Именно в это время и приехал Дмитрий Максимович. Немного удивленная его визитом, я пригласила Бурмистрова обождать хозяина в апартаментах и вернулась в детскую. Отсутствовала я минут пятнадцать.

И что там проделывал господин олигарх, мне неизвестно. Мог он за это время скачать информацию из компьютера Леонида?

Мог. Хотя странности остаются. Каждый пользователь защищает себя от взлома кодом. Как Бурмистров умудрился его взломать? Что это было, подготовленная акция или чистый случай?

Ну и нравы в этом семействе! Змеиный клубок.

Но в любом случае хозяин меня использовал. Намеренно или случайно, значения не имеет. Когда я выходила из детской, он закрывал дверь в кабинет Леонида с абсолютно невозмутимым лицом. Только бубнил что-то о необязательности родственника, мол, сам пригласил и, надо же, отсутствует.

А если прав Дмитрий Максимович и Леонид разыграл спектакль?

Но ради чего?!

Я немного подумала и решила, что целью демарша является уничтожение компьютера олигарха в тот день, когда Леонид мне об этом скажет.

Ловко. Пожалуй, следует выяснить отношения с Дмитрием Максимовичем. Ожоги от пощечин перестали жечь мне щеки, страх, выворачивающий внутренности, отошел на второй план, выпуская на первый элементарную порядочность. Гадить в доме, который тебя принял, не положено, господа. Пес с ней, с канавой, в кою меня выкинут позже, но с Дмитрием Максимовичем мне придется поговорить.

Я осторожно тронулась с места и аккуратно смешалась с потоком машин. Через сорок минут у близнецов заканчивается урок верховой езды, их обещал встретить Геннадий, но ехать в профилакторий и ждать в одиночестве мне почему-то не хотелось.

Дорога к конному заводу пролегала через соседний с усадьбой поселок и от крыльца со львами до конюшни занимала не более десяти минут. Не выпуская руля, я набрала сотовый номер Геннадия и предупредила, что успеваю встретить мальчиков сама. Гена ответил, что уже выезжает, но мне слишком хотелось побыть одной, и я довольно грубо попросила его остаться в доме.

По-моему, он обиделся. Но я уже мысленно простилась с обитателями профилактория и думала исключительно о том, где возьму денег в случае неминуемой отставки.

Все, что удалось скопить за десять месяцев службы у Бурмистровых, в мае я вложила как первый взнос в строительство собственного жилья. Серафима и Андрей — пара милая и приятная, но семья. А коммунальная жизнь укреплению родственных отношений не способствует.

Приезжая на выходные в Москву, я чувствовала себя лишней. Скоро у Симы родится Маша-младшая, Андрей носится с женой как с писаной торбой, так как первая беременность сестры была неудачной.

Где взять денег?! Этот вопрос дергал меня, как больной нерв разрушенный зуб, я нетерпеливо ерзала на сиденье и то и дело обтирала влажные ладони носовым платком. Где взять денег?! Продать машину?

Нет. Если я уйду от Бурмистровых, «премию» придется оставить. Это, как говаривал Жириновский, однозначно. Отказаться от собственного жилья, расторгнуть контракт со строителями и обосноваться в прежней комнате? Приятного мало. Свою старую келью я уже видела детской.

Все к черту! Мечты, планы и уютная жизнь.

Решительно утопив педаль газа, я обогнала занюханный грузовик, тащившийся впереди последние пять минут, и понеслась вперед. К черту надо послать все интриги семейства Бурмистровых. Я не стану ни с кем объясняться, не стану выяснять, кто сеял ветер, кто жнет бурю, я оставлю ключи от комнаты, машины, соберу вещи и сегодня же уеду. Вмешиваться в семейную склоку я не намерена.

Решительность, с которой я вырулила на стоянку перед конным заводом, на какой-то момент отвлекла близнецов от драки. Они проводили удивленными взглядами лихой «Форд» и с новыми силами взялись за старое — мутузить друг друга жокейскими шапочками и сапогами.

