Нью-Йорк-Сити
       Апрель 1875 года
 
      Дети семейства Маккензи были как всегда веселы и шаловливы. Их жизнерадостность была заразительной. Когда они наконец направились по Пятой авеню, то оказалось, что Лидия не застегнула перчатки, а Гюнтер так и не успел как следует завязать шнурки на ботинках.
      Обычно Констанс удавалось предупреждать подобные небрежности своих неисправимых питомцев. Но, сказать по правде, ей нравилась живость этих детей, их порой несносные манеры и даже милая шепелявость Гюнтера. В особняке на одной из Восточных тридцатых улиц жизнь всегда била ключом. Миссис Маккензи всегда спешила на одно из своих благотворительных заседаний, а полковник каждый день приводил в дом кого-либо из коллег с Уолл-стрит.
      Все, кто знакомился с Констанс, отмечали ее особый акцент, который им казался изысканным и благородным.
      – Она из Англии, – пояснила миссис Маккензи одной из подруг, спеша на заседание Фонда защиты детей от жестокости общества. – Она была невестой английского герцога.
      – Что ж, – глубокомысленно заметила та, – лучше быть гувернанткой в Америке, чем герцогиней в Англии. Я всегда так говорила.
      – Вы правы, – вежливо согласилась миссис Маккензи. – Вы абсолютно правы, миссис Эпплтон.
      Констанс не стремилась опровергать подобные заблуждения. В свое время она воспользовалась представлением англичан о ней как о дикарке из Америки и теперь смирилась с тем, что ее считали почти герцогиней. Иногда ей это помогало.
      Разумеется, подлинной правды о ней никто не знал.
      Но в это утро ее ждал настоящий удар. Виола, новая леди Филип Гастингс, прислала ей письмо с последними сплетнями.
      – Не беги так быстро, Лидия, – остановила Констанс девочку, которая, опередив гувернантку, спешила завернуть за угол.
      – Советую послушаться, Лидия, а то мисс Ллойд увезет тебя в Лондон и заточит в Тауэр. Ты умрешь там страшной смертью, как маленькие принцы. Разве не так? – Мальчик посмотрел на Констанс.
      – Я лично не виновата, Гюнтер, в этом злодеянии, – призналась она, сжав ладонью ручки мальчика. – Это совершила моя прапрабабушка, – с тяжелым вздохом раскаяния довершила она.
      Глаза мальчика расширились от восторга.
      Они пересекли Пятую авеню и направились к зеленому оазису парка, перейдя через булыжную мостовую, забитую всеми видами транспорта от экипажей до омнибусов, пролеток и красивых карет, то и дело высаживающих пассажиров прямо на мостовую. Дома по восточной части улицы были залиты весенним утренним солнцем, представая во всей своей красе кричащей роскоши и претензиях. Воздвигнутые на крохотных участках земли, они тем не менее своим видом привлекали внимание.
      – Лидия, осторожно! Берегись лошади, – предостерегающе крикнула Констанс, когда девятилетняя девочка своевольно шагнула на мостовую.
      – Она так и рвется в Тауэр, мисс Ллойд, – пробормотал шестилетний Гюнтер.
      – Да, по меньшей мере в Тауэр, – улыбнулась Констанс.
      Зоопарк, размещавшийся в городском парке, в этот солнечный день был полон любопытной детворы с радостными, оживленными лицами. Пахло жареной кукурузой, солеными орешками, липучей карамелью и засахаренными яблоками. К этим приятным ароматам примешивались запахи открытых загонов с зебрами и вольеров со львами, хотя один старый лев в это солнечное утро предпочел спать, похрапывая.
      Когда они достигли клеток с обезьянами и Гюнтер с Лидией надолго задержались здесь, посмеиваясь над проказами мартышек, Констанс села на скамью, с тем чтобы поразмыслить над письмом, которое пришло сегодня с утренней почтой. Вынув его из сумочки, она снова перечитала то место, которое ей показалось самым главным.
       «… А вот и самая удивительная из новостей, Констанс. Приехала моя дорогая Абигайль. Как ты знаешь, она недавно овдовела. Но с ее приездом в Гастингс-Хаусе нет ни печали, ни траура, потому что она снова собирается замуж, ты хорошо знаешь за кого! Могла бы ты в это поверить? Она собирается стать мне близкой подругой, но не только благодаря этому браку. Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь и разделила нашу радость…».
