Когда доктор ушел, отец Фарт передал мне содержание их беседы. Коллопи сломал руку и ногу, получил трещину черепа и множество разрывов в области живота. Несмотря на то что ни одно из этих повреждений само по себе не было смертельным, никто в возрасте Коллопи не смог бы пережить такой шок. Но что совершенно озадачило доктора и его коллег — это непомерно быстрое разложение тела. Госпитальное начальство связалось с санитарными чиновниками, которые были явно напуганы возможностью появления неизвестной заграничной болезни и постановили, что погребение тела должно состояться на следующее утро. Больничные власти наняли владельца похоронного бюро, чтобы он устроил все за наш счет. Погребение состоится завтра в десять утра. Могила приготовлена на кладбище Кампо Верано.
Меня заинтересовало то, что врач сказал о неестественно быстром разложении тела. Я, конечно, не уверен, но осмелюсь предположить, что причина этого снова Тяжелая Вода. Разумеется, вслух я ничего не сказал.
В больницу мы прибыли достаточно рано. Коллопи уже уложили в гроб. Катафалк с лошадьми и отдельный кеб ждали нас. Я нашел директора и передал ему чек на покрытие всех расходов. Затем мы отправились в церковь Сан-Лоренцо Фуори-ле-Мура, недалеко от кладбища, где отец Фарт прочел заупокойную мессу. После чего осталось только произвести само погребение, на котором присутствовали только я и добрый священник. Именно он прочел над могилой последнюю молитву.
В молчании ехали мы обратно в гостиницу. Отец Фарт сказал мне, что последняя воля Коллопи выражена в завещании, хранящемся в дублинской адвокатской конторе, именуемой контора Спруэля, Хиггинса и Фогарти. В кебе я принял решение немедленно ехать домой в Дублин, а затем в Лондон, дав отцу Фарту немного денег и предоставив ему возможность самому позаботиться о себе.
Вот таким было последнее письмо брата с континента. А увиделся я с ним двумя днями позже.
21
Брат появился без предупреждения в половине четвертого после полудня. Слава Богу, Анни дома не было. Он бросил пальто и шляпу на кухонный стол, приветливо кивнул мне и уселся напротив меня около плиты в ветхое кресло мистера Коллопи.
— Ну, — оживленно заговорил он, — как вы тут?
Одет брат был очень хорошо, но мне сразу стало ясно, что он довольно пьян.
— Да ничего, — сказал я, — хотя эта история в Риме расстроила мне нервы. Судя по твоему виду, ты перенес ее спокойно?
— Мы должны принимать вещи такими, каковы они есть, — сказал он, надувая губы. — Никто не станет слишком горевать, когда мы отправимся в последний путь, и не стоит обманывать себя на этот счет.
— Я любил бедного старика. Он был далеко не худшим из людей.
— Отлично. Его смерть не была самой счастливой из возможных. Более того, она была нелепой. Но давай посмотрим с другой стороны. Разве есть лучшее место для смерти, чем Рим, вечный город, под боком у Святого Петра?
— Да, — сказал я, криво усмехнувшись. — Даже смерть их обоих была связана с деревянными брусьями. Святого Петра распяли на кресте.
— Да, верно. Мне всегда хотелось знать, как распятие производилось на практике. Они что, распинали человека горизонтально, на лежащем на земле кресте, а затем поднимали его?
— Я не знаю, но думаю, что так и было.
— Да, черт побери, вот бы они попотели, если бы им пришлось поднимать на кресте Коллопи. Я уверен, что под конец он весил по меньшей мере тридцать пять стоунов.
— Ты не испытываешь никаких угрызений совести из-за своей Тяжелой Воды?
— Совершенно никаких. Думаю, его обмен веществ стал давать сбои. Но всякий, кто пользуется патентованными лекарствами, подвергает себя рассчитанному риску.
— Мистер Коллопи был первым, на ком испытывалась Тяжелая Вода?
— Я должен посмотреть записи. Дай-ка лучше два стакана и немного воды. Нам следует немного выпить, прежде чем уйти отсюда.
Он достал бутылку емкостью в пол пинты, которая была уже на две трети пуста. Я принес стаканы, а он разлил виски. Посуда стояла на плите, мы сидели друг против друга, и все было как в старые добрые времена, только роли мистера Коллопи и отца Фарта исполняли мы с братом. Я спросил его, как поживает святой отец.
— Он все еще в Риме, конечно. Пребывает в ужасном состоянии, но старательно выказывает религиозное смирение. Думаю, он уже забыл об угрозах Папы. Я уверен, что они были просто-напросто блефом. А как поживает наша подружка Анни?
