Ричмонд, Виргиния
       Август 1865 года
 
      Жара была изнуряющей. Юная Констанс Ллойд то и дело промокала виски стареньким, но безукоризненно чистым носовым платочком. С запястья ее руки свисала сумочка на шнурке со скудным содержимым – несколько долларов. Она не рискнула оставить их в пансионе сестер Смизерс даже на то короткое время, которое ей понадобится, чтобы побывать на почте. Какими бы милыми ни быта эти старушки и их респектабельные постояльцы, Констанс не была такой простодушной, чтобы оставить что-либо стоящее из вещей без присмотра. Если бы она позволила себе подобную беспечность, то просто не выжила бы в последние четыре года.
      Проехавшая по немощеной улице повозка подняла такое облако пыли, что Констанс пришлось остановиться, закрыв глаза.
      Неужели в ее родном Ричмонде всегда такая жара?
      – Добрый день, мисс Ллойд.
      Констанс открыла глаза и увидела перед собой худое, изможденное лицо мистера Брюса. Он почтительно коснулся полей своей шляпы. Ровесник ее отца, мистер Брюс совсем недавно вернулся из действующей армии конфедератов. Он добирался домой в Ричмонд не один месяц.
      – Добрый день, мистер Брюс, – улыбнулась Констанс, вспомнив, как несколько лет назад он, дородный господин, приезжая на плантацию к Ллойдам, неизменно угощал ее лакричным леденцом.
      – Вам тоже жарковато, не так ли? – Лицо мистера Брюса было в красных пятнах, а редкие пряди седых волос прилипли к голове.
      – Нет, мне не жарко, – ответила она вполне искренне. – Вот почему я направляюсь в южную часть города на почту. Надеюсь, там меньше пронизывающих сквозняков.
      Мистер Брюс, оценив шутку, засмеялся коротким, похожим на кудахтанье смешком, перешедшим в кашель. Констанс сделала вид, что не заметила старческого кашля мистера Брюса, а тот снова дотронулся пальцами до шляпы, а затем, подняв их вверх, как бы отсалютовал ей и двинулся дальше.
      Как странно встречаться с теми, кого когда-то знала, подумала она. Теперь все, кого она помнила, кажутся незнакомыми.
      Их разделили испытания, которые, казалось, должны были всех объединять. Сначала поражение конфедератов сблизило их. Но по мере того как недели превращались в месяцы, обвинения, недоверие или просто страх перед будущим неузнаваемо меняли людей. Повседневные житейские невзгоды заставляли порой многих воспринимать в искаженном виде самые незначительные и обыденные факты. Патриотические лозунги и речи сменились подозрительностью, взаимными обвинениями и упреками в симпатиях к янки. Вместо того чтобы постараться налаживать жизнь, многие увязли в прошлом, в воспоминаниях и разговорах о том, как могло бы все сложиться иначе, если бы, если бы… Единственными, кто оставался вне упрека и подозрения, были герои, погибшие на поле брани. Лишь им был уготован покой. Взгляд Констанс остановился на уцелевших в городе зданиях. Их было всего два: городская мэрия и здание Конфедерации. Они, как всегда, гордо высились, окруженные уцелевшими стенами и остовами других разрушенных домов города, который некогда назывался Ричмондом. На крышах этих двух не тронутых войной зданий в августовском зное уверенно держались на прочных древках два американских флага. Вид их был непривычен для глаза Констанс.
      Было ли еще когда-нибудь так жарко в Ричмонде?
      Вот и почта. Констанс не знала этих трех молодых солдат, которые посторонились, чтобы дать ей пройти, и пробормотали что-то вроде приветствия. То, что она не знала их, не имело уже никакого отношения ни к победе юнионистов, ни к какой-нибудь старой неприязни. У нее не осталось сил на подобные чувства. Более того, она понимала, что уже покорилась переменам, которые произошли в ее жизни, и теперь в Ричмонде не каждый встречный ей друг.
      Совсем недавно ее бы осудили в ричмондском обществе, если бы она появилась в городе без сопровождения. Уэйд Коуэн, увидев, как она идет по шумной улице, был бы вне себя от гнева. Но Уэйд, ее жених, вот уже четыре месяца как умер.
      Хотя они и не видели друг друга два года, между ними в результате обмена гневными и страстными письмами был заключен уговор, что они поженятся, как только кончится война. Но в последнее время Констанс мучили сомнения, что Уэйд, которого она знала с детства, по-настоящему не любит ее как женщину. Но теперь все это уже не имело значения. В тот день, когда было объявлено перемирие, Уэйд, который никогда не был хорошим воякой, был убит, неожиданно оказавшись участником атаки на группу солдат-федералов, расположившихся на отдых.
      Его похоронили как героя, как последнего убитого солдата-конфедерата только что закончившейся войны. По крайней мере, такие слова были высечены на надгробном камне. Констанс узнала настоящую правду о его гибели от одного из офицеров его взвода: бедняга Уэйд просто не справился с лошадью, которая вдруг понесла. Когда он понял, что мчится прямо на ошеломленных янки, перед ним стал выбор, и он его сделал: лучше геройски погибнуть, атакуя неприятеля, чем навечно остаться посмешищем. Поэтому в последнюю минуту, так и не сумев сладить с лошадью, он выхватил шпагу и стал размахивать ею скорее для равновесия, для того, чтобы удержаться в седле.
      Солдаты кричали ему, чтобы он попридержал лошадь, а когда стало ясно, что такого не остановишь, один из них выстрелил и попал Уэйду в голову. Один только выстрел. Солдат, убивший Уэйда, написал Констанс письмо о геройской храбрости ее жениха, и все считали, что он очень сожалел о своем роковом выстреле.
      На почте, как всегда, была длинная очередь, Констанс иного и не ожидала, поэтому не расстроилась. Люди не теряли надежды, что о них вспомнит кто-либо из дальних родственников на Севере и пришлет хотя бы деньги. Жители штата Виргиния, которые прежде заявляли, что не хотят иметь ничего общего с Севером, теперь писали отчаянные письма, прося денег в долг, напоминая далеким двоюродным сестрам и братьям, благодаря бракам оказавшимся в Нью-Йорке, Огайо или Вермонте, о святости кровных связей.
      Очередь тянулась к единственному почтовому клерку, который чаще всего отрицательно мотал головой на просьбы отправить письмо без марки, взглянуть, не пришла ли наконец посылка, которая обязательно, да-да, обязательно должна прийти.
      – Бедная мисс Ллойд.
      Это не было приветствием. Просто кто-то стоявший за ней произнес это как общеизвестный факт.
      – Да, бедная мисс Ллойд, – согласился еще кто-то из женщин.
      Констанс и виду не подала, что она все слышала, привыкнув к соболезнованиям и сокрушенному шепоту за своей спиной тех, кто знал ее и жалел. Казалось невероятным, что после четырех лет войны, жестоких и трагических смертей и болезней, моральных потрясений, деградации и всеобщей трагедии, какой не знал еще мир, судьба восемнадцатилетней Констанс Ллойд заслуживала особого сочувствия даже тех, у кого, как принято говорить, нет сердца.
      Это верно, что у нее умер отец, заболевший пневмонией сразу же, как только был призван в армию конфедератов. Вскоре умерла мать от болезни, которая была посерьезнее простой простуды.
      Когда на плантации произошел пожар, слуг, или рабов, как их называли федералы, осталось так немного, что они могли лишь беспомощно глядеть, как догорал дом.
      Гибель Уэйда была последним ударом, хотя к этому времени Констанс почти окаменела от тяжести потерь. Война всем принесла страдания, не было человека, которого она не задела. Но судьба Констанс, чье взросление совпало с годами войны и разрушений, почему-то вызывала всеобщее внимание и сочувствие.
      Это становилось невыносимым. Она нигде не могла спрятаться, обрести покой, избежать этих скорбных лиц и полных жалости глаз.
      – …а потом погиб ее дорогой жених Уэйд Коуэн…
      Она так судорожно сжала тесемки сумочки, что побелели костяшки пальцев на руках.
      – …и умерла мать. Вы, надеюсь, помните ее мать? Я видела ее на балу. В Виргинии еще не знали таких красавиц. Она англичанка, вы об этом знали? Она из Англии.
      Женские голоса становились все громче. Они живо обсуждали Констанс, дом с мраморными колоннами, где она выросла, ее отца, добропорядочного семьянина, и столь же превозносили добродетели ее матери, привезенной сюда почти нищей, в юбке в заплатах.
      Констанс хотелось кричать, и она с трудом сдерживала себя. С каким бы удовольствием она повернулась к этим старым наседкам и колотила бы по их глупым головам своей сумочкой. Или напомнила бы миссис Уизерспун, как ее сынок-любимчик продал фамильное серебро, чтобы купить виски у янки.
      Но Констанс покорно подвинулась в очереди.
      – Мисс Ллойд, – приветствовал ее почтовый клерк, как только она достигла окошка. – Вам письмо.
      Кажется, сам клерк почувствовал облегчение, что наконец-то можно что-то кому-то вручить. Он порылся на полках и протянул девушке изрядно измятый конверт.
      – Письмо из Англии, – громко произнес он.
      Воцарилась тишина. Все молча глядели, как Констанс взяла в руки долгожданное письмо. Она не помнила, куда девались ее видавшие виды единственные перчатки. Констанс отошла от окошка.
      Руки ее дрожали: «Господи, прошу тебя…» – прошептали ее губы. И тут она вспомнила, что давно уже не молилась.
      Поддев пальцем край конверта, она осторожно распечатала его, продолжая шептать, моля Бога: «Пожалуйста…»
      Да, это было то письмо, которого она ждала. Она обратилась к кузине своей матери с просьбой подыскать место гувернантки в английской семье. Это была последняя надежда Констанс, последняя попытка как-то устроить свою жизнь. В случае отказа ей больше не на кого было надеяться.
      Отойдя в угол, Констанс, хотя и знала, что это не поможет ей оказаться в полном одиночестве, все же решила прочитать письмо сейчас и здесь, а не в тесной комнатушке пансиона сестер Смизерс. Она держала в руках свое будущее.
      Сделав глубокий вдох, она осторожно извлекла из конверта письмо и, повернувшись поближе к свету, вытащила первую из многочисленных, как ей показалось, страниц.
 
       Моя дорогая Констанс!
       Мы рады сообщить, что для тебя есть место здесь, в Англии. Приезжай как можно скорее. Посылаем тебе билет в один конец…
 
      Это все, что она могла прочесть, прежде чем слезы совсем затуманили глаза. Зажав рукой рот, она не смогла, однако, остановить душивших ее рыданий.
      Она спасена.
      Прежде чем покинуть почту, Констанс наконец облегчила свою душу слезами. Они щедро катились по ее щекам. Давно она так не плакала. Но ничего, теперь это уже не столь важно. Главное – она была спасена.
      – Бедная мисс Ллойд. Она снова получила плохое известие, – сокрушенно заметила миссис Уизерспун, когда Констанс, споткнувшись о мусорный бак и торопливо и смущенно извинившись, наконец выбежала на улицу. – Несчастнее этой бедной девушки, должно быть, нет никого на свете.

       Каус, остров Уайт, Англия
       Август 1874 года
 
      – Боже мой, мисс Ллойд! Как вам повезло! Не представляете, как я вам завидую! Найдется ли на свете кто-нибудь счастливее вас?
      Констанс улыбнулась, держа фату над головой.
      – Сомневаюсь, так ли это, Мелоди. Очень сомневаюсь. Но в свои двадцать семь я действительно перестану быть той, кем была последние десять лет.
      – Вы не представляете, как все вам завидуют. Это был ваш бал. Кто получил великолепные призы, кто танцевал с принцем Уэльским три вальса подряд, кому сын герцога сделал предложение? Моей гувернантке, подумать только! Право, мисс Ллойд, если бы я не любила вас так сильно, то от зависти просто возненавидела бы.
      Констанс, собиравшаяся было ответить своей бывшей подопечной, промолчала, увидев ее лицо.
      – О, Мелоди, – тихонько вздохнула она, – я сама этому не верю.
      Ласковый ветерок с моря шевелил занавески в комнате Констанс. Казалось невероятным, что спустя девять лет пребывания в доме миссис Уайтстоун в качестве гувернантки, а потом и ее компаньонки, она всего через неделю покинет его, чтобы присоединиться к своему жениху и его семье в их родовом поместье. Он в любой день может приехать за ней в карете своего отца с фамильными гербами на дверцах, чтобы отвезти в новый дом.
      Он будет для них временным пристанищем, разумеется, ибо, когда они поженятся, ее муж обязательно захочет, чтобы они жили отдельно. Может быть, даже в Лондоне. Возможно, у ее жениха есть и другие планы, которыми он пока не поделился с ней: их помолвка произошла так внезапно.
      Ее жених. Это слово звучало теперь совсем иначе, чем тогда, когда она была помолвлена, – во время войны. Уэйд казался таким еще юнцом, возможно, потому, что она знала его с малых лет, когда он был веснушчатым мальчиком со щербинкой на переднем зубе.
      Теперь слово «жених» было окружено таинственностью и полно сюрпризов и романтики.
      – О, мисс Ллойд, пожалуйста, расскажите мне всю эту историю с самого начала.
      Мелоди Уайтстоун, вздохнув, подперла ладонями свое хорошенькое личико. Она была красива, и, несмотря на все усилия Констанс побороть в ней излишнее сознание этого, Мелоди отлично знала, что хороша собою, и, к несчастью, научилась злоупотреблять этим. Ее миловидность была своеобразной, какая бывает у полноватых девушек. Девушка напоминала Констанс пухлого купидона с розовыми щечками и золотыми кудряшками.
      Сама Констанс была полной противоположностью этому типу. Она была высокого роста – многие считали, что излишне высока, – и темноволоса. Рост выше пяти с половиной футов до сих пор был для нее, как для гувернантки, скорее достоинством, чем недостатком. Лишь недавно, танцуя с несколько полноватым и приземистым наследным принцем, она устыдилась своего роста и испытала смущение: чтобы встретиться взглядом с маленькими, навыкате глазками его светлости, она вынуждена была опускать свои глаза вниз, да еще и стараться делать это незаметно, хотя, безусловно, все это заметили.
      Очень темные, как вороново крыло, волосы и светлые голубые глаза выделяли Констанс и были предметом интереса соседей Уайтстоунов, а также любопытных на балу. Она сама заметила, что в короткий летний сезон в Каусе она обращает на себя внимание приезжей знати. Впервые это случилось, когда она помогла леди Монтклэр, чья лошадь вдруг понесла.
      Тогда Констанс в своем неизменном сером платье гувернантки, украшенном у горла живой лавровой веточкой, сумела перехватить лошадь, взять ее под уздцы, а затем быстро успокоить расхныкавшуюся леди Монтклэр.
      За проявленную храбрость лорд Монтклэр преподнес Констанс бокал шерри. Девушка вежливо отказалась и очаровала всех своим приятным американским акцентом, обратив на себя всеобщее внимание. Необычная красота этой девушки, ее умение обращаться с лошадьми – поистине неожиданные качества для заурядной гувернантки – заставили многих гостей, не постеснявшись, вслух заметить, что мисс Ллойд вовсе не похожа на этих диких аборигенов Америки.
      Темные густые и блестящие волосы так редко сочетаются с глазами цвета чистой бирюзы. Поэтому кто-то вздумал распространить слух, что ее дед был индейским воином, то ли племени чероки, то ли мохок, и он снял скальп с собственной жены, английской красавицы, после того как та родила ему дочь, ставшую потом матерью Констанс. Индейский воин хотел, конечно, сына, а скальпирование жены было заслуженным наказанием разочарованного воина. Подобные ужасные вещи – обычное явление в Америке, считали сплетники.
      Констанс не пыталась опровергать досужие домыслы. Это вполне могла позволить себе какая-то гувернантка. Тут даже было свое преимущество. Когда дети были совсем маленькими, они слушались ее из одного только страха, что она в любой момент может превратиться в дикарку. Констанс пользовалась этим и не опровергала нелепую легенду. А когда они вели себя плохо, то делала вид, что внимательно присматривается к их головкам, как бы примериваясь, как поудобнее скальпировать их.
      Бесполезно было кого-либо убеждать в том, что ее родители были уроженцами Лондона, а самой варварской привычкой ее отца было есть горошек с ножа.
      – Пожалуйста, мисс Ллойд, о пожалуйста, расскажите, что произошло в тот вечер после бала? – настаивала Мелоди.
      – Ты же сама там была, Мелоди, – смеялась Констанс, аккуратно складывая фату.
      Ее прислала мать жениха, возможно, это была фата, в которой она сама венчалась с герцогом.
      – Ты видела больше, чем я, ибо ты была зрителем. А я была в самом центре действия. Мне не удалось увидеть конца.
      Мелоди бросилась на кровать и перевернулась на спину, прижав к себе кружевную подушку.
      – Была какая-то суматоха, я едва смогла что-либо разглядеть. Но я сразу поняла, мисс Ллойд, что этот вечер будет особенным, когда увидела, как вы спускаетесь по лестнице в платье моей матери.
      – Это было так великодушно с ее стороны – не только позволить мне быть на балу, но и дать мне одно из своих платьев.
      Сколько пришлось трудиться ей и Гарриет, и даже Мелоди, чтобы удлинить подол и корсаж, кое-где что-то добавить. Результаты этих трудов поразили не только самих творцов, но и всех, кто увидел платье – воздушное, прекрасно сочетающее нежно-розовые и бледно-желтые тона, с дерзким декольте, подчеркивающим удивительную белизну обнаженных плеч Констанс. Ее густые черные волосы были переплетены розовыми лентами, и блеск прядей соперничал с блеском атласа. Никогда еще никто так не наряжал гувернантку.
      Это был прощальный жест, последний дар доброты от щедрой Гарриет Уайтстоун. После смерти капитана Уайтстоуна несколько лет назад семейные доходы резко упали, а после того, как Мелоди впервые вышла в свет, стало ясно, что Констанс должна искать себе новое место. Миссис Уайтстоун не могла позволить себе роскошь оставить гувернантку при трех взрослых детях, да и сама Констанс не собиралась здесь задерживаться.
      Поэтому миссис Уайтстоун включила имя Констанс в список приглашенных на бал королевского эскадрона в яхт-клубе. Имя покойного капитана все еще кое-что значило в военно-морских кругах. Репутацию ему создали скорее заслуги, чем состояние. Конечно, было неслыханной дерзостью приглашать на весьма престижный бал гувернантку, обычно самую неприметную фигуру в доме. Но Гарриет Уайтстоун была уверена, что Констанс достойно поведет себя и оправдает ее доверие. В конце концов, до того как Гражданская война сделала ее нищей, о состоянии семьи Ллойдов было известно в Англии, а у самих Ллойдов была всегда безупречная репутация.
      Мелоди закрыла глаза, припоминая тот вечер.
      – Вы спустились с лестницы, и первым громко охнул Майлс. Вы слышали, мисс Ллойд?
      – Как могла я не услышать? – улыбнулась Констанс. – Я испугалась, что у него снова начался приступ икоты. Помнишь, какие у него были приступы в детстве?
      – Я уже забыла. Вы всегда ему нравились, мисс Ллойд. Он мог бы тоже оказаться вместе с нами на вашем попечении, но он был всего на пять лет моложе вас.
      – О чем мистер Майлс любит с удовольствием сообщать всем при каждом удобном случае, – со смехом заметила Констанс.
      – Мисс Ллойд, вы когда-нибудь видели его раньше?
      – Майлса? Ну конечно же! – Маленькая ямочка, появившаяся на ее подбородке, говорила тем, кто ее знал, что Констанс хочет сдержать улыбку.
      – Нет, я имею в виду того, другого, вашего жениха.
      Констанс промолчала, решая про себя, следует ли рассказывать юной Мелоди всю правду. Констанс, в сущности, всегда чувствовала присутствие Филипа Сирила Сент-Джона Артура Альберта Гастингса, второго сына достопочтенного герцога Боллсбриджа. Последние семь лет она неоднократно видела, как он проезжал мимо дома Уайтстоунов, чтобы провести две недели в Каусе, когда здесь начинался летний сезон. Он сидел на отличной лошади, в безукоризненном модном костюме для верховой езды. Короче говоря, он был великолепен.
      Констанс никогда не произносила его имя вслух. Он был ее тайной мечтой, фантазией, рожденной ее воображением, которую она берегла и пестовала в долгие часы в школьной комнате или в своей комнатке в доме. Дождь стучал в окно, летний сезон кончался, шли недели, месяцы, заканчивался год, и снова наступал день, когда неотразимый лорд Гастингс – царственная осанка, орлиный профиль, светлые волосы, растрепанные морским ветром, – опять проезжал мимо дома, где она служила гувернанткой.
      Однажды ей показалось, что он вдруг повернулся и посмотрел в ее сторону, привлеченный, должно быть, пением птиц в кустарнике перед домом, но его взгляд не остановился на ней. В тот день, как всегда, на ней было заурядное серое платье гувернантки, которое делало ее почти незаметной, какой она и была для светского общества. У воротника, как всегда, была приколота веточка живого лавра. Она привыкла к этому украшению еще со времен войны, когда драгоценности были далеким, забытым воспоминанием, а душистая свежая веточка не только украшала ее скромный туалет, но и напоминала о победе, которая обязательно придет.
      Лорд Гастингс – имя его она узнала от местного кузнеца – предпочитал темно-зеленый с черным костюм для верховой езды, а на его до блеска начищенных сапогах играли солнечные блики.
      Он даже не видел ее. Да и кто замечал скромную, хлопотливую Констанс Ллойд, снующую где-то в доме.
      Но когда она танцевала с принцем Уэльским, он обратил на нее внимание. Тогда все вдруг рассмотрели Констанс Ллойд. В течение какого-то часа все переменилось.
      – Позвольте, ваше высочество.
      Это были его первые слова, которые она услышала. Он стоял перед принцем с официальным поклоном и легкой улыбкой на губах. Принц рассмеялся и что-то сказал, но его слов она не смогла расслышать, потому что уже кружилась в вальсе с Филипом Сирилом Сент-Джоном Артуром Гастингсом, вторым сыном герцога Боллсбриджа.
      – Мы раньше встречались?
      Это были первые слова Филипа, обращенные к ней. Констанс улыбнулась и отрицательно покачала головой, глядя ему в лицо. От него слабо пахло коньяком и сигарами; это не был неприятный запах, и он не портил его.
      Они отошли в сторону освежиться пуншем. Согнув руку, он позволил ей опереться о свой локоть. Вечер был промозглым и туманным, они беседовали о его доме, титуле и планах, о его надеждах быть избранным в парламент, в палату общин, где у Боллсбриджей всегда было место.
      Как второй сын, он не может наследовать место в палате лордов. Со временем это сделает старший брат, который унаследует и все поместье. Филип не испытывал никакой горечи от своего положения, такие вещи его, казалось, не беспокоили, кроме каких-либо трагедий в семье. У него всегда будет роль второго сына, так сказать, запасного, на всякий случай родившегося после главного наследника.
      Еще одной чертой Филипа было полное отсутствие любопытства к ее прошлому. По крайней мере он совершенно не интересовался обстоятельствами ее жизни до первого вальса. Правда, он однажды спросил у нее, американка ли она, и она ответила утвердительно.
      Тогда он поинтересовался, из какой части страны, и она стала рассказывать ему о штате Виргиния, о плантации отца и их доме, какими они были много лет назад, но он, слушая, смотрел вдаль на океан, а спустя какое-то время попросил у нее разрешения закурить сигару.
      Когда это было в последний раз, пыталась вспомнить Констанс, чтобы джентльмен спрашивал у нее разрешения что-то сделать? Конечно, курить в обществе леди было нарушением строгих правил этикета. Но Филип был английским лордом, а она всего лишь американкой-воспитательницей, и его просьба показалась ей проявлением благородства.
      После бала они возвращались в экипаже, нанятом Уайтстоунами. Это было приятным отвлечением, коротким отдыхом перед встречей с реальностью. Мелоди Уайтстоун не закрывала рта, переполненная впечатлениями, миссис Уайтстоун с улыбкой поглядывала на Констанс, а той все еще казалось, что она слышит легкий запах виски и сигар, исходящий от чужих перчаток на ее руках, из складок веера, который одолжила ей хозяйка.
      Утром Констанс собрала свои вещи, написала письмо своим новым хозяевам в Бате, сообщив, когда приедет. Она направлялась в молодую семью, имевшую четырех детей и ждущую пятого. Когда она закончила свои сборы, ее навестил лорд Гастингс, на этот раз в красном сюртуке. Гарриет Уайтстоун, которой едва минуло сорок, будучи романтической особой, уговорила Констанс отложить отъезд до прибытия Милисент, старшей дочери Гарриет, вышедшей замуж за некоего мистера Фармена из Ньюкасла. Та наконец собралась навестить отчий дом.
      Разумеется, Гарриет просто хотела дать молодому сыну герцога возможность ближе познакомиться с мисс Ллойд. И через четыре дня с разрешения матери Филип сделал Констанс предложение.
      Все казалось сном, какой-то сказкой, которая по магическому велению свыше стала реальностью.
      Стоит ли ей говорить Мелоди или даже будущему мужу о том, что она давно тайно наблюдала за ним? Она взглянула на Мелоди, но глаза ее затуманили собственные мечты. Возможно, лучше промолчать и держать в себе правду о том, что она давно знала Филипа, прежде чем встретилась с ним.
      В дверь комнаты тихонько постучали, и, не дожидаясь ответа, вошла Гарриет.
      – Вот вы где обе, – промолвила она, улыбаясь.
      Прошло четыре года после смерти капитана Уайтстоуна, а она все еще носила траур, что-то серое с янтарным, и символическую брошь, сделанную из волос мужа: косичка в золотом кольце.
      Траур королевы Виктории длился более десяти лет, и это позволило Гарриет тоже стать надолго печальной, но со вкусом одевающейся вдовой – не столько из-за желания носить траур, а скорее из соображений экономии. Можно было носить одну и ту же одежду, и у соседей не было повода осуждать ее, что они непременно бы сделали в другом случае.
      – Миссис Уайтстоун, – испуганно вскочила Констанс.
      Это заставило Гарриет весело рассмеяться.
      – Моя дорогая! Ты сознаешь, что через месяц ты станешь леди Филип Гастингс? Пожалуйста, позволь мне привыкнуть к тому, что теперь я буду вскакивать каждый раз, когда ты будешь входить!
      – Мама, правда, это самая романтическая история на свете! – вздохнула Мелоди.
      – Да, Мелоди, ты права. Вот письмо из Гастингс-Хауса. Я хотела как можно скорее вручить его тебе, Констанс.
      Гарриет протянула девушке письмо. Констанс какое-то время испуганно смотрела на незнакомый почерк – он был мелким и очень аккуратным. Констанс решила, что письмо, должно быть, от матери Филипа.
      – Позвольте, я прочту его сейчас же, – промолвила она, не заметив, как Гарриет лукаво подмигнула дочери, прежде чем кивком дать согласие Констанс читать в их присутствии.
      Распечатав письмо, девушка убедилась, что оно было от Филипа.
      – Странно, – пробормотала она, еще не начиная читать.
      – Что-то не так? – Гарриет была хорошо воспитанным человеком, чтобы не заглядывать ей через плечо, и потому не подошла к Констанс.
      – Я никогда не видела почерка Филипа.
      – У него очень аккуратный почерк, – заметила Гарриет, пряча улыбку. – Я думаю, тебе многое еще предстоит узнать о своем будущем муже. Пойдем, Мелоди. Дадим мисс Ллойд отдохнуть от нас.
      Но Констанс движением руки остановила их.
      – О Господи! – нахмурила она брови, читая дальше.
      – Я надеюсь, никаких плохих новостей? – удивилась Гарриет.
      – Нет-нет. Только это несколько странно. Филип не сможет сам привезти меня в Гастингс-Хаус.
      – Да?
      – Он не сможет этого сделать. Его мать считает, что ему лучше уделить больше времени выборам, а не тратить целых четыре дня на то, чтобы ездить за мной. – Констанс огорченно заморгала, а затем тряхнула головой. – Думаю, она права. Филип все эти годы жил в Лондоне, в Боллсбридже знают только его имя, а не его самого.
      – Целых четыре дня, – растерянно промолвила Гарриет, склонив голову набок. – Но если ехать поездом, уйдет гораздо меньше времени.
      – Судя по этому письму, герцогиня не доверяет железным дорогам. – Констанс покачала головой. – Она считает, что железные дороги – это что-то противоестественное и не от Бога. Поэтому она хочет, чтобы я приехала в карете.
      – О, какая жалость! – Мелоди сочувственно коснулась руки Констанс. – Я так надеялась, что снова увижу бесподобного лорда Гастингса. Ты помнишь, мама, какой благородный, просто царственный у него профиль, правда, мисс Ллойд? Я уверена, что вы заметили, какой точеный нос у вашего будущего мужа.
      – Да, заметила, – улыбнулась Констанс и пошутила: – И он так мило смотрится на его лице, удачно посаженный между глазами и как раз над ртом.
      Гарриет улыбнулась и нежно обняла Констанс.
      – Ты не представляешь, дорогая, как мне будет не хватать тебя. Я завидую всем, кто живет в Гастингс-Хаусе.
      – До тех пор, пока они не знают, что их ждет, миссис Уайтстоун. – Констанс тоже крепко обняла ее.
      – Но, мисс Ллойд, – Мелоди направилась к двери, – как вы попадете в Гастингс-Хаус, если лорд не может сопровождать вас? Кто же будет вас охранять? Боже, столько всяких историй рассказывают, да и я читала о том, как опасны дороги ночью: везде разбойники, убийцы под каждым деревом. Теперь дороги чуть опустели из-за того, что есть поезда. Вы не можете одна ехать!
      – Конечно, не могу. И что самое странное во всем этом – это то, что он посылает за мной своего школьного друга. Сейчас скажу… – Она заглянула в письмо. – Вот. Он пишет, что это его самый близкий друг по школе и Оксфорду. Его зовут мистер Джозеф Смит.
      – Джозеф Смит? – Мелоди нахмурила лоб, но потом испугалась, что это может привести к морщинам, и тут же расслабилась. – Такое примитивное имя. Не думаю, что он какой-нибудь известный человек, и конечно же, не аристократ. Он, наверное, просто никто.
      – Мисс Уайтстоун, вам, оказывается, присущ чудовищный снобизм, – упрекнула дочь Гарриет. – Я должна серьезно поговорить с твоей гувернанткой на сей счет.
      Смеясь, все трое покинули комнату и спустились вниз, где их уже ждал чай.
 
      – Чего только мне не приходилось делать ради тебя, Гастингс, – пробормотал Джозеф Смит, отпивая еще глоток виски.
      Филип незаметно поднял палец и посмотрел на безукоризненно одетого официанта, который тут же молча поставил графин на красного дерева полированный столик между двумя креслами, обитыми кожей, в которых сидели друзья. Шум Лондона, крики мальчишек – уличных торговцев, грохот повозок едва долетали сюда на тихую Пэл-Мэл и еще меньше за толстые стены и тяжелые портьеры клуба. Тот, кто бывал в Лондоне, знает, что это оплот аристократизма в городе, исключая Мальборо-Хаус принца Уэльского. Разумеется, за Мальборо-Хаусом утвердилась слава самого изысканного дома в Лондоне, а значит, и во всем мире.
      Филип надеялся, что однажды он будет гостем в доме его величества принца. Он заметил, как блеснул тот особый знакомый огонек в глазах принца, когда он танцевал с мисс Ллойд. Это означало, что любому, кто окажется связанным с мисс Ллойд, доступ в дом будущего короля Англии будет открыт. Как только девушка станет его женой, он войдет в круг тех, кого принимают в Мальборо-Хаусе. Этот день уже близок. Возможно, Филипу окажут честь, и он тоже станет членом Мальборо-клуба, этой неприступной цитадели королевского наследника, находящейся по соседству с Мальборо-Хаусом.
      Филип улыбался своему другу, безнадежному старомодному простаку Джозефу Смиту.
      – Ну же, Смит, соглашайся. Это отнимет у тебя всего каких-нибудь четыре дня, чтобы привезти ее в Гастингс-Хаус. К тому же я знаю, что тебе надо обязательно наведаться на твою новую фабрику. Где она?
      – Во всяком случае, не по соседству с островом Уайт. Черт возьми, Филип, почему ты не выбрал себе жену в Лондоне и не сэкономил бы и свое и мое время?
      Филип понимал досаду своего друга. Когда Джозеф сердился, его оксфордский акцент уступал место певучим ритмам родного валлийского. Филип так никогда и не узнал, в каком городе родился его друг. Знал только, что название города очень длинное и в нем мало гласных. Филип с удовольствием переменил тему разговора:
      – Она же станет твоей невестой. Ты сам должен поехать за ней, а не посылать меня. Ты это знаешь, разве не так? – Джозеф еще плеснул себе виски.
      – Мать требует, чтобы я остался здесь. – Филип вдруг стал внимательно разглядывать свои ногти, словно искал на них многозначительные знаки.
      – Расскажи мне подробнее о ней, Гастингс. Все, что я знаю, – это то, что она американка из хорошей семьи. Вот и все, что ты мне сказал. Из какой она части Америки?
      – Из восточной, кажется. Ты слышал, что Рендольф Черчилль в Лондоне? Мне надо поговорить с ним относительно его женитьбы на американке. Возможно, его жена даже знает мою невесту. Они обе американки, понимаешь?
      – Старый добрый Крыжовник, – улыбнулся Джозеф, вспомнив школьное прозвище их юного друга Черчилля.
      У того в Итоне была не лучшая репутация. Даже тот, кто окончил школу недавно, был наслышан о том, что он мошенник и плут. Ему не прочили блестящего будущего и хорошей карьеры, ибо считали, что он и далее будет позорить великое прошлое своей знаменитой семьи.
      – Ты ее помнишь, Джозеф. Это бывшая Дженни Джером, дочь Леонарда Джерома из Нью-Йорк-Сити. А теперь она леди Рендольф Черчилль. Кажется, она собирается подарить ему первенца. Это будет мальчик. Американские женщины рожают только мальчиков, да благословит их Бог. Во всяком случае, так считает моя мама.
      Джозеф глубоко вздохнул и покачал головой. Непохожий на своего бледного, элегантного друга-аристократа, Джозеф был загорелым от постоянного пребывания на открытом воздухе. Если Филип холил свои бакенбарды песочного цвета, то лицо Джозефа было гладко выбрито, что делало его шрам на левой щеке особенно заметным. Филип явно не одобрял этого.
      Джозеф брился не вопреки моде, а лишь потому, что его беспокойный образ жизни и постоянные разъезды лишали его всякой возможности отращивать и холить бакенбарды, да и интереса к этому не было. Джозеф Смит с золотисто-каштановой, излишне длинной копной волос, слишком загорелый и мускулистый, чтобы казаться элегантным, совершенно не собирался приспосабливаться к вкусам завсегдатаев Карлтон-клуба.
      Но он был его членом. Его богатство сделало его более чем желанным членом большинства клубов, как и желанным гостем на любых светских сборищах. Немало молодых леди не побоялись бы признаться в том, что они находят его неотразимым, мужественным, чуть диковатым. Такой приятный контраст с изысканными денди.
      – Филип, я тебя спросил о твоей невесте, а не о жене Рендольфа. Как ее зовут?
      – О! Констанс. Да, так ее зовут. Она сирота, насколько мне известно. Ее семья, мне говорили, была когда-то богатой. Да, ее зовут Констанс Ллойд.
      – Значит, она с восточного побережья Америки. Откуда именно?
      – Что ты имеешь в виду? Откуда? Джозеф, твое пристрастие к деталям наводит скуку.
      – Если я должен провести с этой женщиной в экипаже много часов, я должен знать о ней как можно больше. Прежде всего откуда она? Ты можешь вспомнить? Из штата Мэн или Нью-Джерси?
      – Не помню, черт побери! Ты же знаешь, что я не был в Америке, Джозеф! Подожди-подожди. Кажется, штат Виргиния. Да, она из Виргинии. Или из Южной Каролины?
      – Конфедератка, – промолвил Джозеф. – Это интересно. – Он улыбнулся своему другу. – Итак, она украла твое сердце. Влюблен с первого взгляда?
      – Видишь ли… э-э…
      – Перестань увиливать от ответа, со мной это не пройдет. Я слишком хорошо тебя знаю. Почему такой завидный жених, как лорд Гастингс, женится на бедной сироте, конфедератке, бывшей гувернантке? Весьма забавно, полагаю. А ну-ка расскажи!
      – Черт! Ну ладно. Потому что никто другой не хочет идти за меня.
      Джозеф менее всего ожидал услышать это от своего друга, поэтому от удивления у него перехватило дыхание и он поперхнулся глотком виски и брызнул прямо в лицо Филипу.
      – Только не на мои бакенбарды! Я сегодня подстриг и попудрил их! – отшатнулся Филип, аккуратно вытирая бакенбарды носовым платком.
      – Прости, Филип. Что ты хочешь сказать этим своим «никто не хочет идти за меня»? Вытри слева, там осталось еще немного виски.
      Филип в гневе уставился на него, увидев на его загорелом лице насмешку.
      – Из-за моего отца, черт бы его побрал! Теперь от меня будет разить, как от бочки со спиртом!
      – Не бойся. Это никого не удивит. Почему ты винишь своего отца?
      – Ты прекрасно знаешь, как; впрочем, и все остальные тоже, что мой отец чудаковат. Ты попал и на мой галстук. Он тоже влажный…
      – Успокойся, как всегда, у тебя безукоризненный вид. Да, твой отец считается человеком со странностями. Но вместе с тем он один из самых богатых аристократов Англии. А это что-то да значит.
      – Да, конечно. Ты и твои советы по удачным вложениям принесли нам больше, чем наши земли. Химические краски, не так ли? Кто мог подумать, что искусственная краска индиго спасет нас от, казалось бы, неминуемой катастрофы. Но черт побери, Смит, он тратит свои деньги на то, что роет траншеи в поместье. Ты знаешь, что он строит большой зал на двести человек?
      – Неужели? Сейчас? Должно быть, это будет неплохим дополнением к вашему особняку.
      – Если бы, но он строит его под землей, под яблоневым садом. По туннелям, на ручных тележках, гости будут прибывать туда из дома. – Филип аккуратно сложил носовой платок и сунул его в карман. – Я знаю, что у моего отца есть прозвище – Крот. Его ему дали наши знакомые, причем люди нашего круга, весьма воспитанные и деликатные. Убери с лица эту противную ухмылку, Джозеф. Она тебе не идет.
      – Прости. Дело в том, что я чертовски привязан к твоему отцу. Я испытываю к нему куда больше любви, чем к своим родственникам в Уэльсе. Он хороший добрый человек, Филип. На твоем месте, я бы гордился им.
      – Гордиться им? Он вот уже пятнадцать лет как не покидает поместья. Он путешествует по своему туннелю, требует туда доставлять ему завтрак, считая, что нет ничего плохого в готовом завтраке в упаковке. Мне кажется, его заветная мечта прорыть туннель до Лондона, чтобы вовсе не выходить из-под земли. Моя бедная матушка…
      – Твою бедную матушку вполне устраивает подобная ситуация. Она просто нравится ей, – перебил его Джозеф. – Ей нравится думать, что вся жизнь в поместье под ее неусыпным надзором, как и вообще все дела поместья. – Понизив голос почти до шепота, он добавил: – Ведь она держит под надзором и тебя тоже.
      Филип, кажется, не слышал этих слов.
      – Газеты отказались напечатать ее последнее извещение. Она очень рассержена этим, Смит. Очень рассержена.
      – Неужели она до сих пор посылает в «Таймс» эти обманные извещения? Они еще больше способствуют слухам. Никто не верит, что твой отец умер. А если это случится, дай Бог чтобы не скоро, вам придется убеждать всех, что это действительно так, но вам никто уже не поверит, даже врачи. Какую смерть твоя мать придумала на сей раз?
      – Что он погиб от случайного выстрела на охоте.
      Джозеф Смит весело рассмеялся:
      – Твой отец не охотился уже бог знает сколько лет.
      – Ничего нет смешного в этом, Смит. Она надеялась, что, убрав таким способом отца с дороги, она даст мне возможность жениться на самой лучшей невесте этого сезона. Я второй сын, у меня нет ни профессии, ни заработка, и у меня репутация светского бездельника.
      – Перестань, Филип, твои дела не так уж плохи.
      – Хуже не бывает. Я предложил руку и сердце не менее чем пяти женщинам в этом сезоне, и каждая из них отказала мне. Даже Лиллиан Лайсл.
      Джозеф опять засмеялся.
      – Как она поживает? Я не видел ее с прошлого Рождества.
      – Она потолстела еще на фунт, а ее усы просто пугают. Но, представляешь, даже Лиллиан Лайсл посмела рассмеяться мне в лицо, когда я объяснялся ей в любви.
      – Черт побери, Гастингс, чего ты ожидал? Не ты ли сам послал ей в прошлом году садовые ножницы для ее усов? Почему же ты удивляешься тому, что она не захотела каждый год к Рождеству получать от тебя в качестве подарков садовый инвентарь? И так до конца дней своих?
      Филип промолчал, раздумывая.
      – Разве этот случай с садовыми ножницами был в прошлом году? Господи, совсем забыл. Я был чертовски пьян тогда, помнишь?
      – Конечно, ты был пьян. А как другие невесты?
      – Они все опасаются, что в нашем роду наследственной болезнью является безумие. И все из-за выходок моего отца, черт побери. Ни одна женщина не выйдет за меня замуж, потому что мой отец – Крот.
      – Твой отец не безумен, Филип. Он один из самых здравомыслящих людей, которых я когда-либо встречал. Он лишь принял разумное решение избегать общества, что только говорит о его большом уме.
      – Дело не в этом. Моего старшего брата эта сплетня не коснулась. Только потому, что он старший, понимаешь? Он без труда найдет невесту. Он наследник. Он может быть каким угодно сумасшедшим, но сделает лучший выбор на ярмарке невест в любом сезоне.
      – Но он за это время так и не повел ни одну из них к алтарю.
      – Он вот-вот это сделает. Мама не боится за Диши, он найдет себе жену. Она беспокоится обо мне, вот в чем дело. Все эти слухи, Смит, о моих похождениях, понимаешь. Но не все же мы такие работяги, как ты, старина.
      – Не всем и следует такими быть, – мрачно промолвил Смит. – Все же ты выбрал себе красивую невесту. По слухам, что до меня дошли, она потрясающая красотка. А ты, надеюсь, испытываешь к ней нежные чувства, раз спешишь с венчанием.
      Филип пожал плечами.
      – Мать настаивает, чтобы я женился до выборов.
      – А при чем здесь выборы?
      – Она где-то разузнала, что быть холостяком в мои тридцать лет кому-то может показаться странным. Я поехал в Каус с целью найти невесту. И когда уже потерял всякую надежду, я увидел как его высочество принц Уэльский танцует с чертовски прехорошенькой молодой женщиной. Старина Берти просто сиял от удовольствия, а принцесса Уэльская тоже не сводила с нее глаз. Я подождал, когда они станцуют целых три вальса, а затем перешел дорогу Рафферти, тому парню со шрамом на лице. Прости, я не в обиду тебе это сказал.
      Смит улыбнулся и кивнул, чтобы Филип, не смущаясь, продолжал:
      – Я пригласил ее на танец. Мама сразу это заметила, у нее есть свои источники, ты сам знаешь. Выяснилось, что она из хорошей семьи, но родители умерли, и она сирота, что особенно понравилось маме.
      На этот раз Смит опрокинул в себя виски.
      – Почему это должно было понравиться твоей матери?
      – Потому что это означает меньше забот. В Гастингс-Хаус не нагрянет большая шумная семья американцев, никакая вульгарная сватья не будет разглядывать ее драгоценности и нюхательные табакерки, а потом воспитывать моих сыновей.
      – Сыновей?
      – Американские жены всегда рожают сыновей. Кроме выборов это была еще одна причина для моей женитьбы. Мама считает, что бедра у невесты достаточно широки, чтобы рожать детей. Мы снимали с нее мерку для подвенечного платья, которым займется мама.
      – Это просто смешно. Ты хотя бы знаешь что-нибудь о женщине, которая станет твоей женой? Какая она, Филип?
      – Красивая, с темными волосами, насколько я помню, и говорит со сносным американским акцентом.
      – И это все, что нам следует знать, не так ли?
      Появившийся за левым плечом Филипа официант не дал ему ответить. В руках официанта был серебряный поднос, а на нем запечатанное письмо. Конверт лежал адресом вниз, как принято в клубе. Немало женских репутаций было бы погублено, если бы имя адресата было раскрыто.
      – Сэр?
      Джозеф взял письмо.
      – Спасибо, – поблагодарил он официанта и вскрыл конверт.
      Когда он начал читать письмо, морщины на его лбу стали еще заметнее. Прочитав письмо, он вложил его в конверт.
      – Будет ответ, сэр? – справился официант, чуть наклонив голову.
      – Нет, Бейкер. Ответ не нужен, благодарю вас.
      Филип переждал, когда уйдет официант, и продолжил разговор.
      – Ты окажешь мне эту услугу, Смит? Ты отвезешь вместо меня Констанс в Гастингс-Хаус?
      Он выглядел как попавший в трудную историю подросток.
      – Конечно, сделаю. Кажется, мне тоже нужно в эти места по своим делам. – Он помолчал какое-то время, глядя на огонь в камине. Когда он тряхнул головой, лицо его снова стало спокойным. – Как-нибудь я тоже обращусь к тебе и попрошу оказать мне услугу, она будет многого тебе стоить и доставит немало хлопот.
      Довольный, Филип только хмыкнул:
      – Я надеюсь, что оправдаю твои ожидания. Спасибо, Джозеф, ты настоящий друг. – Он поднял свой стакан, и джентльмены выпили за дружбу.