— Эй, парни, в чем дело? — выбираясь из машины, крикнула я.

Разгоряченные спарринг-партнеры сопели грязными носами и упирались крутыми лбами.

— В чем дело? — подойдя ближе, повторила я.

Максим отлепился от брата и заскакал вокруг меня, уворачиваясь от братского сапога.

— А дядя Слива нас сегодня матом ругал, — корча рожицы из-за моей спины, доложил Макс.

— Ябеда, — грозно крикнул Филипп, — получишь, предатель!

— А я за правду, — пискнул предатель в ответ.

— Так. Стоп, — приказала я.

— Дядя Слива нас сегодня иродами ругал! — на одном дыхании выпалил Максим.

— Как?!

— Иродами!

— А нечего было Орлика пугать! — кричал Филипп.

Дядя Слива, или дядя Слава, или, еще точнее, Вячеслав Кириллович, — отставной профессор ветеринарной академии. Влюбленный в лошадей, после неудачного падения он лишился возможности ездить на них и переквалифицировался в тренеры.

Интеллигент и большая умница, своих учеников Вячеслав Кириллович называл не иначе, как крезиками, уменьшительно-ласкательно от Креза. Продвинутые детки откуда-то услышали, что «крейзи» по-английски значит «болван», и попытались обидеться. Битый час я объясняла близнецам, что старик-профессор не имел в виду ничего плохого, что Крез — богатейший царь Лидии и воспитанный дядя Слива провел аналогию между венценосной особой и их отцом.

Пришлось прошерстить библиотеку, разыскивая реальные доказательства существования очень богатого царя, после чего на «крезики» мальчики отзывались с удовольствием.

Теперь покоя им не дает еще один самодержец — царь иудейский Ирод. Ох, Вячеслав Кириллович, и что же у вас ругательства-то такие однообразные?!

На краткий курс закона божьего я потратила все время от завода до дома. Избиение младенцев произвело на детей ошеломляющее впечатление, и курс пришлось закончить оправдательным приговором царя.

— Тирана зря обвиняют. Он умер за четыре года до рождения Христа.

— Точно?! — воодушевились притихшие малыши.

— Абсолютно. Моем лица, руки и идем в библиотеку. Там я смогу аргументированно доказать невиновность Ирода.

Любознательность младших Бурмистровых не имела границ. Сначала мы листали Библию и Евангелие с литографиями Доре; потом они потребовали объяснить, почему иллюстрации называются литографиями; одно слово цеплялось за другое, вопросы сыпались, как горох из драного мешка, и не давали мне отвлечься ни на минуту.

В любой другой день я просидела бы с ними в библиотеке до вечера и легла спать с чувством выполненного долга. Каждый раз, когда мне удавалось заинтересовать мальчиков не уроком истории, а чем-то важным по их выбору, я считала удачей. Но не сегодня.

Этим вечером мне была необходима пара-тройка свободных минут на решение собственных вопросов. Как мне уехать из дома?

Прощаясь или по-английски? Пост охраны у ворот не выпустит гувернантку с чемоданами без высочайшего позволения. И в лучшем случае я буду выглядеть глупо. В худшем подозрительно.

Когда я решительно обгоняла грузовик на шоссе, уход из дома представлялся мне элементарным — ключи на стол и вперед. Но пошлая действительность диктовала другое. Как минимум от меня потребуют объяснений. И что сказать? Как сказать?

И сколько?

Попросить Геннадия отвезти меня до Москвы? Он непредсказуем и может все испортить.

Вызвать такси не получится. Охрана свяжется с домом, и опять-таки все сложится некрасиво. Странно, глупо и подозрительно.

Ужинала я с мальчиками в малой столовой. Редкая трапеза в интимном кругу. Мадам с Феликсом блистала на каком-то благотворительном сборище, хозяина задержали дела, обиженный мною Гена пропадал в гараже.

