живи я в Валахии пятнадцатого века, то наверняка защищал бы Влада Сажающего-На-Кол[17] только потому, что временами тот бывал остроумен. «Согласен, он посадил на кол кучу крестьян, но этого типа нельзя не любить. Ну, например, он попросил плотника сделать один лишний кол, – „сюрприз кое для кого“, – а потом посадил на него самого плотника. Вы можете возразить, что это немного подло, но согласитесь – хохма просто классная».

Дополнял запутанные силы, приводившие в движение наш семейный механизм, музыкальный союз, сложившийся между мной и Джимом. У нас были близкие музыкальные вкусы, хотя Джим имел несколько раздражающее пристрастие к джазу. На джаз у меня не было времени. Музыка – путешествие; джаз – тупик. Леность Джима не помешала ему стать вполне искусным гитаристом, и мы с ним создали супергруппу, впитав весь музыкальный талант, что наличествовал на последнем этаже дома 140 по Балхам-хай-роуд, Лондон ЮЗ12.

Как-то Джим сказал, что к таким благословенным названиям, как «Грейсленд» и клуб «Пещера»[18] скоро добавится новый адрес рок-паломничества. Поклонники рока будут толпой валить по этому легендарному адресу и стоять в почтительном раздумье: так вот где это было в те давние времена, когда два музыканта наперекор всему создавали то, что потом стало известно всему миру как «балхамский стиль».

Разумеется, это случилось много лет спустя после того, как я перестал верить, что когда-нибудь стану поп-звездой. В мире рок-музыки можно быть уверенным лишь в двух вещах. Во-первых, что имидж важнее таланта, а во-вторых, что в 2525 году будет вновь выпущен сингл «В году 2525»[19]. Теперь мой возраст приближался к тридцати пяти, и брюшко росло с такой же скоростью, с какой редели волосы. Чтобы стать рок-певцом, надо хотя бы иметь внешность Кайли Миноуг. Я понимал, что индустрии поп-музыки не интересен жиреющий старый папик, вроде меня, так что мы с Джимом записывали песни исключительно ради удовольствия. Мы совершенно не рассчитывали, что наши записи когда-нибудь выйдут в виде синглов, а потому лабали музыку ради собственного развлечения. Но поскольку у меня имелось более-менее приличное звукозаписывающее оборудование, я считал, что можно время от времени посылать наши песенки в выбранную наугад музыкальную компанию – просто ради интереса. Я понимал, что нам никогда не предложат контракт, но мы ведь ничего не теряли. Так, смеха ради. Честно говоря, только сегодня нам вернули кассету с запиской, что в настоящее время данная компания не заинтересована в такого рода музыке, хотя сами песни понравились. Именно такого ответа мы и ждали. Скоты.

Хотя мои честолюбивые желания почти сошли на нет, я по-прежнему регулярно представлял, как сижу за клавишами, и вдруг звонит какой-нибудь высший чин от звукозаписи…

– Это Майкл Адамс? Тот самый Майкл Адамс, композитор, который сочинил музыку к рекламе сырных чипсов?

– Да.

– Я работаю в компании «EMI» и считаю, что эта мелодия имеет все задатки стать хитом номер один. Если только мы сможем заменить китайца, произносящего: «Осень сырно, осень вкусно» – на девушку, поющую: «Я хочу почувствовать твой секс, дай же, дай скорей мне секс», то, думаю, мы добьемся ошеломляющего успеха. Наверняка!

Я понимал, что мечта эта выглядит слишком смелой, но окончательно проститься с мечтами нелегко, поэтому я писал песни, а Джим писал слова, и мы творили музыку в моей спальне, а история рок-н-ролла текла своим чередом. Особенно после того, как создание нашей последней демозаписи все откладывалось и откладывалась из-за более неотложных дел – посмотреть телевизор, например, или поменять экранные заставки на ноутбуке Джима. Я умудрился объединиться с человеком, у которого стимулов к труду было еще меньше, чем у меня. Трудолюбие у Джима отсутствовало начисто, зато трудоненависти было в избытке.