      Констанс уже в который раз взглянула на каминные часы. На ней был новый темно-коричневый костюм для путешествий, излишне обтягивающий ее, к чему она совсем не привыкла. Этот костюм вместе с другими был вчера прислан ей из Гастингс-Хауса. К посылке было приложено письмо от матери Филипа с краткими, но исчерпывающими указаниями. Эта одежда должна была помочь ей избежать чувства неловкости, которое может испытывать женщина, когда она плохо одета.
      От Филипа не было ни слова. Он ничего не добавил к посланию своей матери, в котором не было и намека на предстоящий брак. Казалось, герцогиня избегала упоминать об этом. Знает ли Филип о вещах, которые послала его мать?
      В холле уже стояли ее старенький сундук и письменное бюро. Это были все ее вещи, если не считать подарков от будущей свекрови – красивой одежды, которая должна была спасти ее от пренебрежительных взглядов посторонних. С этим сундуком она приехала сюда из Ричмонда почти десять лет назад. С ним же она отправляется в свою новую жизнь.
      Бюро, принадлежавшее еще ее матери, доставляло Констанс немало радостных воспоминаний даже в самые мрачные времена жизни. Но бывали моменты, когда она не могла поднять ее крышку, чтобы опять увидеть плотно закрытые хрустальные чернильницы, гусиные перья с потемневшими от чернил кончиками, которыми ее мать писала свои последние письма.
      В дальнем отделении бюро хранились пожелтевшие листки бумаги с инициалами матери, которые она заказала еще до начала войны. Это была единственная вещь, которая осталась у Констанс от ее прежней жизни, когда она уезжала, чтобы стать гувернанткой. Только ее она взяла с собой, покидая родину.
      – Он скоро будет здесь, Констанс, – ободряюще сказала Гарриет, заметив, как волнуется девушка. – Он точно указал в записке время приезда твоего провожатого: между десятью и десятью с половиной утра, а сейчас только двадцать минут одиннадцатого. Я буду очень удивлена, если он опоздает.
      Констанс покорно кивнула:
      – И я тоже. Судя по его письму, мне кажется, что он удивительно пунктуален.
      – Это не такая уж плохая черта, моя дорогая. Ты не должна сердиться на него за то, что не он сам отвезет тебя в Гастингс-Хаус. Твой жених очень высокого мнения об этом Джозефе Смите, раз доверяет ему самое дорогое, что у него есть. Единственная вина его друга в том, что он не лорд Гастингс. О, я слышу звук подъехавшей к крыльцу кареты.
      Обе женщины продолжали сидеть, прислушиваясь к тому, как горничная Бетти открывает дверь.
      Констанс услышала мужской голос, низкий и довольно приятный. Открылась дверь, и в гостиную стремительно вошла Бетти: лицо ее покраснело от волнения, накрахмаленный чепец чуть съехал набок.
      – Мистер Смит прибыл, мэм, – доложила она и придержала дверь.
      Джозеф Смит вошел в небольшую гостиную дома Уайтстоунов. Он был совсем не таким, каким его представляла себе Констанс. Несмотря на его довольно плебейское имя, она ожидала увидеть человека, похожего на Филипа, – стройного, элегантного щеголя с бакенбардами. Этот же был высок, даже выше Филипа, широк в плечах, такому ничего не стоило поднять одной рукой стул, как перышко, и запросто швырнуть его в другой конец комнаты. У него были густые с бронзовым отливом волосы, прямые и не такие шелковистые, как у Филипа. Казалось, от его острого взгляда ничто не может укрыться, хотя Констанс не смогла определить цвет глаз, но, кажется, они были такого же золотистого цвета, как и его волосы. А его лицо, чисто выбритое, было приятным и более чем просто красивым. Констанс привыкла к мужчинам, обросшим бородой, которая словно и служила тому, чтобы скрывать выражение их лица. Видеть столь открытым мужское лицо было для Констанс несколько непривычным и странным, даже немного волнующим, особенно лицо мужчины, столь безукоризненно одетого. Ее это несколько смутило.
      – Мисс Ллойд? – обратился гость к Гарриет, которая вспыхнула ярким румянцем и отрицательно покачала головой.
      – Боюсь, что нет, мистер Смит. Я Гарриет Уайтстоун. Вот мисс Ллойд. – Она указала на Констанс.
      Та неуверенно улыбнулась и тоже кивнула. Она чувствовала какую-то неловкость в его присутствии.
      – Простите, мисс Ллойд.
      Теперь он, казалось, избегал смотреть на нее, переминался с ноги на ногу и перекладывал перчатку из одной руки в другую. Похоже, ему было достаточно одного взгляда, чтобы составить свое мнение о Констанс. Судя по его лицу, оно было не в ее пользу.
      – Мне хотелось, чтобы наш отъезд не задержался. Я прикажу кучеру взять ваши вещи. – Он направился к двери.
      – Да, конечно. – Констанс встретила взгляд Гарриет, в котором тоже было удивление.
      Обе не понимали, чем вызвана подобная резкость мистера Смита.
      – У меня всего лишь один сундук. И бюро.
      – Только один сундук? Бюро? – В голосе мистера Смита было явное недоумение, но он тут же умолк и кивнул: – Понимаю.
      Он еще раз окинул ее взглядом, и у нее создалось впечатление, что мистер Смит осуждает не только ее, Констанс Ллойд, но и то, что у нее всего один сундук, и прежде всего то, что у нее есть бюро.
      Прежде чем хорошенько подумать, она вдруг почувствовала, что вся напряглась, и, крепко сжав руки, постаралась, чтобы ей хотя бы не изменил голос.
      – Почти десять лет, мистер Смит, я была гувернанткой и не нуждалась в большом и изысканном гардеробе. Если вам не нравится мой единственный сундук, прошу извинить меня, но с этим я ничего не могу поделать в данной ситуации. А что касается бюро, то не считаю нужным что-либо объяснять вам. Да и причин не вижу.
      Мистер Смит остановился и оглядел ее долгим, медленным и изучающим взглядом, начав с макушки, с виска, на котором бешено пульсировала жилка, зачем-то остановился на веточке лавра на ее платье, затем взгляд его упал на ее обувь не самого лучшего качества, ибо герцогиня почему-то забыла спросить свою будущую невестку, какого размера туфли она носит.
      «Значит, я не сдержалась, – корила себя Констанс. – Если Филип узнает, как я повела себя, не будет ничего удивительного в том, что он разорвет помолвку, прогонит меня…»
      Констанс услышала смех. Стоя в гостиной дома Уайтстоунов, мистер Смит смеялся. Искренне, от всей души. Побледневшее лицо Гарриет Уайтстоун вспыхнуло, и она вдруг тоже расхохоталась. Наконец мистер Смит обрел дар речи:
      – Простите меня, мисс Ллойд. Филип всегда ругает меня за мой грубый юмор, но сегодня я перестарался. Вы были отличной гувернанткой, мисс Ллойд.
      – О да, мистер Смит, это правда! – с готовностью воскликнула Гарриет. – Что бы я без нее делала!
      Констанс в растерянности только моргала, испуганная переменой, произошедшей в мистере Смите. Он вторгся в дом, как грозная туча, а сейчас стал самым приятным и милым человеком на свете.
      – Я… – попробовала объясниться она заикаясь.
      – Я буду ждать вас внизу, мисс Ллойд. Уверен, вам нужно время, чтобы попрощаться с миссис Уайтстоун.
      Поклонившись женщинам, он покинул комнату.
      – Спасибо, мистер Смит, – сказала Констанс ему вслед.
      – К вашим услугам, мисс Ллойд, – ответил он уже из холла.
      Затем послышался шум: это кучер пришел за сундуком. Констанс больше ничего не слышала, если даже мистер Смит что-то говорил кучеру.
      – Знаешь, Констанс, – произнесла Гарриет, обнимая свою бывшую гувернантку. – Твое путешествие в Гастингс-Хаус обещает быть интересным, если не сказать больше.
      Констанс тоже нежно обняла ее.
      – Как мне будет не хватать вас всех! Мне никогда не отблагодарить вас за доброту. Что было бы со мной, не попади я к вам?
      – Довольно об этом, – успокоила Гарриет, чувствуя, что вот-вот расплачется, – Мы без тебя тоже никогда бы не справились, моя дорогая Констанс. Все теперь хорошо. Моя старшая дочь замужем, мой сын женат, они счастливы. Мелоди уже выезжает в свет. Ты великолепно воспитала их и дала им образование. Теперь пришло время подумать о себе. Тебе повезло! Боже мой, ты выходишь замуж за сына герцога! Скоро тебя станут приглашать на обеды к принцу Уэльскому, возможно, даже к самой королеве Англии. О, Констанс, я так горжусь тобой, словно ты моя родная дочь!
      Констанс, сдерживая рыдания, кивала головой и от волнения не могла что-либо сказать. Она так привыкла скрывать свои чувства и не давать волю слезам, как это свойственно многим женщинам. Она знала, что стоит ей поддаться своим чувствам, которые всегда пугали ее своей силой и безудержностью, и тогда не совладать с собой. Однажды, потеряв контроль над собой, она потеряет его навсегда.
      – Дай я помогу тебе приколоть шляпку, – хлопотала Гарриет, помогая Констанс воткнуть шпильки в ее густые волосы, а сама вспомнила, как ее дочери любили играть с красивыми длинными и шелковистыми волосами Констанс, сооружая на ее голове невообразимые прически, которые терпеливая мисс Ллойд расчесывала, после того как дети укладывались спать.
      – Я напишу вам, как только приеду, – нежно прошептала Констанс, беря свой небольшой ридикюль.
      – Я беру с тебя слово, что ты обязательно это сделаешь, – сказала Гарриет, провожая ее до двери, а затем вниз по лестнице.
      – Скажите Мелоди, чтобы не морщила лоб, когда она не в духе, – тайным шепотом сказала Констанс на ухо Гарриет, прощаясь с ней. – И еще скажите ей, что я понимаю, почему ее нет сейчас здесь. Понимаю.
      – Я знаю, – ответила Гарриет. – Ты одна из тех немногих, кто понимает, как сентиментальна бедняжка Мелоди. Она не выносит прощаний.
      – Когда я устроюсь, вы обязательно навестите меня. Как бы мне хотелось, чтобы вы были на моей свадьбе. Но это от меня не зависит…
      – Ну конечно, я знаю. Но я и не подумала бы приехать без приглашения, к тому же я в трауре… О, мистер Смит.
      Джозеф Смит появился совсем внезапно, они не ждали его.
      – Я позабочусь о мисс Ллойд, мэм. – Он поклонился Гарриет, и та ответила ему кивком.
      – Я уверена, вы сделаете это. А теперь не будем затягивать прощание. Я верю, что мы скоро снова увидимся, Констанс, не сомневаюсь в этом.
      Констанс еще раз кивнула Гарриет, прекрасно понимая, что нет причин более задерживать свой отъезд. Надо ехать. Она посмотрела на стоявших за Гарриет горничную Бетти и садовника Бена, а также на старого Коннера, некогда служившего здесь дворецким.
      – Прощайте, – промолвила она и хотела было улыбнуться, но в этот момент Бетти с рыданиями убежала. – Господи, можно подумать, что меня везут на казнь.
      Гарриет рассмеялась и еще раз обняла девушку.
      – Хорошей и недолгой тебе дороги, моя дорогая.
      Джозеф подождал еще мгновение, а затем помог Констанс сесть в экипаж. Пока они ехали по дороге из щебенки до парома, на котором им предстояло переправиться на материк, Констанс не отрываясь смотрела в окно, стараясь навсегда запомнить каждую деталь пейзажа, который стал почти родным. Ворота с ржавыми петлями, сад, где она учила детей ботанике, окно своей комнаты, теперь наглухо закрытое.
      Когда карета резко повернула, Констанс, задумавшись, невольно коснулась плечом своего соседа.
      – Простите, – пробормотала она, поправляя сбившуюся шляпку и отодвигаясь как можно дальше от внушительной фигуры мистера Смита.
      Он ничего не ответил.
      Констанс, вздохнув, закрыла глаза и подумала, что это будет очень долгое путешествие. Очень долгое.
      Но дороги были сухими, море спокойным, поэтому они прибыли в Саутгемптон раньше, чем предполагали.
      – Хотите чего-нибудь выпить? – спросил у Констанс мистер Смит.
      Это прозвучало так неожиданно, что она даже испугалась. Каким-то образом они умудрились всю дорогу не промолвить ни слова, кроме кратких «да» и «нет». Констанс даже засомневалась, является ли английский родным языком ее спутника. Возможно, русский или итальянский? Он и взял себе простое имя Джозеф Смит, чтобы казаться англичанином.
      Ей запомнился случай в Ричмонде, который произошел еще в детстве. Перед войной в их городе поселилась немецкая семья. Дети, родившиеся в Штатах, говорили без акцента. Родители, назвавшись Джоном и Мэри Джонс, хотя и произносили свою фамилию Иоханс, не сразу откликались на свои новые имена. Они уехали на Север, когда началась война, и Констанс, вспоминая их, часто думала, как наладилась жизнь этой несколько напутанной пары и их троих детей.
      – Мисс Ллойд?
      Констанс подскочила от неожиданности, что явно не понравилось ее спутнику.
      – Я спросил вас, не хотите ли вы чего-нибудь выпить?
      – О, спасибо, мистер Смит. Это было бы замечательно.
      Утром, перед отъездом, произошли дебаты с участием кухарки, надо ли снабдить Констанс сандвичами в дорогу, и если надо, то не приготовить ли их также мистеру Смиту. В конце концов Гарриет и кухарка решили, что они еще никогда не слышали, чтобы джентльмены разворачивали в дороге бутерброды и ели их, а поскольку Констанс сама готовилась к принятию титула, то и ей тоже негоже жевать сандвичи в карете и ронять крошки на платье. Вопрос решился сам собой, когда речь зашла о питье. Гарриет считала, будь у Констанс в термосе чай, вода или сидр, все решат, что она пьет бренди или вино.
      Взглянув на своего соседа, Констанс, однако, заключила, что глоток бренди, вина или виски – это не такая уж плохая идея.
      Ее спутник не затруднил себя даже улыбкой. За исключением нескольких мгновений в гостиной Гарриет, Джозеф Смит казался Констанс не вполне живым человеком. Он был погружен в какие-то свои мысли, не имевшие никакого отношения к тому, что его окружало.
      Карета, скорее нанятая, чем принадлежавшая герцогу, остановилась перед гостиницей. Констанс любила уютные гостиницы и таверны в Англии. В Америке не так много уютных мест на дорогах, где можно остановиться и отдохнуть. Конечно, она думала о своей любимой конфедерации. В период военных действий едва ли было время строить уютные таверны вдоль дорог. Впрочем, она тут же подумала, что такой огромный континент, как Северная Америка, к тому же мало обжитой, едва ли сможет когда-нибудь иметь такие уютные таверны, как в старой доброй Англии.
      Собираясь сказать это своему спутнику, Констанс повернулась к нему, но так и осталась с приоткрытым ртом. Все это время мистер Смит внимательно смотрел на нее, но как только она повернулась к нему, он стал смотреть в окно.
      Право, глупо было говорить с ним о каких-то тавернах и гостиницах, которыми она восторгалась, и отвлекать его от своих мыслей. Наконец Джозеф покинул карету и поспешил открыть дверцу с ее стороны. Он ждал, когда она ступит на подножку, чтобы помочь ей сойти на землю.
      Стараясь не встречаться с ним взглядом, Констанс думала о том, чтобы не ступить ногой в грязь или навоз. Но Джозеф, предложив свою руку и поддержав ее под локоть, помог ей избежать этого.
      – Благодарю вас, сэр, – пробормотала Констанс, отводя глаза.
      На короткое мгновение, когда она ступила на подножку, их взгляды все же встретились. В этот момент Констанс убедилась, что она ниже своего спутника по крайней мере на полфута.
      Теперь же она убедилась и в том, что ее догадка была верной: его глаза были необычайного коричневого или, скорее, бронзового цвета.
      Не сказав ни слова, Джозеф провел ее в гостиницу «Золотой орел». Это было приятное на вид здание. Пройтись наконец пешком было просто наслаждением. Хотя их путешествие было не столь долгим, каждая косточка в теле Констанс ныла, а ноги и руки затекли от пребывания в одной позе.
      Она благодарила судьбу, что ушли в прошлое пышные юбки, кринолины из жесткого конского волоса, уступив место более легким и удобным турнюрам, позволявшим франтихам сменить болевые ощущения на обыкновенное неудобство. Ее дорожный костюм не был лишен украшений в виде застежки из сутажа на лифе, но не страдал безвкусной вычурностью, как у многих модниц. Воротник из коричневого бархата, такие же манжеты.
      Когда Констанс была гувернанткой, она мало следила за модой, но небольшой гардероб, который ей прислала будущая свекровь, дал ей понять, что отныне наряды станут ее немаловажной заботой. Вздохнув, она посмотрела на свои новые лайковые перчатки, тоже подарок свекрови. Мелоди говорила, что леди меняют перчатки каждый день, а руки они должны обтягивать так плотно, чтобы были видны очертания ногтей.
      Констанс, постоянно озабоченной главным вопросом – как выжить, проблема перчаток не казалась столь серьезной.
      В гостинице, освещенной колеблющимся светом медных масляных светильников и редкими свечами, было довольно темно. По запаху Констанс угадала, что свечи сальные.
      Владелец гостиницы, человек, у которого весь лишний вес, казалось, ушел в непомерно огромный нос, приветливо встретил их и провел в небольшую гостиную в глубине дома, подальше от шума дороги. Вместо скамеек здесь за столиками стояли вполне приличные мягкие стулья. Двери между маленькой гостиной и главным залом не было, но завсегдатаи, входя в гостиницу, казалось, не замечали новых посетителей, а полная женщина за стойкой ни разу не бросила взгляд в их сторону.
      Мистер Смит, отодвинув стул, предложил Констанс сесть. Почему-то ее охватило странное чувство, когда он не сразу, как ей показалось, снял свою руку со спинки ее стула, словно не знал, что делать дальше.
      Неожиданно лицо мистера Смита просияло.
      – О, у них есть свежие устрицы! – Он действительно был обрадован, заглянув в меню.
      – Да, есть. – Констанс не хотелось говорить ему то, о чем она тут же подумала, но она считала, что обязана сделать это..
      – Мистер Смит, мне жаль об этом говорить, но я вынуждена…
      Он какое-то мгновение смотрел на нее, удивленно расширив глаза.
      – Мисс Ллойд, говорите все, что хотите, если должны, – наконец промолвил он.
      – Видите ли… – Она оглянулась и, убедившись, что хозяин гостиницы их не услышит, продолжила: – Я бы не советовала вам заказывать свежие устрицы.
      – Почему же? Ведь это обычная в этих местах еда, она есть в каждом, даже самом бедном доме. Это отнюдь не изысканное блюдо. Потому…
      – Потому, что они явились причиной вспышки болезни в этих местах. Так считают здесь многие. Именно свежие устрицы.
      Мимо проходил хозяин, и она еще больше понизила голос, пока тот не ушел в другую комнату.
      Оживление исчезло с лица мистера Смита, и он печально вздохнул:
      – Мисс Ллойд, я благодарю вас за заботу, но у меня крепкое здоровье. Я вырос на устрицах, вернее, мне, к счастью, попадались пригодные к употреблению. И мне хочется попробовать их сейчас. Не лишайте меня этого маленького удовольствия.
      Констанс собралась еще что-то возразить, но вдруг остановилась и посмотрела в лицо мистеру Смиту. В этот момент они оба вдруг почувствовали, что произошло нечто значительное.
      – О, – неопределенно промолвила Констанс, отведя глаза и стараясь смотреть куда угодно, только не на человека, которому попытались помешать съесть зараженные микробами устрицы, чуть не лишив его этой радости.
      – Я совсем не то хотел сказать, мисс Ллойд. Совсем не то.
      Констанс упорно прятала глаза и потому с особым интересом стала изучать меню.
      – Пожалуйста, посмотрите на меня, мисс Ллойд.
      Она медленно повернула голову.
      – Думаю, нам следует быть честными друг с другом, – начал он. – Я здесь с вами только потому, что Филип мой друг. Но если быть откровенным, я здесь еще и потому, что этого потребовали мои дела. Но разумеется, моя главная задача доставить вас в Гастингс-Хаус. Так что вы должны понять, что во всем этом нет каких-либо неудобств для меня или неприятного поручения. Просто у меня такой мрачный характер. К вам это не имеет никакого отношения, мисс Ллойд, и мои плохие манеры не должны бросать тень на Филипа. К тому же я болван и плохой спутник. Поэтому прошу извинить меня и, уверен, я еще не раз буду просить у вас извинения за свое поведение.
      Констанс какое-то время молчала. Глаза их встретились, и странное понимание, казалось, восстановилось между ними.
      Он заметил, что Констанс улыбается.
      – Благодарю вас, мистер Смит, за откровенность. А теперь вы позволите мне сказать кое-что?
      – Безусловно.
      – На вашем месте я бы избегала свежих устриц как чумы.
      Он тоже ответил ей улыбкой.
      – Благодарю вас, мисс Ллойд. А вы уже знаете, что вам хотелось бы заказать для себя?
      Он подозвал хозяина.
      – Да, знаю. Жареную курицу, пожалуйста.
      Когда хозяин подошел к их столику, Смит повторил заказ, а затем громким голосом попросил самую большую порцию свежих устриц.
      – Как их приготовить вам, сэр?
      – Не надо готовить! – воскликнул Смит. – Подайте сырыми.
      Констанс, поморщилась, что позабавило мистера Смита, и поэтому он не заметил, как поморщился также и хозяин гостиницы.
      – А вино, сэр?
      – Думаю, что леди захочет шерри, а я пинту эля.
      – Очень хорошо, сэр.
      Хозяин неуверенно помолчал, словно ему хотелось что-то сказать, но тут его позвала толстая женщина в огромном зеленом фартуке, стоявшая за стойкой:
      – Хорэс! Иди сюда.
      Хозяин кивнул и, повернувшись к Джозефу, прежде чем уйти, процедил сквозь зубы:
      – Моя жена, – словно это все объясняло.
      – Итак, скажите мне, мисс Ллойд, из какой части Америки вы родом?
      Констанс была озадачена. Она уже не помнила, когда ее об этом спрашивали.
      – О, сэр. Я из Виргинии, из Ричмонда.
      – Это прекрасные края.
      – Вы были там?
      – Да, был. Я много лет назад собирался заняться поставками табака, пробыл там несколько месяцев, большую часть в Ричмонде.
      – С начала войны?
      – Нашей или вашей?
      – Нашей. А после войны вы были там?
      – Да. Если хотите знать, я был там два года назад.
      – Вы там были? – От волнения она даже склонилась к нему над столом. – Как выглядит город? Его отстроили? Когда я уезжала, он лежал в руинах. Над мэрией висел звездно-полосатый флаг, так странно было его видеть. Вы кого-нибудь видели в городе…
      Она неожиданно умолкла и заморгала, словно проснулась. Какое-то время она молча смотрела на него, даже не закрыв рта, затем провела рукой по лбу и откинулась на спинку стула.
      Джозеф, с удовольствием следивший за тем, как Констанс оживилась, ждал, что она продолжит свой рассказ. Но Констанс умолкла. На ее лице появилась смущенная улыбка, она опустила глаза, будто рассматривала руки, лежащие на коленях.
      У Джозефа невольно перехватило горло, с ним давно этого не случалось, но он не стал задумываться над этим, а просто смотрел на Констанс в мягком свете свечей, на ее нежную кожу и мягкие очертания лица.
      – Продолжайте, мисс Ллойд, – попросил он очень тихо, но она услышала его и покачала головой.
      – Нет. Это не важно. Тогда я была совсем другим человеком. Я хотела спросить о тех, кого знала, но им, наверное, нет дела до меня. Я просто гувернантка.
      – Это неправда. Вы выходите замуж, у вас будет титул, мисс Ллойд. Уверен, ваши знакомые будут добиваться вашего внимания.
      Это, видимо, ее совсем не обрадовало. Она будто не слышала его слов. Вглядевшись пристальнее, Джозеф увидел неожиданную печаль на ее лице. Это было странно. Ведь ей предстояло присоединиться к верхушке знати Англии, но она совсем не радовалась этому. Он даже встревожился и хотел было спросить ее, почему она так молчалива.
      – Скажите мне, мистер Смит, – вдруг промолвила она, опередив его. – Что за фабрика у вас?
      – Фабрика? О, я произвожу краски для тканей. Это новое слово в науке, искусственные краски. Естественных красителей очень мало, они дорожают, и их трудно добывать.
      – Это интересно. Вы, должно быть, хорошо знаете химию и другие науки?
      – Да, мисс Ллойд. Я работаю и над кое-какими другими проектами. Мы надеемся расширить наше дело, воспользовавшись новой технологией, открытой французами. Надеюсь, это сделает прохладительные напитки более безопасными при длительном хранении.
      – Неужели?
      Констанс была поражена, как переменился ее собеседник, рассказывая о своем деле. Он был оживлен, даже восторжен, говорил быстро, не умолкая, так что трудно было уследить за каждым его словом.
      – Да. Вы знаете, меня всегда удивляло, почему так много отравлений питьевой водой, которая как будто кажется чистой…
      – Или сырыми устрицами? – прервала его Констанс, не удержавшись, но он не рассердился, наоборот, рассмеялся, показав свои белые зубы, и продолжил:
      – Совершенно верно. Я занялся этими исследованиями вместе с изготовлением устойчивых красителей.
      – И какой же вы получили ответ?
      – Болезни распространяются в разных формах. Но если мы уничтожим возможность заражения ими через воду, убьем в ней микробы так, что они уже больше не возродятся, то таким же образом можно обезвредить молоко и другие продукты. Очень важно для людей знать, что их пища безвредна.
      Почему-то все, что он говорил, произвело на Констанс сильное впечатление. Все это, казалось, делалось не только ради денег. Это были серьезные исследования и попытки решить проблему, которая ежегодно грозила смертью тысячам людей.
      – А что, если все жидкое просто кипятить?
      – О, это кратковременное решение проблемы, а для молока и вообще не годится. К тому же чтобы кипятить, нужно топливо, а люди, живущие в бедности, особенно в городах, не имеют в достатке угля, дров, а часто и самого очага, где можно развести огонь. А если им повезло и у них есть очаг или хотя бы дымоход, они хранят драгоценное тепло, чтобы согреться. Этим людям трудно помочь, научить их элементарным правилам санитарии. Неудобно заходить в такие дома и рассказывать этим беднякам о чудесах науки, а мы могли бы так спасти, тысячи жизней, особенно детей. К тому же мы заняты проблемой безопасной доставки молока населению, живущему вдали от деревень, заботимся о детях в городах. Мы не можем повернуться к ним спиной и надеяться, что все образуется само собой. Все разговоры о том, что дети и женщины должны работать меньше часов и меньше дней в неделю, – это все правильно, я горячо разделяю эти мысли и поддерживаю их. А если речь идет о больных, которые не могут работать, какая им разница, будет ли восьмичасовой рабочий день или сточасовой? Жизнь их все равно убога и коротка.
      Констанс поняла, что надо как-то прервать этот монолог, потому что он слишком сильно взволновал ее. Та страсть, с которой Джозеф говорил об этом, смущала ее. В ее собеседнике было что-то странное – выражение лица, жестикуляция и манера говорить.
      – Как вы познакомились с Филипом? – спросила она, отвлекая его.
      Джозеф, часто моргая, остановился, глубоко вздохнул, из его голоса исчезла валлийская певучесть.
      – Это было в частной школе, потом мы вместе учились в Оксфорде. – Джозеф был несколько обескуражен тем, как Констанс переменила тему разговора.
      – А откуда вы родом?
      – Из Уэльса. Неизвестный благодетель дал деньги на то, чтобы я мог окончить привилегированную школу. В школе таких, кто учился на благотворительные деньги, всегда презирали. Филип был настолько добр, что пригласил меня на каникулы, мне было тогда девять лет.
      – Он это сделал? – Кажется, Констанс было приятно слышать это, и Джозеф был рад, что не рассказал ей об истинной причине этой доброты.
      Приглашение было сделано по приказу герцога, который считал, что его избалованным сыновьям следует поучиться скромности у бедного сироты. Такие каникулы были более безопасными, чем если бы он предоставил сыновьям возможность искать развлечения на улицах Лондона. Да и учитель лично поручился герцогу за юного Смита, сказав, что он не из тех, кто может перерезать высокородным отпрыскам горло, когда те спят.
      Впоследствии герцог сам это рассказал Джозефу за рюмкой кларета. И хотя они оба от души посмеялись, у Джозефа остался след от очередного укола, нанесенного его самолюбию.
      – Ваши родители по-прежнему в Уэльсе?
      – По-прежнему, но их уже нет в живых.
      – Простите, я не знала.
      Он ничего не ответил.
      – У вас тоже нет родителей, не так ли?
      – Да.
      – Итак, мы сироты в руках судьбы и случая.
      Хозяин гостиницы поставил на стол напитки, и Джозеф поднял свою кружку:
      – Пожелаем чего-нибудь себе?
      – Прекрасная мысль, мистер Смит. Но по этикету мы не можем желать что-то себе. Это могут пожелать нам другие.
      – Что ж, будем дерзкими и нарушим этикет.
      Его глиняная кружка с элем коснулась ее хрупкого бокала с шерри, и Констанс улыбнулась ему в ответ.
      – За нас в таком случае, – кивнула она. – За двух сирот.
      Они выпили. Он пил долго, медленными глотками. Констанс лишь пригубила шерри. Появился хозяин и торжественно поставил перед ней жареную курицу.
      – Я надеюсь, вам понравится, мэм, – сказал он. – Лучшее блюдо к югу от Лондона. Так говорят мои клиенты.
      Несколько неуверенно он поставил перед Джозефом большой горшок с устрицами. Он, казалось, снова хотел что-то сказать, но в это время резкий голос жены окликнул его:
      – Хорэс!
      Это был одновременно приказ и угроза, поэтому бедняга быстро поставил на стол хлеб и сыр и поспешил уйти, что-то бормоча под нос.
      – Ну, как ваши устрицы, сэр? – спросила Констанс, когда Джозеф отведал одну.
      – Совершеннейшее объедение, – улыбнулся ей Джозеф, настолько довольный, что Констанс ограничилась лишь кивком понимания. – Не хотите попробовать?
      – Нет, спасибо.
      – Боюсь, вы многое теряете, мисс Ллойд, отказываясь от устриц.
      – Благодарю за заботу, мистер Смит, но я вполне удовлетворена своим блюдом.
      Он заказал еще кружку эля, а ей придвинул недопитый бокал шерри. Констанс отрицательно помотала головой.
      Она подумала, что он заказал слишком большую порцию устриц, а потом постаралась выбросить это из головы.
 
      – Ничего, мистер Смит, – старалась успокоить его Констанс, когда экипаж преодолел очередной бугор на дороге, словно переехал через гигантский ствол поваленного дерева. – У меня и в ридикюле имеется отличное средство от несварения желудка.
      Джозеф Смит со странно позеленевшим лицом отрицательно замотал головой.
      – Я отлично себя чувствую, мисс Ллойд, – хрипло произнес он.
      Необходимость передохнуть на полуслове тут же поставила под сомнение храбрость его заявления.
      Он тяжело опустил голову на спинку сиденья и часто и судорожно глотал.
      – Позвольте мне хотя бы развязать ваш галстук и расстегнуть ворот сорочки.
      Он ничего ей не ответил, лишь поднял в воздух руку. Констанс, не совсем понимая, что означает этот жест – согласие или запрет, – решила принять его за согласие и стала развязывать узел его шелкового галстука.
      Джозеф избегал ее взгляда, а она по своему опыту гувернантки уже приготовилась к тому, что все закончится рвотой.
      Доводя до конца то, что начала, она внимательно следила за лицом Джозефа, по-прежнему удивительно красивым, несмотря на бледность. С галстуком она справилась быстро, так же быстро ей удалось отстегнуть накрахмаленный воротничок батистовой сорочки. Джозеф сделал еще один глубокий вдох и закрыл глаза.
      – Мистер Смит, вы не должны закрывать глаза…
      Ей не удалось закончить фразу, потому что Джозеф внезапно вскочил и изо всех сил застучал по крыше кареты.
      – Остановись!
      Кучер едва расслышал, но остановил карету. Джозеф поспешно выскочил из нее.
      Карета стояла не менее десяти минут, лошади нетерпеливо били копытами по щебенке, кучер тихим голосом успокаивал их. Наконец Джозеф Смит вернулся в карету.
      – Прошу прощения, – тихо произнес он.
      На его лице снова появился румянец, но чувствовалось, что он не совсем пришел в себя.
      – Вам лучше, мистер Смит?
      Он натужно улыбнулся, и улыбка казалась какой-то растерянной, словно он ничего подобного никак не ожидал. Однако, сев на свое место, он приободрился.
      – Кто вам сказал, мисс Ллойд, что мне плохо?
      Констанс прикусила нижнюю губу, чтобы не рассмеяться.
      – Я подумала, что именно по этой причине вы так стремительно покинули экипаж.
      – Это не было недомоганием, мисс Ллойд, а рассчитанной акцией.
      Постучав по крыше, он велел кучеру трогаться.
      – Что ж, в таком случае, мистер Смит, хорошо, что это произошло не на утесах Корнуолла.
      Он слабо хмыкнул.
      – Вы правы.
      Он несколько раз менял позу на кожаном сиденье, стараясь устроиться поудобнее. Карета была комфортабельной, но с сиденьем на две персоны.
      Констанс, наблюдая его мучения и сдерживая смех, спросила:
      – Мистер Смит, могу я дать вам совет?
      Джозеф прекратил свои поиски удобной позы.
      – Честно говоря, мисс Ллойд, это будет ваш второй совет за то короткое время, что мы знакомы. Я не принял во внимание ваш первый тогда, за ленчем в гостинице. Поверьте, мэм, я буду полным идиотом, если не отнесусь сейчас к вашему второму совету со всей серьезностью.
      – Я не хочу показаться вам чрезмерно назойливой, – неуверенно сказала Констанс, глядя на его потерянный вид и несчастное лицо. – Но к черту все условности! В карете тесно, а вам нужно удобно устроиться. Почему бы вам не положить голову мне на колени?
      Она ждала бурных возражений и была уже готова спорить и убеждать его в том, что ничего предосудительного в этом нет, начав с того, что на ней много юбок, и закончив простым фактом, что она не леди, а всего лишь гувернантка. Но он не стал возражать, а лишь растерянно улыбнулся.
      – Благодарю вас, – наконец промолвил он и положил голову на ее колени.
      Спустя несколько секунд глаза его сомкнулись, и Констанс услышала глубокое и ровное дыхание.
      Как странно все получилось, думала она, чувствуя тяжесть его головы на своих коленях. Еще ни один мужчина не клал ей голову на колени. Никогда.
      От Джозефа исходило тепло, и это было приятно. Впервые за свою жизнь она испытала чувство заботы о взрослом мужчине.
      Пока он спал, в ее голове роились разные мысли. Констанс непроизвольно откинула с его лба растрепанные пряди и пригладила их. Странно, какими мягкими могут быть густые волосы. Спереди их не мешало бы укоротить. Еще в гостинице, когда он рассказывал ей за ленчем о своей работе, она заметила, что непослушная прядь волос все время падала ему на лоб, и он то и дело отбрасывал ее кивком головы или просто убирал рукой.
      Странно, и у мужчин бывают мягкие волосы.
      Вскоре глаза Констанс тоже стали слипаться, но даже сквозь дремоту ее рука продолжала гладить волосы Джозефа.

* * *

      – Мистер Смит, – шепнула она ему на ухо.
      Джозеф в это время видел чудесный сон. Детали его были расплывчаты и неуловимы, но ему было приятно, тепло, и он испытывал чувство защищенности. В реальной жизни он едва ли мог такое припомнить, а во сне он был переполнен этим чувством, сделавшим его сильным и цельным человеком, каким он себя никогда еще не ощущал.
      Женский голос тревожил его сон, нежный и желанный.
      – Мистер Смит, – повторил голос на этот раз строго и решительно. – Сэр, проснитесь.
      Неохотно Джозеф наконец открыл глаза. Только тут он вспомнил, что едет в экипаже, что ему было плохо после съеденных устриц – одна мысль об этом вызывала у него дурноту – и что уснул на коленях мисс Ллойд. Он медленно поднялся, все еще плохо соображая и испытывая последствия отравления.
      – Почему мы остановились? – спросил он.
      Мисс Ллойд наконец помогла ему принять сидячее положение, а ответ на вопрос, почему остановилась карета, он получил тут же. Джозеф, подняв голову, увидел, что на него наставлено дуло пистолета.

      Сначала он даже не шевельнулся.
      – С вами ничего не случилось, мисс Ллойд? – спросил он ровным голосом и сжал, ее руку.
      Человек с пистолетом шире открыл дверцу кареты, так что кожаные петли заскрипели, и произнес:
      – А теперь выходите оба. Покажите ваши руки.
      Джозеф медленно поднялся с сиденья и помог подняться Констанс. Лицо ее было бледным, краски ушли с него. Они встретились взглядами, когда он помог ей выйти из кареты, и Джозеф незаметно подмигнул ей. На мгновение у ее подбородка появилась ямочка – знак улыбки.
      – Поторапливайтесь! Двигайтесь поживее! – Человек взмахнул пистолетом.
      Сначала Джозеф подумал, что нападавших было двое. Но затем он увидел еще двоих мужчин, которые выпрягали лошадей из кареты, чтобы привязать их рядом со своими клячами.
      Итак, четыре против одного, шансы явно неравные, особенно если учесть, что на его стороне оказалась бывшая гувернантка.
      Кучер как-то обмяк на козлах, и Джозеф молил судьбу, чтобы тот остался хотя бы живым. Судя по виду напавших и по тому остервенению, с которым они потрошили сундук Констанс, от этих бандитов можно было ждать чего угодно.
      Джозеф Смит тут же забыл о своем недомогании. Он думал только об одном: как спасти Констанс. Медленно и спокойно его рука потянулась к карману.
      – Это вам не поможет, мистер.
      Джозеф обратил внимание, что у того, кто размахивал пистолетом, был во рту только единственный зуб, желтый и кривой. Он ничего не ответил на замечание беззубого верзилы.
      – Если вам знаком этот пистолет, мистер Смит, то знайте: его вытащили из вашего кармана, – тихо сказала Констанс.
      Ее слова заставили бандита с пистолетом улыбнуться.
      Джозеф в бешенстве уставился на оружие. Это действительно был его пистолет. Он прихватил его с собой на случай какой-либо непредвиденной опасности в дороге.
      Шум на крыше кареты и крик оттуда заставили всех посмотреть вверх.
      – Черт бы их побрал, Юстас! У леди нет драгоценностей. Никаких!
      Малорослый человек, что был на крыше кареты, с отвращением сбросил сундук Констанс вниз. Он разлетелся на мелкие кусочки, и все его содержимое – новые платья Констанс и ее нижнее белье – валялось на мокрой траве, в грязи и среди перепутанных корневищ деревьев как ненужный мусор. Обозленный бандит разорвал в клочья подвенечную фату Констанс. Даже корсет оказался втоптанным в землю.
      На глаза взбешенному неудачей бандиту попалось и письменное бюро. Он сорвал крышку, резкий звук треснувшего сухого дерева нарушил тишину. Бандит поддел доски ногой, и последние несколько листочков маминой писчей бумаги упали в лужу. Со звоном были разбиты хрустальные чернильницы, сломаны перья. И все это тоже оказалось в грязной жиже.
      Лицо Констанс не дрогнуло.
      Эта расправа с ее жалким наследством искренне забавляла беззубого с пистолетом в руках.
      – Ладно. Хватит возиться с вами. Давайте-ка сюда деньги, все, какие есть. Мои руки так и чешутся потрогать гладенькие золотые кружочки.
      Констанс безоговорочно подчинилась и протянула ему свой потрепанный ридикюль. Он рывком открыл его и стал рыться в аптечных пузырьках с лекарствами, выбрасывая их на землю, топя в грязи, давя и превращая в стеклянную пыль.
      – У меня нет денег, – спокойно сказала ему Констанс.
      Бандит, ничего не ответив, повернулся к Джозефу, который тут же снова полез в карман. Беззубый остановил его:
      – Нет, только без фокусов. Пусть леди найдет ваш бумажник.
      Его приятели одобрительно захихикали. Констанс не сдвинулась с места.
      – Я сказал, ищите деньги. И сейчас же.
      Констанс, вздохнув, повернулась к Джозефу. Лицо его было неподвижным и спокойным, что ее ободрило, словно и не было бандитов, пусть беззубых, но явно, с кулаками. О том, что Джозеф был напряжен и насторожен, свидетельствовала лишь вздувшаяся, пульсирующая жилка у виска.
      Осторожно Констанс коснулась его плеча, а затем, решительно вскинув, подбородок, повернулась к человеку с пистолетом.
      – Сэр, я считаю, что мне это не пристало. Как я могу дотронуться до мужчины, если обручена с другим? – Она с решительным видом выпрямилась.
      Джозеф постарался остаться спокойным. Что она придумала? Понимает ли она, что эти негодяи способны на все? По запаху, доносившемуся от того из них, который стоял ближе к нему, он понял, что вся эта компания солидно нагрузилась чем-то покрепче чая, прежде чем вышла на дорогу. Видимо, эти крепкие парни не знали меры.
      Человек с пистолетом вскинул кустистые брови.
      – Эй, джентльмены! Идите-ка сюда, нас тут ждет кое-что интересное.
      Все трое, ухмыляясь, стояли полукругом возле своего вожака. Один из них, подтолкнув соседа локтем, вытер слюнявый рот ладонью и приготовился увидеть обещанное зрелище.
      Констанс не скрывала своего негодования.
      – Пожалуйста, сэр, позвольте мне сесть в карету.
      Грабители в ожидании развлечения ухмыльнулись.
      – Начинайте, – велел вожак, махнув пистолетом. – Хотелось бы видеть, как скоро вы найдете кошелек с деньгами.
      – Надеемся, что их будет достаточно и спрятаны они будут далеко, – грубо пошутил бандит.
      Констанс еле сдержала негодование.
      – Нет, я не стану, – сказала она спокойно, словно отказывалась от бутерброда и чая.
      – Мисс Ллойд, предлагаю подчиниться и сделать то, что велел этот человек, хотя это и неприятно, – пробормотал сквозь зубы Джозеф.
      Она бросила на него острый взгляд.
      – Хорошо, – прошипела она ему прямо в лицо.
      Бандиты гоготали, предвкушая забаву.
      Неохотно Констанс дотронулась до плеча Джозефа и похлопала его сначала по одному, а затем по другому плечу.
      – Леди, вряд ли он носит пояс с деньгами на плечах. Двигайтесь дальше и пониже.
      Джозеф видел, что Констанс опустила ресницы. Неожиданно она удивила его: раньше казалась ему такой сильной и не столь застенчивой. Но правда, тогда никто не приставлял к ее спине пистолет.
      Пальцы Констанс скользили по его бокам, пока дошли до внутреннего кармана, где был бумажник, но почему-то двинулись дальше. Она так и не вынула его. Не заметила? Едва ли…
      Руки Констанс похлопывали его уже по бедру. Кто-то из бродяг стал тихонько посвистывать. Руки ее двигались все ниже и вдруг на мгновение остановились.
      Она нащупала его второй пистолет. Джозеф был неподвижен, на его лице не дрогнул ни один мускул.
      Прежде чем он принял какое-то решение, Констанс выпрямилась.
      – Сэр, мне плохо, – еле слышно прошептала она.
      Если раньше ее американский акцент был чуть заметен, то сейчас он резал уши.
      Бандиты затревожились, переминаясь с ноги на ногу. Джозеф протянул руки, чтобы поддержать ее, но Констанс внезапно выбросила обе руки вперед.
      – Вы все, ни с места! – громко приказала она, держа в руках пистолет.
      Ей удалось незаметно извлечь его!
      – Оружие на землю! – приказала она вожаку, который растерялся так, что опустил свой пистолет дулом вниз.
      – На землю! – повторила Констанс жестко.
      Бандит подчинился.
      – Я знаю, у вас есть еще оружие. Бросайте!
      Никто не сдвинулся с места, все стояли как вкопанные. В воздухе застыло небывалое напряжение.
      – Я предлагаю вам положить на землю все оружие, которое у вас имеется, джентльмены. – Голос Констанс был непреклонен. – Немедленно!
      Снова никто не шелохнулся.
      Не моргнув глазом Констанс подняла пистолет и выстрелила. Пуля сбила шляпу с того, кто только что сам держал ее под прицелом.
      Бандит вскрикнул. Охнул и Джозеф.
      Как ей это удалось? Он еще раз удивился тому, как она быстро обнаружила пистолет, который он так искусно спрятал. Но был ли это случайный удачный выстрел, какой ему когда-либо приходилось видеть, или она была отличным стрелком? Джозеф, оставшись стоять с открытым ртом, тоже машинально поднял руки вверх.
      Констанс бросила в его сторону взгляд.
      – Вы можете опустить руки, мистер Смит, – сказала она. – К вам это не относится.
      Кучер, пришедший в себя от звука выстрела, тоже поднял руки. С откровенным страхом он следил за действиями Констанс.
      Она же, целясь пистолетом в его сторону, сказала:
      – Вы тоже можете опустить руки, – и вздохнула почти с отчаянием.
      Во взгляде, котором обменялись кучер с вожаком бандитов, было безмолвное признание неудачи. Общей. Лишь после этого кучер выполнил приказ и опустил руки.
      – Думаю, так будет безопаснее, Джеймс, – успокоил окончательно растерявшегося кучера мистер Смит.
      Лицо кучера выражало полное недоумение.
      Бандит с красной косынкой на шее, стоявший в полукруге, наконец сказал:
      – Вот мой пистолет, леди. Берите его.
      За ним молча последовали остальные.
      – Другое оружие есть? – Констанс потребовала ответа.
      Дубинки, цепи и еще какие-то непонятные предметы тоже оказались в общей куче.
      – Мистер Смит, есть ли в этой коллекции что-нибудь, что вам может понравиться?
      Джозеф вздрогнул, словно вышел из какого-то оцепенения. И прежде всего схватил свой пистолет. Остальные три трофея он тоже вытащил из кучи и рассовал по карманам и за пояс.
      Он лихорадочно думал, что делать дальше.
      Если бы он был в форме и не ел проклятых устриц, то лучше бы соображал и ум его был, несомненно, яснее. Но тут снова без всякого предупреждения его настиг очередной приступ рвоты.
      Как не показать своей слабости бандитам? Они мгновенно воспользуются этим, даже не имея оружия. Он судорожно сглотнул слюну и постарался, чтобы дрожь в руках не выдала его. Это все, что ему пока оставалось делать. Да еще немного бы времени, чтобы что-то придумать. Вот бы появилась на дороге какая-нибудь карета. Ведь это лучшая дорога, и здесь должны часто ездить. Нельзя держать эту банду в напряжении так долго…
      – Простите, – внезапно жалко выкрикнул он и скрылся за ближайшим деревом.
      Четыре пары мутных красных глаз смотрели теперь уже не на Констанс.
      Джозеф наконец перевел дыхание после очередного приступа-рвоты.
      К счастью, Констанс все еще держит под прицелом эту банду. Поскольку ничто пока не заставило в этом усомниться, он решил, что это так. Они были всего лишь за деревом, он видел край коричневого костюма. Констанс.
      Внезапно Джозефа привлек шум. Укрывшись за ближайшим густым кустом, он разглядел слева двух здоровенных детин, повыше и пострашнее тех, кого держала под прицелом Констанс. По счастливой случайности они не заметили его присутствия.
      – Что нам, черт побери, теперь делать? – спросил тот, что был повыше, у своего дружка.
      Другой предостерегающе поднял руку:
      – Не знаю. Но кажется, кое-что мне все же пришло на ум.
      – Что? – спросил первый верзила.
      – А то, что я давненько не общался с женщинами.
      Второй похотливо гоготнул. Констанс, словно услышав этот разговор, чуть было не развернулась в сторону леса, но не сделала этого. Двое пригнулись пониже за кустами.
      – Хватай ее за ноги, а я отниму у нее пистолет, – хриплым голосом наставлял дружка второй.
      Пока злодеи обсуждали план действий, Джозеф сумел подкрасться к ним сзади. Верзилы были так увлечены своим разговором, что не слышали хруста ветвей под его ногами.
      Однако кучер с высоты козел разглядел и тех двоих, и крадущегося к ним Джозефа. Его глаза округлились от страха.
      Но прежде чем он подал сигнал, Джозеф, схватив бандитов за волосы, изо всех сил стукнул их головами. Раздался неприятный хруст. Тот из бродяг, что был пониже, сразу рухнул на землю. Другой, высокий верзила, хотя и не пришел еще в себя от удара и неожиданности нападения, все же замахнулся на Джозефа, но тот ловко увернулся от его кулака и прижал все еще не опомнившегося бандита к дереву, локтем надавив ему на горло.
      – Мне очень жаль, – пробормотал он, глядя на две неподвижные фигуры на земле, и поспешил на помощь Констанс.
      «Куда он подевался?» – недоумевала Констанс.
      Вытянувшись во весь рост, она молила небо, чтобы у нее не начали трястись руки.
      Кучер подал странный звук, что-то вроде сигнала, и она на мгновение растерянно дрогнула.
      Это заметил вожак, лицо его расплылось в гнусной ухмылке, и он сделал шаг вперед.
      Констанс снова вспомнила то, о чем сразу подумала, как только мистер Смит скрылся в лесу.
      Она вспомнила свою встречу с одним из солдат янки. Он хотел поймать ее и убить или сделать с ней еще что-нибудь похуже, но она избежала надругательства. Охвативший ее ужас был похож на тот, что она испытывала сейчас. Но если она смогла победить тогда, десять лет назад, на пыльной пустынной дороге штата Виргиния, разве она не сможет сделать это и сейчас?
      – Мистер Смит! – громко крикнула она, лихорадочно думая, что делать дальше.
      Надо придумать что угодно! Наконец замысел окончательно созрел.
      – Подите-ка сюда, да побыстрее, пожалуйста!
      Двое бандитов переглянулись.
      – Господи, – вздохнула Констанс, изображая отчаяние.
      Это должно сработать. У нее нет иного выхода. Она повысила голос, придав ему некоторую озабоченность.
      – Он опять взялся за свое.
      – Что вы хотите сказать? – насторожился вожак.
      – Просто он всегда так себя ведет, когда жаждет кого-нибудь убить.
      Слова произвели свое впечатление.
      – Убить? – спросил бандит дрогнувшим голосом.
      Глядя по очереди каждому в лицо, Констанс сокрушенно качала головой.
      – Мне очень жаль, – пробормотала она сочувственно.
      – Что вы хотели этим сказать, леди? – снова спросил кто-то, и остальные закивали головами.
      – У него не все в порядке с головой, – призналась Констанс. – Временами он становится как помешанный. Врач в Швейцарии, лечивший его, назвал это приступами, но когда увидел одну кровавую бойню… Он сам, бедняга, стал пациентом своей клиники. Никто ничего не может поделать, когда это начинается. Говорят, что мистера Смита в Бенгалии укусил бешеный тигр. Когда болезнь возвращается, все так и начинается. Его сначала тошнит, затем болезнь перекидывается на голову, если вы понимаете, что я имею в виду…
      Молчание, длилось довольно долго, прерываемое мучительными звуками рвоты в лесу.
      – Мы не верим вам, леди. – Вожак сделал еще один шаг к Констанс.
      Его дружки явно нервничали, но тоже зашевелились.
      – Если он так опасен, почему вы с ним?
      Ответ не заставил себя ждать.
      – Я его медсестра. Я могла бы его успокоить, если бы вы не разбили все флаконы с лекарствами, – нашлась Констанс. – Те, что были в моем ридикюле, помните?
      Вожак встревоженно оглянулся по сторонам. Остальные уставились на него, ожидая, что он станет делать. Вожак повернулся к кучеру.
      – Он и вправду сумасшедший? – спросил он.
      Кучер, страх которого не проходил, как, впрочем, и у всех остальных тоже, прикусил губу.
      – Не-знаю, – наконец сказал он, нервно подергиваясь. – Он нанял меня на один день, вот и все. Но путешествие его явно разозлило. Ему и сначала было как-то не по себе. Но до этого он немного показался в карете с высоким здоровяком в шотландской юбке и с меховой сумкой, кажется, горцем из Шотландии. Когда тот ушел, мы посадили леди. К этому времени он уже был на взводе.
      – Шотландец в юбке? Да. – Констанс не знала, какую игру ведет кучер, но решила присоединиться. – Это один из тех, кто приставлен к нему. Такой большой, высокий? – спросила она у кучера.
      Тот кивнул.
      – Только он один может сладить с мистером Смитом. Когда появилась я, он приставил его ко мне. Ведь ему тоже нужен отдых. А я обычно легко успокаиваю мистера Смита лекарствами. Вот как быть без них, не знаю.
      Вожак шумно сглотнул.
      – Что будет дальше? – В его голосе не было прежней злобы и, кажется, зазвучали нотки просьбы.
      – Его приступы проходят всегда одинаково, – спокойно объяснила Констанс, войдя в роль. – Он сейчас появится и скажет, что с ним ничего не было и он здоров. Вот в такие минуты, когда он отрицает свою болезнь, он особенно опасен. Тут и жди, что он сейчас же прыгнет на свою жертву.
      – Прыгнет?
      – Да, как тигр. Все в его организме переменилось после укуса тигра. Он сам стал наполовину зверем, а сил у него как у целой дюжины молодцов. Это чудовищное зрелище.
      Кучер издал странный икающий звук и, побелев как полотно, указал на что-то за спиной Констанс. Четверо бандитов уставились на кучера, а Констанс, хотя и не знала, что могло привести кучера в такое состояние, многозначительно заметила:
      – Бедняга, он видел мистера Смита в бешенстве. Это ужасное зрелище, его не забыть.
      Она и сама дрожала как осиновый лист. В это время из-за деревьев вышел мистер Смит и зашагал к ним, стараясь, чтобы его шаг был бодрым и уверенным. Все тут же заметили кровь на его белой сорочке.
      – Вам лучше, сэр? – спросила Констанс, не спуская глаз с бандитов.
      – Что вы хотите сказать? – раздраженно ответил ей Смит.
      Что она говорила здесь? Видимо, сказала этим оборванцам, что он облюет им всем башмаки, когда начнет стрелять в них. Почему бы не сказать им и о проклятых устрицах?
      – Я в порядке, мисс Ллойд. Никогда не чувствовал себя лучше. Я только что расправился с теми двумя, что прятались в кустах.
      Констанс тоже заметила красное пятно на его сорочке и была ему благодарна, что ему удалось избавиться от тех двоих, о которых они даже не знали.
      В голову пришла мысль, что теперь она не одна. Впервые она встречает опасность с кем-то вдвоем.
      Облегченно вздохнув, она обратила все свое внимание на противника и опять сокрушенно покачала головой:
      – Расправился с двумя, и ему все мало. Хорошо, сэр. Боюсь, я едва ли выдержу сегодня это зрелище.
      – Отпустите нас, пожалуйста! Мы мигом исчезнем, леди! Отпустите, будьте милосердны…
      Констанс повернулась к Джозефу:
      – Я не в состоянии это видеть, сэр. Отпустим их на свободу, а разорвать на клочки вы можете и меня, я остаюсь!
      Она направила на него пистолет.
      – Что, черт возьми, вы тут надумали? – рявкнул Джозеф, ничего не понимая.
      Но прежде чем он собрался расспросить ее, все четверо грабителей уже скрылись в лесу. Чуть помешкав, вслед за ними побежал и кучер. Споткнувшись, он оглянулся на них дикими от испуга глазами.
      – Мисс Ллойд, я требую, чтобы вы мне объяснили…
      – Хорошо, мистер Смит, но подождите одну минуту. – Запрокинув голову, она издала нечеловеческий, леденящий душу вопль, какого мистер Смит и вообразить не мог, ибо никогда ничего подобного в своей жизни не слышал. Сделав паузу и вежливо улыбнувшись мистеру Смиту, Констанс повторила его еще раз, и этот вопль был еще красноречивее прежнего, ибо он должен был возвестить о ее конце.
      После этого мистер Смит совсем лишился дара речи. Повернувшись и посмотрев на то место, где еще недавно стояли четверо разбойников, он лишь услышал доносившиеся из леса испуганные голоса. Чем больше они отдалялись, тем сильнее в них звучал страх.
      – Думаю, мистер Смит, нам пора в путь. – Глаза Констанс снова остановились на пятне крови на его сорочке. – Вы ранены, мистер Смит?
      Вслед за ней Джозеф Внимательно осмотрел свою одежду.
      – О! – воскликнул он, взглянув наконец на свои руки. Кожа на костяшках пальцев была содрана, видимо, в драке, в лесу со вторым верзилой. – Это сущий пустяк, – успокоил он Констанс.
      – Мистер Смит, – промолвила она, глядя в сторону. – Спасибо вам.
      Стало вдруг очень тихо. Это даже была не тишина, а скорее невидимая связь, искренняя и безмолвная, и была ока настолько ощутимой, что заставила Констанс сделать шаг назад, словно она хотела ослабить напряжение этого момента. Но из этого ничего не получилось.
      – Я рад, что смог помочь вам, – ответил он.
      – Итак… – Она выпрямилась и постаралась, чтобы ее голос, был бодрым и деловым.
      Джозеф улыбнулся, когда увидел, что она подошла к куче боевого хлама, которую оставили бандиты.
      – Интересно, неужели у разбойников до сих пор популярны цепи как вид оружия?
      – Мисс Ллойд…
      – Надеюсь, вы не уплатили кучеру, вперед? Он не отработал даже тот день, на который подрядился, и к тому, же оказался подлым трусом.
      – Мисс Ллойд, расскажите мне, что здесь произошло.
      Жар запылал где-то в груди, перешел на шею и предательским румянцем залил лицо, свидетельствуя о той сумятице чувств, в которой она, казалось, не смела, себе признаться.
      Должна ли она рассказать ему все?
      – Я хочу знать, мисс Ллойд, почему они убежали?
      Опустив глаза, она молча стряхнула юбку.
      Как одно мгновение может вместить в себе и облегчение и вместе с ним разочарование!
      – Я сказала им, что вы маньяк-убийца, сэр. Надеюсь, вы не останетесь на меня в обиде за это. Все четверо теперь думают, что чудом спаслись от страшной смерти, а сейчас вы приканчиваете меня. К сожалению, кучеру больше понравилось их общество, чем наше.
      Удивление и недоверие на его лице сменилось широкой улыбкой. Констанс хотела отвести глаза, но не смогла и продолжала смотреть на него. Его рот, при первом взгляде привлекший ее внимание, стал еще красивее, когда Джозеф рассмеялся, и она увидела его белоснежные зубы.
      У нее перехватило дыхание от сознания, что Джозеф Смит, оказывается, удивительно красивый мужчина. Не в обычном смысле этого слова, разумеется. Не то чтобы он был элегантен, вылощен, как красавец Филип. В мистере Смите было обаяние силы, которое делало его красивым, похожим на дикого зверя. Не его одежда бросалась прежде всего в глаза и не его прическа. В Филипе она всегда невольно отмечала его ухоженность, безукоризненность его одежды. В мистере Смите ей нравилась естественность, врожденное изящество, которое не создает ни хорошая стрижка, ни отличный крой одежды.
      Она судорожно сглотнула, глядя в его глаза. Они были карие и искрились при дневном свете. Его лицо, крепкий квадратный подбородок, высокие скулы, которые становились еще выше, когда он улыбался, небольшой шрам на одной из них, откинутая со лба упрямая прядь…
      – Вы умница, мисс Ллойд. Будет что рассказать Филипу.
      Для Констанс это было как ушат холодной воды. Вздрогнув, она окончательно вышла из мира мечтательных созерцаний.
      – Нет, пожалуйста, прошу вас, не говорите ему ни слова об этом!
      – Почему, черт возьми?
      – Потому что… Понимаете… – Почему она не хотела, чтобы об этом узнал Филип? Наконец она поняла и сказала еле слышно: – Я вела себя не как леди. Я менее всего хочу привлекать сейчас внимание к себе. Прошу вас.
      Улыбка медленно сходила с лица Джозефа.
      – Как повела бы себя леди в данном случае, мне трудно судить, но, по-моему, лучше остаться в живых, чем соблюдать правила светского этикета.
      Прежде чем ответить ей, он пристально посмотрел на жаркий румянец, заливший ее лицо, и понял, что она сгорает от стыда. Он ни в коем случае не хотел своими вопросами усугубить ее смущение, но мысль о том, что она стыдится своей смелости и находчивости, немало огорчила его. Он ответил ей без улыбки:
      – Как вам будет угодно.
      Какое-то время они стояли в полном молчании. Наконец она спросила:
      – Что мы будем теперь делать, мистер Смит? Далеко ли отсюда до города?
      Глядя на него вблизи, Констанс вдруг заметила, что у него веснушки. Их можно было разглядеть, только если стоять совсем близко к нему и внимательно вглядываться. Но это, бесспорно, были веснушки. Это открытие почему-то умилило ее.
      «Совсем как мальчишка!»
      – Боюсь, я этого не могу вам сказать, мисс Ллойд. Я никогда не ездил, по этой дороге.
      – Вам нужно промыть и перевязать рану, – сказала она тихо.
      Джозеф, вздохнув, вдруг прямо, посмотрел в глаза Констанс.
      «Какие у нее удивительные глаза!» – подумал он и не нашел в них ни коварства, ни притворства.
      Он поймал себя на том, что верит ей. До сих пор, насколько он помнил, у него не было доверия к женщинам.
      Констанс сделала шаг назад и наступила на подол собственной юбки. Он быстро, не колеблясь, уберег ее от падения, придержав за талию.
      Кашлянув от волнения, он тут же опустил руки. Как только он перестал чувствовать тепло ее тела, ему вдруг снова захотелось дотронуться до нее.
      Нет! Она невеста Гастингса. Джозеф доверял Констанс, но не доверял самому себе. Когда он заговорил, голос его звучал несколько натянуто:
      – Возможно, нам надо подождать здесь. Наверняка появится следующая карета.
      – Разбойники могут вернуться сюда. Как только они поймут, что их одурачили, они вернутся и не простят нам.
      – Думаю, вы правы, мисс Ллойд. – Голос его уже окреп, а когда он отошел на несколько шагов, то почувствовал себя совсем уверенно. – Подлинный дух поединка, видимо, незнаком таким людям.
      Джозеф посмотрел на разбитый сундук и разбросанные вещи Констанс.
      – Мне очень жаль, что вы потеряли сундук и бюро, мисс Ллойд, – промолвил он, глядя на щепки от сундука и втоптанные в грязь платья и нижние юбки.
      Она тоже смотрела на это печальное зрелище, очередные обрывки и осколки ее жизни, лежащие в дорожной грязи, – новые, дареные, и старые, свои, дорогие сердцу.
      Джозеф остановился над кучей белья, разорванными книгами и испорченными башмаками. Нагнувшись, он осторожно поднял забрызганную грязью голубую юбку, а затем снова опустил ее на траву.
      – Мне очень жаль, поверьте.
      Но потеря одежды мало беспокоила Констанс. Она сокрушалась лишь об одной потере – о бюро. Как она берегла его, как чистила и полировала воском, хранила каждый листок писчей бумаги, драгоценный для нее потому, что его касались руки матери. В одно мгновение, после стольких лет бережного хранения и заботы, все превратилось в осколки и обрывки. Все было уничтожено.
      Она пыталась успокоить себя, тихо повторяя:
      – Мне все равно.
      – Простите, вы что-то сказали? – Джозеф сделал шаг к ней, но тут же остановился.
      – Я сказала себе, что мне все равно. – Но эти слова не убеждали даже ее саму. – Я должна говорить себе так.
      – Почему?
      – Потому что, если я скажу вам, как мне жаль, это все равно не поможет. О, я не об одежде, нет! Хотя признаюсь, она была красивой. Я о том, что человек не должен вкладывать столько чувств в вещи. Это ошибка, ибо вещи ломаются, бьются, наконец, кто-то отнимает их у вас.
      – Сердце тоже вещь, не так ли вы думаете? – вдруг задумчиво спросил Джозеф, следя за выражением ее лица.
      – Да, конечно. Наверное, это так. Но бюро моей матери… – Она смотрела на щепки, смотрела, но видела лишь образ матери, единственную память о ней, которая должна была исчезнуть вместе с обломками дерева.
      – Вы навсегда сохраните память о матери, – медленно промолвил он. – Она не в этих обломках досок, она в вас, она частица вашего существования.
      Морщинка прорезала переносицу Констанс. Она посмотрела на Джозефа так, будто впервые видела его. А он продолжал успокаивать ее:
      – У каждого в прошлом были тяжелые испытания. И это – еще одно из них. – Он указал на разбитый сундук. – Но я уверен, что вас ждет прекрасное будущее, разве не так?
      – Да, – неуверенно ответила она, – конечно, но…
      – Что?
      – Ничего.
      – Отлично. Мы должны покинуть это место как можно скорее. У нас нет выбора, мисс Ллойд. Как вы сами сказали, они могут вернуться. Ваши ботинки годятся для быстрой ходьбы?
      – Думаю, да.
      – Хорошо. Тогда мы пойдем в ближайший город.
      – А оружие? – напомнила ему она, указывая на брошенные цепи, ножи и другие предметы.
      – Да, конечно. Мы не можем унести все с собой. Возможно, нам лучше зарыть его на тот случай, если бандиты вернутся.
      Он ждал ее согласия, а когда она кивнула, они вдвоем наспех прикрыли оружие кучей палых листьев.
      – Пока хватит и этого, – сказал Джозеф, беря ее за руку. – Возможно, вы хотите что-то взять из вещей?
      Констанс на мгновение задумалась. Рука ее даже потянулась за листком маминой писчей бумаги, но тут же замерла.
      Джозеф собирался что-то сказать, но Констанс выпрямилась и промолвила:
      – Пожалуй, я возьму теплую накидку.
      – Не думаю, что она вам понадобится, – улыбнулся Джозеф и коснулся ее руки, как бы без слов утешая ее. – День обещает быть теплым, а ночь мы обязательно проведем в гостинице. Благодаря вам воры не добрались до моих денег.
      – И все же накидка может понадобиться, когда похолодает…
      – Мисс Ллойд, прошу вас, доверьтесь мне хотя бы в этом. Тащить на себе тяжелую накидку будет нелегко и неудобно. Спорю, что в течение часа мы дойдем до какого-нибудь городка, а затем пошлем сюда кого-нибудь за вещами.
      – На что вы готовы поспорить?
      – Простите?
      – Вы сказали, что готовы поспорить. Я согласна спорить с вами. Как насчет пяти фунтов, мистер Смит?
      Джозеф рассмеялся и провел рукой по волосам.
      – Согласен. Пять фунтов, мисс Ллойд. А теперь в путь.
      Он подставил ей согнутую в локте руку, она оперлась на нее. Бросив последний взгляд на карету, они зашагали по неизвестной обоим дороге, надеясь, что город совсем близко.

