Лондон, по ее логике, и должен был стать тем городом, с которого Констанс собиралась начать поиски Джозефа.
      Филип упомянул о том, что лондонская квартира Джозефа находится где-то возле Ватерлоо-роуд, на восточном берегу Темзы. Она направится туда. Именно оттуда и начнет поиски.
      Только в это мгновение она поняла, как нелегко осуществить ее планы.
      Каждый шаг будет сопряжен с трудностями. Первые уже возникли; как добраться до Лондона. Пешком туда не пойдешь, даже зная дорогу. Если бы ей удалось достать лошадь, она могла бы добраться до Лондона, но там понадобились бы конюшня и корм для лошади, да и по дороге ее надо кормить. Ей надо попасть на первую железнодорожную станцию, а там она сядет в поезд. Это будет ее первым правильным решением.
      Другим препятствием к осуществлению ее планов был немаловажный вопрос: деньги. Не важно, каким способом она решит добраться до Лондона, это все равно не удастся сделать без денег. Чем безопаснее и удобнее будет ее путь, тем больше потребуется ей денег. Она отлично отдавала себе отчет в том, что, как только выйдет за ворота поместья, они тут же понадобятся ей, а у нее не было ни фартинга.
      Ум ее лихорадочно работал, пока она мерила шагами комнату. Возможно, она ужасно возбуждена и сначала ей все почудилось, но она услышала рыдания – где-то в доме плакала женщина. Это были душераздирающие рыдания, полные безнадежности и отчаяния.
      Констанс подумала, что плачет кто-то из прислуги, она была уверена, это плачет молодая женщина. Однако комнаты прислуги были далеко отсюда, в другом крыле, и оттуда никак не могут долететь какие-либо звуки.
      Вдруг в голову пришла дикая мысль о привидениях. Возможно, призрак далекой пленницы этих ничего не прощающих древних стен или чей-то скорбный дух велит ей немедленно покинуть замок, пока она сама не стала неприкаянной душой без всякой надежды ей в настоящем, ни в будущем.
      – Глупости! – решительно сказала себе Констанс.
      Плач продолжался, но она постаралась не замечать его, отчасти из здравого смысла, но скорее всего из страха. Она сама может в любую минуту разрыдаться в три ручья и присоединиться к неизвестной бедняжке.
      Открывая ящики комода и все еще ломая голову, как достать деньги, Констанс раскладывала белье на кровати. Она вдруг вспомнила, что у нее нет ни сумки, ни саквояжа, куда бы уложить вещи. В Сандринхем она ездила в экипаже с сундуками и слугами. Единственное, что она в состоянии унести сейчас с собой, – это ведерко, подарок герцога, и бюро матери.
      В дверь вдруг постучали. После секундного колебания Констанс открыла ее.
      Перед ней стояла Виола в легком ночном пеньюаре. В руках у нее была свеча. Ее нос покраснел, глаза были полны слез.
      Тайна ночных рыданий раскрылась. Очевидно, лицо Констанс выражало неподдельное изумление.
      – Я не собираюсь пугать вас, мисс Ллойд, – прошептала Виола. – Но разрешите мне войти и поговорить с вами.
      Констанс молча кивнула. Все это оказалось настолько неожиданным, что, растерявшись, она уже позволила этой женщине войти в ее комнату.
      Не дожидаясь ответа, Виола закрыла за собой дверь. Взор ее тут же остановился на кровати и разбросанных вещах.
      – Вы собираетесь уезжать, мисс Ллойд? – спросила она, ставя свечу на комод и не отрывая вопросительного взгляда от Констанс.
      – Нет-нет. Просто я… – Констанс, сбившись, не договорила фразу.
      Виола вздохнула.
      – Простите меня. – Она на мгновение закрыла глаза. – У меня, кажется, вошло в привычку быть грубой. Что-то в этом доме способствует тому, что я становлюсь просто невыносимой. Я даже сама себе неприятна. Все это, конечно, создает немало, скажем так, осложнений.
