7

Спустя много месяцев ситуация в нашей кухне оставалась такой же, как и прежде: мы с братом, грызя гранит науки, корпели за столом, в то время как мистер Коллопи и отец Фарт услаждали себя, сидя у плиты рядом со стоящими на ней глиняным кувшином, высокими стаканами и кринкой с водой между ними.

Водопроводчик Корлесс давным-давно пришел и давным-давно ушел, перекопав весь задний двор и выполнив множество разнообразных таинственных манипуляций, не только там, но и в спальне миссис Кротти. Бруски различной длины принес сам мистер Коллопи. Все эти материалы доставили, в основном, в то время, когда я и брат были в школе. Анни сказала нам, что стук и страшный грохот, которые доносились из комнаты больной женщины, «ужасно действовали на нервы». Мы с братом не задавали лишних вопросов по поводу того, что там готовится, и не проявляли особого любопытства. Не знаю, было ли это проявлением безразличия, такта или, скорее всего, инстинкта самосохранения. «Единственная вещь, которую они могут там сооружать, — это гроб, — сказал мне брат, — и конечно, это очень богоугодное дело. При таких обстоятельствах люди становятся очень ранимы. Нам лучше заняться своими делами».

В тот вечер, о котором сейчас пойдет речь, мистер Коллопи неожиданно издал короткий вопросительный вскрик.

— Это трубка, Коллопи. Всего лишь трубка, — ответил отец Фарт.

— И когда это началось?

— Сегодня будет ровно две недели.

— Хорошо... Не предвижу никаких возражений, если это вам нравится. Хотя я и считаю это плохой привычкой, и даже грязной привычкой. К тому же, по-моему, вызывает тяжесть в желудке.

— Как и многие другие вещи, — вежливо возразил отец Фарт, — трубка не приносит вреда, если употреблять ее умеренно. С Божьей помощью я, надеюсь, не приобрету зависимость...

С этими словами он решительно почесал себе спину.

— Разве я один должен нести этот крест? Врач, которого я недавно посетил, считает, что мой ум слегка склонен к рассеянности, что, конечно, очень плохо для нашего ордена. Отец-настоятель выразил общую точку зрения, сказав, что я, возможно, слишком много работаю. Я отказался принимать лекарства, и тогда доктор сказал, что в умеренных дозах табак, в качестве успокоительного средства, отлично их заменит. Сам он, конечно, тоже курит. В первую неделю трубка была сущим наказанием. Но сейчас все хорошо. Теперь я могу думать.

— Смотрю я на вас и думаю, что тоже мог бы, клянусь памятью отца, тоже мог бы позаботиться о себе. Нет необходимости говорить вам, что у меня есть свои проблемы... вещи, которые меня беспокоят. Похоже, моя работа выходит из-под контроля.

— Вы победите, Коллопи, поскольку ваша настойчивость воистину героическая. Человек, чья цель состоит в том, чтобы облегчать движение человеческой расы в будущее, не может так просто потерпеть неудачу.

— Да, надеюсь, так оно и есть. Дайте-ка сюда ваш стакан.

Вскоре новая порция виски была почтительно и очень тщательно разлита по стаканам.

— Странное дело, — сказал отец Фарт, задумавшись, — человеку в моем положении приходится снова и снова атаковать одну и ту же проблему и, решив ее, находить, что от этого легче ничуть не стало. На следующей неделе я должен прочитать проповедь в Киннегарде. После этого новые проповеди в Килбеггане и Тулламоре.

— Как! Килбегган? Это то место, откуда я получил мой маленький глиняный горшочек. С тех пор он наполнялся сотни раз. И сотни раз опорожнялся, черт побери.

— Я хочу сформулировать центральную тему для проповеди. Часто бывает очень не просто придумать хорошую тему. Разумеется, никакого адского огня, который так любят наши братья.

Мистер Коллопи непроизвольно кивнул. Когда он наконец заговорил, в его голосе звучало нетерпение:

— Ваши иезуиты, святой отец, всегда пытаются приплести не относящиеся к делу вещи, некий теологический вздор. Большинство ваших товарищей считает, что вы последователь Аквината[24]. Ради Бога, разве у вас нет десяти заповедей? И что вы называете десятью заповедями?