      Этого было вполне достаточно. Констанс была, разумеется, рада за Виолу, но узнать о браке Джозефа и Абигайль – это было выше ее сил. И все это в такой прекрасный солнечный день!
      Гюнтер повернулся к ней, умело изображая почесывающуюся мартышку: нижняя губа отвисла, левая рука через голову пытается ухватить правое ухо.
      – Будешь так кривляться, дорогой, обязательно приглянешься какой-нибудь мартышке на их конкурсе дебютанток, – предупредила его Констанс.
      Лидия, обернувшись, одобрительно улыбнулась, но не съязвила и снова повернулась к клетке с обезьянами.
      Нет, подумала Констанс, она совершенно счастлива. Она снова дома, в Америке, хотя и не такой, какую знала когда-то; а немного странной, незнакомой Америке, слишком стремительной и быстрой, так что порой Констанс боялась за свою жизнь, отправляясь за покупками в самый большой дамский универмаг или когда переходила Бродвей. Здесь речь была быстрой, мужчины вечно озабочены и куда-то спешат. Женщины тоже всегда чем-то заняты, независимо от их положения в обществе.
      Никто здесь не остановится, не присядет, хотя бы даже на минутку.
      Констанс тоже стала привыкать к этому ритму, не потому, что у нее было много дел и она спешила. Семья Маккензи была более чем великодушной и не ограничивала ее в свободное время. Она сама искала занятия, занимая себя всем, чем только возможно. Чем больше она будет занята, тем меньше будет думать о Джозефе.
      Днем ей это вполне удавалось, и она думала о нем лишь в минуты отдыха, в парке или когда гуляла с детьми. Иногда она задумывалась и тогда вспоминала, что он сказал, выражение его лица, его улыбку. Или же прикосновение.
      Как бы она ни устала, как бы ни тратила свои силы и время, помогая миссис Маккензи в ее благотворительных делах, вечером, упав на постель и закрыв от усталости глаза, она видела перед собой Джозефа, видела его так отчетливо и ясно, что ей казалось, будто он рядом и она может коснуться его, провести легонько пальцем по шраму на его щеке.
      Никогда уже ей не коснуться его или даже увидеть.
      Теперь он может жениться на Абигайль Мерримид.
      – Мисс Ллойд! Мисс Ллойд! Можно мне лакричный леденец? – крикнул Гюнтер.
      – Мне тоже, мисс Ллойд! Пожалуйста! Мне тоже! – звонко пропела Лидия.
      У Констанс подступил комок к горлу при взгляде на детей, на их радостные лица и ожидание в глазах.
      У нее никогда не будет своих детей. В ее жизни всегда будут чужие дети, она обречена видеть счастье чужих семей, пока наконец не настанет тот час, когда она попадет в семью с младенцем и полюбит его как своего. Но он никогда не будет принадлежать ей.
      – Что с вами, мисс Ллойд? – подбежала к ней Лидия с неподдельной тревогой на открытом детском личике. – Плохие вести в письме?
      – Нет. Совсем нет. – Констанс сложила письмо и спрятала его в сумочку. – Хотите леденцов? – Дети кивнули. – При одном условии. – Они снова кивнули в знак согласия. – Вы должны обещать мне, что будете хорошими и воспитанными детьми, пока вам не исполнится… восемнадцать лет.
      – Обещаем! Обещаем! – с готовностью закричали дети.
      Констанс рассмеялась и взяла их за руки.
      – В таком случае пойдем и поищем, где продаются лакричные леденцы.
      Они отправились на поиски леденцов, и детям казалось, что голубые глаза их гувернантки блестят потому, что она тоже любит лакричные леденцы.
      Откуда они могли знать, что в глазах Констанс блестели невыплаканные слезы.
 
      Она аккуратно написала на конверте адрес Гастингс-Хауса и вложила в него несколько долларов: свое двухмесячное жалованье в счет покрытия долга.
      Она подумала, что при таких взносах она погасит долг лишь в 1964 году.
      – Вот тогда и отпраздную свое освобождение, – сказала она себе, промокая чернила.
      В дверь постучали.
      – Войдите. – Констанс улыбнулась, ожидая, что это дети.
      Она рано уложила их спать, поскольку они провели весь день в парке.
      – Констанс?
      Это была миссис Маккензи в великолепном платье без рукавов, яркой, как хвост павлина, расцветки, переливающееся от света газовых светильников. Волосы ее украшало синее перо.