      – Могу ли я чем-то помочь вам? – наконец спросила Констанс, озабоченная не только ночным визитом, но и странным поведением невесты виконта Кавендиша. – Не знала, что вы остались здесь. Я полагала, вы уехали домой.
      – Я сослалась на недомогание и осталась. Видите ли, я надеялась, что нам с вами удастся поговорить без свидетелей.
      – Почему вы плакали?
      – Господи, неужели вы все слышали? – Виола обвела взглядом комнату. – Неужели в этом старом доме так хорошо все слышно? Да, я плакала, сознаюсь.
      – Теперь вам легче? – Констанс с трудом находила слова. – Что я могу для вас сделать?
      – Понимаете, мне очень трудно сказать вам, потому что я никогда еще не обращалась к кому-либо за помощью, как это делаю сейчас.
      – Но вы хотя бы знаете, о чем хотели посоветоваться? – Констанс постаралась придать своему голосу легкость и даже некоторую несерьезность. – Что вы хотите мне сказать?
      – Насколько я знаю, вы были гувернанткой.
      Какое-то время Констанс в полном молчании смотрела на гостью.
      – Да, так оно и было. Я около десяти лет проработала гувернанткой, если хотите знать. Вы удовлетворили свое любопытство? – И, пройдя мимо Виолы, Констанс подошла к двери, надеясь, что та немедленно покинет ее комнату.
      – Вы не поняли меня. – Виола нервным жестом туже затянула пояс пеньюара, а затем снова отпустила его. – Просто я хочу побольше узнать о вас.
      – Я буду очень рада поговорить с вами о себе, но только не сейчас.
      – Вы любите его? – наконец отважилась спросить Виола.
      – Простите?
      Теперь более уверенная в себе, Виола подошла к Констанс поближе.
      – Я спросила вас, любите ли вы его? Это все, что мне нужно знать.
      Констанс, скрестив руки на груди, посмотрела на кровать и разложенную на ней кучу белья. Затем она перевела взгляд на бюро матери, подарок Джозефа.
      – Да, – прошептала она, закрывая глаза. – Я очень люблю его.
      – О! – Восклицание Виолы было скорее похоже на выдох, она сразу как-то поникла. – В таком случае простите за вторжение. Желаю вам счастья. – Виола судорожно сглотнула и протянула руку за свечой. – Желаю вам и Филипу счастья! – тихо сказала она.
      – Подождите, – остановила ее Констанс. – Вы спрашивали, люблю ли я Филипа?
      Виола кивнула, ее губы растянулись в вымученную улыбку.
      Стоит ли ей говорить все, подумала Констанс, пристально следя за Виолой. От невыносимо обидного чувства, что она снова угодила в ловушку лжи, пусть даже из самых добрых побуждений, у Констанс сжалось горло. Это не должно продолжаться! Она покинет этот дом немедленно, поэтому теперь ей все равно.
      – Я не люблю Филипа.
      – Но вы же только что сказали, что любите его?
      – Нет. Я имела в виду Джозефа. – Джозефа Смита?
      – Тише! Вы разбудите весь дом.
      Виола закрыла рот рукой, куда-то уставилась в пространство, а затем вдруг неудержимо расхохоталась.
      – Я рада, что смогла развеселить вас, – окончательно растерявшись, пробормотала Констанс.
      Виола махнула рукой, но продолжала смеяться. Плечи ее тряслись от смеха. Освободившись от официальности, она необычайно преобразилась. Прежняя чопорность исчезла, Виола снова стала такой, какой была в Сандринхеме и на портрете, написанном Филипом, – действительно очаровательной молодой женщиной, свободной от всякого притворства.
      Констанс успокоилась, к ней даже вернулась улыбка. Хихиканье Виолы не могло не заразить ее. Она почувствовала огромное облегчение.
      Наконец Виола успокоилась. Глубоко вздохнув, смахнула слезинки, вызванные смехом.