— Ах, святой Фома! Да в Summa[25] у него было много интересных мыслей, высказанных, к примеру, относительно тех же десяти заповедей. То же самое можно сказать и о Дунсе Скоте[26] и о Николае Лирском[27]. Их труды — это истинная кладезь мудрости.

— Вы можете сказать, почему люди в нашей стране не повинуются десяти заповедям, данным в наставлениях Моисея? «Чти отца своего и мать свою». Нынешние молодые люди считают папочку бродягой, а мамулю бедной прислугой. Разве не так?

В этот момент брат закашлялся.

— О, нет, — ответил отец Фарт.

Тут он тоже кашлянул, но я думаю, виновата в этом была его трубка.

— Просто эти молодые люди не слишком склонны задумываться над своими поступками. Рискну предположить, что и вы в молодости тоже были не лучше других, Коллопи.

— Да, святой отец. Я был уверен, что вы это скажете. Полагаю, вы также думаете, что я желал жену ближнего своего?

— Нет, Коллопи, нет, пока вы были молодым парнем.

— Что? Вы хотите сказать, что когда я повзрослел?..

— Нет, Коллопи, я пошутил.

— Не думаю, что Бог дал нам заповеди, чтобы мы шутили над ними. Я никогда не смотрел с вожделением ни на одну замужнюю женщину, хотя две из них состоят в моем комитете. Очень ценные работники, делают все по зову сердца.

— Что за чушь вы несете! Я сам это знаю.

— А не хотите ли вы жестоко раскритиковать дьяволов, живущих в городе Киннегаде? Там так много пабов. А как насчет других наших старых друзей? «Не укради», например?

— Наиболее часто нарушаемая заповедь.

— Да, вряд ли где-нибудь еще найдутся такие жулики-трактирщики, как у нас в Дублине. Все они настоящие разбойники с большой дороги. Мало того, что они разбавляют виски водой, так они еще и недоливают! Они подают вам мясные сэндвичи, в которых вовсе нет мяса, а только кусочки, оставшиеся от воскресного жаркого. Кусочки, которые отрезают своими вечно грязными руками их мамаши, живущие на верхних этажах. Некоторые из этих леди не моются неделями, и это факт. Вы знаете, почему подобного сорта дамы часто пропускают обедню? Чтобы не мыться перед этим. И не штопать свои проклятые чулки.

— Я думаю, вы, как всегда, преувеличиваете, Коллопи.

— А лжесвидетельство, как насчет него? В этом городе есть люди, которые не могут рта открыть без того, чтобы не извергнуть потоки лжи и клеветы. Их хлебом, да что там хлебом, спелыми яблоками не корми — дай позлословить.

— Да, они болтают, не думая о последствиях.

— А супружеская неверность? Спаси нас, Господи! Только не говорите мне о прелюбодеяниях.

— Я знаю, Коллопи, вы посвятили свою жизнь женщинам и защите их прав. Но боюсь, далеко не все они ангелы. Подчас среди них встречаются и соблазнительницы. Вы сказали: «яблоками не корми». Не забывайте о саде Эдема.

— Бааа! Адам был проклятым идиотом, если хотите знать. Не боялся никого, даже Всемогущего. Этакий ничтожный смертный Люциферчик. Почему никто его не предупредил, что, развязав пояс жены, он отправится в ад?

— Простите, отец Фарт!

Мое сердце — этот никогда не ошибающийся оракул — забилось в легкой тревоге. Брат опять прервал спорщиков. Они повернулись и уставились на него. Мистер Коллопи сурово нахмурился:

— Да, Манус?

— Женой Адама в саду Эдема была Ева. Она принесла ему двух сыновей, Каина и Авеля. Каин убил Авеля, но в конце концов в Эдеме у него появился сын, названый Енох. Кто же был женой Каина?

— Да, — сказал отец Фарт, — этот вопрос уже обсуждался много раз.

— Даже если у Евы была дочь, по каким-то причинам не упомянутая в Библии, она приходилась бы Каину сестрой. Если нет, тогда Каин должен был жениться на собственной матери. В любом случае это, похоже, был случай тяжкого кровосмешения.

— Эти грязные речи и есть все то, что ты можешь сказать по поводу святой Библии? — взревел мистер Коллопи.

— Я только спросил, — тихо ответил брат.