— Кажется, она тоже смирилась. Я передал ей все, что ты написал по поводу срочного погребения. Похоже, такое объяснение ее устроило. Конечно, я не сказал ничего о Тяжелой Воде.
— Так оно и лучше. За удачу!
— За удачу!
— Я звонил этим стряпчим — Спроулу, Хиггинсу и Фогарту и договорился о встрече в половину пятого сегодня вечером.
— Наверное, лучше всего выйти прямо сейчас и перед разговором с ним немного промочить горло.
— Отлично.
Мы сели в трамвай, доехали до Меррион-сквер и вошли в паб на Линкольн-плейс.
— Две кружки пива, — заказал брат.
— Нет, — вмешался я. — Мне бутылку портера.
Он недоверчиво посмотрел на меня и неохотно заказал портер.
— В нашем деле, — сказал он, — нельзя, чтобы кто-то заметил, как ты распиваешь портер или что-то подобное. Люди могут принять тебя за кебмена.
— А может быть, я и в самом деле кебмен.
— Да, есть одна вещь, которую я забыл тебе сказать. В ночь перед похоронами я связался с одним из тех парней, которые делают могильные камни, и заказал простое надгробие, с условием, что оно должно быть готово не позднее следующего вечера. Я хорошо заплатил, и работа была выполнена в срок. Камень воздвигли на следующее после похорон утро, и я заплатил за то, чтобы бордюр сделали сразу, как только могила осядет.
— Да, ты действительно подумал обо всем, — сказал я с оттенком восхищения.
— Почему бы мне не позаботиться об этом. Я, возможно, никогда больше не окажусь в Риме.
— Однако...
— Мне кажется, ты не совсем чужд литературе.
— Ты имеешь в виду тот приз, который я получил за свое сочинение о кардинале Ньюмене?
— Да, его и еще кое-что другое. Ты, конечно, слышал о Китсе[53]?
— Конечно. Ода греческой вазе. Ода Осени.
— Точно. Ты знаешь, где он умер?
— Не знаю. В своей постели, наверное.
— Как и Коллопи, он умер в Риме и похоронен там же. Я видел его могилу. Мик, дай нам по кружке пива и бутылку портера. Могила очень красива и поддерживается в хорошем состоянии.
— Очень интересно.
— Ките сам сочинил для себя эпитафию. Он был весьма критического мнения о себе как о поэте и велел написать на могильном камне своего рода насмешку над собой. Конечно, это могло быть просто уловкой, желанием напроситься на похвалу.
— Так что там было, в этой эпитафии?
— Он написал: Здесь лежит тот, чье имя начертано на воде. Очень поэтично, а?
— Да, теперь я вспомнил.
— Подожди, я тебе ее покажу. Да допей же, ради Бога! Я сделал фотографию могилы Коллопи как раз перед тем, как уехать. Погоди, сейчас ты ее увидишь.
Он порылся во внутреннем кармане, достал оттуда бумажник, выудил из него искомую фотографию и с гордостью протянул мне. На ней была изображена большая плоская могильная плита с надписью:
КОЛЛОПИ.
Из Дублина
1848-1910
Здесь лежит тот, чье имя
начертано в воде.
R.I.P.[54]
— Разве не здорово, хихикнул он. «В воде» вместо «на воде»?
— Тут только фамилия? А как его звали?
— Будь я проклят, не знаю. И отец Фарт тоже не знает.
— Ладно, а откуда ты взял год его рождения?
— Ну, это до некоторой степени догадка. Врач в больнице сказал, что ему было примерно шестьдесят два года, и эта цифра вписана в свидетельство о смерти, которое я взял с собой. Так что мне просто осталось вычесть одно число из другого. Что ты думаешь о надгробии?
— Моя очередь платить. Чего ты хочешь?
— Кружку пива. Я сделал заказ.
— По-моему, плита выглядит очень хорошо, — сказал я, — и ты поступил мудро, заказав ее. Думаю, тебе следует материально поддержать Анни, когда она отправится навестить могилу отца.
— Очень хорошая идея, — ответил он, — просто превосходная.
— Наверное, нам пора уходить отсюда и отправляться на встречу с адвокатами.
Мы все же немного опоздали. По прибытии в контору Спроула, Хиггинса и Фоггарти нас встретил унылый клерк. Узнав наши имена, он подвел нас к комнате с табличкой МИСТЕР СПРОУЛ и жестом пригласил войти. Мистер Спроул оказался древним стариком, морщинистым, как пергамент, на котором он писал, словно сошедшим со страниц романов Диккенса. Приподнявшись, он пожал нам руки и жестом пригласил садиться.