      – Простите меня, – наконец промолвила она; – Я, кажется, совсем потеряла контроль над собой. Дело в том, что я влюблена в Филипа, понимаете?
      Констанс от удивления так и осталась с открытым ртом. Виола широко улыбалась.
      – Я всегда была влюблена в него, с тех самых пор, как он запустил в меня камнем. Мне было пять лет.
      – Ну, если после этого не влюбиться, тогда любовь ничего не стоит, – спотыкаясь на каждом слове, промолвила все еще озадаченная Констанс. Она провела пальцами по волосам и слегка взъерошила их. – Вы влюблены в Филипа?
      Виола кивнула.
      – Отчаянно влюблена.
      – Зачем же вы согласились на помолвку с Кавендишем?
      – Видимо, по той же причине, почему вы согласились на помолвку с Филипом. Не было выбора. Я потратила столько лет на то, чтобы своими выходками привлечь внимание Филипа, но, как видите, это не помогло. Даже та ужасная шутка в детстве с ямой с пауками тоже была попыткой заставить его обратить на меня внимание. Это кончилось тем, что он, даже став взрослым, продолжает бояться пауков, бедняга. Все это я делала только ради одного его взгляда. Даже когда он серьезно сердился, то и это было для меня знаком внимания, как, например, сегодня, разве не так?
      – Мне потребуется время, чтобы понять.
      – Понимаю. Все так запутано, не так ли?
      – Давайте сядем, – предложила Констанс, отодвинув вещи.
      Обе уселись на край кровати, и Виола спросила:
      – Итак, вы влюблены в Смита?
      Констанс кивнула.
      – Я только сегодня поняла, насколько сильно влюблена в него.
      – Вы хотя бы знаете, где он?
      – Нет. – Констанс сделала паузу, прежде чем продолжать: – Признаюсь, я собралась уехать сегодня, чтобы попытаться его найти.
      – Уехать? Сегодня ночью? Каким образом вы собирались это сделать? – изумилась Виола.
      – Сама не знаю, – призналась Констанс, серьезно поджав губы. – Кое-что мне уже пришло в голову, но тут постучались вы.
      – Вы хотя бы представляете, где он может быть?
      – Нет, если сказать правду, хотя я собралась в Лондон. По словам Филипа, у Джозефа есть лаборатория у Ватерлоо-роуд. Я решила начать поиски оттуда.
      – Вряд ли это так. – Виола прикусила губу. – Я сильно сомневаюсь, что сейчас он в Лондоне. В последние дни его никто не видел. Мне кажется, что ему будет чертовски трудно прятаться сейчас в городе.
      – Я знаю, что недавно он ездил в Шотландию. Возможно, я найду его там.
      – Мисс Ллойд, Шотландия не так мала. У нас недостаточно сведений о Смите. Вам известны имена его знакомых?
      Констанс была в нерешительности. Ведь она совсем не знала эту молодую женщину. Возможно, это происки врагов Джозефа, кто бы они ни были, чтобы собрать материал против него. Хотя она почти ничего о нем не знала, все же возможность навредить ему существовала.
      – Мисс Ллойд, – Виола устало потерла виски, – буду с вами откровенна. Ваше счастливое отбытие из этих мест вместе с Джозефом Смитом – это единственная надежда на то, что у нас с Филипом сложатся иные отношения, чем те, свидетелем которых вы сами сегодня вечером были. Хорошими их никак не назовешь. Разве вы не понимаете, Филип сегодня сделает все, чтобы найти вас. А ради счастья Смита Филип будет готов пожертвовать даже своим. Но…
      – Что?
      – Каковы чувства Смита к вам? Я пример того, как женщина может быть убежденной в том, что она идеально подходит определенному мужчине, а тот даже не подозревает об этом. Смит хотя бы отвечает вам тем же?