— Надеюсь, Бог в своей бесконечной милости простит нас. По-моему, ты давно нуждаешься в доброй родительской порке.

— Ну-ну, — примирительно сказал отец Фарт, — этот вопрос был исследован святыми отцами. То, что нам сегодня известно под термином кровосмешение, не было грехом в случае наших прародителей, поскольку это было необходимо для выживания человеческой расы. Мы обсудим это в другое время, Манус, ты и я.

— Все правильно, святой отец! — воскликнул мистер Коллопи. — Потворствуйте ему. Благословляйте худшие его черты. Черт побери, я переговорю с братом Граппи на Уэстленд-роу. Я скажу ему...

Неожиданно он замолчал, а мы все застыли в тех позах, в которых сидели. Из комнаты миссис Кротти снова донесся слабый крик:

— Где отец Фарт?

Мистер Коллопи поднялся и заторопился к ней, плотно прикрыв за собой дверь.

— Ах, молю Бога, чтобы не произошло ничего серьезного, — мягко сказал отец Фарт.

Мы сидели, молча глядя друг на друга. Через несколько минут вернулся мистер Коллопи.

— Она хочет видеть вас, святой отец, — сказал он странно тихим голосом.

— Конечно, — сказал священник, поднимаясь.

Он медленно двинулся туда, где, как мне было известно, горела всего лишь одна свеча. Мистер Коллопи тяжело опустился в кресло и сгорбился в нем, погруженный в свои мысли, безучастный ко всему вокруг. Он механически потягивал свое питье, пристально уставившись сквозь решетку плиты на отблески пламени. Брат легонько подтолкнул меня локтем и закатил глаза.

— Ах, дорогая, о... — печально пробормотал мистер Коллопи.

Он снова наполнил свой стакан, не забыв при этом и отца Фарта.

— Мы не знаем ни дня... ни часа. Все приходит к тому, кто умеет ждать. Все это очень грустно.

Он снова замолчал и сгорбился. Очень-очень долго не доносилось ни единого звука за исключением тиканья будильника, висящего над плитой, которое мы услышали, казалось, только сейчас. В конце концов отец Фарт тихо вошел в комнату и сел на свое место.

— Я очень доволен, Коллопи, — сказал он.

Мистер Коллопи озабоченно посмотрел на него.

— Это было, — спросил он, — это было?..

— Она успокоилась. Все ее немногочисленные невинные грешки отпущены. Мы видим здесь Божье милосердие в действии. Она успокоилась. Она улыбалась, когда я уходил. Бедняжка очень больна.

— Вы... сделали все необходимое?

— Разумеется. Благостное духовное спасение отнюдь не всегда лишь другое наименование смерти. Часто оно означает чудесное выздоровление. Я знаю множество подобных случаев.

Тут заговорил брат:

— Не сходить ли мне за доктором Бленнерхассеттом?

— Нет-нет, — ответил мистер Коллопи. — В любом случае он должен зайти сегодня вечером.

— Давайте не будем столь самонадеянны, Коллопи, — мягко сказал отец Фарт. — Пути Господни неисповедимы. Возможно, она встанет на ноги через две недели. Мы должны молиться.

Но через четыре дня миссис Кротти скончалась.

8

Примерно в то же время, когда умерла миссис Кротти, «бизнес» моего брата вырос до удивительных размеров. Он установил в холле ящик — настоящую коробку из-под мыла от Дэвиса-бакалейщика — и взял за правило каждый день утром спускаться вниз, чтобы перехватить небольшую лавину писем, скопившихся там прежде, чем они попадутся на глаза мистеру Коллопи. Для своих операций брат до сих пор использовал наш домашний адрес. Все еще оставаясь профессором Латимером Доддсом, он сделался вдобавок Превосходным Букмекерским Бюро, действуя, как я подозреваю, в соответствии со старой системой разделения клиентов на группы в количестве, равном количеству лошадей в данном забеге, и прикрепления к каждой группе определенной лошади независимо от ее реальных шансов. Какая бы лошадь ни выиграла, всегда найдется группа клиентов, поставивших на нее, а одно из деловых правил, введенных братом, состояло в том, что выигравший клиент должен послать ему гонорар в пять шиллингов. Теперь он стал открыто курить дома, и несколько раз я видел его входящим в паб или выходящим из него, обычно в сопровождении каких-то потрепанных типов. У него завелись кое-какие деньжата.

