Мои путешествия по Сибири

Автор:Обручев В. А.

Содержание

Часть первая. 1883—1892 гг. Прибайкалье. Река Лена. Олекминско-Витимские прииски;

I. Первое знакомство с Сибирью;

П. В поисках месторождений каменного угля;

III. Поездка на остров Ольхон;

IV. Осмотр копей слюды и ляпис-лазури;

V. Поездка в Нилову пустынь;

VI. Экскурсия в Прибайкальские горы. Происхождение озера Байкал;

VII. По рекам Лене и Витиму на Ленские прииски;

VIII. Как образуются золотоносные россыпи и как из них добывают золото;

IX. На Ленских приисках ближней и дальней тайги;

X. Второе лето на Ленских приисках;

XI. Как образовались богатые россыпи Ленского района;

XII. Предложение экспедиции в Центральную Азию и подготовка к ней. Путь в Кяхту и на Ямаровский минеральный источник;

Часть вторая. 1895—1898 гг. Изучение Западного Забайкалья, или Селенгинской Даурии;

XIII. Вдоль трассы будущей железной дороги;

XIV. Второе лето в Селенгинской Даурии;

XV. Последние два года в Селенгинской Даурии;

Часть третья. 1901—1911 гг. Ленские прииски. Киргизская степь. Столбы на р. Енисее. Богомдарованный рудник. Калбинскил хребет и его золотые рудники;

XVI. Изучение бассейна р. Бодайбо;

XVII. Окрестности г. Томска. Наблюдения по р. Иртышу от Омска до Семипалатинска и в Киргизской степи от Семипалатинска до границы Джунгарии;

XVIII. От Зайсанска до Барнаула через Калбинский хребет и по предгорьям Алтая. Изучение окрестностей г. Красноярска и района Столбов;

XIX. Экспертиза Богомдарованного рудника в Кузнецком Алатау;

XX. Изучение Калбинского хребта и его золотых рудников;

Часть четвертая. 1912, 1914, 1936гг. Изучение золотых рудников Берикульского, Евграфовского и Илинского. Осмотр железного рудника на р. Тельбес. Экспедиция на Алтай для изучения его тектоники. Вторая поездка на Алтай. Некоторые итоги путешествий по Азии;

XXI. Изучение золотых рудников Берикульского, Евграфовского и Илинского;

XXII. Посещение железного рудника на р. Тельбес и экспедиция на Алтай в 1914 г.;

XXIII. Вторая поездка на Алтай в 1926 г. Курорт Манжерок. Чуйский тракт. Долина р. Катуни;

XXIV. Некоторые итоги моих путешествий и исследований

Предисловие

В этой книжке изложены в популярной форме мои научные путешествия по разным местностям Западной и Восточной Сибири, выполненные в течение ряда лет — с 1888 по 1914 гг. (с перерывами) и законченные еще в 1936 г. последней поездкой на Алтай.

Первую часть составляют наблюдения, выполненные на протяжении 1889—1892 гг., когда я, по окончании исследований в Средней Азии, был назначен штатным геологом Иркутского горного управления и впервые познакомился с природой Сибири. В первый год я посетил месторождения разных полезных ископаемых в нескольких местах Прибайкалья и юга Иркутской губернии, а затем в течение двух летних поездок изучал золотые прииски Олекминско-Витимского (ныне Ленского) района и по дороге туда познакомился со строением берегов р. Лены от ст. Качуг до устья р. Витима. В последний год, перед отъездом из Сибири в экспедицию по Центральной Азии, я совершил еще поездку на Ямаровский минеральный источник в долине р. Чикоя в Западном Забайкалье. Нужно заметить, что иллюстрация этой части книжки более скудная, чем остальных, потому что в 1889 г. еще не было походных фотоаппаратов и сухих фотопластинок; хотя в 1890 г. Иркутское горное управление приобрело фотоаппарат, но тяжелый и большой, который нельзя было применять быстро, так сказать на ходу, что в значительной степени ограничивало возможность пользования им.

Во второй части описаны наблюдения, сделанные в 1895—1898 гг., когда я, по возвращении из Центральной Азии, выполнял геологическое исследование Селенгинской Даурии, т. е. южной половины Западного Забайкалья, в качестве начальника горной партии, организованной в связи с постройкой железной дороги через Сибирь. В этой сравнительно ограниченной по площади части Сибири можно было выполнить довольно густую сеть маршрутов и посетить некоторые местности даже два раза, так что был собран достаточный материал для подробного описания. Во время этих исследований я имел уже хороший походный фотоаппарат и делал много снимков, но довольно однообразный в общем рельеф страны позволил ограничиться не слишком обильной иллюстрацией.

В третьей части изложены наблюдения самого продолжительного периода моего пребывания в Сибири — с 1901 по 1912 гг. Заняв место профессора во вновь учрежденном Технологическом институте в Томске, я уже не мог посвящать все свое время полевым геологическим исследованиям и обработке их результатов и занимался полевой работой только в летнее каникулярное время, и то не ежегодно. В этот период были посещены разнообразные местности Сибири — сначала Ленские прииски, где я выполнял детальное изучение бассейна р. Бодайбо; затем, по пути в Пограничную Джунгарию, исследование которой заняло три лета, я познакомился с частью Киргизской степи по маршруту из Семипалатинска до китайской границы. Руководство студенческой геологической практикой позволило посетить и изучить берега р. Енисея выше г. Красноярска. Наконец, несколько приглашений принять участие в экспертизе золотых рудников дало возможность побывать в горах Кузнецкого Алатау и в Калбинском хребте Киргизской степи. Естественно, что эта часть книжки полнее иллюстрирована.

В четвертой части я описал наблюдения, сделанные уже во время кратковременных выездов в Сибирь из Москвы, где я поселился по уходе из профессуры в Томске. Они получены при участии в экспертизах на золотых рудниках в Кузнецком Алатау и Восточном Забайкалье осенью 1912 г., при экспедиции на Алтай летом 1914 г. с целью изучения его тектоники с попутным посещением железного рудника в Кузнецком Алатау, и, наконец, при вторичной поездке на Алтай в 1936 г.

В заключение я даю читателю понятие о содержании своих главных научных и литературных трудов, материал для которых был собран при полевых исследованиях в пределах Азии и при обработке их результатов или в связи с педагогической деятельностью.

Часть первая. 1883—1892 гг. Прибайкалье. Река Лена. Олекминско-Витимские прииски I. Первое знакомство с Сибирью

Летом 1888 г. я жил с женой и маленьким сыном на даче в г. Сестрорецке и составлял отчет о весенней работе в Туркмении, описанной в недавно изданной книге «По горам и пустыням Средней Азии». Этой работой заканчивалась моя служба в качестве аспиранта при постройке Закаспийской железной дороги и приходилось думать о новой службе по избранной специальности. Мне хотелось продолжать исследования в Туркестане, природа которого мне нравилась; это соответствовало и моей юношеской мечте, навеянной чтением книги Рихтгофена «Китай»,— сделаться исследователем Центральной Азии.

Но первые геологические исследования Туркестана, выполненные моими учителями, профессорами Горного института И. В. Мушкетовым и Г. Д. Романовским, были закончены. Геологический комитет, основанный в 1882 г., был занят в первую очередь работами в Европейской России, а в Средней Азии никаких исследований не предвиделось. Но в Сибири летом 1888 г. впервые была учреждена штатная должность геолога при Иркутском горном управлении, и профессор И. В. Мушкетов предложил мне занять это место и начать изучение геологии Сибири, еще менее известной, чем геология Средней Азии. Я согласился в надежде на то, что после нескольких лет службы в Сибири представится возможность вернуться к изучению Средней Аэии. И. В. Мушкетов провел в Горном департаменте мое назначение в Иркутск, и нужно было спешно готовиться к переезду с семьей в далекую Сибирь.

В Сибири железных дорог еще не было, и проезд в Иркутск занимал несколько недель. 1 сентября по старому стилю мы с женой Елизаветой Исаакиевной и сыном Володей выехали из Петербурга до Нижнего-Новогорода (ныне г. Горький) по железной дороге, затем до Перми (ныне г. Молотов) на пароходе по Волге и Каме, от Перми до Тюмени через Урал опять по железной дороге. Отсюда начинались сибирские условия. Тюмень поразила нас глубокой черной грязью на немощенных улицах, сибирским хлебом в виде кольцеобразных калачей из серой пшеничной муки и дешевыми пушистыми коврами грубой работы; один ковер для путешествия на лошадях мы приобрели. В Тюмени пришлось сесть на небольшой пароход, который вез нас два дня по извилистой реке Таре и потом по р. Тоболу до г. Тобольска на Иртыше, где мы пересели на большой пароход. Последний рейсировал вниз по р. Иртышу до устья вверх по р. Оби до устья р. Томи и вверх по последней до Томска и тащил на буксире большую баржу — пловучую тюрьму с пересылаемыми в Сибирь политическими и уголовными ссыльными. Это плаванье продолжалось дней десять и представляло мало интереса: невысокие берега рек, увенчанные редким лесом, их песчаные или глинистые откосы, однообразные на огромном протяжении, редкие селения на них при постоянно пасмурном осеннем небе наводили уныние.

25 сентября мы прибыли в Томск и остановились в гостинице; нужно было подготовиться к проезду на колесах 1500 с лишним верст1 до Иркутска и снарядиться соответственным образом. Прежде всего нужно было купить тарантас; не имея его, пришлось бы ехать «на перекладных», т. е. на каждой станции почтового тракта менять не только лошадей и ямщика, но и экипаж и перекладывать весь свой багаж днем и ночью из одной повозки в другую. Имея свой тарантас, проезжий менял только лошадей и ямшика. Новый тарантас на длинных дрогах, до известной степени заменяющих рессоры, с опускающимся верхом и большими фартуками для пассажиров и для ямщика на козлах, стоил недорого, 150 или 200 рублей, насколько помню. К нему нужно было приспособить и багаж, заменяющий сидение. Мы привезли большую часть багажа в корзине, совершенно неудобной в качестве сидения. Пришлось купить большой плоский чемодан и матрац, из которых и составилось сидение, или вернее лежанка, так как удобнее ехать в почти лежачем положении. Для семимесячного ребенка нужно было найти теплую одежду, так как было уже холодно. Жена сшила из заячьего меха мешок, в который вкладывался второй из клеенки, а в последний опускался младенец в пеленках, и мешок завязывался у его шеи; на голову надевался теплый пуховый чепчик. В мешке ребенку было тепло, а ногами и руками он мог действовать довольно свободно, лежа между нами в тарантасе. На каждой станции во время перемены лошадей, что продолжалось не менее получаса, его вынимали из мешка.

Так мы ехали 17 дней до Иркутска, делая около 100 верст, три-четыре станции в среднем, с утра до позднего вечера; ночевали на станциях — жена с ребенком в комнате, а я в тарантасе. Большую корзину, освобожденную от вещей, нам было жаль оставить в Томске; в хозяйстве, которое предстояло организовать, она очень могла пригодиться, и мы привязали ее к дрогам позади тарантаса. Но перед Ачинском, на длинном подъеме уже в темное время, ее срезали любители чужого добра, конечно надеявшиеся, судя по объему корзины, на хорошую поживу. Срезание вещей позади экипажей на сибирском тракте вообще случалось нередко, и опытные путешественники поэтому привязывали вещи цепочками или толстой проволокой, которые невозможно было быстро перерезать. Но у нас не было ни опыта в этом отношении, ни проволоки, а сама корзина не представляла большой ценности.

На станциях можно было получать самовар, хлеб, молоко, а днем также какой-нибудь обед — щи с мясом, яичницу, пирог. В Красноярске мы провели день или два у местного врачебного инспектора доктора П. Рачковского. Это дало жене возможность немного отдохнуть после первых пяти дней езды, наиболее трудных с непривычки. Перед тем в Кемчугских горах выпал глубокий снег и ехать на колесах было трудно. Пришлось пересесть с частью багажа в кошеву — большие сани с рогожными боками и спинкой, а тарантас везти почти пустым и платить прогоны за две тройки. Это продолжалось на двух или трех перегонах, пока держался снег. Эти пять дней дорога была также худшего качества, чем в следующие десять от Красноярска до Иркутска; местность была неровная, с частыми подъемами и спусками, и дорога очень грязная от постоянных осенних дождей.

За Красноярском неровные участки чередовались с более ровными и грунт был суше. На всем протяжении мы чаще ехали лесом, чем пашнями и лугами: последние обычно ограничивались ближайшими окрестностями деревень, в которых и были почтовые станции. Характерную особенность, не виданную нами за Уралом, составляли так называемые поскотины, именно ограда по обе стороны каждого селения, ограничивающая площадь, отводимую для выпаса домашнего скота крестьян, чтобы он не травил начинающиеся за поскотиной пашни. У ворот в поскотине был всегда шалаш, в котором летом жил сторож, открывавший проезжим ворота и закрывавший их, получая что-нибудь «на чай». Но осенью, когда мы ехали, ворота были открыты, так как поля были уже убраны и скот мог пастись везде.