Уныло ковыряя вилкой горку спагетти с сыром, я слушала, как мальчики рассказывают Тамаре Ивановне что-то из прослушанного курса, наперебой и увлеченно. Экономка благожелательно улыбалась и подливала мне абрикосового компота. Какой бы вечер мог получиться! Экономка, умиленная исчезновением Геннадия, мадам с хозяином в отсутствии, в спальне меня ждут «Разбойники» Шиллера, а мне хочется кричать словами героя этой драмы: "О люди!

Порожденья крокодилов!"

Чудесный вечер продолжался. Растроганная библейскими сказаниями атеистка Тамара Ивановна сказала, что сама уложит мальчиков спать и попутно дослушает сагу о приключениях иудеев и манне небесной.

Я пошла в свою комнату паковать чемоданы.

Снимая с вешалок платья, я репетировала объяснения с нанимателем и трусливо искала причины и поводы, не имеющие ничего общего с правдой. Вставать меж двух медведей опасно. Я уеду и оставлю их разбираться без собственного участия.

Выезжать придется на «Форде», например, в «аптеку»; без чемоданов и книг. Завтра попрошу Андрея отогнать машину и привезти вещи. Просто и без фокусов. С Дмитрия Максимовича будет достаточно намека на изменившиеся личные обстоятельства.

Все.

Я села на кровать, поставила рядом телефон и набрала свой домашний номер. Сваливаться как снег на голову неудобно. Незачем тревожить беременную сестру ночным приездом.

Трубку долго не снимали, и я уже решила, что ребят нет дома. Наконец гудки прекратились, и я услышала тихий шепот Андрея:

— Алло.

— Андрюша, добрый вечер, это я.

Зять немного помолчал и задал странный вопрос:

— Что-то случилось?

— Нет, — удивилась я. — А почему ты спрашиваешь?

Он перевел дух, шепнул «подожди» и положил трубку рядом с телефоном. Я услышала легкий скрип половиц и закрываемой двери, и Андрей откликнулся вновь.

— Симочка спит, не хочу ее будить.

Голос мужа сестры был непривычно тускл и растерян.

— Андрей, у вас что-то случилось? С Симой?!

Андрей замялся и неуверенно пробормотал:

— В общем-то, нет.., она просила ничего тебе не говорить.., не беспокоить…

— Что?! — торопила я.

— Ну.., ее машина, сегодня.., задела.

— Какая?! Когда?!

— Она вечером шла из консультации…

— Во сколько? — сразу перебила я.

— В половине седьмого. Погода чудесная, жара спала, и она…

— Что с ней?!

— Успокойся. Ее слегка задело крылом.

Но она очень испугалась.

— Врача вызвали?

— Да. Это случилось у самого дома, рядом с булочной, соседи помогли ей подняться…

— Она упала?!

— Нет, нет, помогли подняться на третий этаж, до квартиры. Мы вызвали «Скорую».., она приехала…

— Андрей, перестань мямлить, — взмолилась я. — Что с Симой?!

— Ничего. Синяк на бедре. Маленький.

Она приняла снотворное и сейчас спит… плакала вот только. Но это от испуга, не от боли.

— Я сейчас же приеду.

— Нет, — почти твердо сказал Андрей. — Я обещал Серафиме ничего тебе не рассказывать.

— Я приеду.

— Нет. Не надо. Я тебя прошу. Она опять расстроится.

— Завтра…

— Нет. У меня каникулы…

— Но ты же подрабатываешь!

— Я отпросился.

Подобными репликами мы перебрасывались минут пять. Но Андрей проявил редкую для него настойчивость и заставил меня пообещать не передавать сестре нашего разговора.

— Ей будет легче, если она не станет переживать, что ты волнуешься, — путано, но твердо говорил Андрей.

— Хорошо, — согласилась я. В конце концов, он муж, ему лучше знать. — Расскажи подробней, как это произошло.

— Какой-то облезлый синий рыдван из иномарок выехал на тротуар и задел Симу.

— Номер запомнили?

— Нет. Он был залеплен грязью. Скорее всего, наркоман или пьяный, в поворот не вписался. Соседи в милицию позвонили… Но ты сама знаешь… Все это без толку.