— Ах, — сказал он, — какое грустное известие про мистера Коллопи.
— Вы получили мое письмо из Рима, мистер Спроул? — спросил брат.
— Да, конечно. Мы также получили письмо от нашего собственного представителя в Риме. Мы единственная фирма в Дублине, имеющая такого представителя. С этим завещанием нам пришлось повозиться.
— Да, — сказал брат, — мы хотели бы получить некоторое представление о том, что там говорится. А вот, кстати, и свидетельство о смерти.
— Оно нам очень пригодится. Спасибо. Завещание в данный момент находится здесь у меня. Я уверен, вы не хотите, чтобы я утомлял вас всякой крючкотворческой чепухой, на которой мы, адвокаты, так любим настаивать.
— Нет, мистер Спроул, не хотим, — ответил я нетерпеливо.
— Хорошо. Мы не знаем точной стоимости собственности покойного, поскольку она состояла в основном из капиталовложений в разные предприятия. Но мы можем подвести итог желаниям завещателя. Во-первых, основное наследство. Дом на Уорингтон-плейс и тысячу фунтов наличными он оставляет своей дочери Анни. Каждому из своих сводных племянников — то есть вам, джентльмены, — он оставляет по пятьсот фунтов наличными, при условии, что они будут жить в его доме до момента его смерти.
— Великий Боже, — вскричал брат, — я теперь вне игры! Я не живу там уже несколько месяцев.
— Какое невезение, — сказал мистер Спроул.
— И это после того, как я за свой счет похоронил его в Риме и воздвиг надгробный камень на его могиле!
Он недоверчиво посмотрел на нас.
— С этим уже ничего не поделаешь, — строго сказал я. — Что там еще, мистер Спроул?
— После того, как все это будет устроено, — продолжил адвокат, — мы должны основать фонд Коллопи. Этот фонд будет выплачивать его дочери Анни по триста фунтов ежегодно в течение всей ее жизни. Фонд построит и будет поддерживать в надлежащем состоянии три здания, которые завещатель назвал местами приюта. Они будут находиться в Айриштауне (Сэндимаунт), в Хэролдс-Кросс и в Филбсборо. На двери каждого из них будет рельефно выведено слово МИР, и каждое будет находится под патронажем своего святого — Святого Патрика, Святого Иеронима и Святого Игнатия соответственно. На каждом из этих зданий будет табличка с соответствующей надписью. Например, ФОНД КОЛЛОПИ — Приют Святого Иеронима. Обратите внимание, как удачно они расположены географически.
— Да, действительно, — сказал я. — Кто будет проектировать эти здания?
— Мой дорогой сэр, мистер Коллопи подумал обо всем. Все уже сделано. Одобренные архитекторами планы хранятся у меня.
— Это все? — спросил брат.
— В основном, да. Есть еще несколько небольших сумм, завещанных разным людям, и деньги на заупокойные мессы, которые следует отдать преподобному Курту Фарту, иезуиту. Конечно, ни одна сумма не может быть выплачена до тех пор, пока завещание не вступит в силу. Но, думаю, это произойдет автоматически.
— Прекрасно, — сказал я. — Мой брат живет в Лондоне, но я сам пока остаюсь здесь. По старому адресу.
— Превосходно. Я вам напишу.
Мы поднялись, чтобы уходить. Неожиданно, уже в дверях, брат обернулся.
— Мистер Спроул, — сказал он, — могу я задать вам один вопрос?
— Вопрос? Конечно.
— Как звали мистера Коллопи?
Мистер Спроул был явно озадачен.
— Фердинанд, разумеется.
— Спасибо.
Когда мы снова очутились на улице, я увидел, что брат подавлен вовсе не так сильно, как можно было бы ожидать.
— Фердинанд? Забавно! Что мне сейчас крайне необходимо, так это выпивка. Я стал на пять сотен фунтов беднее, чем был, когда входил в эту контору.
— Ну, так давай выпьем за то, что мне повезло больше.
— Отлично. Давай только держаться поближе к трамваю на Кингстаун, поскольку я хочу попасть на вечерний пароход. Я оставил свой багаж в Лондоне по пути сюда. Вот это место нам, пожалуй, подойдет.
Он затащил меня в паб на Саффолк-стрит, но, к моему удивлению, согласился выпить полстакана вместо целого. Все из-за предстоящего ему длительного ночного путешествия. Брат пребывал в ностальгическом расположении духа и был склонен к воспоминаниям. Мы переговорили о многом из нашей прошлой жизни.