Он также организовал школу журналистики «Зенит», которая претендовала на то, что способна за двенадцать «ясных, аналитических, точных и не имеющих аналогов уроков» научить людей в совершенстве владеть пером. Кроме того, брат попытался наводнить Британию трактатом о содержании птиц в клетках, изданным «Симплекс Нейчур Пресс», которая выпустила также и «Пособие для Садовода». Обе работы были, разумеется, составлены из материалов, надерганных из книг Национальной библиотеки. Он избавился от своего маленького печатного станка и нанял для изготовления своих брошюр какого-то изможденного типа, имевшего весьма смутное представление о технике. Однажды брат попросил меня получить для него оттиски, выдав мне на расходы два фунта. Что дало мне некоторое представление о соответствии его претензий истинным возможностям.

В тот день, когда останки миссис Кротти были перенесены в церковь на Хаддингтон-роуд, брат, похоже, находился в дурном расположении духа. Он не вернулся домой после окончания церемонии и, не сказав никому ни слова, отправился куда-то, скорее всего в паб. Явился он на следующее утро еще до рассвета, в ужасном виде, весь мокрый, что называется «краше в гроб кладут». Я в тот момент думал о Водсворте и его несчастной «Трогательной ошибке». Брат, все еще пребывая в плохом настроении, как обычно, спустился вниз, чтобы забрать почту.

— К черту этот дом и эту жизнь, — сказал он, вернувшись. — Теперь нам придется тащиться в Динсгрейндж под этим дурацким ливнем,

— Миссис Кротти была далеко не худшей из женщин, — сказал я. — Ты просто обязан прийти на ее похороны. Когда-нибудь и тебе самому отдадут последние почести.

— Она была хорошим человеком, — признал брат. — Но ее проклятый муженек. Как я устал от...

В этот момент с козел кеба раздался голос мистера Ханафина, зовущий меня, брата, мистера Коллопи и Анни. Возле церкви нас ждали катафалк и еще два кеба, непостижимым образом вместившие в себя всех пожелавших присутствовать на похоронах, которые сразу же заторопились к мистеру Коллопи и Анни, чтобы крепко пожать им руки и шепотом выразить свои соболезнования. Нас с братом они игнорировали. Когда отпевание должно было вот-вот начаться, прибыл третий кеб с тремя пожилыми леди и высоким истощенным джентльменом в черном. Это, как я догадался позднее, были члены комитета, помогавшие мистеру Коллопи в его таинственной работе, в чем бы она ни заключалась.

Катафалк был нанят для того, чтобы провезти на нем тело миссис Кротти вдоль по Меррион-роуд к берегу моря. А там в это время начиналось что-то вроде небольшого урагана. Неожиданно экипажи замерли, буквально наткнувшись на открытую могилу. Мистер Коллопи, проявив признаки неподдельной скорби, был краток.

— Бедная миссис Кротти очень любила море, — сказал он в конце.

— Похоже на то, — заметила Анни. — Однажды миссис Кротти сказала мне, что, когда она была маленькой девочкой и жила в Клонтарфе, ее невозможно было удержать вдали от моря. Она умела плавать и все такое.

— Да, она была очень разносторонняя женщина, — сказал мистер Коллопи. — И настоящая святая.

Похороны в дождливый день, когда ливень непрерывно хлещет всех присутствующих, — не слишком веселое занятие. Приглушенное бормотание латинских молитв на краю могилы, казалось, делало погоду еще отвратительней. Мой брат, который держался в задних рядах, все время ругался себе под нос. Я был очень удивлен и даже слегка шокирован, когда увидел, как он тайком достал из заднего кармана плоскую фляжку емкостью в полпинты и с гримасой на лице сделал из нее добрый глоток. Не правда ли, перед открытой могилой такое поведение выглядело не самым подобающим? Думаю, отец Фарт тоже это заметил.