Через большие реки на всем пути мостов не было, и проезжие переправлялись на паромах, передвигавшихся по канату, протянутому поперек реки, или на плашкоутах — более целесообразном устройстве, не мешающем судоходству по реке, как поперечный канат. Плашкоут — это платформа на большой плоскодонной лодке (или на двух), от которой вверх по течению тянется длинный канат, поддерживаемый несколькими небольшими лодками, верхняя из которых укреплена на якоре. Плашкоут в конце этого каната, проложенного вдоль середины реки, перемещается силой течения как маятник от одного берега к другому, управляемый рулем, тогда как паром передвигается силой рук рабочих по канату. Через р. Бирюсу по случаю ледохода плашкоут уже был снят, и нас переправляли на карбасе — большой плоскодонной лодке, на которой помещался тарантас с лошадьми; по реке уже плыла «шуга» — мелкие круглые льдины. На последних станциях перед Иркутском дорога была уже совершенно ровная и сухая, стало теплее. Сосновые леса на песчаных холмах чередовались с полями; на юге темнели мягкие формы предгорий Восточного Саяна, сплошь покрытые тайгой хвойных лесов, судя по темнозеленому цвету еще в конце октября. За ними на горизонте поднимался целый ряд пирамидальных вершин, покрытых свежим снегом. Я думал, что это высшая цепь Восточного Саяна; в действительности это были пики Тункинских и Китайских альп, которые выдвигаются всего дальше на восток, приближаясь к почтовому тракту. Наконец, мы переправились на плашкоуте через большую реку Ангару и прибыли на новое место жительства в столице Восточной Сибири.

На пути из Тюмени в Иркутск мы уже познакомились немного с характерной чертой Сибири как страны ссылки и каторги. Большая баржа, которую тащил на буксире наш пароход от Тобольска до Томска, была пловучей тюрьмой — в ней везли несколько сот осужденных на поселение и на каторжные работы. На остановках у редких селений часть арестантов выводили под конвоем для закупки провизии у крестьян и торговок на берегу. Маленькие окошки в корпусе баржи были сплошь заняты лицами невольных пассажров. На пути в Иркутск мы в одном месте обогнали партию арестантов на походе. Мужчины в серых халатах с бубновым тузом на спине, гремя кандалами, месили глубокую грязь дороги; по обочинам шли конвойные солдаты, а позади на нескольких телегах везли вещи и нескольких женщин с детьми. На многих почтовых станциях на окраине села бросались в глаза «этапы» — в виде длинного дома казарменного облика, окруженного частоколом; здесь партии ссыльных ночевали после дневного перехода в 20—30 верст.

В Иркутске мы остановились в Сибирской гостинице, занимавшей двухэтажный дом на Большой улице — главной в центре города, но еще мало застроенной каменными домами, которых в юроде вообще было немного; преобладали деревянные одно-, реже двухэтажные. Я отправился в Горное управление, которое занимало половину нижнего этажа каменного дома на набережной р. Ангары; остальную часть его составляла канцелярия генерал-губернатора Восточной Сибири. Начальником Горного управления был горный инженер Л. А. Карпинский, которому я и представился. Все управление, кроме него и меня, состояло из шести или семи чиновников — юрисконсульта, бухгалтера, маркшейдера и их помощников. Это показывает, как мало была развита еще горная промышленность на громадной территории, которой ведало это управление, состоявшей из Иркутской и Енисейской губерний, Якутской и Забайкальской областей, т. е. в общем не менее трети всей Сибири. Кроме золотых приисков в разных местах, горная промышленность состояла из двух небольших железоделательных заводов — Николаевского на р. Ангаре и Абаканского в Минусинском крае, нескольких медных рудников, частью заброшенных, на юге Енисейской губернии и четырех солеваренных заводов — Усольского н a р. Ангаре, Устькутского на р. Лене, Туманшетского в бассейне р. Бирюсы и Троицкого на р. Усолке. Учреждение должности геолога при этом управлении было первым робким шагом для выяснения строения и ископаемых богатств этого обширного края. Не трудно было бы подсчитать, сколько десятилетий этому геологу нужно поработать, чтобы выяснить строение этой территории хотя бы в самых общих чертах

Начальник предоставил мне две недели на поиски квартиры и устройство своего хозяйства. Мы очень скоро нашли квартиру в небольшом домике на Троицкой улице, очень близко от набережной р. Ангары и недалеко от местонахождения Горного управления и золотосплавочной лаборатории на этой набережной. Быстро приобрели необходимую мебель и уютно обставили четыре небольшие комнаты. Рядом, в большом доме того же хозяина, жила вдова Новицкая с дочерью и сыном. Ее покойный муж открыл богатые золотые прииски Компании промышленности на реках Накатами и Бодайбо в Олекминско-Витимском горном округе, и его семья получала от Компании так называемые «попудные», т. е. определенную сумму за каждый пуд2 добываемого россыпного золота. Они жили богато, ничего не делая. Таким образом, я сразу же по приезде в Сибирь очутился в сфере влияния главного горного промысла этой страны, которым приходилось интересоваться.

С начала ноября я начал ходить в управление. Полевые работы были уже невозможны, и я занялся приведением в порядок геологической коллекции, имевшейся в управлении и состоявшей частью из образцов, выписанных из-за границы и не имевших никакого отношения к геологии Сибири, и частью из случайных сборов, доставленных некоторыми окружными горными инженерами с приисков своего округа. Эта работа занимала немного часов в день, и я использовал свободное время для составления полного отчета о своих исследованиях в Туркмении, чтобы представить его проф. И. В. Мушкетову, а также для ознакомления с геологической литературой по Сибири, чтобы подготовиться к полевой работе будущего лета. При Горном управлении никакой библиотеки по горному делу и геологии не было и нужно было начать ее организацию, а пока обратиться за литературой в библиотеку Восточно-Сибирского отдела Географического общества, которая оказалась довольно большой и занимала несколько шкафов в здании музея этого отдела. В качестве действительного члена Географического общества я получил доступ в отдел, где и познакомился с исследователем Монголии и Китая Г. Н. Потаниным, вернувшимся в 1886 г. из экспедиции на восточную окраину Тибета и занимавшим должность правителя дел отдела. Он привлек меня к работе в отделе и по определению коллекций в музее. В разговоре со мной он высказал сожаление о том, что в его экспедициях не принимали участия геологи, и хотя он сам делал некоторые наблюдения по геологии и даже собирал образцы встречаемых горных пород, но этого было слишком мало.

Знакомясь с геологической литературой о Сибири, я вскоре убедился, что она довольно велика по числу работ, но чрезвычайно неравномерно рассеяна по обширной территории и по источникам — разным журналам и другим изданиям, охватывающим около 150 лет. Я подумал, что было бы очень полезно составить хорошую библиографию с указанием существенного содержания и даже оценкой каждого труда, чтобы облегчить интересующимся геологией Сибири знакомство с ней и всякие справки. Между делом я занялся составлением аннотаций к прочитанным трудам на отдельных четвертушках бумаги для возможности позднейшей их сортировки и распределения по содержанию. Эту работу я продолжал в течение четырех лет этого первого периода исследований в Сибири, но, конечно, не успел кончить; в последующие годы не имел времени для ее продолжения, которое выполнил частично 28 лет спустя, а полностью только на старости лет, после избрания в действительные члены Академии Наук, в виде «Истории геологического исследования Сибири» в пяти томах. Но основа этого труда была положена в Иркутске работой по литературным источникам библиотеки Восточно-Сибирского отдела Географического общества.

В начале мая отчет об исследованиях в Туркмении был закончен в виде труда «Закаспийская низменность» и отправлен профессору И. В. Мушкетову как организатору и руководителю этих работ, а издан Географическим обществом в виде одного из выпусков «Записок по общей географии».

II. В поисках месторождений каменного угля

В начале мая 1889 г. Л. А. Карпинский предложил мне прежде всего заняться изучением месторождений ископаемого угля в южной части Иркутской губернии в виду намеченной в ближайшие годы постройки железной дороги через Сибирь, для которой понадобится минеральное топливо. Из литературы я знал, что 20—-30 лет назад уже производились разведки угля в окрестностях солеваренного завода в с. Усолье на р. Ангаре вблизи почтового тракта, чтобы обеспечить топливом этот завод. Горный инженер А. И. Лушников, начальник золотосплавочной лаборатории при Горном управлении, сообщил мне, что в селении Черемхово, станции почтового тракта немного далее на запад, крестьянин при копании колодца в своем дворе также обнаружил пласт угля, а еще далее по тракту, на р. Оке выше станции Зиминской, он сам видел толстые пласты угля в береговых обрывах.

Последний пункт и был выбран Л. А. Карпинским для постановки предварительной разведки, тогда как разведка в пределах Черемхово, большого села, вызвала бы разные осложнения с крестьянами, а добыча угля потребовала бы переселения их на новое место. Замечу, что несколько лет спустя вблизи с. Черемхово было все-таки открыто и разведано крупное месторождение угля, и село сделалось центром первого в Восточной Сибири каменноугольного рудника, расположенного у самой железной дороги и до сих пор снабжающего ее и город Иркутск минеральным топливом. Это открытие могло бы быть сделано еще в 1889 г., если бы Л. А. Карпинский не побоялся всяких осложнений административного характера.

Я отправился сначала на лодке вниз по р. Ангаре от Иркутска, чтобы познакомиться с юрскими отложениями, слагающими берега реки и являющимися угленосными. Ко мне присоединился маркшейдер Горного управления, который мешал внимательному осмотру береговых обнажений, так как торопился по делам в Усолье. Впрочем, на этом протяжении в берегах выступали только однообразные песчаники, залегавшие толстыми пластами почти горизонтально. Мы ночевали на берегу у костра и ужинали гусем, которого я подстрелил на лету из пролетавшей стаи. Но у нас не было с собой никакого походного снаряжения, и мы сварили его в котле нашего гребца и ели без соли.

В Усолье я осмотрел солеваренный завод, самый крупный в то время в Сибири, и буровую скважину на острове р. Ангары, которой выкачивали рассол из толщи кембрийских известняков, подстилающих юрскую свиту. Объезд окрестностей завода для осмотра места разведок на уголь, выполненных около 20—30 лет назад, не дал ничего существенного для суждения об угленосности свиты, так как шурфы, конечно, уже завалились и даже заросли лесом или были заполнены водой. Солеваренный завод истреблял массу дров для выварки соли и открытие угля по соседству было бы очень желательно. Горному управлению следовало поручить мне поставить разведку в первую очередь в окрестностях завода, которая была бы успешной, так как позже на берегу Ангары, немного ниже Усолья, пласт угля был открыт и доставка его на завод по реке была вполне удобна.

Затем я проехал по почтовому тракту дальше до ст. Зиминской на р. Оке. Указание А. И. Лушникова о выходах угленосной свиты в берегах этой реки подтвердилось. Верстах в двенадцати выше станции, вблизи заимки (выселка) Кулгунай, в береговых обрывах выступали пласты угля. Этот выселок стоял на окраине тайги и состоял из нескольких изб, в которых можно было поселиться. Сговорившись с крестьянами о помещении, я вернулся в Зиминское для найма рабочих.

В то время главную рабочую силу в Сибири составляли ссыльно-поселенцы, так как крестьяне были заняты хлебопашеством, а в зимнее время извозом. Ссыльно-поселенцы представляли собою людей, сосланных из Европейской России в Сибирь за разные менее тяжкие преступления, а также отбывших срок каторжных работ и оставленных в ссылке. Они жили в селах у крестьян и существовали заработками разного рода, главным образом на золотых приисках. В каждом селе их можно было найти хоть несколько человек. Я обратился в сельское управление и в течение двух дней нанял человек двенадцать, знающих земляные и горные работы; закупил лопаты, кайлы, ломы, топоры, веревки, ведра, пилу и пр. и вернулся в Кулгунай вместе с рабочими. Последние поселились у крестьян — одни в сарае, другие на сеновале, третьи в избе. Я нанял себе небольшую комнату в доме одного крестьянина, но так как хозяин предупредил меня, что в ней много клопов, я пользовался ею только днем, а спал в сарае того же крестьянина, где стояли сани, телеги, плуги и другое имущество. Сарай не запирался изнутри; мои рабочие, конечно, знали, что у меня с собой деньги, так как я каждую субботу выдавал им заработанное, но не было даже попытки обокрасть меня ночью со стороны моей команды, состоявшей из уголовных элементов.

Работы продолжались больше месяца. Сначала по крутому берегу р. Оки, сложенному из угленосной свиты, рабочие проложили тропинку, затем в нескольких местах обрыв был вскрыт сверху до низу расчисткой в виде неглубокой канавки, которая, обнажив пласты горных пород, позволила составить точный разрез свиты и определить в разных местах толщину пластов угля. Наконец, в одном месте, где пласт угля имел толщину около 2 метров, по нему была пройдена маленькая штольня на несколько метров в глубь берега, чтобы получить для анализа образцы угля невыветрелого.

На поверхности горы, которая оканчивалась обрывом к реке, на расстоянии трехсот метров от обрыва, в двух местах были углублены шурфы, чтобы пересечь ту же свиту и пласт угля и узнать, изменяются ли его толщина и качества по простиранию и падению и чтобы вычислить запас угля на разведанной части всей площади.

Эти работы были выполнены в течение двух недель с небольшим, а затем разведка была перенесена на две версты выше по той же реке Оке, где та же угленосная свита снова выступала в береговом обрыве. Здесь также были проведены расчистки обрыва сверху до низа и шурфы в двух пунктах, в полуверсте от берега, в лесу, с той же целью получения образчика свежего угля и определения его запаса на второй разведанной площади.

Между первой и второй площадью разведок можно было познакомиться с почти нетронутой тайгой. Тесно стояли старые сосны, ели, березы, осины, поднимаясь высоко вверх над подлеском из тех же пород, образовавшим густую чащу, по которой без топора трудно было пробраться. Мелкие кусты, папоротники, трава выше колен скрывали почву. Тропа, проложенная охотниками вверх по долине р. Оки и обозначенная затесами на стволах деревьев, делала извилины, огибая заваль, т. е. упавшие от старости или поверженные бурей толстые деревья, если лошадь не могла перешагнуть через них. Эти поваленные великаны представляли второе препятствие для движения по тайге в любом направлении: через них нужно было перелезать. Иные, давно уже сгнившие под ковром мха, покрывавшего ствол, проваливались под ногой путника. Полной тишины в тайге не было. Даже в тихие дни легкий ветерок то тут, то там шумел в кронах. Часто слышался стук дятлов, пение или посвист мелких птиц, призывный крик кукушки, карканье ворона, иногда стоны выпи, стрекотанье сороки. Пробираясь по этой тропе из заимок Кулгунай на вторую площадь разведочных работ, я часто останавливался и внимал голосам тайги; дичь не попадалась — пернатые в это время сидели еще в гнездах. На случай встречи с медведем или козулей на плече висела двустволка.