      Первый удар грома не очень напугал Констанс и Джозефа. Куда хуже, если бы пошел град, пронесся ураганный ветер и проливной дождь, сбивая с ног и промочив до нитки их одежду.
      Угрожающие раскаты грома заставили Джозефа, однако, снять свой легкий плащ и быстро накинуть его на плечи Констанс. Вскоре пошел сильный дождь, и плащ абсолютно промок. Дальнейшее путешествие становилось невозможным.
      Волосы Констанс падали ей на спину мокрыми, похожими на толстые канаты прядями, шпильки давно были потеряны, выброшена за ненужностью шляпка, поля которой только собирали воду и она проливалась ей на плечи. Новый дорожный костюм Констанс, когда-то коричневого цвета, под дождем явно линял.
      Джозеф, щурясь от потоков воды, поглядывал на свою спутницу, шагавшую рядом по грязи. Медленно повернувшись, он попытался ладонью вытереть ее щеки, но остановился, прежде чем она поняла, что он хотел сделать.
      Однако Констанс заметила его жест и повернулась к нему: между бровями у нее пролегла морщинка, в глазах был безмолвный вопрос. В ее взгляде не было ни упрека, ни запрета, только любопытство.
      – Ваше платье полиняло! – воскликнул он, стараясь перекричат ветер и шум дождя, не зная, что еще сказать.
      Поморгав, чтобы стряхнуть капли дождя с ресниц, она улыбнулась ему:
      – Кажется, да.
      – Я работаю над искусственными красками, которые не будут линять. – Произнося эти слова, он почувствовал себя круглым идиотом.
      Их только что ограбили под дулом пистолета, они заблудились на какой-то заброшенной дороге, и к тому же разразилась настоящая гроза. А он говорит о каких-то красках.
      Мысленно он был готов не только дать себе хорошего пинка, но даже сунуть кляп в собственный рот, чтобы больше не говорить глупостей.
      – Неужели? – сказала Констанс тоже довольно громко, но отнюдь не резко.
      Он терпеть не мог высоких, резких женских голосов, но тембр голоса Констанс был мягким, даже когда она повышала голос.
      – Было бы хорошо, если бы вы поскорее изготовили стойкую краску. – Она засмеялась и встряхнула подол мокрого платья. – Боюсь, мое особенно нуждается в вашей помощи.
      За поворотом дороги они вдруг увидели небольшое строение. Джозеф указал на него, и они, согнувшись, уворачиваясь от ветра и дождя, бросились к нему.
      Это был заброшенный каменный дом. На сломанной, болтающейся под ветром доске они прочли, что здесь когда-то была гостиница. Внутри пахло плесенью, сыростью и каким-то особым тленом – чем-то старым, древним и невидимым глазу. Через ветхую крышу дождь почти беспрепятственно заливал пол, хотя в одном из углов нашлось относительно сухое место. Несмотря на зияющие дыры в потолке, внутри дома было темно, как ночью.
      – Сюда, мисс Ллойд, – позвал ее Джозеф и ударился об опрокинутый стул.
      – Странно, вам не кажется? – пробормотала Констанс, пробираясь за ним. – Прямо у дороги стоит дом, никакой остановки для почтовых карет нет и в помине, дом брошен и разрушается.
      Джозеф пожал плечами и потер ногу после очередного ушиба, натолкнувшись теперь уже на стол.
      – Не так и странно, – наконец ответил он. – С появлением поездов эти дороги совсем опустели. Они в ужасном состоянии, как вы сами убедились.
      – И все же я не понимаю, почему мы не поехали по железной дороге, зачем было ехать в карете?
      Он беспомощно вздохнул.
      – Мать вашего жениха считает железные дороги чем-то ненормальным и богохульственным. Не знаю, что вызывает ее антипатию – вагоны, рельсы или скорость передвижения.
      – Видимо, герцогиня не хочет, чтобы кто-то обвинил ее будущую невестку в том, что она слишком торопится под венец.
      Джозеф взял ее за руку, чтобы провести в то место, которое он очистил от хлама.
      – Странно, что герцогиня выбрала именно вас сопровождать меня. Если она так соблюдает приличия и этикет, то могла бы просто послать за мной свою горничную.
      – Я и сам об этом думал. – Они расположились на полу. – Возможно, она хотела, чтобы вы прибыли в Гастингс-Хаус как можно скорее, и, вспомнив, что у меня в этих местах срочные дела, перепоручила это мне, считая, что так будет быстрее.
      – Мне очень жаль, мистер Смит. Я даже не извинилась перед вами за то, что создала вам столько неудобств.
      – Я бы этого не сказал. – Он произнес это так тихо, что Констанс едва расслышала. – Это я должен извиниться перед вами, мисс Ллойд, Я снова оказался в роли шута, фигляра.
      – Какая глупость, конечно же, нет! – Она произнесла это так горячо и искренне, что он от волнения даже вскочил, а Констанс едва удержалась от того, чтобы не рассмеяться его поведению. – Нет, мистер Смит, вы совсем не шут и не фигляр. Кто-то когда-то постарался убедить вас в этом, а вы, к несчастью, взяли да и поверили. Тот, кто сказал это, глубоко ошибался.
      Он промолчал. Констанс внимательно разглядывала свою юбку.
      – Возможно, мое платье откроет новую моду – шить платья из линяющих тканей. Скажите, мистер Смит, когда появятся в продаже ваши новые искусственные краски?
      – Надеюсь, скоро.
      – Каким образом вы попали в этот бизнес с красками?
      – Видите ли, я всегда увлекался химией, днем в университете изучал богословие, а по вечерам в своей комнате ставил разные опыты. – Начав рассказывать, он как бы снова обрел уверенность в себе. – Понимаете, там, на континенте, совершаются удивительные открытия в науке. В Германии и Франции, да и в нашей стране тоже, университеты выпускают широко образованных людей, которые хотят сделать жизнь людей лучше. Всех, а не только привилегированного меньшинства.
      В полумраке он разглядел, что она одобрительно кивала головой.
      – Итак, вы готовили себя к духовному сану, а стали промышленником?
      – Да, И я многих разочаровал тем, что не обосновался где-нибудь в далеком приходе в Уэльсе и не способствовал благим переменам в родной глубинке. Я давно понял, что это не мое призвание, и по этому пути я не пошел. Но я прилежно играл роль благодарного ученика до тех пор, пока не получил образование. Иногда я корю себя и считаю, что был неблагодарен и поступил дурно.
      – Не думаю, что это так. – Констанс умолкла, прежде чем продолжить дальше. – Мы делаем все, мистер Смит, чтобы выжить. Мир, в котором мы живем, не так уж совершенен. И можно возразить, сказав, что дело, каким вы сейчас занялись, гораздо важнее, потому что приносит людям больше пользы, давая им работу и создавая нужный продукт для всех. Это важнее проповеди в церкви, полной людей, которые не хотят да и не собираются меняться. Нет, мистер Смит, то, что вы делаете сейчас, это во благо каждому.
      Джозеф прислонился спиной к грубой кладке стены. Что сказала Абигайль о его увлечении наукой? Что у него интересы человека среднего класса. Вот что она сказала. Сначала рассмеялась, а потом сказала, что это удел людей среднего класса заниматься наукой. Он все еще помнил сияние ее волос, когда на них падал свет. Однажды он сказал ей, что они как золотые нити. Банальность, но именно такими они ему казались.
      Перемена, произошедшая в Абигайль, была быстрой. Он вспоминал, как стал замечать ее приметы, предвестники того, что неизбежно должно было случиться. Его интерес к науке более не казался Абигайль ни интересным, ни забавным.
      – Мой отец считает, что наука – это занятие представителей среднего класса, – как-то скова повторила Абигайль. – Он говорит, что если кто-то любит слушать музыку, то нанимает скрипача, а не сам играет на скрипке. Играть музыку самому – дело унизительное для подлинного аристократа.
      – А, – только и ответил ей тогда Джозеф. А потом добавил: – Но я не аристократ, да и к среднему классу тоже не принадлежу, следовательно, мне можно играть на скрипке.
      Абигайль ужаснулась:
      – Вы играете на скрипке?
      Когда же он признался, что когда-то действительно играл на скрипке, Абигайль содрогнулась. На этом все и кончилось.
      Абигайль ныне стала леди Мерримид. С тех пор он ее уже не видел.
      – Простите меня, мистер Смит.
      Констанс что-то говорила. Но он ничего не слышал, когда вспоминал об Абигайль.
      – Простите меня, мисс Ллойд. Мои мысли унесли меня далеко отсюда, поэтому я не слышал ни слова.
      – Если ваши мысли унесли вас так далеко, то, надеюсь, вам там было тепло к сухо, – пошутила Констанс, и даже не видя ее в темноте, он чувствовал улыбку в ее голосе. – Я хотела бы знать, что за люди эта семья Гастингс?
      – Семья Филипа?
      – Да. Я знаю только Филипа, но до меня доходили странные слухи о его отце. Пожалуйста, не повторяйте, это не важно…
      – Я все расскажу вам, мисс Ллойд. От герцога Боллсбриджа я видел только добро, когда был мальчишкой. Он хороший человек и обладает чувством юмора, к тому же очень любит свею семью.
      – Это правда, что он эксцентричен?
      – Нет, для меня и для других, кто его понимает, он таким не кажется. У него современное, правильное и нормальное неприятие светского общества, и то, что он его избегает любыми способами, вполне понятно. Для того чтобы держаться от общества подальше, он воспользовался своей репутацией человека эксцентричного. Мне кажется, что он получает удовольствие от того, что кто-то считает его чуть тронутым. А так он прост, добр и приветлив, если компания, в которой он находится, ему приятна.
      – А герцогиня?
      Тут Джозеф призадумался, прежде чем ответить. Стоит ли говорить Констанс о том, что ее будущая свекровь занята лишь тем, как подняться еще выше по светской лестнице? Она этим жила, поэтому Джозеф Смит был удивлен, когда она позволила сыну обручиться с нищей гувернанткой, пока не узнала, что Филип стал посмешищем всего света из-за того, что ему отказали все подходящие невесты Англии и парочка подобных в Индии.
      – Мистер Смит, ваше молчание слишком красноречиво.
      – Нет, что вы! – Он подумал, что излишне торопится отрицать это. – Нет. Герцогиня по своему происхождению не была подготовлена занять такое высокое положение в свете. Кажется, когда она встретилась с герцогом, он не собирался унаследовать титул. Лишь спустя много лет, когда его отец и два старших брата погибли, титул перешел к нему, третьему сыну, не готовому его принять.
      – Тем более кажется странным то, что герцогиня согласна на наш брак, – продолжала удивляться Констанс. – Ведь теперь она не сомневается, что ее сын унаследует титул герцога. Если она сама не аристократка… ее поведение кажется вдвойне странным.
      – Почему вы так считаете?
      – Потому что те, кто не принадлежал в прошлом к привилегированным классам, пуще всего боятся нарушать правила высшего света.
      – Вы более чем проницательны, мисс Ллойд.
      И хотя Джозеф улыбался, когда сказал это, Констанс почувствовала в его голосе глубокую печаль. Жизнь неласково обошлась с ним, и независимо от того, осознавал он это или нет, в нем угадывалась скрытая боль. Констанс были близки его чувства, и она понимала это. Она знала не все детали его жизни, имена или события, сделавшие его таким, каков он есть. Она знала его лично, скорее интуитивно, и чувствовала, что это останется с ней надолго, возможно, навсегда.
      Они были чужими. Никто из них не был вхож в мир другого. Она родилась в достатке, но стала не более чем хорошей прислугой. Он начал жизнь в бедности, но сам достиг богатства и успеха. Они будут спокойно существовать в разных пространствах, всегда помня, кем они когда-то были.
      Неожиданно ей стало трудно дышать. Корсет невыносимо жал. Возможно, намокнув под дождем, он сел. Видимо, так и было.
      – Мисс Ллойд.
      Как все нелепо и глупо. Она чувствовала себя ребенком, который делал что-то недозволенное, прекрасно зная, что это делать нельзя. Каждый вдох причинял боль, она боялась, что вот-вот разрыдается, если не сделает усилий и не возьмет себя в руки. Неприлично плакать перед незнакомым мужчиной.
      – Мисс Ллойд? Констанс, вам нездоровится?
      Она покачала головой.
      – Нет, я просто… – начала она и тут же умолкла.
      Прежде чем Констанс снова попыталась что-то сказать, он обнял ее и прижал к себе. Стало тепло и уютно. Он так хорошо все понимал. Она, конечно, могла бы насторожиться и вежливо напомнить ему, что его действия недопустимы. Но как давно никто не успокаивал ее! Она даже не могла припомнить, когда это было. Разве что в детстве, когда она была совсем маленькой.
      Вместо того чтобы напомнить Джозефу о том, кто он и кто она, Констанс просто уткнулась лицом в его плечо. Оно показалось ей таким надежным, и это почему-то не удивило ее.
      – Ш-ш, – тихо успокаивал ее Джозеф, гладя по волосам. – У вас был трудный день, леди. Отдохните. Вот так.
      Она удобнее положила голову ему на плечо, а он осторожно поглаживал ее щеку, мокрую уже от слез.
      Она чувствовала покой и защищенность. Глаза ее закрывались.
      Он что-то ей говорил, но она не понимала смысла слов, а лишь слышала певучие успокаивающие нотки. Она поняла, что он говорил не по-английски, и подумала, что это, должно быть, его родной валлийский и он читал ей стихи, которые запомнил в далеком детстве. Ничего, что она не понимает чужестранных слов. Зато она чувствует их сердцем.
      Он прижал ее еще крепче, и ее сжатая в кулак ладонь, лежавшая у него на груди, медленно раскрылась. Они оба не заметили, как сон сморил их.
      Еще не совсем проснувшись, Констанс пошевелилась, вытянула руки и наконец открыла глаза. Было темно. Неужели она ослепла? Еще никогда ей не приходилось бывать в такой непроницаемой и плотной темноте. Она еще шире открыла глаза, но кругом было по-прежнему темным-темно.
      – Констанс, – Джозеф крепко сжал ее руку.
      Она застыла. Неужели бандиты вернулись, догнали их? И вожак с красной косынкой на шее?
      – Констанс. – Голос стал громче. – Это я – Джозеф. – Он облегченно вздохнул. – Это я, Джозеф. Мистер Смит. Мы находимся в разрушенной гостинице у дороги. Пожалуйста, не двигайтесь. Ночь безлунная, хоть глаз выколи. Вы можете пораниться, если будете неосторожны и начнете двигаться в кромешной тьме…
      Все вставало на свои места. Констанс приходила в себя и почувствовала, как покраснела от стыда за свою внезапную растерянность и страх.
      – О! – Голос ее был тих и еле слышен. – Мистер Смит.
      – Да, мисс Ллойд, – ответил он почти покорно. – Вам не кажется, что, поскольку мы здесь совсем одни, вы могли бы называть, меня просто Джозефом.
      – Где вы?
      – Я здесь… ох! Это мой глаз.
      – Простите, я плохо ориентируюсь в этой ужасной темноте.
      – Возможно, вы… это моя рука, мисс Ллойд. Вы наступили на мою руку. – Голос у него был несколько натянутый.
      – Простите.
      – Я же просил вас оставаться на месте и набраться терпения.
      – Здесь есть фонарь?
      – Мне он не попадался на глаза. Здесь может быть сотня фонарей, но нам это не поможет. Все в этой гостинице, включая нас с вами, промокло насквозь и превратилось в сплошную слякоть. Здесь ничто не загорится.
      – Понимаю. – Она снова уселась рядом с ним, благодарная за исходящее от него тепло. – Вы запомнили, как называется эта гостиница?
      – Кажется, на доске было написано: «Гостиница «Водосточная труба».
      – Нет, вы ошибаетесь. Это «Стоячая яма». Я много наслышана о ее удобствах.
      Он рассмеялся:
      – Здесь вино льется рекой.
      Джозеф догадался, что она зябко потирает плечи.
      – Продрогли?
      – Немного, мистер Смит.
      – Джозеф.
      – Хорошо, Джозеф.
      Его имя вызывало в ней совсем иное чувство, чем фамилия. Имя было мягким, дружелюбным. Имя доброго и отзывчивого человека, которому можно доверять.
      – Чертовски холодно, – проворчал он про себя.
      Констанс почувствовала его плечо, когда он придвинулся к ней поближе, а затем тихонько рассмеялся:
      – Хорошенький герой вам попался, весь трясется от холода.
      – Только не падайте в обморок. Других претензий у меня к вам нет, – ответила Констанс.
      Он снова обнял ее. На этот раз ей и в голову не пришло размышлять, как ей следует себя вести. Она только поудобней устроилась в его объятиях, словно проделывала это не в первый раз.
      – Все, на что я еще способен, – это не дать вам замерзнуть. Надеюсь, я справляюсь с этим, – пробормотал он куда-то в ее волосы.
      Она промолчала. В глубине сознания мимолетно промелькнула дерзкая мысль: что, если бы засыпать так каждую ночь? Она сама себе улыбнулась.
      Джозеф погладил ее по руке от плеча до локтя. Она почувствовала, как тепло от его легкого прикосновения согревало ее всю.
      – Так лучше? – спросил он неуверенным голосом.
      Она хотела было сказать, что уже согрелась и ему не следует беспокоиться о ней, но вместо этого лишь тихонько протянула:
      – М-м…
      Джозеф чуть хмыкнул, и она поняла, что это был удовлетворенный смех, шедший из самой глубины его души. Констанс еще ближе придвинулась к нему, и рука ее невольно потянулась к его крепкому плечу. Смех замер.
      У обоих, казалось, на мгновение перехватило дыхание, и каждый словно ждал, что же будет дальше.
      – Вам надо уснуть и хорошенько выспаться, – промолвил Джозеф.
      Констанс кивнула, понимая, что это самое разумное, что они могут сейчас сделать.
      Все остальное было невозможным.
      Когда Констанс закрыла глаза, она изо всех сил старалась прогнать от себя мысли о невозможном.
 
      – Эй! Есть тут кто-нибудь?
      Сноп яркого света проник сквозь дыру на крыше и высветил все запустение и разруху дома. Ночь кончилась, а Джозеф и Констанс этого не заметили. Они давно уже проснулись, но каждый делал вид, что спит. Их внезапное сближение ночью оставило в каждом неловкость и смущение.
      – Попробуй-ка здесь, Майкл, – промолвил кто-то.
      Послышался шум шагов по мокрому хворосту и мусору, кто-то торопливо пробовал оторвать доски прогнившей деревянной обшивки дома.
      Констанс открыла глаза и, посмотрев на Джозефа, встретила его внимательный взгляд. Он улыбнулся.
      Она посмотрела на него несколько растерянно, когда он, аккуратно отряхнув свои брюки, вдруг осторожно выудил из ее волос запутавшуюся в них былинку.
      Мужские голоса напугали ее и прогнали остатки сна, вернув к грубой действительности. Она сразу же решила, что воры все-таки вернулись и нашли их.
      Джозеф медленно привлек ее к себе и сжал плечи, словно хотел сказать, что не даст ее в обиду. Бежать было некуда и спрятаться негде.
      Голоса звучали совсем близко:
      – Они могут быть здесь.
      Джозеф сделал движение, словно хотел подняться. Она увидела, как его рука исчезла в складках плаща, а затем заметила тускло блеснувший металл пистолета. Ничего не говоря, он наклонился к ней и вопросительно поднял брови. Констанс понятливо кивнула головой. Он вложил в ее руку пистолет, а затем извлек из кармана еще один – для себя.
      – Он может быть там, Майкл.
      Хруст шагов по обломкам камня и щебня стал громче, кто-то приближался, слышались чертыхания. Напряжение ожидания росло.
      Джозеф и Констанс взвели курки. Джозеф снял руку с плеча девушки, и она сразу ощутила, как холодно и сыро в этом заброшенном доме.
      – Нет, я не думаю, что мистер Смит и мисс Ллойд могут быть здесь. Они давно бы дали знать о себе. – Голос говорившего постепенно затихал, удалялся.
      Констанс, посмотрела на Джозефа, он – на нее, и оба озабоченно нахмурились.
      – Мистер Браун знает, где они могут быть? – услышали они опять чей-то голос.
      Джозеф, не выдержав, поднялся во весь рост и крикнул:
      – Джентльмены!
      Мужчины с удивительной быстротой оказались совсем радом с домом. Констанс сразу же с облегчением поняла, что это отнюдь не воры. Они были вооружены, хорошо одеты, кажется, в костюмах для охоты. При них были и ружья.
      – Мистер Смит, где вы? Вы так напугали нас.
      Джозеф, сунув пистолет в карман плаща, протянул Констанс руку к помог ей встать. Первый, из мужчин уже подбежал к Джозефу и крепко тряс его руку, а затем поздоровался с Констанс, коснувшись двумя пальцами полей шляпы. У него было круглое лицо, густые бакенбарды, широкая улыбка. Его маленькие глазки весело поблескивали из-под кустистых бровей.
      – Знакомьтесь, мистер Кримминз, мистер Уокер. – Джозеф кивком указал на них, обращаясь к Констанс. – А это мисс Ллойд. Я сопровождал ее в поместье жениха, когда на дороге, на нас напали разбойники.
      – Да-да, мы все это уже знаем. Их поймала местная полиция, они отчаянно обрадовались, оказавшись за решеткой участка. Только кучер смог нам объяснить, кто они. Один из них что-то бормотал о детишках, другой же, попав в камеру, даже поцеловал пол от радости. Нам стало ясно, с кем мы имеем дело. Нашли и тех двоих под деревом…
      – Благодарю вас, джентльмены, – поспешил прервать его Джозеф.
      Мужчина кивнул, все поняв, но продолжал свой рассказ:
      – Вам повезло, мистер Смит. Видимо, эта банда виновата в остальных нападениях на этой дороге и не в одном убийстве, к сожалению.
      Мужчины осторожно посмотрели на Констанс. Один из них сказал:
      – Мистер Смит, у нас для вас послание от мистера Брауна. Весьма срочное, как он сказал, Требуется ваша немедленная помощь.
      Мистер Уокер, старший из двух мужчин, с густой шевелюрой и носом в красных прожилках, вручил Джозефу толстый конверт. Сорвав сургучную печать, Джозеф стал читать письмо, в то время как мистер Кримминз и мистер Уокер несмело улыбались Констанс.
      Закончив читать, Джозеф обратился к девушке:
      – Мисс Ллойд, – голос его стал неожиданно официальным, – эти два джентльмена доставят вас в ближайшую гостиницу, она, разумеется будет под крышей, смею вас заверить. Там вы найдете ваши вещи. Вы сможете отдохнуть в тепле и уюте, а завтра утром мистер Кримминз и мистер Уокер препроводят вас в Гастингс-Хаус.
      Остолбенев, Констанс в недоумении смотрела на мужчин.
      – Что это значит? Куда вы отправляетесь, мистер Смит?
      – Простите, мисс Ллойд, – голос Джозефа смягчился, как и выражение его лица, – мне срочно нужно ехать по делам в Шотландию.
      В Шотландию? Это было в сотнях миль отсюда. Другая страна, другой мир!
      – Да, в Шотландию, – повторил он. – Экипаж уже ждет меня. Я должен успеть к ближайшему поезду.
      – О, – только и могла вымолвить растерянная Констанс. – Я понимаю.
      – Да. – Он долго смотрел ей в глаза. – Мисс Ллойд, я желаю вам благополучной поездки. Надеюсь, мы увидимся в день вашей свадьбы.
      – О да.
      Ей казалось, что все плывет перед глазами. События менялись так неожиданно и быстро, что она не могла разобраться в сумятице чувств, охвативших ее.
      – Нам пора ехать, мисс Ллойд, – напомнил ей Кримминз.
      Уокер поддакнул, кивнув головой.
      Джозеф уже сделал несколько шагов в сторону своей кареты. Она видела лишь его широкую спину. Внезапное прозрение испугало ее: она больше никогда его не увидит. А если они и встретятся, то она уже будет замужем…
      – Мистер Смит!
      Он остановился и повернулся к ней. Лицо его было непроницаемым. Констанс сама преодолела те два шага, что разделяли их, Она протянула ему руку. Они оба смотрели на эту протянутую руку.
      – Спасибо вам за все, – прошептала Констанс.
      Какое-то мгновение он был неподвижен, но потом схватил ее ладонь и крепко сжал. В этом жесте было нечто большее, чем простое прощальное рукопожатие. Его пальцы обхватили всю ее ладонь, она чувствовала исходившее от них тепло, и он так нежно сжимал ее. Но это было лишь мгновение, одна секунда, совсем короткая, слишком короткая… И вот его уже нет. Без единого слова, не оглядываясь, он ушел.
      – Итак, мисс Ллойд. – Мистер Кримминз даже хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание Констанс.
      Медленно, словно оцепенев, она повернулась к ним.
      – Не хотите ли чашечку горячего крепкого чая?
      Позднее Констанс пыталась вспомнить, поблагодарила ли она джентльмена за предложение, сказала ли что-нибудь? Собственно, она не помнила и того, как очутилась в уютной гостинице, в постели под теплым одеялом и выпила обещанную чашку горячего чая.
      Когда она натягивала на себя одеяло до подбородка, то не могла не думать о прошлой ночи. Она спала в объятиях чудеснейшего из мужчин, которого ей будет так трудно забыть.
      В полдень карета катила по гравию подъездной аллеи поместья Гастингс-Хаус. На небе не было ни единой тучки.
      Констанс была полна впечатлений: заботливо ухоженный парк, аккуратно подстриженные газоны, сияющая на солнце, как драгоценность, большая высокая беседка из витого металла.
      Но больше всего Констанс поразил человек, сидевший на дереве. Она увидела его задолго до того, как за поворотом наконец появился дом. Это был старик, одетый в нечто похожее на черную с синим форму наполеоновского солдата. Он сидел совершенно один на ветке дерева и, должно быть, занимал это место так часто и подолгу, что даже листья поредели.
      Лестницы, по которой он мог бы взбираться так высоко, почти на двадцать футов над землей, девушка, однако, не заметила.
      Из любопытства она высунула голову из окна, чтобы получше разглядеть этого странного джентльмена. Когда они проезжали мимо него, он медленно помахал им рукой. Констанс тоже махнула ему в ответ, и ей показалось, что он еле заметно улыбнулся.
      Констанс повернулась к мистеру Кримминзу и мистеру Уокеру, сидевшим напротив.
      – Я видела человека на дереве! – воскликнула она.
      Мужчины перекинулись недоуменными взглядами, что, впрочем, они не раз уже делали за время их путешествия, однако ответить не соизволили и опять уткнулись в газеты.
      – Человек был в военной форме! – не унималась Констанс.
      На сей раз лишь мистер Кримминз мельком взглянул поверх газеты, но тут же снова вернулся к чтению.
      За все время оба джентльмена едва обмолвились с ней несколькими словами и явно пугались каждого ее слова или вопроса. От этого положение становилось крайне неловким, и Констанс была рада, что скоро все кончится.
      Несмотря на то что она думала о Филипе и готовилась к встрече с ним, ей не удавалось отогнать мысли о Джозефе Смите. Чем больше она вспоминала о нем, тем больше ей казалось, что его главной заботой было всего-навсего не дать ей замерзнуть. А все остальное – это плод ее воображения.
      Она смотрела в окно, но уже не замечала красот парка и лужаек, потому что ей казалось, что мистер Кримминз и мистер Уокер читают ее мысли. Если бы не их внезапное появление, Констанс попросила бы Джозефа поцеловать ее. Она почувствовала, как вспыхнули ее щеки, и краем глаза заметила, что мужчины наблюдают за каждым ее движением.
      Ей так и не удалось расспросить своих спутников хотя бы о том, откуда они знают Джозефа Смита и кто они сами. Лишь одна деталь ей стала известна, когда менее осмотрительный мистер Уокер проронил фразу:
      – Итак, мы все же успеем вернуться вовремя и попадем на бал к Гиллисам?
      Но Кримминс так посмотрел на него, словно хотел, чтобы тот сгинул с его глаз. И Констанс, которой очень хотелось спросить их, кто такие Гиллисы, знают ли они Филипа, не осмелилась на это.
      Карета катила дальше, и Констанс снова любовалась диковинами поместья Гастингс-Хаус. Наконец она увидела дом.
      Нет, не дом. Это был огромный особняк, таких она не видела даже на обширных плантациях Виргинии. Не верилось, что в мире нашлось столько мрамора и стекла и все ушло на то, чтобы создать Гастингс-Хаус.
      Клонившееся к закату солнце заливало теплым янтарным светом стены огромного особняка столь ласково и любовно, словно он был живым существом. Десятки огромных окон отражались в пруду за домом, где, должно быть, тоже был вход в особняк.
      У Констанс перехватило дыхание. В этом доме вырос Филип, здесь прошло его детство, здесь он стал взрослым мужчиной. От одной только мысли о жизни в этих великолепных стенах на нее повеяло чем-то чужим и холодным. Еще более пугающим показалась ей мысль, что отныне она будет считать его своим домом.
      – Что ж, мисс Ллойд. – Уокер даже слегка подмигнул Констанс. – Вот вы и дома.
      – Я… я не знаю.
      Сознание того, что это так и есть, не только оглушило, но даже напугало ее.
      Карета ехала по подъездной аллее, огибающей дом. Констанс была рада, что она войдет в дом с черного хода. Парадный вход, насколько она успела заметить, был пугающе роскошен своей лепниной, вычурной резьбой и обилием мраморных бюстов суровых волосатых и бородатых предков. Если бы она вошла в дом с парадного входа, ей бы показалось, что она входит в свадебный торт.
      Наконец, карета остановилась. После стольких часов убаюкивающего путешествия в обществе двух проглотивших языки джентльменов Констанс с облегчением ждала момента встречи со своей новой семьей.
      Глубоко вздохнув, она распрямила плечи и пригладила волосы. У нее, она знала, был совсем не тот вид, в котором бы ей хотелось предстать перед нею. Но после того как был разбит ее сундук и все его содержимое выброшено в грязь, чудом уцелело лишь ненавистное серое платье гувернантки, столь унылое и невзрачное, что превращало любого в подобие чучела. Даже веточка лавра у шеи и новые перчатки не смогли прибавить к нему ни красоты, ни шарма.
      «Но что я могу поделать», – безнадежно пробормотала себе под нос Констанс.
      Огромные двери, щедро украшенные резьбой, были распахнуты. Констанс успела разглядеть на ней хороводы резвящихся нимф, прежде чем на пороге появилась пожилая дама. В ее осанке, прямых плечах чувствовалась уверенность знатной особы.
      Ее свекровь. Мать Филипа.
      Когда дама спустилась по мраморным ступеням, Кримминз и Уокер помогли Констанс выйти из кареты. Чем ближе к ней подходила старая герцогиня, тем больше Констанс обретала уверенность в себе. Ибо она не могла не заметить явную приветливость и улыбку на лице герцогини, когда их глаза встретились. Ее свекровь нельзя было назвать красивой, но приветливость и радушие делали ее привлекательной.
      У Констанс от волнения перехватило горло. Этой женщине отныне предстоит заменить ей мать, она будет наставлять ее и вводить в мир аристократов, где так важно не нарушить установившиеся правила и нормы.
      Эта добрая женщина будет ей матерью.
      – Мисс Ллойд. – Тон приветствия был столь же царственным, как и осанка герцогини, ее уверенность, элегантность. – Я миссис Гэррити, экономка.
      Экономка? Констанс едва успела остановиться, чтобы не присесть в глубоком реверансе, который она так долго и старательно отрабатывала.
      Видимо, по лицу Констанс нетрудно было понять всю степень ее смущения.
      – У герцогини мигрень, и она отдыхает. Однако она дала мне все указания, как разместить вас в ваших апартаментах. Она выйдет к чаю.
      Два молодых лакея проворно сбежали с лестницы, пока экономка искала взглядом багаж девушки. Кучер спустил вниз сундук Констанс, перевязанный веревками, чтобы тот окончательно не рассыпался. И тут Констанс, к своему ужасу, заметила торчащие из-под неплотно закрытой крышки сундука оборки чего-то белого, должно быть, ее белья. Молодые люди, переглянувшись, подхватили злосчастный сундук. Один из лакеев с трудом сдержался от смеха.
      – О, благодарю вас, – пролепетала вконец растерявшаяся Констанс.
      – Что ж, будем прощаться в таком случае, – промолвил Кримминз, обращаясь к Уокеру.
      Тот, улыбнувшись, кивнул:
      – Да, конечно.
      Оба пожали Констанс руку. Ей хотелось пригласить их остаться на чай или как-то отблагодарить, но она пока не была здесь хозяйкой.
      – Спасибо, что доставили меня сюда. – Это было все, что она, запинаясь, смогла им сказать.
      – Не стоит беспокоиться. – Мистер Уокер сунул руку в карман. – Все устроил мистер Браун по просьбе мистера Смита. Мистер Браун очень уважает мистера Смита, не так ли, Кримминз? – Он повернулся к своему приятелю.
      Лицо мистера Кримминза пошло красными пятнами от нескрываемого гнева.
      Уокер тоже покраснел и, опустив глаза, стал ковырять носком гравий. Мистер Кримминз еще раз поклонился Констанс:
      – Спасибо вам и удачи, мисс Ллойд.
      Джентльмены сели в карету и уехали. Констанс так и не узнала, кто они, откуда и кто такой таинственный мистер Браун.
      Впрочем, это ей и не нужно знать. Следуя за миссис Гэррити вверх по мраморным ступеням, она опять глубоко втянула в себя воздух, готовясь к встрече с герцогиней.
      Ее комната оказалась удивительно скромно обставленной.
      Констанс облегченно вздохнула. Миновав анфиладу роскошных гостиных, миссис Гэррити и Констанс поднялись наконец на третий этаж, где уже не было ни позолоты, ни мраморных столиков. В ее комнате стояли узкая кровать, два комода, небольшой умывальник и письменный столик. На единственном окне были голубые камчатые портьеры.
      – Чай будет в половине пятого, – сказала ей на прощание миссис Гэррити. – Внизу, в красной гостиной. Если вам что-то понадобится, дайте мне знать. Шнур звонка у кровати. К вам сразу же придет кто-нибудь из прислуги. Постарайтесь прилечь и отдохнуть перед чаем.
      Миссис Гэррити с улыбкой удалилась, оставив Констанс одну. Но тут же, тихонько постучавшись, вошла младшая горничная и справилась, не помочь ли ей разобрать вещи. Сундук Констанс, разбитый и перевязанный веревками, представлял собой печальное зрелище. Констанс поспешила заверить горничную, что справится сама, и молодая женщина, сделав книксен, ушла.
      Оставшись наконец одна, Констанс устало села на кровать.
      В ее распоряжении было всего сорок пять минут. Она чувствовала, как сильно проголодалась. Когда они останавливались в последний раз у таверны, чтобы поесть? Мистеру Уокеру, вспомнила она, захотелось выпить эля, это было в полдень, но мистер Кримминз воспротивился и настоял на том, чтобы ехать без остановок и как можно скорее прибыть в Гастингс-Хаус. У Констанс создалось впечатление, что мистеру Кримминзу не терпелось поскорее доставить ее в Боллсбридж, расположенный в самой глубине Йоркшира.
      Был ли Филип дома? Никто ее упоминал о нем и его старшем брате. Неужели она останется одна с герцогом и герцогиней?
      К тому же никто не промолвил ни слова и о герцоге. Быстро проходя вслед за экономкой по комнате, она нигде не заметила присутствия хозяина поместья и вообще каких-либо признаков мужчины в доме.
      Вздохнув, Констанс принялась распаковывать вещи. Одежда была в пыли, со следами засохшей грязи, кое-где измята и порвана. Письменное бюро матери разбитое бандитами, было оставлено на дороге, а в новый дом не следует привозить обломки.
      Еще одна мысль удручала девушку. Ей придется объяснить герцогине, что произошло с драгоценной фатой. Никакими деньгами не удастся восполнить эту потерю.
      Раскладывая одежду по ящикам комода, она скова подумала о Джозефе Смите. Какой он все же удивительный человек, окрыленный идеями, страстью и желанием творить!
      Где он теперь, ее мистер Смит? Где Джозеф?
 
      Расстроенный Джозеф Смит рассеянно потер губы рукой. Перед ним, выстроившись шеренгой, в деревянных штативах стояло не менее полудюжины флаконов, закрытых пробками. У каждого внизу была табличка: «Барморал. 3 сентября 1874 г. Кухня»; «Барморал, 28 апреля 1874 г. Кабинет ее велич.». На других были пометки: «Виндзор», «Букингем», «Сандринхем» и «Мальборо-Хаус». На всех были даты и другие пометки.
      В своей лаборатории в Лондоне, где он проводил эксперименты с красителями, Джозеф отвел особый закуток для этого наиболее важного для него проекта. Лишь один человек был посвящен в его детали, а Джозеф полностью доверял Брауну. Все его знакомые относились свысока к горцу, посмеивались над его сильным шотландским акцентом, и над тем, что он круглый год ходил в шотландской юбке, толстых шерстяных гольфах и не расставался с меховой сумкой.
      Дружба родилась сразу же, как только они встретились: Джозеф Смит, богатый валлиец, изгой, одиночка, и Джон Браун, шотландец, личный слуга королевы Виктории. В последнее время стали распространяться злые слухи, появились в газетах грязные памфлеты, где вдовствующая королева называлась миссис Браун и высказывались более гнусные предположения о том, что в отношениях королевы и мистера Брауна есть нечто такое, что выходит за рамки отношений слуги и госпожи.
      Но Джозеф знал истинную правду. Джон Браун, прямолинейный, неотесанный, со своеобразным и довольно мрачным чувством юмора, был беззаветно предан королеве. Он давно был у нее в услужении, еще за двенадцать лет до смерти ее мужа принца-консорта Альберта. Джон Браун был готов отдать жизнь за королеву.
      И Джозеф Смит, и Джон Браун были для среды аристократов чужаками. Так называемый высший свет относился к ним с пренебрежением и подозрением. Не было секретом и то, что Джона Брауна недолюбливал сам принц Альберт. Однако он был вежлив с Джозефом Смитом, хотя и держался с ним холодно и отстраненно. Но он всегда проявлял интерес, даже искреннее любопытство, когда речь заходила о научных трудах Смита.
      Возможно, наследный принц Уэльский ничего не имел против Брауна из-за его кельтского происхождения или же незнатности. Скорее он испытывал обыкновенную ревность, потому что его мать больше прислушивалась к советам слуги.
      И еще вполне возможно, что принц не забыл крепких пальцев Брауна на своих ушах. Никто уже не помнил провинности, за которые следовало наказание, но в том, что оно было заслуженным, никто не сомневался. Лицо принца по-прежнему могло вспыхнуть румянцем гнева и унижения, когда он видел Брауна или слышал его имя.
      Все знали, что королева Виктория была не слишком высокого мнения о способностях своего старшего сына и не позволяла ему даже заглядывать в важные государственные бумаги. Но по привычке она всегда хотела знать мнение своего слуги-горца обо всем, что занимало ее мысли, касалось ли это поведения того или другого члена суда или парламента или выбора места для летнего отдыха. Иногда она советовалась с Брауном и по государственным делам.
      У принца Уэльского были все основания ненавидеть шотландца.
      Джозеф остановился, осторожно вынув один из флаконов и поболтал его содержимое. Около десяти лет назад Констанс Ллойд, совсем юная девушка из штата Виргиния, пережила ужасы самой кровавой и жестокой войны.
      Какой она была тогда? Бесспорно, красивой, ибо такая красота, как у нее, не рождается в одно мгновение, она зреет и расцветает как редкий цветок. Решительная, но, возможно, лет десять – двенадцать назад она была другой, поскольку ребенок, живущий под крышей родного дома, не похож на того, который потерял родителей, как это случилось с Констанс к концу войны. С их уходом было утрачено и чувство безопасности. Жалких его остатков она лишилась в последних испытаниях, когда потеряла все средства к существованию. Тогда пришел конец надеждам и ожиданиям.
      У юной Констанс Ллойд хватило ума связаться с дальними родственниками в Англии и получить место гувернантки. Не очень интересная работа, ничего увлекательного и захватывающего, но для женщины, оказавшейся в ее положении, отъезд за океан был отчаянным шагом в борьбе за выживание.
      Как, должно быть, ее страшило морское путешествие, когда каждый всплеск волны отдалял ее все больше от родного берега, от того мира, где все знали ее как дочь человека обеспеченного. В Англии ее заточили в стенах комнаты для гувернанток, в самом дальнем конце дома, где она была обречена общаться только с детьми и прислугой.
      Но каким-то счастливым образом она одержала победу. Это был подарок судьбы. Она добилась не только того, что ее полюбили, но стала близким другом своей хозяйки, и теперь она обручена со вторым сыном богатого герцога.
      – К черту все, – сердито проворчал Джозеф и поставил флакон на место.
      Он почувствовал, что устал. Он плохо спал с тех самых пор, как вручил Констанс заботам Кримминза и Уокера. Но не эти двое беспокоили его.
      Когда он закрывал глаза, он видел Констанс, сияющую и красивую, в объятиях своего лучшего друга Филипа.
      Он знал его с детства. У Филипа было доброе сердце, но мало шансов доказать это. За все годы дружбы Джозеф привык выручать лихого лорда Гастингса из всяких неприятных и грозящих репутации историй. Но он хорошо знал, что его присутствие в аристократических салонах терпят, а порой даже и приветствуют главным образом из-за непривычного сочетания в нем богатства, нажитого собственным трудом, и приобретенной элегантности. Филип же был воплощением самой элегантности, и общество большего от него не требовало.
      Последнее время стали появляться странные слухи. Джозеф знал о них, другие же или не знали, или не придавали им значения.
      Миллионы британцев желали конца монархии. Распространялись брошюрки, воспевающие достоинства республиканского строя, призывающие обновить опыт Французской революции прошлого века.
      Многие открыто говорили о свержении или даже смерти королевы и всего королевского семейства.
      Были даже попытки покушения на королеву. Не хватало только опытного, никому пока не известного анархиста с топором в руках, чтобы колесо завертелось.
      Что сейчас делает Констанс?
      Она не посмотрела на него свысока, узнав, что он сирота из уэльского шахтерского поселка, не поморщилась, услышав, что он учился на деньги богатого благотворителя, и не смутилась, узнав, что он стал торговцем, а теперь, как промышленник, продает продукт своего труда и не может не думать о прибыли. Правда, Констанс восхитило в нем больше, всего то, что он работает над способами очищения воды и думает при этом о благе всех людей.
      Поняла ли она, что он совсем недавно был одним из униженных и оскорбленных?
      – Работает, черт побери! – Сжав зубы, он выпрямил спину, затекшую от дьявольски неудобного стула, на котором так долго сидел.
      Это главная из задач, которую он теперь поставил перед собой. В этих нескольких образцах, всего нескольких пинтах воды, он видел не только свое будущее, но и будущее всей нации.
      Если его новый проект успешно завершится, если оправдаются его надежды, Англия станет райским местом на земле. И не только для избранных, но для каждого, кто здесь живет.