Когда все закончилось и сырая размокшая глина укрыла крышку гроба, мы двинулись к воротам. Мистер Коллопи шел вместе с задыхающимся тучным человеком, пришедшим пешком. Когда мы поняли, что этому бедняге не на чем ехать обратно, мой брат любезно предложил ему сесть в кеб. Предложение было с благодарностью принято. Брат сказал, что может позаимствовать велосипед у знакомого, живущего неподалеку, но я был уверен, что он замыслил позаимствовать нечто более внушительное, чем велосипед, поскольку паб на Килл-авеню тоже был неподалеку. По пути домой мистер Коллопи, наверняка почувствовав облегчение от того, что наиболее болезненная часть испытания осталась позади, немного оживился и представил нам незнакомца как мистера Рафферти.

— Я бы не стал утверждать, Рафферти, — заявил он, — что то, что вы-сами-знаете, является единственной причиной смерти женщин. Не является единственной причиной, запомните это. Но, ради Христа, здесь открывается огромное поле деятельности.

— Вы считаете, что открывается? — возразил мистер Рафферти. — Как, черт побери, вы можете быть в этом уверены. Спаси нас Боже, вы еще засомневаетесь, христианская ли это страна вообще.

— Это страна лицемеров.

— Прошлой ночью мне пришла в голову одна мысль, мистер Коллопи. Через два года будут выборы Корпорации. Я уверен, вы являетесь владельцем своего дома и, следовательно, можете быть избраны. Почему бы вам не попробовать себя в качестве кандидата? Вы могли бы положить на обе лопатки движение в Сити-Холл и пристыдить всех этих ублюдков. Можно приказать городскому клерку проинструктировать городского инженера или землемера, или кого он там еще назовет, отметить в городе все, что нам нужно.

— Я думал об этом, — ответил мистер Коллопи. — Вы говорите, два года? Только Всемогущий Господь знает, сколько несчастных женщин будет безвременно сведено в могилу за это время. А я ведь тоже живой человек. Заботы и тревоги могут за это время свести в могилу и меня самого.

— Не позволяйте подобным глупым мыслям забивать вам голову. Ирландия нуждается в вас, и вы это знаете.

Мистер Рафферти, вежливо отказавшись от приглашения проделать с нами весь путь, сошел в Боллсбридже. Добравшись до дому, мы сняли промокшие пальто, мистер Коллопи разжег огонь в плите, быстро достал свой любимый глиняный кувшин и погрузился в кресло.

— Анни, — позвал он, — принеси три стакана. Когда просьба была исполнена, он налил в каждый из них по щедрой порции виски и добавил немного воды.

— В такое утро, — сказал он церемонно, — и при таких грустных обстоятельствах, как эти, я думаю, каждый из присутствующих должен получить добрую крепкую выпивку, если мы не собираемся помереть от холода. Я осуждаю любого, кто начинает употреблять крепкие напитки прежде, чем достигнет возраста двадцати пяти лет, но, Богом клянусь, сейчас спиртное можно считать просто лекарством. Оно полезнее, чем та первоклассная отрава для печени и почек, чем те пилюли, таблетки и микстуры, которые продают вам негодяи-аптекари.

Мы выпили. Что касается меня, то был первый раз, когда мне довелось попробовать виски, и я был поражен, заметив, что Анни приняла приглашение выпить совершенно обыденно, как будто уже привыкла к спиртному. Я вдруг почувствовал, что меня клонит в сон, и решил поспать несколько часов. Я так и сделал и проспал беспробудно почти до пяти. Потом я встал и вернулся в кухню незадолго до того, как туда пришел брат. Мистер Коллопи, со всей очевидностью, провел эти часы в компании своего любимого глиняного кувшинчика и почти не обратил внимания на долгое отсутствие брата и на то возмутительное обстоятельство, что брат был пьян. Другим словом это назвать было нельзя — именно пьян. Он тяжело опустился на стул и посмотрел на мистера Коллопи.

— В такой день, как этот, мистер Коллопи, — сказал он, — по-моему, я мог бы получить капельку вашего тоника.

— На этот раз, думаю, ты прав, — ответил мистер Коллопи, — если ты принесешь еще один стакан, мы посмотрим, что тут можно сделать.

Стакан был принесен и тут же наполнен щедрой рукой. Мне они ничего не предложили и выпили молча. Анни начала накрывать на стол к чаю.

— Не думаю, — сказал наконец мистер Коллопи, — что вам, парни, так уж необходимо идти в школу завтра и, может быть, послезавтра. Траур, вы же знаете. Братья монахи все поймут.

Брат со стуком поставил свой бокал на плиту.

