- Конечно, но обходится гораздо дешевле. Ведь иначе пришлось бы на каждых пяти верстах пути строить казармы и держать в них партии рабочих, которые были бы заняты только три - четыре дня в течение месяца на расчистке заносов. Бури, вызывающие сильные заносы, осенью и весной случаются довольно редко, а летом и зимой их почти не бывает.
      - Действительно, поезд через некоторое время остановился, постоял минут двадцать, потом тронулся дальше, опять постоял и т. д. Поэтому до Чарджуя мы ехали целый день, тогда как в тихую погоду это расстояние проехали бы за четыре часа.
      - Приняты ли какие-нибудь меры против выдувания песка из-под шпал? спросил я. - На насыпях это опаснее заносов.
      - Меры приняты, - ответил офицер. - Полотно защищено с обеих сторон пучками хвороста. Опыт показал, что эти пучки нужно втыкать горизонтально, а не вертикально; тогда они держатся хорошо и предохраняют насыпь. Если втыкать их вертикально, ветер выдувает песок вокруг их основания, и они падают.
      - Со временем, когда все полотно будет забалластировано, выдувания песка вообще не будет. А от заносов может помочь только насаждение растительности на песках. Сделано что-нибудь в этом отношении? - спросил я.
      - Пока еще нет. У станции Репетек мы хотим устроить опытный участок и выяснить, какие травы и кусты скорее всего укрепляются и растут на песках. Предлагают также защищать полотно от заносов установкой решетчатых заборов, как поступают зимой для защиты от снежных заносов на дорогах в России (...).
      Из Чарджуя мне пришлось вести свой караван в Мерв, откуда я собирался сделать большую экскурсию на север, осмотреть окончание Мургаба в песках, пройти через последние до впадин Унгуза и по ним на запад в Балханский Узбой. Мы прошли вдоль полотна действовавшей уже железной дороги, и я мог наблюдать те меры защиты полотна от песчаных заносов, которые служба пути применяла по распоряжению ген. Анненкова. Они состояли из решетчатых щитов того же типа, который издавна употребляется для защиты пути от снежных заносов на дорогах России. Эти щиты, поставленные вдоль полотна, задерживали песок, приносимый ветром, совершенно так же, как они задерживают снег, то есть по обе стороны щита. В случае со снегом сугроб нарастает, и, когда щит занесен почти доверху, его вытаскивают и ставят на гребень сугроба. То же имеет место и при песчаном заносе. Но только снежный сугроб даже высотой в 4 - 6 м весной тает и исчезает, тогда как песчаный остается. И если ставить щиты вблизи полотна, то в течение нескольких лет, переставляя щиты вверх по мере их засыпания, можно создать слишком близко от полотна искусственные барханы, которые неминуемо начнут захватывать и полотно дороги. Необходимо ставить щиты в нескольких саженях от полотна, чтобы барханы, созданные ими, не захватывали путь даже при наибольшей высоте. Это правило на пути через барханные пески от Чарджуя до Репетека не было соблюдено, и щиты в дальнейшем должны были приносить не пользу, а вред. О защите полотна от выдувания песка из-под шпал пучками хвороста сказано выше. Пучки, горизонтально положенные, защищают полотно; но эта мера требует постоянного надзора, периодической смены пучков. Полная балластировка полотна, то есть засыпка его щебнем, более дорогая, но радикальная мера, еще не была выполнена...
      Вы помните, Обручев приехал в Туркестан, чтобы помочь генералу
      Анненкову. "Аспирант при постройке" должен был развеять сомнения в
      целесообразности строительства железной дороги. Но первые его выводы
      были самыми неутешительными.
      Как видел читатель, уже на следующий год взгляды Обручева начали
      постепенно меняться. Но тогда, во время доклада в вагоне, он был
      резок и непримирим.
      Мы знаем теперь, что Обручев по первым своим впечатлениям сильно
      преувеличивал опасность заносов, а поспешный вывод его об усыхании
      рек был просто ошибочен. Годы спустя сам Владимир Афанасьевич,
      рассказав о своей первой экспедиции, о первом своем научном докладе,
      в заключение честно признает ошибочность своих первых выводов:
      "Анненков был прав. Железная дорога существует уже 60 лет, и пески не
      засыпали ее".