      Констанс ни в коем случае не должна опоздать на первую встречу с герцогиней.
      Зная, что не в состоянии изменить свой туалет, она особое внимание уделила прическе.
      Из овального зеркала на нее глядела умеющая себя держать гувернантка в удручающе некрасивом платье.
      – Здесь я ничего не могу поделать, – проговорила она со вздохом, обращаясь к своему отражению, и с этими словами отправилась на поиски красной гостиной.
      Задача оказалась не из легких, ибо в каждой комнате, куда она заглядывала, было много красного. Она видела лилово-красную комнату, красную с зеленым и красную с синим. Вариантов было множество. Но в каждой гостиной, к сожалению, был свой ярко выраженный стиль.
      Констанс бродила по огромным, с высокими потолками залам Гастингс-Хауса, все больше поражаясь удивительной безвкусице их меблировки: она была не просто некрасивой, а вызывающе уродливой. Каждая из комнат потрясала своей безобразностью. Все дело, казалось, было в размерах и цвете, будь это стул, стол или ковер. Их кричащие цвета или непомерные размеры никак не хотели сочетаться с другими предметами, да и с самой комнатой вообще. Этому дому явно не хватало домашнего тепла. Это была коллекция разнородных дорогих, замысловатых и непривлекательных антикварных безделушек.
      Картины тоже были подобраны в несколько странной манере, включая портреты, изображавшие во весь рост крупного джентльмена в женском платье, что показалось Констанс даже трогательным и печальным. Она знала о случаях в этой среде нездорового тяготения мужчин к переодеванию в женское платье, об их желании стать слабым полом. Еще в Каусе она слышала, как мужчина, переодевшись женщиной, пытался проникнут в гардеробные женщин, но совсем не с той целью, с какой бы это сделал дородный господин на портрете.
      Как великодушно, что они не прячут портреты этого бедняги. Они прощают ему его слабость. Возможно, это хороший знак. Если она забудет обо всем и будет думать лишь об обитателях этого дома, она перестанет возмущаться безвкусицей, царящей в нем.
      Итак, Гастингс-Хаус ужасен. Единственное, чем можно ему помочь, – это сжечь его дотла и построить заново.
      Совершенно подавленная несуразной обстановкой огромного дома, она наконец набрела на горничную. Та быстро смахивала пыль с какой-то уродливой статуи мужчины в бальном платье. Наконец. Констанс могла спросить, где находится красная гостиная. С застенчивой улыбкой, присев перед ней, горничная провела ее, в комнату, в которой Констанс ранее не бывала.
      Там Констанс и увидела крупного мужчину, который стоял в центре гостиной на ковре. На нем было пышное вычурное платье из чудовищной смеси лилового и зеленого шелка. Голову украшала диадема. Перед ней был тот самый мужчина, которого Констанс только что видела на портретах и воплощенного в мраморе в виде некоего Гаргантюа в юбках.
      – Мисс Ллойд?
      Констанс не могла скрыть своего потрясения. Только сейчас до нее дошло, что мужчина в женском платье и есть герцогиня.
      – Простите, ваша светлость. – Констанс присела в глубоком реверансе.
      – Этот дом, должно быть, произвел на вас неизгладимое впечатление, мисс Ллойд, – с нескрываемой гордостью произнесла герцогиня.
      – Вы не представляете, какое. – пролепетала Констанс, пытаясь взять себя в руки.
      Довольная ответом, герцогиня указала ей на стул, обтянутый штофом с узором, где розы размером с кочаны капусты соседствовали с коричневыми желудями, больше похожими на картошку.
      – Садитесь, мисс Ллойд. Я хочу как следует вас разглядеть.
      Чувствуя себя букашкой под увеличительным стеклом, Констанс подчинилась. Она была рада возможности сесть и собраться с мыслями. После осмотра дома и этой встречи с будущей свекровью ей казалось, что она пребывает во сне, от которого ей надо как можно скорее очнуться.
      – Что ж, – с довольным смешком заметила герцогиня, – я теперь понимаю, что в вас привлекло внимание моего сына. Поверьте, вы совсем не похожи на американку.
      Констанс скромно улыбнулась.
      – Как это мило с вашей стороны сделать мне такой комплимент. – Констанс вспомнила, как однажды то же самое сказал ей английский джентльмен и подчеркнул, что для чужестранца наивысший комплимент, когда его принимают за англичанина.
      – Неплохо, неплохо. Но ваши бедра, мисс Ллойд. Они меня немного разочаровали.
      – Ваша светлость?
      – Хорошо, не будем об этом. Все равно, я полагаю, этому уже не поможешь. У вас были дети?
      – Ваша светлость, я не была замужем.
      – Да, но мы с вами знаем, что рождение детей не всегда связано с браком. Итак, как я понимаю, у вас никогда не было детей.
      – Конечно, не было!
      – Жаль. Тогда мы бы с уверенностью знали, что вы не бесплодны.
      Здесь Констанс совсем смешалась и не нашла слов, чтобы ответить. Да и что она могла сказать? Герцогиня, повернувшись на каблуках, подошла к широкой кушетке и, подхватив левой рукой шлейф, села. Довольно много времени у нее ушло на то, чтобы уложить вокруг себя ярды складок широкой юбки, и, лишь покончив с этим, она снова посмотрела на Констанс.
      Ее лицо представляло собой как бы набросок портрета, очерченного с помощью складок. Небольшие глазки герцогини помещались в глубокой складке между щеками и бровями, ее рот, большой, с крупными губами над крутым подбородком, был как бы заключен в две крупные складки, похожие на круглые скобки. Но больше всего Констанс поразили волосы герцогини. И не столько тем, что их было слишком много. Они удивляли своим ярко-рыжим цветом, слишком ярким, каким природа еще не наделяла человека. Без постороннего вмешательства здесь не обошлось.
      – О! Я вижу, вы любуетесь моей диадемой, – улыбнулась герцогиня. – Это герцогская реликвия, ей более пятидесяти лет. Как вы сами видите, она из золота и бриллиантов в форме листьев и ягод клубники. Я берегу ее специально на случай коронации. Когда придет время коронации принца Уэльского, я должна буду показать, что привыкла к тяжести этой диадемы.
      Герцогиня опять повергла Констанс в состояние растерянности. Она снова оказалась неспособной произнести нужные слова. Но будущая свекровь ждала ответа, и Констанс наконец решила отшутиться:
      – Боюсь, ваша светлость, что у меня нет таких проблем, потому что нет диадемы.
      – Не говорите ерунды. Только герцоги и герцогини имеют на это право, мисс Ллойд. А что касается вас, то и подавно: диадему не может носить незамужняя женщина. Это было бы дерзким и неприличным.
      – Я запомню это.
      – Советую вам это сделать. Почему вы не надели одно из тех платьев, которые я вам послала?
      – По дороге мы были ограблены, нам угрожали оружием.
      – Кто это «мы»?
      – Меня сопровождал мистер Смит. Друг Филипа. Кстати, где Филип?
      – Откуда мне знать? Полагаю, где-нибудь что-нибудь ищет в дебрях Уэлса, а потом моет голову от угольной пыли.
      – Филип моет голову от угольной пыли?
      – Господи, конечно, нет! – Герцогиня рассмеялась, хрипло и от души.
      Констанс обратила внимание на ее руки – грубые, большие, как у фермера или мясника. Она никогда еще не видела таких рук у женщин. Взгляд ее невольно упал на ноги герцогини. Она не ошиблась – ноги были под стать рукам.
      – Ваша светлость, пожалуй, мне следует вам сказать, что фата, которую вы так любезно прислали мне, была разорвана грабителями.
      Герцогиня посмотрела на нее так, будто у Констанс на голове выросли рога.
      – О чем вы говорите?
      – О кружевной фате, ваша светлость. Вы прислали ее мне вместе с платьями. Такая красивая кремовая кружевная фата.
      – Что-то я не припоминаю. О да! – Герцогиня опять рассмеялась, но в смехе ее было что-то путающее, почти зловещее, подобное неуправляемой стихии. – Кружева? Мисс Ллойд, это была скатерть, к тому же машинной вязки. У меня не было во что завернуть вещи, ею я и воспользовалась. Зачем мне было посылать вам фату! Как забавно получилось!
      Констанс, онемев, сидела и смотрела на герцогиню, лицо которой даже разрумянилось от удовольствия.
      – Не хотите ли чаю, мисс Ллойд?
      – О да. Спасибо. – Констанс попыталась улыбнуться.
      – Чай там, на серебряном подносе. Мне две ложки, сахара и немного сливок.
      Продолжая улыбаться, Констанс поднялась и налила, герцогине чашку чаю, сделав все, как та просила, а про себя подумала, что охотно положила бы ей ложек шесть сахара и сливок без меры.
      – И что-нибудь сладкое к чаю, – добавила герцогиня.
      Вернувшись к подносу, Констанс положила на тарелку несколько маленьких пирожных и подала герцогине.
      – Пожалуйста, еще сандвич с кресс-салатом.
      Констанс тщательно выбрала сандвич с салатом, добавив к нему и сандвич с помидором, и поднесла все герцогине. Сама же она быстро проглотила сандвич с салатом, чтобы утолить уже не на шутку разыгравшийся голод. Если хозяйка дома ей больше ничего не предложит, это будет все, на чем она должна продержаться до ужина.
      – Вы можете тоже себе налить чаю, если хотите.
      – Благодарю, ваша светлость, – с облегчением промолвила Констанс.
      Герцогиня кивнула и шумно отхлебнула чай, крепко зажав крохотную чашку в своей массивной, грубой руке. Она ничего не говорила, но удовлетворенно улыбалась. Чай был приготовлен так, как она просила.
      – Полагаю, что Филип приедет в конце недели, – сказала она.
      – В конце недели? – недоуменно переспросила Констанс. – Где же он?
      – Я послала его к избирателям в Боллсбридж.
      Констанс не осмелилась напомнить герцогине, что Боллсбридж всего в нескольких милях от поместья, однако же сказала:
      – Почему бы ему по вечерам не приезжать домой?
      – Потому, милая, что он должен уделять серьезное внимание политике, работать над своими речами, высказывать новые идеи, которые заставили бы эту чернь проголосовать за него. Он должен приучиться к долгому стоянию на ногах, к рукопожатиям простых людей и всему такому прочему. А мы с вами тем временем поближе узнаем друг друга. Да, пока я не забыла, пойдемте-ка ко мне.
      Констанс послушно выполнила просьбу герцогини. Та открыла ящик столика и протянула девушке небольшую коробочку.
      – Это вам, мисс Ллойд.
      – Благодарю вас, но это ни к чему.
      – Это ваше обручальное кольцо.
      – Обручальное кольцо? Возможно, будет лучше, если я подожду, когда Филип сам подарит его мне.
      – Глупости! Приучайтесь к порядкам этого дома. Наденьте его.
      Констанс послушно открыла миниатюрную бархатную коробочку. Внутри лежала, пожалуй, самая странная вещица, которую ей доводилось видеть. На золотом ободке сверкал желтым светом камень размером чуть поменьше круглой дверной ручки, обрамленный, насколько Констанс могла догадаться, то ли змейками, то ли ящерицами.
      – О, какая прелесть!
      – Конечно, прелесть. Я сама его выбирала. У Филипа нет времени этим заниматься. Кольцо в новом стиле, итальянской работы.
      – Выходит, мы теперь с вами обручены, – пошутила с улыбкой Констанс.
      – Глупости! Я уже замужем. К тому же я женщина, и мы не можем с вами обручиться. И еще, мисс Ллойд, я, пожалуй, старовата для вас. Нет, отныне вы обручены с Филипом. Он скоро назовет нам дату венчания, возможно, это произойдет даже до выборов.
      – Это замечательно, – ответила Констанс и надела кольцо на безымянный палец левой руки.
      Сердце ее сжалось, когда оказалось, что оно ей впору. Она снова вернулась к подносу с чаем.
      – Что ж, прекрасно. На подносе, кажется, остался еще один сандвич с кресс-салатом? – спросила герцогиня.
      – Прошу прощения, но я съела его, – пришлось признаться Констанс.
      – Вы съели мой сандвич с кресс-салатом?
      – Я… – Констанс поняла бесполезность каких-либо объяснений. – Да, ваша светлость, я съела его.
      – Придется отшлифовать кое-какие шероховатости в вашем воспитании, милая, прежде чем представлять вас обществу. – Подвиньтесь-ка поближе, я хочу хорошо видеть вас.
      Констанс снова села на стул, сделав, глубокий вдох, надеясь, что рука, в которой она держала чашку с чаем, не выдаст ее и чашка не станет дребезжать о блюдце.
      Невольно ей в голову пришло, что в обществе вооруженных бандитов она чувствовала себя куда более уверенно, чем в обществе герцогини.
      – Что ж, – сказала герцогиня после намеренной паузы, – приятно было познакомиться. Вы свободны. Ужин в половине восьмого, прошу не опаздывать.
      Констанс, поклонившись, покинула гостиную. Что бы ни ждало ее впереди, самое худшее, кажется, минуло. За ужином все будет по-иному.
      До ужина Констанс проголодалась окончательно и жила воспоминаниями о злосчастном сандвиче, который съела за чаем. Физические страдания отвлекли ее от куда более неприятных мыслей, как, например, от ее более чем – неудачной первой встречи с матерью Филипа, и от постоянных воспоминаний о Джозефе Смите.
      Только, она вознамерилась заняться собой и подготовиться к ужину, как в дверь постучали. Прежде чем Констанс успела ответить, в комнату вошла одна из бесчисленных горничных герцогини.
      – Герцогиня посылает вам платье к ужину, мисс. Сегодня в доме гости, и она считает, что вы будете чувствовать себя лучше в этой одежде.
      – Герцогиня очень великодушна. – Констанс улыбнулась горничной.
      Та растерялась и не решилась улыбнуться в ответ. Они разложили наряд на кровати. Хотя платье и казалось чрезмерно вычурным и сама Констанс никогда бы не выбрала его для себя, оно, бесспорно, было красивым и стоило, должно быть, немалых денег: голубой бархатный корсаж с дорогими кремовыми кружевами, пышная шелковая юбка с каймой под цвет кружев. Горничная принесла и белье, и шелковые чулки, и изящные туфельки, и тоненькие лайковые перчатки с жемчужными пуговками.
      – Откуда все это взялось? – пришла наконец в себя Констанс.
      – Не знаю, мисс. Могу я вам помочь переодеться и причесать вас?
      Какое-то мгновение Констанс молча смотрела на молоденькую горничную, испытывая странное чувство. После того как она столько лет сама была в услужении, какую помощь могла ей оказать эта девушка? Констанс сама привыкла к положению горничной. Поэтому она только улыбнулась.
      – Спасибо. Я думаю, что справлюсь сама.
      Горничная ушла, и Констанс была рада, что наконец снова осталась одна. Теперь она может позволить себе полюбоваться новым платьем, ощутить приятную легкость шелка, натянуть на ноги ажурные чулки вместо привычных грубых черных нитяных или шерстяных. Хотя платье было непривычно шикарным, оно все же было красивым. Поэтому Констанс уделила особое внимание своей прическе: расчесала волосы щеткой до блеска и придала локонам кокетливую естественность.
      Наконец наступило время встретить то, что ей уготовила судьба в этот вечер.
      По шуму голосов она нашла столовую. Переступив порог и осторожно минуя большую пальму в керамической кадке в форме тюленьей головы, она очутилась под любопытными взглядами многочисленных гостей.
      Это был не просто ужин – настоящий банкет. Она сразу поняла, что послужила главным поводом для устройства такого сборища.
      Выпрямившись, Констанс тут же дала себе слово, что ни при каких обстоятельствах не позволит, чтобы ее съели, даже если будут запивать самым дорогим кларетом.
      – Добрый вечер, – звонко произнесла она, когда ее глаза привыкли к яркому свету люстр.
      Она увидела перед собой мужчин во фраках и женщин в вечерних туалетах и драгоценностях, в массивных бриллиантовых колье-ошейниках и серьгах с неимоверной длины подвесками.
      – О, мисс Ллойд, вы сегодня очаровательны, – промолвила герцогиня.
      В ее голосе не было неискренности.
      Констанс тут же была представлена обществу: мужчины встали со своих стульев, дамы сидя кивали головами в знак приветствия. Каждый из гостей был лордом или же сэром, а каждая из дам – леди. Их имена звучали, как длинный список актеров в программе домашнего спектакля.
      Грузное тело герцогини было так сильно затянуто в корсет, что напоминало песочные часы. Она сменила тяжелую диадему на более простую, похожую на каминную решетку. Когда Констанс была всем представлена, герцогиня, сделав широкий жест рукой, со снисходительной улыбкой объявила:
      – Вы, очевидно, уже знаете, что она американка.
      Послышался гул и вежливое бормотание, которые как бы говорили, что обществу уже это известно и они заранее готовы простить Констанс любую эксцентричность или же проявление плохого вкуса.
      Только теперь она заметила присутствие Филипа. Он поднялся с еле заметной улыбкой. Однако почему-то медлил что-либо сказать и все время оглядывался на мать, словно ждал какого-то знака, что делать дальше. Как всегда, он был безукоризненно одет: темный фрак, бакенбарды его были расчесаны и припудрены, галстук идеально повязан и украшен булавкой с крупной жемчужиной.
      – Констанс, – наконец промолвил он, – прошу, садитесь со мной рядом.
      Он подошел к ней и под любопытными взглядами коснулся губами ее щеки. Констанс приняла его руку, и он, не обращая внимания на взгляды и шепот, провел ее на место рядом с собой за столом. Она же лихорадочно пыталась привести в порядок охватившие ее чувства и мысли. Присутствие Филипа было не только неожиданным, но, главное, не придало ей уверенности.
      – Прекрасная погода сегодня, – вдруг сказала она, обращаясь к гостям, и села на подставленный Филипом стул.
      Кто-то из гостей вежливо улыбнулся.
      Молчание, воцарившееся за столом, становилось невыносимым. Все, что угодно, но не эти безмолвные взгляды, заставляющие ее продолжить говорить что угодно, легко и небрежно, как ни в чем не бывало.
      – Там, где я выросла, в это время года стоит жара.
      Никто не потрудился поддержать разговор, поэтому Констанс развернула салфетку, надеясь, что хотя бы теперь кто-то что-то скажет.
      Почему молчит Филип, ведь он видит, в каком неловком положении она оказалась, однако не спешит ей на помощь, а упорно смотрит только на свою мать?
      Затянувшееся молчание наконец прервал лысый джентльмен в конце стола.
      – Сейчас уже сентябрь, – сказал он.
      Что ж, и за это можно ухватиться.
      – Да, – живо кивнула Констанс, – совершенно верно, сентябрь.
      Лысый джентльмен расплылся в улыбке:
      – Это действительно так. Половина сентября, если я не ошибаюсь.
      Кое-кто из гостей вдруг подтвердил, что сегодня действительно второй четверг сентября. После короткого оживления относительно этого уточнения за столом снова наступила тишина.
      – Мисс Ллойд, – обратился к ней джентльмен с дальнего конца стола. – Я бывал в Соединенных Штатах.
      – Неужели? Надеюсь, ваш визит оставил у вас приятное впечатление, сэр?
      – О да. Я остался вполне доволен, только мне показалось, что я еще никогда не был в таком месте, где все видится таким… Не знаю даже, как сказать…
      – Грубым? – подсказала одна из дам.
      – Неблагородным? – добавила другая.
      – Жестоким? – попробовала угадать еще раз первая дама с заметным оживлением.
      – Нет-нет! Ничего подобного, мисс Ллойд, – улыбнулся джентльмен, побывавший в Америке. – Я хотел сказать, что там все какое-то огромное. Огромные озера, когда не видно даже их берегов, широкие реки. Чтобы пересечь их на лодке, требуется несколько часов. Поля фермеров с трудом можно объехать за несколько дней. А дома! В их комнатах просто можно заблудиться.
      – Я понимаю вас, сэр, – согласилась Констанс. – Но я из штата Виргиния. Мы, конфедераты, гордились тем, что имеем лишь то, с чем можем сами справиться. К сожалению, это же касалось и нашей армии. Она тоже была небольшой и не смогла победить.
      Кое-кто улыбнулся, кто-то даже хохотнул.
      – Жаль, что вы проиграли войну, – пробормотал джентльмен с густыми, как у моржа, усами. – Я всегда считал, что Конфедерация более привержена английским идеалам. Я имею в виду дом, семью, воспитание. Они куда менее вульгарны, чем северяне.
      Многие из мужчин охотно закивали головами, соглашаясь, а кое-кто из дам тоже послушно кивнул. Седой мужчина почему-то зычно выкрикнул:
      – Слушайте, слушайте! – словно это были дебаты в парламенте.
      – Вы, должно быть, были совсем еще ребенком, мисс Ллойд, когда война кончилась? Вам повезло, что вы были настолько юны, что не запомнили всей ее жестокости, – заметил мужчина с усами.
      – Спасибо за комплимент относительно моего возраста. – Констанс откинулась на спинку стула, давая слуге возможность наполнить ее бокал. – Но я была уже достаточно взрослой, чтобы понимать, что такое война. К сожалению, земли моего отца не раз становились полем боя.
      – Как ужасно, – сочувственно вздохнула дама с перьями на голове. – Надеюсь, мисс Ллойд, никто из вашей семьи не пострадал?
      – Все это было давно, – тихо промолвила Констанс, – очень давно.
      Снова наступила тишина. В это время слуга подал суп-пюре. Она внимательно смотрела, как медленно льется из разливательной ложки густая масса, надеясь, что за это время кто-то что-нибудь скажет и переменит тему разговора.
      – Бедняжка, – промолвила дама с перьями.
      Филип смотрел на Констанс с таким удивлением, словно никогда не знал, что она перенесла во время войны. До сегодняшнего дня он как бы не видел ее. И это недоумение странно изменило черта его всегда спокойного лица.
      – Филип, – в снова воцарившейся тишине послышался голос герцогини, – ты горбишься. Выпрями спину.
      Все гости невольно тоже выпрямились на своих стульях и вернулись к еде и бокалам с вином.
      Констанс понимала, что должна сама что-то сказать, чтобы прервать вновь наступившее гнетущее молчание.
      – Должна признаться, что быть в Англии в дни расцвета империи куда приятнее, чем в штате Виргиния в последние дни войны, – наконец решительно заявила она.
      – Еще бы! – на этот раз с ней согласилась герцогиня.
      – Скажите, мисс Ллойд, что вам больше всего нравятся в нашей нации? – ободряюще улыбаясь, спросил лысый джентльмен, сидевший в конце стола.
      – Признаюсь, мне нравятся ваши понятия о чести и верности короне.
      – Я удивлен, – быстро ответил лысый джентльмен. – Мне казалось, что американцы страшно гордятся своей демократией. Мне довелось не раз участвовать в подобных спорах с янки в нашем клубе. Они с презрением относятся к английским титулам.
      – О, это совсем, совсем не так. Мы завидуем тому, как это сохраняет порядок в вашем обществе. Твердое знание того, на какую ступень превосходства может претендовать титулованная особа, придает уверенности человеку. В действительности американцы столь же классово чувствительны, как и англичане, но, поскольку у нас нет ни короля, ни королевы, нет принцев и герцогов, наши социальные отношения несколько запутанны.
      – Я вас понимаю, – сказала до этого молчавшая дама. – Помните, какой переполох вызвал визит принца Уэльского в вашу страну? Как я понимаю, все американские женщины готовы были повиснуть у него на шее.
      – Тогда, кажется, рухнул под тяжестью толпы помост? – снова включилась в беседу женщина с перьями на голове.
      – Да, рухнул, – подтвердила Констанс. – И виной всему были дамы высшего света и их незамужние дочери. Теперь вы знаете о нашем тайном замысле. Чего на самом деле хотят дети американской революции.
      – Что вы имеете в виду, дорогая мисс Ллойд? – недоуменно хмыкнул человек с усами.
      – Как же! Мы все хотим получить шанс стать королевой Англии. – Констанс отпила глоток воды из стакана.
      Вначале ее слова не вызвали реакции. Но наконец лысый человек в конце стола, не удержавшись, фыркнул и расхохотался, его лицо побагровело. Вскоре смеялись хриплыми прокуренными голосами все мужчины, за ними послышалось хихиканье женщин.
      Филип, убедившись, что его мать довольна, тоже наконец улыбнулся.
      – А что было в Конфедерации? Вы тоже хотели, чтобы южные штаты были суверенными.
      – Похоже, – задумчиво сказала Констанс, – мне кажется, это была наша главная забота.
      – Почему? – Филип едва скрывал улыбку.
      Гости так и застыли с поднятыми ложками и вилками в ожидании того, что ответит Констанс.
      – Видите ли, мы, южане, в сердцах своих всегда были роялистами. Это приводит к самым невероятным ситуациям, какие только можно себе представить.
      За столом было заметно всеобщее оживление, довольный смешок.
      «Господи, – подумала Констанс. – Оказывается, эту компанию можно чертовски просто развлечь любой небылицей».
      А Филип, что с ним? В любом обществе он всегда задавал тон, а сейчас то и дело поглядывает на мать, словно хочет знать, одобряет ли она поведение его невесты.
      – Скажите, мисс Ллойд, – загудел басовитый толстяк со свисающими на щеки бакенбардами и прямым пробором в густо набриолиненных волосах. – Вы слышали знаменитый боевой клич повстанцев?
      – Я полагаю, сэр, что он похож на тот крик, с которым был встречен принц Уэльский на балу в его честь в Нью-Йорке. Его издали мамаши дочек на выданье, а совсем не воины, хотя цель была одна: устрашить врага.
      Застольная беседа продолжалась, и Констанс оставалась в центре внимания. Довольный Филип продолжал поощрять свою невесту. Она же вошла во вкус, изобретая всякий вздор почище того, который когда-то рассказывала в детской. Филип, кажется, был от нее в восторге.
      Старого герцога нигде не было видно, сколько она его ни искала, вглядываясь в лица в желтом, довольно слабом, мерцающем свете свечей. Не могла же она как-то проглядеть своего будущего свекра, когда ее знакомили с гостями?
      Зато к концу обеда Констанс узнала, что обрюзгший молодой мужчина на другом конце стола – старший брат Филипа, виконт Кавендиш. Все за столом звали его просто Диши.
      Констанс также поняла по сжатым губам и застывшему лицу герцогини, что зашла в своей игре слишком далеко, завоевав всеобщее внимание гостей и, таким образом, украв его у герцогини. Она не сомневалась, что в ближайшее время герцогиня припомнит ей все ее оплошности.
      Констанс и Филипу все же удалось какое-то время побыть наедине. Гости разъехались, герцогиня ушла к себе, удалился в свои апартаменты и виконт Кавендиш, хотя о нем можно было сказать, что он ушел еще раньше, если не физически, то по крайней мере мысленно. Насколько Констанс помнила, за весь вечер он не проронил ни слова, плохого или хорошего, не сделал ни единого замечания за или против.
      Видимо, герцогиню и ее первенца глубоко разочаровал прошедший званый ужин. Если этого не заметил Филип, то от Констанс это не укрылось.
      – Мне кажется, я не понравилась ни твоей матери, ни твоему брату, – сказала она Филипу, когда слуги принялись убирать посуду со стола.
      – Чепуха, Констанс. Ты всех их покорила. – Он закурил сигару, прихватив уголек каминными щипцами, и с удовольствием затянулся, пуская дым, а затем уселся в кресло напротив невесты.
      Не было ли это сценкой из их будущей жизни? Она тут же прогнала эту мысль. Бессмысленно заглядывать в будущее. Совершенно бессмысленно. Она отлично знала, что любые предположения чаще всего бывают далеки от той реальности, которая ждет на самом деле.
      – Право, Констанс, я никогда еще не видел, чтобы лорд Трендом так хохотал. Отлично, моя девочка, ты отлично все сделала.
      Филип закрыл глаза, наслаждаясь сигарой. В другой руке у него был стакан с бренди – третий за вечер.
      – А где был твой отец, Филип? Я так надеялась встретиться с ним.
      – О, отец…
      Голос Филипа упал, он даже не потрудился открыть глаза. Констанс вдруг заметила, что у него белесые ресницы, как у кролика.
      – Отец ужинает один у себя. Кстати, твой рассказ о поведении женщин в Чарлстоне был бесподобен, просто бесподобен! Мортимеру он очень понравился, насколько я его знаю. Тому господину в конце стола с темным зубом.
      – Я не знаю, Филип. Все они для меня были на одно лицо. А темный зуб был не только у твоего друга.
      Филип расхохотался:
      – Во всяком случае, именно у Мортимера с темным зубом есть друг, который сотрудничает в журнале «Панч». Мортимер сам пописывает статейки в этот еженедельник. Уходя, он попросил у меня разрешения напечатать кое-что из рассказанных…тобой забавных историй, разумеется, со ссылкой на источник. Я ему разрешил.
      – Ты сделал это? Почему ты не спросил у меня, Филип?
      – Я не думал, что ты будешь против, дорогая… – Не открывая глаз, он с ленивым удовлетворением; поднес стакан к губам и после большого глотка продолжил: – Это великолепно, великолепно.
      – Что великолепно? Бренди?
      – Нет-нет. Хотя бренди тоже. Ты была великолепной, вот что я хочу сказать, ты завладела их вниманием. Это чертовски хорошо для моей карьеры.
      – Для твоей карьеры?
      – Конечно. Ты всех покорила. Они приехали, чтобы увидеть американскую дикарку и все такое прочее. Большинство из этих гостей до этого не бывали в нашем доме. Их нечем было привлечь сюда.
      Констанс ничего не ответила, а он продолжал размышлять вслух, закрыв глаза и предавшись приятным воспоминаниям:
      – Это было замечательно. Я не удивлюсь, если последует приглашение от принца Уэльского. Тебе известно, что ему очень нравятся американцы. Он любитель всяческой экзотики. А если это произойдет, считай, что мы уже там.
      – Где там, уточни?
      – Как же, в самых элитарных кругах, в Мальборо-Хаусе, где собираются сливки общества. Отлично! Великолепно!
      – Я, пожалуй, пойду спать, Филип.
      Наконец он открыл глаза и улыбнулся ей:
      – Ты заслужила отдых, дорогая.
      Он поднялся, но продолжал держать в руках сигару и стакан с бренди.
      Констанс внезапно увидела свое и Филипа отражение в зеркале над камином. Портрет по пояс. Даже великолепное платье не смогло изменить замкнутого выражения ее лица. Филип же смотрел в свой стакан, как всегда элегантный, бывалый светский щеголь.
      Но все, однако, было не так. Дело даже не только в том, что одежда не гармонировала с выражением их лиц. Здесь таилось что-то более серьезное. Он наклонился и поцеловал ее в щеку. Их лица были так близко.
      Но ничего не произошло. Никакой искры, позволившей бы сказать: «Эти двое принадлежат друг другу». Никакие неуловимые нити не связывали их воедино. Его глаза не искали ее глаз, между ними не было ничего, даже когда его губы слегка коснулись ее щеки.
      – Спокойной ночи, дорогая. – Филип опустился в кресло, не дожидаясь, когда она покинет комнату.
      Оглянувшись, Констанс, увидела, как он снова наполнил стакан бренди и закрыл глаза, предаваясь, должно быть, мечтаниям о будущих успехах.
      «Почему же я, – подумала Констанс, поднимаясь по лестнице, – не могу, а главное, не хочу даже заглянуть в свое будущее?»
 
      – Черт возьми, – Джозеф сплюнул сквозь зубы.
      Он повторил опыт, но совсем потерял последовательность стадий эксперимента.
      В мыслях была Констанс, а не работа, и поэтому он пролил последний образец краски из Балморала.
      Без него вся остальная серия опытов будет бессмысленной.
      Он устало провел рукой по глазам. В последнее время его, Джозефа Смита, который обладал удивительной способностью быстро засыпать, даже стоя, если этого требовали обстоятельства, начала мучить бессонница. Такое бывало с ним раз или два в жизни. Сон до сих пор никогда не подводил его. Пока не появилась в его жизни Констанс Ллойд.
      – Нет, – сказал он себе. – Это не должно случиться.
      Даже Абигайль не удалось обольстить его. А она была прелестна, как волшебный сон, как видение, им самим придуманное. Он то и дело удивлялся, как ее реальная сущность неумолимо разрушала тот образ, который он носил в себе во время их долгах разлук.
      Но никто, даже человек, наделенный огромным воображением, не смог бы создать нечто похожее на Констанс Ллойд. Даже ее имя как бы подтверждало, констатировало постоянство в ней того, что присуще женщине, – ее способность удивлять и вызывать восхищение.
      Именно этими двумя качествами она и покорила Джозефа во время их короткого путешествия. Когда он закрывал глаза, в памяти всплывали отдельные моменты их совместного путешествия: улыбка Констанс, ее взгляд, устремленный вдаль, голубизна ее глаз, удивительно чистых, когда она, часто моргая, смотрела на него и ждала ответа на какой-то свой вопрос.
      Он слышал ее голос, обаятельно-ироничные замечания, вспоминал ее здравомыслие и постоянную доброжелательность. В Констанс Ллойд не было ничего неестественного и заученного, ничего, что говорило бы о том, что она долго практиковалась в искусстве вести беседу. Она говорила то, что думала, и, к сожалению, иногда говорила то, о чем в той среде, куда она попала, стоило бы прежде подумать, а потом сказать вслух.
      Она была восхитительна, что там говорить.
      Но она была невестой Филипа, той, о ком ему, Джозефу, не стоило бы думать.
      А это оказалось нелегко…
      Если бы он не отдавал себе отчета: брак с Филипом погубит ее.
      Не в мелодраматическом смысле этого слова, без всяких зловещих ужасов. Просто Констанс неминуемо утратит в этом браке свою природную непосредственность и непредсказуемость. Одного года жизни в Гастингс-Хаусе будет достаточно, чтобы все это в ней угасло. Долгие скучные вечера в обществе герцогини, подвергающей ее и себя всем испытаниям светского общения. Джозеф представил себе Диши в кресле, Филипа, читающего позавчерашние газеты, и Констанс, которая отчаянно пытается не потерять здравый рассудок.
      Другая перспектива была еще ужаснее: вхождение Констанс в круг принца Уэльского, скучнее чего и придумать нельзя. Сюда входили аристократические титулы, воспитанные не думать, держаться подальше от книг и произведений искусства, да и от всего, что может нарушить их замкнутый и ограниченный образ жизни.
      Констанс была остроумна в самом лучшем смысле этого слова, а не просто остра на язык или любила говорить колкости. Как отнесется она к идиотским развлечениям высокой знати: дуэль джентльменов, вооруженных сифонами с содовой водой, или спуск по парадной лестнице Мальборо-Хауса на серебряном подносе. И все это – от одуряющей скуки. Но более всего беспокоило губительное воздействие на Констанс этой порочной части светского общества в том случае, если она сама предпочтет сделать сплетни и злословие любимым занятием. Или она сама будет уничтожена за все то, что в ней достойно восхищения.
      Филип не понимал, какое сокровище подарила ему судьба.
      На губах Джозефа появилась легкая улыбка, затем он снова углубился в работу.

      Дни для Констанс были полны удручающего однообразия. Время после молчаливого завтрака и до одиннадцати часов вечера, того обязательного часа, когда наконец разрешалось удалиться в свои комнаты, было истинным испытанием. Вместо того чтобы в конце концов привыкнуть к скучной рутине повседневности, она не особенно желала примириться с ней. Наконец она дошла до того, что после ужина стала незаметно переводить на несколько минут вперед стрелку часов в красной гостиной, лишь бы приблизить время, когда можно уйти в свою комнату. Филип застал ее за этим занятием, войдя за нужной ему книгой, однако ничего не сказал, когда часы пробили в неурочный час. Виконт тоже видел, как она тихонько открывает крышку часов и переводит стрелку, но тоже промолчал. Лишь герцогиня была в неведении, сколько минут или даже часов исчезает из дневного времени из-за того, что ее будущей невестке не терпится поскорее уйти к себе и остаться наедине со своими мыслями.
      Герцогиня ни словом не обмолвилась о первом вечере Констанс в поместье, хотя событие было немаловажным: званый ужин в Гастингс-Хаусе. Будущая свекровь была с ней сдержанно вежлива, не проявляла попыток сблизиться, но и не отталкивала. Констанс был оказан прохладный, однако вполне терпимый прием.
      Филип то и дело куда-то уезжал, всегда в спешке – то на собрание, то на митинг, на ходу читая тексты речей, которые оплачивал своему приятелю Мортимеру. Насколько Констанс могла судить, предвыборная кампания шла успешно, хотя Филип не сообщал ей об этом в деталях. Наоборот, он просил ее припомнить еще что-нибудь из забавных историй или случаев из ее жизни, чтобы; украсить ими свои речи. Когда же ей удавалось вспомнить что-нибудь остроумное или хотя бы умное, он наскоро записывал и передавал Мортимеру.
      Что касается отношений Констанс с виконтом Кавендишем, то для него она была просто невидимкой. Диши (она так и не осмелилась называть его этим шутливым именем, хотя сам виконт, по мнению Констанс, был начисто лишен чувства юмора) даже не поднимал на нее глаз, когда они собирались за столом на завтрак, ленч или ужин, и не обращался с ней прямо. Он даже не делал вид, что помнит о ее существовании. Если он и следил за ней, то делал это так, будто смотрел сквозь нее, как бывает с человеком, который задумался о чем-то и уставился неподвижным взором на любой попавшийся в его поле зрения предмет.
      Герцогиня обращалась к ней, лишь когда давала указания или хотела что-то от нее узнать. Констанс надлежало молча выслушивать указания и наставления.
      – Аристократка, когда пьет чай, всегда держит чашку вот так, чтобы ее мизинец находился в таком положении. Иначе это будет выглядеть вульгарно. Леди всегда можно узнать по осанке. Настоящая аристократка не сутулится… Никогда нельзя опускаться до личных бесед с прислугой. Говорить с ними следует соответственно их рангу. Они не ждут от нас, что мы будем называть их по имени, и не станут вас уважать, если вы это сделаете.
      Констанс выслушивала все с вежливым интересом, внутренне вступая в спор с герцогиней почти по каждому вопросу. Особенно запомнился оттопыренный мизинчик во время чаепития. Лично ей это казалось глупым и манерным. Аристократки не горбятся? А как же леди, которых она видела в летний сезон на пляжах Кауса, не говоря уже о коронованных принцах и принцессах? Они сутулятся на своих шикарных яхтах, сутулятся, танцуя на балах и совершая прогулки. Никогда не называть горничных по имени!
      – Стелла, куда запропастилась моя голубая левая туфелька? – крикнула Констанс и, подняв платье, встала на колени и заглянула под кровать.
      Молодая горничная явилась немедленно. На ее круглом румяном лице была, как всегда, веселая улыбка. Стелле удалось сохранить деревенскую непосредственность – от веселого добродушия и желания всем угодить до простодушных и искренних оценок того, что происходит в Гастингс-Хаусе.
      – Голубая туфелька, мисс? – Она вдруг подбоченилась. – На что это похоже, мисс? Вы стоите на четвереньках в своем голубом платье?
      Констанс подняла голову и, конечно, ударилась о край кровати. Обе поморщились.
      – Я не могу найти вторую туфлю, – пожаловалась она, потирая ушибленное место.
      Не говоря ни слова, горничная подошла к туалетному столику и достала из-под него туфлю. Не проронив ни слова, она протянула ее Констанс.
      – Спасибо, Стелла, – улыбнулась Констанс, обувая туфлю. – Как тебе нравится это платье? Еще одно из тех новых, что заказала герцогиня. Мне кажется, она заблуждается, когда думает, что на нас посыплются приглашения.
      – Нет, мисс, по словам мистера Мортимера, у которого друг работает в этом ужасном журнале «Панч», все в Лондоне только и говорят, что о вас. Все хотят вас видеть, да еще как!
      – Господи, что это им вздумалось смотреть на гувернантку! У всех в доме есть свои гувернантки, и готова поспорить на доллар, что никто из этих господ не обращает внимания на бедняжек. Могли бы сидеть у себя дома, не замечая их, чем ехать куда-то, чтобы презирать чужую гувернантку!
      – Вы так ничего и не поняли, мисс?
      – Если говорить честно, Стелла, я действительно ничего не понимаю.
      – Все эти лорды и леди знают друг друга так долго, что уже давно осточертели сами себе. Они хотя и взрослые, но на самом деле так и остались детьми, которые между собой переженились. Каждый из них уже с детства играл друг с другом, как их отцы и матери.
      – И как детям, им подавай все время что-нибудь новенькое, да?
      – Верно, мисс, вы угадали. – Стелла понизила голос. – Они похожи на детей, у которых не все ладно с головой. Вы видели щенков от собак одного и того же помета?
      Констанс медленно покачала головой:
      – Боюсь, что нет.
      – Это ужас, мисс. Иногда они рождаются одноглазыми, иногда у них больше чем четыре лапы, а бывает, что нет ни одной. Я видела одного такого бедняжку, он сидел и ничего не хотел есть, пока не сдох с голоду. Я повидала и не таких уродов, мисс.
      – Ты хочешь сказать, что аристократы вырождаются? – понизив голос до шепота, спросила Констанс.
      – Это так, мисс.
      – А я, как непородистый экземпляр, даю им шанс выжить?
      – Вы все поняли, мисс, – сказала Стелла, отступив назад и окидывая Констанс взглядом так, словно впервые ее видела. Голос у нее был полон почтения. – Вы очень красивы, мисс. Настоящая красавица.
      – Спасибо, Стелла. Понимаешь, герцогиня очень добра, она одарила меня платьями и своими советами, как будто я в них нуждаюсь.
      – Не думаю, что тут дело в доброте, мисс.
      – Прости, я не поняла?
      – Я хочу сказать, что герцогиня все это делает для себя и для своего сына. Она побаивается вас, мисс. Но она знает, что вы нужны ее сыну из-за странностей его отца и даже из-за нее самой, не совсем чистокровной аристократки, если вы понимаете, что я хочу сказать. До тех пор пока вы ей будете нужны, она будет с вами добра. Она не тронет курицу, которая несет золотые яйца, если вы догадываетесь, что я имею в виду.
      – Догадываюсь.
      Констанс, взглянув в большое овальное зеркало, на мгновение замерла, увидев в нем свое отражение. В голубом шелковом платье с юбкой в изящную сборку, с корсажем поскромнее, чем в вечерних платьях с глубокими декольте, она действительно менее всего была похожа на гувернантку.
      Быстрая мысль, словно зигзаг молнии, обожгла ее. Если бы Джозеф мог видеть ее в эту минуту!
      – Вы спуститесь к чаю, мисс?
      – Да. Спасибо, Стелла.
      Горничная поклонилась и покинула комнату.
      Джозеф. Он, очевидно, все еще в Шотландии. Не то чтобы это что-то значило для нее. Конечно же, нет.
      Констанс покинула комнату и направилась в красную гостиную, где обычно собиралась семья к чаю.
      Каким необыкновенным человеком казался ей Джозеф Смит. Такое простое имя и такое средоточие достоинств.
      Неожиданный радостный смех слетел с ее губ, когда она шла по коридору и думала о Джозефе. Она мысленно возвращалась к тому времени, когда они были вместе, вспомнила, как он пренебрег ее советом и заболел, объевшись устриц. Ни один еще человек на свете не восторгался так, как он, ее умом и ее мыслями. Все это было с ней впервые.
      Но он был рядом еще и для того, чтобы успокоить ее страхи, помочь ей пройти через жестокое испытание, которое ждало их в дороге. Благодаря его доброте, сочувствию и пониманию она вспомнила даже ограбление с неожиданным чувством некоторой нежности.
      Нежности и стыда. Она вела себя чересчур смело. Она вспомнила прикосновение его рук, его взгляды и то, как она отчаянно краснела от волнения.
      Думает ли он о ней? А если вспоминает, то хорошо или плохо? Улыбается ли он, как это делает она сейчас, вспоминая их совместное путешествие? Помнит ли те чувства, которые так сблизили их в ту ночь в заброшенной таверне, когда невольно их тела согревали друг друга?..
      – О, простите!
      Замечтавшись, она столкнулась с кем-то с такой силой, что невольно подалась назад. Ей повезло. Кто-то другой, а не она сама растянулся на ковре.
      – О, простите меня, сэр!
      Джентльмен был старым и пугающе хрупким, с белыми прядями волос и чисто, до блеска выбритым.
      Когда Констанс протянула ему руку, помогая встать, она догадалась, кого сбила с ног.
      – Ваша светлость. – Констанс присела в глубоком поклоне. – Право, я даже не знаю, как извиниться перед вами. Во всем виновата я, только я.
      – Глупости, моя дорогая. Прежде всего мне не надо было заходить в это крыло дома. Это против моих правил. А теперь дайте мне хорошенько разглядеть вас. Вы, должно быть, невеста Филипа, не так ли?
      Старый джентльмен был полон такого дружелюбия и обаяния, что Констанс не могла не улыбнуться. Его карие глаза, необычно яркие и живые, вступали в противоречие с его сединами. Кустистые брови то поднимались, то опускались, когда он говорил, и напомнили ей заячьи хвостики.
      Серая военная форма, похожая в какой-то мере на прусскую, была украшена нашивками и медалями, при ближайшем рассмотрении оказавшимися шутливыми изображениями упряжки тройкой, садового инвентаря и кухонной посуды.
      – А, вас заинтересовали медали. Меня наградила ими моя верная армия – садовники, кухонная прислуга и, конечно же, добрые парни, которые ухаживают за животными в поместье. Я с гордостью ношу каждую из этих медалей, мисс Ллойд.
      – Вы знаете мою фамилию?
      – Еще бы. Мне все о вас рассказали. Куда вы спешите, моя дорогая?
      – На чаепитие с герцогиней, – ответила Констанс, стараясь, чтобы её голос звучал бодро.
      Это известие, видимо, произвело нешуточное впечатление на герцога. Он весь съежился, словно кто-то сильно хлопнул его по плечу, однако тут же выпрямился.
      – Если мне будет позволено, я бы хотел пригласить вас на чай к себе, в мои апартаменты.
      На какое-то мгновение Констанс заколебалась. Она представила себе гнев герцогини и раздражение Филипа. Не понравится это и молодому виконту.
      – У меня есть отличные сандвичи с маслом и сыром. Я пью чай один. Кухарка печет для меня особый кекс с изюмом и ромом. Он восхитителен. А этим всем не перепадает ни кусочка.
      – Ваша светлость, – наконец, чуть наклонив к нему голову, произнесла Констанс, – я с удовольствием выпью с вами чаю.
      – Отлично! В таком случае пойдемте в мою часть этого уродливого монумента, именуемого домом.
      Констанс промолчала, а герцог с удовольствием рассмеялся:
      – Думаете, я не знаю этого, моя дорогая? За эти тридцать пять лет я потратил лучшее время на то, чтобы всячески избегать появления в нем.
      – Что же вы делаете здесь сейчас? В этом коридоре? Я не хочу быть назойливой, ваша светлость, но все же скажите.
      – Вы отнюдь не назойливы, моя дорогая. И вопрос ваш вполне понятен. Я давно не слышал и двух разумных слов от моих домочадцев за эти годы. Я просматривал книги.
      – В библиотеке?
      – Нет-нет, моя дорогая, хотя я изредка тоже захаживаю за той или иной нужной мне книгой. Но этого никто даже не замечает. Мой сын и его мать не любят читать, как вы уже, должно быть, заметили.
      Констанс улыбнулась и приняла предложенную им руку.
      – Я просто удостоверился, в порядке ли дела, каково их финансовое положение. Я веду изначально все экономические дела дома. Иногда герцогиня выходит из рамок бюджета или кто-либо из мальчиков вложит слишком большие деньги в очередную лошадь. Тогда мне приходится вмешиваться и поправлять их. Сейчас налево и в эту дверь.
      Констанс припомнила, что много раз проходила мимо нее. Неприметная резьба на двери не привлекала любопытных взглядов, и Констанс, например, была уверена, что это дверь кладовки, где хранятся швабры и веники.
      – Будьте осторожны. Вот так, хорошо. А теперь пожалуйте сюда.
      Спустившись на два марша по лестнице вниз, они открыли еще одну дверь, и Констанс очутилась в холле невиданной красоты.
      В нем было все просто и прекрасно – от темно-зеленых стен, увешанных прекрасными современными, созданными много веков назад полотнами, до персидского ковра на полу с красивым узором в густых красно-сине-зеленых тонах. Бронзовые канделябры в строгом классическом стиле украшали стены. Констанс однажды видела такие в одном из поместий штата Виргиния.
      В холле пахло пчелиным воском, и это напомнило ей о детстве и родном доме. Ее мать хотела, чтобы мебель и деревянные панели стен полировали только пчелиным воском.
      Но чего-то не хватало и здесь. Констанс понадобилось мгновение, чтобы это понять.
      Герцог, однако, уже прочел ее мысли и сам ответил на ее безмолвный вопрос.
      – Здесь, внизу, к сожалению, нет дневного света. Мы под землей, моя дорогая леди, и единственно, чего мне здесь не хватает, – это света. Но я надеюсь, что вы все равно станете моей частой гостьей и будете приносить сюда солнечный свет. Вот мы и пришли.
      Он ввел ее в гостиную, бесспорно, мужскую гостиную, но Констанс еще не видела столь приятной комнаты, как эта. Вместо того чтобы загромоздить ее, как было принято, безделушками, в ней было много места и масса гравюр, портретов и пейзажей на стенах. Одна акварель особенно понравилась ей: изображение собаки, благородной головы охотничьего пса.
      – Мне куда приятнее любоваться портретом старого доброго друга Самсона, чем портретами, которые наверху. Этот пес – воплощение честности, храбрости и дружбы. – Герцог улыбнулся, и казалось, в нем зажегся какой-то внутренний свет, отчего его лицо просияло. – Всего не расскажешь, – заметил он.
      Взгляд Констанс остановился еще на одном портрете – женщина была молода и очень красива. Художнику удались ее глаза, которые передавали всю сущность ее характера. Они светились каким-то особым огнем, и вместе с тем в них был упрек и что-то недосказанное, загадочное, что особенно заинтриговало Констанс.
      – Это Виола, – пояснил герцог.
      – Виола? Ваша родственница? Она прелестна.
      – Значит, вы еще ничего не слышали о Виоле? Странно. Она должна стать женой моего старшего сына.
      – Диши?
      – Да, Диши, – кивнул герцог. – Странно, не правда ли? Я всегда думал, что Филип и Виола когда-нибудь поженятся. Они были такие драчливые в детстве, все время готовые вцепиться друг в друга.
      Констанс внезапно вспомнила, что говорила о господских детях горничная Стелла. Но она не могла поверить, что эта бледная белокурая красавица могла быть драчливой и вздорной. И все же художник подметил в ее глазах блеск, в котором было больше характера, чем это допускалось этикетом в высшем свете. Уж эта если вцепится в кого-нибудь, то не отпустит. Констанс не представляла себе мужчину, который захотел бы стать объектом внимания такой женщины. В дверь постучали, и горничная вкатила столик.
      – Кушать, подано, ваша светлость. Может, это поможет вам нарастить немного мясца к вашим костям.
      – Спасибо, миссис Хатчинсон. Вы не можете подать еще один чайный прибор? Со мной сегодня пьет чай моя будущая невестка.
      – Сию минуту, ваша светлость. Есть и прибор, и сандвичи, и даже кусок кекса, который вам так нравится. Надеюсь, он понравится и вам, мисс Ллойд.
      – Благодарю вас, миссис Хатчинсон. Вы просто волшебница.
      – Так говорил мне покойный мистер Хатчинсон, ваша светлость. – Присев в поклоне, миссис Хатчинсон удалилась.
      Герцог с удивительной ловкостью разлил чай по чашкам и положил Констанс на большую, как блюдо, тарелку всего понемногу, не дав своей гостье даже сдвинуться с места. Во время чая они вели милую и интересную беседу о книгах и современных идеях, от взглядов Рескина на образование до Диккенса и его героев и, разумеется, об американском писателе Марке Твене. Герцог задавал ей немало глубоких и интересных вопросов о Гражданской войне в Штатах и выразил свое соболезнование в связи с потерей семьи и дома.
      – Как, должно быть, вам было трудно, дорогая. И какая вы молодчина, что устояли перед невзгодами и не постеснялись стать гувернанткой. Мне остается только надеяться, что мой сын сделает вас счастливой, чего вы заслуживаете. – Говоря это, старый герцог глядел на нее поверх края чашки, осторожно откусывая черный хлеб с маслом.
      Выпив чашку чаю, Констанс поблагодарила его, а сама подумала о том, что он единственный человек в этой семье, который говорит с ней искренне и считает ее чем-то большим, чем просто еще одним возможным украшением этого дома.
      Филип, должно быть, рассказал о ней своему отцу. Иначе как герцог мог о ней узнать?
      Наконец чаепитие подошло к концу.
      – Это было так приятно, ваша светлость, – сердечно поблагодарила она герцога.
      – И мне тоже, дорогая. – Он крепко сжал ее руку в своих сухих ладонях. – Почаще навещайте меня.
      – Я приду. Это были самые чудесные минуты за все время, что я живу в Гастингс-Хаусе.
      Герцог улыбнулся и проводил ее до двери.
      – Она не всегда была такой, как теперь, – сказал он, глядя куда-то вдаль.
      – Герцогиня?
      – Да. Когда я женился на ней, она была милой, простой, доброй девушкой. Мои родители были, конечно, в бешенстве, когда мы поженились. Но я был третьим сыном, и никто даже и помышлять не мог, что я когда-нибудь стану герцогом. Вот тогда-то она и начала меняться, словно это было дело всей ее жизни – все эти титулы и поместья, какие есть в Англии. И это отняло у нее радость жизни, отравило ее. Теперь мы с ней стараемся как можно меньше видеть друг друга.
      – Как это печально, – сказала Констанс.
      – Да. Мне не хотелось, чтобы это случилось еще с кем-нибудь в моей семье. О, мисс Ллойд, – добавил он, словно что-то вспомнил, – вы это славно придумали на дороге, когда повстречались с бандитами.
      – Простите, ваша светлость?
      – Я знаю все о вашей остроумной уловке, спасшей не только вашу жизнь, но, похоже, жизни будущих жертв ограбления. Я просто поражен, моя дорогая. Думаю, великий полководец Веллингтон в подобных обстоятельствах не смог бы придумать ничего лучшего. Отдаю должное вашей смекалке.
      Констанс с удивлением смотрела на него. В голове все смешалось.
      – Откуда… Кто вам?..
      – Я узнал об этом от Джозефа Смита. Он написал мне длинное-предлинное письмо о вас, мисс Ллойд. Одно могу сказать: любой человек, мужчина или женщина, способный произвести такое впечатление на Смита, заслуживает быть удостоенным рыцарского звания. Доброй ночи, мисс Ллойд.
      Еще не придя в себя, Констанс покинула подвальные апартаменты герцога и вернулась в сверкающий мир верхних этажей.
      Она была в своей комнате и одевалась к ужину, прекрасно отдавая себе отчет, каким ужасным он ей покажется после прекрасного чаепития у герцога, как в дверь постучали.
      – Войди, Стелла. Ты считаешь…
      Дверь отворилась, ив дверь вошла герцогиня. Ее появление придало всему, что находилось в скромной комнате Констанс, поистине карликовый вид.
      – Ваша светлость…
      Констанс не знала, рассержена ли герцогиня на нее за ослушание и чаепитие у герцога или вне себя от гнева за то, что ее будущая невестка настолько вульгарна и дерзка, что называет горничную по имени вопреки поучениям герцогине. Во всяком случае, Констанс готовилась к серьезному наказанию. Она была готова ко всему, кроме того, что произошло на самом деле.
      – Моя дорогая девочка! – вскричала герцогиня.
      И тут Констанс не на шутку перепугалась, увидев слезы в глазах герцогини. Крупные настоящие слезы, готовые скатиться по ее щекам.
      – Моя дорогая, милая девочка!..
      И герцогиня сжала ее в своих объятиях.
      Констанс как-то в детстве слышала историю о том, как медведь-гризли задушил в своих объятиях человека. Она неожиданно испытала страх, подумав, что, возможно, ей грозит что-то похожее. Но ее обнимал не медведь, а будущая свекровь, пусть и неуклюже. В ушах у герцогини болтались бриллианты величиной с грушу и к тому же острые как нож. На какое-то мгновение Констанс показалось, что она потеряет сознание, в глазах ее все поплыло. Но герцогиня вдруг отпустила ее.
      – Ты сделала это, моя девочка! – Тут Констанс увидела, что герцогиня размахивает кремового цвета карточкой. – Дата венчания еще не объявлена, а тебе удалось это!
      – Удалось что?
      Нужно ли ей извиняться перед герцогиней. Отрицать, что она знает за собой что-то такое, что заслуживает порицания?
      – От самого принца! Ты и Филип приглашены на уик-энд в Сандринхем! Вы будете гостями принцессы и принца Уэльского! Ты достигла своего, моя дорогая! Мы достигли этого! Я должна сообщить об этом леди Трендом. Это приведет ее в ярость!
      – А как же Филип и его избирательная кампания? Разве для него не важнее остаться дома и работать? Ведь до выборов остались считанные дни?
      – Господи, ни в коем случае! Приглашение в Сандринхем важнее, чем какие-то речи и целование сопливых малюток! Подумать, только, приглашение в Сандринхем! Принц пока еще не король своей страны, но, бесспорно, король высшего света. Его приглашение!
      С этими словами герцогиня повернулась, чтобы уйти, но снова одарила Констанс улыбкой. Это было ужасно, и так же неожиданно и невероятно, как если бы запряженная в плуг крестьянская лошадь вдруг затанцевала.
      – Тебя надо поместить в лучшую комнату, дорогая! Сегодня вечером, как только мы отпразднуем это событие, ты переселишься в золотую комнату.
      Констанс постаралась ответить улыбкой. Но где-то глубоко внутри она ощутила неприятный холодок. Куда было бы лучше, если бы герцогиня вовсе не замечала ее.

      Сандринхем был огромен и производил впечатление. Построенный из кирпича и камня, с островерхими крышами и широкими окнами, он, как все загородные замки, отличался смешением стилей. В данном случае стиль Тюдоров и георгианский стиль взяли верх над готикой и неоклассицизмом. Филип с готовностью пояснил ей, что замок принца не столь велик и знаменит своей архитектурой, как Гастингс-Хаус. Он, кажется, был весьма горд этим.
      Замок был подарен принцу Уэльскому, когда тому исполнился двадцать один год. Вместо того чтобы стать оплотом добродетельной жизни для молодого принца, а затем и его супруги, как на это надеялся его отец, принц Альберт, где бы молодая пара могла вести здоровый образ жизни в тиши сельской Англии, замок стал еще одним Мальборо-Хаусом, где лондонские забавы и утехи успешно продолжались. Более того, в Сандринхеме было куда свободнее пренебрегать добродетелью и здоровыми навыками, ибо географически он отстоял довольно далеко от Лондона и слухи о недостойных инцидентах не сразу доходили до ушей строгой матери-королевы.
      Итак, Сандринхем был почти похож на Мальборо-Хаус, но в нем было больше охотничьих ружей, лесных зарослей, дичи и зверья и больше возможностей их подстрелить.
      Констанс и Стелла, произведенная в личные горничные молодой госпожи, сидели в экипаже напротив Филипа и его камердинера Оуэна. Констанс так и не знала, имя это или фамилия, но для Филипа это было единственным именем его слуги.
      – Это произошло, Констанс, – произнес он странно равнодушным голосом. – В эти два дня мы будем официально приняты в высший круг знати. Теперь нас будут принимать везде. – Он улыбнулся, словно понял, что это надо сделать.
      Констанс пыталась, но не смогла уловить хотя бы намек на радость в его голосе. Она же не испытывала ничего, кроме сильной усталости. За неделю до отъезда в Сандринхем герцогиня созвала армию портних, затребовала из Лондона трех белошвеек и отобрала еще семь человек из прислуги и всех засадила за шитье нарядов. Главная портниха, мадам Вандом, частенько забывала о своем французском акценте и переходила на смачный лондонский кокни, когда теряла «чертову иглу» или не находила под рукой «паршивых» брюссельских кружев.
      Констанс то и дело примеряла державшиеся на булавках платья для завтрака, платья для ужина и бала, утреннего выхода, костюмы для прогулок пешком и для верховой езды. Герцогиня как-то, перед тем как заказать костюм для верховой езды, устало, но все же справилась у Констанс:
      – Надеюсь, ты ездишь верхом?
      А в промежутках между примерками Констанс выслушивала бесконечные сплетни о тех, кто будет в Сандринхеме. Не раз ей хотелось в отчаянии закричать: «Кому это интересно!» – когда герцогиня передавала ей пикантные подробности, полученные из вторых, третьих, а то и четвертых уст. Какое Констанс дело до того, что лорд такой-то открыто сожительствует с бывшей пассией принца Уэльского, а тайком – с одной из так называемых скиттлз, девушек из района модных кегельбанов? Или что леди N решилась бежать с австрийским графом, упаковала чемоданы и напрасно прождала его под пешеходным мостом в Гайд-парке, чтобы потом узнать, что это предложение было лишь шуточной расплатой графа за проигрыш в клубе в бридж.
      Что бы там ни было, Констанс никак не могла смириться с тем, что должна выслушивать эти жалкие обрывки историй о человеческих ошибках и слабостях.
      Наконец когда пришел день отъезда, в ее комнате вдруг появилась горничная от герцога с небольшим жестяным ведерком, в котором лежало что-то завернутое в коричневую упаковочную бумагу.
      – Это вам, мисс, от его светлости, – присела перед ней горничная. – Они желают вам доброго пути и посылают вот это. Их светлость герцог считают, что, имея с собой еду, можно всегда чувствовать себя в безопасности. Особенно в дороге. Они собственноручно изволили завернуть для вас сандвичи с маслом и сыром и кекс с изюмом, мисс.
      Констанс впервые за последние дни рассмеялась. Она смеялась от собственной усталости, от милой глупости подарка и еще потому, что старый герцог снова проявил к ней доброту и дружелюбие.
      С высоко вскинутыми от изумления бровями провожала герцогиня будущую невестку, которая в шляпке с вуалью, в зеленом элегантном дорожном костюме и с бархатным ридикюлем увозила в Сандринхем, кроме четырех сундуков с платьями, еще и жестяное ведерко непонятного назначения.
      Путешествие в Сандринхем, сначала поездом, потом в экипаже, оказалось совсем недолгим. Через несколько часов они уже стояли на крыльце королевского замка. Над входом был натянут тент из парусины, а под ним – шеренга слуг в шотландских костюмах, встречающих гостей. Все слуги были как: на подбор – мужчины в клетчатых шотландских юбках, с ногами как стволы деревьев. Они приветствовали гостей, вносили в дом их багаж, провожали приехавших гостей в холл. Если бы понадобилось внести в дом фортепьяно, они как пушинку передали бы его друг другу через плечо, подумала Констанс.
      Поскольку Филип и Констанс не были женаты, а всего лишь помолвлены, им отвели комнаты в разных концах замка. На одно мгновение Констанс представила себе, как Филип раздевается в ее присутствии, и это расстроило ее больше, чем она ожидала. Она видела его не иначе как элегантным и лощеным.
      К крыльцу один за другим подкатывали экипажи, случались сбои и заминки, ибо многие из гостей не желали выходить из экипажей, не получив всеобщего внимания, и ждали, когда подойдет хотя бы кто-то из хозяев. Дамы обменивались приветственными кивками, и длинные перья на их шляпах выписывали в воздухе невероятные фигуры. Кто-то улыбался, на мгновение встретившись взглядами. Позднее, когда горничные распакуют сундуки и на туго зашнурованные корсеты будут надеты самые новые и модные платья для чая, в гостиной настанет час настоящих встреч и знакомств.
      Мужчины станут обмениваться дружескими рукопожатиями и делиться новостями об успехах на рыбалке или на охоте, щедро сообщая, где, в каких местах водится много уток или фазанов. Для настоящего мужчины отдых начинается не ранее вечера, за бильярдным столом со стаканом бренди в руке ив облаках табачного дыма.
      Другая сторона таких светских сборищ – это близость к принцу или принцессе, которые могут одарить кого-то своим вниманием, или, наоборот, здесь представлялась прекрасная возможность кого-то игнорировать. Выход из кареты – это только краткий пролог к тем событиям, которые развернутся позднее.
      Констанс знала, что она станет объектом внимания. Это напоминало эпизод с вальсом на балу в Каусе. Там принц пригласил ее на вальс, и все сразу узнали, что существует некая Констанс Ллойд, Сейчас она испытывала похожее чувство, видела тех же персонажей, пока не в вечерних туалетах, а в дорожных костюмах, но уже оценивающе поглядывающих на нее.
      Филип и его слуга Оуэн ушли в другое крыло дома, куда повел их лакей в белых чулках и, как показалось Констанс, с накладными мускулами на икрах.
      Тогда вошло в моду с помощью конского волоса делать ноги толще, мускулистей, ведь платят более высокое жалованье тем слугам, у кого крепкие ноги и рост выше шести футов.
      Констанс удивило и даже показалось странным, что в королевских домах слуги по-прежнему носят атласные панталоны и пудреные парики. Следовательно, королевская семья не учла неприятных уроков прошлого столетия и Американской революции, а если на то пошло, то в какой-то степени и Французской.
      Констанс и Стеллу провела в их комнату очаровательная молодая особа в голубом платье с кружевной наколкой на головке. Замок внутри был декорирован как охотничий домик, такое количество охотничьих трофеев и портретов самих охотников было развешено по стенам.
      Констанс очень понравилась ее комната, небольшая спальня, по-домашнему уютная, вовсе не королевская. Она вдруг уловила аромат цветов, почти забытый, но знакомый, легкий и неуловимый, и слезы навернулись на глаза.
      Наконец она нашла цветы кизила: на большом красного дерева комоде с зеркалом, покрытом легкой кружевной салфеткой, в строгой белой вазе стоял большой букет. Охнув от восторга, выронив из рук ридикюль, она подошла к комоду, вдыхая аромат, который не забыла даже за то десятилетие, что прошло с тех пор, как покинута родная Виргиния.
      В дверь кто-то постучал. Констанс, не открывая глаз и не отрывая лица от цветов, ответила:
      – Входите.
      Цветы кизила. Забытые образы снова встали перед ней: мать, подрезающая ветки кизила, растущего перед домом, отец с цветком кизила в петлице.
      – Мисс Ллойд? Вам нравится ваша комната?
      – Она чудесная, – прошептала Констанс и открыла глаза, повернувшись к двери, уверенная, что разговаривает с горничной.
      Перед ней стояла Александра, принцесса Уэльская. Констанс склонилась в глубоком поклоне.
      – Ваше высочество…
      Но принцесса нетерпеливо махнула рукой:
      – Пожалуйста, встаньте, мисс Ллойд. Вам понравилась комната?
      Принцесса была само изящество. Ее голубые как сапфир глаза были чисты и прозрачны, словно льдинки, токая кожа была безукоризненной, золотистые кудри собраны наверх, и лишь два колечка, словно невзначай, падали на лоб. В ее голосе с довольно сильным датским акцентом было столько чувства, как у ребенка, который хочет сделать приятный сюрприз.
      – Комната прелестная, ваше высочество. Особенно цветы. Я помню цветы кизила с детства.
      – Я очень рада. – Принцесса всплеснула руками и улыбнулась, показав красивые ровные белые зубы. – Я знаю, что вы из штата Виргиния, поэтому нашла в Лондоне теплицу, где выращивают кизиловое дерево. Я боялась, что не доставят заказ вовремя, но их прислали сегодня утром.
      – Как я благодарна вам, ваше высочество. Меня так тронула ваша забота.
      – Выражение радости на вашем лице – это все, что я хотела видеть. Должна сказать вам, что я не англичанка, моя родина Дания. Я тоже испытываю тоску по родному дому и всему, что знала в юные годы. Узнав, что вы прибыли в Англию совсем юной, после того, как потеряли семью, отчетливо представила себе, что вы должны чувствовать сейчас. Надеюсь, эти цветы сделают вас хотя бы немного счастливой и прогонят печальные мысли..
      – Я счастлива, ваше высочество. Очень счастлива.
      Принцесса улыбнулась и подошла поближе к Констанс.
      – Я хочу кое о чем вам рассказать, поскольку это ваш первый визит к нам. Мы пьем чай в пять часов. Гости будут все время прибывать, кое-кто из приехавших предпочтет отдохнуть после дороги, поэтому чаепитие не будет носить такой уж обязательный характер. Мужчины, возможно, захотят завтра утром поохотиться. Ужинаем мы строго в восемь тридцать. Принц любит пунктуальность, я же нет, поэтому не удивляйтесь, что все часы в замке спешат на пятнадцать минут. Дорогой Берти верит, что спешащие часы заставят и меня поспешить, но пока из этого, боюсь, ничего не получилось. Часы в вашей комнате точны.
      – Чай в пять, ужин в половине девятого, – повторила Констанс. – Спасибо, ваше высочество.
      – О, мисс Ллойд!
      – Что, ваше высочество?
      – Если вы будете голодны и захотите есть, – принцесса понизила голос, – ешьте за столом как можно быстрее. У нас ужин не длится пять с половиной часов. Мы его заканчиваем очень быстро. Принц съедает все мгновенно, его тарелки иногда пустеют прежде, чем кто-то успевает взять вилку. Если вы голодны, не заводите беседу с соседями справа или с леди через стол. Просто ешьте и все. А теперь отдыхайте, а если захотите выйти к чаю, мы вас ждем через час.
      – Благодарю вас, ваше высочество.
      Все, что успела сказать Констанс, ибо принцесса уже покидала комнату. Она довольно заметно прихрамывала, говорили, что это было результатом осложнения перенесенного ревматизма несколько лет назад, от которого, как все знали, она чуть не умерла. Болезнь частично лишила ее и слуха. Однако принцесса не позволяла болезням мешать ей выполнять свои обязательства.
      Констанс слышала, как она остановилась и постучалась в комнату, выходившую в холл:
      – Леди Коллинз? Вам удобно в вашей комнате?
      Как странно, подумала Констанс, глядя на цветы. Как, однако, все это странно.
 