— Неужели это правда, мистер Коллопи, — сказал он раздраженным тоном. — Неужели правда? Так позвольте мне сказать вот что... Я не собираюсь идти в эту проклятую школу ни завтра, ни послезавтра, ни в любой другой день.

Мистер Коллопи в изумлении уставился на него.

— Я бросаю школу, прямо с сегодняшнего дня. Я сыт по горло пустой невежественной болтовней, которая льется из уст этих придурков — христианских братьев. Это просто неграмотные сыновья фермеров. Вероятно, все они учились в какой-нибудь бедной церковно-приходской школе.

— Ради Христа, есть у тебя хоть капля уважения к сану этих святых служителей Господа? — возмущенно воскликнул мистер Коллопи.

— Они не служители Господа, они рабы собственных садистских страстей, мошенники и самозванцы, позорящие свой духовный сан. Они разрушают души молодых людей в этой стране и гордятся своим гнусным делом.

— Есть у тебя хоть капля стыда?

— У меня больше стыда, чем у этих педерастов. Как бы то ни было, я бросил школу, и это правильно. Я хочу сам зарабатывать себе на жизнь.

— Да ну? Зарабатывать? И чем? Будешь водить трамвай или хлебный фургон или, может быть, подбирать на дорогах навоз за лошадьми?

— Я сказал, что хочу зарабатывать себе на жизнь. Это не совсем верно. Правильнее было бы сказать: я уже зарабатываю себе на жизнь. Я издатель и преподаватель международного уровня. Посмотрите на это!

С этими словами он порылся во внутреннем кармане и эффектно достал оттуда пачку банкнот.

— Вот! — вскричал он. — Здесь около шестидесяти пяти фунтов, — в этой пачке и в комнате наверху. И еще у меня есть двадцать девять фунтов в чеках, присланных по почте, которые я пока не успел обналичить. А у вас есть только ваша рента и никакой работы, а главное, никакого желания что-нибудь делать.

— Ну хватит, довольно! — раздраженно прервал его мистер Коллопи. — Ты сказал, будто я ничем не занимаюсь. С чего ты это взял? Позвольте мне сказать вам кое-что, тебе и твоему братцу. Я принимаю участие в одном из самых трудных и патриотичных проектов, когда-либо предпринимавшихся жителями этого города. Вы еще услышите о нем после моей кончины. И ты, черт побери, еще имеешь наглость утверждать, что я ничем не занимаюсь. Что еще, по-твоему, я могу делать, учитывая состояние моего здоровья?

— Не спрашивайте меня, что. Я бросил школу, и это главное.

Тема разговора выдохлась, ее оставили. Это был очень изматывающий день, и физически и эмоционально, а брат и мистер Коллопи — оба напились до безобразия. Позже, уже лежа в постели, брат спросил меня, собираюсь ли я продолжать ходить в школу на Синг-стрит.

— Придется, по крайней мере сейчас, — ответил я, — пока не смогу найти подходящую работу.

— Ну, как знаешь, — сказал он, — но не думаю, что это место подходит для меня. Ирландский адрес, черт возьми, никуда не годится. Британцам он не нравится, они не доверяют ему. Они думают, что все стоящие и честные люди живут только в Лондоне. Я постоянно думаю над этим.

9

В течение года, последовавшего за смертью миссис Кротти, атмосфера нашего дома несколько изменилась. Анни присоединилась к своего рода маленькому клубу, вероятно состоявшему в основном из женщин, встречавшихся каждый день после обеда, чтобы поиграть в карты или обсудить вопросы ведения домашнего хозяйства. Похоже, она — хвала небесам! — стала покидать свою скорлупу. Мистер Коллопи с новым усердием занялся таинственной общественной деятельностью и стал довольно часто встречаться с членами своего комитета в нашей кухне, предварительно предупредив всех, что на весь этот вечер она становится совещательной комнатой. Однажды мне довелось случайно увидеть из окна второго этажа прибытие его советников. Это были две пожилые леди и высокий, сухопарый мужчина, которых мы встретили на похоронах, а так же мистер Рафферти в сопровождении молодой дамы, которая показалась мне, во всяком случае на расстоянии, весьма хорошенькой.