      Нас, однако, все это интересует с другой точки зрения. Обратите
      внимание - молодой геолог и не подумал смягчить резкости своих
      выводов, хотя от генерала в немалой степени зависело его будущее, во
      всяком случае - его материальная обеспеченность на ближайшее время. А
      через шесть десятков лет убеленный сединами патриарх советских
      геологов не сочтет зазорным признаться в своей ошибке...
      На склоне лет Владимир Афанасьевич напишет: "С самого начала
      своей деятельности я всегда старался понять и объяснить наблюдаемые
      факты и явления самым естественным образом, согласно законам природы,
      не мудрствуя лукаво".
      Он доверял фактам, а не гипотезам. И если факты противоречили
      гипотезе... Что ж, тем хуже для автора гипотезы, сколь бы авторитетен
      он ни был.
      В то время считалось, что Узбой - древний морской пролив,
      соединявший когда-то Каспийское море с Аральским, что участки такыров
      - бывшие морские лиманы или прибрежные морские озера, что сами пески
      пустыни Каракум имеют морское происхождение.
      Этой точки зрения придерживался известный геолог А. М. Коншин,
      на протяжении пяти лет изучавший Закаспийскую область. Придерживался
      ее и учитель Обручева - И. В. Мушкетов.
      Море Коншина плескалось когда-то на месте современной пустыни!
      Но факты вступали в противоречие с этой точкой зрения.
      Собственно говоря, "узбой" - слово нарицательное. Туркмены
      называют узбоем любое сухое русло реки. Уже одно это настораживало.
      Почему Келифский Узбой или Балканский Узбой надо считать порождением
      моря?
      Весной 1888 года Обручев проехал по Келифскому Узбою, который
      пересекал восточную часть пустыни, и увидел цепочку впадин - "больших
      и малых, главных и побочных, с одними и теми же невысокими песчаными
      берегами, с тем же серым шелковистым песком на дне, совершенно
      подобным находящемуся в русле Амударьи". Ширина котловин достигала
      полутора километров, длина - десяти километров. Здесь нередко
      встречалась окатанная галька, а пресная вода почти неизменно
      обнаруживалась на незначительной глубине.
      Затем Владимир Афанасьевич обследовал западный - Балханский
      Узбой. На дне впадин белели солончаки, голубели пресные и соленые
      озера. "У Балханского Узбоя его прежнее речное происхождение видно
      еще явственнее, - писал Обручев. - Прежнее русло сохранилось еще
      лучше, несмотря на то, что на обоих берегах высятся песчаные холмы;
      русло врезано в часто твердые третичные породы - известняки и мергели
      - и представляет ряд уступов разной высоты, по которым прежде
      низвергались красивые водопады. У подошвы каждого уступа сила
      падающей воды выбила в этих породах впадины того или иного размера".
      Может быть, все эти факты не замечали раньше именно потому, что
      они противоречили гипотезе?
      Обручеву было ясно, что Узбой - отнюдь не морской пролив, а
      бывшее русло Пра-Амударьи - реки Оксус древних географов, которая
      впадала когда-то в Каспийское море.
      Речное происхождение имеют и такыры: "Размывая постепенно
      почву... Узбой местами промыл себе глубокое ущелье в толще
      красно-серых глин и сарматских пород, так что во многих местах воды
      его, даже во время половодья, не выходили из берегов; но местами, где
      русло было неглубоко... Узбой разливался во время половодья и
      образовывал временные озера, положившие начало огромным такырам в
      этих местах".
      Характерно, что цепь такыров тянется вдоль подножия Копетдага.
      Обручев сам "подглядел", как они образуются здесь в наше время": "Это
      было весной, мы ехали на окраине песков по такыру. В Копет-даге
      разразился ливень, и нам тоже досталось. С гор примчался поток воды,
      и в несколько минут такыр превратился в озеро с грязно-желтой водой
      глубиной в несколько сантиметров, протянувшееся далеко в обе стороны
      вдоль окраины песков".
      Не было никаких свидетельств, что "море Коншина" когда-то
      существовало. Вывод мог быть единственным - его сделал Обручев:
      древние реки - Пра-Амударья, Пра-Теджен, Пра-Мургаб - веками блуждали
      по этим просторам, откладывая песчаные, глинистые, илистые частицы,
      которые они несли с гор. Пески - не морские, а речные отложения.
      Пустыню Каракум породили реки!
      В 1887 году опубликована первая научная работа молодого геолога
      - "Пески и степи Закаспийской области", удостоенная серебряной медали
      Русского географического Общества. За обобщающий труд "Закаспийская
      низменность" Обручев получил малую золотую медаль.