      – Видите ли… – Констанс вспомнила лицо Джозефа, когда он смотрел на нее в библиотеке в Сандринхеме или когда вошел в ее комнату, чтобы попрощаться. – Мне кажется, он неравнодушен ко мне, – наконец промолвила она. – Я сужу по некоторым его поступкам. Например, он прислал мне это бюро.
      Обе посмотрели на подарок, и Виола улыбнулась:
      – Для Смита это равносильно объявлению в газете о своих чувствах. Хорошо, теперь надо узнать имена людей, которые могут быть связаны с ним.
      Констанс почувствовала сомнения.
      – Пожалуйста, – горячо попросила ее Виола. – Я буду с вами честной, мисс Ллойд. Мне придется выйти замуж за Кавендиша потому, что мои родители почти потеряли все свое состояние. Наше поместье не столь велико и обширно, как Боллсбридж, у нас мало земель, и они почти непригодны для ведения хозяйства. Мой младший брат унаследует все, поэтому мои родители поставили меня перед выбором: выйти замуж за Кавендиша или пойти в гувернантки.
      – Вы собираетесь стать гувернанткой?
      – У меня нет выбора. Через месяц мне исполнится тридцать. Наша семья более не может содержать поместье. Как видите, выхода у меня нет.
      Констанс не сомневалась, что Виола искренна с ней. Подобное признание было бы для любого унизительным. Когда Констанс решалась на такой шаг, она никого не оповещала о полном крахе своего положения в обществе.
      – В данном случае, – продолжала Виола, – я скорее предпочту стать гувернанткой, чем решусь на брак без любви.
      Такой была ситуация. В этом была вся суть причины, почему Констанс должна была покинуть Гастингс-Хаус.
      – Представьте себе, – прошептала Виола, – что будет через пять лет. Сейчас я могу быть вежливой с Кавендишем, думая о Филипе, сравнивая их манеры, улыбки и как каждый из них держится в седле. Но если я выйду замуж за Кавендиша, мне кажется, я просто сойду с ума. Но тогда это будет уже не важно, я думаю. Потому, что, кажется, я уже продала свою душу.
      – Кримминз и Уокер, – вымолвила наконец Констанс.
      – Что вы сказали?
      – Я не знаю их имен, только фамилии, это те знакомые Джозефу джентльмены, которые сопровождали меня в Гастингс-Хаус после нападения бандитов.
      – О да! Кавендиш рассказывал мне об этом. Отлично, мисс Ллойд. Отлично. – Она сразу посерьезнела. – Кримминз и Уокер. Это хотя бы ниточка. Еще какие-нибудь имена?
      – Мисс Рэтботтом!
      – Зовите меня Виолой.
      – Виола, я должна быть искренней с вами. Я видела, как Филип смотрел на вас в Сандринхеме, да и здесь тоже. Я готова биться об заклад, что он так же сильно влюблен в вас, как и вы в него.
      – Вы шутите! – обрадовано воскликнула Виола, а в ее глазах были надежда и желание верить, что Констанс говорит искренне.
      – Я не шучу такими вещами.
      Виола судорожно вздохнула:
      – Господи, как хочется верить, что вы правы!
      – Браун.
      – Браун?
      – Да. Я только сейчас вспомнила еще одно имя, связанное с Джозефом. Мне кажется, что Кримминз и Уокер каким-то образом тоже связаны с Брауном, Джоном Брауном. Кто-то из них произнес это имя, когда мы ехали в экипаже в Гастингс-Хаус.
      – Джон Браун. Неужели это… – Виола умолкла. – Джон Браун? Он имеет какое-то отношение к Шотландии?
      – Думаю, да. Кучер экипажа, который должен был отвезти меня в Гастингс-Хаус, говорил о каком-то великане в шотландской юбке, с которым беседовал Джозеф, перед тем как заехать за мной.
      Виола смотрела на нее широко открытыми глазами:
      – Куда заехать?
      – В Каус, остров Уайт. Зачем вам это?
      – Каус. Не была ли королева в это время в Осборн-Хаусе?
      – Да, она была там. Виола, в чем дело?