      Чаепитие в гостиной оказалось совсем обычным, почти рядовым событием, хотя Констанс затянула себя в узкое платье из кремового и коричневого шелка с вырезом каре и воспользовалась серьгами герцогини. Возможно, такая атмосфера за чайным столом объяснялась присутствием принцессы Уэльской или именно поэтому общение оказалось удивительно приятным. Она царила за столом так незаметно и деликатно, была так приветлива, что женщины позабыли о вечном чувстве соперничества друг с другом, были милы и уступчивы.
      За столом была также леди Коллинз, чья комната была близко к комнате Констанс, прекрасная рассказчица с живым чувством юмора, а также пожилая дама леди Трент, совершенно потрясенная тем, что присутствует здесь. Она все время улыбалась и восторгалась всем, что видела перед собой, – от мармелада до колец для салфеток. Салат из омаров, который всегда подавали к чаю по распоряжению принца, привел ее в восторг, граничащий с экстазом. Остальных женщин Констанс не знала и не запомнила их имен, когда ее знакомили.
      Но эту нельзя было не заметить. В гостиную вошла молодая женщина, стройная блондинка с такими легкими и светлыми волосами, что они как нимб сияли вокруг ее головы. У нее была быстрая легкая походка, будто она скользила, а не ступала по полу. Ее поклон принцессе был образцом изящества и грации. Констанс тут же узнала в ней леди на портрете в Гастингс-Хаусе.
      – Виола, моя дорогая кузина, – защебетала Абигайль Мерримид, элегантная молодая особа, которая была замужем, как Констанс узнала из разговоров, за престарелым маркизом.
      Леди Мерримид могла бы быть классическим образцом английской красавицы, блондинки с карими глазами. Но ее тонкий нос был чуть длинноват, хотя и безупречно прям. Зубы, как, увы, это часто случается у англичанок, тоже были классически английскими, выступая вперед, но, к досаде леди, были желтоватого цвета. Это, однако, мало портило ее. Она редко улыбалась и произносила фразы не длиннее пяти слов. Было ли это ее естественным стремлением не привлекать внимания к недостаткам своей внешности или это объяснялось природной скромностью, уже не имело значения, ибо все это ей очень шло.
      Однако очаровала Констанс не она, а Виола. Констанс вспомнила, как старый герцог говорил о том, что Виола и Филип созданы друг для друга. Увидев теперь Виолу, она не могла с этим не согласиться. Кузина Абигайль была красива и элегантна. Блистательна.
      Пока Констанс раздумывала обо всем этом, Виола смело подошла к ней.
      – Мисс Ллойд? – Она протянула Констанс руку. – Здравствуйте. Мне кажется, мы скоро породнимся. Я Виола Рэтботтом и на сегодня помолвлена с Диши.
      – На сегодня, мисс Рэтботтом? – переспросила Констанс, когда Виола села рядом.
      – Да. Мне кажется, это наша уже четвертая помолвка.
      – Пятая, – поправила ее Абигайль Мерримид. – Не забывай о рождественском бале.
      – Господи, я все время забываю об этом. Хотя это правда. Мы с Диши помолвлены в пятый раз. И я искренне надеюсь, что сегодня наконец дело дойдет до венчания. – Виола снова повернулась к Констанс: – Скажите мне, что вы думаете о нашей с вами будущей свекрови?
      – Что ж, – осторожно начала Констанс, – она действительно неповторима.
      Виола улыбнулась, а Констанс невольно подумала, что напрасно художник написал ее такой серьезной, когда у нее просто очаровательная улыбка. Лицо Виолы просто светилось.
      – Неповторима. Пожалуй, этим много сказано, – согласилась Виола. – Я знала ее всю свою жизнь. Наши угодья граничат с землями Гастингс-Хауса. Я знаю Филипа всю свою жизнь.
      – Диши тоже будет здесь? Правда, герцогиня мне ничего об этом не говорила.
      – Нет. Видите ли, Диши немного странновато ведет себя, когда речь заходит о светских раутах. Они представляются ему своего рода пыткой. В этом он похож на своего отца. Потому герцогиня и возлагает все свои надежды на Филипа. Мы с Диши официально не объявляли о помолвке, просто в этом не было необходимости.
      Констанс нашла ситуацию несколько странной: помолвленная девушка появляется на светском приеме без жениха. Кроме того, ей показалось, что Виола не расположена, к тому, чтобы рядом с ней находился ее будущий муж, ни сейчас, ни вообще в будущем. Виола, видимо, хотела еще что-то добавить, но леди Трент, сидевшая недалеко, с восторгом, как к святыне, прикоснулась к подушке, на которой сидела.
      – Эта бахрома! – прошептала она. – Она великолепна! Я такой еще не видела. Подумать только, королевская бахрома! – Леди Трент протянула подушку Констанс. – Попробуйте, какая шелковистость, дорогая. – Но Констанс вежливо отказалась.
      В это время Виола уже обсуждала со своей кузиной общих знакомых.
      Все женщины были безукоризненно вежливы с Констанс, подражая принцессе. Никто не рассказывал истории о пьяных гувернантках и вульгарных американцах. Констанс более не удалось поговорить с Виолой.
      После чая большинство дам разошлись по своим комнатам отдохнуть и переодеться к ужину. Констанс же решила посетить библиотеку. Получив разрешение и напутствие, как найти библиотеку, она, не переодеваясь, направилась туда, чтобы найти для себя какую-нибудь книгу.
      Тяжелая дверь медленно отворилась под ее усилиями, и Констанс тут же почувствовала запах старинных кожаных переплетов и пожелтевшей бумаги, который она находила чудесным. Это была не просто библиотека, а хранилище всего, что было читано и перечитано в этих стенах.
      В библиотеке царил полумрак, солнце клонилось к закату и запуталось среди ветвей деревьев, рассеянным светом падая на лужайку. Вздохнув, Констанс переступила порог.
      – Мисс Ллойд!
      Мужской голос был таким тихим. Она узнавала и не узнавала его. Неужели ей послышалось?
      – Констанс.
      Она испуганно охнула.
      – Джозеф, – воскликнула она, прежде чем увидеть его воочию.
      Его костюм нуждался в утюжке, галстук был сбит набок: видимо, он пытался его ослабить, когда читал. Прядь каштановых волос, как всегда, упала на лоб, и ее позолотили лучи уходящего солнца. Джозеф тряхнул головой, по привычке пытаясь отбросить ее со лба. Он пришел в себя быстрее, чем Констанс.
      – Как я рад снова видеть вас, – сказал он искренне.
      Констанс решительно пересекла комнату с протянутой для рукопожатия рукой, словно они были деловыми партнерами. Он на мгновение заколебался, но потом пожал протянутую руку.
      – Надеюсь, с вашими делами в Шотландии все хорошо.
      Голос у Констанс был неуверенный, она смотрела в его глаза, в которых играли отблески закатного луча. Как часто она думала о нем в последние две недели, вспоминала его лицо или какое-нибудь особо запомнившееся ей выражение на нем. Ему незачем знать, как часто она думает о нем.
      – Все хорошо, спасибо.
      – Я очень рада. – Она глубоко вдохнула в себя воздух. – Что вы читаете?
      Какое-то мгновение он просто смотрел на нее, словно не слышал, что она сказала, а затем быстро выпрямился.
      – Простите? Боюсь, я не расслышал, о чем вы спросили.
      – Я просто спросила, что вы читаете.
      – Читаю? А, вы имеете в виду эти книги. Это книги по химии. Да. Простите, я просматриваю кое-что по химии из того, что имеется в библиотеке принца.
      – Вы в этом уверены?
      Его смех нарушил тишину библиотеки.
      – В определенной степени да.
      – А если я загляну в них, то не увижу вдруг в качестве иллюстраций изображения французских циркачек?
      – К сожалению, кто-то уже до меня вырвал эти страницы. Поэтому я ограничился книгой Листера.
      – Что же говорит нам славный профессор Листер?
      – Он говорит, я буду цитировать его, возможно, неточно, что нам всем надо мыть руки.
      – Он весьма ученый человек.
      – Да.
      Снова наступила пауза, хотя она не была для них неловкой или обременительной. Голос Джозефа казался напряженным.
      – Как вы привыкаете к новому образу жизни? Вы, кажется, весьма довольны. Во всяком случае, вам удалось получить приглашение принца Уэльского.
      – И вам тоже, Джозеф. Вы никогда не говорили, что вхожи в столь высокие круги общества. – Она опустила руки и крепко сжала ладони.
      А потом глаза их встретились, и встретились по-настоящему, как никогда прежде. Оба не, двигались, словно застыли во времени. Констанс видела, как смягчился его взгляд и выражение лица. Незаметная ямочка в углу ее рта привлекла его внимание, и, как он и ожидал, она не выдержала и улыбнулась.
      – Ну хорошо, – запинаясь, произнес он.
      В голове его одна мысль перебивала другую: продолжать ли смотреть на нее или вернуться к книгам по химии, к тому, чем он занимался, пока она не вошла в библиотеку.
      Но он не мог этого сделать. Словно невидимая сила удерживала его от любого движения. Констанс была обольстительной. Ее лицо сияло даже в полутьме библиотеки. Тем более обольстительной, что сама она не осознавала силы своего обаяния.
      – Принцесса поставила в моей комнате цветы кизила, – вдруг сказала Констанс.
      Джозеф перестал барабанить пальцами по столу.
      – Простите?
      – Принцесса Уэльская поставила мне на комод букет цветов кизила.
      – Кизила? – Но он тут же вспомнил эти цветы. Он видел их, путешествуя по Америке. – Кизил из Виргинии. Как это похоже на принцессу, найти что-то, что может быть приятно гостю.
      – Она всегда так мила?
      – Ко мне всегда. Она находит для меня, книги, которые, по ее мнению, могут интересовать меня, и кладет их на столик у моей кровати. В последний раз это был журнал для красильщиков столетней давности, где сообщалось, как готовить красители из насекомых и диких ягод. Была еще книга древних кельтских сказаний.
      Они снова помолчали, не зная, о чем еще говорить, и остро ощущая свою близость друг к другу.
      – Вы счастливы, Констанс? – спросил он вполголоса.
      – Я… я не знаю, – ответила Констанс. – Но сейчас, в этот момент, я счастлива.
      В это мгновение земной шар перестал вращаться вокруг своей оси, все исчезло, осталась лишь эта комната и они в ней.
      Констанс ощутила его дыхание на своей щеке, когда он наклонился к ней, и сама сделала шаг навстречу. Неожиданно, но и неизбежно их губы слились в поцелуе.
      Никогда еще она никого не целовала так и никогда никто так не целовал ее. В ту ночь в разрушенной таверне был момент, сблизивший их, но сейчас, после двухнедельной разлуки, все чувства внезапно обострились и заставили их забыть о многом, ввергнув в огненную пучину.
      И были эти чувства ей незнакомы. Констанс казалось, словно земля ушла из-под ног, но она не падает, потому что кто-то поддерживает ее. Она не испытывала неловкости, которая всегда возникала в тех редких случаях, когда губы Филипа касались ее щеки. Тогда она ощущала все, что происходило вокруг, слышала щебет птиц, стук конских копыт.
      Теперь же все сосредоточилось на Джозефе. Она чувствовала только его близость, запах чистой мужской кожи и свежесть ветров, на которых он любил бывать, чувствовала его губы, такие ласковые и теплые для столь мужественного и сильного мужчины, каким был он, чувствовала его легкое дыхание на своей щеке.
      Он сделал движение, и ей показалось, что он сейчас отстранит ее. Это была ужасная минута. Но он еще крепче прижал ее к себе, не отрывая губ.
      Когда она почувствовала во рту кончик его языка, она еле заметно вздрогнула, но его нежные движения успокоили ее. Все это не показалось ей странным, как будто они всегда так целовались.
      Но внезапно он отпрянул от нее.
      – Нет, – промолвил он. – Нет.
      Она была словно в странном сне, ноги и руки отяжелели.
      – Констанс, мы не должны.
      Голос его звучал как будто издалека, едва достигая ее сознания, разрушая тот прочный заслон морали, который, как оказалось, она сама поставила.
      – Пожалуйста, Джозеф.
      Неужели это ее голос, низкий, хриплый?
      – Нет. – Голос Джозефа был тверд и непреклонен.
      И вместо того, чтобы продолжить разговор, он захлопнул огромный фолиант, который читал, и стремительно покинул библиотеку. Когда свет в библиотеке совсем померк и она осталась одна, его шаги долго еще звучали в ее ушах.

* * *

      Джозеф быстро шагом пересекал лужайку, пытаясь как можно скорее снова обрести здравомыслие.
      – Смит! Смит! Ах ты, негодник.
      Джозеф остановился и сделал глубокий вдох.
      – Филип, – наконец собрался он с духом и повернулся навстречу другу.
      – Я понятия не имел, что ты здесь. – Филип был искренне рад встрече, и Джозеф не мог не ответить ему тем же.
      – Всё решилось в последнюю минуту.
      – Понимаю. – Филип сунул руки в карманы. – Чудесный день, ты не считаешь?
      – Да. Правда, я провел его не выходя из дома, но с тобой согласен. А теперь извини меня, я спешу.
      – Неотложные дела? Надеюсь, никаких неприятностей? У тебя вид, будто что-то стряслось.
      – Нет-нет. Разумеется, ничего не произошло. Все в порядке.
      – Отлично, – кивнул Филип, глядя куда-то под ноги. – Мама очень рада, что я получил приглашение принца.
      Джозеф наконец улыбнулся.
      – Представляю себе. Да и ты тоже рад.
      Филип промолчал и стал носком сапога ковырять дерн. Затем каким-то неловким жестом провел по губам, словно обдумывая, что ответить, и когда наконец сделал это, слова вырвались спонтанно:
      – Собственно, что такого необычного в том, что я здесь?
      Джозеф не понял его.
      – Прости, что ты сказал?
      – Я хочу сказать, что здесь все та же компания, что и в Лондоне или в любом другом месте.
      – Ты меня удивляешь, Филип. Я полагал, что ты будешь рад-радешенек попасть сюда.
      – Отнюдь не так. Все это бессмысленно.
      Джозеф недоуменно заморгал.
      – Филип, мне трудно поверить в то, что ты говоришь.
      – Ты здесь, ручаюсь, по какому-то делу, а не в поисках развлечений?
      – В каком-то смысле да. Почему ты спрашиваешь?
      – Тебе нравится твое дело, не так ли?
      – Да. Я получаю от него огромное удовольствие.
      – Я тебе никогда этого не говорил, но я завидую тебе. И всегда завидовал, мне кажется. У тебя есть какая-то цель, ты знаешь, куда тебе надо идти. Даже в детстве ты, казалось, это знал. Одному Богу известно, как это тебе удалось.
      – Мое чувство цели не так уж развито, – признался Джозеф, вдруг поразившись своим словам. – Во многих случаях я и сам не знаю, что делаю.
      – Нет, ты не понял, что я имею в виду, – возразил Филип, подняв глаза.
      Джозеф впервые заметил под ними темные круги.
      – Ты волен делать все, что захочешь, видеться с тем, с кем хочешь, идти дорогой, которую выбираешь сам.
      Джозеф промолчал, озадаченный откровенностью Филипа.
      – Знаешь, Смит, мне очень нравится Констанс. Я хочу, чтобы ты это знал. Что бы там ни было, она мне нравится.
      Джозеф с трудом проглотил слюну, произнося:
      – Она замечательная женщина, и тебе повезло.
      – Повторяю, она мне очень нравится, но она заслуживает другого, а не меня. Лучшего. Она так умна, сообразительна, полна жизни.
      – Согласен, – охотно подтвердил Джозеф.
      – Ты знаешь, что Виола тоже здесь?
      – Нет. Неужели? Я не видел ее.
      – Виола здесь и ее противная кузина тоже.
      – Абигайль? – спросил Джозеф дрогнувшим голосом.
      – Прости, я кое о чем забыл. Дело в том, что Виола и Диши опять помолвлены.
      – Опять? Ты думаешь, что на этот раз уже окончательно?
      Филип пожал плечами:
      – Кто знает? Ну хорошо, я вижу, ты спешишь, и я не смею задерживать тебя.
      – Подожди минуту. – Джозеф положил руку на плечо друга. – Что гнетет тебя? Ты приглашен к принцу, у тебя красавица невеста, и ты скоро станешь членом парламента. Но я никогда еще не видел тебя в таком удрученном состоянии. Не надо притворяться, я слишком хорошо тебя знаю. Я не видел тебя таким несчастным с того дня, когда Скаффи Уильямс сломал твою крикетную биту.
      Филип даже не улыбнулся.
      – Расскажи, что с тобой, – настаивал Джозеф.
      – Черт побери, – хрипло выдохнул Филип. – Я не хочу быть здесь, не хочу жить по указке матери. Хочу быть свободным и совершать собственные ошибки.
      – Тогда сделай это.
      Филип горько рассмеялся:
      – Думаешь, это так просто?
      – Конечно, не просто. А разве сейчас тебе легко? – Филип покачал головой. – Ради Бога, Филип. Послушай меня. Ты должен делать все, чтобы быть счастливым. И у тебя есть пока время осуществить свои мечты. А они у тебя есть, я знаю. Не позволяй им увянуть, превратиться в шелуху. Иди своей дорогой.
      – Но моя мать…
      – С ней будет все в порядке.
      – У меня есть обязательства.
      – Только перед самим собой. Ты никому ничего не должен. Но если не перестанешь пренебрегать своими талантами и желаниями, то потеряешь себя. А однажды потеряв, ничего уже не вернешь.
      Наконец Филип поднял голову и прямо посмотрел в глаза другу. Он ничего не сказал Джозефу, лишь еле заметно кивнул, а затем повернулся и зашагал к дому.
      Джозеф долго еще стоял на лужайке, раздумывая, кому он только что прочел лекцию – своему другу или самому себе?
 
      Если чаепитие в пять пополудни оказалось приятным и естественным событием, то ужин по своей церемонности был подобен балету. Вначале все собрались в отделанной деревянными панелями гостиной, чтобы выпить хереса из граненых хрустальных рюмок. Более одной рюмки считалось бы предосудительным даже в столь беспутном обществе, как это. Когда наследные принц и принцесса вошли, мужчины чинно поклонились, а дамы присели в глубоком реверансе. Затем все снова разошлись.
      Констанс остро чувствовала близкое присутствие Джозефа. Из всех мужчин она выделяла его и, возможно, принца Уэльского. Когда все собрались вокруг принца, Филип, подчеркнуто молчаливый, остался в стороне. Констанс даже встревожилась, не заболел ли он, такой отстраненный был у него вид. Но от нее не ускользнуло и то, что он почти не сводил глаз с Виолы Рэтботтом.
      – Мисс Ллойд… – Джозеф, улыбаясь, подошел к ней.
      Он выглядел очень изысканно в своем парадном фраке. Волосы были зачесаны назад. Констанс впервые видела его так элегантно причесанным, и нашла на редкость красивым.
      – Мистер Смит, – в свою очередь, приветствовала его Констанс, и тоже не смогла удержаться от улыбки.
      – Вы так сегодня красивы, Констанс. – Он сказал это очень серьезно и так тихо, что только она могла его услышать.
      На мгновение Констанс закрыла глаза.
      – Спасибо, – прошептала она.
      Ее платье из переливающегося серебристого шелка было не хуже, чем у других дам. И за это она мысленно поблагодарила герцогиню, заставлявшую, ее часами стоять, неподвижно на примерках. Все это оправдалось. Она, Констанс, показалась ему красивой.
      – Мисс Ллойд? – Она услышала уже другой голос и, открыв глаза, увидела перед собой полное лицо принца Уэльского.
      – Ваше высочество. – Констанс присела в поклоне, стараясь не опрокинуть на платье рюмку с вином.
      – Надеюсь, я не разбудил вас, мисс Ллойд. – сказал принц и лукаво подмигнул ей. – Рад видеть и вас, Смит, старина.
      – Ваше высочество, я бесконечно рад. – Джозеф поклонился, но не так подобострастно, как многие другие, и, конечно, не так, как Филип.
      – Вы нашли нужную вам книгу? – Принц обращался к Джозефу, а смотрел на Констанс.
      Какой приятный, общительный человек, подумала девушка, глядя на лицо принца. Конечно, он не красавец: глаза навыкате, круглое лицо, жидковатые бакенбарды, ни малейшего намека на талию. Голос у него был необычным, почти горловым. Букву «р» он произносил раскатисто, по-тевтонски, а не по-английски, хотя родился, разумеется, в Англии. Его отец, принц Альберт, был немцем. Сам принц в детстве и отрочестве был изолирован от своих английских сверстников, и ему было запрещено играть с ними.
      – Я нашел книгу, сэр. – На этот раз Джозеф не сказал «ваше высочество», и на мгновение Констанс испугалась, что он будет за это наказан.
      Но принц не обратил на это внимания.
      – Прекрасно, Смит, рад это слышать. – Затем принц опять обратился к Констанс: – Мисс Ллойд, как вам у нас нравится?
      – Здесь все замечательно, ваше высочество. – Краем глаза Констанс видела, что Филип смотрит на них, но, вместо того, чтобы подойти к ней – в конце концов, она разговаривала с его высочеством, – Филип подошел к Виоле, которая стояла у камина.
      – Я искренне рад слышать это, мисс Ллойд. Моя жена сказала мне, что ей удалось достать для вас какие-то особенные цветы. Это так?
      – Да, ваше высочество. – Констанс улыбнулась и получила в ответ улыбку. – Это был такой приятный сюрприз. Я давно не наслаждалась запахом этих цветов моего детства.
      Лакей в ливрее остановился посреди гостиной и, ударив в гонг, провозгласил:
      – Ваше высочество, дамы и господа, ужин подан.
      – Что ж, – промолвил принц. – Позвольте? – Он подставил ей локоть.
      Констанс не сразу поняла, что следует делать, хотя принц просто изъявил желание повести ее к столу.
      Они открыли шествие. За ними последовали другие пары строго по рангу. Констанс, не выдержав, усмехнулась.
      – Что вас так рассмешило, мисс Ллойд? – спросил принц, наклонившись к ней.
      – Признаться, ваше высочество, я не посмею сказать вам о том, что мне вдруг пришло в голову. Это недостойно ваших ушей.
      – О, тем более скажите! Я буду ужасно разочарован, если вы немедленно не скажете мне, что вас рассмешило.
      – Это приказ?
      – Несомненно. Под страхом наказания… Это что-нибудь нехорошее?
      – В таком случае я вам скажу, ваше высочество. Я нахожу чрезвычайно забавным, что именно я рядом с вами возглавляю шествие таких высоких и важных особ.
      – И это все? – Принц был явно разочарован.
      – Не совсем все, ваше высочество. Я подумала, что, как гувернантка, в последний раз я входила во главе большой толпы только в детскую.
      – Что ж, надеюсь, мы окажемся более воспитанной толпой, мисс Ллойд.
      В это время один из джентльменов, оступившись, задел громогласный гонг, который со звоном ударился о мраморный столик.
      – Я бы, ваше высочество, не поручилась за это, – тихо промолвила Констанс.
      Только она произнесла это, как принц, остановившись на пороге огромной столовой, откинул голову назад и громко, от души расхохотался.
      Никто не слышал, что сказала принцу Констанс. Недоумение и безмолвный вопрос в глазах всех так и остались без ответа, но все поняли, что принц, бесспорно, доволен обществом своей дамы. Лишь один человек понимающе улыбнулся. Это был валлиец Джозеф Смит.

      Первая половина ужина прошла в беспрерывной смене серебряных блюд. Середину стола украшал огромный многоярусный канделябр с десятками горящих свечей, от которого все сверкало – начиная от стекла и кончая деревом. Он был уродлив и напоминал некое мифологическое чудовище, возникающее из водных пучин. Кроме того, он загромождал стол настолько, что тех, кто сидел на другой его половине, не было видно. Тема океана была ярко выражена в первых поданных блюдах: рыба во всех видах. Ее стеклянные глаза невольно повторяли застывшие взоры многих из тех, кто собирался ее распробовать. Блюдо за блюдом сменялись столь молниеносно, что поспевать за ними было выше человеческой возможности.
      Столовые приборы, фарфор, хрусталь, салфетки были без золота и гербов, но леди Трент, дама, для которой чаепитие было великолепным праздником, на сей раз вовсе утратила дар речи от всего увиденного. Она напоминала кошку, пытающуюся уследить за солнечным зайчиком.
      Прекрасно сервированную еду подавали так быстро, что о соусах, какого бы они цвета ни были, можно было сказать лишь то, что они были горячие и пикантные.
      Вскоре и беседа за столом стала под стать соусам.
      Констанс делала все, чтобы не оказаться в центре внимания, однако принц, сидевший через три стула от нее, все время заставлял ее участвовать в беседе. Принцесса Александра, улавливающая лишь отдельные слова или фразы, не могла понять причину такого оживления за столом, но благоразумно сосредоточилась на том, кто сидел с ней рядом справа и слева.
      Принц Эдвард, еще не расправившись с огромным бифштексом, вдруг произнес голосом, который должен был дойти до каждого, кто сидел за столом:
      – Хочу заметить, что мисс Ллойд сказала мне весьма презабавную вещь, когда мы входили в столовую.
      Констанс, едва не поперхнувшись, отыскала глазами Джозефа Смита. Он с непроницаемым лицом сидел через четыре человека от нее. Филип сидел напротив, полускрытый устрашающим канделябром. Констанс видела лишь его макушку и локоть, когда он двигал рукой. Судя по мельканию локтя, он торопился есть и пить так, чтобы ничего не оставить на тарелке.
      Принцесса, однако, хорошо расслышала слова мужа.
      – Расскажите нам, ваше высочество, что сказала вам мисс Ллойд.
      Головы гостей как по команде повернулись от принца к принцессе, а затем снова к принцу, напоминая зрителей, следящих за теннисным мячиком во время игры.
      – Она сказала, когда мы входили в столовую, что наше общество столь же непослушно и невоспитанно, как и ее подопечные в бытность ее гувернанткой. – Принц побагровел, снова зайдясь смехом.
      Констанс так и застыла от испуга с открытым ртом й поспешно закрыла его. К этому времени все уже с хмурым недоумением уставились на нее. До нее долетели обрывки разговоров:
      – Что все это значит?
      – Черт побери, что смешного он нашел в этом?
      – Какой блестящий юмор, а?
      – Вы же знаете, она американка.
      Джозеф невольно наклонился вперед, но его лицо не выражало по-прежнему ничего. Однако, откинувшись снова на спинку стула, он чуть поднял брови.
      – Скажите нам, мисс Ллойд, что вы имели в виду? – спросила, оглядывая лица гостей, несколько расстроенная принцесса, готовая поверить, что, возможно, чего-то не расслышала из-за своей глухоты или плохо поняла, поскольку английский не родной ей язык.
      Увидев всеобщее недоумение, она немного успокоилась. Продолжавший посмеиваться принц казался весьма довольным.
      – Да, мисс Ллойд, – обратилась к ней Абигайль Мерримид. – Объясните нам. Боюсь, мы все не настолько остроумны, как вы с принцем.
      Муж леди Мерримид, явно утомленный путешествием, сидел рядом с Констанс. Он был стар, пожалуй, она никогда еще не видела такого усохшего старца, печального призрака того, кем он был когда-то. Даже за шумным столом его неумолимо клонило ко сну. Глаза его то и дело закрывались, и легкий храп раздавался за столом.
      А затем произошло нечто странное для Констанс. Абигайль Мерримид вдруг прямо посмотрела на Джозефа, и в ее взгляде был не только вызов, а еще что-то очень личное. Констанс тут же поняла, что это и есть та самая женщина, которая разбила сердце Джозефу. Одного взгляда на него ей было достаточно, чтобы подтвердить догадку. Губы Джозефа были так крепко сжаты, что даже побелели. Констанс видела, с какой силой он сжал в руках салфетку.
      – Моя невеста, – вдруг послышался голос Филлита, которого не все видели за канделябром, – хотела сказать, что дети в Америке ведут себя не столь хорошо, как у нас, в Англии.
      Сколько хереса и кларета успел бедняга выпить, чтобы отважиться на такое?
      Теперь Констанс оставалось только провалиться сквозь землю.
      Она попыталась было открыть рот, чтобы что-то объяснить, как вдруг услышала голос Джозефа, поспешившего переменить тему:
      – Мы с мисс Ллойд попали в крайне неприятную историю, когда я сопровождал ее в Гастингс-Хаус.
      Констанс отдала бы многое за то, чтобы, земля разверзлась и поглотила ее. Неужели этому ужину не будет конца?
      – Расскажи нам, Смит, – попросил Филип с нетерпением.
      – Что ж, – промолвил тот, избегая, однако, смотреть на Констанс. – Когда я сопровождал мисс Ллойд в Гастингс-Хаус, на нас напали разбойники. Лишь ум и сообразительность мисс Ллойд и ее умение держать пистолет в руках спасли нас.
      – Мистер Смит, – поспешила вмешаться Констанс, – вы умалчиваете о вашей роли в этом происшествии. – Она повернулась к гостям: – Он сумел разоружить и обезвредить еще двоих головорезов, спрятавшихся в кустах. Если бы не смелость мистера Смита, меня бы здесь не было.
      – Что? – Принц был настолько поражен, что даже опустил вилку на тарелку. – Вы хотите сказать, что это происшествие угрожало вашей жизни?
      Джозеф неохотно кивнул.
      – Видите ли, ваше высочество, тогда мы еще полностью не осознали, какая опасность нам грозит. Но мисс Ллойд стоила в этой ситуации пяти мужчин, как потом выяснилось.
      За столом наступило оживление. Филип подозвал лакея и, попросив наполнить кларетом его опустевший бокал, в который раз посмотрел на Виолу. Она тут же отвела взгляд.
      – Расскажите нам все, Смит, – прогудел густым басом заинтересованный принц.
      Но Джозеф медлил, он снова посмотрел на Констанс.
      – Мне жаль, ваше высочество, но я обещал мисс Ллойд, что никому не стану рассказывать об этом происшествии. Я всегда держу слово.
      – Какая мне польза от этого? – пробормотала про себя Констанс.
      – Мисс Ллойд, – повелительным тоном произнес принц, – пожалуйста, разрешите Смиту рассказать нам все. Я люблю слушать истории с приключениями.
      – Ваше высочество, – начала Констанс, нервно теребя салфетку, – в отношении меня мистер Смит был слишком щедр на похвалы.
      – Ерунда. – Принц ударил мясистым кулаком по столу, настольный канделябр зазвенел хрустальными подвесками. – Смит говорит правду. Он чертовски скрытен, должен вам сказать. Очень трудно что-либо вытянуть из него.
      – Это потому, что у мистера Смита много секретов, – проворковала Абигайль Мерримид.
      Констанс почему-то представила себе, как настольный канделябр, падая со всеми свечами на стол, подобно огненному чудовищу пожирает торжествующую леди Мерримид.
      Взгляд Джозефа снова обратился к Констанс:
      – Мисс Ллойд, вы позволите рассказать о нашем приключении? Или, скорее, злоключении?
      Констанс ничего не оставалось, как дать согласие. И Джозеф, никогда не страдавший отсутствием красноречия, рассказал такую захватывающую историю, что Констанс невольно и сама заслушалась.
      Он не упустил ни одной детали, включая устриц, от которых заболел, и шляпу, ловко сбитую с головы разбойника метким выстрелом Констанс, а затем описал дальнейшие ее действия, несколько лишенные логики, но вполне удовлетворившие слушателей, когда бандиты в страхе бросились наутек. О себе он едва упомянул, да и то вскользь.
      – Короче говоря, – заключил он, – мисс Ллойд заставила девятерых разбойников бросить оружие и бежать без оглядки от красивой леди в элегантном дорожном костюме и фабриканта красок, сильно пострадавшего от несвежих моллюсков.
      За столом никто не шелохнулся. Даже слуги замерли, захваченные рассказом.
      – Отлично, Смит! Отличный рассказ! – воскликнул принц сдавленным от смеха голосом и кивнул главному дворецкому, который, придя в себя, сделал повелительный жест слугам.
      В мгновение ока было подано шампанское, захлопали пробки, и в бокалы полилось старое доброе вино Чарлза Хейдсика.
      – Предлагаю тост, – произнес будущий король Англии. – За Констанс Ллойд, достойное пополнение нашего круга, за еще один прелестный цветок в нашем букете дам.
      Все, кроме Констанс, подняли бокалы. Не поднял его и старый лорд Мерримид, который, завалившись набок, спал, роняя слюну. На лицах гостей было выражение тревожной покорности. Все поняли, что у принца появилась новая фаворитка, новая избранница. Джозеф Смит своей поэтической фантазией и красочным рассказом заронил искру романтизма в душу принца, человека хотя и достигшего зрелого возраста, но не избавившегося от поэтических наклонностей. Жизнь, полная трепета страха и восторга побед, не была знакома ему. Его всегда уберегали от нее.
      Констанс Ллойд, экзотическая американская красавица, стала олицетворением его все еще не забытых юношеских мечтаний. Эта молодая женщина может подвигнуть его на дерзкие и смелые поступки, в которых ему всегда было отказано.
      Рассказ Джозефа Смита превратил Констанс в его глазах из миловидной собеседницы на званом ужине в предмет серьезных желаний. Принц не в первый раз выбирал женщину, чтобы отдать ей свое грубоватое мужское внимание. Если Констанс пожелает, то после того, как она выйдет замуж за Филипа, она будет приглашена в узкий, меняющийся круг женщин, куда входят дамы даже с сомнительной репутацией скиттлз из кегельбана.
      Один злосчастный тост в ее честь обеспечил Констанс солидный набор потенциальных врагов.
      Джозеф Смит, сидевший через четыре стула от нее, молча проклинал свой язык.
      Когда после ужина дамы удалились в гостиную, мужчины, оставшись одни, закурили сигары и за бокалом портвейна повели свои мужские разговоры. Само собой разумеется, что подобное уединение было им необходимо для обмена мнениями о чем-то своем, не столь высоком и возвышенном, и потому не пугало и не обижало дам.
      – У мисс Ллойд чертовски изысканный гардероб, – заметил лорд Трент, принимая от лакея душистую сигару. – Да и прическа хороша.
      – В этом ей не откажешь, – согласился лорд Коллинз, легким движением руки, взбалтывая бренди в бокале и любуясь им на свет. – Как вы назовете этот стиль прически?
      – Кажется, это называется классическим стилем, его можно увидеть на древних вазах, – заметил еще один джентльмен, откусывая кончик сигары специальными щипчиками, висевшими на его цепочке для часов. – Ленты очень красиво контрастируют с цветом ее волос.
      Прислушиваясь к чужому разговору, принц улыбнулся, довольный похвалами в адрес его новой протеже. Филип был весь поглощен дегустацией портвейна и попытками помешать слуге унести кларет и шампанское, пока он все не выпьет.
      Джозеф Смит, едва слыша, о чем разговаривают мужчины, мрачно водил концом пальца по краю бокала и не мог простить себе досадного промаха.
 
      – Скажите, мисс Ллойд, какой вид оружия вы предпочитаете. – спросила леди Коллинз, принимая чашку чаю.
      – Честно признаться, леди Коллинз, это был просто удачный выстрел, не более.
      Теперь, когда дамы были без мужчин, Констанс чувствовала их взгляды на себе, бесцеремонные и вызывающе. Исключением была лишь принцесса Александра, неизменно приветливая и вежливая. Констанс даже поймала ее ободряющую улыбку, за что была ей более чем благодарна.
      – Я слышала об одном человеке в Африке, – заметила леди Коллинз, – он выстрелил тигру прямо между глаз, а потом съел его мясо. Великолепный образ, не правда ли? Человек побеждает дикую природу.
      – Вы когда-нибудь убивали животных? – обращаясь к Констанс, спросила Абигайль Мерримид.
      Констанс вдруг почувствовала, что более не выдержит, так ей стало плохо. Она отрицательно замотала головой, надеясь, что хоть кто-нибудь сменит тему разговора.
      – Хватит, Абигайль, – вдруг сказала Виола. – Мне кажется, мисс Ллойд надоела эта тема. Поговорим о чем-нибудь другом.
      – Мисс Ллойд, вам незачем скромничать.
      Абигайль Мерримид даже не делала вида, что собирается пить чай, она не взяла в руки чашку и не искала глазами чего-нибудь из сладостей. Она уселась напротив Констанс и, положив руки на подлокотники кресла, в упор уставилась на нее.
      – Я хорошо знаю Джозефа. Очень хорошо. Но я никогда не слышала, чтобы он так говорил. Настоящий фонтан красноречия, не правда ли, леди Коллинз?
      – Ты права, дорогая. Мисс Ллойд, вы участвовали в вашей войне?
      Констанс почувствовала дурноту.
      – Я… Это было так давно.
      – Отнюдь нет, – возразила леди Мерримид. – Всего несколько лет назад. Но вернемся к нашему разговору. Джозеф был потрясен вашим талантом, мисс Ллойд. Когда я вижу его в таком состоянии, я всегда вспоминаю о его происхождении.
      – Что вы хотите этим сказать, леди Мерримид? – спросила ее принцесса.
      Абигайль заколебалась, но все же продолжила:
      – Я хочу сказать, ваше высочество, что мистер Смит был сегодня сам не свой. Если можно так сказать, манерам он не обучен с самого детства.
      – Мой муж очень ценит его общество, – возразила принцесса. – Мистер Смит весьма осведомлен в науках, что всегда интересовало принца, да и его отца, принца Альберта, тоже.
      – Не говоря уже о том, ваше высочество, что мистер Смит – мастер рассказывать интересные истории, – добавила леди Баррингтон. – К тому же он очень красив. Я считаю, что мужчина прежде всего должен быть красивым, а лорд Гастингс и мистер Смит, на мой взгляд, – эталоны мужской красоты.
      – К тому же они очень близкие друзья. – Виола, сказав это, ободряюще подмигнула Констанс, давая ей понять, что тему разговора наконец-то удачно сменили. – Я знаю мистера Смита очень и очень давно, еще с тех школьных лет, когда Филип привозил его на каникулы в поместье. Даже тогда они были удивительно дружны.
      Дамы выразили свое одобрение невнятным бормотанием. Но Абигайль не собиралась сдаваться. Констанс на мгновение стало не по себе.
      В глазах леди Мерримид застала неприкрытая злоба.
      – Мисс Ллойд, вернемся к нашим пушкам. Вы непременно должны участвовать завтра утром в охоте и защищать честь прекрасного пола.
      – О нет!..
      Но принцесса, услышав ее возражение, поддержала эту мысль:
      – Это прекрасная идея! Пожалуйста, мисс Ллойд, покажите всем, что значит стрелять.
      – А что, если она действительно плохой стрелок и ненароком попадет, в кого-нибудь из наших мужчин? – встревожилась одна из леди.
      – Это было бы неплохо, – заметила Абигайль Мерримид тоном, казалось бы, легкой шутки, которая должна была вызвать смех, но от нее повеяло могильным холодом.
      Констанс ждала, понимая, что не сможет уйти, пока мужчины не присоединятся к дамам и принц с принцессой не уйдут в свои апартаменты.
      – Я, собственно говоря… – начала было одна из дам, но тут же воскликнула: – Господи, я слышу, мужчины уже возвращаются!
      – Почему? Прошло ведь совсем немного времени, – удивилась принцесса.
      Леди Трент была единственной, кого приход мужчин не потревожил. Она почтительно касалась рукой ткани портьер, а затем принялась рассматривать фаянсовую птицу на книжной полке.
      Мужчины вошли, попахивая дымом сигар, хотя никто из них уже не курил. После прощальной глубокой, затяжки сигарой они достаточно втянули в себя табачного дыма, чтобы выдыхать его потом в гостиной в течение пятнадцати минут.
      Принцесса тут же предложила игру в покер, вист, бридж или лото для желающих, но многие уже разбрелись по углам, чтобы поговорить с друзьями, полистать книгу или просто отдохнуть, в уютном, уголке этой просторной комнаты.
      Филип, усевшись рядом с уже спавшим лордом Мерримидом, составил ему компанию и тоже задремал..
      – Констанс, – услышала она голос Джозефа за спиной, – простите меня, прошу вас.
      Констанс, сделав глубокий вдох, продолжала, разглядывать корешки книг на полках. Она не знала, что ответить, и потому промолчала.
      – Вы тоже, считаете, что завтра я должна стрелять? Я никогда раньше…
      – Пожалуйста, Констанс.
      В его голосе было столько мольбы, что она повернулась к нему. У него было мучительно напряженное лицо, шрам на лице стал заметнее, чем обычно. Возможно, от яркого света свечей. Или от того, что он словно окаменел.
      Ей хотелось расспросить, откуда у него этот шрам. С детства? Или совсем недавно? Видимо, случилось что-то ужасное, но сейчас он бывает почти невидим, все зависит от того, как падает свет.
      – Констанс, посмотрите на меня.
      – Я смотрю.
      – Нет. Ваши мысли где-то далеко. Я пытаюсь извиниться перед вами за мой рассказ о нашем приключении. Вы знаете, что я никогда не причиню вам вреда, никогда. Но здесь я увлекся, поверил сам своим словам. Вы меня слушаете?
      – Джозеф, мне плохо.
      Он мгновенно поддержал ее, очень осторожно и так, чтобы не привлечь внимания.
      – Что с вами?
      Констанс чувствовала, что при одной мысли о том, что произошло очень давно, она готова потерять сознание.
      – Дамы хотят, чтобы я участвовала в охоте наравне с мужчинами. Но я не могу, не могу. После того, что я пережила во время войны… Случилось это на дороге в жаркий полдень. Это был солдат-янки. Все произошло так быстро. Я никогда не возьму в руки ружье и не стану стрелять даже ради спорта, никогда, Джозеф. Потому что однажды я убила человека…
      – Все будет хорошо, – успокаивал он ее, страстно желая утешить и обнять.
      Ее признание не удивило его, будто он заведомо знал, что она хранит в себе какую-то тайну. У каждого есть своя глубоко запрятанная тайна, и лучше не извлекать ее на свет.
      – Я придумаю, как избавить вас от участия в охоте.
      Констанс выпрямилась, словно наконец вспомнила, где они. Она опять слышала гул голосов и, как бы приходя в себя, слегка тряхнула головой.
      – Простите, – промолвила она.
      – Не надо. Мы дадим зверюшкам шанс уцелеть.
      Наконец вечер приблизился к завершению.
      Абигайль и принцесса яростно сражались в лото, но это не мешало Абигайль следить за разговором Джозефа и Констанс, и от ее внимания не ускользнули все его детали, хотя она была слишком далеко, чтобы слышать, о чем именно они говорили. Но она успела заметить взволнованность этой пары, их притяжение, особое отношение друг к другу, чего между Констанс и ее женихом Филипом не было и в помине.
      Когда наконец принц и принцесса весьма неохотно покинули гостей, Констанс подошла к Джозефу, одиноко стоявшему у камина.
      – Спокойной ночи, – тихо прошептала она.
      Он посмотрел в зеркало над камином, и глаза его встретились с ее отражением. Констанс стояла так близко, что почти касалась его плеча. Они смотрели друг на друга в зеркало, стоя рядом, и это было похоже на семейный портрет. В их взгляде было что-то похожее на безмолвную надежду, которая превратила это мгновение в вечность.
      Что бы ни произошло плохого в этот вечер, в том, что Констанс и Джозеф оказались рядом, была какая-то высшая справедливость.
      И это было хорошо.

      На завтрак полагалось приходить всем если не точно в половине девятого, то обязательно до половины десятого. Джентльмены демонстрировали свои охотничьи костюмы, дамы – утренние платья, сшитые специально для этого случая. После этого уик-энда каждое платье будет снова бережно завернуто в китайскую шелковую бумагу до следующего случая. Дамы, собравшись у буфета, где стояли серебряные судки с горячими блюдами, вполголоса строили предположения, каким будет этот день, восхищались прекрасной погодой, какая только и годилась для устройства пикника, и гадали, во что они будут играть в это утро.
      Констанс, причесанная на сей раз Стеллой, спустилась к завтраку вовремя. На ней было зеленое в белую полоску платье из шуршащего щелка, от которого словно веяло весенней свежестью. Филипа еще не было, да и многих тоже.
      С тарелкой в руке она прошла мимо почек в соусе, яиц под майонезом, мяса куропатки и фазана, бекона и овсянки и наконец выбрала кофе с булочкой.
      – Какое прелестное платье, мисс Ллойд, – услышала она шепот почти над ухом. – Вы настоящая маркиза…
      Она улыбнулась, но не взглянула на появившегося радом Джозефа. Да и необходимости в этом не было.
      – Вы считаете, что платье в полоску сшито из оконной занавески в стиле «маркиза»?
      – Пожалуй, да. Но я впервые вижу такую прелестную маркизу. Вам подать масло?
      – Да, спасибо.
      – А вы ничего не хотите сказать о моем костюме? Я сшил его сам.
      Только теперь она подняла на него глаза и разглядела его действительно красивый твидовый сюртук с пуговицами, обтянутыми кожей. При ярком утренней свете Джозеф был очень красив и, как всегда, отлично причесан.
      – Вы действительно сами сшили его?
      – Нет. Просто я представил себе, как вы замрете от восхищения, а я тем временем успею дотянуться вот до этого блюда.
      Они дружно рассмеялись, что заставило кое-кого из присутствующих, допивающих свой чай или кофе, недоуменно посмотреть в их сторону.
      – Надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии сопровождать вас на прогулке верхом, мисс Ллойд? – спросил Джозеф и повернулся к закускам.
      – Верхом?
      – Да. Пока кто-то будет охотиться, а кто-то замышлять в гостиной убийство с помощью злого языка, я подумал, что такая прогулка была бы весьма кстати. К нам присоединится также и Филип. Я уговорил его вчера, когда все разошлись.
      – А вы разве не хотите пострелять?
      – Не сегодня. Просто хочу поездить верхом, и Филип тоже.
      – Спасибо, – благодарно прошептала Констанс.
      – Не благодарите, пока не увидите меня в седле. – Он весело подмигнул ей и, отойдя к столу, сел на пустой стул между двумя джентльменами.
      Какое-то мгновение она просто следила за ним: какой он уверенный и свободный, как чувствует себя легко и непринужденно в любой обстановке. А ведь только что он изменил чьи-то планы, чтобы спасти ее от неприятностей охоты, в которой она не хотела принимать участие. Так кто же он, собственно, этот Джозеф Смит?
 