      Летом 1888 года, когда Владимир Афанасьевич завершал отчет о
      своих работах, его вызвал Мушкетов:
      - Только что утверждена штатная должность геолога при Иркутском
      горном управлении. Первый геолог в Сибири, заметьте! Могу представить
      вас, если вы согласны.
      Что мог знать о Сибири геолог Обручев? То же, что и все,
      ничего!
      Писали: "Сибирь - золотое дно".
      Писали: "Огромный пустырь, негодный для жизни и ценный для
      государства лишь как место ссылки".
      Дикий, необжитой край. Не доведено было до конца даже
      картирование Сибири, а геологическое обследование еще и не
      начиналось.
      Но уже начинали подумывать о стройке века - Великой
      Транссибирской железной дороге. Уже две трети русского золота
      добывалось в Сибири.
      Были у Обручева и личные причины для сомнений. В феврале 1887
      года он женился, в феврале 1888 года у них родился сын.
      Согласится ли жена? Как перенесет нелегкую дорогу шестимесячный
      Волик? Что ожидает их в Иркутске, наконец?
      Впрочем, в своих воспоминаниях Владимир Афанасьевич не упоминает
      ни о каких сомнениях. Два слова только: "Я согласился"...
      1 сентября выехали из Петербурга - по железной дороге через
      Москву до Нижнего Новгорода (ныне - Горький). Потом на пароходе по
      Волге и Каме до Перми. Здесь через Урал до Тюмени была уже построена
      железная дорога. Потом опять на пароходах по Туре, Тоболу, Иртышу,
      Оби до Томска.
      Здесь пришлось купить тарантас, отсюда начинался знаменитый
      Сибирский тракт - "самая большая и, кажется, самая безобразная дорога
      на всем свете", как писал Чехов.
      Антон Павлович проехал по Сибирскому тракту всего два года
      спустя, и, читая его письма "Из Сибири", легко представить себе это
      "путешествие":
      "На каждой станции мы, грязные, мокрые, сонные, замученные
      медленной ездой и тряской, валимся на диваны и возмущаемся: "Какая
      скверная, какая ужасная дорога!" Один встречный говорит, что он
      четыре раза опрокинулся, другой жалуется, что у него ось сломалась,
      третий угрюмо молчит и на вопрос, хороша ли дорога, отвечает: "Очень
      хороша, черт бы ее взял!.." Утомленному проезжающему, которому
      осталось еще до Иркутска более тысячи верст, все, что рассказывается
      на станциях, кажется просто ужасным. Все эти разговоры о том, как
      какой-то член Географического общества, ехавший с женой, раза два
      ломал свой экипаж и в конце концов вынужден был заночевать в лесу,
      как какая-то дама от тряски разбила себе голову, как какой-то
      акцизный просидел 16 часов в грязи и дал мужикам 25 рублей за то, что
      те его вытащили и довезли до станции... - все подобные разговоры
      отдаются эхом в душе, как крики зловещей птицы".
      Может быть, как раз об Обручевых повествует изустное "предание",
      записанное Чеховым?
      Семнадцать дней с утра до позднего вечера тащились они на
      перекладных. Владимиру Афанасьевичу пришлось и ночевать постоянно в
      тарантасе, но все-таки большую вещевую корзину, привязанную позади,
      по дороге украли - срезали прямо на ходу. Велико, наверное, было
      разочарование "грабителей" - в корзине хранились только пеленки
      Волика...
      Иркутск в то время был центром Восточной Сибири, столицей
      генерал-губернатора, которому подчинялись Иркутская и Енисейская
      губернии, Забайкальская и Якутская волости.
      Через Иркутск шла оживленная торговля с Китаем и все снабжение
      ленских и забайкальских золотых приисков, дававших до 40 - 50
      процентов ежегодной добычи золота в России.
      В Восточную Сибирь ссылалось ежегодно 8 - 9 тысяч человек. И
      если "взрослых" крестьян насчитывалось в Иркутской губернии около 100
      тысяч, то ссыльных - около 50 тысяч.
      Население "столицы", по сведениям губернского статистического
      кабинета, составляло на конец 1888 года 47 тысяч 407 душ. Славилась
      столица церквами ("В этом отношении Иркутск может гордиться даже
      перед Москвою", - писал генерал-губернатор.) Славилась громадными
      пожертвованиями золотопромышленников и купцов на любые
      благотворительные цели. ("В отношении благотворительных средств
      Иркутск стоит среди русских городов чуть ли не на первом месте".)