      – Думаю, что смогу вам сказать, где сейчас Джозеф.
      – Где же? Пожалуйста, не скрывайте это от меня.
      – Я, видела «Дворцовый вестник». – Голос Виолы стал хриплым от волнения. – Королева собирается на отдых в Балморал, в Шотландию.
      – Какое отношение к этому имеет королева?
      – Дорогая мисс Ллойд, Джон Браун – ее личный слуга. Все, в чем замешан Джозеф Смит, так или иначе имеет отношение к королеве Англии.
      – К королеве Виктории? – Констанс вымолвила это с трудом. – Тот самый Джон Браун? Человек, о котором пишут памфлеты, а в журнале «Панч» печатают на него карикатуры?
      – Королеве Виктории, – подтвердила Виола! – Королева и Джон Браун.
      В эту минуту их собственные проблемы показались им просто ничтожными.
      Только в поезде, который вез ее в Шотландию по Лондонской северо-восточной линии, а затем в экипаже, направляющемся в Балморал, у Констанс наконец появилось достаточно времени, чтобы обо всем подумать. Но мысли ее сосредоточились лишь на эмоциональной стороне ее путешествия и опасениях того, что оно будет неудачным. Она думала, скоро ли хватятся ее в Гастингс-Хаусе и как к этому отнесутся – с облегчением или с тревогой. Наверное, будет и то и другое, решила она.
      С помощью Виолы она написала Филипу коротенькое письмо, всего несколько строк. Воспользовавшись своим бюро, чистой бумагой и новыми перьями, она поблагодарила его за все. Однако сообщала, что не любит его, тогда как он заслуживает большего. Она пришла к заключению, более того, она чувствовала, что он тоже не любит ее, и уверена, что очень скоро он познает счастье с любимой женщиной, с той, которая ответит ему любовью и будет любить его вечно.
      Последнюю фразу она добавила под диктовку Виолы и теперь, задним числом, поморщилась, ибо это все откровенно смахивало на мелодраму. Но ничего уже не изменишь.
      В поезде Констанс думала о старом герцоге и надеялась, что ее внезапный отъезд не заставит его волноваться. Она знала, что герцогиня будет слишком занята, пересчитывая серебряные ложки, проверяя ящики с драгоценностями, не пропало ли что вместе со сбежавшей невестой ее сына. Констанс оставила кольцо на видном месте на комоде, так что герцогиня сразу же с облегчением его увидит.
      Но больше всего Констанс думала о Джозефе.
      Это были действительно необычные для нее двадцать четыре часа.
      Все происходило с головокружительной быстротой. С той минуты как Виола появилась на пороге ее комнаты, земная ось словно накренилась.
      Как только они с Виолой примерно определили, кто такой Джон Браун, набросать план действий не составило, трудностей. Виола незаметно пробралась в отчий дом и, порывшись в разных местах, включая сумочку матери, спрятанную за бюстом королевы Анны, собрала пятьдесят фунтов. Она вернулась в Гастингс-Хаус с черного входа, неся одежду для путешествия, дорожную сумку и железнодорожное расписание.
      – Виола, – воскликнула растроганная Констанс. Вот уже двадцать минут как они называли друг друга только по имени. – Я даже не знаю, как смогу отблагодарить вас.
      – Пожалуйста, не надо, – ответила Виола, изучая расписание, а затем прямо посмотрела в лицо Констанс: – Чем скорее я отправлю вас отсюда, тем больше у меня шансов выйти замуж за того из братьев, который мне по душе.
      Улыбка сошла с лица Констанс.
      – Что мне делать?
      – Отправиться на поиски мужчины, которого вы любите.
      – Это же безумие!
      – Нет, отнюдь нет! – схватила ее за руку Виола. – Безумием будет мой брак с Кавендишем и ваш брак с Филипом.
      – Нет никакой гарантии в том, что я нужна Джозефу. Никакой.
      – Возможно. Как нет гарантии в том, что я буду нужна Филипу.