Жертв нет, ничего нет.

Все было сделано из-за меня. Намек Леонида на беременную младшую сестру не был пустым. Мне ясно давали понять — угроза реальна.

Я достала из-под кровати собранный чемодан, перевернула его и высыпала белье и платья на пол.

Ворох одежды, как куча опавшей листвы, лежал у меня под ногами и напоминал о бренности жизни. Если бы я могла, то устроила бы погребальный костер на ковре.

И билась бы о запертую оконную решетку с настойчивостью узника, просящего наказания.

Еще оставалась слабая надежда на совпадение. Наезд на Симочку мог быть случайностью. Но рисковать жизнью сестры и неродившегося ребенка я не имею права. Они не должны отвечать за чужую глупость.

Искать помощи у милиции или хозяина я тоже не стану. Я выкуплю спокойную жизнь близких людей. И угрызения совести — не цена за это.

«Совесть моя, что хочу, то и делаю, — разозлившись, подумала я. — Кто для меня олигарх Бурмистров?! Ноль. В сравнении с Симой и Машей-младшей».

Любой гадкий поступок можно оправдать целесообразностью. Взвешивать чужую жизнь и собственную нежную нервную систему я не стану. Беру на вооружение иезуитскую мораль: цель оправдывает средства — и вперед.

Страх за Симу выбил из меня все остальные чувства. Только раз за бессонную ночь в голове мелькнула мысль: а не рано ли я сдаюсь? Может быть, стоит поискать иной выход? Но я трусливо накрыла голову подушкой и принялась считать овец. Если я подохну от нервного истощения, никого, кроме меня, это не спасет.

Под самое утро я забылась тяжелым, не приносящим облегчения сном и очнулась только от грохота в дверь. Лупили изо всех сил и, по-моему, ногами, подушка лежала на моем правом ухе, и выбралась из-под нее я совершенно очумелая.

— Сейчас открою! — крикнула я и в один прыжок достигла двери.

На пороге стояла хорошенькая и крайне удивленная горничная Ада.

— Мария Павловна, с вами все в порядке? Я две минуты барабаню.

— Да, да, Аделаида, доброе утро. Я сейчас умоюсь и спущусь к завтраку.

Детей уже успели накормить и отправить на прогулку. На веранде, за столом, храня похмелье на лице, сидели мадам и лучезарный холеный Феликс. Контраст жуткий.

Мой помятый вид несколько исправил положение, приободрил мадам, и она, сняв тонированные очки, прищурила на меня и без того опухшие глазки.

— Ба, Марусенька, — елейно произнесла Флора Анатольевна, — да вы у нас гуляка?!

Где это вы вчера блудили?!

Феликс плотоядно оскалился и подхалимски поддакнул:

— Да?

— Извините, я неважно себя чувствую, — буркнула я. — Не выспалась.

Мадам внимательно поглядела на меня, надула губки и продолжила:

— Так у нас дело не пойдет. Феликс, ступайте в мою комнату и принесите коробочку с порошками. Она на туалетном столике.

Когда Эндимион упорхнул, мадам скорчила гримаску и сделала глоток чая.

— Мой гомеопат приготовил для меня чудесное зелье. Принимаешь на ночь один порошок, всю ночь спишь, как ангел, и утром встаешь свежа, словно роза. — На мой недоверчивый взгляд Флора Анатольевна поморщилась:

— Да, да. Сама вчера принять забыла. Теперь страдаю.

Из спальни мадам Феликс принес очаровательную антикварную коробочку для лекарств.

— Это вам, Мария, небольшой презент.

Флора Анатольевна имела садисткую привычку делать унизительно дорогие подарки людям, не имеющим возможности на ответный жест. Эта старинная вещица изумительно смотрелась бы в будуаре, стилизованном под любого из Людовиков, и стоила дороже всех шкафов моей кельи.

— Спасибо, но я не могу это принять.

— Ах, бросьте, Маша, — хозяйка всегда называла меня по имени, если рядом не было детей. — Вы нужны мне в добром здравии. И кстати, не принять ли и мне один порошок и не завалиться ли спать?