      После завтрака Констанс и Джозеф встретились в конюшне, чтобы выбрать лошадей. Констанс несколько беспокоилась: она почему-то сомневалась, что Джозеф хороший наездник. В детстве он скорее всего был лишен возможности научиться верховой езде, которая требует раннего привыкания и тренировок. Констанс уже собиралась предложить ему смирную кобылку, которую приметила для него, как неожиданно в конюшне появился Оуэн, слуга Филипа.
      – Мисс Ллойд, мистер Смит, лорд Гастингс сожалеет, но ему нездоровится. Он просит извинить его за то, что не может составить вам компанию.
      – О Господи! – воскликнула Констанс. Она уже застегивала перчатки и взяла в руки хлыст. – Я должна навестить его и узнать, что с ним.
      – Лорд Гастингс просит не беспокоиться, он хочет побыть один, мисс. У него недомогание по одной весьма деликатной причине.
      Констанс явственно представила себе эту причину и поняла, что менее всего хотела бы видеть ее последствия не только в реальности, но даже мысленно. Догадки о недомогании Филипа не требовали богатого воображения. Она просто вспомнила количество и название тех вин, которые он перепробовал за вчерашним ужином.
      – Понимаю, – покорно согласилась она.
      – Передайте лорду Гастингсу наши искренние пожелания скорейшего выздоровления, – бодро ответил за нее и за себя Джозеф.
      Молодой слуга переминался с ноги на ногу, словно хотел еще что-то добавить. Но в конце концов он поклонился и попятился, на ходу нахлобучивая фуражку.
      Констанс избегала взгляда Джозефа.
      – Ну что ж, – наконец громко сказала она, – теперь нам понадобится всего две лошади. Та, что предназначалась Филипу, несколько норовиста, но уже оседлана.
      – Отлично. Я беру ее.
      – Вы уверены, Джозеф? Мы можем поискать лошадь поспокойнее.
      – Нет, благодарю, лошадь Филипа мне подойдет. А вот и конюх с лошадьми.
      Тот подвел первую, лошадь к Констанс.
      – Нам понадобится всего две лошади, – сообщила ему Констанс и погладила лошадь по крупу. – Какое прекрасное животное, – заворковала она, обращаясь как к лошади, так и к конюху.
      – И то правда, мисс. А вот это конь для джентльмена. – Конюх вручил Джозефу поводья от большого, вороного жеребца, который, раздув ноздри, фыркнул, вращая глазами, и забил копытами.
      – Прекрасный экземпляр, – неуверенно произнес Джозеф, держась подальше и даже отступив назад, когда ему показалось, что жеребец боком стал теснить его.
      – О, Джозеф, он действительно великолепен! – воскликнула Констанс, погладив гриву коня. – Может, вам лучше взять кобылу? – Она произнесла это, понизив голос, чтобы не слышал конюх.
      К этому времени в конюшне появились и другие любители верховых прогулок.
      – Нет. Этот мне вполне подойдет, к тому же он оседлан. Видите ли, я не могу представить себя в женском седле. – Он кивнул на кобылу.
      Мимо прошел помощник конюха с ведром овса, и Джозеф спросил его, как зовут кобылу.
      – Кобылу, сэр? Лира.
      – Лира? – воскликнула Констанс. – Какое красивое имя, и как оно подходит этой прекрасной лошади! Разве ты не красавица? Ну конечно же, красавица. – Она легонько поцеловала лошадь в морду, и той это очень понравилось, ибо лошадь потерлась носом о щеку Констанс.
      – А жеребец? У него тоже есть имя?
      – Да. Это Люцифер, сэр, сын Вельзевула.
      – И конечно же, закадычный друг сатаны, – про себя пробормотал Джозеф.
      – Вы что-то сказали, сэр? – переспросил конюх.
      – Нет, ничего.
      Следует заметить, что Джозеф не любил лошадей. Это были крупные, норовистые животные, с ними он обычно общался так же, как с не очень приятными деловыми партнерами. Но без шума и нажима.
      Люцифер гарцевал от нетерпения, косясь на Джозефа и заставляя его поспевать за собой. Когда Джозеф вывел его из конюшни, Люцифер начал брыкаться.
      Констанс вслед за Джозефом тоже вывела Лиру.
      – Люцифер застоялся, ему не терпится пуститься галопом, – заметила она.
      Джозеф обеими руками еле удерживал поводья.
      – С меня хватит. Перестань меня дразнить, – зашипел он на коня. Тот вдруг остановился и покосился на Джозефа. – Да, я с тобой разговариваю.
      – Что вы сказали? – спросила Констанс.
      – Я разговариваю с конем.
      – О! – С помощью конюха Констанс села в седло, расправила юбки и успокаивающе похлопала кобылу по бокам.
      Джозеф со скрытым восхищением следил за ней. Ее костюм для верховой езды густо-зеленого, как листва, цвета изящно облегал фигуру. Шляпка с короткой вуалеткой, кокетливо сдвинутая набок, не смогла скрыть от его глаз красивый блеск ее темных волос.
      Констанс казалась Джозефу олицетворением естественного изящества и элегантности, которым столь старательно обучают светских дебютанток. Она повернулась к Джозефу и улыбнулась ему. Он ответил ей улыбкой.
      Констанс была прелестной.
      – Садитесь же, мистер Смит! – крикнула она ему.
      – Да, конечно, – рассеянно ответил Джозеф, продолжая думать о ней.
      Наконец он решительно заставил себя вскочить в седло, но стоило ему засмотреться на улыбку Констанс, как он тут же промахнулся и не попал ногой в стремя.
      – Мистер Смит, право же. Если бы вы…
      Но Джозеф был уже в седле.
      – Вы что-то сказали, мисс Ллойд?
      Он все же, хотя и не без усилий, заставил Люцифера повиноваться себе и, подъехав к Констанс, резко взнуздал коня. Похлопав жеребца по шее, он вопросительно посмотрел на Констанс.
      – О, – только и могла вымолвить Констанс, ибо поняла, что Джозеф Смит снова провел ее.
      Он отлично умел держаться в седле, а Люцифер был отнюдь не таким послушным, а сильным и даже опасным конем. Казалось, Джозеф простым усилием воли сумел подчинить его себе.
      – Поедем? – наконец спросила Констанс и понадежнее булавками приколола к волосам шляпку.
      – После вас, – кивнул Джозеф с подчеркнуто рыцарским почтением к даме.
      Она снова улыбнулась, держа слегка приспущенные поводья и хлыст. Но в эту минуту звук первого выстрела нарушил утреннюю тишину. Вдали за холмом началась охота.
      Мирная кобыла Лира, видимо, не ожидала этого. Первая очередь выстрелов заставила ее рвануть галопом вперед, по камням двора. Поводья выскользнули из рук Констанс.
      Прежде чем Констанс и Джозеф опомнились, лошадь вырвалась из ворот. Только дверцы качались на петлях.
      – Проклятие! – выругался Джозеф и пришпорил Люцифера.
      Перепуганный шумом и неожиданными действиями седока конь поскакал по бездорожью и снес ту часть ограды, к которой крепились ворота.
      Джозеф, щурясь от бьющего в глаза солнечного света, следил за Констанс, которая уцепилась за гриву лошади и неслась к ближайшему холму. Констанс старалась усидеть в седле и безуспешно пыталась поднять поводья.
      – А ну, Люцифер! – Всадник пустил коня в галоп.
      Через несколько секунд Джозеф поравнялся с Констанс.
      Он не окликнул ее, зная, что она его не услышит из-за топота копыт, к тому же боялся еще больше напугать кобылу. Он старался подвести Люцифера как можно ближе к Лире, потому что заметил впереди каменную ограду. Лошадь Констанс надо остановить прежде, чем она достигнет каменной стены. У него был всего лишь один шанс.
      Нагнувшись, он схватил болтающиеся поводья и дернул их так сильно, что Лира остановилась как вкопанная, а Констанс, не удержавшись в седле, упала в траву.
      – Тпру! – остановил Люцифера Джозеф и спрыгнул. – Констанс!
      Она лежала лицом вниз. Осторожно поворачивал ее, он молил Господа, чтобы все обошлось.
      Глаза Констанс были открыты, на испачканном землей и травой лице было смущение.
      – Какой конфуз, мистер Смит, – тихо промолвила она.
      Джозеф широко улыбнулся, впервые почувствовав, что на какое-то мгновение у него остановилось дыхание.
      – Порой не сразу узнаешь норов верховой лошади, мисс Ллойд. – Он осторожно помог ей подняться и сесть, а затем отряхнул низ ее юбки от сухих листьев и веточек.
      – Лира едва ли заслуживает такого наказания. – Констанс принялась поправлять шляпку, но в конце концов совсем сняла ее. – Я продержалась на ней так недолго. – Подняв глаза на Джозефа, она заметила вздувшуюся и пульсирующую жилку у него на виске. – Спасибо, – тихо промолвила она.
      – К вашим услугам. – Его уста почти беззвучно произнесли эти слова.
      Он быстро поднялся с колен и протянул ей руку. Ухватившись за нее, она встала на ноги. Джозеф не раздумывая привлек ее к себе. Какое-то время они стояли, застыв, так близко, что чувствовали тепло друг друга.
      – Констанс… Я… – начал Джозеф, но тут же умолк.
      – Что?
      – Я не был честен с вами и теперь считаю, что должен…
      – Эй, мистер Смит, мисс Ллойд!
      Буквально скатившись с холма, к ним спешил лорд Коллинз. Джозеф отпрянул от Констанс и отпустил ее руку. За плечом у Коллинза болталось ружье.
      – Как хорошо, что я встретил вас.
      – Я другого мнения, – проворчал под нос рассерженный Джозеф, а затем бодро кивнул: – Привет, Коллинз.
      – Сэр, – кивнула лорду Констанс, как только тот приблизился к ним.
      – Вы, случайно, не видели подраненного фазана? Я подстрелил его, но чертова птица решила меня одурачить.
      – Нет, боюсь, что мы не видели подстреленного фазана, – заверил его Джозеф.
      – Нет? Какая досада. Он был уже у меня в сумке. Вы возвращаетесь? Пожалуй, уже время ленча.
      – Я… – неуверенно заикнулась Констанс.
      – Конечно, конечно же, мисс Ллойд, нам пора возвращаться, – не дал ей закончить фразу Джозеф.
      – Да. – Она сделала глубокий вдох, чувствуя, как перехватило горло. – Конечно.
      – Прекрасно. Тогда пойдемте вместе, вы не возражаете?
      – Разумеется, нет, – промолвил Джозеф и, чуть помедлив, взял Люцифера за уздечку, а Констанс передал поводья Лиры.
      – Со мной все в порядке, – тихо ответила она на безмолвный вопрос в его глазах.
      Он улыбнулся.
      – Как вам понравился старший сын нашей королевы? Отличный малый, не правда ли?
      Всю дорогу до конюшни лорд Коллинз не закрывал рта, вполне довольный тем, что говорил только один он.
      А в это время Констанс столько надо было сказать. Что ж, пожалуй, это к лучшему, что ей не удалось. Возможно, все именно так и должно быть.
      Сославшись на сильную головную боль, что, в сущности, было чистой правдой, она не спустилась вниз на ленч.
      Стелла предложила ей чаю, но сама мысль о еде вызвала у Констанс дурноту. Все, чего ей хотелось сейчас – это поскорее совладать со своими мыслями и чувствами.
      Что именно произошло там, среди холмов?
      Откуда это странное состояние, в котором она сейчас находилась, это головокружение и дурнота?
      Такого не может быть от падения с лошади. С ней это случалось, и не раз, но нынешнее ее состояние не имеет никакого отношения к тому, что она свалилась с лошади.
      Где-то глубоко в сознании она уже знала причину. Это творится с ней потому, что она впервые познала чувство счастья, насколько она может припомнить свою жизнь.
      Теперь она знает, что такое радость, восторг, наслаждение каждой секундой жизни. Впервые за десять лет она стала думать о будущем, а не только о повседневности настоящего, она теперь не была скупа на смех, не отмеряла его крошечными порциями.
      Причина всему этому очевидна, и от этого неприятно заныло сердце.
      Она влюблена в Джозефа.
      И помолвлена с Филипом.
      – О нет, – тяжело вздохнула Констанс и бросилась на кровать.
      Сомнения одолевали ее. Сначала они томили ее не так сильно, но потом превратились в нечто похожее на обвал камней в горах, который, казалось, ничто уже не может остановить. Она никогда еще не была влюблена, но знала, что такое любовь. Сейчас же она влюбилась отчаянно, очертя голову, в лучшего друга своего жениха.
      Допустим, что между мужчинами была несколько странная дружба: у них не было ничего, что могло объединять их, кроме разве школьных лет. Но в их привязанности друг к другу не было никакого сомнения. Она не может встать между ними, да и не хочет этого.
      Впрочем, она даже не сможет сделать этого по той простой причине, что Джозеф Смит не питает к ней никаких особых чувств. Она ему нравилась, это верно. Иногда он поддавался чувствам, и они могли бы его далеко завести, но он всегда вовремя останавливался, сознавая, что допускает ошибку.
      Именно это он и хотел ей сказать сегодня утром, если бы ему не помешало появление лорда Коллинза. Вот почему он решил, что так даже лучше. Это так унизительно!
      Итак, она выйдет замуж за Филипа, а с Джозефом будет встречаться несколько раз в месяц, когда он будет в Лондоне. Он женится, скорее рано, чем поздно, у него появится семья. Жена у него непременно будет блондинкой, элегантной, умной, очень заботливой и внимательной, замечающей его меняющееся настроение, и ее рука будет одобрительно касаться его руки, когда за столом он скажет что-нибудь остроумное.
      А он будет заботливо укрывать ее плечи накидкой, когда под вечер станет прохладно, нежно задерживая руки на ее плечах. Она же будет гладить его густые волосы и нежно проводить пальцем по его щеке, а затем по очертаниям его губ, а он от удовольствия закроет глаза.
      Констанс уже ненавидела его жену.
      Внезапно она поднялась на постели. Ей нужно выйти, пройтись по воздуху, чтобы покончить с самоистязанием подобными мыслями.
      Констанс быстро переоделась, не беспокоя Стеллу, пригладила и сколола шпильками волосы и плеснула в лицо пригоршню холодной воды, чтобы унять слезы, навертывавшиеся на глаза. Платье из светло-желтой парчи было слишком нарядным для такой прогулки, и образ, который она увидела в зеркале, казалось бы, должен был несколько ободрить ее.
      Но, глядя в зеркало, она лишь безразлично пожала плечами и покинула комнату. Прогулка по огромным залам дворца заставила ее подумать о том, как часто в последнее время ей приходится блуждать по чужим коридорам.
      Сандринхем действительно впечатляет. Но тут Констанс невольно зевнула и улыбнулась, несмотря ни на что.
      Да, она, Констанс Ллойд, вчерашняя гувернантка в весьма скромной семье, проживавшей на острове Уайт, зевает от скуки в залах дворца, принадлежавшего не кому-либо, а самому наследному принцу. Нелепость подобной ситуации показалась ей настолько забавной, что ее шаги снова стали легкими и быстрыми.
      А затем Констанс увидела его, вернее, сначала чью-то ссутулившуюся фигуру у порога. Затем сомнений уже не было – это его сюртук, его отливающие рыжиной волосы. Джозеф!
      Он словно почувствовал ее присутствие, вскинул голову и тут же выпрямился.
      – Мисс Ллойд? – Он смущенно поклонился.
      – Мистер Смит, – ответила она и благосклонно кивнула.
      Пришло время вести себя так, как положено, решила она.
      Она хотела пройти мимо, прекрасно зная, что он смотрит на нее, но, взглянув вниз, увидела открытый кожаный саквояж у его ног, а в нем бутылочки, какие-то сосуды и куски полотна. Отвернувшись, она все же хотела продолжить свой путь, однако, сделав еще несколько шагов, остановилась.
      – Что вы здесь делаете? – Любопытство победило в ней другие чувства.
      – В данный момент я стою в холле. Вы пропустили очень хороший ленч. Принц съел не менее дюжины куропаток.
      – Куда все ушли?
      – Кто-то у себя в комнате отдыхает. Кто-то прогуливается на лужайке. Боюсь, большинство отправились с Коллинзом искать злосчастного фазана, поэтому в данный момент, мне кажется, прогулки небезопасны.
      Констанс попыталась сдержать улыбку.
      – Бедный фазан, он скорее умрет от истощения, чем от раны Коллинза, – сказала Констанс и внезапно стала серьезной: – Спасибо за утреннюю прогулку.
      – К вашим услугам. Вы чувствуете себя лучше?
      Она кивнула:
      – Да, лучше. Спасибо. Где вы научились так держаться в седле?
      – Я не такой уж хороший наездник, но…
      – Нет-нет! Я хотела сказать, что вы отличный наездник. Это правда.
      Ему явно было приятно это слышать.
      – Право, не знаю.
      Пожав плечами, он как бы закончил разговор на эту тему.
      Вновь собравшись продолжить свой путь, Констанс, однако, не тронулась с места.
      – Что вы хотели сказать мне сегодня утром? До того, как нас прервали? Вы что-то собирались мне сказать.
      – Неужели? Я уже не помню.
      По выражению его лица Констанс поняла, что он прекрасно все помнит.
      – Филипа не было на ленче.
      – Не было?
      Джозеф покачал головой.
      – Как я понял, Виола отнесла ленч ему в комнату.
      – Как мило с ее стороны. Мне кажется, они близкие друзья. Я хочу сказать, это замечательно, что у Филипа есть хороший друг.
      – А я, Констанс? Я тоже его друг. И ваш, разумеется. – Он протянул ей руку. – Думаю, нам лучше всего забыть о том, что было сегодня утром, и о том, что случилось в библиотеке. Мы друзья?
      Она кивнула:
      – Друзья.
      Почему ей хотелось плакать? Она не хотела расставаться с ним. Только не сейчас! Чуть позднее – возможно. Ей нужны еще несколько мгновений, чтобы побыть с ним.
      – Что вы здесь делаете? – Она указала на саквояж со склянками.
      – Ничего. Просто стою.
      – Нет. Я имею в виду ваш саквояж, чемодан или как вы его там называете. Скажите, что вы здесь делаете?
      Улыбка исчезла, с его лица.
      – Констанс, пожалуйста, забудьте об этом. Так будет лучше для вас и для меня.
      – Наконец-то вы вспомнили обо мне! Я не уйду отсюда до тех пор, пока вы мне не скажете, – она покосилась на саквояж, – что вы здесь делаете. Вы что-то положили в саквояж? Что-то уносите отсюда?
      – Я сказал вам серьезно. Прошу вас, Констанс, уходите.
      – Гмм. Что бы это ни было, но вы делаете это тайком.
      Джозеф промолчал.
      – А как же слуги? Они знают, что вы делаете?
      – До свидания, Констанс. Уходите. Сейчас же.
      – Одну минуту. – Констанс посмотрела ему прямо в лицо: – Вы говорите это серьезно?
      – Да, серьезно.
      – У вас не будет из-за этого неприятностей, отвечайте?
      – Не будет, если вы не проболтаетесь.
      – Джозеф, это звучит пугающе. – Она попыталась приглядеться к склянкам в саквояже, но он помешал ей, выйдя вперед и закрыв собой саквояж. – Я не хочу, чтобы вы попали в беду.
      – Я тоже не хочу этого.
      В холле стояла тишина, ковры и толстые стены заглушали все звуки. Они были совсем одни.
      Джозеф смотрел на нее, но лицо его было непроницаемым. Однако на левом виске вдруг забилась жилка. Констанс смотрела на нее как зачарованная, не в силах оторваться. Она замечала ее и раньше, например, в то утро в разрушенной таверне, когда он помог ей подняться с пола. Медленно приблизившись к нему, она коснулась пальцем пульсирующей жилки.
      Джозеф не шелохнулся.
      – У вас жилка здесь, – тихо промолвила Констанс. – Она бьется.
      Он казался совершенно спокойным.
      – Это бывает, когда я… – Он глотнул воздух. – Когда я волнуюсь…
      – Вы сейчас волнуетесь?
      Он едва заметно кивнул. Если бы она не касалась пальцем его виска, она и не поняла бы, что это был кивок.
      – Какое странное чувство.
      Констанс какое-то время смотрела на него молча, а затем отняла руку.
      – Будьте осторожны, Джозеф. Прошу вас, будьте осторожны.
      Она повернулась, чтобы уйти.
      – И вы тоже, моя… – он на мгновение умолк, а потом поправился: —…мой друг.
      Констанс не обернулась, она и без этого знала, вернее, чувствовала, что он смотрит на нее. Его взгляд жег ей затылок. Она вздохнула свободно, лишь когда завернула за угол.

      – Вы рисуете, мисс Ллойд?
      Абигайль Мерримид одарила Констанс характерной для себя улыбкой. В ней было что-то неестественное. Казалось, почти все черты ее лица осуждают эту улыбку как нарушение единого кодекса правил, предписывающих неизменное презрение.
      Дамы собрались в гостиной для послеполуденного чаепития. Большинство мужчин еще не вернулись с охоты, видимо, празднуя дневную добычу или просто наслаждаясь освежающими напитками в походной палатке.
      – Нет, леди Мерримид, боюсь, у меня нет таланта к рисованию, хотя желание есть.
      Возможно, Абигайль просто пыталась завести с ней разговор, подумала Констанс и вернулась к атласу мира, который разглядывала.
      – Вы вяжете или вышиваете?
      – Я пыталась научиться, – промолвила Констанс, ведя пальцем по линии реки Миссисипи, – и тому и другому. Боюсь, результаты не стоили усилий.
      – Возможно, вы сильны в музыке, мисс Ллойд?
      Констанс пожала плечами.
      – Я люблю музыку.
      – На каком инструменте вы играете?
      Бесполезно сопротивляться, подумала Констанс, осторожно закрывая атлас и отдавая все свое внимание в распоряжение леди Мерримид.
      – Я играю на фортепиано, но не очень хорошо. В основном детские песенки.
      – Полноте, мисс Ллойд, не скромничайте. Мы здесь среди друзей. Боюсь, вы утаиваете от нас, что играете на фортепиано.
      – Я ничего не утаиваю, леди Мерримид. Я немного играю на фортепиано.
      Леди Трент, занятая разглядыванием акварельного пейзажа, повернулась к Абигайль и Констанс.
      – Фортепиано – это прекрасный инструмент. Вы видели изящнейшее фортепиано здесь, в музыкальном салоне?
      – Нет, леди Трент, я не заметила, – ответила ей Абигайль и снова повернулась к Констанс: – Значит, вы играете на фортепиано? Как странно. Не думала, что гувернантка умеет играть на фортепиано. Вас, должно быть, учили этому в детстве. – Ее тон свидетельствовал о том, что Констанс даже в детстве достойна ее осуждения.
      – Да, учили.
      Констанс была в желтом парчовом платье, надетом ею для ленча, на который она так и не попала. Она не считала нужным менять платье, ибо только один Джозеф, видел ее в нем.
      – Вы доставите нам удовольствие, сыграв что-нибудь на фортепиано здесь, в Сандринхеме?
      – Боюсь, что нет. Я играю только детские песенки.
      – Как мило, мисс Ллойд. Я полагаю, что ваш опыт гувернантки, играющей на фортепиано, и ваша помолвка со вторым сыном герцога позволят вам еще больше совершенствоваться в умении рассказывать сказки.
      – Я рассказываю сказки главным образом детям. Хотите послушать одну из них?
      Леди Коллинз едва скрыла смех, заменив его легким покашливанием.
      – Простите, – промолвила она.
      – Как забавно. – Абигайль снова попыталась изобразить улыбку, но все кончилось тем, что она лишь показала свои выступающие вперед зубы.
      В это время в гостиной появилась Виола Рэтботтом.
      – Принцесса сейчас спустится вниз, – объявила она.
      – О, мисс Рэтботтом! – воскликнула Констанс. – Как себя чувствует лорд Гастингс?
      Виола вспыхнула, а Абигайль наконец широко, по-настоящему улыбнулась.
      – Что вы хотите этим сказать, мисс Ллойд?
      – Как я понимаю, вы были настолько добры, что отнесли ему ленч в комнату. Благодарю вас. Я чувствую себя неважно и поэтому не смогла сама сделать это. Ему стало лучше?
      Виола вздохнула с облегчением:
      – Да-да, конечно, мисс Ллойд. Мне кажется, ему лучше. Простите, я вначале вас не поняла.
      Констанс прикусила губу, глядя на Виолу, севшую рядом с леди Трент. Абигайль продолжала улыбаться.
      Когда принцесса присоединилась к дамам, было уже около шести вечера. Стали возвращаться мужчины. Констанс услышала голос Филипа, он смеялся чему-то, что рассказывал ему принц, хотя обычно Филип ни в чем не находил юмора.
      Услышав его голос в холле, Констанс почувствовала, как все у нее сжалось внутри. Это был ее будущий муж, его бесстрастный смех, равнодушный голос. Умом она уже понимала это, но чувства отказывались верить правде.
      Странно, но она вдруг поняла, что знает его еще меньше, чем тогда, когда впервые танцевала с ним в Каусе. Когда видела, как он проезжал верхом мимо ее окна. Она сама выдумала его, добавила к его внешности еще и характер. Так он стал ей ближе, но это был выдуманный образ Филипа.
      Он был так непохож на Джозефа. Того она узнавала постепенно, снимая, как с луковицы кожуру, слой за слоем, обнаруживая новую глубину и силу его личности.
      Джозефу удалось справиться с Люцифером силой своих рук и своей воли и спасти ее от несчастья. Благодаря своему желанию и воле он сумел со многим справиться.
      – Мисс Ллойд? Леди Коллинз задала вам вопрос. Ваши мысли где-то далеко отсюда? – Ей улыбалась леди Трент.
      – Простите. Пожалуйста, повторите ваш вопрос, леди Коллинз.
      – Ничего особенного, мисс Ллойд. Я просто спросила, назначили ли вы с лордом Гастингсом день венчания.
      – Венчания? Да, да! Нет, мы еще не уточнили дату. Герцогиня предпочитает это сделать после нашего визита сюда.
      Виола замерла. Она явно прислушивалась к разговору, но делала вид, что разглядывает через лупу изображение римского Колизея.
      – Думаю, нам не придется долго ждать, и это скоро случится, – расплылась в улыбке леди Трент. – О, молодая любовь. Как это прекрасно!
      Констанс лишь улыбнулась в ответ. Леди Трент, сама того не зная, выразилась точно. Да, молодая любовь. Но в том, что она прекрасна, Констанс не была уверена.
      На этот раз принц, открывая шествие на ужин, избрал в качестве своей дамы Абигайль Мерримид. Она приняла приглашение с заученным изяществом, и лишь блеск в ее глазах выражал вместе с удивлением и явное удовлетворение.
      Принцесса, терпеливо выслушивая рассказ своего соседа об охотничьих трофеях, сделала, однако, своим избранником того, кто сидел слева от нее. Им оказался Филип.
      Констанс не долго оставалась одна, ибо рядом с ней тут же оказался Джозеф.
      – Вы позволите? – Он согнул руку в локте.
      – Разумеется. Но у нас еще много времени. Сначала соответственно рангу идет знать, а уж потом мы, простые мисс Ллойд и мистер Смит. А пока можно заняться чем-нибудь полезным.
      – Вы правы, как всегда, мисс Ллойд. Не заняться ли нам сочинением романа?
      – Что ж, времени у нас на это вполне достаточно. А что, если мы сделаем что-то более полезное? Например, придумаем средство от насморка?
      – Или выясним, почему происходят войны?
      – Или придумаем, как излечить чиновников от взяточничества.
      – Или как приготовить рыбу недельной давности так, чтобы она походила по вкусу на сливовый пудинг, – не выдержав, рассмеялся Джозеф.
      Констанс всем своим существом ощущала его близость, своим плечом чувствовала тепло его плеча. Глядя на нее, Джозеф, казалось, снова хотел что-то ей сказать, но удержался.
      – Джозеф, – прошептала она.
      В его глазах появилась особая проницательность и острота, словно он видел ее без каких-либо отвлекающих земных деталей, как, например, черты лица или его цвет. Он глядел ей в самую душу.
      Направляясь в столовую, они вдруг остановились. Джозеф как-то странно откинул назад голову, словно пытался привести в порядок свои мысли.
      Тон его резко переменился, когда он произнес глядя прямо перед собой:
      – А вот и мы.
      За ужином они сидели рядом, хотя ее все время отвлекал лорд Трент своим длинным рассказом о том, как готовить заливное из перепелиных яиц, как их следует разрезать, чтобы они не напоминали выпученные глаза. Поэтому Констанс и Джозефу оставалось только обмениваться взглядами. Когда подали рыбу, ей показалось, что под ее тарелкой что-то лежит. Сначала она, подумала, что это обрывок карточки меню. Но меню было на кремовой бумаге, а бумажка под ее тарелкой была белой даже при неровном, мерцающем свете канделябра на столе. Это было как удар колокола. Интуиция подсказала Констанс, что тут таится опасность. Медленно и незаметно носком туфельки она толкнула под столом ногу Джозефа.
      У него был самый невозмутимый вид, когда он ответил ей тоже легким толчком.
      Принц увлеченно рассказывал о победе Англии в Крымской войне. Все за столом уже неоднократно слышали это, в том числе и участники самой войны. Но принц, взяв слово, не собирался его никому уступать, поэтому за столом почти не было общей беседы, и все головы были повернуты в тот конец стола, где сидел принц.
      – Поэтому полковник и второй лейтенант, оба страдавшие от цинги, невзирая на раны…
      Джозеф, не поворачивая головы, скосил глаза на Констанс. Она потянула за краешек бумажку к себе, чтобы Джозеф увидел ее. Не меняя выражения лица, он едва заметно кивнул. Но он явно не понимал, что это.
      Слуги как раз меняли тарелки, и тот, кто подсунул ей бумажку, наверняка рассчитывал на это.
      – Тогда он поднялся и, собрав остатки сил… – Принц был в отличной ораторской форме, и красноречие отнюдь не мешало ему во время драматических пауз поглощать еду.
      Констанс медленно вытягивала из-под тарелки бумажку, решив наконец посмотреть, что же это. Кажется, на ней какие-то каракули. Нахмурившись, она еще сильнее потянула за уголок записки. А потом, раскрыв, увидела: это был рисунок чернилами, сделанный очень тщательно и изображавший фигурку голого человечка.
      Джозеф, только что отпивший глоток кларета, вдруг закашлялся, и испуганная Констанс снова сунула записку под тарелку.
      Короткого взгляда на изображение было достаточно: голый человечек плясал на крышке фортепиано и размахивал над головой флагом конфедератов. Лица его она не разглядела, да это было и не столь уж важно.
      Принц, увлеченный своим ораторским талантом, ничего не замечал вокруг.
      Констанс неподвижно сидела и смотрела прямо перед собой, оцепенев. Что означает этот рисунок? У кого на этом свете была причина…
      Абигайль Мерримид!
      Она посмотрела через стол на женщину, которая с еле заметной улыбкой на губах внимательно слушала, что говорил принц.
      В это время к Констанс приблизился лакей, менявший тарелки.
      Протянув руку к своей тарелке, Констанс решительно уцепилась за нее. С другой стороны к ее тарелке не менее решительно потянулась рука лакея. Менее всего ему хотелось каких-либо скандалов, но Констанс не собиралась отдавать ему тарелку.
      – Мадам, – шипящим шепотом произнес он над ее ухом.
      Она сделала вид, что не слышала, и, улыбаясь, вместе со всеми смотрела на принца, живописно заканчивающего свой рассказ.
      – Позвольте взять вашу тарелку, мадам. Мне нужно заменить ее.
      Констанс удалось сохранить невинное выражение лица, хота косточки ее пальцев, вцепившихся в тарелку, побелели от напряжения.
      Вдруг рядом с ней Джозеф поперхнулся и стал кашлять.
      Констанс охнула, с ужасом слыша пугающие звуки, которые издавал бедняга Джозеф. Лакей тут же позабыл о тарелке, внимание всех за столом было привлечено к подавившемуся мистеру Смиту.
      – Что делать? – раздавались вопросы.
      – Он так страшно кашляет!
      – Похлопайте его по спине. Вот так. Посильнее.
      Во время всеобщей суматохи Констанс в полной панике пыталась ослабить узел его галстука и молила всех о помощи. Совершенно неожиданно она встретилась глазами с Джозефом, и тот, ничуть не таясь, подмигнул ей и указал глазами на ее тарелку.
      – О! – догадавшись, прошептала Констанс.
      И пока дамы обмахивали беднягу Джозефа веерами, столпившись вокруг него, а мужчины продолжали давать советы и по очереди хлопали его по спине, она наконец извлекла из-под тарелки злосчастную бумажку и, аккуратно сложив, запрятала ее в глубокие складки лифа.
      Почти сразу же Джозефу стало легче.
      – Благодарю вас. Спасибо, сэр. Нет-нет, я уже достаточно выпил воды…
      Ужин закончился вовремя, с озадаченным принцем на одном конце стола и его невозмутимой супругой – на другом. А счастливый лакей получил свою грязную тарелку с рыбными остатками.
      – Бедняга, – со вздохом сочувственно сказал лорд Коллинз. – Нельзя сказать, что этот уик-энд оказался счастливым для мистера Смита, как вы считаете?
      – Да, к сожалению, – согласилась его супруга. – Над беднягой словно нависла грозная туча. Дорогой, ты можешь пообещать мне кое-что?
      – Конечно.
      – Если мистер Смит примет участие в охоте, обещай мне держаться от него подальше. Мне как-то не по себе от мысли, что в его руках может оказаться ружье.
      – Обещаю тебе, моя душечка. Я буду держаться подальше от этого неудачника.
 
      Стук в дверь разбудил Констанс задолго до рассвета.
      Она почти не спала в эту ночь и убедилась, что бессонница одинаково мучительна как в роскошном замке, где спят на легчайших, из гусиного пуха подушках и тонких льняных простынях, так и в крохотной, с покатым потолком комнатушке гувернантки.
      Констанс накинула пеньюар, но вдруг остановилась. Возможно, ей просто показалось, что кто-то постучал? Или это был сон.
      Но стук повторился громче и настойчивее.
      Она колебалась, прежде чем повернула ручку. Среди прислуги в таких домах всегда ходят слухи о том, что творится в загородных поместьях. Говорят, что хозяин и хозяйка обычно закрывают глаза на полуночные визиты в чужие спальни или даже способствуют адюльтеру, помещая любовников в близко расположенных комнатах. Обманутым мужьям и женам тоже выпадал случай отвлечься.
      В темноте древних, продуваемых сквозняками коридоров гости могли потеряться или же заблудиться. Рассказывали о некоем члене парламента, который, дождавшись условленного часа, прокрался в холл, а затем проник в комнату ждавшей его возлюбленной и с торжествующим криком «Ку-ка-ре-ку!» прыгнул в постель.
      К несчастью, его возлюбленная, поменяв комнаты, не удосужилась сообщить ему об этом, и член парламента очутился в одной постели с до смерти перепуганным епископом.
      Некоторую неловкость вызывали случаи, когда муж и жена, возвращаясь на цыпочках к себе по покрытому ковровой дорожкой коридору, невольно сталкивались. В таких случаях лучшим выходом считалось поздороваться.
      Придерживая рукой халат, Констанс открыла дверь. За ней стоял Джозеф при полном параде.
      – Джозеф?
      – Я… – Он какое-то мгновение молча смотрел на нее, и, несмотря на то что на ней был пеньюар, она почувствовала себя голой.
      – Что вы здесь делаете? – прошептала она.
      В ближайшие минуты дом начнет просыпаться, многие из гостей поспешат вернуться до рассвета в свои спальни.
      – Я уезжаю, – промолвил он. – Просто зашел попрощаться. Я не хотел, чтобы вы думали, будто я способен уехать, не сказав вам до свидания.
      Констанс почти потеряла дар речи.
      – Что вы хотите этим сказать? Почему вы собрались уезжать до воскресенья?
      – Я должен. Получил срочную депешу, когда все разошлись по своим комнатам.
      – Она имеет отношение к вашим склянкам?
      Он ничего не ответил, но глаза его подтвердили ее догадку. Это была запретная тема.
      – Джозеф. – Она протянула руку, испугавшись, что, возможно, больше не увидит его до своего брака. – Мне будет не хватать вас, – просто сказала она.
      Слова были не те, они были бессмысленны в эту минуту и так противоречили тому, что творилось в ее душе, тем чувствам, которые переполняли ее. Ей стало трудно дышать.
      – Мне тоже будет… – Он остановился и сжал ее руку. – Мне тоже будет не хватать вас. Я желаю вам счастья, Констанс. От всего сердца желаю вам только радости и счастья.
      Целуя ей руки, он долго не отпускал ее.
      – До свидания, – наконец прошептал он.
      – До свидания, Джозеф.
      Он повернулся, чтобы уйти, но остановился.
      – Да, чуть не забыл. Завтра вам будет доставлена посылка, в крайнем случае в понедельник. Это мой подарок к вашей свадьбе.
      – Спасибо, – улыбнулась Констанс.
      Казалось, он снова был рядом, но вот он натянул пониже на глаза твидовое кепи и, еще раз поклонившись, ушел.
      Констанс провожала его взглядом, пока он не исчез из виду. Но даже тогда она не двинулась с места, словно ждала, что он еще вернется.

      Утром к завтраку спустились далеко не все. Когда чуть позднее девяти Констанс вошла в комнату, где стоял буфет с разнообразными блюдами, в ней никого, кроме нее, не оказалось.
      Она на мгновение подумала, что ошиблась комнатами или ее часы были переведены вперед, как все часы в замке Сандринхем.
      – Вы не ошиблись, мисс Ллойд. Кажется, в это утро все нас покинули, – приветствовал ее лорд Коллинз со своего места за длинным столом.
      – Надеюсь, не по моей вине, – улыбнулась Констанс.
      Она чувствовала себя усталой из-за бессонной ночи, мыслей о Джозефе, воспоминаний о том, каким было выражение его лица, когда он стоял в коридоре, и как она смотрела ему вслед.
      Лорд Коллинз рассмеялся лающим смехом и поднялся из-за стола.
      – Вы здесь ни при чем, моя дорогая. Мой слуга сказал, что многие из гостей сегодня утром почувствовали недомогание.
      – Неужели? Я не ожидала, что вчерашняя пирушка повлечет за собой такие последствия.
      – Дело обстоит отнюдь не так. Кажется, это совсем иное недомогание… Скажите, мисс. Ллойд, вы вчера за ужином съели всю рыбу, которая была у вас на тарелке?
      – Рыбу? Да, кажется, почти всю.
      – Я просто полюбопытствовал. Леди Коллинз съела все, что было у нее на тарелке, и сегодня чувствует себя не очень хорошо.
      Констанс налила себе чаю.
      – Надеюсь, она поправится.
      Лорд Коллинз махнул рукой, в которой держал хлеб.
      – Не беспокойтесь, дорогая. Я понимаю всякие там чувства и прочее, но сдается мне, что, как только мы приезжаем сюда на уик-энд, кто-нибудь из нас обязательно заболевает.
      – Неужели? – Констанс села напротив лорда Коллинза.
      – Именно так. Вы впервые посетили одну из королевских резиденций, не так ли?
      Констанс утвердительно кивнула. Лорд продолжил:
      – Самым плохим местом является Виндзор. Мы с леди Коллинз спустя две недели после нашего последнего визита туда заболели брюшным тифом. И не только мы, другие тоже пострадали, а лорд Эшберри… вы знали его? Прекрасный был человек, хотя излишне жестоко обращался со своими лошадьми. Так вот, старый Эшберри умер.
      – Бедняга, – рассеянно ответила Констанс.
      Было что-то странное во всей этой ситуации, но она никак не могла сложить все куски вместе и получить общую картину. Что-то тут было неладно.
      – Нам следует радоваться, что мы оказались не в Балморале. Это место – рассадник болезней. Даже удивительно, как удалось королевской семье, которая провела там праздники, избежать болезней.
      – Балморал, – повторила как бы для себя Констанс.
      – Да. В Шотландии. Кстати, мисс Ллойд, вы не передадите мне сливки?
      – Да. – Констанс встала и подала лорду сливки.
      Шотландия. Вот куда уехал Джозеф. Вместе с саквояжем со склянками. Он отлично знает химию. И кстати, не слишком жалует местную аристократию.
      Чашка задрожала в ее руке, блюдце задребезжало, и Констанс быстро отодвинула ее от себя.
      – Мисс Ллойд, вы неважно выглядите.
      Неужели Джозеф повинен во всех этих случаях заболеваний?
      Ей вспомнились другие разговоры. У Джозефа, как говорят, либеральные взгляды. Неужели он анархист?
      Нет, это невозможно, лихорадочно думала Констанс. А затем вспомнила, с какой страстью он говорил о необходимости переделать мир так, чтобы бедным людям стало легче. А эти странные личности Уокер и Кримминз, возникшие ниоткуда и отправившие его в Шотландию?
      Браун. Еще одно имя. Браун.
      – Простите, лорд Коллинз, – улыбнулась Констанс. – Боюсь, я что-то неважно себя чувствую.
      – Да, конечно, идите, дорогая. Берегите себя.
      Через силу кивнув, Констанс покинула гостиную.
      – А теперь посмотрим, – пробормотал под нос лорд Коллинз. – Кажется, я видел на столе ветчину, где-то рядом с яйцами под майонезом.

* * *

      После полудня гости стали покидать Сандринхем. Хотя многие собирались уехать ближе к вечеру, часы отъезда незаметно передвигались ближе к полудню. Картонки со шляпками, сундуки, баулы и чехлы с охотничьими ружьями загромоздили холл. Вокруг них суетились и хлопотали слуги и горничные гостей, бесшумно передвигаясь по коврам. У подъезда одна карета сменяла другую. Гости были возбуждены и переговаривались приглушенными голосами.
      – Должен вернуться в город, – бурчал лорд Трент. – Масса дел, сами понимаете.
      – Мой младшенький простудился и наверняка заждался меня, – пояснила леди Баррингтон.
      И никто не напомнил ей, что ее «младшенькому» около сорока.
      Лорд и леди Мерримид тоже ждали экипаж. Лорд сидел в углу в кресле, прикрыв прозрачными веками глаза, и, кажется, опять находился в сладких объятиях сна.
      Абигайль Мерримид бросила на Констанс взгляд из-под вуали своей элегантной шляпки.
      – А где наш дорогой мистер Смит?
      Констанс чуть было не сказала, что он уже уехал.
      – Не знаю, леди Мерримид. Я не видела его со вчерашнего вечера.
      Ей не хотелось лгать даже по таким пустякам.
      – Как интересно. Можно подумать, что он просто испарился.
      – Простите, леди Мерримид, мне нужно найти моего жениха.
      Сказать по правде, она не видела Филипа весь день, а поскольку не он занимал ее мысли, чувство вины перед ним заставило ее начать поиски.
      Филип появился в холле, сопровождаемый Виолой и Оуэном. Мужчины были бледны и неуверенно держались на ногах. Но бакенбарды Филипа были тщательно расчесаны, а ботинки блестели.
      – Филип, как вы себя чувствуете?
      Вид у него был совсем несчастный.
      – Мне лучше, – ответил он со слабой улыбкой.
      В нем было что-то хрупкое и беззащитное, и Констанс вдруг захотелось защитить его.
      – Мы скоро будем дома, очень скоро, – постаралась успокоить его она, улыбаясь Виоле.
      Похлопывая Филипа по руке, Констанс вдруг поняла, что чувство, которое она испытывала к Филипу, было ей удивительно знакомо. Он напоминал ей одного из тех детей, о которых она заботилась, будучи гувернанткой.
      Подошла Стелла с вопросом, укладывать ли вещи, и Констанс с облегчением переключила свое внимание на прозаические дела. Менее всего ей хотелось думать о том, что, выйдя замуж за Филипа, она лишь сменит одно место воспитательницы на другое.
 
      Слухи о том, что произошло в Сандринхеме, быстро распространились в кругу лондонской знати. Об этом говорили в закрытых клубах, в гостиных лучших лондонских домов, на пеших и конных прогулках в Гайд-парке.
      Не потому, что это было каким-то необычайным событием. Многие званые вечера нередко заканчивались вспышками коротких желудочных недомоганий. Несколькими годами раньше довольно много пэров, собравшихся в одном поместье поохотиться недельку на фазанов, через день прервали свое пребывание в гостях, а в течение недели человек десять из них умерли, в том числе кто-то из слуг и горничных.
      Но то, что произошло в Сандринхеме, было совсем другим. Не только потому, что это произошло в одной из королевских резиденций, но еще и потому, что это был дом принца Уэльского, будущего короля Англии.
      Слухи распространялись. Говорили, что события в Сандринхеме не похожи на те, что случались в других загородных домах, и, вполне возможно, что это были чьи-то злонамеренные действия. Никто из гостей во время своего пребывания там не обнаружил запаха гнилой, застоявшейся воды – причины многих болезней.
      Доходили и обрывки сплетен, распространяемых теми, кто не был в замке в этот уик-энд. Хотя большинство гостей были хорошо известны и в Мальборо-Хаусе, но на этот раз в Сандринхеме появилось несколько новых лиц.
      Например, американка, бывшая гувернантка и вообще таинственная особа. Ее предполагаемый жених, младший сын всем известного Человека-Крота, прославился лишь тем, что о его поведении и эксцентричных выходках ходило много слухов, однако все это было присуще любому молодому джентльмену. Поэтому сия парочка не привлекала особого внимания. А вот личность богатого фабриканта Джозефа Смита дала повод для догадок и предположений. Хотя он и был в клубах Лондона, на балах и званых ужинах, никто по-настоящему не знал, кто он. Смит оставался загадкой. Он был всегда рядом, но никто не мог похвастаться близкой дружбой с ним. Кроме разве молодого лорда Гастингса, который славился тем, что, даже будучи мертвецки пьяным, умел хорошо держаться в седле, но отнюдь не имел задатков злодея.
      К тому же леди Мерримид, когда ее стали расспрашивать, упомянула о том, что Джозеф Смит первым покинул Сандринхем. Он уехал очень рано, еще до рассвета, она сама видела из своего окна, как он покинул замок.
      Возникали вопросы, сначала их задавали шепотом, затем громче, вслух, а потом они стали появляться тщательно сформулированными на полосах бульварных газет. Как этому человеку удалось сколотить такое состояние? Откуда он родом? Пронырливые журналисты так ничего и не разузнали о подробностях его прежней жизни. В Оксфорде все преподаватели и наставники помнили Смита лишь как серьезного юношу, прилежно изучающего богословие.
      Как мог богослов стать фабрикантом, преуспеть как финансист и ученый-химик? Он был удивительно осведомлен обо всех новых научных открытиях во Франции и Германии. Слишком много странного и непонятного было в этом мистере Джозефе Смите.
      Оставалось лишь одно логическое объяснение: кто-то его поддерживает. Какая-то организация или скорее всего иностранное государство вкладывает средства в компанию Джозефа Смита, а он, в свою очередь, вынашивает дьявольские планы уничтожения королевской семьи.
      Эти слухи вызвали серьезное недовольство, а одна из газет напечатала на первой странице сообщение об аресте Джозефа Смита как изменника родины и рисунок джентльмена с бородой, которого держали за руки наводящие страх полицейские. При ближайшем рассмотрении оказалось, что на рисунке был изображен врач, обвиненный четыре года назад в убийстве жены. Но это опровержение для читателей уже не имело значения. Ведь заголовки объявляли, что это Смит, поэтому в Лондоне поверили, что это был именно он.
      К несчастью для издателей газет, сообщение оказалось чистейшей ложью.
      Но тут случилось нечто действительно сенсационное: Джозеф Смит куда-то пропал, словно вовсе исчез с лица земли.
      Филип все больше уделял внимание избирательной кампании.
      Когда он окончательно поправился после уик-энда в Сандринхеме, то развил необычайно бурную деятельность. По дому он ходил с отсутствующим взглядом. За ним нередко следовал его друг Мортимер.
      Иногда Филип, избегая всех, входил к себе в комнату по черной лестнице и тут же отправлял слугу заняться чем-нибудь и не мешать ему. Однажды, случайно увидев его, входящего с черного хода, Констанс поняла причину странного поведения Филипа. Его сюртук был испачкан яичным желтком, скорлупой и чем-то похожим на раздавленные гнилые помидоры, на одном плече, как эполета, повис лист салата.
      Очевидно, что его очередная речь перед избирателями была принята ими не так, как он ожидал.
      Филип решил воспользоваться помощью одного уходящего в отставку члена парламента. Но достопочтенный Чарлз Бекерсби чаще дремал, чем активно наставлял Филипа в его предвыборной деятельности. Правда, дела у соперника Филипа обстояли еще хуже: некий мистер Джонс, чтобы избежать встреч с недовольными избирателями, прятал лицо под широкими полями шляпы и носил темные очки.
      Преимуществом Филипа были деньги семьи и то обстоятельство, что половина жителей Боллсбриджа получал работу и средства существования от хозяев поместья Гастингс-Хаус. Это и гарантировало успех Филипу.
      Когда же наконец начались выборы, событие, которое продолжалось целых три дня, Филип сразу же вырвался вперед и после этого не терял голосов. Теперь он стал членом парламента от консерваторов, и семья праздновала победу.
      Для Констанс ничего не изменилось. Дни однообразно шли по заведенному порядку: встречи за столом и скучные беседы с Филипом и его семьей. Единственным человеком, с которым она себя чувствовала хорошо и свободно, был старый герцог. Он один скрашивал ее дни, и она привыкла к их ежедневному чаепитию в подвале.
      Затем она возвращалась в свою комнату или отправлялась на прогулку, если позволяла погода. Раньше, когда она была гувернанткой, дети, которые имели каждый свой характер, всегда вносили какое-то разнообразие в ее жизнь.
      Однажды, во второй половине дня, перед чаем, когда она была в библиотеке, кто-то постучал.
      – Мисс Ллойд? Простите. – Стелла присела. – Только что из Сандринхема для вас прибыл пакет. Он очень странной формы.
      – Из Сандринхема? Интересно, что это может быть. Дай мне посмотреть.
      Девушка кивнула и через минуту вернулась с прямоугольной, удлиненной формы посылкой в толстой оберточной бумаге.
      Констанс прочитала надпись.
      – Это не из Сандринхема. Он был послан туда, когда я уже уехала. Вот его и переслали мне сюда. Обратного адреса нет.
      Она потянулась за ножом для бумаги, чтобы открыть посылку. Содержимое заставило ее рассмеяться. Только так она могла реагировать на то, что увидела.
      – Что это? – спросила ее Стелла.
      – Это бюро, на котором пишут письма. Его кладут на колени. Оно принадлежало моей матери и было поломано. Он починил его.
      – Кто ее вам послал?
      – Джозеф. Я хочу сказать – мистер Смит. Господи, не видно, где оно было сломано. Посмотри, Стелла. Даже при ярком свете не видно трещин. Где ему удалось найти мастера, чтобы так починить его?
      Она провела рукой по дереву, удивляясь его гладкости. Бюро выглядело лучше, чем прежде. Констанс открыла крышку и увидела хрустальные чернильницы разных цветов для разных чернил. Их грани блестели. Два гусиных пера, два золотых и пачка писчей бумаги с изящными инициалами!
      – Не правда ли, красиво, мисс? – не выдержав, сказала Стелла.
      – Очень красиво. – Констанс снова коснулась дерева, оно казалось ей мягким, бархатистым, инкрустация на нем сияла.
      – Вот это сюрприз! – воскликнула Стелла и постаралась скрыть улыбку, видя выражение лица своей госпожи. – Это настоящий сюрприз.
      – Да, – согласилась Констанс.
      Открыв одно из отделений, она тут же увидела конверт.
      – Я еще никогда не видела такой красоты! – продолжала восторгаться Стелла.
      – Да, вещь очень красивая. После чая я поднимусь к себе и напишу письмо.
      Она никому не должна показывать этот конверт. Это письмо от Джозефа. Он послал ей его. Никто не должен знать об этом.
      Констанс осторожно положила письмо на место.
      – Я, пожалуй, спущусь вниз. Все уже собрались?
      – Да, конечно, мисс Ллойд. Вы будете пить чай с ними?
      Констанс вообще не хотела пить сегодня чай или, на худой конец, предпочла бы скорее общество герцога, а не герцогини, Диши и Филипа.
      Но вдруг она улыбнулась:
      – Пожалуй, сегодня я присоединюсь к ним.
      Вместе со Стеллой она покинула библиотеку, спрятав от чужих глаз бюро, конверт и все секреты, которые были в нем.

      Кроме Филипа, герцогини и Кавендиша кто-то еще был в красной гостиной.
      Констанс слышала женский голос, мягкий, томно-медлительный, однако хорошо различимый в коридоре. Этот голос ей уже был знаком.
      В это время открылась дверь и появился Филип. Лицо его было красным от волнения, словно он был в какой-то опасности.
      – Филип!
      Он едва повернул к ней голову, но шага не убавил.
      – Заседание. Я не должен опоздать. – Он как-то неопределенно махнул ей рукой и скрылся за поворотом коридора.
      – Мисс Ллойд? Это вы?
      Герцогиня услышала ее голос. Теперь у Констанс не было выбора.
      Войдя в гостиную, она увидела прежде всего сияющую герцогиню. Такой счастливой мать Филипа была только в тот день, когда пришло приглашение в замок Сандринхем. Диши, как обычно, сидел в своем кресле с газетой на коленях. В уголке его рта застряла крошка от съеденного пирожного.
      – Мисс Ллойд, у нас замечательная новость!
      Третьим человеком в гостиной была Виола. Она сидела в голубом с золотом кресле с высокой спинкой.
      – Мисс Ллойд об этом уже знает.
      – Вы уже сказали ей о вашей помолвке? Где вы могли встретиться?
      Констанс только собралась объяснить, что они встретились в Сандринхеме, но в этот момент Виола едва заметно кивнула головой.
      – О, мы встретились…
      – Здесь. Мисс Ллойд гуляла в саду, а я сидела и рисовала.
      – Да, – поддержала ее Констанс. – Я рада снова видеть вас, мисс Рэтботтом. А как получилась ваша акварель?
      – Боюсь, не очень хорошо. Пошел дождь, и зеленая краска дубов потекла на цветущие яблони.
      – А еще говорят, что маленький дождик никому не помешает.
      Констанс посмотрела на Виолу, пытаясь понять, почему их встреча в Сандринхеме должна остаться в тайне. Герцогиня сошла бы с ума от радости, если бы узнала, что обе ее будущие невестки были в обществе принца и принцессы. Может быть, потому, что не был приглашен Диши?
      – Вы правы, мисс Ллойд. Иногда даже самые невинные капризы природы могут быть опасными.
      Разговор стал принимать все более загадочный характер.
      – Боюсь, я не поздравила вас как следует, – промолвила Констанс, повернувшись к брату Филипа.
      Он кивнул, но тут же развернул газету и уткнулся в нее.
      – Кажется, вас с Виолой не надо представлять друг другу, – промолвила герцогиня.
      – Я столько слышала о вас, мисс Ллойд, – подхватила разговор Виола, – и буду только рада познакомиться с вами поближе.
      – Да, конечно. Наше знакомство…
      – В саду. Это был яблоневый сад.
      – Конечно. Поэтому все было без особых формальностей.
      – Моя кузина леди Мерримид тоже была в Сандринхеме вместе с вами, не так ли?
      – Да. Я имела удовольствие познакомиться с ней. Она тоже неплохо рисует. Видимо, этот талант присущ всем в вашей семье.
      Виола, казалось, растерялась.
      – Неужели Абигайль там рисовала? Это не похоже на нее. Во всяком случае, мне всегда нравились ее рисунки. Я завидовала ее таланту.
      – Она, бесспорно, талантлива, – согласилась Констанс.
      Герцогиня попросила Виолу разлить чай. Молодая женщина спокойно и непринужденно сделала это, не выказывая почтительного волнения перед ее светлостью. Это не могло не восхитить Констанс.
      – Мне показалось, что Филип куда-то страшно спешил, – заметила она.
      – Да, он очень спешил.
      – Еще бы. Похоже, он не жаждет твоего общества, Виола, – вдруг оторвался от газеты Диши.
      Констанс с удивлением повернулась к нему. Обычно он удерживался от каких-либо комментариев, если его не вынуждали к этому.
      Виола опустила глаза.
      – Очень мило с твоей стороны, Кавендиш.
      – Перестань. Ты не переставала мучить беднягу. Вспомни, как ты его столкнула в ров с пауками, где бы он так и остался, если бы не этот лохматый Джозеф Смит, проводивший у нас каникулы. Только он один заметил отсутствие Филипа.
      Виола поставила чашку.
      – Было очень забавно. Признаюсь, это моя проказа. – Она повернулась к Констанс, и нарочитая небрежность ее слов отнюдь не подкреплялась внезапной скованностью движений. – Видите ли, я известна среди завсегдатаев Мальборо-Хауса своими выдумками и шутками. В прошлом году я бросила кусок мыла в супницу на вечеринке в честь открытия сезона в Лондоне. В поместье Мартин-Смитов, куда все съехались поохотиться, я поставила на притолоку бутылку с чернилами.
      У бедной герцогини был совершенно озадаченный вид. Она посмотрела на сына, но тот не собирался прийти ей на помощь. Скрестив ноги, он аккуратно подтянул на коленях брюки и продолжал читать газету.
      – Дорогая, – не отрываясь от чтения, наконец промолвил он. – Возможно, лучше не рассказывать мисс Ллойд о твоем успехе в свете благодаря твоему бесспорно яркому остроумию.
      – Глупости. Я все объясню мисс Ллойд. Это только позабавит ее. Да, я мучила Филипа, и не только в детстве. Но противный мальчишка даже не желал смотреть в мою сторону. Поэтому мои шалости становились все злее, все оскорбительнее, а когда я вышла в свет, меня уже считали безнадежной для воспитания.
      Кавендиш откашлялся и явно выразил желание удалиться. Даже герцогиня была потрясена, хотя пыталась сохранить приятное выражение лица. Она то и дело поглядывала на Констанс.
      – Однажды я даже…
      Кавендиш с шумом сложил газету.
      – Пожалуйста, Виола, хватит. Ты достаточно высказалась.
      – Должна признаться, что я паршивая овца в нашем семействе. Но теперь, когда мы с Диши помолвлены, все счастливы. – Она улыбнулась. – Это сообщение всегда делает всех счастливыми.
      Констанс посмотрела на герцогиню, та на сына, а Кавендиш только пожал плечами.
      – Когда-нибудь в один прекрасный день, Виола, ты научишься тонкому искусству молчания.
      – Я не сомневаюсь, дорогой Кавендиш, что именно ты станешь моим учителем. – Виола сказала это с такой милой улыбкой, что ни у кого не хватило бы мужества упрекнуть ее в чем-либо.
      За чаепитием Констанс занимала одна мысль: как эти два человека смогут найти свое счастье в браке? Они были настолько разными, что представить их вместе было просто невозможно.
      Она долго сидела на кровати в своей комнате, той самой золотой комнате, в которую ее переселили после триумфа с приглашением в замок Сандринхем.
      Стемнело, вошла Стелла зажечь лампы и развести огонь в камине.
      – Не хотите ли прилечь, мисс?
      Констанс ответила не сразу, но потом отрицательно покачала головой. Стелла, присев, вышла с недоумением на лице.
      В дверь постучали.
      – Войдите, – прошептала она.
      Дверь открылась, и вошел виконт Кавендиш с письменным бюро в руках.
      – Сэр? – Констанс поднялась с кровати.
      – Простите, – сказал он. – Простите, я просто принес вам вот это.
      – Благодарю вас. – Взяв доску, Констанс положила ее на кровать. После чаепития она забыла о бюро, оставленном в библиотеке.
      – Я не собираюсь быть навязчивым, мисс Ллойд. Но я хотел бы извиниться за случившееся в гостиной. Виола – человек импульсивный, и она, видимо, волнуется по поводу нашего предстоящего союза.
      – Я ее вполне понимаю, – быстро заверила его Констанс.
      – Да, для нас это предмет волнения. По количеству помолвок мы побили все рекорды. Увидимся за ужином.
      Он кивнул, прощаясь, она ответила ему тоже кивком, однако на пороге виконт задержался.
      – Вам, должно быть, наше семейство кажется тяжелым. Но каждый из нас по-своему старается, чтобы все было хорошо. Надеюсь, сегодняшний день не заставит вас думать, что мы несколько странные люди.
      – Не беспокойтесь, сэр, – улыбнулась Констанс. – Уверяю вас, что все, что было сказано сегодня, ни в какой степени не повлияло на мое мнение о вас.
      В дверях он вдруг остановился, улыбка исчезла, и Констанс показалось, что он еще что-то хочет сказать ей. Она легонько помахала ему рукой.
      – Я должна переодеться к ужину, – мило сказала она.
      Виконт наконец ушел.
      Констанс не тронулась с места и какое-то время смотрела на закрывшуюся дверь. Потом быстро открыла бюро и скользнула рукой к заветному ящичку, чтобы достать письмо Джозефа. Сначала она подумала, что ошиблась и ищет его не в том месте.
      Но вскоре поняла, что письмо исчезло.