Эта предварительная разведка показала, что угленосная свита залегает почти горизонтально, распространена на большой площади, содержит два рабочих, т. е. достаточно толстых пласта угля хорошего качества (как показали анализы, выполненные в лаборатории Горного управления) и на разведочных двух площадях запас угля составляет столько-то сотен тысяч пудов. Удобное положение на берегу сплавной реки и недалеко от трассы предполагаемой железной дороги позволяли считать, что эта местность заслуживает более детальной разведки и на большую глубину, чтобы выяснить ее угленосность ниже уровня реки. Последний вопрос предварительная разведка не могла решить, так как на отпущенные мне небольшие средства нельзя было проводить более глубокие шурфы и бороться с сильным притоком воды в них, а для разведки буровыми скважинами Горное управление еще не имело соответствующих инструментов.

Эта первая удачная разведка на уголь не была использована в виду последовавшего через несколько лет открытия угля возле ст. Черемхово, как упомянуто выше. Угленосная площадь на правом берегу р. Оки все еще остается в запасе для будущего.

Закончив эту разведку, я перевел своих рабочих на заимку Маркова, расположенную на том же берегу р. Оки, но ближе к ст. Зиминской, в овраге среди леса, так как мне сообщили, что в этом овраге среди болота обнаружилась большая кость, может быть мамонта. Интересно было использовать готовую рабочую силу с инструментами и остаток средств для раскопок, которые продолжались целый день. Болото, питаемое источником, не позволило очень углубиться, но мы извлекли из грязи много костей — несколько позвонков, в том числе копчик, редко попадающийся, куски ребер, кости двух ног и таза и даже кусочек кожи. Можно было думать, что в болоте остались остальные кости скелета мамонта, который вероятно погиб, увязнув в этом болоте. В общем костей накопали столько, что заполнили ими большой ящик, который я со ст. Зиминской отправил в Иркутск, в музей Восточно-Сибирского отдела Географического общества.

Рассчитав в Зиминской своих рабочих, я поехал в Иркутск, но по дороге остановился возле ст. Черемхово на заимке агронома Лаврентьева, где моя жена поселилась на лето на время моих разъездов. Здесь мне подтвердили, что один из крестьян села, копая колодец в своем дворе, обнаружил пласт угля; пробить его он не мог, так как из угля получил большой приток воды, которым и удовольствовался. Но толщина пласта и качество угля остались неизвестными.

III. Поездка на остров Ольхон

В Иркутске я доложил Л. А. Карпинскому о результатах разведки и получил новое поручение — съездить на остров Ольхон на озере Байкал, где, по слухам, обнаружили месторождение графита. Графит был нужен Горному управлению для изготовления тиглей, в которых сплавляли россыпное золото, доставляемое со всех приисков, подчиненных Управлению, чтобы получить из него слитки, опробовать их для определения содержания чистого золота и оценки стоимости слитка для расчета с золотопромышленником, владельцем прииска. Золотые слитки Управление несколько раз в год отправляло со специальным караваном в С.-Петербург на Монетный двор.

Графит для тиглей доставляли из старинного Алиберовского рудника, расположенного в глубине гор Восточного Саяна на Ботогольском гольце; однако вывозить его с рудника можно было только по зимнему пути на санях, а летом приходилось бы везти его на вьючных лошадях, что обходилось гораздо дороже. Поэтому было бы интересно найти более легко доступное месторождение графита для тиглей.

Так как предстояло пересечь Прибайкальские горы по вьючным тропам в тайге, мне нужно было снарядиться соответствующим образом, т. е. завести палатку, вьючные сумы, походную посуду, сухой провиант. Это было приготовлено еще весной. Я выехал по якутскому тракту на перекладных до ст. Хогот, по степной местности, заселенной частью сибирскими крестьянами, частью кочевниками-бурятами. Но последние, в отличие от монголов и туркмен, имели не переносные войлочные юрты, а деревянные шестиугольные или квадратные срубы, отличавшиеся от крестьянских изб отсутствием пола, потолка, печки и часто даже окон. В этих юртах огонь разводили на земляном полу и дым выходил через отверстие в крыше, часто заменявшее и окно. Зимние юрты в улусах были вообще того же примитивного типа, только у более зажиточных с полом, печкой и окнами, тогда как летние, расположенные где-нибудь среди степи, были описанного примитивного типа или же войлочные монгольские. Но в общем это был уже переход от вполне кочевой к полуоседлой жизни, так как летние юрты находились всегда на одном и том же месте, а не переносились с места на место, как у настоящих кочевников. Выезжая на лето из улуса на простор и свежий воздух пастбищ вместе со своим скотом, бурят, в сущности, поступал подобно горожанам, выезжающим летом на дачу.

На ст. Хогот при содействии станционного писаря я нанял двух крестьян, промышлявших охотой в горах Прибайкалья и знавших дороги, с двумя вьючными лошадьми и одной верховой, и на следующий день мы отправились в путь. Перевалив через широкий плоский увал, мы спустились в долину р. Унгуры и пошли вверх по ней в глубь хребта Онотского. Дно долины сначала представляло луга хоготских крестьян, а оба склона — поредевшую от порубок тайгу. Но в нескольких верстах дальше эти признаки деятельности человека кончились, и началась таежная тропа, проложенная и посещаемая только охотниками. Она шла по дну долины, заросшему сумрачным хвойным лесом на болотистой почве, поросшей мхом и мелкими кустами. Лошади местами вязли по колено, а вьючные иногда увязали так глубоко, что мои охотники помогали им подниматься из грязи, поддерживая вьюки. Ехали, конечно, медленно, шаг за шагом, а тучи комаров, «гнуса», как их зовут в Сибири, вились вокруг всадников и лошадей. Всего хуже были места, где тропа пересекала устье боковых долин, падей по-сибирски, где нужно было перейти через ручей, впадающий в Унгуру в качестве ее притока; здесь болото было всегда глубже и лошади вязли сильнее. Для геолога дорога представляла мало интереса; пологие склоны долины были покрыты сплошным лесом и только изредка показывался небольшой утес, требовавший осмотра, т. е. остановки. Я слезал, работал молотком, отбивал образчик, мерил компасом простирание и падение слоев, наскоро записывая наблюдение. Горные породы были однообразные — глинистые сланцы и темнозеленые граувакковые песчаники.

Под вечер остановились на ночлег, найдя небольшую площадку с сухой почвой у подножия косогора. Развьючили лошадей, поставили мою палатку, развели огонь, повесили чайники. У моих проводников палатку заменяла простая холстина, которую с одной стороны подпирали двумя палками, а с другой прибивали к земле двумя колышками; она могла защищать только от дождя, но не от комаров, тогда как в моей палатке, выкурив комаров дымом и хорошо застегнув полотнища входа, можно было спать, не закрывая голову одеялом. Мне впервые пришлось ночевать в тайге, и я сравнивал впечатления этого ночлега с впечатлениями многочисленных ночевок в песках Кара-Кум и в долинах рек Аму-Дарьи, Мургаба, Теджена и на берегах Балханского Узбоя.

Мои проводники были наняты, как говорится, «на своих харчах», т. е. должны были иметь запас своего провианта, что для них, опытных охотников, не составляло затруднения. У них был с собой котелок, в котором они варили и чай, и похлебку, и кашу; был запас хлеба и сухарей, крупы, соли, какой-то вяленой рыбы. Они же обслуживали и меня — вешали над костром мой чайник, котелок для супа или каши. Расставив обе палатки, разведя огонь и повесив чайники, они отпустили лошадей пастись, спутав им передние ноги, чтобы они не могли уйти далеко в поисках корма. В ожидании ужина я сидел в своей палатке на вьючном чемодане возле вьючного ящика, заменявшего стол, на котором дополнял в записной книжке дневные наблюдения и, разложив взятые образчики горных пород, писал к ним ярлычки. Геологическая практика в песках Кара-Кума Туркмении не научила меня еще необходимости писать вечером дневник для подробной регистрации выполненных за день наблюдений. В песчаной пустыне эти наблюдения были настолько незначительны и, главное, однообразны, что краткие заметки, сделанные наскоро в записной книжке, вечером достаточно было немного дополнить и оформить в той же книжке. А на лекциях по геологии никто из профессоров Горного института не сообщил студентам, как важно записывать каждый вечер в отдельную тетрадь (и чернилами, а не карандашом) все дневные наблюдения подробно, дополняя на память все краткие записи, сделанные наскоро в книжке карандашом. Никто не указал, что этот дневник является документом, фиксирующим полностью всю дневную работу и представляющим основной материал для обработки и сводки в предварительном и полном отчетах результатов летней работы. Никто не подчеркнул, что в записную книжку нельзя занести даже кратко все виденное за день не только при осмотре выходов горных пород, когда наскоро записываются результаты измерения условий залегания, но и в промежутках между этими пунктами остановки, когда глаз геолога должен следить за формами рельефа и их изменением, а память должна вбирать и хранить все виденное. Никто не отметил, что в тот же день вечером легко занести все это по памяти в дневник, но что наблюдения последующих дней, наслаиваясь, вытесняют из памяти предшествующие наблюдения и восстановить все виденное на память, при обработке материала по возвращении с полевых работ, уже невозможно на основании кратких заметок в записной книжке. Кроме того, отдельный дневник, перевозимый в вьючном ящике, более гарантирован от порчи и потери, чем записная книжка, засунутая в карман, которая может быть потеряна и во всяком случае подвергается подмочке и трению, т. е. сглаживанью записей до неразборчивости. И, наконец, такой дневник дает возможность использовать наблюдения и все результаты летней работы даже через несколько лет по ее выполнении, а также другим лицом, если автор дневника умер, заболел или переменил специальность. Итак, только ведение дневника позволяет полностью использовать затрату времени, труда и средств на полевые исследования.

Всего этого я не знал и в более трудных и сложных условиях полевой работы в Прибайкальских горах продолжал пользоваться только записной книжкой.

Когда после ужина и чая стемнело, проводники пригнали пасшихся поблизости лошадей и устроили для них дымокур — маленький костер из сырых ветвей лиственницы вперемешку с травой, который давал густой дым и мало жару. Лошади стояли вокруг него, спасаясь от комаров. Проводники легли под своим навесом из холстины, укрывшись с головой, возле другого костра, в котором медленно тлели два толстые полугнилые бревна. Я лежал в своей палатке, плотно застегнутой от комаров, и некоторое время слушал ночные звуки — шопот речки, журчавшей в нескольких шагах, легкое потрескиванье в кострах, фырканье лошадей, изредка хлопанье крыльев какой-нибудь птицы, спавшей по соседству на дереве и, еще реже, крик совы. Чуть свет проводники опять пустили лошадей пастись, развели огонь, поставили чайники, потом разбудили меня.

В этот день мы прошли по местности такого же характера — те же плоские горы, сплошь покрытые тайгой, и болотистая долина р. Уйгуры, до верховья последней, где поднялись на перевал через Онотский хребет. Здесь разреженный лес позволил оглянуться: везде видны были широкие, почти ровные гребни водоразделов, между ними широкие плоские долины и везде тот же однообразный лес, преимущественно хвойный. В долинах кое-где серебрились извилины речек и зеленели болотистые лужайки, внося некоторое разнообразие в ландшафт Онотского хребта. Только впереди на востоке тянулся более высокий гребень Приморского хребта, на котором выделялись отдельные скалы и скалистые вершины, скрашивая общее однообразие форм рельефа.

С перевала крутой спуск привел нас в долину речки Успана, принадлежавшей уже к бассейну оз. Байкал, тогда как р. Унгура, впадающая в р. Манзурку, принадлежит еще к бассейну р. Лены. По долине речки Успана мы направились вниз; она оказалась более живописной, чем долина р. Унгу-ры; склоны ее круче, в нескольких местах на них выступают скалы кварцитов и известняков; эти породы теперь сменили однообразную формацию мелкозернистых граувакковых песчаников и глинистых сланцев, выступавших на всем протяжении долины р. Унгуры, кроме первых верст от ст. Хогот, где видны были еще выходы известняков кембрия.

Мы проехали в этот день вниз по долине речки Успана до впадения ее в р. Сарму, притока оз. Байкал; остановились на ночлег на берегу р. Сармы, где проводники предложили мне пойти с одним из них на ночь в засаду у солонца, т. е. местечка с выцветами соли, лизать которую приходят ночью изюбри, т. е. благородные олени. После ужина, когда начало темнеть, проводник и я пошли на охоту, он со своей сибирской винтовкой, которой стреляют с сошек, т. е. с подставки в виде длинной деревянной вилки, и стреляют круглой пулей, а я с двустволкой, один ствол которой имел небольшую нарезку также для круглой пули. Мы оба могли стрелять поэтому только на небольшое расстояние в 40—50 шагов. Ушли мы недалеко от нашего лагеря вниз по долине реки; засада была устроена за толстым стволом упавшей лиственницы, дополненным набросанными на него ветвями, шагах в двадцати от солонца — маленькой площадки, закрытой кустами с трех сторон. Мы уселись за стволом на траве, стволы ружей положили на ствол лиственницы и нацелили их заранее на аршин выше поверхности солонца, предполагая, что ночью будет темно из-за туч, обложивших небо, так что целиться точно будет очень трудно. Стемнело. Мы сидим молча Страшно надоедают комары, от которых можно только отмахиваться веткой, так как курить нельзя — изюбрь издали почует запах табачного дыма и не подойдет. С трудом высидели часа два без результата и вернулись в лагерь, спотыкаясь в темноте на корнях и кочках мало пробитой тропы.