      – Миссис Маккензи, как вам идет это платье! – не удержалась от восхищения Констанс.
      – О, спасибо, дорогая. Я зашла к вам отнюдь не за комплиментами, хотя вы должны мне почаще их делать, чтобы я старалась.
      Констанс встала.
      – Могу я вам быть чем-нибудь полезной?
      – Да, боюсь, что я в этом очень нуждаюсь. Я знаю, что у вас был долгий и трудный день с детьми, но полковник неожиданно привел к ужину гостя, одного джентльмена. Но каким бы приятным ни был этот сюрприз, мне придется поменять сервировку стола. Как я ни старалась распределить гостей по парам – джентльмен, дама, джентльмен, дама, – ничего не получилось. Вы не согласитесь переодеться и присоединиться к нам? Если у вас нет нарядных платьев, я с удовольствием дам вам одно из своих.
      – Итак, я буду ужинать со взрослыми? – пошутила Констанс.
      – На сей раз да, – рассмеялась миссис Маккензи. – Я хочу, чтобы вы помогли мне нарезать для полковника ростбиф. Вы сделаете это, Констанс? Вы согласны присоединиться к нам?
      – Весьма польщена, миссис Маккензи. Конечно, я с удовольствием присоединюсь к вам.
      – Отлично. Вам нужно платье?
      – Нет, благодарю. У меня есть одно, которое, я надеюсь, подойдет.
      – Вы просто прелесть! Спускайтесь в гостиную, как только будете готовы. Мне прислать вам Кэтлин, чтобы причесала вас?
      – Нет, спасибо. Я сама обойдусь. Миссис Маккензи?
      Хозяйка остановилась у двери.
      – Благодарю вас, – тихо промолвила Констанс.
      Миссис Маккензи улыбнулась.
      – Не стоит, дорогая. Это я вас должна благодарить. Спускайтесь вниз, как только будете готовы.
      Констанс медленно спускалась по лестнице, прислушиваясь к смеху и звону бокалов в гостиной. Горничная Кэтлин разносила закуски на серебряном подносе.
      Это немного напомнило Констанс о той, другой жизни, длившейся всего несколько месяцев. Этот дом и лестница были не столь великолепны, но платье на ней было то, в котором она была в Сандринхеме. Вместе с Джозефом…
      Она не решилась расстаться со своими платьями не из-за жадности или практичности, хотя почти не надеялась, что когда-нибудь наденет их. Она сохранила их как память о коротких прекрасных мгновениях, как о каком-то театре.
      Они напоминали ей о Джозефе.
      Она остановилась в холле и посмотрела на свое отражение в зеркале рядом с дверью в гостиную. Она не изменилась и выглядела так же, как и в Сандринхеме или же в Гастингс-Хаусе. Лицо все такое же, волосы не потеряли своего блеска и такие же густые и непокорные. Возможно, она немного похудела, вот и все.
      А глаза? Они стали другими.
      Как она завидует Абигайль!
      «Сейчас на мне, – подумала Констанс, – то самое платье, в котором я была в Сандринхеме. Оно, кажется, нравилось Джозефу».
      Теперь ей было так странно в нем после практичной одежды гувернантки.
      Волосы она переплела ниткой искусственного жемчуга, купленного в одном из дамских магазинов.
      Глубоко втянув в себя воздух, Констанс вошла в гостиную. Ей показалось, что комната полна гостей, но потом выяснилось, что их было всего двенадцать, включая ее.
      – Мисс Ллойд! – Рядом с ней оказался полковник. Его седеющие усы были отлично напомажены. – Это прекрасно! Позвольте представить вас гостям.
      Констанс пожимала чьи-то руки в перчатках, стараясь запомнить имена, хотя после третьей пары поняла, что это невозможно. Гости все были для нее на одно лицо, упитанные и довольные собой. Газовый свет придавал их лицам голубоватый оттенок, красный цвет платьев становился лиловым, а белый – серым.
      – Это мистер и миссис Джебедия Бакстер из Олбани, штат Нью-Йорк. О, наконец-то наш друг из-за океана мистер Джозеф Смит…
      Констанс пошатнулась, глядя в глаза Джозефу, и на мгновение подумала, что это сон. Он успел вовремя подхватить ее.
      – Боже мой, мисс Ллойд плохо… Есть ли у кого нюхательная соль?
      – Она гувернантка. Возможно, бедняжка не привыкла к приемам.