      Стоит сказать, что иркутские меценаты, кроме того, вкладывали
      весьма значительные суммы в освоение Северного морского пути и щедро
      субсидировали многочисленные географические экспедиции.
      Иркутск был и торговым и культурным центром Восточной Сибири.
      Здесь было 32 начальных училища, 7 низших учебных заведений и 6
      средних, в которых в общей сложности обучалось около 4 тысяч человек.
      Для города с населением менее 50 тысяч - совсем не мало.
      Еще в 1851 году в Иркутске был открыт Сибирский (впоследствии
      Восточно-Сибирский) отдел Географического общества. В число его
      членов входили прославленные географы и путешественники: Р. К. Маак,
      И. А. Лопатин, И. С. Поляков, Г. Н. Потанин, А. В. Потанина, И. Д.
      Черский, А. Л. Чекановский, Б. И. Дыбовский, В. А. Годлевский, Н. М.
      Ядринцев, Д. А. Клеменц и многие другие. Сибирский отдел издавал
      собственные "Записки", "Известия", здесь была отличная библиотека,
      музей. Правда, в июне 1879 года опустошительные пожары, уничтожившие
      чуть ли не половину Иркутска, не пощадили и Географическое общество
      сгорели коллекции, книги, многочисленные рукописи, хранившиеся в
      архиве. Но в 1888 году и библиотека, и музей возродились. Здание
      музея - оригинальный каменный дом в восточном стиле, выстроенный на
      Большой улице близ Ангары, - было, можно сказать, культурным центром
      Иркутска. Здесь регулярно читались доклады, устраивались публичные
      лекции. Здесь, добавим, установлена ныне мемориальная доска с именем
      В. А. Обручева...
      Обручевы поселились неподалеку, на Троицкой улице.
      26 октября Владимир Афанасьевич писал первое письмо матери:
      "Наконец-то мы в обетованной земле - в главном городе Восточной Сибири, в Иркутске! (...)
      Ты, конечно, освободишь меня от подробного описания сорокатрехдневного путешествия. Дорога в Сибирь описывалась так часто и более опытным пером, чем мое, что о ней едва ли можно сказать что-либо новое. Железная дорога, пароход и гужевой транспорт следовали друг за другом, причем последний частично по совсем невозможным дорогам, коварство которых маленький Волик переносил с устыжающим нас стоицизмом. Следуя мудрому совету, мы сшили ему для этой последней части нашего путешествия мешок из овечьей шкуры, куда маленький турист засовывался до самой шеи, после чего продернутый в верхний край мешка шнурок затягивался под подбородком, как в старомодных табачных кисетах, оставляя рукам и ногам крохотного пассажира место для движения. Голова маленького человечка была покрыта капором из белой заячьей шкурки мехом наружу. Забавно было видеть его лежащим между нами в купленном в Томске тарантасе, и мы почти испытывали зависть, что благодаря этому снаряжению он так спокойно переносил толчки и тряску экипажа, которые, казалось, вытряхивали душу из тела, или даже спал так сладко, будто это было плавное колыхание его люльки.
      По прибытии в Иркутск я представился своему начальнику. Он сообщил мне, что предстоящей зимой моя работа будет заключаться преимущественно в приведении в порядок имеющихся минералогических коллекций, на лето же намечается экспедиция (...).
      Итак, в настоящее время я довольно свободный человек и могу использовать свой досуг на то, чтобы познакомиться с краем и людьми, выяснить светлые и теневые стороны новой родины и выбрать без спешки местечко для создания своего мирного домашнего очага (...).
      Нам посчастливилось найти сносную квартиру за 30 рублей в месяц. Дом находится на тихой улице и состоит из двух комнат, побольше и двух поменьше и кухни в подвале (...). Вооруженные жизнерадостностью и нетребовательностью, снабженные теплыми шубами и большим запасом дров..., мы бодро встречаем приближающуюся сибирскую зиму в нашем вновь основанном жилище. У моей (жены) есть сынишка и хозяйство, требующее изобретательности и возбуждающее ее интерес своими весьма большими отклонениями от европейских форм. У маленького Воли есть папа и мама, соска и погремушка, так же как и дома в Петербурге, и, как подлинный философ, он ни одной минуты не заботится об остальных пяти частях света с их наслаждениями и лишениями. У меня - мои служебные обязанности и научная работа, прежде всего чрезвычайно интересное изучение геологического строения Сибири.