Она отщелкнула длинным когтем с расписным маникюром крышку, достала бумажный конвертик и высыпала на язык белый порошок.

— Можно даже не запивать, — блаженно растягиваясь в кресле и надевая очки, сказала Флора Анатольевна и напоследок добавила:

— Все мужчины сволочи, Маша, и не стоят бессонных ночей.

В чем-то я была с ней, безусловно, согласна, хотя и по другому поводу. И пока хозяйка окончательно не уснула, я задала вопрос:

— Это снотворное?

— Это эликсир жизни, — усмехнулась мадам, — готовится лишь для избранных.

И никаких привыканий, последствий и побочных эффектов. Берите, Маша, спасибо мне скажете позже. И принимайте только один порошок на ночь, — почти мурлыкала Флора. Как же она любила себя в благотворительности! Очередная серая в синеву мышь пригрета на мягкой груди. Что ж, доставим ей это удовольствие.

— Спасибо, мадам.

Благодетельница замурлыкала еще отчетливей:

— Пожалуйста, дорогая. — И без всякого перехода:

— Феликс, укройте меня пледом и следите за комарами.

Весь остальной день был подчинен привычному распорядку. И только роза, оставленная у порога моей комнаты, делала его необычным. «От слишком навязчивого поклонника», — было написано на листке бумаги, обернутом вокруг колючего стебля.

Обиженный моей странной, непривычной грубостью Геннадий пригвоздил меня шипами розы к позорному столбу и исчез. Как в феврале, до апреля. Обидчивый, как девушка, философ.

Тамара Ивановна цвела букетом и пыталась выяснить, не связан ли мой смурной вид с исчезновением ее главного врага, и пыталась подлизаться куриной кулебякой.

Я отделывалась неопределенными жестами, но кулебяку съела.

Уложив мальчиков на послеобеденный отдых, я прошла к себе и позвонила домой.

Голос Симочки звучал театрально беспечно.

— У нас все в порядке, — щебетала сестра. Из трубки, как фон, доносилось бряканье посуды и шум воды. — Андрюша готовит, я сижу на кухне и руковожу. Маша-младшая стучит ножками и передает тебе привет.

— Сильно стучит? — обеспокоенно спросила я.

— Нет, нет, все как всегда. Бузит, шалит.

За спокойствие этой шалуньи я готова выть трубами Иерихона, развалить все подмосковные профилактории или, как Тамара Ивановна, взять в руки топор и поработать им во славу семейства. Преданность всегда была моей сильной стороной. Иногда добродетельные качества лишают людей невинности, любовь и преданность из этого порядка.

Подлого Дмитрия Максимовича я увидела только за ужином. Никаких угрызений совести за ним не наблюдалось.

Впрочем, бледность моего лица была им все же замечена.

— Ешьте, Марь Пална, побольше мяса.

Анемичность женщину не украшает. — Он ядовито стрельнул глазами в свою жену и засунул в рот половину бифштекса.

Вот и вся недолга. Прописали мне господа порошково-мясную диету, на том и успокоились.

Кстати, о порошках. Мадам Флора хвалила их не зря. Под мягким гомеопатическим действием я засыпала без мучений и угрызений совести, просыпалась с трезвой головой и массой энергии. С остальным было хуже. Несколько дней я провела в позе страуса — голова в песок, на ее месте то, чем не думают. Леонид не появлялся, не звонил.

Гуляя с детьми в парке, я провожала испуганным взглядом каждую машину, следующую по поместью от ворот к крыльцу, и каждый раз вздыхала с облегчением — не он.

А машин прибывало немало. В субботу господин Бурмистров широко отмечал собственное сорокалетие, и мадам Флора, оставив благотворительность, занималась подготовкой юбилея. Расписание праздника, меню, обязательный фейерверк, оркестр, наем рабсилы, заказ цветов и посуды и прочая, прочая, прочая. Все было на Флоре Анатольевне, немного на Тамаре Ивановне и совсем чуть-чуть на Феликсе.