На следующее утро мы прошли вниз по долине р. Сармы недалеко — до начала прорыва реки через Приморский хребет; последний было бы очень интересно изучить подробнее в этом прорыве, который должен был представлять много обнажений горных пород. Но пройти по берегу оказалось невозможным. Крутой склон, спускавшийся к самой воде, представлял осыпь огромных глыб камня, покрытых мхом, скрывавшим все промежутки между глыбами, так что лошади на каждом шагу могли попасть той или другой ногой в пустоту и упасть с вьюком, рискуя сломать ногу. Противоположный склон имел такой же вид покрытого мхом и редкими деревьями неровного крутого ската. Брести же по руслу реки было невозможно; это русло имело шагов пятьдесят-шестьдесят ширины и дно его было покрыто такими же большими валунами, как и склоны, а в промежутках между ними зияли ямы, глубиной до пояса или в рост человека. На склоне вдоль берега реки не было даже признака тропы и, очевидно, в теплое время года вниз по р. Сарме никто не ездил и прорыв через хребет можно было бы изучить только зимой, выждав время, когда река покроется достаточно прочным льдом, чтобы ехать по нему. Налегке человек мог бы, вероятно, пробраться по осыпям склона, но для лошадей этот путь был недоступен.

Мы остановились в начале косогора этого прорыва р. Сармы, который трудно было назвать ущельем, так как оба склона не поднимались отвесно или во всяком случае очень круто и не представляли скал или больших утесов, а только описанные осыпи, покрытые мхом и редким лесом. Стояли в недоумении — как попасть к Байкалу, и вместе с тем любуясь видом широкой реки с чистой прозрачной водой, сквозь которую ясно видно было дно, покрытое валунами. Сколько миллионов лет, подумал я, нужно было этой реке, чтобы промыть себе это ущелье через высокий хребет, сложенный из очень твердых древнейших пород — гранитов и гнейсов архейской свиты. И эту работу река еще не закончила, продолжала врезать свое русло и перекатывать по нему огромные валуны.

Проводники сказали, что это ущелье можно объехать, поднявшись по боковой долине на поверхность хребта и затем спустившись к озеру. Мы так и сделали, свернули в долину ручья, впадавшего справа в Сарму, и нашли в ней тропу, круто, зигзагами поднимавшуюся по густому лесу на хребет. Крутой спуск привел нас в другую долину, открывавшуюся опять к р. Сарме. Но подъехав к ней, мы увидели, что ущелье последней и ниже имеет тот же непроходимый характер. Пришлось вернуться вверх по этой второй долине правого притока реки и опять подниматься на Приморский хребет, надеясь, что спускаться с него можно будет уже непосредственно к берегу озера Байкал. Начался дождь, и мы поднимались очень медленно по скользкой тропе, с частыми остановками для передышки лошадям. Дождь был не проливной, а мелкий, моросящий, но вскоре промочил нас насквозь, так как кусты и молодые деревья подлеска, которые раздвигали или задевали лошади, обдавали нас струями воды. Наконец, крутой подъем кончился, и мы очутились на поверхности Приморского хребта и долго ехали по ней, сначала по редкой тайге, а на высшей части по равнине, поросшей только мелкими кустами полярной березы. Кое-где над ее поверхностью поднимались скалы в виде наваленных кучами крупных глыб, поросших редким лесом. Мало-помалу поверхность хребта начала склоняться к северо-востоку, и сквозь дождь можно было видеть, что спуск приведет нас к озеру, которое серело глубоко внизу. В начале спуска проводники потеряли тропу и пришлось потратить время на тщетные поиски ее Начало уже смеркаться, а крутой спуск по лесу был еще впереди. Пришлось остановиться на ночлег в небольшой ложбине среди глыб гранита, не разбивая палаток и не разводя даже огня для ужина, потому что сырые и мокрые кусты не горели, а валежника не было. Лошадей развьючили и связали, а сами уселись возле, глыбы, прислонившись к которой можно было подремать. Небо очистилось, показалась луна и осветила местность. Глубоко под нами засеребрилась гладь южной части Малого моря (так называется часть Байкала между западным берегом и островом Ольхон). Налево уходили крутые склоны Приморского хребта, изрезанные глубокими падями, по которым чернел лес. Направо видны были «ворота» — пролив, соединяющий Малое море с главной частью Байкала.у южного конца острова Ольхон,— и с обоих берегов его выдвигались в воду длинные темные мысы. От ворот вдаль на север до горизонта тянулся Ольхон, похожий на огромное чудовище с косматой спиной, уснувшее на воде. Я долго любовался этим видом с высоты.

Чуть свет (мы поднялись и спустились по косогорам к берегу Байкала у устья р. Сармы, где остановились в бурятском улусе, жители которого занимались рыболовством. В деревянной юрте можно было отдохнуть, напиться чаю и выяснить дальнейшее движение. Я отпустил своих проводников из Хогота, так как на Ольхон перевозить пять лошадей рыбаки не хотели и сказали, что на острове, в поселке Долон-тургень, у ворот, писарь даст мне лошадей. Меня с багажом рыбаки после обеда перевезли на большой лодке в этот поселок, где помещалось улусное управление острова. Я остановился у русского писаря, при помощи которого нанял двух бурят с лошадьми и в течение трех дней проехал вдоль Ольхона почти до его северного конца и сделал также пересечение поперек от Малого моря до восточного берега.

Этот остров гористый, длинный и узкий; на запад к Малому морю он спускается более полого и представляет среди редкого леса много прогалин, тогда как на восток к Байкалу он обрывается круто и покрыт густым лесом. По прогалинам разбросаны бурятские поселки — небольшие улусы и отдельные юрты; небольшое население острова занято скотоводством и рыболовством. На западном берегу я посетил Шаманскую пещеру в белом мраморе скалистого мыса. В небольшом гроте стояли грубо вырезанные из дерева изображения каких-то божеств, а перед ними лежала кучка бараньих костей — лопаток с надписями. В кучку были воткнуты палочки с флажками, вернее тряпками. Хотя большинство бурят Южной Сибири были ламаистами-буддистами, но наряду с буддизмом сохранился у части их кое-где шаманизм.

Сведения о месторождении графита не подтвердились; белые кристаллические известняки древней архейской свиты, целиком слагающей Ольхон, местами изобилуют вкраплениями чешуек графита, иногда скопляющихся в гнезда, величиной до кулака. Но добыча такого графита обошлась бы слишком дорого по сравнению с графитом Алиберовского рудника в Саяне, где он образует большую сплошную массу. Таким образом, моя поездка на Ольхон не дала практических результатов. Но я познакомился с составом Онотского и Приморского хребтов Прибайкалья и самого острова, с докембрийскими образованиями берегов Байкала, описанными геологом Черским по поручению Госточно-Сибирского отдела Географического общества, познакомился также с условиями геологической работы в гористой тайге, которой предстояло заняться в течение ряда лет. Из поселка Долон-тургень меня перевезли на лодке через ворота, а затем я взял на станции земского ольхонского тракта лошадей и вернулся по этому тракту на станцию Хогот и оттуда в Иркутск в начале августа.

IV. Осмотр копей слюды и ляпис-лазури

Несколько дней спустя Л. А. Карпинский дал мне новое поручение — осмотреть старинные, давно заброшенные копи слюды у южного конца оз. Байкал и находившиеся недалеко оттуда, также заброшенные, копи на р. Малой Быстрой, в которых добывали красивый синий камень ляпис-лазурь. Из этого камня, как известно, состоят колонны иконостаса Исаакиевского собора. Начальник желал выяснить, в каком состоянии те и другие копи, на случай запроса из Горного департамента и возможности возобновить добычу слюды и лазоревого камня.

Я выехал по почтовому тракту, который идет в Забайкалье, огибая южный конец оз. Байкал; за второй от Иркутска станцией Моты тракт поднимается на Прибайкальские горы, а от следующей станции Глубокой спускается к ст. Култук у южного конца озера. Здесь я нанял двух охотников с вьючной и верховой лошадьми для себя — для поездки на копи. Копи слюды оказались недалеко от Култука — в пади (долине) Улунтуй, врезанной в склон хребта Хамар-дабан, окаймляющего южный берег Байкала. Осмотр этих копей можно было сделать в один день. Они представляли небольшие ямы на склонах пади, уже совершенно заросшие не только травой, но и соснами возраста в 30—40 лет. В таких ямах, конечно, мало что можно было видеть относительно состава и строения коренных пород. Нужно было бы основательно расчищать их, т. е поставить разведку, на что не было средств. Небольшая сумма, имевшаяся в штате Горного управления (насколько помню, 2 000 рублей в год) на расходы по геологическим исследованиям, в значительной части была уже израсходована на угольную разведку и на поездку на Ольхон. Поэтому мне пришлось ограничиться осмотром ям и естественных обнажений вокруг них. Но чтобы составить себе понятие о строении местности, я выполнил также несколько маршрутов в районе ст. Култук.

Фиг. 1. Скала Хобот мыса Шаманский камень на берегу оз. Байкал, вблизи сел. Култук и ст. Слюдянка

В копях я собрал образцы кристаллических известняков с кристаллами зеленого минерала байкалита, темной слюды флогопита, которую там добывали, посетил также пади речек Похабихи и Талой в этом районе, видел старую копь, где добывали минерал главконит, проехал по поверхности длинной гривы между этими падями, представлявшей старый поток лавы базальта, некогда излившейся из трещины на склоне Хамар-дабана. Съездил также вверх по живописной долине речки Слюдянки, по старому кяхтинскому тракту, по которому до половины века возили чай из Кяхты через Хамар-дабан до проложения более удобной дороги через горы от ст. Мысовой.

Этот тракт местами, особенно в долине Слюдянки, почти исчез — был занесен делювием склонов и аллювием из долин притоков, но выше, на поверхности Хамар-дабана сохранился; кое-где его, конечно, прорезали новые ложбины или перекрывали наносы, но местами сохранились даже деревянные столбы и перила, ограждавшие дорогу на крутых косогорах.

Копи слюды в Сибири разрабатывались в XVI — XVIII веках, когда слюда, особенно мусковит (белая слюда) заменяла оконное стекло и была в большом спросе. Но с развитием стеклоделия и удешевлением оконного стекла спрос на слюду падал, и в XIX веке копи слюды мало-помалу закрывались. Только в начале XX века быстрое развитие электропромышленности возобновило спрос на слюду в качестве изолятора; старые сибирские копи вновь получили значение, были обследованы, и добыча слюды на них возобновилась. Копи на речке Слюдянке разрабатывались еще до первой мировой войны, изучены и описаны несколькими геологами и действуют в настоящее время. На них добывают флогопит — бурую слюду. Более крупные, также старинные, копи в бассейне р. Мамы на Байкальском нагорье доставляют мусковит.

Вернувшись из этой экскурсии, я направился на копи ляпис-лазури в долине речки Малой Быстрой. Туда мы ехали целый день из Култука, несколько часов по старой колесной дороге, пролегавшей по долине Малой Быстрой, местами еще различимой в тайге; мостики на ней, конечно, прогнили и провалились, дорога заросла травой и молодыми деревьями, но была еще различима; по ней легче было ехать, чем по окружающей тайге.

К вечеру мы добрались до места добычи ляпис-лазури на пологом правом склоне долины Малой Быстрой. Оно представляло несколько довольно больших карьеров, врезанных в склон; в их бортах выступали серые известняки с гнездами и прожилками темносиней ляпис-лазури; дно карьеров уже заросло травой, кустами и деревьями. По соседству стоял небольшой дом; в нем зияли отверстия окон и чернела дверь; рамы и косяки исчезли; прогнившая крыша частью провалилась, на полах пробивались трава, крапива и кустики. Вокруг стеной поднималась тайга, шаг за шагом завоевывавшая обратно прогалину, на которой лет 50—60 тому назад слышался стук молотов по камню и стальным клиньям, голоса людей, может быть, песни. А теперь в тайге пересвистывались рябчики, чирикали синички, трещали сороки и при легких порывах ветра глухо шумели кроны сосен, берез, елей — живых свидетелей старых работ по добыче синего красивого камня, из которого на Петергофской гранильной фабрике вытачивали колонны Исаакиевского собора, большие вазы для царских дворцов, шкатулки и разные украшения. Переночевав возле копей и осмотрев карьеры, что заняло немного времени, мы в тот же день вернулись в Култук, и поздно вечером, отпустив проводников, я выехал в Иркутск, куда добрался утром на следующий день.

Практических результатов эта поездка дала немного: судить о благонадежности копей слюды и ляпис-лазури, о возможных запасах этих минералов нельзя было без основательной разведки. Я мог составить только смету последней на основании оценки расстояний, путей сообщения и местных цен на рабочие руки. Но мне поездка дала знакомство с рельефом и строением местности у южного конца оз. Байкал, с кристаллической свитой архея, условиями залегания слюды и лазоревого камня, с молодыми излияниями базальта, прорвавшегося через архейский фундамент.

V. Поездка в Нилову пустынь

Составив отчет об осмотре копей, я считал, что летняя работа этим закончилась; шла уже половина сентября (старого стиля), хотя погода была еще теплая; ясные дни сменяли друг друга, по ночам бывали заморозки, но днем солнце грело хорошо. И Л. А. Карпинский нашел, что можно еще использовать начало осени и предложил мне съездить на местный небольшой курорт, принадлежавший духовному ведомству, именно Нилову пустынь в долине р. Тунки, и изучить его геологию.