* * *

      Ужин прошел в более приятной обстановке, главным образом благодаря присутствию за столом Виолы, которая отвлекала внимание герцогини, обычно не сводившей глаз с Констанс, да и сама Виола была приятным отвлечением для Констанс. Другим сюрпризом было присутствие Филипа, вернувшегося поздно с заседания, но уже успевшего переодеться в смокинг и начистить до блеска обувь. Он как раз поспел ко второму блюду.
      Заметные перемены произошли в виконте Кавендише, не в одежде, разумеется, а в том, что он вдруг стал внимателен и вежлив с Констанс.
      Герцогиня подождала, когда слуга подаст еду Филипу, и лишь потом заговорила:
      – Итак, нам известно, наш дорогой Кавендиш и дорогая Виола вскоре сочетаются браком…
      Филип с непроницаемым выражением лица смотрел в тарелку.
      – А поскольку Диши является наследником поместья, вполне разумно полагать, что его бракосочетание состоится ранее, чем бракосочетание его младшего брата. Думаю, шести месяцев разницы будет достаточно. Главное, все знают, что Филип помолвлен. Он выиграл на выборах. Поспешный брак едва ли ему нужен.
      Филип неожиданно положил нож и вилку на тарелку.
      – Нет.
      Герцогиня недоуменно заморгала глазами.
      – Прости?
      – Нет, мама. – Филип выпрямился на стуле.
      – Что ты хочешь сказать этим своим «нет»? – Герцогиня явно не знала, как ей отнестись к возражению сына.
      – А то, что этот вопрос будут решать лишь двое – жених и невеста. И никто больше. Тем более не мать жениха.
      – Не будь смешным, Филип, – возразила герцогиня. – В том, как все складывается, главным является брак Диши, а не твой. Он старший сын. Если бы вы с мисс Ллойд были давно помолвлены, тогда я, возможно, и поняла бы твои возражения. Вы помолвлены всего две недели. Если учесть, что твой брат и Виола были уже трижды помолвлены, то, само собой разумеется, они должны венчаться первыми.
      – Четырежды, – поправила ее Виола. – Не забывайте помолвку на балу в Рождество.
      – Господи, я все время забываю вашу помолвку на рождественском балу. – Герцогиня улыбнулась, снова беря бразды правления в свои крепкие руки. – В конце концов, можно устроить венчание обеих пар.
      – Нет, я не хочу, – возразила Виола и посмотрела на Констанс. – Нет смысла так торопить события. Главное для нас – получше узнать друг друга, разве не так?
      – Ты живешь с нами по соседству всю свою жизнь, – заметил Диши. – Что еще ты хочешь о нас узнать? Ты знаешь о нас больше, чем кто-либо другой, кроме, разумеется, членов семьи. По сути, ты знаешь о нас даже больше, чем мы сами.
      – Прости, дорогая Виола. – Герцогиня с силой воткнула в мясное филе вилку. – Но я по-прежнему герцогиня.
      – Разумеется, ваша светлость, – улыбнулась Виола. – Для меня вы всегда будете герцогиней.
      – Мисс Ллойд, – повернулась герцогиня к Констанс. – А вы что скажете?
      – Я…
      – Почему вы так нетерпеливы, мама? Диши и я сами разберемся в этом. Зачем так грубо обращаться с Констанс? И с Виолой тоже? – Филип отодвинул от себя тарелку с такой силой, что она ударилась о бокал и от толчка он упал, залив вином скатерть.
      – Филип! – возвысила голос герцогиня. – Ты ужасно несправедлив и груб.
      – Я не согласен с вами, мама, и боюсь, что в создавшейся ситуации я совсем не груб. Диши, почему ты позволяешь так унижать себя? Мать всю жизнь помыкала нами. Неужели тебе не надоели ее игры?
      – Прекрати! – Герцогиня изо всех сил хлопнула ладонью по столу. – Я прощаю тебе это, Филип.
      Воцарилась мертвая тишина. Никто даже не шелохнулся.
      – Я тебе сказала, что прощаю тебя.
      – Спасибо, мама, но я тебя об этом не просил. – Филип потянулся за кларетом и наполнил доверху бокал, уже далеко не первый за вечер.
      Герцогиня гневно взирала на младшего сына.
      – Уходи, пока я…
      – Пока ты что, мама? Пока не положишь меня на колено и не отшлепаешь? Отправишь спать, лишив сладкого?
      – Пока я не выгнала тебя из дома! – Произнося эти слова, герцогиня побагровела от гнева.
      – Тогда сделай это, мама.
      – Филип, – попробовал остановить брата виконт Кавендиш.
      – А ты не вмешивайся, – резко сказал Филип и ткнул в брата пальцем. – Мне тридцать четыре года, я член парламента. Мне надоело все это, до смерти надоело!
      Констанс почувствовала внезапную гордость за Филипа, какую испытала бы, если бы младший брат вдруг влез на высокое дерево. Или ту, что испытывала за своего первого жениха Уэйда, когда он ушел в армию.
      – Что тебе надоело, Филип? – неожиданно ласково спросила она, с удивлением слушая свой голос.
      Он повернулся к ней, и лицо его разгладилось.
      – Надоело, что меня так используют, что я не могу делать того, что хочу, не могу сделать приятное другим, а все только вам, мама. – Он бросил короткий взгляд на мать, а потом снова посмотрел на Констанс, и лишь потом глаза его остановились на Виоле. – Я выскажу все. Это была идея моей матери – найти мне невесту до выборов. И я, как всегда, согласился с ней.
      – Филип, не время и не место говорить сейчас об этом, – попытался остановить его Кавендиш.
      – Напротив, именно сейчас время и место все сказать.
      – Вот видите, – с удовлетворением промолвила герцогиня, – ты сказал все, что хотел, Филип, и произвел на всех должное впечатление. Пожалуйста, перестань горбиться, сиди прямо. Закончим наш ужин в мирной обстановке. Я видела в «Дворцовом вестнике»…
      – У меня не было таких намерений, – промолвил Филип, наклоняясь над тарелкой. – Я был раздраженным и обидчивым, поэтому прошу прежде всего вас, Констанс, извинить меня. Я не относился к вам как к личности, я обращался с вами как с помехой, препятствием, которое мешало каким-то моим планам, а вот каким, я и сам не знал. Я вел себя дурно. Я должен извиниться перед всеми, но это извинение ознаменует начало моей новой жизни без лжи, жизни по правде.
      – Филип, – предупреждающе промолвила герцогиня. – Прошу тебя, прекрати подобные высказывания. Они неуместны.
      – Как неуместен и нелеп взрослый мужчина, во всем подчиняющийся только своей матушке, – резко ответил Филип. – Прошу извинить меня, но уикэнд в Сандринхеме открыл мне глаза, если можно так сказать.
      – Каким же образом? – с интересом спросила Констанс.
      Это был первый в стенах Гастингс-Хауса разговор, который имел какой-то смысл, и еще он помог ей впервые увидеть настоящего Филипа.
      Он сложил ладони словно в молитве.
      – Я увидел, каким я стану. Я увидел также, кто такой Джозеф, особенно если его сопоставить с некоторыми другими представителями сильного пола. Я всегда подтрунивал над его серьезностью, а потом увидел его рядом с другими и впервые почувствовал стыд. У него есть увлеченность, интерес к чему-то, какая-то цель. Всех остальных интересуют лишь охота, светские обеды, выезды в предстоящем сезоне. Я тоже был таким, без цели плывущим по течению, спешил с одной вечеринки на другую, скорее пьяный, чем трезвый. Но мне кажется, что я могу решить эту проблему. Ирония состоит в том, что мне понадобилось знакомство с Констанс, чтобы понять это.
      – Ты говоришь глупости, Филип. У тебя всегда полна голова глупостей после встреч со Смитом, – презрительно фыркнула герцогиня. – Да, он нам помог поправить наши финансовые дела. Но он не тот, с кем следует дружить.
      – Мама, он спас наше поместье, и ты это прекрасно знаешь. Подумав хорошенько, я вдруг понял, что хочу стать членом парламента, – это лучшее, что я могу сделать, и это не будет развлечением. А дальше есть еще кое-что, что я хотел бы сделать.
      – Что же? – Его мать даже подалась вперед от нетерпения.
      – Я уверен, что у меня есть настоящий талант.
      – Какой же, скажи наконец? – не выдержал Кавендиш, поднимаясь со стула, но тут же снова сел. – В Оксфорде ты изучал английскую литературу, правда, весьма поверхностно, должен сказать. С тех пор ты стал забавным собеседником в лучших гостиных Англии. Поистине это и есть та великая роль, к которой ты себя готовил?
      – Да, Филип. Какой талант ты прячешь от всего мира? – в свою очередь добавила графиня. Она потерла виски, голос ее стал спокойным, почти нежным. – Прости, Филип, но ты удивляешь нас всех. До сих пор у тебя не было ни таланта, ни интереса к чему-нибудь.
      – Что бы это ни было, ты можешь этим заниматься в перерывах между заседаниями в парламенте, – рассудительно сказал Диши.
      – Но почему надо заниматься только чем-то одним? У Джозефа есть несколько призваний, и он великолепно совмещает их. Насколько я знаю, ему никогда не бывало скучно и он никогда не оставался без дела. А теперь обо мне: мы потратили сотни фунтов на эту избирательную кампанию, и я выиграл ее. Но у меня нет даже желания. – Он прочистил горло и провел пальцем по краю бокала. – Но я уверен, что, как художник, я могу зарабатывать неплохие деньги.
      – Художник? – воскликнул Диши. – Филип, ты сошел с ума?
      – Художник? – Герцогиня недоумевающе посмотрела на присутствующих. – Это тот, кто отделывает и красит дома?
      Констанс и Виола промолчали и обменялись улыбками.
      – Что здесь смешного, мисс Ллойд? – не выдержала герцогиня, взглянув на Констанс.
      – Теперь все ясно, – сказала Констанс. – Ручаюсь, что вы занимались этим, еще учась в Итоне. А когда Джозеф решил стать промышленником, он выбрал то, с чем познакомился благодаря вам. Он стал изготавливать краски.
      Филип кивнул.
      – Он воровал у меня краски и экспериментировал с ними. Знали бы вы, как противно пахнут краски, если их поджечь.
      – Что ж, когда парламент не заседает, ты можешь рисовать, – повторил Диши, довольный тем, что может дать совет. – Тем более что ты, должно быть, этим не занимался столько лет. Возможно, у тебя был небольшой талант, когда ты был студентом, но потом, когда ты вырос… Мы все знаем, что случается с детскими талантами. Когда человек взрослеет…
      – Это не совсем так, Диши. Я не переставал рисовать в течение десяти лет в Лондоне. Я устроил мастерскую в лаборатории Джозефа. Это ужасное место на другом берегу Темзы, недалеко от Ватерлоо-роуд. Мне кажется, Джозеф остается в этой дыре лишь чтобы мучить меня. Но это великолепно, абсолютно великолепно!
      Кавендиш поправил галстук.
      – Я не представлял себе этого, Филип. Понятия не имел. Да и не только я.
      – Это не совсем так, – ответил Филип.
      – Я знала об этом, – добавила Виола. – Знал и Джозеф, и, разумеется, герцог.
      – Отец? – воскликнул Диши.
      – Кто? – переспросила герцогиня.
      – Мой отец, герцог. Человек, который живет в подвале и подземных туннелях. Джозеф несколько лет назад рассказал ему обо всем, и хорошо сделал, потому что мне негде было хранить мои полотна.
      – Как же тебе удалось привезти их в дом так, чтобы никто из нас об этом не узнал? – удивился Диши.
      – А туннели зачем? – Филин отпил вина. – Входы в некоторые из них находятся далеко от дома. А слуги, разумеется, молчали. Они – преданная гвардия отца. Когда я приезжал сюда, я оставлял картины у входа в туннель, а в дом входил с крыльца.
      – Это ваши картины в коридоре апартаментов герцога? – спросила Констанс.
      – Не все, но там есть и мои. Отец любит старых мастеров, а я не умею так писать.
      – Голова охотничьей собаки в гостиной?
      Филип рассмеялся:
      – Самсон. Да, Констанс, это нарисовал я.
      – Просто замечательно! А портрет Виолы? Конечно, это вы нарисовали Виолу?
      Констанс взглянула на Филипа, но он смотрел на Виолу. Ее поразило выражение его лица, и вдруг догадка поразила ее. В его взгляде была любовь. Филип любил Виолу.
      – Мы все обсудим позднее, – решила герцогиня, но уже не столь повелительно, как обычно.
      У Констанс разламывалась от боли голова, но разговор за столом продолжался. Ей надо было подумать, разобраться в том, что произошло. Наконец она решилась и встала.
      – Прошу простить меня. Я опять чувствую себя неважно.
      – Вполне понятно, мисс Ллойд, я тоже плохо себя чувствую. – Герцогиня бросила короткий, но многозначительный взгляд на младшего сына.
      Филип тоже поднялся:
      – Вам помочь?
      – Нет, благодарю. Завтра все будет в порядке.
      – Спокойной ночи, мисс Ллойд, – промолвила Виола.
      Она тоже почувствовала, что устала.
      Все пожелали друг другу спокойно! ночи, и наконец Констанс смогла уйти к себе.
      Джозеф. Где он? Он в безопасности или ему что-то грозит? Возможно, он сказал, где он, в той записке, что исчезла? И возможно, она, Констанс, была ему нужна?
      А теперь еще Филип. Сознает ли он, что влюблен в Виолу?
      Констанс казалось, что вся ее жизнь вышла из-под контроля и завертелась как карусель, а она едва удерживается на ней.
      – О Господи! – Она бросилась на кровать. – Думай! – велела она себе.
      Наконец ей все стало ясно. Она не может оставаться в Гастингс-Хаусе ни на один день. Необходимо покинуть его, и сегодня же вечером.
      Она невольно стала причиной того хаоса, который творится в этом доме. И потому обязана ради всех, и особенно ради Филипа, покинуть этот дом.
      Куда она поедет?
      Искать Джозефа. Помочь ему. Возможно, она совсем ему не нужна, но это не важно. У Констанс не было выбора – она найдет Джозефа.
      Вошла Стелла, чтобы помочь раздеться, и Констанс подумала, что надо ей все рассказать, передать записку для Филипа, все объяснить и извиниться. Но тогда Филип непременно поедет ее искать и ситуация осложнится еще больше. Нет, она ничего не скажет Филипу.
      Герцог? Он поймет ее, она в этом уверена. Но она не должна ставить его в неудобное положение. Недопустимо взваливать на него свои заботы и таким образом пытаться спастись от угрызений совести.
      Нет, она все должна сделать сама.
      Она, Констанс Ллойд, должна сама позаботиться о себе.

      Лондон, по ее логике, и должен был стать тем городом, с которого Констанс собиралась начать поиски Джозефа.
      Филип упомянул о том, что лондонская квартира Джозефа находится где-то возле Ватерлоо-роуд, на восточном берегу Темзы. Она направится туда. Именно оттуда и начнет поиски.
      Только в это мгновение она поняла, как нелегко осуществить ее планы.
      Каждый шаг будет сопряжен с трудностями. Первые уже возникли; как добраться до Лондона. Пешком туда не пойдешь, даже зная дорогу. Если бы ей удалось достать лошадь, она могла бы добраться до Лондона, но там понадобились бы конюшня и корм для лошади, да и по дороге ее надо кормить. Ей надо попасть на первую железнодорожную станцию, а там она сядет в поезд. Это будет ее первым правильным решением.
      Другим препятствием к осуществлению ее планов был немаловажный вопрос: деньги. Не важно, каким способом она решит добраться до Лондона, это все равно не удастся сделать без денег. Чем безопаснее и удобнее будет ее путь, тем больше потребуется ей денег. Она отлично отдавала себе отчет в том, что, как только выйдет за ворота поместья, они тут же понадобятся ей, а у нее не было ни фартинга.
      Ум ее лихорадочно работал, пока она мерила шагами комнату. Возможно, она ужасно возбуждена и сначала ей все почудилось, но она услышала рыдания – где-то в доме плакала женщина. Это были душераздирающие рыдания, полные безнадежности и отчаяния.
      Констанс подумала, что плачет кто-то из прислуги, она была уверена, это плачет молодая женщина. Однако комнаты прислуги были далеко отсюда, в другом крыле, и оттуда никак не могут долететь какие-либо звуки.
      Вдруг в голову пришла дикая мысль о привидениях. Возможно, призрак далекой пленницы этих ничего не прощающих древних стен или чей-то скорбный дух велит ей немедленно покинуть замок, пока она сама не стала неприкаянной душой без всякой надежды ей в настоящем, ни в будущем.
      – Глупости! – решительно сказала себе Констанс.
      Плач продолжался, но она постаралась не замечать его, отчасти из здравого смысла, но скорее всего из страха. Она сама может в любую минуту разрыдаться в три ручья и присоединиться к неизвестной бедняжке.
      Открывая ящики комода и все еще ломая голову, как достать деньги, Констанс раскладывала белье на кровати. Она вдруг вспомнила, что у нее нет ни сумки, ни саквояжа, куда бы уложить вещи. В Сандринхем она ездила в экипаже с сундуками и слугами. Единственное, что она в состоянии унести сейчас с собой, – это ведерко, подарок герцога, и бюро матери.
      В дверь вдруг постучали. После секундного колебания Констанс открыла ее.
      Перед ней стояла Виола в легком ночном пеньюаре. В руках у нее была свеча. Ее нос покраснел, глаза были полны слез.
      Тайна ночных рыданий раскрылась. Очевидно, лицо Констанс выражало неподдельное изумление.
      – Я не собираюсь пугать вас, мисс Ллойд, – прошептала Виола. – Но разрешите мне войти и поговорить с вами.
      Констанс молча кивнула. Все это оказалось настолько неожиданным, что, растерявшись, она уже позволила этой женщине войти в ее комнату.
      Не дожидаясь ответа, Виола закрыла за собой дверь. Взор ее тут же остановился на кровати и разбросанных вещах.
      – Вы собираетесь уезжать, мисс Ллойд? – спросила она, ставя свечу на комод и не отрывая вопросительного взгляда от Констанс.
      – Нет-нет. Просто я… – Констанс, сбившись, не договорила фразу.
      Виола вздохнула.
      – Простите меня. – Она на мгновение закрыла глаза. – У меня, кажется, вошло в привычку быть грубой. Что-то в этом доме способствует тому, что я становлюсь просто невыносимой. Я даже сама себе неприятна. Все это, конечно, создает немало, скажем так, осложнений.
      – Могу ли я чем-то помочь вам? – наконец спросила Констанс, озабоченная не только ночным визитом, но и странным поведением невесты виконта Кавендиша. – Не знала, что вы остались здесь. Я полагала, вы уехали домой.
      – Я сослалась на недомогание и осталась. Видите ли, я надеялась, что нам с вами удастся поговорить без свидетелей.
      – Почему вы плакали?
      – Господи, неужели вы все слышали? – Виола обвела взглядом комнату. – Неужели в этом старом доме так хорошо все слышно? Да, я плакала, сознаюсь.
      – Теперь вам легче? – Констанс с трудом находила слова. – Что я могу для вас сделать?
      – Понимаете, мне очень трудно сказать вам, потому что я никогда еще не обращалась к кому-либо за помощью, как это делаю сейчас.
      – Но вы хотя бы знаете, о чем хотели посоветоваться? – Констанс постаралась придать своему голосу легкость и даже некоторую несерьезность. – Что вы хотите мне сказать?
      – Насколько я знаю, вы были гувернанткой.
      Какое-то время Констанс в полном молчании смотрела на гостью.
      – Да, так оно и было. Я около десяти лет проработала гувернанткой, если хотите знать. Вы удовлетворили свое любопытство? – И, пройдя мимо Виолы, Констанс подошла к двери, надеясь, что та немедленно покинет ее комнату.
      – Вы не поняли меня. – Виола нервным жестом туже затянула пояс пеньюара, а затем снова отпустила его. – Просто я хочу побольше узнать о вас.
      – Я буду очень рада поговорить с вами о себе, но только не сейчас.
      – Вы любите его? – наконец отважилась спросить Виола.
      – Простите?
      Теперь более уверенная в себе, Виола подошла к Констанс поближе.
      – Я спросила вас, любите ли вы его? Это все, что мне нужно знать.
      Констанс, скрестив руки на груди, посмотрела на кровать и разложенную на ней кучу белья. Затем она перевела взгляд на бюро матери, подарок Джозефа.
      – Да, – прошептала она, закрывая глаза. – Я очень люблю его.
      – О! – Восклицание Виолы было скорее похоже на выдох, она сразу как-то поникла. – В таком случае простите за вторжение. Желаю вам счастья. – Виола судорожно сглотнула и протянула руку за свечой. – Желаю вам и Филипу счастья! – тихо сказала она.
      – Подождите, – остановила ее Констанс. – Вы спрашивали, люблю ли я Филипа?
      Виола кивнула, ее губы растянулись в вымученную улыбку.
      Стоит ли ей говорить все, подумала Констанс, пристально следя за Виолой. От невыносимо обидного чувства, что она снова угодила в ловушку лжи, пусть даже из самых добрых побуждений, у Констанс сжалось горло. Это не должно продолжаться! Она покинет этот дом немедленно, поэтому теперь ей все равно.
      – Я не люблю Филипа.
      – Но вы же только что сказали, что любите его?
      – Нет. Я имела в виду Джозефа. – Джозефа Смита?
      – Тише! Вы разбудите весь дом.
      Виола закрыла рот рукой, куда-то уставилась в пространство, а затем вдруг неудержимо расхохоталась.
      – Я рада, что смогла развеселить вас, – окончательно растерявшись, пробормотала Констанс.
      Виола махнула рукой, но продолжала смеяться. Плечи ее тряслись от смеха. Освободившись от официальности, она необычайно преобразилась. Прежняя чопорность исчезла, Виола снова стала такой, какой была в Сандринхеме и на портрете, написанном Филипом, – действительно очаровательной молодой женщиной, свободной от всякого притворства.
      Констанс успокоилась, к ней даже вернулась улыбка. Хихиканье Виолы не могло не заразить ее. Она почувствовала огромное облегчение.
      Наконец Виола успокоилась. Глубоко вздохнув, смахнула слезинки, вызванные смехом.
      – Простите меня, – наконец промолвила она; – Я, кажется, совсем потеряла контроль над собой. Дело в том, что я влюблена в Филипа, понимаете?
      Констанс от удивления так и осталась с открытым ртом. Виола широко улыбалась.
      – Я всегда была влюблена в него, с тех самых пор, как он запустил в меня камнем. Мне было пять лет.
      – Ну, если после этого не влюбиться, тогда любовь ничего не стоит, – спотыкаясь на каждом слове, промолвила все еще озадаченная Констанс. Она провела пальцами по волосам и слегка взъерошила их. – Вы влюблены в Филипа?
      Виола кивнула.
      – Отчаянно влюблена.
      – Зачем же вы согласились на помолвку с Кавендишем?
      – Видимо, по той же причине, почему вы согласились на помолвку с Филипом. Не было выбора. Я потратила столько лет на то, чтобы своими выходками привлечь внимание Филипа, но, как видите, это не помогло. Даже та ужасная шутка в детстве с ямой с пауками тоже была попыткой заставить его обратить на меня внимание. Это кончилось тем, что он, даже став взрослым, продолжает бояться пауков, бедняга. Все это я делала только ради одного его взгляда. Даже когда он серьезно сердился, то и это было для меня знаком внимания, как, например, сегодня, разве не так?
      – Мне потребуется время, чтобы понять.
      – Понимаю. Все так запутано, не так ли?
      – Давайте сядем, – предложила Констанс, отодвинув вещи.
      Обе уселись на край кровати, и Виола спросила:
      – Итак, вы влюблены в Смита?
      Констанс кивнула.
      – Я только сегодня поняла, насколько сильно влюблена в него.
      – Вы хотя бы знаете, где он?
      – Нет. – Констанс сделала паузу, прежде чем продолжать: – Признаюсь, я собралась уехать сегодня, чтобы попытаться его найти.
      – Уехать? Сегодня ночью? Каким образом вы собирались это сделать? – изумилась Виола.
      – Сама не знаю, – призналась Констанс, серьезно поджав губы. – Кое-что мне уже пришло в голову, но тут постучались вы.
      – Вы хотя бы представляете, где он может быть?
      – Нет, если сказать правду, хотя я собралась в Лондон. По словам Филипа, у Джозефа есть лаборатория у Ватерлоо-роуд. Я решила начать поиски оттуда.
      – Вряд ли это так. – Виола прикусила губу. – Я сильно сомневаюсь, что сейчас он в Лондоне. В последние дни его никто не видел. Мне кажется, что ему будет чертовски трудно прятаться сейчас в городе.
      – Я знаю, что недавно он ездил в Шотландию. Возможно, я найду его там.
      – Мисс Ллойд, Шотландия не так мала. У нас недостаточно сведений о Смите. Вам известны имена его знакомых?
      Констанс была в нерешительности. Ведь она совсем не знала эту молодую женщину. Возможно, это происки врагов Джозефа, кто бы они ни были, чтобы собрать материал против него. Хотя она почти ничего о нем не знала, все же возможность навредить ему существовала.
      – Мисс Ллойд, – Виола устало потерла виски, – буду с вами откровенна. Ваше счастливое отбытие из этих мест вместе с Джозефом Смитом – это единственная надежда на то, что у нас с Филипом сложатся иные отношения, чем те, свидетелем которых вы сами сегодня вечером были. Хорошими их никак не назовешь. Разве вы не понимаете, Филип сегодня сделает все, чтобы найти вас. А ради счастья Смита Филип будет готов пожертвовать даже своим. Но…
      – Что?
      – Каковы чувства Смита к вам? Я пример того, как женщина может быть убежденной в том, что она идеально подходит определенному мужчине, а тот даже не подозревает об этом. Смит хотя бы отвечает вам тем же?
      – Видите ли… – Констанс вспомнила лицо Джозефа, когда он смотрел на нее в библиотеке в Сандринхеме или когда вошел в ее комнату, чтобы попрощаться. – Мне кажется, он неравнодушен ко мне, – наконец промолвила она. – Я сужу по некоторым его поступкам. Например, он прислал мне это бюро.
      Обе посмотрели на подарок, и Виола улыбнулась:
      – Для Смита это равносильно объявлению в газете о своих чувствах. Хорошо, теперь надо узнать имена людей, которые могут быть связаны с ним.
      Констанс почувствовала сомнения.
      – Пожалуйста, – горячо попросила ее Виола. – Я буду с вами честной, мисс Ллойд. Мне придется выйти замуж за Кавендиша потому, что мои родители почти потеряли все свое состояние. Наше поместье не столь велико и обширно, как Боллсбридж, у нас мало земель, и они почти непригодны для ведения хозяйства. Мой младший брат унаследует все, поэтому мои родители поставили меня перед выбором: выйти замуж за Кавендиша или пойти в гувернантки.
      – Вы собираетесь стать гувернанткой?
      – У меня нет выбора. Через месяц мне исполнится тридцать. Наша семья более не может содержать поместье. Как видите, выхода у меня нет.
      Констанс не сомневалась, что Виола искренна с ней. Подобное признание было бы для любого унизительным. Когда Констанс решалась на такой шаг, она никого не оповещала о полном крахе своего положения в обществе.
      – В данном случае, – продолжала Виола, – я скорее предпочту стать гувернанткой, чем решусь на брак без любви.
      Такой была ситуация. В этом была вся суть причины, почему Констанс должна была покинуть Гастингс-Хаус.
      – Представьте себе, – прошептала Виола, – что будет через пять лет. Сейчас я могу быть вежливой с Кавендишем, думая о Филипе, сравнивая их манеры, улыбки и как каждый из них держится в седле. Но если я выйду замуж за Кавендиша, мне кажется, я просто сойду с ума. Но тогда это будет уже не важно, я думаю. Потому, что, кажется, я уже продала свою душу.
      – Кримминз и Уокер, – вымолвила наконец Констанс.
      – Что вы сказали?
      – Я не знаю их имен, только фамилии, это те знакомые Джозефу джентльмены, которые сопровождали меня в Гастингс-Хаус после нападения бандитов.
      – О да! Кавендиш рассказывал мне об этом. Отлично, мисс Ллойд. Отлично. – Она сразу посерьезнела. – Кримминз и Уокер. Это хотя бы ниточка. Еще какие-нибудь имена?
      – Мисс Рэтботтом!
      – Зовите меня Виолой.
      – Виола, я должна быть искренней с вами. Я видела, как Филип смотрел на вас в Сандринхеме, да и здесь тоже. Я готова биться об заклад, что он так же сильно влюблен в вас, как и вы в него.
      – Вы шутите! – обрадовано воскликнула Виола, а в ее глазах были надежда и желание верить, что Констанс говорит искренне.
      – Я не шучу такими вещами.
      Виола судорожно вздохнула:
      – Господи, как хочется верить, что вы правы!
      – Браун.
      – Браун?
      – Да. Я только сейчас вспомнила еще одно имя, связанное с Джозефом. Мне кажется, что Кримминз и Уокер каким-то образом тоже связаны с Брауном, Джоном Брауном. Кто-то из них произнес это имя, когда мы ехали в экипаже в Гастингс-Хаус.
      – Джон Браун. Неужели это… – Виола умолкла. – Джон Браун? Он имеет какое-то отношение к Шотландии?
      – Думаю, да. Кучер экипажа, который должен был отвезти меня в Гастингс-Хаус, говорил о каком-то великане в шотландской юбке, с которым беседовал Джозеф, перед тем как заехать за мной.
      Виола смотрела на нее широко открытыми глазами:
      – Куда заехать?
      – В Каус, остров Уайт. Зачем вам это?
      – Каус. Не была ли королева в это время в Осборн-Хаусе?
      – Да, она была там. Виола, в чем дело?
      – Думаю, что смогу вам сказать, где сейчас Джозеф.
      – Где же? Пожалуйста, не скрывайте это от меня.
      – Я, видела «Дворцовый вестник». – Голос Виолы стал хриплым от волнения. – Королева собирается на отдых в Балморал, в Шотландию.
      – Какое отношение к этому имеет королева?
      – Дорогая мисс Ллойд, Джон Браун – ее личный слуга. Все, в чем замешан Джозеф Смит, так или иначе имеет отношение к королеве Англии.
      – К королеве Виктории? – Констанс вымолвила это с трудом. – Тот самый Джон Браун? Человек, о котором пишут памфлеты, а в журнале «Панч» печатают на него карикатуры?
      – Королеве Виктории, – подтвердила Виола! – Королева и Джон Браун.
      В эту минуту их собственные проблемы показались им просто ничтожными.
      Только в поезде, который вез ее в Шотландию по Лондонской северо-восточной линии, а затем в экипаже, направляющемся в Балморал, у Констанс наконец появилось достаточно времени, чтобы обо всем подумать. Но мысли ее сосредоточились лишь на эмоциональной стороне ее путешествия и опасениях того, что оно будет неудачным. Она думала, скоро ли хватятся ее в Гастингс-Хаусе и как к этому отнесутся – с облегчением или с тревогой. Наверное, будет и то и другое, решила она.
      С помощью Виолы она написала Филипу коротенькое письмо, всего несколько строк. Воспользовавшись своим бюро, чистой бумагой и новыми перьями, она поблагодарила его за все. Однако сообщала, что не любит его, тогда как он заслуживает большего. Она пришла к заключению, более того, она чувствовала, что он тоже не любит ее, и уверена, что очень скоро он познает счастье с любимой женщиной, с той, которая ответит ему любовью и будет любить его вечно.
      Последнюю фразу она добавила под диктовку Виолы и теперь, задним числом, поморщилась, ибо это все откровенно смахивало на мелодраму. Но ничего уже не изменишь.
      В поезде Констанс думала о старом герцоге и надеялась, что ее внезапный отъезд не заставит его волноваться. Она знала, что герцогиня будет слишком занята, пересчитывая серебряные ложки, проверяя ящики с драгоценностями, не пропало ли что вместе со сбежавшей невестой ее сына. Констанс оставила кольцо на видном месте на комоде, так что герцогиня сразу же с облегчением его увидит.
      Но больше всего Констанс думала о Джозефе.
      Это были действительно необычные для нее двадцать четыре часа.
      Все происходило с головокружительной быстротой. С той минуты как Виола появилась на пороге ее комнаты, земная ось словно накренилась.
      Как только они с Виолой примерно определили, кто такой Джон Браун, набросать план действий не составило, трудностей. Виола незаметно пробралась в отчий дом и, порывшись в разных местах, включая сумочку матери, спрятанную за бюстом королевы Анны, собрала пятьдесят фунтов. Она вернулась в Гастингс-Хаус с черного входа, неся одежду для путешествия, дорожную сумку и железнодорожное расписание.
      – Виола, – воскликнула растроганная Констанс. Вот уже двадцать минут как они называли друг друга только по имени. – Я даже не знаю, как смогу отблагодарить вас.
      – Пожалуйста, не надо, – ответила Виола, изучая расписание, а затем прямо посмотрела в лицо Констанс: – Чем скорее я отправлю вас отсюда, тем больше у меня шансов выйти замуж за того из братьев, который мне по душе.
      Улыбка сошла с лица Констанс.
      – Что мне делать?
      – Отправиться на поиски мужчины, которого вы любите.
      – Это же безумие!
      – Нет, отнюдь нет! – схватила ее за руку Виола. – Безумием будет мой брак с Кавендишем и ваш брак с Филипом.
      – Нет никакой гарантии в том, что я нужна Джозефу. Никакой.
      – Возможно. Как нет гарантии в том, что я буду нужна Филипу.
      – К тому же нет уверенности, что он в Балморале. Господи, если его не могут найти лондонские журналисты, какая у меня надежда на то, что я найду его?
      – Во-первых, моя дорогая Констанс, у вас гораздо более неотложная необходимость найти его, чем у журналистов, какими бы дерзкими и отчаянными они ни были. Вы ищете свою любовь, а это гораздо более мощный стимул для поисков, чем репортерская сенсация. Вы правы, мы не знаем, что ответит вам Смит, когда вы его найдете. Никаких гарантий здесь быть не может. Но я одно вам могу обещать: если вы не сделаете этого, вы будете чувствовать себя очень несчастной всю жизнь.
      Это была правда. Все, что говорила ей Виола, было сущей правдой. Но правильно ли будет таким образом искать свое счастье?
      – Я не уверена, что поступаю правильно, – призналась Констанс.
      Каким облегчением была для нее сейчас эта возможность поделиться с кем-то, облегчить душу. После миссис Уайтстоун у нее не было друзей.
      Нет. У нее не было друзей после Джозефа.
      – А какой еще есть путь? Ради Бога, Констанс, мы напрасно тратим время. Разве вы не понимаете, что если мы ничего не сделаем сейчас, то заплатим за это дорогую цену, став навсегда несчастными. И поделом нам, мы заслужим это наказание, если не попытаемся что-то сделать.
      – Я не уверена…
      – Возможно, вы не уверены, но зато я уверена. – Виола понизила голос. – Я что-нибудь придумаю, скажу, что вы у нас, что я пригласила вас осмотреть наше поместье Рэтботтом-Грейндж. За это время Филип получит ваше письмо и почувствует себя свободным. Я знаю Филипа, он подождет, прежде чем начнет искать вас. Он будет раздумывать и решать, что делать. Это заставит всех остальных бездействовать, а когда Филип соберется наконец искать вас, я не сомневаюсь, что он тут же начнет составлять план действий, а я тем временем сделаю все, чтобы отвлечь его от этого.
      – Что я смогу сказать ему? Если увижу…
      – Я полагаю, вы имеете в виду Смита?
      Констанс кивнула. Кровь бешено пульсировала, в висках. Все казалось совершенно невозможным.
      – Прежде всего вам надо отправиться в Шотландию, Констанс.
      – Но как я объясню свой внезапный приезд туда? «Здравствуйте, мистер Смит. Рада видеть вас. Я без разрешения посещаю королевские резиденции Великобритании и вот случайно оказалась здесь, сэр». Вы можете себе такое представить?
      – Вы будете достаточно долго трястись в вагоне поезда и придумаете что-нибудь более захватывающее и увлекательное. Но если в ближайшие минуты мы не доедем на станцию, все наши разговоры ничем не закончатся.
      – Как вы объясните ваше отсутствие, Виола?
      – Какое отсутствие? Дома будут уверены, что я здесь, а в Гастингс-Хаусе будут думать, что я дома. Я заплачу конюхам моего отца за то, чтобы они отвезли нас, и вернусь еще до того, как кому-нибудь взбредет в голову нас искать.
      – Мне страшно.
      – А не страшно выйти замуж за Филипа и провести всю жизнь под одной крышей с герцогиней?
      – Да. Это страшнее.
      – Отлично. Тогда в дорогу! – Сказав это, Виола защелкнула замок дорожной сумки. – А теперь решим главное: синяя шляпка или зеленая?
      Констанс не переставало удивлять то обстоятельство, что королевская семья Великобритании, считавшаяся одной из самых могущественных империй мира, предпочитала жить в замках, которые или причудливо странны, или подчеркнуто скромны.
      На первый взгляд Балморал напоминал ей Осборн-Хаус, весьма похожий на Сандринхем. Все замки были прочны и массивны. Чувствовалось, что, строя их, никто не помышлял о красоте, словно она могла умалить разумность и умеренность, которые превыше всего ценила и подчеркнуто выказывала королева Виктория.
      Из того, что Констанс довелось слышать о королеве, она узнала, что было время, когда вкусы ее были иными, фривольными и переменчивыми. Тогда она любила красивые и непрактичные вещи. Когда она вышла замуж за принца Альберта, тот привнес в ее жизнь германский взгляд на ценности, признавая лишь то, что практично и полезно. После его смерти королева превзошла своего мужа, создав некий маниакальный культ его вкусов, соизмеряя с ними все, что ни делалось в стране.
      Балморал был воплощением того, что одобрял в архитектуре принц Альберт, и построен по его плану: очередное смешение стилей, столь почитаемое в королевской семье. В этом замке сочетались самые разные стили. Если крыша замка была образцом чистой готики, то двери григорианские, а гостиная казалась копией приемной конторы в Уимблдоне.
      Но не только архитектурой поражал замок своих гостей. Он славился праздниками на свежем воздухе, пешими и конными прогулками, охотой, застольями и прочим не менее известных горных курортов. Многим это напоминало пейзанские забавы Марии Антуанетты, изображавшей в Малом Трианоне пастушку. Гостей побуждали ходить в местную церковь, чтобы послушать слово Божье и постоять рядом с простыми и добропорядочными прихожанами, им показывали, как доят тучных коров. По вечерам у пылающего камина с неизменным пафосом читали Роберта Бернса и сэра Вальтера Скотта. Гостей поощряли одеваться в национальные костюмы. Мужчины облачались в клетчатые короткие юбки, невзирая на отвислые животы, и открывали взору голые ноги, какими бы костлявыми и уродливыми они ни были. Женщины щеголяли в юбках в складку из клетчатой шотландки и парижских шляпках последней моды. Каждый, уезжая из Балморала, должен был чувствовать себя не только отдохнувшим, но и очистившимся от скверны.
      Однако большинство покидало королевскую резиденцию, испытывая ломоту в суставах от сырости, ибо королева не считала нужным поддерживать огонь в каминах в течение всего дня, неудовлетворенными и измученными скукой, царящей при дворе. Недаром многие ядовито окрестили замок Балморал «Балморалью», а принц Уэльский просто ненавидел его.
      Для него он был не только средоточием скуки: там жил ненавистный ему, а может, и всей Англии человек, считающий Балморал своей вотчиной.
      Этого человека звали Джон Браун.
      Именно с ним спешила встретиться Констанс, желая хоть что-нибудь узнать о Джозефе.
      Кучер нанятого экипажа высадил ее на дороге, ведущей в Балморал. Ему это было не в новинку. Он решил, что Констанс еще одна леди, пожаловавшая с визитом в королевский замок, или же фрейлина королевы. Она расплатилась, и кучер уехал, несколько озадаченный тем, что она не подъехала к воротам замка, а решила остальную часть пути пройти пешком.
      С глубоким вздохом Констанс подхватила свой саквояж, подарок Виолы. Ведерко герцога, но уже без кекса, она тоже взяла с собой на счастье.
      Шагая по неровной каменистой дороге, она вдруг подумала, что еще никогда ей не было так нужно это везение, как сейчас.