      Констанс слышала голоса, шум, но все это было где-то далеко, в каком-то другом мире.
      – Джозеф, – наконец прошептала она.
      – Констанс. – Он не сводил с нее глаз.
      – Они, кажется, знакомы, полковник?
      – Она англичанка, вы знаете? – слышались вопросы.
      Руки Констанс ухватились за руку Джозефа, чувствуя его силу, ту силу и надежность, которые, ей казалось, она навсегда потеряла.
      – Успокойтесь, – пробормотал он. – Вот сюда садитесь.
      Его голос, знакомая певучая речь! Джозеф.
      – Как… почему… О, Джозеф… – еле вымолвила Констанс.
      И вдруг он улыбнулся. Как часто она мысленно видела эту улыбку, но теперь она была такой прекрасной, щедрой, и это была реальность, а не ее воображение.
      – Я отвечу на каждый ваш столь лаконично заданный вопрос. Во-первых, как. Пароходом, как вы сами можете догадаться. Далее, я выполняю государственную работу, изучаю, как вы, американцы, решаете вопросы борьбы с нищетой, если они здесь решаются. Кроме того, мне надо проверить кое-какие инвестиции на Уолл-стрит. Теперь ваш второй вопрос: почему? Ответ прост. Из-за вас.
      – Как… – снова спросила Констанс и закрыла глаза.
      – Мне кажется, я уже ответил. А, понимаю. Как я узнал, где вас найти?
      Констанс кивнула.
      – Очень просто. Вы были удивительно аккуратны, посылая ежемесячно деньги Филипу. Мы с ним посчитали, что долг вы выплатите примерно…
      – В 1964 году.
      – Абсолютно точно.
      – Ваш обратный адрес был на всех конвертах, как и положено в Америке. Поэтому я позволил себе смелость обратиться к миссис Уайтстоун, которая объяснила мне все обстоятельства вашего отъезда.
      – Все?
      – Да, все.
      Гости, успокоившись, беседовали и, казалось, никто не обращал внимания на Джозефа и Констанс, сидевших на желтой кушетке. Он все еще держал ее руку в своих ладонях.
      – У меня болит голова, – вздохнула Констанс и потерла висок.
      – Меня тоже не покидают головные боли, и я надеялся, что вы будете моим лучшим лекарством.
      – Это невозможно.
      – Почему? Ведь я здесь. Если оба живы, мне кажется…
      – Дизраэли! – Она не собиралась произносить это имя так громко, но ее услышали, и разговоры тут же прекратились.
      Все взоры были устремлены на нее, у многих женщин перехватило дыхание от любопытства.
      – Это игра, очень популярная в Англии, – объяснил Джозеф, повернувшись к гостям. – Называется она «Премьер-министр». Мисс Ллойд побила моего Гладстона.
      Наступила пауза, а затем гости вернулись к прерванной беседе, изредка бросая взгляды на странную пару.
      – Вы спасли меня, Констанс. Спасли мою жизнь. – Голос его был глух, он склонился над ней, и она чувствовала его дыхание, щекочущее шею.
      – Я вас не понимаю.
      – Выслушайте меня, и после этого мы никогда не будем к этому возвращаться. Меня арестовали в Балморале.
      – Джозеф…
      – Арестовали и обвинили в измене. Произошла чудовищная ошибка, и казалось, что выхода нет. То, что началось с увлекательного эксперимента, чуть ли не стоило мне жизни.
      – Я не могу понять. Браун… Он сказал мне, что я вам безразлична…
      – Меня арестовали, и я испугался, что вы совершите какой-нибудь неразумный поступок. Слава Богу, вы этого не сделали.
      – Значит, вы ничего не говорили ему перед арестом?
      – Конечно, нет. Но я готов был пойти на все, только бы ваше имя не было связано с моим, да и имя любого человека. Я не хотел, чтобы из-за меня кто-нибудь пострадал. К несчастью, таким образом в мои дела полностью были посвящены только вы и Браун.
      – А потом я пошла к Дизраэли, – перебила его Констанс. – Но прежде я попыталась попасть в вашу лабораторию, чтобы добыть доказательства, чем вы на самом деле занимаетесь, но вы переехали в другое место.
      – Ничего подобного. Все осталось на месте, на Ватерлоо-роуд.
      – Но какой-то юноша сказал мне, что там больше нет вашей лаборатории.
      – Конечно, сказал, поскольку ему за это заплатил герцог Боллсбридж.