Я выехал из Иркутска 17 сентября по старому стилю. Помню это число очень хорошо, потому что в этот день Веры, Надежды, Любови и Софьи всегда много именинниц. В доме моего начальника таковых было две, и по провинциальному обычаю все служащие должны были посетить семью Л. А. Карпинского с поздравлениями. Я предпочел выехать рано утром, предоставив жене поздравлять именинниц. От нее потом узнал, что в этот день в Иркутске было довольно сильное землетрясение, которое напугало собравшихся у Карпинского гостей. Но я в перекладной по дороге в Култук никакого землетрясения не чувствовал и очень жалел, что не остался в городе в этот день.

Дорога в Нилову пустынь от ст. Култук поворачивает на запад вверх по широкой долине, которая составляет продолжение впадины оз. Байкал и отделяет цепь Тункинских альп от цепи хребта Хамар-дабан. Невысокий перевал недалеко от Култука приводит путника из впадины Байкала в долину, орошенную р. Иркутом и содержащую несколько русских и бурятских селений. Вверх по долине идет также дорога в Монголию, к берегам озера Косогол, мимо группы Мунку-Сардык — высшей горы Восточного Саяна с небольшими ледниками, которой на востоке заканчивается этот длинный и сложный хребет, вернее, горная система, начинающаяся на западе почти у р. Енисея, южнее г. Красноярска.

Долина р. Иркута, обычно называемая Тункинской, широка, плодородна и давно уже обращала на себя внимание исследователей Сибири по тому контрасту, который представляют окаймляющие ее хребты. Справа (если ехать вверх по долине на запад) поднимается хребет Тункинские альпы, получивший название «альпы» потому, что его гребень состоит из целого ряда пирамидальных острых вершин, разделенных глубокими седловинами, т. е. имеет формы, называемые альпийскими, потому что они похожи на формы Альп Швейцарии. Слева тянется Хамар-дабан в виде высокой стены с ровным гребнем, над которым кое-где поднимаются очень плоские куполообразные вершины. Контраст между формами справа и слева от наблюдателя очень велик, а причину его объясняли различно, но неправильно. Дело в том, что в обоих хребтах господствуют те же горные породы — древнейшие докембрийские кристаллические сланцы. Почему же они дали такие различные формы рельефа? На некоторых вершинах Тункинских альп залегает базальтовая лава, которую иные считали виновницей острых форм. Но и на поверхности Хамар-дабана были найдены покровы такой же лавы. Правильное объяснение дано только недавно, когда геологи пришли к убеждению, что рельеф Сибири молодой. Прежде считали его очень древним потому, что господствуют докембрийские и палеозойские породы и потому, что складкообразованию горных пород приписывали главную роль в создании рельефа. Но в Центральной Сибири это складкообразование закончилось существенно в конце палеозоя, а следовательно, и рельеф создан в это время, очень давно, т. е. является древним.

Исследования последних 30 лет показали, что на востоке и северо-востоке Сибири горные хребты подняты более молодым, так называемым третичным складкообразованием, которое отразилось также на всей площади Центральной Сибири движениями, но не складчатыми, а преимущественно сбросовыми, перемещением крупных глыб, огромных клиньев земной коры, по разломам вверх и вниз. Это произошло потому, что горные породы, однажды уже сильно смятые в складки, вторично подчиняются складкообразовательным силам с большим трудом, а гораздо охотнее по трещинам разломов поднимаются и опускаются крупными клиньями или же выгибаются вверх или, реже, прогибаются вниз огромными выпуклостями и вмятиями. Выпуклости при этом также легко разбиваются трещинами на отдельные полосы, которые перемещаются друг относительно друга. Исследования этих лет показали, что современный рельеф Центральной Сибири в виде высоких гор Алтая, Саянов, Прибайкалья, Забайкалья не старый, а молодой, созданный этими движениями третичного и частью даже четвертичного времени и указанного характера по трещинам разломов. При этих движениях самые узкие клинья земной коры, поднятые выше остальных, подверглись усиленному размыву и в связи с своей высотой и небольшой шириной были быстро разрезаны глубокими ущельями, расчленены и получили альпийские формы.

Так объясняется разница форм Тункинских альп и Хамар-дабана; первые представляли узкий клин, поднятый выше примерно на 1 000 м в третичное время и поэтому превратившийся в альпийскую цепь, несмотря на то, что на некоторой части его лежал поток лавы, излившийся также в. третичное время, но раньше поднятия. И эта лава является хорошим доказательством молодого поднятия и указателем времени его. Лава, конечно, не могла изливаться на узком гребне этого хребта, так как изливалась по трещине, а не из жерла вулкана, и по трещине она излилась, когда этого хребта еще не было. А изливалась она, судя по другим ее выходам в Саяне, в миоцене, т. е. во второй половине третичного периода. После ее излияния произошло поднятие этого клина, также во второй половине третичного периода, и, затем, расчленение его размывом на цепь с альпийскими формами, причем на некоторых вершинах уцелела часть лавового покрова, тогда как сам хребет состоит из докембрийских пород.

Хамар-дабан по левую сторону Тункинской долины также поднялся при этих молодых движениях, но не в виде узкого клина, ограниченного разломами, а в виде широкого вздутия и не так высоко, как Тункинские альпы. На этом вздутии также имеется покров базальтовой лавы, излившейся раньше поднятия. В одном месте найден даже изгиб этого покрова на окраине вздутия. Большая ширина и меньшая высота поднятия этого участка древней страны обусловили то, что размыв успел расчленить это вздутие гораздо меньше, создал в нем более массивные формы.

Но когда я ехал в сентябре 1889 г. по Тункинской долине и сопоставлял формы Тункинских альп и Хамар-дабана, я еще не мог объяснить причину их контраста. Я только начинал знакомиться с геологией Сибири, да и сама геология в эти годы не могла бы помочь мне в этом объяснении. В то время в геологии господствовал еще взгляд на первенствующее значение складкообразующих сил для создания форм рельефа, и оба эти хребта, состоящие из одних и тех же очень древних пород, приходилось считать поднятыми этими силами очень давно, и только удивляться разнице в их облике.

На пути по этой долине я заехал в селе Тунка к православному священнику, который заведывал Ниловой пустынью; я должен был сообщить ему о цели своей поездки и взять у него распоряжение о допуске меня в пустынь, так как лечебный сезон уже кончился и в пустыни никого, кроме сторожа, не осталось. Священник был удивлен задачей моей поездки. Он сообщил, что несколько лет тому назад пустынь осматривал медицинский инспектор г. Иркутска, измерял температуру источника, взял пробу воды и оставил инструкцию, как пользоваться ею, какую температуру соблюдать в ваннах и сколько времени держать в них больных. Оказалось, что на курорте постоянного врача не бывает, больные приезжают по рекомендации своих врачей и даже фельдшеров и пользуются ваннами по своему усмотрению. Курортом заведует в течение сезона монах из архиерейского дома г. Иркутска. Курорт называется Ниловой пустынью потому, что иркутский архиепископ Нил выпросил у власти источник в качестве доходной статьи духовного ведомства, построил церковь, дом для причта, дом для приезжих и организовал этот курорт, давно известный местному населению.

Священник угостил меня обедом и дал записку к сторожу пустыни, чтобы он отвел мне комнату в доме для приезжих, ставил самовар, готовил обед. После обеда, сменив земских лошадей, я поехал дальше и в тот же день вечером, переехав за селом Туран на пароме через Иркут, прибыл в пустынь Она была расположена в узкой долине небольшой речки, пересекающей гряду гор на левом берегу р. Иркута, в версте от последнего и состояла из небольшой церкви, двухэтажного дома для приезжих, избушки сторожа и ванного здания. Все строения, конечно, деревянные. На склонах долины рос редкий лес. Сторож отвел мне одну из комнат в нижнем этаже с очень скромной обстановкой в виде узкой кровати с тонким матрацом, маленького стола и стула. Принес самовар и посуду, но освещение пришлось достать свое в виде дорожной свечки, также, конечно, чай, сахар и хлеб.

На следующий день я осмотрел источник. Горячая вода температурой около 40° вытекала небольшой струей из трещины в граните; по открытым желобам ее проводили в ванное здание — простую избу с тремя грубыми деревянными ящиками, заменявшими ванны. Одновременно могли купаться только три человека. Проводки холодной воды не было, так что больные, собиравшиеся, принять ванну, должны были ждать пока горячая вода, наполнившая ванну по желобу, остынет до желаемой температуры. По словам сторожа, лечащихся одновременно не могло быть больше 20 человек, судя по числу кроватей в доме для приезжих.

В течение этого дня я осмотрел все выходы горных пород на склонах долины р. Ихэ-Угун выше и ниже источника. Эта долина была узкая, склоны ее местами крутые, местами пологие и заросшие лесом. Длина ее была около версты. Вверх по этой долине я скоро вышел в другую, гораздо более широкую, ограниченную на севере цепью Тункинских альп на значительном протяжении, которой я долго любовался. Недалеко от выхода в эту долину среди нее поднималась отдельная горка или большой холм, поросший лесом; осмотрев его, я убедился, что он состоит из слоистого песка, вероятно четвертичного возраста, и, очевидно, представляет остаток отложений какого-то озера, некогда занимавшего эту долину между Тункинскими альпами и грядой низких гор, в которой находился горячий источник в долине р. Ихэ-Угун Этот холм объяснил мне странное обстоятельство, состоящее в том, что р. Ихэ-Угун пересекает конец длинного кряжа гор ущельем, вместо того, чтобы просто обойти его с востока. Очевидно, долина между альпами и этим кряжем некогда была заполнена отложениями большого озера четвертичного времени и когда, после его исчезновения, Ихэ-Угун начал врезать свое русло в эти отложения, он на своем пути в р. Иркут попал на конец кряжа и вынужден был уже врезываться и дальше в твердые коренные породы, подстилавшие озерные отложения, большая часть которых позже была размыта в этой долине между альпами и маленьким кряжем. Холм представляет единственный остаток уничтоженной толщи отложений, а ущелье р. Ихэ-Угун являлось молодой эпигенетической долиной; с примерами таких долин мы встретимся и в дальнейшем.

Вернувшись в свою комнату, я после вечернего чая занялся приведением в порядок собранной коллекции горных пород долины Ихэ-Угун при свете свечи.

Курорт был осмотрен, его геология выяснена, и на второй день мне делать было нечего; я сходил еще раз к верхнему устью долины Ихэ-Угуна, чтобы полюбоваться пиками Тункинских альп, уже усыпанными свежим снегом. После, полудня за мной, по уговору, приехал из села Туран тот же ямщик с повозкой, который привез меня на курорт, и я поехал обратно, но не прямо домой, а остановился на ст. Култук, чтобы поохотиться на пролетную дичь. В низовьях речки Слюдянки было несколько озерков, на которых при проезде в Нилову пустынь я заметил много уток; теперь я прошел к этим озеркам, нанял лодочку и выехал на воду, намереваясь настрелять десятка два. Охота оказалась не очень удачной, утки были осторожны и не позволяли подплывать к ним на верный выстрел, а подбитые скрывались в зарослях тростника и без собаки нельзя было найти их. Проплавав несколько часов, я добыл только штук пять и к этой скромной добыче прикупил у местного охотника еще десяток.

Обилие пролетных уток, гусей и других птиц на этих озерках у Култука объясняется, по видимому, тем, что они представляют удобное место остановки и корма при перелете с севера на юг осенью. Дальше перелетным стаям нужно лететь вверх по Тункинской долине, преодолеть высокий перевал через хребет Росточного Саяна, за которым остановка возможна на озере Косогол уже в Монголии.

Под вечер на почтовую станцию в Култук, откуда я собирался ехать дальше, пришел охотник, который был моим проводником во время поездки на копи слюды и ляпис-лазури, и предложил мне принять участие в ночной охоте на медведя. Вблизи села Култук прошлой ночью медведь задавил лошадь и не смог утащить ее подальше в тайгу. Можно было думать, что к ночи он опять придет, чтобы доесть свою добычу. Я согласился, зарядил левый ствол двустволки круглой пулей и мы отправились вдвоем к месту, где лежала лошадь; это было недалеко от села, вблизи кругобайкальского тракта на маленькой лужайке. В окружающих ее кустах мы расположились в засаде шагах в двадцати от падали, как только стемнело. Просидели часа три, но медведь не явился. Вероятно, накануне он нажрался так плотно, что не захотел прогуляться опять к своей жертве и отложил это на следующий день. В этот раз комары не досаждали нам так, как на берегу р. Сармы, когда я с другим охотником караулил изюбря у солонца. Теперь был конец сентября, и комаров и даже мошки уже не было.

В общем этот первый год моей работы в Сибири дал мне знакомство с древнейшими архейскими породами в Приморском хребте, Хамар-дабане и на острове Ольхон, с менее древней свитой песчаников, сланцев, известняков и кварцитов Онотского хребта, Малой Быстрой и Ниловой пустыни и с юрской свитой Иркутского бассейна. Перед тем в течение зимы я познакомился с трудами моих предшественников, главным образом Чекановского и Черского, изучавших берега оз. Байкал и юг Иркутской губернии, и, таким образом, по литературе и личным исследованиям я получил общее представление о геологии этой части Сибири.