      Библиотека Иркутского горного управления довольно жалка, зато библиотека здешнего отдела Русского географического общества богата и обещает мне приятное времяпровождение (...). Таким образом, я использую длительный зимний плен для усиленной подготовки к летним работам, знакомлюсь с требованиями этих последних и изучаю теоретически свое будущее поле деятельности с тем, чтобы при наступлении весны с ее солнцем и длинными днями знать хорошо, где я нахожусь, а не брести ощупью в своем деле...
      В то время как я взялся за перо, чтоб продолжать это письмо, из соседней комнаты послышался милый голос моей жены. Она зовет меня к столу. Через щели плохо сбитой двери столовой проникает сильный запах стерляжьей ухи - признак, что она подана на стол. Я слышу твое неодобрительное восклицание: "Стерляжья уха! Какая роскошь для бедного геолога!" Это не такая уж роскошь, как ты думаешь, дорогая мама. Стерлядь стоит здесь у нас (как скоро я акклиматизировался!) лишь четырнадцать копеек фунт. Значит, я могу ее себе иногда позволять. Второй зов более настойчивый и уже менее мелодичный! Маленькая женщина становится нетерпеливой, еда остывает. Разве уже так поздно? Я вытаскиваю часы. Уже десять минут второго. У вас, на далеком западе - в России, как здесь обычно говорят, - сейчас всего лишь восемь часов утра. Солнце показывается на горизонте, а блестящий кофейник - на вашем столе с завтраком. Нас разделяют шесть тысяч верст! Бесконечное пространство для рукопожатия, кошачий прыжок для мысли..."
      Работая в библиотеке отдела, Обручев вскоре убедился, что
      статьи, в которых в той или иной степени затрагиваются геологические
      вопросы, разбросаны по многочисленным журналам и другим изданиям. Он
      решил составить подробную критическую библиографию, чтобы облегчить
      будущим исследователям знакомство с геологией Сибири.
      "Прочитывая книги и статьи, взятые в библиотеке отдела, я начал
      составлять аннотации к ним на отдельных четвертушках бумаги для
      позднейшей сортировки по содержанию и районам".
      Эта работа была закончена... только через семь десятков лет. Вот
      вам еще один пример поразительной настойчивости и трудолюбия
      Обручева. Количество статей по геологии Сибири, естественно,
      постоянно возрастало. "История геологического исследования Сибири"
      была издана (начиная с 1931 года) в пяти томах, причем пятый состоял
      из девяти отдельных выпусков, последний из которых появился уже после
      смерти Обручева.
      Владимир Афанасьевич лично отреферировал всю литературу,
      изданную до 1917 года, - 4287 рефератов! И внимательно отредактировал
      7600 рефератов, написанных его помощниками по литературе советского
      периода!
      ...Летом 1889 года начались полевые работы.
      Вначале - разведка угольных месторождений по реке Оке. (У
      подмосковной Оки есть сибирский тезка - приток Ангары.) Потом
      обследование небольшого месторождения графита на байкальском острове
      Ольхон. Потом осмотр старых копей слюды и ляпис-лазури в районе южной
      оконечности Байкала. Кстати сказать, из байкальского лазурита сделаны
      колонны иконостаса Исаакиевского собора; камень добывали здесь еще в
      начале XIX века, но потом копи были заброшены. Уже осенью Обручев
      совершил небольшую поездку в Нилову пустынь для изучения
      геологического строения района минерального источника в долине
      Иркута.
      Все эти работы, выполнявшиеся по распоряжению Горного
      управления, не вполне удовлетворяли Обручева. Ему хотелось
      основательно заняться изучением геологии района. Но можно понять и
      начальника Горного управления - нужды края требовали в первую очередь
      разведки полезных ископаемых, необходимых для скорейшего развития
      горнодобывающей промышленности края.
      Два следующих полевых сезона Владимир Афанасьевич провел в
      Ленском золотоносном районе.
      ЛЕНСКИЕ ПРИИСКИ
      Осень, зиму и весну 1889 - 1890 гг. я провел спокойно в Иркутске, занимаясь составлением отчетов о работах, выполненных летом: о разведке угля на Оке (к которому присоединил перечень всех известных в то время в Иркутской губернии месторождений угля), о поездке через Прибайкальские горы на остров Ольхон, экскурсии на копи слюды и ляпис-лазури у южной оконечности Байкала и осмотре Ниловой пустыни (...).