Меня попросили лишь проверить, не переросли ли детки ботинки и смокинги и сумеют ли поразить гостей поздравительной речовкой. Спич я состряпала легко. Заменила «Аркадий Николаевич, дорогой папа» на «Дмитрий Максимович, дорогой папа» и перевела количество поздравляющих из единственного числа во множественное.

Не далее как три года назад один из прежних моих нанимателей отмечал подобный юбилей; текст был отработан и обкатан еще на двух юбилеях. Если же среди гостей попадется кто-либо из знакомых прежних хозяев, не думаю, что детский писк — это главное, что вынес гость с предыдущих юбилеев.

Чад воспринимают как милую, необходимую докуку.

Я была почти свободна и ждала. Надеялась, что Леонид одумался и оставил гадкую затею и меня в покое. Поза страуса очень удобна для подобных надежд.

Клюнули меня в четверг. Достали мою голову из песка, отряхнули уши и влили в них очередную порцию страха.

Во время послеобеденного отдыха детей, нисколько не стесняясь, Леонид зашел в мою комнату, прикрыл за собой дверь и, словно Командор перед донной Анной, застыл в центре.

Я отложила книгу, вскочила на ноги, потом опять села на кровать и приготовилась.

Молча Леонид побродил по комнате, выглянул в окно, полистал книгу. Каждое его движение, как насос, закачивало в спальню напряжение и жуть.

— Ну? — наконец произнес он. — Вы готовы?

— К чему? — проглотив ком в горле, спросила я.

— Какая у женщин короткая память, — вздохнул он и сел в кресло. — Как мотыльки-однодневки…

Ему нравился мой страх. Мой испуг возбуждал его и постепенно наполнял яростью.

Словно гончая по крови, он брал след раненого животного и окружал его кольцом собственной силы. «Бедная Ольга», — почему-то подумала я. Этот моральный садист получал почти физическое удовольствие от чужих страданий. Его ноздри трепетали, фильтруя флюиды ужаса, источаемого мной.

Он пил воздух, отравленный страхом, как гурман пьет вино.

— Ну? — повторил он. — Вы готовы?

— Да. Говорите код.

Леонид улыбнулся.

— Он прост, как все дурацкое в этом мире. День рождения близнецов плюс текущий день. — Леонид дал возможность жертве осмыслить сказанное и продолжил:

— Прощаюсь с вами до субботы. Ноутбук вы уничтожите в субботу, после шести. Украденная информация Диме понадобится на следующий день, так что уж расстарайтесь, голубушка…

После этих слов он встал, дошел до двери и, уже дотронувшись до ручки, развернулся:

— Надеюсь, вы прониклись серьезностью положения и не станете проявлять строптивость.

Я смогла только кивнуть.

Едва он вышел, я метнулась к окну и распахнула его настежь. Дышать воздухом комнаты, пропитанным его одеколоном и моим ужасом, было невозможно. Если б я могла, то выкинула бы вслед за запахом кресло, в котором он сидел, ковер, на котором он стоял, вытерла пыль, вымыла полы и повесилась в чистом.

Я ненавижу, когда на меня давят. С детства некрасивость поставила меня в оборонительную стойку и заставила соображать быстрее красавиц, сопротивляться успешнее милашек, отрезать себя от насмешек и любого проявления чужой воли.

Я никогда никому не подчинялась. Как та пружина, на которую давят, я распрямлялась и откидывала от себя неугодное пропорционально силе нажима.

Происходящее сейчас было невозможным, нереальным, абсурдным. И безвыходным.

Я заперла комнату на ключ, вышла в коридор и глазами нашла стальную дверь в темный кабинет. Единственную комнату дома без окон. В этой коробке со звукоизоляцией был рабочий кабинет сначала Максима Филипповича, потом Дмитрия Максимовича. Несколько раз хозяин получал факсы на испанском языке, просил помочь ему с переводом, и я хорошо знала обстановку кабинета, забитого оргтехникой и стеллажами деловых бумаг. Там стоял мягкий диван для отдыха, кресло для посетителей, журнальный столик. На огромном рабочем столе расположились два компьютера: один — подключенный к сети и Интернету, другой — ноутбук, работающий в автономном режиме. Небольшой плоский чемоданчик редко покидал кабинет, Дмитрий Максимович хранил в его памяти информацию для личного пользования.