      – Отец Филипа? Он бросил свои туннели и приехал в Лондон?
      – Взяв ключ у Филипа, он отправился с той же целью, что и вы. От своих слуг герцог узнал, что меня арестовали. Внук его садовника работает в Балморале. Вы знаете, какие отношения у герцога с его слугами? Они рассказывают ему все, хотя я сам раньше не знал, что это так. Он сложил краски и полотна Филипа и, к счастью, полюбопытствовал, чем занимаюсь я. Ему удалось найти мои записи, журнал, который я вел. Это было хорошим доказательством в мою пользу, но недостаточно для моего освобождения. Как оказалось, мне понадобилась помощь герцога… и ваша. Вы оба встали на мою защиту. Я навсегда у вас в долгу.
      – Джозеф, – наконец улыбнулась Констанс, все еще не веря тому, что видит его перед собой.
      – У меня оказались хорошие друзья, я даже представить себе этого не мог. Друзья, которых я едва ли заслуживаю или смогу когда-нибудь заслужить.
      Итак, он здесь из чувства благодарности, подумала Констанс, и вспомнила Абигайль Мерримид. Вот и все. Он остановился в Нью-Йорке по делам службы, а заодно чтобы поблагодарить ее.
      – Как я понимаю, вас можно поздравить?
      – Спасибо, – расцвел в улыбке Джозеф. – Я очень тронут. Не каждому, с кого снято обвинение в государственной измене, удается избежать внимания прессы. Мне повезло даже при аресте, ибо все лондонские репортеры были заняты другим громким скандалом…
      – Нет, я поздравляю вас с будущей женитьбой. Поздравляю.
      – И за это спасибо, хотя я считаю, что это несколько не по правилам.
      – Что вы хотите сказать?
      – Мне кажется, что будущий жених должен сначала сделать предложение невесте, а потом принимать поздравления от друзей и знакомых, но никак не от своей невесты. И тем не менее благодарю за поздравление.
      У Констанс голова пошла кругом.
      – Я имела в виду Абигайль Мерримид. Разве вы с ней не помолвлены?
      Улыбка исчезла с лица Джозефа.
      – Абигайль Мерримид? Как у вас возникла подобная дикая мысль?
      – Виола написала мне письмо.
      – Виола?
      – Да.
      – Нет, моя дорогая. Это не так. Очаровательная вдовушка Мерримид готовится выйти замуж за нашего дорогого Кавендиша.
      – Диши! – снова не удержавшись, громко воскликнула Констанс.
      Джозеф повернулся к удивленному обществу.
      – Боюсь, еще одна английская игра. Теперь надо быстро назвать что-нибудь из кухонной утвари. – Все с недоумением смотрели на него. – Игра особенно популярна в дождливую погоду.
      Кажется, гости перестали уже удивляться разговорам этой парочки.
      – Итак, Констанс, вы согласны?
      – Согласна на что? – переспросила она.
      – Выйти за меня замуж? – шепотом спросил он. – Прошу вас. Прошу вас спасти меня в последний раз. Очень прошу, выходите за меня замуж.
      – Я согласна! – приглушенно воскликнула она. Джозеф обнял ее. – Согласна. Но вы ошибаетесь.
      Отпустив Констанс, он погладил ее по щеке. Она закрыла глаза и поцеловала гладившую ее руку, прежде чем он успел что-то сказать.
      – Вы ошибаетесь, – повторила она. – Это вы все время спасаете меня.
      Краем глаза Констанс видела в огромном зеркале отражение мужчины и женщины. Они держатся за руки, их лица так близки, они соприкасаются лбами и, кажется, готовы поцеловаться.
      Это была хорошая пара. Впрочем, они всегда хорошо смотрелись вместе.
 
      На следующий день все, кто присутствовал вчера на ужине в доме полковника Маккензи, были возбуждены новостями. Не каждый день семья, потеряв гувернантку, тут же за столом, перед супом, получает от нее приглашение на свадьбу.
      – Когда он обещал здесь быть? – спросила Лидия Маккензи.
      Ее мать улыбнулась.
      – Мистер Смит сказал, что приедет за мисс Ллойд ровно в десять утра, часы только пробили десять. Я уверена, он сейчас войдет.
      Лидия уселась в кресло у окна.
      – О, мисс Ллойд, он так красив! Настоящий принц.