      Весной Л. А. Карпинский предложил мне начать летом геологическое исследование Олекминско-Витимского золотоносного района (теперь называемого Ленским. - Л. Ш.), который уже в течение нескольких лет занимал первое место в России по годовой добыче россыпного золота. Геологическое строение его (как, впрочем, и других золотоносных районов Сибири) было очень мало известно, и сведения о нем были собраны 25 лет назад горным инженером Таскиным и геологом-географом Кропоткиным. Было интересно проверить эти старые данные, выяснить особенность золотых россыпей, залегавших под большой толщей наносов, вследствие чего в районе применялась добыча песков шахтами, почти неизвестная в других районах Сибири.
      Район отстоял далеко от Иркутска, нужно было ехать сначала на лошадях по якутскому тракту, потом плыть на лодке и на пароходе вниз по Лене и на пароходе вверх по Витиму, и работа должна была занять все лето. По пути на прииски, на Лене в устье р. Куты находился казенный солеваренный завод, куда был назначен смотрителем горный инженер А. А. Левицкий. С ним и его женой мы познакомились зимой в Иркутске, и он пригласил мою жену с сыном приехать на лето погостить на заводе. Это меня очень устраивало: по пути на прииски я мог завезти семью на завод, а возвращаясь в конце лета, заехать за ней и увезти назад в Иркутск. Жене также хотелось попутешествовать, вместо того чтобы оставаться одной все лето в городе.
      В начале мая мы выехали в своем тарантасе (...) и в первый день доехали до Хогота (...).
      Из Хогота мы поехали дальше по Якутскому тракту, миновали с. Качуг на Лене, где начинается судоходство в весеннее половодье и где строили паузки - неуклюжие квадратные баржи из толстого леса, в которых купцы и золотопромышленники сплавляли вниз по реке разные товары и припасы для приисков и для торговли в приречных селениях и городах. Этот весенний сплав по Лене имел большое значение для приисков и для всего населения берегов реки до Якутска и дальше. Товары всякого рода, подвезенные за зиму из-за Урала, чаи, поступавшие через Монголию, хлеб прошлого урожая, туши мороженого мяса и пр. - все это сплавлялось на паузках вниз по реке, население и прииски снабжались многим на целый год. Товары для приисков шли безостановочно до Витима и там перегружались на баржи; товары для населения плыли на паузках в виде плавучей ярмарки, которая останавливалась на всех станциях и селах для торговли. Эти ярмарки мы видели, плывя по Лене, в разных местах. Слабое в то время пароходство по реке имело для населения меньшее значение, чем весенний сплав в паузках.
      Мы проехали еще две станции дальше Качуга до Жигаловой, где начинается постоянный водный тракт в Якутск. Отсюда проезжающим в теплое время года дают на станциях не экипаж с ямщиком и лошадьми, а лодку с гребцами, которые и везут путешественников как вниз по реке, так и вверх. В последнем случае к гребцам присоединяют еще лошадь и мальчика; лошадь тянет лодку с пассажиром и гребцами вверх по течению на бечеве, мальчик едет на ней верхом и управляет ею, гребцы правят лодкой, подгребают в помощь лошади в трудных местах и, сдав пассажиров на следующей станции, плывут на той же лодке домой, а мальчик едет назад верхом по тропе. Только зимой, когда Лена замерзает, почтовая гоньба ведется по ней при помощи саней; весной и осенью во время ледостава и вскрытия проезд труден: приходится ехать верхом, а вещи везти вьюком от станции до станции.
      Менять на каждой станции не только гребцов, но и лодку и перегружать вещи, конечно, было бы скучно. Поэтому мы в Жигалове купили небольшую лодку - шитик, по местному названию: ее средняя часть имела крышу, представляя небольшую закрытую каюту, а на носу был устроен очаг для разведения огня в виде ящика с песком и стояком для подвешивания котелка и чайника. Мы устроились в каюте, брали на станциях двух гребцов, за которых платили прогоны как за пару лошадей; жена варила чай и обед. Вечером раньше или позже, в зависимости от расстояния, - останавливались на станции, жена с сыном уходили ночевать в дом, а я оставался спать в каюте для охраны вещей. Плыть можно и ночью, меняя гребцов, но мы не торопились; кроме того, я хотел видеть весь путь по Лене при дневном освещении. Возле каких-либо интересных скал мы останавливались для их осмотра. Так мы делали четыре или пять станций за день, на станциях покупали хлеб и другую провизию; погода была уже теплая, и вся поездка, продолжавшаяся до ст. Усть-Кут дней семь, была очень приятная.