Рядом с темным кабинетом находилась спальня бывшего покойного хозяина. После смерти отца Дмитрий Максимович не стал устраивать переезда и остался с семьей в правом крыле дома. А левое было почти пустым. Только моя комната, кабинет и гостевые спальни, в одну из которых перебирался хозяин после ссор с женой.

Железная дверь магнитом притягивала меня к себе. Осторожно ступая по коврам, я подошла ближе и остановилась у косяка, украшенного пультом с кнопками. «День рождения близнецов плюс текущий день», — вспомнила я. Мгновенно произведя вычисление, я набрала номер. В двери что-то приятно чмокнуло, и она начала открываться.

Испуганно ударив по стали рукой, я прикрыла дверь и прижалась к ней пылающим лбом.

— Кхм, — раздалось за моей спиной.

На какое-то мгновение меня окутала предобморочная пелена, и я замерла, боясь повернуться.

— А вы, Мария Павловна, любопытная девушка, оказывается.

Это был голос Феликса. Я посмотрела назад. Секретарь мадам разглядывал меня, словно забавное насекомое, щурил зеленые кошачьи глаза и улыбался снисходительно и гадко.

— Что ж вы так пугаетесь-то, дорогая?

Любопытство не порок. Сам грешен.

Он обволакивал меня мерно текущей речью, без акцентов и эмоций, уничтожал и связывал. Мне хотелось ударить по холеной красивой роже, но руки словно вросли в дверь, о которую я опиралась, боясь упасть.

— Пойдемте, милочка, выпьем чаю. Или вы влюблены в железные пластины?

Я оторвалась от двери и, шатаясь, побрела за ним. Как хозяин положения, секретарь продолжал говорить, маршируя впереди, каждым шагом выравнивая мое дыхание. Когда мы закончили марш у чайного столика на веранде, я была почти спокойна.

Продолжая забавляться, Феликс пододвинул мне плетеное кресло, сам сел напротив и проговорил:

— Чай, кофе или коньячку принести, Мария Павловна?

На скатерти лежала пачка сигарет мадам с ментолом, я их терпеть не могла, но, чтобы забить паузу, взяла тонкую длинную сигаретку и медленно прикурила. Что и сколько видел Феликс, еще вопрос, а каяться заранее я не собиралась. Я уже встала в оборонительную позицию и приготовилась к отпору.

А Феликс продолжал меня удивлять.

Умело держа паузу, он молча прихлебывал чай и получал удовольствие от хорошего напитка, хорошей погоды и самого себя, красивого.

«Похоже, видел он немного», — решила я и, усмехнувшись, произнесла:

— Вы так меня напугали, Феликс. Прохожу мимо кабинета, смотрю — всегда запертая дверь приоткрыта. Прислушалась, не случилось ли чего? Только на дверь нажала, а тут вы.., неслышно так подкрались. Кстати, а вам что в левом крыле понадобилось?

Феликс пожал плечами:

— Гулял.

— Один. По дому, — недоверчиво ухмыльнулась я.

— Именно. Люблю, знаете ли, по коврам бродить.

Я затушила в пепельнице сигарету, встала из-за стола и пошла в дом. Секретарь проводил меня насмешливым взглядом, но спина моя не дрогнула, нога не споткнулась, и голова держалась прямо.

Словно мне на помощь, с лестницы на второй этаж скатились близнецы. На мальчиках были плавки, панамки, а в руках они держали полотенца и надувные игрушки.

— Марь Пална, пойдемте купаться! — закричали дети, подхватили меня под руки и потащили к бассейну.