      Констанс рассмеялась:
      – Лидия, можешь поверить мне, что я видела настоящего принца, но благодарю Бога, что Джозеф не похож на него.
      Миссис Маккензи снова взяла в руки рукоделие.
      – Мне надо бы огорчаться, Констанс. Вы лучшая гувернантка, какая у нас когда-либо была.
      – Мне очень жаль, миссис Маккензи. Я чувствую себя очень виноватой.
      – Глупости! Вы будете счастливой женой и матерью, я в этом уверена. Это куда лучший выбор, чем быть гувернанткой. Мне ли этого не знать.
      – Неужели? – удивленно спросила Констанс.
      – Это правда, мама? – Лидия перекинула ноги через подлокотники кресла.
      – Правда, – ответила ее мать. – Кем, ты думаешь, я была до того, как встретила полковника? О, я слышу звук колес экипажа.
      – Он опоздал на целых две минуты. – Констанс улыбнулась и приколола шляпку.
      – Тут же откажите ему! – заявила миссис Маккензи.
      Кэтлин доложила о приезде Джозефа, а вслед за ней вошел и он сам. Лицо его было смертельно бледным.
      – Джозеф, что-то случилось? – Констанс тут же подбежала к нему и встала рядом.
      Он обнял ее, но все еще молчал.
      – Кэтлин, – приказала миссис Маккензи, – принеси мистеру Смиту стакан воды, или вы предпочитаете виски?
      – Воды, – еле слышно произнес Джозеф.
      – Джозеф, ты пугаешь меня, – промолвила Констанс, увидев вспухшую жилку на его виске. – Ты чем-то расстроен?
      Он кивнул, затем молча вынул из кармана телеграмму.
      – О нет, – воскликнула Лидия. – Кто-то умер? Телеграммы посылают только тогда, когда кто-то умирает. Неожиданно, в ужасной катастрофе или от болезней.
      – Замолчи, Лидия! – прикрикнула на дочь миссис Маккензи.
      – Прочти. – Голос Джозефа чуть окреп. – Прочти, Констанс, вслух.
      – Хорошо, – неуверенно произнесла Констанс, чувствуя, как тревожно забилось сердце. – «Мистеру Джозефу Смиту, Юнион-клуб».
      – Дальше и погромче.
      Глаза Констанс торопливо пробежали начало текста на бланке телеграммы.
      –  «Уведомляем вас о смерти герцога Миллингтона».Кто такой герцог Миллингтон? Джозеф, ты знаешь его?
      Джозеф покачал головой и с благодарностью принял из рук горничной стакан воды.
      – Читай дальше, – отпив глоток, промолвил он.
      – Посмотрим, что дальше. Что-то о наследовании… или преследовании… Здесь стерто. А вот дальше: «…уведомляем мистера Джозефа Смита из…»– я не могу даже произнести это длинное слово.
      – Это город в Уэльсе, где я родился. Читай дальше.
      –  «…мистера Джозефа Смита из города с длинным названием… в Уэльсе, о том, что он является единственным наследником титула, поместья и всех обязанностей и привилегий…»– Голос Констанс прервался. – Джозеф, – пробормотала она растерянно, – ты герцог.
      – Кэтлин, принеси мисс Ллойд воды, – крикнула горничной миссис Маккензи.
      Маленькая Лидия была в полном восторге.
      – Воображаю, что будет с Эми ван дер Брюн, когда я ей скажу, что наша гувернантка герцогиня!
      Констанс часто заморгала и протянула руку к Джозефу.
      – Надеюсь, это не очередная игра?
      Он покачал головой и собрался было ответить, как вдруг увидел, что Констанс пошатнулась и вот-вот упадет. Он едва успел подхватить ее, прежде чем она грохнулась на ковер.
      – Все в порядке, – авторитетно сказала Лидия. – Благородные дамы всегда падают в обморок… – Девочка хихикнула, завидев, как Джозеф нежно гладит Констанс по щеке.
      В это время горничная принесла стакан воды, а миссис Маккензи удивленно покачала головой, повторив слова дочери:
      – Воображаю, что будет с Эми ван дер Брюн!

       Дворец Сент-Джеймс
       Лондон, Англия
 
      – Ты уверен, что тебе не следует быть рядом со мной? – Констанс сжала руку мужа, другой подхватив конец длинного шлейфа своего платья.