VI. Экскурсия в Прибайкальские горы. Происхождение озера Байкал

Осень, зиму и весну 1889—1890 гг. я провел спокойно в Иркутске, занимаясь составлением отчетов о работах, выполненных летом,— о разведке угля на р. Оке, к которому присоединил перечень всех известных в то время в Иркутской губернии месторождений угля, о поездке через Прибайкальские горы на о. Ольхон, экскурсии на копи слюды и ляпис-лазури у южной оконечности оз. Байкал и осмотре Ниловой пустыни. Эти отчеты были напечатаны частью в Горном журнале, частью в Известиях Восточно-Сибирского отдела Географического общества. Я принимал также участие в деятельности этого отдела, бывая на заседаниях распорядительного комитета, переводил по просьбе Г. Н. Потанина небольшие статьи из английской литературы, касающиеся Сибири или интересные для сибирского читателя, которые помещались в Известиях отдела.

Весной я познакомился с приехавшим из Минусинска Д. А. Клеменцем, бывшим там в ссылке и работавшим в музее у Мартьянова, а также сделавшим ряд путешествий через Западный Саян в Монголию и Урянхайский край и по Ачинскому и Красноярскому округам, во время которых он собирал и геологические данные. Он также начал работать в отделе и весной 1890 г заменил Г. Н. Потанина в качестве правителя дел отдела, так как Г. Н. уехал в Петербург, чтобы кончить там составление отчета о своем большом путешествии в Китай и на восточную окраину Тибета. В Иркутске ему не давали кончить этот отчет постоянные посетители и работа в отделе.

Весной Л. А. Карпинский предложил мне начать летом геологическое исследование Олекминско-Витимского золотоносного района (теперь называемого Ленским), который уже в течение нескольких лет занимал первое место в России но годовой добыче россыпного золота. Геологическое строение его (как, впрочем, и других золотоносных районов Сибири) было очень мало известно, и сведения о нем были собраны 25 лет назад горным инженером Таскиным и геологом-географом Кропоткиным. Было интересно проверить эти старые данные, выяснить особенность золотых россыпей, залегавших под большой толщей наносов, почему в районе применялась добыча песков шахтами, почти неизвестная в других районах Сибири.

Район отстоял далеко от Иркутска, нужно было ехать сначала на лошадях по якутскому тракту, потом плыть на лодке и на пароходе вниз по р. Лене и на пароходе вверх по р. Витиму, и работа должна была занять все лето. По пути на прииски, на р. Лене в устье р. Куты, находился казенный солеваренный завод, куда был назначен смотрителем горный инженер А. А Левицкий. С ним и его женой мы познакомились зимой в Иркутске, и он пригласил мою жену с сыном приехать на лето погостить на заводе. Это меня очень устраивало, по пути на прииски я мог завезти семью на завод, а возвращаясь в конце лета, заехать за ней и увезти назад в Иркутск. Жене также хотелось попутешествовать, вместо того чтобы оставаться одной все лето в городе.

В начале мая мы выехали в своем тарантасе, оставшемся от переезда из Томска, и в первый день доехали до ст. Хогот, откуда я год назад ездил на Ольхон. Станционный писарь в беседе со мной завел разговор о золотых россыпях и сообщил, что охотники, которые возили меня до устья р. Сармы, знают одну долину в Прибайкальских горах, в которой должно быть золото, и очень желали бы показать ее мне и узнать, как нужно сделать заявку на золотой прииск.

За две зимы в Иркутске я уже достаточно наслышался рассказов об открытиях россыпного золота, познакомился с несколькими золотопромышленниками, и предложение съездить еще раз в Прибайкальские горы, в бассейн р. Сармы, посмотреть золотоносную долину и кстати проверить прошлогодние наблюдения и распространить их немного дальше мне понравилось. На эту поездку я мог уделить две недели, оставив жену с сыном в семье писаря, который также хотел принять участие в поездке, вероятно, в надежде сделаться золотопромышленником.

Дело быстро устроилось, за один день все приготовления были сделаны, и мы поехали вчетвером с двумя вьючными лошадьми. Первые три дня маршрут был повторением прошлогоднего — вверх по р. Унгуре, перевал через Онотский хребет и вниз по речке Успану до р. Сармы; но здесь мы повернули вверх по этой реке, а не вниз, как год назад; перевалили через довольно высокую гору ее левого берега и спустились в долину небольшой речки Нуган, впадающей слева в р. Сарму. Это и была предполагаемая золотоносная долина моих проводников, которые, вероятно, узнали о ней от какого-нибудь вольного золотоискателя, бродившего по Прибайкалью и бравшего пробы наносов в руслах речек.

Мы нашли хорошее место для стоянки на правом берегу речки Нуган, где я поставил свою палатку, а мои спутники быстро устроили себе навес из коры лиственниц. Осмотрев немногие утесы с выходами коренных пород на обоих склонах этой долины, я нашел, что золотоносность ее возможна; это были метаморфические сланцы с прожилками кварца, перемежавшиеся с толщами мраморовидных известняков. Поэтому мы решили заложить шурф на дне долины; пока двое копали его, сменяя друг друга, третий изготовил несколько небольших досок, расколов ствол ели, и сделал по моему указанию маленький вашгерд; головка и борта его были окаймлены берестой.

Наш шурф на глубине двух аршин наткнулся на огромный валун гранита, который мешал дальнейшей углубке; поднять его мы были не в силах, раздробить на куски, разведя на нем костер и затем поливая горячий камень холодной водой, не удалось. Приходилось закладывать еще шурф на другом месте. Но нанос, добытый из этого первого шурфа при промывке на вашгерде, дал нам небольшую золотинку. Шурф не был доведен до плотика, т. е. дна долины из коренных пород, на котором обычно залегает золотоносный

пласт; но золотинку в наносе можно было считать достаточным указанием на золотоносность, чтобы сделать заявку на отвод прииска и потом уже организовать основательную разведку. Для последней у нас не было ни времени, ни необходимых средств и сил. Поэтому мои спутники по моему указанию поставили заявочные столбы и вырыли возле них неглубокие шурфы в двух м ec т ax — вблизи впадения речки Нуган в р. Сарму и немного ниже нашего лагеря, так что долина этой речки была занята для двух приисков от ее устья до верховья в Приморском хребте.

Пока мои спутники копали шурф, я обследовал пешком долину речки Нуган выше лагеря, где впервые увидел еще не растаявшую зимнюю наледь. В этом месте все дно долины представляло голое место, усыпанное галькой и валунами; вдоль русла речки, на площади в несколько сот квадратных метров, лежала масса голубоватого льда метра в два-три толщиной, по которому речка текла в красивом ледяном русле. Зимой, когда наледь достигала максимального развития, она занимала всю эту голую площадь, но теперь уже успела сократиться от таяния. Приходилось думать, что в этом месте слой современного наноса в виде грубого галечника с валунами был не толстый, коренное дно долины расположено не глубоко, чем и было обусловлено появление в этом месте наледи — при осеннем замерзании воды в речке профиль наносов не мог вместить всю грунтовую воду, циркулировавшую под руслом, она прорывалась через лед, разливалась по дну долины, замерзала и так, мало-помалу создавала наледь.

Закончив разведку, мы поехали дальше вверх по долине р. Сармы, так как мне хотелось взглянуть на долину р. Малой Иликты, расположенную немного дальше, в соседнем бассейне р. Иликты, где лет 30 назад работал небольшой золотой прииск; хотелось посмотреть, какие коренные породы выступают на склонах этой золотоносной долины и сравнить их с породами долины речки Нуган. Мы перевалили из бассейна р. Сармы в бассейн р. Иликты и заночевали на месте старого прииска. От него не сохранилось никаких строений, виден был небольшой разрез, т. е. искусственная выемка на дне долины, сделанная при добыче золотоносных песков для промывки и теперь представлявшая неглубокий пруд, а также отвалы гальки, уже заросшие кустами. Я осмотрел склоны верховья этой долины Малой Иликты, врезанные уже в северный склон Приморского хребта.

Возвращаться той же дорогой в Хогот мне не хотелось, и я решил перевалить здесь же через Приморский хребет, спуститься к берегу оз. Байкал и проехать по нему до устья р. Сармы, где сомкнуть новый маршрут с прошлогодним. Поэтому я с писарем на следующее утро полезли прямо на гору, стоявшую над прииском, тогда как охотники с лошадьми поехали вверх по долине, чтобы подняться на хребет. С высоты горы видна была котловина, вмещавшая старый прииск, и лужайка, на которой мы ночевали; на этой лужайке разгуливал медведь, который явился туда тотчас после нашего отъезда и обнюхивал место палатки и оставленные отбросы; очевидно, он ночевал очень близко от нас, но теперь находился слишком далеко для выстрела из двухстволки.

С поверхности Приморского хребта, здесь неширокой и ровной, открылся прекрасный вид на оз. Байкал, синевшее глубоко внизу. Белые гребни волн бороздили поверхность Малого моря, за которой вдали тянулся длинной волнистой лентой темнозеленых хвойных лесов знакомый мне остров Ольхон, а за ним еще дальше на горизонте синели более высокие горы восточного берега озера. Любуясь видом голубого озера в зеленой раме гор, я записал в своей книжке следующее: «Стоя на высоком нагорье на краю величественной впадины Байкала, нельзя согласиться с мнением Черского, что эта впадина результат сочетания продолжительного размыва и медленных складкообразных движений земной коры. Слишком она глубока, слишком обширна и слишком круты и обрывисты ее склоны. Такая впадина могла быть создана только дизъюнктивными движениями земной коры и создана сравнительно недавно, иначе ее крутые склоны были бы уже сглажены размывом, а озеро заполнено его продуктами».

Почти год назад я также видел озеро с высоты Приморского хребта вблизи ворот Малого моря; но это было при тусклом лунном свете ночью, а теперь тот же вид представился днем при ярком солнечном освещении и произвел гораздо более сильное впечатление. И я подумал, что приходится вернуться к старому мнению, высказанному еще академиком Палласом более ста лет тому назад, что Байкал образовался в виде огромного и глубокого провала в земной коре, а не является результатом сжатия силурийских складок, как предположил геолог Черский, изучавший в течение четырех лет геологическое строение берегов озера и составивший в 1886 г геологическую карту его на двух листах в масштабе 1:420 000. Эта карта в настоящее время — через 60 лет, конечно, сильно устарела, но остается единственной. Между тем, это озеро является единственным на земном шаре по своим особенностям; оно имеет свыше 600 верст длины и до 60 верст ширины. Его поверхность расположена на высоте 435 м над Уровнем океана, но дно его опускается на 1400

м ниже уровня океана, т. е. на огромную глубину, не достигаемую никаким другим озером. В Байкале водятся некоторые животные и растения, обитающие в морях, а не в пресных бассейнах, именно — тюлень и морская кремневая губка; вообще его флора и фауна представляют много своеобразного и загадочного, до сих пор окончательно не разъясненного, хотя их изучали уже многие исследователи на протяжении последних 80 лет; на берегу озера существует с 1930 г. специальная лимнологическая станция Академии Наук СССР, главной задачей которой является изучение Байкала во всех отношениях.

Геолог Черский считал, что это озеро является очень древним — остатком силурийского моря. Но новые исследования показали, что оно, наоборот, очень молодое и в современной форме возникло не ранее современного геологического периода, хотя впадина начала уже создаваться в юрский период. В прошлой главе я говорил уже о молодых движениях земной коры, обусловивших образования Тункинской долины и контраст между формами рельефа ее боков — Хамар-дабана и Тункинских альп. Впадина Байкала создана теми же молодыми движениями, доказательства которых распределены на большом протяжении от середины нагорья Хангай в Монгольской Народной Республике до р. Учура на Алданском плато, т. е. на протяжении 2400 верст. На этом протяжении земная кора в течение третичного периода начала вспучиваться, конечно, очень медленно и постепенно в виде длинного и широкого вала, называемого Байкальским сводовым поднятием. Это поднятие, охватившее фундамент, состоящий из самых древних докембрийских пород, разбивалось продольными и поперечными трещинами на отдельные клинья, которые в своем движении вверх отставали один от другого, а некоторые даже опускались вниз. Поднятые клинья образовали горные цепи — Хамар-дабан, Тункинские и Китойские альпы, Онотский и Приморский хребты, остров Ольхон, Чивыркуйский, Южно- и Северно-Муйские хребты, Делюн-Уран, Кодар и Удокан, а опустившиеся образовали глубокие долины, самые глубокие из которых заполнились водой и образовали озера — Косогол, Малое море и Байкал. К долинам этого сводового поднятия принадлежат Тункинская, Верхней Ангары, р. Муи, р. Чары и целый ряд более мелких. На востоке это поднятие оканчивается восточнее верхнего течения р. Алдана плоским Учурским сводом, также разбитым разломами.

В юрский период этого поднятия еще не было, так как угленосные юрские отложения Иркутского бассейна доходят по берегам р. Ангары почти до оз. Байкал и здесь, местами на самом берегу озера, обрываются и опущены на большую глубину в воду. Во вторую половину третичного периода на месте южной части озера уже была впадина, заполненная водой, в которой отложились верхнетретичные угленосные отложения; это, по видимому, был зародыш современного Байкала. Но поднятие всего свода имело место еще позже, судя по излияниям базальтовой лавы на высотах Саяна, Тункинских альп, Хамар-дабана; эти излияния происходили еще до поднятия в эпоху миоцена, судя по флоре прослоя в базальте Саяна. Поднятие развивалось постепенно в конце третичного периода, а одновременно некоторые клинья, на которые выпучиваемый свод разламывался на всем своем протяжении, отставали от других при поднятии, как показывают верхнетретичные угленосные отложения на восточном берегу Байкала южнее ст. Мысовой, которые все-таки теперь подняты против своего первоначального положения ниже уровня воды, в которой они образовались. Другие клинья, наоборот, опускались очень глубоко, как те, которые составляют современное дно Байкала, дно оз. Косогол, или неглубоко, как клинья дна Тунюинской долины, р. Муи и других впадин.