      – К тому же нет уверенности, что он в Балморале. Господи, если его не могут найти лондонские журналисты, какая у меня надежда на то, что я найду его?
      – Во-первых, моя дорогая Констанс, у вас гораздо более неотложная необходимость найти его, чем у журналистов, какими бы дерзкими и отчаянными они ни были. Вы ищете свою любовь, а это гораздо более мощный стимул для поисков, чем репортерская сенсация. Вы правы, мы не знаем, что ответит вам Смит, когда вы его найдете. Никаких гарантий здесь быть не может. Но я одно вам могу обещать: если вы не сделаете этого, вы будете чувствовать себя очень несчастной всю жизнь.
      Это была правда. Все, что говорила ей Виола, было сущей правдой. Но правильно ли будет таким образом искать свое счастье?
      – Я не уверена, что поступаю правильно, – призналась Констанс.
      Каким облегчением была для нее сейчас эта возможность поделиться с кем-то, облегчить душу. После миссис Уайтстоун у нее не было друзей.
      Нет. У нее не было друзей после Джозефа.
      – А какой еще есть путь? Ради Бога, Констанс, мы напрасно тратим время. Разве вы не понимаете, что если мы ничего не сделаем сейчас, то заплатим за это дорогую цену, став навсегда несчастными. И поделом нам, мы заслужим это наказание, если не попытаемся что-то сделать.
      – Я не уверена…
      – Возможно, вы не уверены, но зато я уверена. – Виола понизила голос. – Я что-нибудь придумаю, скажу, что вы у нас, что я пригласила вас осмотреть наше поместье Рэтботтом-Грейндж. За это время Филип получит ваше письмо и почувствует себя свободным. Я знаю Филипа, он подождет, прежде чем начнет искать вас. Он будет раздумывать и решать, что делать. Это заставит всех остальных бездействовать, а когда Филип соберется наконец искать вас, я не сомневаюсь, что он тут же начнет составлять план действий, а я тем временем сделаю все, чтобы отвлечь его от этого.
      – Что я смогу сказать ему? Если увижу…
      – Я полагаю, вы имеете в виду Смита?
      Констанс кивнула. Кровь бешено пульсировала, в висках. Все казалось совершенно невозможным.
      – Прежде всего вам надо отправиться в Шотландию, Констанс.
      – Но как я объясню свой внезапный приезд туда? «Здравствуйте, мистер Смит. Рада видеть вас. Я без разрешения посещаю королевские резиденции Великобритании и вот случайно оказалась здесь, сэр». Вы можете себе такое представить?
      – Вы будете достаточно долго трястись в вагоне поезда и придумаете что-нибудь более захватывающее и увлекательное. Но если в ближайшие минуты мы не доедем на станцию, все наши разговоры ничем не закончатся.
      – Как вы объясните ваше отсутствие, Виола?
      – Какое отсутствие? Дома будут уверены, что я здесь, а в Гастингс-Хаусе будут думать, что я дома. Я заплачу конюхам моего отца за то, чтобы они отвезли нас, и вернусь еще до того, как кому-нибудь взбредет в голову нас искать.
      – Мне страшно.
      – А не страшно выйти замуж за Филипа и провести всю жизнь под одной крышей с герцогиней?
      – Да. Это страшнее.
      – Отлично. Тогда в дорогу! – Сказав это, Виола защелкнула замок дорожной сумки. – А теперь решим главное: синяя шляпка или зеленая?
      Констанс не переставало удивлять то обстоятельство, что королевская семья Великобритании, считавшаяся одной из самых могущественных империй мира, предпочитала жить в замках, которые или причудливо странны, или подчеркнуто скромны.
      На первый взгляд Балморал напоминал ей Осборн-Хаус, весьма похожий на Сандринхем. Все замки были прочны и массивны. Чувствовалось, что, строя их, никто не помышлял о красоте, словно она могла умалить разумность и умеренность, которые превыше всего ценила и подчеркнуто выказывала королева Виктория.