Дела брата шли все лучше и лучше, и в конце концов он достиг такого уровня благосостояния, что смог брать взаймы деньги, чтобы расширить свое предприятие до промышленных масштабов. Сопоставляя все доступные мне крохи информации, я пришел к заключению, что он занял на короткое время четыреста фунтов под двадцать процентов. Быстрый оборот капитала, независимо от того, сколь ничтожной могла оказаться выгода, был главной аксиомой его бизнеса. Случилось так, что брат прочитал о том, как в одном старинном английском поместье нашли тысячу пятьсот экземпляров двухтомного переводного труда, включающего в себя произведения Мигеля Сервантеса Сааведры и его жизнеописание. Оба тома были выполнены очень элегантно, заключены в переплет из кожи и прекрасно иллюстрированы. Первый содержал биографию Сервантеса, второй — отрывки из его важнейших произведений. Эти книги были отпечатаны и опубликованы в Париже в 1813 году. Очевидно, вся партия была привезена в Англию, попала на склад и была благополучно забыта. Один лондонский книготорговец приобрел лот за весьма небольшую сумму, и мой брат написал ему, предлагая купить всю партию по цене 3 шиллинга 6 пенсов за каждый экземпляр двухтомника. В то время я посчитал эту операцию крайне глупой, поскольку, мне казалось, житель Лондона по определению должен был лучше разбираться в вопросах рынка, чем мой брат. Но он еще раз доказал, что знает, что делает. Действуя от имени издательства «Симплекс Нейчур Пресс», брат разместил в английских газетах объявление, отчаянно восхвалявшее сборник, его содержание и оформление, а также делавшее публичное щедрое предложение: любой человек, купивший первый том за 6 шиллингов 6 пенсов, получит второй том абсолютно бесплатно. Это предложение, срок действия которого был ограничен, делалось только один раз и не могло быть повторено. Оно было принято не менее чем двумя с половиной тысячами людей, довольно много запросов пришло от колледжей, и впоследствии брат много раз пользовался этим приемом, слегка его видоизменяя, чтобы привлечь клиентов предложением приобрести что-нибудь «за бесплатно». Эта операция принесла чистый доход примерно в сто двадцать один фунт. Она косвенным образом задела и меня, поскольку, когда к нам стали прибывать деревянные запакованные ящики с произведениями Сервантеса, брат вежливо предложил мне перебраться вместе с кроватью и прочими пожитками в другое незанятое помещение, так как наша общая комната теперь должна была служить ему не только спальней, но и «офисом». Возражений против такого перемещения у меня не было, и я согласился. К несчастью, первые четыре запакованных ящика прибыли, когда ни меня, ни брата дома не было, и они попались на глаза мистеру Коллопи. Я был первым из нас двоих, кто вернулся домой и обнаружил их сваленными в кучу на кухне. Сидя в своем кресле, мистер Коллопи грозно хмурил брови.

— Ради Бога, — спросил он громко, — что там такое?

— Не знаю. Наверное, в этих ящиках книги.

— Книги? Отлично! Какого сорта книги он продает? Какие-нибудь грязные книжонки?

— О, я так не думаю. Возможно, там Библия.

— Так я и поверил. Ты слышал, что он говорил о набожных и благочестивых христианских братьях несколько месяцев назад? Теперь же, судя по твоим словам, он вроде бы собирается стать миссионером и проповедовать неграм в Черной Африке или, может быть, индейцам. Ну, если это так, то мы, несомненно, имеем дело с самым странным человеком в этой стране. Не думаю, что он знает что-нибудь о Слове Божьем. Я не уверен даже, что он помнит свои молитвы.

— Мое упоминание Библии было всего лишь предположением, — запротестовал я.

Мистер Коллопи приподнялся и стал настойчиво искать глиняный кувшин и стакан. Подкрепившись, он снова сел.

— Ладно, в подходящий момент мы посмотрим, что в них, — заявил он непреклонно. — И если окажется, что это грязные, находящиеся на грани отвратительной непристойности книги, если это какая-нибудь клоачная блевотина в лицо Провидения, с изображениями проституток в чем мать родила, тогда эти книги покинут наш дом, и их хозяин последует за ними. Можешь сказать ему это, если увидишь его первым. А я пойду к отцу Фарту, попрошу его изгнать из этой кухни дьявольскую порчу и благословить весь наш дом. Ты меня слышишь?