Приходится думать, что это поднятие совершилось не в один прием, а в несколько, с перерывами, и продолжалось еще в четвертичный период, судя по базальтовым лавам, излившимся уже не на поверхности свода (до его поднятия), а на дне долин, врезанных в этот свод и, очевидно, поднимавшимся по трещинам разломов. Эти излияния несомненно гораздо более молодые, чем первые, и некоторые из них происходили даже из небольших вулканов, возникших на трещинах разлома. Хорошо сохранившиеся вулканы известны в бассейне р. Оки в Саяне, возле Тунки в Тункинской долине, на р. Джиде и в трех пунктах вблизи р. Витима на Витимском плоскогорий.

Слабые движения клиньев в сводовом поднятии происходят и в настоящее время; их доказывают сильные землетрясения, свойственные местности на берегах оз. Байкал, и новые нивеллировки на берегах этого озера, обнаружившие, что в одних местах берег немного поднимается, в других — опускается.

При сводовом поднятии самые узкие клинья, поднятые особенно высоко, подверглись сильному размыву и поэтому быстро получили резкие «альпийские» формы. Таковы Тункинские и Китойские альпы в Саяне, хребты Делюв-Уранский и Северно-Муйский, Удокан, Каларский хребет в бассейне р. Витима.

Эти выводы об образовании глубокой впадины оз. Байкал в связи со сводовым поднятием целой длинной полосы в Восточной Сибири, которая начинается в Монголии и кончается в бассейне Алдана, являются результатом исследований ряда геологов в течение сорока лет и оформились сравнительно недавно. Восхищаясь видом Байкала с высоты Приморского хребта в мае 1890 г., я ничего этого еще не знал и мог только подумать, что это озеро действительно занимает большой провал в земной коре, как полагали академики больших экспедиций XVIII века.

Спуск по восточному склону Приморского хребта был очень длинный и не представлял трудностей — мы шли пешком без дороги; разные кусты, трава, отдельные деревья, небольшие скалы сменяли друг друга в длинном овраге, пока мы не спустились на тысячи полторы метров; затем мы поехали по берегу Малого моря до устья р. Сармы. Здесь мы отпустили наших, охотников с лошадьми, и они направились прямым вьючным путем через горы в Хогот, а меня с писарем буряты доставили в Ольхонскую степную думу на южном берегу ворот Малого моря, где был центр управления бурятами, живущими на р. Ольхоне и в береговой полосе западного берега Байкала. В этой думе мы могли уже получите земских лошадей, чтобы проехать в Хогот по колесной дороге через село Косая степь. Писарем в думе был поляк из ссыльных 186 I г. Он очень уговаривал нас переночевать в думе, угощал чаем, познакомил нас со своей довольно миловидной дочерью, которая особенно ухаживала за мной. Она, может быть, надеялась, а вдруг понравится молодому проезжему инженеру и вырвется из этого медвежьего угла, где жила с детства среди сплошного бурятского населения. Но мне, конечно, хотелось скорее вернуться в Хогот к семье, чтобы продолжать неожиданно прерванное путешествие на золотые прииски, и, несмотря на уговоры, мы уехали и прибыли в Хогот поздно вечером. Эта экскурсия дала мне дополнительные сведения о Прибайкальских горах, описанные в отдельной статье в Известиях Восточно-Сибирского отдела.

Чтобы не возвращаться еще раз к золотым приискам в Прибайкальских горах, организации которых я помог в этой экскурсии, упомяну, что мои охотники и писарь Хогота подали заявки в Горное управление, два прииска на р. Нуган были им отведены, и они несколько лет платили небольшой подесятинный налог за эти отводы. Но средств на разведки у них не было. В Иркутске я предлагал нескольким золотопромышленникам взять эти прииски в аренду и начать добычу золота. Но уединенность их положения, отсутствие колесной дороги через горы и, вероятно, недоверие к молодому геологу были причинами того, что никто не соблазнился моим предложением. Подкрепить свои слова о возможной золотоносности этой речки предъявлением хорошей пробы намытого на ней золота хотя бы в 2—3 золотника я не мог. Бедные владельцы этих приисков, конечно, вскоре отказались от них, и речка Нуган, насколько знаю, до сих пор не разведана, и вопрос об ее золотоносности открыт.

VII. По рекам Лене и Витиму на Ленские прииски

Из Хогота мы поехали дальше по Якутскому тракту, миновали с. Качуг на р. Лене, где начинается судоходство в весеннее половодье и где строили паузки — неуклюжие квадратные баржи из толстого леса, в которых купцы и золотопромышленники сплавляли вниз по реке разные товары и припасы для приисков и для торговли в приречных селениях и городах. Этот весенний сплав по р. Лене имел большое значение для приисков и для всего населения берегов реки до Якутска и дальше. Товары всякого рода, подвезенные за зиму из-за Урала, чаи, поступавшие через Монголию, хлеб прошлого урожая, туши мороженого мяса и пр.— все это сплавлялось на паузках вниз по реке, население и прииски снабжались многим на целый год. Товары для приисков шли безостановочно до Витима и там перегружались на баржи; товары для населения плыли на паузках в виде плавучей ярмарки, останавливаясь на всех станциях и селах для торговли. Эти ярмарки мы видели, плывя по Лене в разных местах. Слабое в то время пароходство по реке имело для населения меньшее значение, чем весенний сплав в паузках.

Мы проехали еще две станции дальше Качуга до Жигаловой, где начинается постоянный водный тракт в Якутск. Отсюда проезжающим в теплое время года дают на станциях не экипаж с ямщиком и лошадьми, а лодку с гребцами, которые и везут путешественников как вниз по реке, так и вверх. В последнем случае к гребцам присоединяют еще лошадь и мальчика; лошадь тянет лодку с пассажиром и гребцами вверх по течению на бечеве, мальчик едет на ней верхом и управляет ею, гребцы правят лодкой, подгребают в помощь лошади в трудных местах и, сдав пассажиров на следующей станции, плывут на той же лодке домой, а мальчик едет назад верхом по тропе. Только зимой, когда Лена замерзает, почтовая гоньба ведется с помощью саней; весной и осенью во время ледостава и вскрытия проезд труден — приходится ехать верхом, а вещи везти вьюком от станции до станции.

Фиг. 2. Станция Туруцкая на берегу р. Лены. Здание почтовой станции, снятое с берега реки

Менять на каждой станции не только гребцов, но и лодку и перегружать вещи, конечно, было бы скучно. Поэтому мы в Жигалове купили небольшую лодку — шитик, по местному названию (фиг. 3); ее средняя часть имела крышу, представляя небольшую закрытую каюту, а на носу был устроен очаг для разведения огня в виде ящика с песком и стояком для подвешивания котелка и чайника. Мы устроились в каюте, брали на станциях двух гребцов, за которых платили прогоны как за пару лошадей; жена варила чай и обед. Вечером — раньше или позже, в зависимости от расстояния, останавливались на станции, жена с сыном уходили ночевать в дом, а я оставался спать в каюте для охраны вещей. Плыть можно и ночью, меняя гребцов, но мы не торопились; кроме того я хотел видеть весь путь по Лене при дневном освещении. Возле каких-либо интересных скал мы останавливались для их осмотра. Так мы делали четыре или пять станций за день, на станциях покупали хлеб и другую провизию; погода была уже теплая, и вся поездка, продолжавшаяся до ст. Усть-Кут дней семь, была очень приятная.

Фиг. 3. Красные яры верхнекембрийских песчаников и глин левого берега р. Лены ниже ст. Усть-Кут и крытая лодка — шитик

Долина р. Лены ниже села Качуг довольно живописна: на обоих берегах часто видны высокие, метров в 20—30 и выше, стены яркокрасного цвета; они состоят из песчаников, мергелей и глин, залегающих горизонтально. Террасы на берегах заняты редкими селениями, лесом и пашнями, а красные стены поднимаются над ними и также увенчаны лесом. Путешественнику, плывущему в лодке, кажется, что его окружают горы. Но поднявшись на какую-нибудь из красных стен, он увидит, что его до горизонта со всех сторон окружает равнина, сплошь покрытая тайгой. Это — Восточно-Сибирская плоская возвышенность, в которую р. Лена врезала свою долину; долины притоков р. Лены также врезаны в эту плоскую возвышенность, и только все эти речные долины нарушают ее равнинный характер.

Устькутский солеваренный завод расположен на берегу р. Куты в версте с небольшим от ее впадения в р. Лену; нашу лодку затащили вверх по р. Куте на завод, и жена с сыном остались у смотрителя, а я вернулся в Усть-Кут, откуда в тот же вечер или ночью отходил большой пароход вниз по р. Лене в Якутск. Большие пароходы и в половодье доходили большею частью только до Усть-Кута, меньшие поднимались дальше до ст. Жигалово. Утром, выйдя на палубу, я уже видел береговые обнажения р. Лены из тех же красноцветных песчаников, глин и мергелей, залегающих почти горизонтально; мы ехали по большой кривуле реки выше г. Киренска. Ниже этого города, где была длинная остановка, началась более живописная часть Лены; красные породы уступили вскоре место черным, белым и серым известнякам, образовавшим красивые стены, утесы, башни или крутые склоны, поросшие редким лесом; но плоская возвышенность, в которую врезана долина Лены, продолжалась и здесь (фиг. 4).

Фиг. 4. Утесы складчатых известняков среднего кембрия на правом берегу р. Лены ниже ст. Иванушковской

Через два дня пароход причалил у с. Витима, где нужно было пересесть на пароход Компании промышленности, ходивший по р. Витиму до пристани Бодайбо, резиденции золотопромышленных компаний всего Олекминско-Витимского района. Витим — большое село на левом берегу р. Лены, против устья р. Витима, со времени открытия богатого золота в бассейне р. Бодайбо играл большую роль в жизни приисков как ближайший к ним жилой пункт. Золотопромышленники были обязаны вывозить уволившихся рабочих на пароходе в Витим, откуда все направлялись дальше по домам уже на свой счет. Каждую осень по окончании летних работ сюда и приезжали сотни рабочих. Каждый дом этого села представлял кабак и притон, где за деньги или за золотишко, т. е. утаенный при работе золотой песок, можно было получить

вино, угощение, женщин. Здесь кутивших рабочих кормили, поили и обирали в пьяном виде, особенно ссыльнопоселенцев, составлявших главный контингент приискателей. Многие из них оставляли здесь весь свой заработок и опять нанимались на прииски на зимние работы. Крестьяне приленских и других сел, нанимавшиеся на лето на прииски, редко поддавались соблазну и увозили заработанные деньги домой. В Витиме кутили и мелкие золотопромышленники, хорошо закончившие летнюю операцию. Этими доходами существовали почти все крестьяне с. Витим, обстраивали свои дома, заводили мебель и скот и жили безбедно. На пристани на берегу Лены были комнаты для приезжих — служащих золотопромышленных компаний, в которых можно было переночевать в ожидании парохода по р. Лене и вверх по р. Витиму.

Плаванье по этой реке вверх по течению продолжался дня два, так как пароход тащил за собой большую баржу; сначала оба берега были невысокие с редкими утесами тех же известняков, как и на берегах Лены. Но у пристани Воронцовки, где Витим выходит из более высокогорного района приисков, пейзаж менялся; на обоих берегах горы поднимались значительно выше, имели куполообразные формы и были покрыты более густым лесом, а их вершины, поднимавшиеся выше леса, были еще покрыты снегом. Течение реки становилось быстрее, ширина меньше, оба склона, сплошь покрытые лесом, то непосредственно и круто спускались к воде, то один из них или оба, несколько отступая, оставляла место для небольшой террасы, также лесистой. Изредка на этих террасах видны были небольшие постройки — две или три избы, маленький огород; это были зимовья, станции, в которых зимой жили ямщики с лошадьми; они поддерживали сообщение резиденции Бодайбо с почтовым трактом по р. Лене в период прекращения навигации по реке. Между Бодайбо и Витимом таких станций было 11 или 12. Кроме этих зимовий, в долине Витима не видно было никакого жилья — везде на склонах гор сплошная тайга. В утесах обоих берегов появились другие породы, чем на р. Лене — белые, серые и розоватые граниты и кристаллические сланцы. Среди реки кое-где поднимались острова, также покрытые лесом. Один такой остров — уже недалеко от резиденции Бодайбо — назывался Цынготный. На нем в изобилии росла черемша — растение с сильным запахом и вкусом чеснока. На этот остров в начале лета вывозили с приисков рабочих, больных цынгой, которые жили в балаганах из корья, питались одной черемшой, которую сначала ели, передвигаясь ползком за отсутствием сил, и очень быстро поправлялись и вставали на ноги.

Бодайбо представляло большое село на террасе правого берега р. Витима, выше устья р. Бодайбо. Здесь была пристань, большие амбары, конторы крупных золотопромышленных компаний, мастерские пароходства; здесь жил горный исправник и при нем несколько казаков в качестве полицейских. Склоны гор были покрыты редким лесом и кустами. В конторе Компании промышленности я получил лошадей и выехал вверх по р. Бодайбо на Успенский прииск, центр приисков этой компании.