— Ты уже решил, — спросил он в конце концов, — что будешь делать дальше?
— Нет, за исключением того, что собираюсь бросить школу.
— Правильно.
— Что касается средств для жизни, полагаю, что пятьсот фунтов дадут мне возможность думать над этим вопросом по меньшей мере два года, если я не определюсь раньше.
— Почему бы тебе не приехать ко мне и не поработать в Лондонском университете.
— Да, я думал над этим. Но меня одолевает ужасное предчувствие, что рано или поздно полиция наложит свою лапу на это заведение.
— Чушь!
— Не знаю. Чувствую только, что лед под тобой очень тонок.
— Я не сделал еще ни одного неверного шага. Ты когда-нибудь задумывался о том, чтобы принять участие в новом автомобильном бизнесе? Это очень многообещающая вещь.
— Нет, я никогда об этом серьезно не думал. Тут потребуется настоящий капитал. Кроме того, я ничего не понимаю в машинах. После всего того, чему эти проклятые святые братья учили меня, я ничего не знаю ни о чем.
— То же самое я могу сказать и о себе. Единственный способ что-нибудь узнать — это учиться самостоятельно.
— Наверное, так оно и есть.
— Скажи мне одну вещь, — спросил брат довольно задумчиво, — как тебе Анни и как ты с ней ладишь?
— С Анни все в порядке, — ответил я. — Она постепенно оправляется после этого ужасного случая в Риме. Я думаю, она благодарна тебе за все, что ты сделал, хотя и не говорит об этом. Знаешь что? Было бы неплохо, если бы ты преподнес ей фунтов сто на ведение хозяйства, до тех пор пока дела с наследством не утрясутся.
— Да, это отличная идея. Я вышлю чек из Лондона и напишу ей теплое письмо.
— Спасибо.
— Скажи-ка мне: как она ухаживает за тобой? Все в порядке?
— Просто замечательно.
— Кормежка, стирка, носки и все такое?
— Конечно. Я живу как лорд. Завтрак в постель, если пожелаю.
— Отлично. Как лорд, надо же! Я должен поторапливаться, если хочу успеть на пароход. Я очень рад, что Анни оказалась такой. У этой девушки доброе сердце.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я несколько озадаченно. — Разве она не присматривала за хозяйством всю свою жизнь? Бедная миссис Кротти, когда была жива, и пальцем не пошевельнула. Она почти все время болела и в конце концов упокоилась в бозе, а мистер Коллопи был сущим наказанием. Он вечно спрашивал, есть ли крахмал в его пище, независимо от того, что ему подавали. Он с подозрением относился даже к воде в кране.
— О, да. Но в конце концов он заплатил по счетам. Я рад тому, как щедро он позаботился о ней в своем завещании.
— И я тоже.
— Да, в самом деле. Послушай, мы можем пропустить по последнему стаканчику перед дорогой. Пэдди, два виски!
— Да, сэр!
Он принес две порции напитка глубокого янтарного цвета и поставил перед нами.
— Ты знаешь, — сказал брат, — приличный дом и три сотни фунтов в год пожизненно — это не шутка. Видит Бог, не шутка.
Он осторожно долил воды в свой виски.
— Анни — трудолюбивая, хорошо сложенная, скромная девушка. Такие на дороге не валяются. В Лондоне таких порядочных вряд ли встретишь. Там почти все — проститутки.
— Возможно, ты просто встречался не с теми людьми.
— О, не беспокойся, я видел достаточно много всяких. Порядочные люди везде редкость. Я хмыкнул.
— А обеспеченные порядочные люди еще большая редкость.
— Иногда порядочные люди принимали правильные дозы Тяжелой Воды.
Брат проигнорировал мой выпад и поднял свой стакан.
— По моему мнению, — сказал он торжественно, — половина битвы уже выиграна, если ты всерьез решил взяться за дело. Скажи мне честно: ты когда-нибудь испытывал влечение к Анни?
— Что?..
Он поднес стакан с виски к губам и осушил его одним мощным глотком. Потом сильно хлопнул меня по плечу:
— Подумай об этом!
Хлопок двери подсказал мне, что он ушел. Ошеломленный, я поднял свой стакан и, не отдавая себе отчета, в точности повторил то, что только что сделал мой брат, — осушил стакан одним глотком. Затем быстро пошел — хотя и не побежал — в уборную. Рвота поднималась к моему горлу могучей приливной волной.