      Джозеф ободряюще улыбнулся ей:
      – Уверен. Это ты должна сделать сама. Там будет совсем мало придворных. Принц увез с собой в Индию почти всю королевскую свиту. С тобой ничего не случится. Ведь я же выжил. Мне пришлось облачиться в панталоны и позаботиться о туфлях с пряжками.
      – Тебе этот костюм был очень к лицу.
      – Разве? Вот не ожидал.
      – Ты выглядел как маленький принц.
      – Ты неосторожна, – предупредил ее муж. – Позволь мне вынуть одно перо из твоих волос. – Он легонько коснулся перьев, приколотых платиновым гребнем, который он подарил жене в это утро.
      – Пожалуйста. А то я ненароком начну терять оперение.
      Громкий смех герцога Миллингтона эхом разнесся в галерее, где будущие столпы общества ждали своей очереди быть представленными королеве Виктории. Они с недоумением посмотрели на красивого молодого герцога.
      – Кто он? – справлялись они друг у друга. – Как ему удалось после изгнания так быстро, без особых усилий, снова вернуться?
      Он известен своим трудолюбием. Тихий, прилежный молодой человек, пекущийся о менее счастливой части общества. В его прошлом было что-то достойное порицания, какие-то осложнения, но все потом выяснилось. Не иначе как в этом повинна какая-нибудь скандальная лондонская газета.
      Говорили об исключительном чувстве долга у молодого герцога и о том, что сейчас он удвоил свои усилия в этом отношении, объединив свои силы с младшим сыном герцога Боллсбриджа, недавно избранного в парламент. Тот уже успел зарекомендовать себя яркими выступлениями в парламентских дебатах. Вдвоем они становились политической силой, с которой нельзя было не считаться. Не говоря уже о том, что молодой лорд Гастингс оказался ценной находкой для лондонских художественных кругов и его полотна были приняты Королевской академией художеств для предстоящей выставки.
      Но больше всего светское общество привлекла сама личность молодого герцога. Все находили его обаятельным. После его женитьбы на Констанс – бракосочетание было весьма скромным – все вдруг стали искать дружбы с этой необычайной парой и удивлялись, почему никто не замечал этого удивительно красивого человека до того, как он унаследовал титул и состояние от какого-то дальнего родственника. Кстати, на поиски молодого наследника ушел целый год. Амбициозные мамаши горестно сетовали на судьбу и потерянный шанс для своих дочерей, а тем оставалось только печально вздыхать, наблюдая, какими глазами молодой герцог смотрит на свою красавицу жену.
      – Почему у моего платья должно быть такое глубокое декольте? – шепотом спросила Констанс.
      – По той же причине, по которой мне пришлось надеть панталоны и туфли с пряжками. – Джозеф задержал руку на ее голом плече, легонько поглаживая большим пальцем изящную линию ее шеи.
      Констанс, глотнув воздуха, испуганно посмотрела на мужа.
      – Джозеф, – тихо прошептала она.
      – Констанс, – хрипло промолвил Джозеф, сделав вид, что проверяет ее колье, – как ты думаешь, наше исчезновение кто-нибудь заметит?
      Губы его коснулись щеки Констанс, она закрыла глаза.
      – Констанс, герцогиня Миллингтон! – послышался голос, похожий на трубный глас; прозвучал он из двери в конце дворцовой галереи.
      – Герцогине Миллингтон сейчас будет дурно, и от этого могут пострадать башмаки ее супруга, – простонала Констанс.
      – Не вздумай испортить мне ботинки. Это последняя пара, которая наконец мне впору. Чтобы раздобыть их, понадобились усилия одной богатой герцогини.
      – Джозеф, мне действительно дурно.
      – Успокойся и только следуй за этим джентльменом в дурацких шелковых одеждах. Мы бывали и не в таких переделках, Констанс. Я буду ждать тебя в другом конце галереи, а затем нам надо успеть еще хотя бы на один из двух балов.
      – Если мне не станет совсем худо.
      – Что ж, это несколько омрачает наш праздник.
      – Джозеф…
      Осторожно взяв ее за подбородок, он поднял ее лицо и пристально посмотрел ей в глаза.
      – Помни, Констанс, я люблю тебя. До нашей встречи с тобой, можно сказать, я вообще не жил. Ты спасла меня от одиночества, когда я общался лишь с книгами и стаканом доброго вина. Я обожаю тебя, я люблю тебя каждой клеточкой своего тела, ты завладела каждым уголком своей души. Я всегда буду любить тебя.