И все же накануне вечером мы договорились, что сегодня запишем две новые песни, и к вечеру мы взялись-таки за работу. Пока Джим настраивал гитару, я превращал спальню в звукозаписывающую студию. Собирал носки, включал усилители, складывал диван, подгонял длину микрофонных стоек.

– Как вы называетесь? – спросил Саймон, маяча в дверях в надежде, что ему позволят вскочить на борт.

– Название мы еще не придумали, – ответил Джим. – Есть предложения?

У меня в голове пискнул сигнал тревоги. Только не это, подумал я. Опять начинается наш вечный спор: как мы назовем нашу группу? Один из тех опасных и крайне нудных разговоров, которых никогда не должен начинать. Ибо как только втягиваешься в него, обратно хода нет. Роковые слова: «Как мы назовем нашу группу?», произнесенные именно в этом порядке, обладают волшебными чарами – они способны вычеркнуть из твоей жизни половину дня.

– Да ладно вам, – сказал я, – давай начнем запись. Если мы станем обсуждать название группы, о деле можно забыть.

Все согласно кивнули. Джим, который надписывал наклейку на пленке, спросил:

– Хорошо, но что мне писать на наклейке?

– Ну, мне по-прежнему нравится название «Экстракторы».

– «Экстракторы»? Ну нет, слишком панковское. Уж тогда лучше «Вибраторы» или «Душители».

– Ха-ха! – отозвался я. – Только не это. Не будем вновь начинать этот спор. Просто напиши наши фамилии. Адамс и Оутс.

– Похоже на Холл и Оутс, – сказал Пол, который забрел в комнату с таким видом, будто его не интересует наш первый сингл. – Люди подумают: «Надо же! Оутс расстался с Холлом и взял себе нового партнера». А затем они сообразят, что это совсем не тот Оутс и выкинут кассету в мусорную корзину.

– Ладно, тогда наши имена: Майкл и Джимми.

– Похоже на братьев Осмонд.

– Стоп, стоп. Мы опять начинаем этот разговор.

Все согласились, я включил оборудование и подсоединил гитару Джима. Последовало короткое молчание, пока прогревались устройства, а затем я, словно что-то вспомнив, добавил:

– Пусть группа будет пока безымянной.

И произнеся это, я тут же понял, что допустил ошибку. Даже глаза закрыл от недоброго предчувствия.

– «Безымянные». А мне нравится, – сказал Джим.

Отовсюду послышался ропот одобрения, я попытался смолчать, но это оказалось невозможно.

– Нет. Под безымянной группой я имел в виду, что у нашей группы пока нет названия, а потому не надо надписывать кассету «Безымянными».

– «Безымянные». А ведь звучит, да?

– Да. Запоминается.

Я должен был задавить эту мысль в зародыше.

– Прошу прощения, но мы ни в коем случае не будет называться группой «Безымянные». Худшего названия я не слышал.

Но Саймон придумал еще хуже:

– А как насчет «Группы поддержки»?

Мы с Джимом издали стон, так как хорошо знали, что каждая группа в мире рано или поздно считает, что было бы невероятно эксцентрично и оригинально называться «Группа поддержки».

Но это не охладило энтузиазма Саймона.

– Ну, понимаете, всякий раз, когда видишь афишу, там уже красуется ваше название. И вы можете подойти к организаторам и сказать: «Мы „Группа поддержки“. Наше название есть на плакате!»

– А когда станете знаменитыми, на плакатах станут писать: «группа поддержки „Группы поддержки“», – сказал Пол. – И вам придется играть дважды.

И он рассмеялся. Мы с Джимом качали головой, как два старых мудреца.

– Да, но что если у вас появятся постоянные поклонники? – вставил Джим. – Увидят они на плакате слова «Группа поддержки» и пойдут слушать вас, но обнаружат, что вы не только переделали все свои песни, но и сменили состав. Или же увидев ваше название, они решат, что это не «Группа поддержки», а группа поддержки какой-то другой группы. Это самое худшее название за всю историю рок-музыки.

– За исключением «Щепотки цикория».

– Ну да. За исключением «Щепотки цикория».