      Из того, что Констанс довелось слышать о королеве, она узнала, что было время, когда вкусы ее были иными, фривольными и переменчивыми. Тогда она любила красивые и непрактичные вещи. Когда она вышла замуж за принца Альберта, тот привнес в ее жизнь германский взгляд на ценности, признавая лишь то, что практично и полезно. После его смерти королева превзошла своего мужа, создав некий маниакальный культ его вкусов, соизмеряя с ними все, что ни делалось в стране.
      Балморал был воплощением того, что одобрял в архитектуре принц Альберт, и построен по его плану: очередное смешение стилей, столь почитаемое в королевской семье. В этом замке сочетались самые разные стили. Если крыша замка была образцом чистой готики, то двери григорианские, а гостиная казалась копией приемной конторы в Уимблдоне.
      Но не только архитектурой поражал замок своих гостей. Он славился праздниками на свежем воздухе, пешими и конными прогулками, охотой, застольями и прочим не менее известных горных курортов. Многим это напоминало пейзанские забавы Марии Антуанетты, изображавшей в Малом Трианоне пастушку. Гостей побуждали ходить в местную церковь, чтобы послушать слово Божье и постоять рядом с простыми и добропорядочными прихожанами, им показывали, как доят тучных коров. По вечерам у пылающего камина с неизменным пафосом читали Роберта Бернса и сэра Вальтера Скотта. Гостей поощряли одеваться в национальные костюмы. Мужчины облачались в клетчатые короткие юбки, невзирая на отвислые животы, и открывали взору голые ноги, какими бы костлявыми и уродливыми они ни были. Женщины щеголяли в юбках в складку из клетчатой шотландки и парижских шляпках последней моды. Каждый, уезжая из Балморала, должен был чувствовать себя не только отдохнувшим, но и очистившимся от скверны.
      Однако большинство покидало королевскую резиденцию, испытывая ломоту в суставах от сырости, ибо королева не считала нужным поддерживать огонь в каминах в течение всего дня, неудовлетворенными и измученными скукой, царящей при дворе. Недаром многие ядовито окрестили замок Балморал «Балморалью», а принц Уэльский просто ненавидел его.
      Для него он был не только средоточием скуки: там жил ненавистный ему, а может, и всей Англии человек, считающий Балморал своей вотчиной.
      Этого человека звали Джон Браун.
      Именно с ним спешила встретиться Констанс, желая хоть что-нибудь узнать о Джозефе.
      Кучер нанятого экипажа высадил ее на дороге, ведущей в Балморал. Ему это было не в новинку. Он решил, что Констанс еще одна леди, пожаловавшая с визитом в королевский замок, или же фрейлина королевы. Она расплатилась, и кучер уехал, несколько озадаченный тем, что она не подъехала к воротам замка, а решила остальную часть пути пройти пешком.
      С глубоким вздохом Констанс подхватила свой саквояж, подарок Виолы. Ведерко герцога, но уже без кекса, она тоже взяла с собой на счастье.
      Шагая по неровной каменистой дороге, она вдруг подумала, что еще никогда ей не было так нужно это везение, как сейчас.

      Наконец она увидела Балморал. Уставшая от трудной каменистой дороги, Констанс отмахивалась от мошек, которые казались ей гигантскими, как млекопитающие, и все еще не знала, что будет делать дальше. В сущности, она никогда не думала, что осмелится зайти так далеко и что по дороге никто ее не остановит – ни королевская стража, ни тайные агенты, прячущиеся в кустах. Насколько она могла теперь судить, замок охраняли из рук вон плохо. Ей встречались садовники с граблями. Вежливо здороваясь, они прикладывали пальцы к голове. Женщины с ведрами или корзинами приветствовали ее широкими улыбками на обветренных лицах. Здесь не было солдат, как в Осборн-Хаусе. Балморал был похож скорее на большое поместье, чем на резиденцию самой могущественной королевы в Европе.