Детский визг и плеск воды немного заглушили мои страхи, солнце уже цеплялось за верхушки деревьев парка, тени от крон протягивали свои щупальца к бассейну, выпуская из дневного плена полчища комаров.

Я встала с шезлонга и отправилась в дом за репеллентом. По дорожке вихляющей походкой мне навстречу шел Феликс. Расслабленная грация движений секретаря нисколько не соответствовала выражению его лица. Напряженно сведенные к переносице брови, нежный овал молодого лица обострился скулами, губы были упрямо стиснуты. Нарочитая беспечность альфонса и лицо, напомнившее мне кошмары последних дней.

Но, подойдя ближе, Феликс посмотрел на меня глазами человека, обещавшего мне поддержку. Никакого намека на шантаж в них не было.

Именно этот взгляд, а не слова, остановили меня.

— Мария Павловна, по-моему, нам стоит поговорить. Мне кажется, у вас пожар. — Уловив во мне серьезное к себе отношение, он продолжил:

— А у меня потоп. Возможно, мы будем друг другу полезны. — Он вложил мне в руку какую-то визитку и закончил:

— Сегодня в девять буду ждать вас в этом кафе. Не бойтесь.

— Мне нечего бояться.

— Возможно. Но давайте встретимся.

Оставив последнее слово за собой, Феликс обогнул меня с грацией кошки и продолжил путь к бассейну.

Не удержавшись, я посмотрела ему вслед. Удаляясь от меня, по дорожке порхал «тетушкин Эндимион». Вскидывая в приветственном жесте тонкие руки, он сюсюкал что-то близнецам и почти вальсировал. Привычные метаморфозы этого дома. Только что рядом стоял мужчина, куда он делся через шаг?

Уверенная в том, что Феликс присмотрит за мальчиками, я медленно брела по дому к своей комнате. Жесткий пластик вычурной визитки впивался острыми краями в мою ладонь и требовал ответа. Ехать в кафе или нет? Зачем мне Феликс? Чего он хочет?

Помочь? Навряд ли. Немного раньше я бы выбросила визитку и мысли о Феликсе в мусорную корзину. Меня тревожили его глаза.

Не обычная зеленая муть, полуприкрытая веками в неге, а глаза человека, привыкшего к действию. Его взгляд теребил мои обнаженные нервы и требовал от меня поступка.

«Но каков артист?!» — внезапно восхитилась я. И это восклицание поставило все на свои места. Феликс исполняет свою партию. И ведет ее блестяще.

Что-то ему нужно в этом доме. И если у него потоп, а у меня пожар, — то остается объединить усилия и не завязнуть в мокром пепле, оставшемся на месте пожарища. Если не ошибаюсь, именно об этом и говорил его взгляд.

Заряженная чужой решительностью, я нашла мадам и сообщила ей, что сегодня мне необходимо съездить в Москву к сестре.

Она не любила внезапных отъездов прислуги и уже наморщила лобик, выдумывая причину для отказа, но неожиданно мне на помощь пришла Тамара Ивановна. После исчезновения Геннадия экономка вновь прониклась ко мне нежными чувствами и, что бывало очень редко, твердо сказала племяннице:

— Пусть едет. За мальчиками я присмотрю.

— Но у нас…

— Ничего неотложного, — закончила Тамара Ивановна.

Флора не терпела открытых конфликтов, ее стиль — шлепок когтистой лапой в момент наивысшего торжества противника. От остального она уходила, брезгливо морщась.

С этим выражением на лице она меня и отпустила.

Феликс умудрился улизнуть еще раньше, и остаток дня я провела с мальчиками в парке и у бассейна. Энтузиазм по поводу обретения возможного союзника постепенно угасал, и его место занимала привычная осторожность. А не попаду ли я из огня да в полымя? Если Феликс ведет свою партию, то вполне может, использовав временный союз, разорвать пакт о ненападении и первым ударить меня в спину. «Оно мне надо? — уныло размышляла я. — Чертов дом полон сюрпризов, куда ты, Маша?! Исполняй на цыпочках свою роль, и в кусты!»