Дорога поднялась сначала на высокую гору правого берега Витима над резиденцией. С нее открылся далекий вид на юг, на горы за Витимом, которые поднимались одна за другой длинными волнистыми гривами, сплошь покрытыми тайгой. С горы спустились в долину р. Бодайбо, где лес уже сильно поредел и хвойный сменился мелким березняком и осинником. Слева вблизи реки видны были люди, промывавшие золотоносные пески на маленьких бутарах, кое-где стояли избушки и балаганы из корья, в которых жили эти «старатели» или «золотничники», перемывавшие старые отвалы, уцелевшие целики россыпи, остатки бортов и сдававшие полученное золото владельцу отвода за определенную цену с золотника. Дальше дорога шла уже по самому дну долины, по отводам Компании промышленности; видны были кое-где казармы, надшахтные копры с конными воротами, избы. То с одной, то с другой стороны открывались долины притоков р. Бодайбо, узкие и более лесистые. После перемены лошадей дорога вскоре пересекла реку по большому мосту и пошла вверх по широкой долине р. Накатами. Бодайбо у моста имела метров 50 ширины и катила буро-серую мутную воду, загрязненную тонким илом, снесенным с машин, на которых промывали золотоносные пески.

Фиг. 5. Стан Успенского прииска Компании промышленности в долине р. Накатами; спереди — старый разрез, в котором добывали золотоносный пласт. Внизу справа — устья двух орт. Вид на запад вверх по долине р. Догалдын (фото Н. И. Штрауса)

Успенский прииск (фиг. 5) в большом расширении долины р. Накатами, правого притока р. Бодайбо, представлял собою большое село с церковью, главным управлением приисков и конторой окружного горного инженера. Один из домов был «посетительской», т. е. содержал несколько комнат, в которых приезжие по делам могли получать квартиру и стол. Я поместился в этом доме и отправился с визитом к главноуправляющему компании и к окружному инженеру. Первый, технолог Шамарин, был мне уже знаком по Иркутску. Второй был горный инженер Штраус, средних лет, немец. В его обязанности входило: надзор за горнотехнической стороной работ на приисках и за соблюдением правил безопасности, собирание статистических сведений, ведение следствия по несчастным случаям с рабочими. Геологией он не занимался и не мог дать мне указаний, как лучше всего выполнить изучение приискового района.

Я не предполагал, что смогу посвятить несколько лет этому исследованию. Наоборот, на основании опыта предшествующего года я был уверен, что мой начальник постоянно будет перебрасывать меня по всей территории Восточной Сибири то в одно место, то в другое для изучения месторождений разных полезных ископаемых, в зависимости от запросов жизни. Поэтому я решил, что нужно познакомиться в общих чертах с геологией всего района и с составом золотоносных отложений и осматривать подземные и открытые работы на приисках и выходы коренных пород на склонах долин, чтобы за одно лето собрать достаточный материал для общей характеристики геологии и условий золотоносности района.

VIII. Как образуются золотоносные россыпи и как из них добывают золото

Читателю, не знакомому с горным делом, нужно пояснить, что такое золотоносная россыпь и как из нее добывают золото. Россыпное золото представляет маленькие кусочки самородного металла в виде чешуек и зернышек в 1—2 мм в диаметре, в меньшем количестве более крупных, в 5—10 мм и больше, до 2—3 сантиметров, называемых уже самородками, изредка достигающими веса в несколько килограммов, даже до 30—40 кг. Эти чешуйки, крупинки, самородки рассеяны в большем или меньшем количестве в рыхлых отложениях — песках, илах, галечниках речных долин. Они попадают в эти отложения при постепенном выветривании и разрушении коренных месторождений золота, размываемых дождевой и речной водой на дне и склонах долин. Чаще всего эти коренные месторождения представляют жилы белого кварца, в которых золото вкраплено зернами, чешуйками, прожилками. Поэтому частицы россыпного золота часто содержат уцелевшие, крепко спаянные с ними зерна кварца.

В речных отложениях главная часть золота обыкновенно сосредоточена в самом нижнем слое, который залегает непосредственно на дне речной долины, состоящем из более древних и твердых коренных пород разного рода; в эти породы река постепенно врезала свою долину и, встречая на своем пути коренные месторождения золота, размывала также их и сосредоточивала золото в своих отложениях в виду его тяжести и нерастворимости в воде. В рыхлых отложениях под руслом реки, пропитанных водой, последняя также движется между частицами песка, глины, между щебнем и галькой, и частицы золота, более тяжелые, чем частицы песка, гравия, естественно, мало-помалу увлекаются глубже и поэтому встречаются в наибольшем количестве в самом нижнем слое. Коренное дно под наносами называют «почвой» или «плотиком»; наиболее богатый золотом нижний слой рыхлых отложений называют «золотоносный пласт», «золотоносные пески», или короче — «пески», а лежащие на нем рыхлые отложения более бедные или пустые называют «торфами». Пески имеют обычно от 0.5 до 1—2 м толщины, «торфа» — очень различную толщину: от 1 до 10, 20 м и более.

Золотоносные россыпи можно встретить только в тех местностях, которые сложены из коренных пород, содержащих частицы золота или пересеченных местами кварцевыми жилами с золотом.

Добыча россыпного золота производилась следующим образом. Сначала раскапывали и снимали слой за слоем торфа и отвозили их в сторону в торфяной отвал. Пески, освобожденные от торфов, выкапывали и отвозили или перебрасывали тут же на приспособления для промывки водой. Эти приспособления имеют различное устройство и разную величину — от простых бутар, американок, кулибинок до больших промывальных бочечных машин. На простые бутары пески бросают лопатой на «головку», представляющую прямоугольное или квадратное корыто, дно которого состоит из толстого железного листа с многочисленными круглыми отверстиями диаметром в 1— 2 см. На головку течет струя воды, проведенная из речки по желобу и, размывая пески, разделяет их на более крупную часть в виде гальки и валунов, которые остаются в корыте и перебрасываются на галечный отвал, и мелкую, которая проходит вместе с водой через отверстия. Грязная вода с этим мелким материалом из частиц песка, глины, гравия и золота (за исключением очень редких крупных самородков, которые остаются в корыте, обращают на себя внимание промывальщика и вынимаются) течет из корыта по плоскани различной ширины и длины, слегка наклонной, но с набитыми поперек ее невысокими рейками на некотором расстоянии одна от другой. На этих рейках или трафаретах оседают и задерживаются наиболее тяжелые частицы материала, сносимого водой с головки, т. е. золото и другие более тяжелые минералы, а остальное уносится водой дальше и попадает или назад в речку или также в отвал, но называемый эфельным, так как этот перемытый и освобожденный от золота материал называется эфелем.

Тяжелый материал, накопившийся на плоскани, время от времени сгребается и идет в окончательную промывку на особом приспособлении, называемом «вашгердом» (т. е. «промывальная плита» в точном переводе). Этот материал называется «серый шлих». Вашгерд представляет широкую наклонную плоскань, по которой течет тонким слоем вода более медленно и в меньшем количестве, чем на бутаре, переливаясь через борт глубокого желоба наверху головки. Серый шлих сваливают на головку возле этого желоба, разгребают деревянным скребком и постепенно отделяют золото и самый тяжелый из сопутствующих минералов — магнитный железняк в виде черного песка на самой головке от остального, смываемого водой. Этот «черный шлих» уже собирают и в нем отделяют золото от магнитного железняка при помощи щетки и магнита

Выделенное золото, называемое «шлиховым», сдавали в контору прииска, где его просматривали внимательно на белой бумаге, отделяли случайные посторонние примеси, взвешивали и записывали в книгу. Доводка на вашгерде всегда производилась под надзором служащего (или хозяина прииска) опытным промывальщиком. Если работа на прииске велась не наемными рабочими, а старателями (золотничниками), последние сами вели доводку и приносили в контору уже отмытое золото, за которое получали заранее обусловленную плату по весу.

На крупных приисках, где добывали много песков, их промывали на бочечных машинах. Это целое сооружение с помостом над бочкой и подъемом, по которому пески подвозят на таратайках и опрокидывают их содержимое через люк в бочку, — цилиндр из толстого железа с круглыми отверстиями разного диаметра; внутрь бочки попадают пески из люка и сильной струей бьет вода из брандспойта. Бочка не строго цилиндрическая, а немного коническая; она вращается вокруг горизонтальной оси, и вода все время промывает пески, отделяя крупный материал в виде гальки, который вследствие коничности бочки сползает в одну сторону и высыпается через отверстие по желобу на землю или в подъезжающие таратайки, увозящие гальку в отвал.

Мелкий материал проваливается через отверстия и падает вместе с водой на плоскань, шириной во всю длину бочки, с набитыми на ней трафаретами, где идет промывка с выделением серого шлиха. Время от времени, обычно два раза в рабочий день — перед обедом и вечером, машину останавливают, серый шлих выгребают и переносят для доводки на вашгерде. Для лучшего удержания мелких частиц золота, которые вода легко может унести, плоскань устилают грубым холстом, а еще лучше — медными листами, натертыми ртутью; последняя быстро схватывает мелкие частицы золота, образуя с ними амальгаму, которую вода не сносит. Время от времени амальгаму соскабливают с листов и обжигают ее в печке, где золото остается, а ртуть собирается отдельно и снова идет на натирку медных листов.

В некоторых долинах процесс образования золотоносной россыпи повторялся два-три раза с перерывами и «пески» залегают не только на коренном дне долины, но и выше, в толще рыхлых отложений, отдельным слоем, который в таком случае имеет не настоящий, а ложный плотик, чаще всего в виде слоя глины. Под этой глиной залегают пустые или очень бедные галечники и пески различной мощности и еще глубже — опять «пески» — золотоносный пласт уже на настоящем плотике коренных пород. В таких случаях получают два яруса торфов и два пласта песков и добычу приходится вести в два приема — снять верхние торфа, промыть пески на ложном плотике и снова снять торфа, чтобы добраться до нижних, обычно самых богатых песков.

Пример двух ярусов песков бывает на некоторых приисках Ленского района. Первая разведочная партия Компании промышленности (купцов Базанова, Немчинова и Сибирякова), пробравшаяся в бассейн р. Бодайбо, обнаружила на небольшой глубине в долине р. Накатами достаточно богатую россыпь, которую начали добывать. Но затем, обнаружив, что она лежит на ложном плотике, попробовали углубиться еще дальше и в отводе Успенского прииска на глубине 20 м открыли гораздо более богатый пласт на коренном плотике. Добыча его дала большое богатство этой компании, захватившей немедленно целый ряд отводов в этом бассейне.

Некоторое время добывали нижний богатый золотоносный пласт глубокими открытыми разрезами, вывозя огромную массу торфов в отвалы. Но затем подсчитали, что выгоднее добывать этот пласт подземными работами, углубляя шахты на некотором расстоянии одну от другой и проводя из них основные штреки (галлереи) вдоль россыпи от шахты к шахте и из них поперечные в обе стороны до бортов для добычи песков, которые на тачках подкатывали к шахтам и поднимали в бадьях на поверхность для промывки на машинах. Недостатком подземной отработки является то, что верхний золотоносный пласт, лежащий на ложном плотике, не добывается, т. е. содержащееся в нем золото остается в наносах на дне долины.

Ознакомление с приисками Ленского района я начал с Успенского прииска Компании промышленности. В глубоком разрезе вблизи стана еще заканчивали открытые работы, но выше по долине р. Накатами, а также в долинах ее притоков — правого, р. Догалдын, и левого, р. Аканак-Накатами, шла уже шахтовая добыча; на склоне горы у устья р. Аканак-Накатами видны были старые разрезы отвода Кавказ. Приисковое управление предоставило мне тележку для поездок на шахты, а на склоны долины Накатами вокруг Успенского прииска я ходил пешком.

IX. На Ленских приисках ближней и дальней тайги

Открытый разрез вблизи Успенского прииска подвигался уступами вверх по долине Накатами, речка была отведена в сторону. На верхних уступах рабочие разрыхляли кайлами и ломами торфа и нагружали их лопатами в таратайки, полуцилиндрические ящики на двух колесах, запряженные одной лошадью, в которых ямщики, большей частью мальчики или подростки, увозили этот материал, преимущественно мелкий или грубый галечник, на отвал. Эта верхняя часть торфов была сухая и рыхлая, и работа подвигалась быстро, таратайки подъезжали одна за другой, наполнялись и уезжали. Отвал располагался недалеко и представлял собой длинную серую насыпь.

Но второй снизу уступ состоял из тяжелой, мерзлой и очень вязкой глины с камнями, которую рабочие называли «месника», потому что она, оттаивая, месилась под ногами как густое тесто, в ней вязли ноги, кайлы, колеса и копыта, и работа была грязная и тяжелая. Под этой месникой залегали пески, золотоносный пласт, поверхность которого составляла нижний уступ в разрезе. В верхней половине пласт состоял из грубого галечника, пропитанного водой, в нижней — из желтого суглинка (также довольно вязкого) с галькой, мелкими и крупными обломками коренных пород плотика, в который этот пласт постепенно переходил. Эта нижняя часть пласта содержала всего больше золота и ее выбирали особенно тщательно между гребнями песчаника и сланца, составлявшими плотик. Эта работа велась под надзором служащего компании, так как в пласте попадались самородки золота, которое легко было подметить, выхватить пальцами из пласта и спрятать в карман. Рабочий, заметивший такой самородок, должен был поднять его и опустить в особую запертую на замок кружку-копилку, стоявшую возле служащего на уступе. Это золото называлось «подъемным» и оплачивалось в конторе в доход всей артели, работавшей в разрезе, чтобы предупредить хищение золота.

Добытый пласт также нагружался в таратайки и отвозился на золотопромывательную машину, стоявшую далеко ниже, на дне разреза. Работа по добыче песков также была мокрая и грязная, но легче, чем на меснике. Ширина пласта была больше ширины разреза, но оба борта пласта, остававшиеся под бортами разреза, добывались посредством «орт» — небольших штолен (галерей), которые проводились в глубь толщи с креплением. Эти краевые части россыпи, всегда более бедные, чем средняя часть ее, было выгоднее добывать этими ортами, чем делать разрез во всю ширину россыпи и снимать добавочно много торфов.