      Долина Лены ниже села Качуг довольно живописна: на обоих берегах часто видны высокие, метров в 20 - 30 и выше, стены ярко-красного цвета; они состоят из песчаников, мергелей и глин, залегающих горизонтально. Террасы на берегах заняты редкими селениями, лесом и пашнями, а красные стены поднимаются над ними и также увенчаны лесом. Путешественнику, плывущему в лодке, кажется, что его окружают горы. Но, поднявшись на какую-нибудь из красных стен, он увидит, что его до горизонта со всех сторон окружает равнина, сплошь покрытая тайгой. Это Восточно-Сибирская плоская возвышенность, в которую Лена врезала свою долину; долины притоков Лены также врезаны в эту плоскую возвышенность, и только все эти речные долины нарушают ее равнинный характер.
      Усть-кутский солеваренный завод расположен на берегу р. Куты, в километре с небольшим от ее впадения в Лену; нашу лодку затащили вверх по Куте на завод, и жена с сыном остались у смотрителя, а я вернулся в Усть-Кут, откуда в тот же вечер или ночью отходил большой пароход вниз по Лене в Якутск. Большие пароходы и в половодье доходили большею частью только до Усть-Кута, меньшие поднимались дальше до ст. Жигалово (...).
      Через два дня пароход причалил у с. Витим, где нужно было пересесть на пароход Компании промышленности, ходивший по Витиму до пристани Бодайбо, резиденции золотопромышленных компаний всего Олекминско-Витимского района. Витим - большое село на левом берегу Лены, против устья Витима, со времени открытия богатого золота в бассейне Бодайбо играл большую роль в жизни приисков как ближайший к ним жилой пункт. Золотопромышленники были обязаны вывозить уволившихся рабочих на пароходе в Витим, откуда все направлялись дальше по домам уже на свой счет.
      Каждую осень по окончании летних работ сюда и приезжали сотни рабочих. Каждый дом этого села представлял кабак и притон, где за деньги или "золотишко", то есть утаенный при работе золотой песок, можно было получить вино, угощение, женщин. Здесь кутивших рабочих кормили, поили и обирали в пьяном виде, особенно ссыльнопоселенцев, составлявших главный контингент приискателей. Многие из них оставляли здесь весь свой заработок и опять нанимались на прииски на зимние работы. Крестьяне приленских и других сел, нанимавшиеся на лето на прииски, редко поддавались соблазну и увозили заработанные деньги домой. В Витиме кутили и мелкие золотопромышленники, хорошо закончившие летнюю операцию. Этими доходами существовали почти все крестьяне с. Витим, обстраивали свои дома, заводили мебель и скот и жили безбедно. На пристани на берегу Лены были комнаты для приезжих служащих золотопромышленных компаний, в которых можно было переночевать в ожидании парохода по Лене и вверх по Витиму.
      Плаванье по этой реке вверх по течению продолжалось два дня, так как пароход тащил за собой большую баржу (...). Среди реки кое-где поднимались острова, также покрытые лесом. Один такой остров, уже недалеко от резиденции Бодайбо, назывался Цинготный. На нем в изобилии росла черемша растение с сильным запахом и вкусом чеснока. На этот остров в начале лета вывозили с приисков рабочих, больных цингой, которые жили в балаганах из корья, питались одной черемшой, которую сначала ели, передвигаясь ползком за отсутствием сил, и очень быстро поправлялись и вставали на ноги.
      Бодайбо представляло большое село на террасе правого берега Витима, выше устья р. Бодайбо. Здесь была пристань, большие амбары, конторы крупных золотопромышленных компаний, мастерские пароходства; здесь жил горный исправник и при нем несколько казаков в качестве полицейских (...).
      Я решил, что нужно познакомиться в общих чертах с геологией всего района и с составом золотоносных отложений и осмотреть подземные и открытые работы на приисках и выходы коренных пород на склонах долин, чтобы за одно лето собрать достаточный материал для общей характеристики геологии и условий золотоносности района.