      Наконец она увидела Балморал. Уставшая от трудной каменистой дороги, Констанс отмахивалась от мошек, которые казались ей гигантскими, как млекопитающие, и все еще не знала, что будет делать дальше. В сущности, она никогда не думала, что осмелится зайти так далеко и что по дороге никто ее не остановит – ни королевская стража, ни тайные агенты, прячущиеся в кустах. Насколько она могла теперь судить, замок охраняли из рук вон плохо. Ей встречались садовники с граблями. Вежливо здороваясь, они прикладывали пальцы к голове. Женщины с ведрами или корзинами приветствовали ее широкими улыбками на обветренных лицах. Здесь не было солдат, как в Осборн-Хаусе. Балморал был похож скорее на большое поместье, чем на резиденцию самой могущественной королевы в Европе.
      Констанс направилась к крыльцу, показавшемуся ей главным входом, все время ожидая, что из кустов кто-нибудь выскочит, схватит ее и призовет к ответу.
      Но никто этого не сделал. Путь в замок был свободен, один из садовников даже убрал граблями кучу срезанных веток, что мешали ей пройти. Поборов остатки сомнений, она направилась к замку.
      И тут сзади ее действительно схватили.
      Вместо того чтобы сопротивляться или испугаться, она почувствовала почти облегчение.
      – Кто вы, женщина? – спросил грубый мужской голос прямо над ее ухом.
      – Я пришла сюда, чтобы увидеть мистера Брауна, – стараясь казаться спокойной, ответила Констанс, чувствуя, как ее ноги отрываются от земли.
      Она оказалась в лапах огромного подвыпившего зверя. Ее обдало запахом мокрой шерсти и алкоголя.
      – Как же вас зовут, женщина? – тиски рук ослабели, и Констанс смогла свободно вздохнуть.
      – Я мисс Констанс Ллойд. Собственно, мне нужен мистер Джозеф Смит, если вы знаете, где он.
      – Замолчите!
      – Простите. – Констанс хотела повернуться и посмотреть в лицо говорившему, но он ей этого не позволил. – Сэр, вы ведете себя не как джентльмен.
      – Я никогда и не собирался быть джентльменом, женщина! – рявкнул он. – Вы вторглись во владения королевы Англии.
      – Я это знаю, – прошипела Констанс, насколько ей позволили державшие ее в тисках руки. – Я не окончательная идиотка.
      – Ваши действия говорят об этом, женщина. Если я отпущу вас, вы обещаете быть благоразумной?
      – Конечно.
      – Что это за акцент?
      – Я тоже хотела вас об этом спросить, сэр. У вас акцент скотча.
      – Вы ничего в этом не смыслите.
      Незнакомец отпустил ее на землю, и наконец она увидела того, кто так бесцеремонно обращался с ней: это был мужчина огромного роста. Лицо гиганта, когда Констанс удалось разглядеть его, показалось ей даже красивым, с мужественными и правильными чертами, обветренное, уже немолодое. На его головном уборе была замысловатая эмблема, из-под отлично сшитого синего сюртука виднелась ослепительно белая накрахмаленная сорочка. Но более всего Констанс поразили шотландская юбка, килт, и меховая сумка сбоку из такого густого меха, что Констанс невольно показалось, что она вот-вот залает. Толстые шерстяные носки обтягивали мощные икры. Никогда еще Констанс не видела таких мощных ног. Ей невольно вспомнилась подставка для зонтов в виде слоновой ноги. Но перед ней были ноги человека, хотя в это верилось с трудом.
      – Я с вами говорю, женщина.
      Он скрестил руки на груди. Видимо, из-за отлично сшитой одежды ей не сразу бросилось в глаза, что его руки столь же массивны, как и ноги.
      – Мне кажется, сэр, что вы самый огромный человек, какого мне доводилось видеть в жизни, – не удержалась сказать Констанс.
      Великан наконец улыбнулся, и Констанс неожиданно увидела, что гигант так же красив, как и огромен.
      – Спасибо. Я скотт, а не скотч, – припомнил он ей ошибку.
      – Простите!
      – Вы сказали, что у меня акцент скотча. Возможно, акцент есть, но скотч – это виски.
      – Прошу простить меня.
      – А вы откуда, голубушка?
      – Откуда? Из Виргинии, сэр.
      – Значит, вы и есть мисс Ллойд. – Он поклонился. – Джон Браун к вашим услугам.
      – Вы Джон Браун?
      – А кого вы хотели видеть, горного козла?
      – Простите. – Констанс протянула ему руку. – Рада познакомиться с вами.
      – А я с вами. Смит рассказывал мне о вас.
      – Он здесь? Я из-за него приехала сюда.
      Браун отступил назад и внимательно оглядел ее, как говорят, с головы до ног. Медленно подняв руку, он погладил свои бакенбарды, темные с красноватым отливом, тронутые сединой. Глаза его сузились.
      – Он ничего вам не говорил?
      – Мистер Смит? – переспросила Констанс.
      Браун кивнул.
      – Нет, мистер Браун. К сожалению, он ничего мне не говорил. Когда начали распространяться слухи о том, что у него неприятности, я решила попытаться найти его. Я подумала о том, что смогу как-то помочь ему. Почему вы так смотрите на меня?
      – Как смотрю?
      – Так, будто я угрожаю национальной безопасности.
      – Именно это я и подумал. – Он продолжал поглаживать бакенбарды. – Вы помолвлены с другим мужчиной, не так ли?
      – Да, но в сущности…
      – А до помолвки вы были гувернанткой?
      – Да, но…
      – Итак, ваш жених позволил вам уехать одной и забраться в горы под таким дурацким предлогом, как поиски другого мужчины?
      – Нет! Это совсем не так! – Констанс судорожно сжала руки. – Он не знает, где я.
      – Ваш жених?
      – У меня нет жениха, мистер Браун. У меня так же нет мужчины, как у вас нет женщины.
      Сказав это, она тут же поняла, что совершила ошибку. Глаза Брауна сверкнули, и медленная улыбка пробежала по его губам.
      – Вы знаете, что я ничего не имела в виду… – Констанс сделала глубокий вдох, глядя на вершины гор, над которыми плыли облака, на свежую зелень лужаек и пурпурные и желтые осенние цветы. – Боже, как здесь красиво!
      – Да, здесь красиво.
      Она повернулась к Брауну. Улыбка уже исчезла с его лица.
      – Сэр, прошу вас. Вы хотя бы представляете, где можно найти мистера Смита?
      – Нет.
      – Нет?
      – Именно так.
      – Значит, я проделала весь этот путь Напрасно?
      Браун пожал плечами.
      – Кто знает. Не хотите ли чаю с булочкой?
      Констанс не могла не улыбнуться:
      – Благодарю, мистер Браун. Это было бы хорошо. Но прежде позвольте спросить вас…
      – Спрашивайте все, что хотите. Я могу не на все вопросы ответить, но вы можете спрашивать обо всем.
      – Что задумал мистер Смит? Ему грозит опасность?
      – Я ничего не скажу вам о его делах. Я не имею права на это. Было бы неразумно думать, что ему ничто не грозит. Неразумно.
      Констанс на мгновение закрыла глаза.
      – Спасибо.
      – Значит, чай?
      – Да, чай, – подтвердила Констанс.
      Он подал ей руку, а другой подхватил ее сумку.
      Они расположились на половине прислуги. После чаепитий в Гастингс-Хаусе и Сандринхеме чай на кухне был отдохновением, здесь она могла быть сама собой. Но к сожалению, все судили о ней как о непредсказуемой женщине с Юга Америки. Она пустилась через всю Англию на поиски исчезнувшего мужчины, который даже не был ее женихом. Но даже скупые факты, изложенные Брауном, требовали от нее действий.
      Констанс не могла разобраться, какой внутренний порядок подчинения существует у прислуги королевской кухни, помимо их бесспорного почтительного послушания мистеру Брауну, похожего на то, какое бывает обычно в доме эсквайра. Браун, проведя ее в кухню, усадил в особом углу и тут же сам занялся приготовлением чая. Он совершал этот ритуал с такой же мрачной торжественностью, с какой готовятся в церкви к церемонии причастия.
      – Чай для королевы, – прошептала пожилая служанка в кружевной наколке со странными свисающими лентами.
      Лишь после того, как Браун покинул кухню, среди прислуги начался свободный разговор. Констанс с удовольствием прислушивалась к их речи, к мягкому певучему говору, к их общей доброжелательности, столь характерной для горцев Шотландии. Несколько слов было обращено и к ней. Она заметила, как старательно и медленно они их произносили, заботясь о том, чтобы она их поняла.
      Несмотря на каменный пол в кухне, в ней было удивительно тепло и уютно.
      – Значит, вы ищете Смита? – спросила ее матрона в кружевной наколке с лентами. Констанс кивнула. Женщина опустила глаза. – Он хороший человек, этот Смит.
      – Да, он хороший человек, – осмелев, согласилась Констанс. – Вы его видели здесь в последнее время?
      Женщина собралась было ответить ей, как кто-то из помощников садовника громко прищелкнул языком.
      – Я не помню, – ответила женщина, но столь неубедительно, что стало ясно: она не только видела мистера Смита, но запомнила, как он был одет и погоду в тот день.
      – О, понимаю. – Констанс осторожно отщипнула кусочек булочки.
      – А зачем он вам нужен? – спросила молодая горничная. Ей было не более семнадцати. – Браун сказал, что вы помолвлены с сыном богатого герцога.
      Все, что могла сделать Констанс, – это отрицательно замотать головой. Она и сама теперь удивилась, какая сила заставила ее бежать в Шотландию. Мысль об этом теперь казалась ей абсурдной, даже смешной. Констанс Ллойд, бывшая гувернантка, в последнюю минуту вдруг взяла и сбежала от роскоши Гастингс-Хауса и от человека, который ее любил, или по крайней мере верил, что сможет полюбить, который готов был дать ей богатство и титул. Для чего она это сделала? Чтобы теперь сидеть на кухне королевского замка и надеяться вопреки всему, что ей удастся заслужить любовь валлийского фабриканта Джозефа Смита?
      И это она называет спасением?
      Ее плечи невольно затряслись от смеха. Слуги переглянулись. Они немало нагляделись на всякие странности под этой крышей за те пятнадцать лет, когда сюда стала приезжать королева Виктория. Да и они сами, и королевская свита тоже люди не без странностей.
      – С вами все в порядке, мисс Ллойд?
      Бессонные ночи и тревога за Джозефа вконец измотали Констанс. Она была в чужой стране и искала человека, который не хотел, чтобы его нашли. Смех невольно перешел в слезы.
      Все бесполезно и совершенно безнадежно.
      – Мисс? Может, вам дать глоток виски?
      Ей это показалось особенно смешным – в минуту полного отчаяния она пьет виски. В памяти чередой проплыли воспоминания, сменяя друг друга: война, сын старой миссис Уизерспун, продавший все состояние за американское виски. Возможно, для старого доброго Тревиса Уизерспуна в этом поступке было что-то особенное? Эта мысль снова заставила Констанс рассмеяться сквозь слезы. Настоящие слезы.
      Констанс уже не могла остановиться. Все, что копила в себе за все эти годы, вырвалось наружу: запах смерти во дворе родного дома; выстрел в шею американскому солдату; страдания от морской болезни на пароходе по пути в Англию; чувство страха и ужаса, которое она постоянно подавляла в себе, опасаясь по ночам за свой рассудок.
      Теперь это уже ничего не значило.
      В кухне слышалось движение, шарканье ног по каменному полу, но она ничего не видела вокруг из-за слез, затуманивших глаза. Кто-то подал ей носовой платок, а потом еще второй, когда первый промок насквозь. Над ее склоненной головой в кухне что-то говорили, причем все одновременно, ничуть не заботясь о том, что она может услышать. Но Констанс было все равно. Даже если бы она попыталась сделать это, то в ее состоянии она едва ли разобрала бы их взволнованную речь.
      – Успокойтесь, мисс. – Кто-то потрепал ее по руке.
      – Дело в том, – промолвила Констанс упавшим голосом, словно продолжала прерванный обычный и нормальный разговор, – и это самое ужасное, что я люблю его, но я не знаю, где он, что с ним, жив ли он, здоров ли, болен. Если бы я только знала! Если бы мне что-нибудь сказали о нем, я бы тут же уехала.
      На кухне внезапно воцарилась странная тишина, но Констанс не замечала этого. Она теребила край мокрого носового платка и разговаривала словно сама с собой.
      – Я не видела его с того времени, как мы были в Сандринхеме, и не представляю, как я смогу жить, не зная…
      Кто-то положил ей руку на плечо.
      – Моя дорогая девочка.
      Констанс подняла голову и выпрямилась. Она вдруг поняла, что слуги удили 309стр.
      – Я не думал, что у вас такие глубокие чувства к Гастингсу, – промолвил мужской голос.
      Он показался ей знакомым. Когда туман слез перестал заслонять глаза, она увидела перед собой принца Уэльского.
      – Ваше высочество! – Констанс поднялась и тут же присела в глубоком поклоне.
      – Моя дорогая, когда кругом никого нет, вы можете говорить мне «сэр». – На принце был его обычный костюм, от которого на сей раз пахло жареной говядиной.
      – Простите, – заикаясь произнесла Констанс.
      – Нет, не прощу. Я вошел в дом через кухню, вместо того чтобы обходить дом. Если бы я этого не сделал, то не узнал бы о ваших чувствах к Гастингсу. У меня сейчас мокрые ноги. – Губы его задергались так странно, словно он пытался языком почистить зубы после еды. Пышные напомаженные усы шевелились следом за движениями губ. – Тогда зачем вы здесь?
      – Я… видите ли…
      – Глупая, впечатлительная, романтическая девчонка! Я вас прекрасно понимаю. Вы хотите, чтобы он искал вас. – Он хлопнул в ладоши, словно аплодировал удачному эпизоду в какой-нибудь пьесе. – Должны ли мы известить его, где вы находитесь, или пусть мучится? Это восхитительная уловка! Восхитительная!
      Принц был очень доволен и чуть не подпрыгивал, говоря все это.
      Констанс поняла, как далеко все зашло.
      – Ваше высочество, я не ожидала, что вы будете в Балморале. Я слышала, что вы в Лондоне.
      – Да, я, был там. До вчерашнего утра. А сюда я приехал… Впрочем, у меня здесь кое-какие дела, и мне пришлось…
      – Мисс Ллойд! – Это был, бесспорно, голос Джона Брауна. Он стоял еще в дверях, но его голос уже заполнил кухню. – Ваше высочество, – приветствовал он принца и едва кивнул головой. – Прошу прощения, ваше высочество, но мисс Ллойд устала с дороги. Мисс Робинсон уже приготовила ей свою комнату.
      – Только не в комнатах прислуги! – Принц выпрямился.
      – Нет, ваше высочество. – Манера, с которой Браун умел обращаться к будущему королю, почему-то позволяла представить, что он говорил совсем не то, что произносят его губы. – Она будет прекрасно себя чувствовать в этой милой комнатке.
      – Это невозможно, Браун. – Голос принца был ровен, но чувствовалось, как он еле сдерживает гнев. – Она будет отдыхать на верхнем этаже. Мисс Ллойд – моя гостья, а не моих слуг.
      – Если позволите, ваше высочество. – Браун опустил глаза и стал разглядывать свои ногти, а затем пополировал их, потерев об юбку. – Мисс Ллойд – одинокая женщина, в данный момент она не замужем, она хорошо воспитана и очаровательна. В будущем ее будут представлять королеве. Поэтому сейчас она не может быть официальной гостьей в королевской резиденции.
      Принц издал какой-то булькающий звук, но не произнес ни слова.
      Голос и манера Брауна были сдержанны.
      – Видите ли, сейчас, когда ваша супруга еще в Лондоне, мисс Ллойд, наша неожиданная гостья, должна остаться там, где она есть.
      Лицо принца стало неестественно красным, он опять издал какие-то невнятные звуки. Не поднимая глаз на Констанс, он с силой поддал ногой небольшой плетеный стул и, поморщившись от боли, потому что стул упал, ему на ногу, покинул кухню. Он выходил, выпрямив плечи, и сзади не было видно, как он раздражён и недоволен, но выдавала его шляпа, свирепо нахлобученная на уши.
      Как только принц ушел, Констанс повернулась к Брауну:
      – Спасибо, мистер Браун.
      Он улыбнулся с добротой и сочувствием. Но улыбка тут же исчезла, и если бы Констанс не видела ее собственными глазами, она бы подумала, что все это ей только показалось.
      – Забудьте о старшем сыне королевы. – Браун даже не пытался скрывать свое неодобрение. – Его манеры оставляют желать лучшего. Мы пытаемся это исправить.
      В кухню поспешно стали возвращаться слуги. Никто не сказал ей, ни слова, однако Констанс ловила на себе их взгляды, в которых было сочувствие и понимание.
      Она чувствовала себя круглой дурой, но не могла в душе не благодарить этих людей. И все же даже здесь она снова стала лишь предметом любопытства и остро ощущала свою ненужность.
      Помнила ли она себя совершенно свободной, не чувствующей на себе критических взглядов и молчаливого осуждения? Да, только тогда, когда была с Джозефом. Даже в Сандринхеме ей было спокойно и уютно, потому что где-то рядом был Джозеф. Или той ночью, в разрушенной таверне, темной, сырой и без крыши. Тогда она могла спокойно говорить все, что ей приходило в голову, и не стыдиться своих чувств.
      Теперь, когда она узнала, что значит для нее его присутствие, сможет ли она жить без него?
      Комната, которую приготовила для нее миссис Робинсон, была гораздо уютнее, чем королевские покои, в которых ей приходилось спать в последнее время.
      Тут была лишь узкая кровать с ярким лоскутным одеялом, стул с кожаной спинкой и умывальник. В небольшом камине ярко горел огонь, окно закрывала накрахмаленная занавеска.
      Комната была очень чистой и аккуратной, однако Констанс удивило, что в ней нет ни шкафа, ни комода для одежды, а лишь ярко-зеленая вешалка на стене.
      Солнце клонилось к закату. Констанс села на кровать, пытаясь собраться с мыслями. Ей не было смысла задерживаться в Балморале. Возможно, ей стоит задать еще несколько вопросов мистеру Брауну и попытаться узнать, где ей искать Джозефа.
      Усталость сковала тело, Констанс склонила голову на подушку. От подушки пахло хвоей, свежим ветром с гор, студеной водой ручьев, просторами. Красота входила к ней в это небольшое окошко каморки для прислуги. Горы были такими зелеными, что казались ненастоящими, с серыми вкраплениями камней и проплешинами голого грунта. Над их вершинами клубился туман.
      В комнате пахло чистотой, словно здесь постоянно гулял ветер. Констанс закрыла глаза.
      Она уснула. Ей снился вальс. Она кружилась, кто-то крепко держал ее в руках, она смутно видела чье-то лицо, музыка играла все быстрее и быстрее. На ней было золотистого цвета платье с кринолином и глубоким вырезом. Такие платья вышли из моды лет десять назад. Их носила еще ее мать, когда Констанс была ребенком. Она помнила мягкость шелка и как он переливался в мерцающем сиянии свечей, широкий кринолин, шорох накрахмаленных нижних юбок и запах лаванды.
      Во сне она видела веточку лавра на своем старом платье, которое давно уже не надевала. Один из листочков щекотал ей шею и мешал.
      Вальс продолжался, партнер закружил ее еще сильнее, заставляя поспевать за ритмом музыки, у нее ныли руки, она пыталась сопротивляться, хотела что-то сказать, но не могла вымолвить ни слова. Все громче звучала музыка, все быстрее кружились пары, но она вдруг стала падать, падать, ее юбки развевал ветер. Она снова была одна, музыка все еще играла, становясь громче, а ее ноги оторвались от земли.
      Под нею был не натертый воском паркет бального зала, а какие-то осколки, кругом были острые камни, а на них тела в солдатских мундирах, изуродованные, в крови, и убитые женщины в бальных платьях.
      Вдруг чья-то рука закрыла ей рот.
      Она пыталась оттолкнуть руку и поняла, что это мужская рука. Ее партнер по танцам? Нет, это был кто-то другой…
      Это уже не сон.
      Она снова попыталась крикнуть, но рука, зажавшая ей рот, не позволила ей этого сделать. Ее сердце так бешено билось, что она не слышала, что ей говорят. Это был мужской голос.
      Огонь в камине давно погас, в комнате было темно.
      – Констанс, остановитесь…
      Кто-то тесно прижал ее к себе, а она не раздумывая изо всех сил ударила его ногой. Похоже, удар пришелся в живот, и руки того, кто ее держал разжались. Теперь она могла кричать, просить о помощи.
      – Господи – простонал мужчина, – меня сейчас стошнит.
      Она остановилась, услышав чье-то тяжелое дыхание. Вдруг ее рука коснулась чьих-то волос. Они были мягкими, густыми. Рука двигалась уже по щеке – она была чисто выбрита…
      – Джозеф?
      – О-о, – простонал он. – Теперь вы знаете имя вашей жертвы. – Он закашлялся, а потом ей стало слышно, как он повернулся на бок.
      – Джозеф! Это вы?
      – Не приближайтесь ко мне. Ради Бога, не приближайтесь…
      – Я не хотела причинить вам боль. О, Джозеф, я вас искала, вот почему я здесь.
      Он снова застонал, Констанс в темноте снова коснулась его лица.
      – Ух! – невольно вырвалось у него.
      – Простите. Мне приснился страшный сон.
      – Так я и подумал. – Теперь его дыхание стало более ровным. – Господи, Констанс, у вас смертельный удар.
      – Где вы были? – Ее рука все еще касалась его щеки, ощущая тепло и нежность кожи.
      – В данный момент я корчусь от невыносимой боли.
      – Откуда вам стало известно, где я?
      – Браун провел меня в вашу комнату. Клянусь, вы повредили мне внутренние органы.
      – Простите. Значит, вы все время были в Балморале? Почему Браун не сказал мне об этом раньше?
      – Я только сейчас приехал. Вот интересно…
      – Что интересно?
      – Вы только что обнаружили у меня мышцу, о существовании которой я даже не подозревал.
      – Я прошу извинить меня. Но все-таки скажите, где вы были все это время?
      – В своей лаборатории в Лондоне, работал. Теперь мой черед спросить вас, что вы делаете здесь?
      – Я искала вас, Джозеф. Я тревожилась за вас.
      – Не стоит тревожиться. Вас послал Филип?
      – Нет.
      – Он знает, где вы?
      – Возможно, во всяком случае, сейчас. Я оставила ему письмо.
      – Прекрасно. Значит, мы тут же отправим вас в Гастингс-Хаус. Я уверен…
      – Нет!
      – Нет?
      – Я туда не вернусь.
      – Послушайте, Констанс, я знаю, что герцогиня невыносима, но, я уверен, вы к ней привыкнете.
      – Значит, вот что вы об этом думаете?
      – Я… Констанс! Нет, я этого не думаю. Расскажите мне все.
      – Я более не помолвлена с Филипом. – Она слышала, с какой силой он втянул в себя воздух, но продолжала: – Это было все неправильно, Джозеф. По многим причинам, но самая главная из них – это то, что я не люблю Филипа, а он не любит меня. Он влюблен в Виолу.
      – В Виолу? Вы сошли с ума! Виола Рэтботтом была его проклятием с младенческих лет. Если бы вы только знали, сколько злых шуток…
      – Я знаю. Она сама мне в этом призналась накануне моего отъезда из Гастингс-Хауса. Она все это делала, чтобы привлечь его внимание.
      – Кажется, ей это удалось. Он стал ненавидеть ее.
      – Нет, это не так. Он любит ее, но он так увлекся местью за вылитые на голову гостей чернила, за мыло в супе, что у него не было времени поразмыслить над причиной.
      – А как же Диши?
      – Виола согласилась обручиться и выйти замуж за него потому, чтобы избежать участи стать гувернанткой. Вот почему она так долго тянула с этими помолвками. Она все еще надеялась, что Филип вспомнит о ней.
      – Дайте мне опомниться. Невероятно, совершенно невероятно!
      – Вспомните взгляды, которые они бросали друг на друга. Разве вы не заметили? А в Сандринхеме они не сводили глаз друг с друга.
      – Я думал, что он просто следит за ней, опасаясь, как бы она не сделала ему гадость. – Он невольно погладил ее руку. – Я кое-что уже понял, Констанс. Он все время делал с нее наброски. Моя лаборатория полна набросков и портретов Виолы. Видимо, он все время видел перед собой ее лицо. А вы, пожалуй, правы. Черт возьми! Виола и Филип. – Покачав головой, он довольно засмеялся. – Право, Констанс, если бы вы только видели ее в детстве – одни кости, руки да ноги, но на голове всегда огромный бант. Мы считали, что так она маскируется: для кого-то она была просто девчонкой, а для нас двоих – агентом французской разведки, подосланным, чтобы убить нас. У нее были рогатка и коллекция острых камней для нее. Однажды она прицелилась в Филипа, а попала в меня, прямо в щеку.
      – Вот откуда у вас этот шрам? – Констанс улыбнулась, снова коснувшись его щеки. – А я-то думала, что он получен на дуэли.
      – В какой-то степени это было именно так. Она сражалась за Филипа. Как странно! Она сражалась за него, а мы этого не понимали.
      Констанс коснулась своих волос, которые пришли в беспорядок от сна и сражения с Джозефом.
      – У вас было интересное путешествие? – спросил он, щекоча своим дыханием ее щеку.
      Какой странный вопрос, подумала Констанс.
      – Да-да, спасибо. – Она едва осознавала, о чем он спросил.
      В темноте она снова погладила его лицо, сначала медленно, понимая, как они близки друг к другу, ближе, чем она себе представляла, и вдруг стала легонько ощупывать его черты – лоб, нос. Когда ее пальцы, скользнув по щеке, коснулись губ, он схватил ее за руку.
      – Констанс, – услышала она его шепот.
      – Джозеф. – Она тут же прикусила губу, чтобы приглушить голос и то чувство, которое завладело ею.
      Но его губы уже приникли к ней. Все куда-то поплыло. Он осторожно взял ее лицо в ладони. Ей была незнакома такая нежность.
      – Джозеф, – Констанс снова попыталась поговорить с ним, но он остановил ее.
      Она ощутила его близость, тяжесть прильнувшего к ней тела, слышала его дыхание, это было приятно, и хотя удивляло ее, но ей было покойно. Она расслабилась.
      Джозеф что-то говорил, но ей уже не хотелось слышать его голос, как бы мил он ни был ее слуху. Она просто хотела чувствовать его рядом, быть с ним.
      Он во всем казался ей совершенством. Запах его кожи, чуть уже знакомый ей по случайным и коротким мгновениям, теперь она вдыхала свободно и жадно, с наслаждением. Ее руки ощущали крепость его мускулов, и она угадывала то волнение, которое он испытывал от ее прикосновений.
      Он удивительно легко и быстро снял с нее одежду, его руки коснулись ее обнаженной кожи. Вместо испуга и смущения она испытала облегчение. Теперь его руки свободно ласкали ее.
      Внезапно поддавшись незнакомому чувству экстаза, она легонько укусила его мочку уха.
      Что произошло потом, скорее было похоже на налетевший ураган. Все вдруг смешалось и понеслось куда-то. А потом сладкая истома пронзила Констанс, когда его губы коснулись ее груди.
      – Констанс, – тихо, словно выдохнув, произнес Джозеф.
      Она более ничего уже не понимала, кроме его ласк и прикосновений, запаха его кожи. Она как бы вся растворилась в нем.
      Было все еще темно, и Констанс по-прежнему не могла разглядеть лица Джозефа.
      Прежде чем заговорить, он провел рукой по ее волосам и прижал прядь к губам.
      – Нам не следовало этого делать, – наконец вымолвил он. – Я не вправе был так поступать. Нам лучше было подождать.
      – Я хотела этого, – еле слышно произнесла Констанс. – Более чем чего-либо, и мне все равно, что будет. Я хотела этого. – Она поцеловала его в грудь. – Могу я теперь задать серьезный вопрос?
      – Мы пытаемся переменить тему?
      – Вы обещаете мне ответить честно?
      Глубоко и медленно втянув в себя воздух, он наконец уклончиво ответил:
      – Насколько это будет возможно.
      – Джозеф, то, что о вас говорят, это правда? Вы действительно намерены отравить королевскую семью?
      Он помолчал, прежде чем ответить.
      – Если быть честным, то мне не понадобится прикладывать к этому личных усилий.
      – Господи, что вы хотите сказать?
      – Вы пробовали вкус еды в Сандринхеме? Так вот, французский повар вполне справляется с этой работой за меня.
      – Я спрашиваю вас серьезно, Джозеф! Эти ваши склянки, ваше знание химии? Я сама слышала ваши решительные высказывания о республике.
      – Вы также просматривали самые популярные газеты, не так ли?
      – Некоторые… – попробовала оправдаться Констанс.
      – Мне придется подать в суд на ту, что опубликовала снимок врача-убийцы и заявила, что это я. Я более пригож на вид, чем он, и к тому же у меня нет бороды.
      – Джозеф, перестаньте шутить. Я должна знать правду. Чем вы занимаетесь? Почему вы связаны с Брауном? Почему исчезли?
      Джозеф откашлялся, и Констанс приготовилась услышать очередную отговорку, но он не спешил с ответом.
      – Не думаю, что мне следует вам все рассказывать. Это большая ответственность. Я предупреждаю вас, это тяжелый груз ответственности. Вы по-прежнему хотите знать правду?
      – Конечно, хочу!
      – Хорошо, будь по-вашему. Я расскажу это не ради себя, а ради Брауна. Есть немало людей, которые ждут не дождутся его падения.
      – Мне все равно, ради чего вы это сделаете, – произнесла Констанс.
      Джозеф медленно погладил ее по щеке.
      – Браун познакомился со мной несколько месяцев назад. Он слышал о моем увлечении науками, особенно теми, которые помогают в борьбе с болезнями. Я получил от него письмо, а прошлой весной произошла наша встреча. Я ему понравился как соотечественник, кельт.
      – Зачем он с вами познакомился?
      – Как вам известно, на королеву было совершено несколько покушений. Анархист с ружьем и тому подобное.
      – К счастью, ваш безумец был не столь точен, как наш мистер Бут.
      – Да, мы должны радоваться этому. Но Браун боится, что эти сумасшедшие откажутся от огнестрельного оружия и прибегнут к более незаметным, но и более надежным способам.
      – Что вы хотите сказать?
      – Вернусь немного назад. В последние годы в медицине были сделаны великие открытия. Ваша Гражданская война очень расширила наши познания в медицине. Несколько лет назад микробы и многие заболевания, которые они вызывают, были мало известны медикам. На поле боя хирурги ампутировали конечности, затачивая скальпель о свои сапоги, а потом удивлялись, что пациент умирает после вполне успешной операции. Они убивали своих пациентов не ножом, а микробами, которыми были заражены их руки и те инструменты, с помощью которых они спасали жизни людей.
      – Это затрагивает те сферы, в которых вы работаете, не так ли? Предупреждение болезней с помощью гигиены и очистки воды?
      – Совершенно верно! – Его пальцы обхватили ее ладонь, и это было приятно. – Браун узнал о моих исследованиях. Как известно, у слуг тайная сеть передачи сведений и слухов почище шпионской. Итак, Браун попросил меня снять необходимые пробы, и в первую очередь пробы воды, во всех королевских резиденциях. Видите ли, среди гостей, побывавших в замках, нередки были случаи заболевания и даже смерти. Три года назад, как вы помните, болел принц и едва не умер.
      – Я помню благодарственный молебен. Это было так торжественно.
      – В прошлом году, когда заболела королева, Браун призадумался: совпадение это или просто рок? Почему члены королевской семьи так часто болеют?
      – Как умер супруг королевы?
      – Это совсем другое дело. Но и это продолжало беспокоить Брауна. Почему принц Альберт так быстро умер от тифа?
      – Но ведь это случилось еще до новых открытий в медицине?
      – Верно. Однако кое-кого это навело на раздумья.
      Констанс в растерянности покачала головой, но Джозеф продолжил:
      – Мы знаем, что тиф очень заразен и передается от больного человека здоровому. Что, если кому-то вздумалось, заболев тифом, заразить других? Что вы думаете об этом? Для этого достаточно заразить всего лишь воду. В королевских резиденциях такая же ужасная система канализации, как и во всех домах Лондона. Вода застаивается и становится рассадником любых болезней. Браун попросил меня проверить все королевские замки и убедиться, что во всем этом нет злого умысла. То, что вы у меня видели, были взятые мною пробы.
      – Какие пробы?
      – Я уже говорил, прежде всего воды, красок – вы меня поймали с ними в Сандринхеме, – грунта, пищи, даже тканей. Всего, что только можно. Я работаю сейчас над тем, как проверить чистоту воздуха, но пока так и не нашел метода, как сделать это.
      – Джозеф, почему бы вам не сказать об этом во всеуслышание?
      – Потому, что мы не хотим оповещать об этом наших будущих Джонов уилксов бутов, Констанс. Об этом даже страшно подумать. Теоретически любой может получить доступ к водоснабжению целого города. Мы пока не можем сделать наши подозрения достоянием общественности. И помимо этого…
      Он внезапно умолк, словно усомнился в том, стоит ли говорить ей это.
      – Вы можете доверять мне, – тихо сказала Констанс.
      – Я знаю. Это я знаю. Просто думаю, разумно ли рассказывать вам все. Я уже подверг вашу жизнь опасности.
      – Следовательно, хуже уже не будет, не так ли? Пожалуйста, Джозеф. Это будет нечестно.
      – Мы… то есть Джон Браун и я, догадываемся, кто лично может стоять за этим.
      – Почему вы не заявите в полицию и не арестуете его?
      – Потому что это сам принц Уэльский.
      Констанс так и осталась с открытым ртом.
      – Принц Уэльский?! Это невозможно! Зачем ему отравлять свою семью? Господи, зачем ему убивать и себя самого?
      – Он делает это не намеренно. Позвольте мне все вам объяснить. Браун хочет найти виновного в преступлении. Я думаю, что настоящий виновник – это лакей принца, а не Берти. Между лакеем принца и Брауном уже много лет существует откровенная неприязнь, и именно лакей подталкивает принца к мысли, что во всем виноват Браун. Принц старательно делает вид, что ничего не знает. По крайней мере таково мое мнение.
      – Но он будущий король! Как он может поступать так?
      – Он будущий король, который думает только об одном – ему нужно, чтобы его уважала собственная мать. Она же пока не позволяет ему править, разве что только в светских салонах. Он подавлен и полон обиды, и поэтому всю свою горечь и гнев направляет на единственного человека, которого уважает его мать и которому безгранично доверяет, – на Джона Брауна. Принц убежден, что именно Браун стоит между королевой Викторией и им, наследным принцем. К сожалению, его лакей оказался отъявленным авантюристом.
      – Значит, королева не знает, что происходит у нее под носом?
      – Насколько мне известно, она ничего не знает, но полностью во всем доверяет Брауну. Он же ни за что не потревожит ее страшными слухами. Он считает, что это его задача, и он с ней справится.
      – И ваша тоже?
      – Да. И моя тоже.
      – Вам платят за эти услуги? Я имею в виду, что ваша репутация, даже ваша жизнь могут подвергнуться опасности.
      Смех Джозефа нарушил тишину комнаты.
      – Нет. Боюсь, что на этот раз я оказался очень плохим коммерсантом. Именно по этой причине Браун отдал предпочтение мне, а не какому-либо доведенному до нищеты ученому. Я не только с готовностью посещаю различные светские рауты, где попутно занимаюсь своим делом, но Браун сам подбрасывает мне нужные приглашения. Он знает, что я не попрошу за, это гонорар. А моим выездам в свет никто не удивляется. Никто, кроме меня самого.
      – Значит, это все известно только вам двоим? Вы не сообщили этого премьеру или еще кому-нибудь?
      – Вы угадали. Хотя сейчас в этот секрет посвящены уже три человека.
      – Спасибо, – прошептала Констанс. – Спасибо, что рассказали мне.
      – Не стоит благодарности. – Джозеф откинулся на подушки, словно почувствовал облегчение. – Знаете, мне даже стало легче, – признался он. – Мне не хотелось, чтобы вы плохо думали обо мне.
      – Я никогда бы не подумала о вас плохо.
      – Я… благодарю вас. – Он переместился на постели.
      Они долго молчали, но каждый из них остро ощущал присутствие другого, его близость и теплоту.
      Джозеф приподнялся и сел, прислонившись к изголовью кровати. Констанс подвинулась поближе и положила голову ему на грудь. Он обнял ее и нежно поцеловал в лоб. Его легкое дыхание щекотало ей висок.
      – Что мы будем теперь делать? – тихо, почти шепотом, спросила Констанс, уткнувшись в его плечо.
      Он ответил не сразу, лишь глубоко вздохнул.
      – Я должен закончить это дело. Не только ради Брауна, но и ради будущего короля Англии. Он жертва пагубных советов, и это не его вина. Но он когда-нибудь станет королем и должен понять, что подобным интригам не должно быть места.
      – А когда все будет сделано, что будет с нами?
      – Я ничего не могу обещать, Констанс. Я не знаю, что ждет меня впереди, чем все это кончится. Я делаю все, что могу, хотя действую почти вслепую. Одно лишь могу сказать… Мне сейчас хорошо. Как никогда прежде…
      – Это правда?
      – Спокойной ночи, Констанс.
      Она поняла, что больше ничего от него не услышит. Он доверился ей, сказал больше того, что она могла себе представить, и дал ей то, о чем она лишь могла мечтать.
      – Спокойной ночи, – прошептала она и добавила еще тише: – Я люблю вас.
      Ответа не последовало. Констанс только улыбнулась, довольная хотя бы тем, что наконец могла признаться ему в этом.
 
      – Проклятие, – пробормотала она, проснувшись.
      Его не было рядом. Она, открыв глаза, собралась было обнять не только Джозефа, но и весь мир, однако его уже не было рядом, он исчез. Остались лишь записка и цветок. И ничего больше.
      Сна как не бывало, иллюзии исчезли, как утренняя роса под солнцем.
      Роза была великолепной.
      Едва заметная улыбка мелькнула на губах Констанс, когда она взяла ее в руки, удивляясь, где в горной Шотландии в середине осени он мог достать такую роскошную красную розу. Она с наслаждением вдыхала тонкий изысканный аромат бархатных лепестков.
      – Проклятие, – снова повторила Констанс, но уже не так сердито.
      Только сейчас она развернула записку. Имени, кому она адресована, не было – просто сложенная вдвое бумажка, обращенная ни к кому.
      Констанс взяла ее в руки и прочла ее:
       «К. Я вернусь. Д.»
      А в конце приписка:
       «И я люблю вас».
      – Черт возьми!
      Констанс наконец улыбнулась, а потом подумала, когда же это будет? Как ей хотелось, чтобы это произошло как можно скорее!

      Слуги в этом крыле замка просыпались рано. Уже слышались торопливые шаги по черной лестнице и в холле, дробный стук каблуков горничных, шорох швабр по полу, кто-то растапливал камин в кухне, звучал смех и звон посуды. Готовили завтрак для господ и прислуги. Шум, который был едва слышен на верхних этажах, здесь, в помещениях без ковров, в полупустых, побеленных известкой комнатах, где спала и работала прислуга, показался Констанс оглушительным.
      Она накрыла голову подушкой, но это оказалось бесполезным.
      Неужели все, что было ночью, ей только приснилось? Неужели Джозеф был здесь?
      Да, он был здесь. Она еще чувствовала в воздухе его запах, который уже терялся в запахе свежего хлеба, вынутого из печи, и горного тумана, проникшего в щели окна.
      О том, что он был здесь, говорила записка, до которой могла дотянуться ее рука, и чудесная красная роза. Мысли о нем заставили ее с наслаждением потянуться в постели. Улыбаясь, Констанс наконец соскользнула с кровати.
      Одевалась она очень быстро, затем провела несколько раз щеткой по волосам, наспех сколола их и спустилась в кухню.
      Ее встретили почтительным бормотанием, кто-то улыбнулся, кто-то кивнул. На большом столе лежали буханки свежего хлеба, а рядом – банки с джемом, масло, кофе, чай.
      – Мистер Браун уже спускался сюда? – спросила Констанс у молодого человека со светлыми волосами.
      Он на мгновение перестал жевать.
      – Он приходил и снова ушел наверх. Королеве нездоровится. Так что, пожалуй, мы не увидим его до вечера.
      День вдруг показался не столь прекрасным и радостным. Королева занемогла. Конечно, может, ничего серьезного.
      Или все же принц и его слуга приложили к этому руку?
      Ее охватило странное пугающее чувство, что она здесь совсем лишняя, и, как бы дружелюбно к ней ни относились слуги и какой бы мирной и приятной ни была их болтовня за столом, теперь Констанс слишком хорошо понимала, как в одно мгновение может быть нарушен привычный мир и покой. У каждого из них были свои обязанности, ежедневные дела, казавшиеся им очень важными.
      У Констанс пропал аппетит, и она покинула кухню, так и не съев ничего. Но, кажется, этого никто не заметил. Вернувшись в комнату, она поправила полотенце, висевшее над умывальником, разгладила покрывало на кровати и сложила свои вещи в сумку.
      Затем она без особой цели снова спустилась в кухню. Беспокойство ее росло.
      – Почему бы вам, мисс, не погулять в парке? – спросила ее кухарка.
      Это была женщина с приятным лицом, с которой Констанс уже разговаривала. Теперь она что-то помешивала большой деревянной ложкой, которая казалась продолжением ее руки. Она мешалкой указала на окно, вытирая фартуком стекающие с нее капли жидкого теста.
      – Прогуляйтесь, мисс, – она доброжелательно улыбнулась. – Хорошая прогулка вам не помешает.
      Констанс поспешно согласилась, понимая, что она просто мешает ей, и стремительно вышла из дома, даже позабыв зайти к себе за шляпкой.
      Утренний холодок бодрил, но Констанс не было зябко. Она обогнула дом, любуясь изумрудными лужайками и почти дикой красотой пейзажа вдали. Одно это могло взбодрить и успокоить душу. В этой красоте было больше величия, чем в том, что под силу сотворить человеку, и это вселяло надежду.
      Подол ее юбки намок от росы, но она не замечала этого. Кругом было изобилие цветов, огромные кусты вереска благоухали, и чем дальше она отдалялась от замка, тем прекраснее казались ей эти места.
      – Доброе утро, – вздрогнув, услышала она мужской голос. – Простите, я не хотел испугать вас.
      С каменной скамьи поднялся худощавый мужчина в длинном черном сюртуке и оранжевом жилете. На шее у него на цепочке болтались очки. Он двигался с усилием, и Констанс заметила прислоненную к скамье трость с серебряным набалдашником.
      – Пожалуйста, не беспокойтесь, – быстро сказала она, и ей показалось, что он с облегчением смущенно снова сел на скамью.
      Что-то в нем показалось Констанс знакомым. Его волосы казались неестественно черными из-за болезненной бледности лица, кожа которого была очень сухой, с сетью тонких морщин. Нижняя губа несколько выдавалась вперед, даже когда он улыбался.
      Это было запоминающееся лицо.
      Мужчина медленно поднял очки к глазам и посмотрел на нее сквозь толстые линзы.
      – Прошу извинить меня за невольную бестактность, мадам, но я плохо вижу. Иногда я не узнаю даже близких знакомых. Я просто хотел удостовериться, что передо мной не моя любимая племянница, а, не дай Бог, жена.
      Когда Констанс рассмеялась, любопытство на его лице сменилось удовольствием.
      – Не откажете в чести, мадам, составить мне компанию? – Он поклонился ей так, как кланяются на приемах во дворце, хотя остался сидеть на скамье.
      – Благодарю вас, сэр, но я не смею нарушить ваше уединение.
      – Что вы, мадам! – Благодаря блеску темно-карих глаз он выглядел лет на десять моложе. Они были полны юмора. – Буду только рад и благодарен. Я намеревался совершить нечто весьма предосудительное, но ваше появление вовремя образумило и пристыдило меня.
      Констанс улыбнулась:
      – Думаю, сэр, вам не стоит посвящать меня в детали.
      – Но я не удержусь.
      Он жестом указал на скамью, где было достаточно свободного места.
      Констанс села.
      – Я намеревался отведать того, что погубило больше романтических связей, чем что-либо другое.
      – Я уверена, что вы не должны мне больше ничего говорить, – ответила Констанс с такой веселой непосредственностью, что мужчина широко улыбнулся и признался:
      – Табак.
      – Табак?
      – Да, табак, – подтвердил он. – У меня в кармане припрятана великолепная сигара. Курение – привычка предосудительная, вульгарная. Врачи, учитывая мои годы и физические недуги, утверждают, что для меня курение подобно самоубийству.
      – Какая же из двух причин сможет заставить вас избавиться от этого греха: угроза прослыть вульгарным или страх смерти?
      – Конечно, вульгарность. Самоубийство, если все обставить как надо, может быть красивым уходом из жизни.
      Констанс рассмеялась, а джентльмен, не скрывая любопытства, с одобрением разглядывал ее, почему-то не прибегая к помощи очков.
      – Мне кажется, я улавливаю легкий акцент. Я не ошибся, мадам? Ваш прелестный голос напоминает мне о магнолиях и, осмелюсь сказать, табаке. Вы из южных штатов Америки, не так ли? Из Виргинии, например?
      – Сэр, вы удивительно проницательны. – Констанс действительно поразила догадливость незнакомца.
      До сих пор она не встречала английских джентльменов, которые осмеливались бы высказать догадку, что она американка, сочтя это верхом невоспитанности, а уж расспросы о том, кто она и откуда, показались бы им просто оскорбительными по отношению к даме.
      – У меня натренированный слух на диалекты, но, поскольку мое зрение слабеет, я вполне могу ошибиться. Обычно тех, кого я не вижу, я узнаю по голосу. Но ваш акцент мне хорошо знаком. Я могу похвастаться тем, что среди моих друзей много ваших соотечественников. Вы знаете Эштона Джонсона?
      – Нет, сэр. Но мой отец знал его. Я с большим интересом прочла его работы о Конфедерации. Во время войны он был столь же уважаем, как и генерал Ли.
      – Он превосходный человек, наделенный тонким умом. – На какое-то время джентльмен предался воспоминаниям, но потом снова повернулся к Констанс: – Вы гостья королевы?
      – Я? Нет-нет, что вы! – Она смущенно стала разглаживать складки юбок. – Я приехала сюда, чтобы кое-кого найти.
      – А-а, теперь я понимаю. Я все прекрасно понимаю!
      – Простите, вы о чем?
      – Это миссия любви, не так ли?
      – Я… – Но в этом пожилом человеке было что-то доброе, внушающее доверие, поэтому Констанс не испугалась. – Пожалуй, вы угадали. Хотя все теперь так запуталось…
      – Не говорите этого. Вы оба живы и здоровы?
      – Я вас не совсем понимаю…
      – Я спросил, жив ли ваш избранник?
      – Да, – ответила Констанс. – Конечно, да.
      – Тогда все ваши проблемы можно решить.
      – У вас очень оптимистичный взгляд на жизнь, – промолвила несколько озадаченная Констанс. – Но проблемы могут быть сложными и запутанными, не так ли?
      – Чепуха. Вы позволите мне рассказать вам одну совсем короткую историю?
      – Я с удовольствием ее послушаю.
      Он довольно рассмеялся и поудобнее устроил, очевидно, больную ногу.
      – Подагра, – пояснил он.
      – Мне очень жаль. Может, я чем-то могу помочь?
      – Нет-нет, дорогая. Вы ничем не можете мне помочь. Как бы мне ни было больно, я нисколько не жалею о тех прекрасных временах, за которые расплачиваюсь теперь этой хворью. На чем мы остановились?
      – На подагре.
      – Нет, я хотел рассказать вам одну историю. Много лет назад жил да поживал один юноша. Он был немного щеголь, немного денди и чертовски обаятелен, однако благоразумием, увы, не отличался.
      – Это довольно распространенный тип молодых людей.
      – Согласен. Этому молодому повесе уже грозила долговая тюрьма. Он получил кое-какое имя, сочиняя романы, вы знаете, это вид популярного чтива, где царствуют любовь и коварство, но в конце зло всегда наказано, так что богобоязненный читатель не был в обиде. Мой герой вдруг повстречал и полюбил женщину, довольно глупое создание, что он прекрасно сознавал, и к тому же на десять лет старше его. Она недавно овдовела. Но он решил жениться на ней.
      – Ради денег?
      – Отчасти. Вначале это было главной причиной для вступления в брак с ней. Но тут ему вдруг удалось благополучно избежать долговой тюрьмы; он победил на выборах в палату общин. Борьба, надо сказать, была отчаянная. Как вам известно, член парламента не может быть арестован за долги. И все же мысль жениться на богатой вдове не покидала его прежде всего потому, что он заявил всем об этом, да и нерешительность и сомнения невесты задели его гордость.
      – Она знала, что он беден?
      – Нет. Скорее она знала, какой у него характер. Видите ли, он был весьма легкомысленным молодым человеком, вечно заводившим любовные интрижки с женщинами легкого поведения. Вдове не хотелось оказаться в списке его очередных побед. К тому же ей хотелось выйти замуж за титулованную особу. Этот молодой человек в силу своего статуса члена парламента имел право поставить перед своим именем титул «достопочтенный».
      Констанс улыбнулась, а джентльмен похлопал ее по руке своей крупной суховатой ладонью.
      – На его пути к цели была масса препятствий, но он очертя голову ринулся в бой. Он посылал вдове одно письмо за другим, где неизменно обращался к ней не иначе как: «Моя дорогая жена». Наконец она уступила, и они поженились.
      – Это был удачный брак?
      – Представьте себе, да. Много лет спустя кто-то спросил эту женщину: правда ли, что ее муж женился на ней ради денег? Она ответила: «Да, правда. Но во второй раз он женился бы на мне по любви». И она была права, он сделал бы это.
      Констанс долго молчала, размышляя над словами старого джентльмена.
      – Какая замечательная история, – наконец сказала она. – Это правда?
      – До единого слова. А самое интересное в ней это то, что юноша в конце концов получил титул, а вдова получила все, что хотела, как, впрочем, и ее муж.
      – Это прекрасно. Я просто завидую им. Они нашли свое счастье.
      – Да, они получили почти все, что хотели.
      В голосе его прозвучала странная напряженная нотка. Констанс посмотрела на своего собеседника. Его взор был устремлен на далекие горы, хотя Констанс подозревала, что он видит не далее той скамьи, на которой они сидели.
      – Скоро будет два года, как я потерял ее, мою Мэри Энн.
      – Вы были тем молодым человеком. – Констанс ничуть не удивилась этому, просто все встало на свои места. – Я сочувствую вам, сэр.
      – Спасибо. Да, это был я. – Он глубоко вздохнул и повернулся к ней. – Разве можно сравнить ваши заботы с нашими? Мы же в конце концов победили. Может ли ваша история быть более сложной и запутанной, чем та, о которой я вам рассказал?
      – В свете того, что вы рассказали, возможно, все не так уж плохо. Просто я почему-то тревожусь.
      – Возможно, это не такая уж сложная проблема, мадам. Но если вы сомневаетесь в его чувствах, тогда другое дело. Или не уверены в вашем союзе, тогда это тоже важно. Но кажется, в этом отношении вы уверены. Тогда нет оснований беспокоиться.
      – Странно, но еще недавно я была помолвлена с совсем другим человеком. Сыном герцога.
      – Вокруг шатается много герцогских сынков, моя дорогая. И даже принцев. Посмотрите хотя бы на принца Болтуна.
      – Болтуна?
      – Простите, это грубо с моей стороны. Я имел в виду принца Уэльского. – Внезапно старый джентльмен скрестил руки на груди и строго посмотрел на Констанс, прищурив глаза. – Упаси Бог, не он ли предмет ваших мечтаний? Я потеряю всякую веру в человечество, если вы скажете мне, что приехали в Шотландию ради принца!
      – Нет! Конечно, нет!
      Констанс рассмеялась. Сама мысль об этом показалась ей смешной. К ней охотно присоединился и собеседник. Только сейчас она увидела, что у него вставная челюсть, однако не лучшей работы.
      – Нет. Просто того, к кому я приехала, здесь нет, и мне одиноко.
      – Где же он, ваш любимый?
      – Не знаю.
      – Он сбежал, не так ли?
      – Я бы так не сказала. Он на время уехал.
      – Если вы не сочтете меня слишком дерзким, я готов предложить свою помощь.
      – Неужели это возможно, сэр?
      – Да. У меня есть кое-какие связи, моя дорогая. Любовь – это единственная цель, за которую стоит бороться.
      – Вы слишком добры… – промолвила Констанс, но тут появился лакей, да так внезапно, словно прятался поблизости.
      – Прошу прощения, милорд, но королева ждет вас.
      – Да-да, хорошо. Я сейчас приду. – Старый джентльмен осторожно поднялся со скамьи. Констанс помогла ему. – Спасибо, дорогая. Надеюсь, что вы, молодой человек, поможете мне добраться до дома.
      – Да, милорд.
      Лакей чуть замешкался, подавая ему трость, а затем взял старого джентльмена под руку.
      – Мне было приятно побеседовать с вами. Я устал от политики, и мне нравится говорить о любви и молодости, о тех двух вещах, которыми я был щедро одарен и которых мне так не хватает, – сказал он, взглянув на Констанс. – И прошу извинить меня за то, что я не представился. Лорд Биконсфилд. Я уезжаю сегодня в полдень, но если я вам понадоблюсь, я буду в Лондоне на Даунинг-стрит.
      – Биконсфилд, – повторила Констанс.
      Лорд Биконсфилд. Конечно. Вот почему он показался ей знакомым. Она видела его портрет в газете, но самого раньше никогда не видела. Биконсфилд.
      – А ваше имя, дорогая?
      – Простите, – пролепетала она. – Ллойд. Констанс Ллойд.
      – Мисс Ллойд, благодарю вас за то, что составили мне компанию. Желаю вам благополучия, вам и вашему другу. До свидания, дорогая.
      Старый джентльмен и слуга ушли. Она растерянно опустилась на скамью. Биконсфилд. Ей трудно было в это поверить. Невероятно. Констанс Ллойд, бывшая гувернантка, провела почти час в обществе лорда Биконсфилда, более известного под настоящим именем и фамилией: Бенджамин Дизраэли… премьер-министр Англии.
      Когда она вернулась в замок, на половине прислуги творилось что-то невообразимое. Обычно отлаженная, знавшая, возможно, лишь случайные простои, машина, какой она видела ее еще утром, сейчас представляла собой картину полной сумятицы и беспорядка. Как только Констанс вошла в кухню, кто-то с грохотом уронил на каменный пол большую фаянсовую миску, которая разбилась вдребезги, но никто, казалось, этого не заметил.
      Первой увидела Констанс одна из кухарок и закричала:
      – Она вернулась! Скажите мистеру Брауну, что она вернулась!
      – Что случилось? – встревоженно спросила Констанс.
      – Все пошло здесь наперекосяк, вот что случилось. Все время кто-то то входит, то выходит, принц вне себя. Все развалилось, – вздохнула кухарка.
      В кухню заглянул один из садовников в сапогах, испачканных землей. Увидев Констанс, он бросился назад, крикнув через плечо:
      – Я сбегаю за мистером Брауном!
      – Кто-то заболел? – недоумевала Констанс, повернувшись к трем горничным, которые тут же разбежались в разные стороны.
      – Никто не заболел, – ответила кухарка и покачала головой.
      В этом покачивании было что-то зловещее.
      – Скажет ли мне кто-нибудь, что произошло?
      – Мистер Браун скажет вам… он скажет…
      – Женщина, где вы были? – Это был, бесспорно, бас Джона Брауна, от которого задрожали стекла.
      – Я вышла прогуляться. Господи, что случилось?
      Он, схватил ее за руку, отвел в сторону.
      – Вы мне причиняете боль, мистер Браун, – возразила Констанс.
      – Я не хотел причинить вам боль, мисс Ллойд, – проговорил Браун сквозь стиснутые зубы. – Я должен сказать вам правду. Смит арестован.
      – Арестован? За что? – Ей показалось, что мир опрокинулся.
      – Он арестован по обвинению в государственной измене.
      – В измене? – с трудом вымолвила Констанс.
      Это было трудно понять.
      – Да, в измене. Но прежде… Он попросил меня передать вам то, что вы должны знать.
      – Измена, – тупо повторила Констанс, не в состоянии понять ужасную реальность, которая стояла за этим словом.
      – Ради Бога, женщина, выслушайте то, что я вам сейчас скажу. У меня мало времени. – Браун с такой силой ударил рукой по двери, что Констанс вздрогнула от испуга. – Прежде чем его арестовали, он попросил меня передать вам, что он очень сожалеет обо всем и берет свои слова обратно, и те, что в записке, тоже. Это была ошибка, сказал он, вы все поймете. Он сожалеет, если причинил вам зло.
      – Что? Я ничего не понимаю! Я не верю этому!
      – Черт побери, женщина, он не любит вас!
      – Нет, нет! Это неправда. – Констанс беспомощно терла глаза руками, пытаясь сосредоточиться. – Он сказал это, чтобы отвести от меня опасность. Он не хочет, чтобы я ждала его, но я буду его ждать.
      – Вы с ума сошли! Я передал вам то, о чем он просил перед арестом. Понимаете, перед тем как его арестовали! Вы слышите меня, женщина?
      – Слышу, но я уверена, что это ошибка.
      – У меня нет времени быть вашей нянькой, – грубо сказал Браун и покинул комнату.

      Глядя на удаляющуюся спину Джона Брауна, Констанс почувствовала, как ее охватывает сознание совершающейся чудовищной ошибки.
      – Подождите! – крикнула она, сама испугавшись силы своего голоса. Браун медленно повернулся, удивленно подняв одну бровь. – Вы можете остановить это. – Констанс сделала несколько шагов к нему. – Кому, как не вам, мистер Браун, знать, что Джозеф не замешан ни в каких заговорах. Почему вы ничего не сделали, чтобы предотвратить это? Почему вы вообще ничего не сделали?
      Браун оглянулся, чтобы удостовериться, что никто их не слышит. Все в кухне были заняты приготовлением еды, потому что принц и премьер-министр собирались срочно покинуть замок.
      – Самое худшее было бы сейчас, если бы я заступился за Смита. Тогда бы все погибло. Разве вы не понимаете?
      – Но вы работали вместе, обеспечивая безопасность королевы и ее семьи! Ведь этому есть много доказательств.
      Он опять грубо схватил ее за руку и затащил на этот раз в кладовую. Голос его не предвещал ничего хорошего.
      – Вы ничего не понимаете. Они хотят использовать арест Смита, чтобы добраться до меня.
      – Кто?
      Над ее ухом раздался приглушенный невеселый смех.
      – Неужели вы ничего не знаете? Большинство здешних обитателей с радостью пришли бы поглядеть на то, как меня вздернут на виселице, просто мое изгнание их бы не удовлетворило. Вы читали листовки?
      – Я слышала о них, – Констанс поморщилась, он все еще не отпускал ее руку, однако более не сжимал ее так сильно.
      – Позвольте обновить вашу память. Помните клевету о том, что мы с королевой состоим в браке? И как ее величали тогда «императрица Браун»? Им было безразлично, что вдова каждую ночь раскладывает, на постели одежду покойного мужа и оплакивает его, что она повесила над изголовьем его посмертную маску. Люди осуждают мой свободный доступ к королеве.
      – Я знаю, Джозеф говорил мне об этом. Но все равно вы что-то можете сделать.
      – Женщина, у вас плохо с головой? Речь идет о королеве Англии. Все, кто хочет приблизиться к ней, должны прежде иметь дело со мной, а вы знаете, о ком я говорю. Разве это не причина для того, чтобы ненавидеть меня?
      – Но вы нужны королеве! – Их лица были совсем близко. – Она нуждается в человеке, которому может доверять. После смерти мужа она обратилась к вам.
      Браун покачал головой.
      – Да, я тоже понимаю это, как и королева. У меня нет никаких стремлений стать королем, черт побери! Но в семье королевы есть те, кто видит во мне такую угрозу. Да и помимо семьи есть достаточно людей, для которых я опасный иностранец.
      – И я тоже, – тихо промолвила Констанс.
      – Да. И вы тоже. И Смит. Но вам повезло, вы женщина, к тому же красивая, хотя и американка. А мы со Смитом ненавистные кельты. У него одного больше шансов спастись, чем со мной и моей помощью. Это я точно знаю.
      Наконец он отпустил ее руку.
      – Как его арестовали? – устало спросила Констанс. – И почему?
      – Потому что он оказался в покоях королевы. Те, кто это сделал, ожидали поймать меня на том, как я заражаю воду. А поймали Смита.
      У Констанс внезапно затеплилась надежда.
      – А королева? Она может защитить Смита?
      – Нет. Она не знает, чем он занимается. Я не раскрыл ей наш план проверки воды, не хотел, чтобы она беспокоилась. Она об этом ничего не знает и не узнает от меня. По крайней мере пока больна.
      – Что же нам делать, мистер Браун?
      – Не знаю. Лучшее, что мы можем пока сделать, – это держаться от него подальше. Я бы сам заменил Джозефа, если бы был уверен, что это поможет ему, а не ускорит его гибель.
      – Тогда надо всем сказать правду, – волновалась Констанс. – Все должны знать, что на самом деле происходит.
      – Да. Только подумайте, что после этого случится. Рассказать правду означало бы ускорить конец. Выступить против принца будет не только актом самоубийства, но и настоящей государственной изменой.
      Констанс сжала руки на груди, словно готовилась к удару.
      – Что же нам делать?
      – Вам – уехать как можно скорее, сделав вид, что ничего не произошло, ничего.
      – Но мы можем что-то сделать, уверена. Я отказываюсь мириться с этим.
      – Мы сейчас ничего не можем сделать для Смита. Он сам должен выбраться из этой переделки. Наша помощь только помешает ему.
      – Я не могу смириться с этим, – повторила Констанс. – Я люблю Джозефа.
      – Вы должны забыть о нем. – Голос Брауна смягчился, чего она меньше всего ожидала. – Он не любит вас, дорогая. Я знаю, вам тяжело это слышать, но это правда. Возвращайтесь к себе в Америку. Он не любит вас.
      – Нет. Вы ошибаетесь. Вы не знаете его так, как знаю я.
      – Я знаю его лучше, чем вы, потому что мы одного поля ягода, я и Смит. Мы одиночки. Мы предпочитаем одиночество обществу. Мы бродим по миру, не имея ни семьи, ни друзей. Чем скорее вы забудете о нем, тем лучше будет для вас, да и для Смита тоже. Ваше будущее не здесь. Ради себя и ради него забудьте все это.
      – Не могу.
      – Вы должны. У нас у всех есть своя боль. У одних ее больше, у других меньше. Лучше всего для вас и для Смита будет, если вы уедете. Оставшись, вы только будете привлекать к нему лишнее внимание. В глубине души вы знаете, что я прав.
      Ужасающее чувство прозрения отрезвило ее, как холодный душ. Браун был прав.
      – Господи! – От испуга она закрыла рот рукой и подняла глаза на Брауна: – Что я наделала?
      – Сейчас мы уже ничем не можем помочь. – Он ободряюще потрепал ее по руке, но она словно не заметила этого. – Я дам вам сопровождающего, он отвезет вас на станцию. Дневной поезд на юг отходит после полудня.
      – Что я наделала? – повторила Констанс.
      Браун смотрел, как она поднималась в свою комнату. Ее бирюзовые глаза были полны слез, она с трудом сдерживала рыдания.
      – Вопрос, милая барышня, скорее в том, что только что сделал я, – проворчал про себя Браун.
 
      На железнодорожной станции Боллсбридж ее встретил Филип. Это, возможно, потрясло бы ее, если бы она к этому времени не обессилела от рыданий. Теперь же она испытывала лишь опустошение. Слова Брауна все еще звучали в ее ушах как глухие отзвуки барабанов, подтверждающих случившееся несчастье.
      Великий государственный деятель Дизраэли ошибся, когда уверял ее, что все в ее жизни образуется, потому что она и ее любимый живы.
      В течение каких-то нескольких секунд ей вдруг стало ясно, что в ее будущей жизни уже не будет Джозефа.
      В какой-то степени Дизраэли был счастливцем. Хотя он теперь оплакивал потерю жены, у него были десятки счастливых лет, о которых он мог вспоминать. Он горевал по ушедшей открыто, и каждый понимал его.
      У Констанс были лишь крохи драгоценных мгновений – прикосновение, пожатие руки, поцелуй. Каким бы сильным ни было ее горе, она должна молча носить его в себе. Никто не мог предсказать, что было бы, будь жизнь к ней добрее.
      – Констанс, – тихо произнес Филип.
      Он, как всегда, был элегантен в своем синем сюртуке с черными лацканами. Но как изменилось выражение его лица! Он казался… счастливым. Он был спокоен, исчезло обычное нервное напряжение.
      – Как вы узнали, что я приеду?
      – Я получил телеграмму от Джона Брауна из Балморала. Боюсь, вам пришлось нелегко.
      – Филип… – Констанс не знала, с чего начать. – Вы прочли мое письмо?
      – Да, прочел. Должен сказать, что вы произвели порядочный переполох в благородном Гастингс-Хаусе.
      – Простите меня, прошу вас, я не хотела…
      – Нет. Вы меня не поняли. – Филип провел рукой по волосам и снова посмотрел на Констанс. – Сначала, прочитав ваше письмо, я был просто в бешенстве. Я топал ногами, пинал столы и стулья, ругался, что-то вопил и грозил свести с вами счеты, ну и все такое прочее.
      – Филип. – Констанс осуждающе покачала головой.
      – А потом я вышел из дома и решил совершить долгую прогулку. Внезапно меня нагнало старое ландо. В нем сидела Виола. Она тут же взяла на себя роль доброй соседки и все такое прочее. Знаете, Констанс, она совсем не такая, какой вам кажется.
      – Неужели?
      – Она умеет сострадать, у нее доброе сердце. Она позволила мне выговориться. Я рассказал ей то, что никогда никому не говорил. Я говорил ей то, чего сам не знал, пока не произнес это вслух, сидя в ландо. В итоге в конце прогулки я понял, что влюблен в Виолу и, должно быть, всегда был влюблен. Вы были правы, Констанс. Не знаю, как благодарить вас и в силах ли я отплатить вам за все, хотя бы через миллион лет. Вы были правы.
      – Я так рада за вас, Филип. Искренне рада.
      – Кажется, все довольны и рады, кроме Диши. Он ворчит, но не так, как прежде, и гораздо меньше, чем в конце его последней помолвки с Виолой.
      – Как хорошо! – с трудом улыбнулась Констанс.
      – Да, хорошо. А как у вас, Констанс? Как я могу помочь вам? Я сделаю все, что могу.
      – Не знаю. Думаю, я подыщу себе место.
      – Гувернантки?
      – Это все, что я умею. Возможно, мне следует вернуться домой.
      – На остров Уайт?
      – Нет. Мне лучше вернуться домой, в Америку. Я всегда буду вам благодарна за предложение стать вашей женой. Вы и ваша семья были добры ко мне и столько потратили денег на меня. Обещаю вам, что постараюсь вернуть все расходы на мою одежду.
      – Констанс, прошу вас, возвращайтесь в Гастингс-Хаус и живите здесь сколько хотите. Вы не должны решать ваше будущее сейчас, именно в этот момент. Отдохните, тогда всё будет видно в ином свете.
      – Это верно, Филип. Я все вижу в ином свете. Я должна уехать. Этот поезд идет в Лондон? – Она указала на состав, стоящий на рельсах.
      – Думаю, да! Почему вы спрашиваете?
      – Мне нужно решить одну проблему в Лондоне, а затем я отправлюсь в Каус и отдохну немного. Надеюсь, миссис Уайтстоун будет настолько добра, что позволит мне побыть у нее несколько дней. После этого я уеду домой.
      – Вы не можете вот так взять и уехать. Здесь многим небезразлична ваша судьба. Подумайте, Констанс. Что вы будете делать за океаном? Там у вас нет семьи, друзей. Не спешите, Констанс.
      – Там есть много возможностей, как я слышала. Возможно, я уеду на Север, в Нью-Йорк или Бостон. Страна растет, перестраивается. Худшее, что меня ждет, – это участь гувернантки: теперь у людей снова есть возможность нанимать воспитательниц для своих детей. Я так давно покинула родину, возможно, наконец пришло время вернуться домой.
      – Констанс, – начал снова Филип, но тут же умолк и отвел ее в сторону. – Зачем вам нужно снова начинать борьбу?
      – Это совсем не так, – улыбнулась Констанс. – Просто мне надо вернуться домой.
      Филип вернул ей ее сумку.
      – Возможно, вы еще передумаете. Если это случится, приезжайте сюда.
      – Спасибо, Филип.
      – Вы не должны путешествовать одна. Позвольте мне поехать с вами.
      – Нет, благодарю вас. Не беспокойтесь. Я закаленная старая дева, Филип. Никто не обратит на меня внимания.
      – Где же вы остановитесь, я имею в виду в Лондоне? Вы сказали, что собираетесь сначала поехать туда.
      – Я… право, еще не думала, где остановлюсь.
      – В Найтсбридже у меня есть дом, рядом с Гайд-парком. У вас найдется листок бумаги?
      Констанс вынула из ридикюля бумагу и карандаш, и Филип написал ей адрес.
      – Я пошлю телеграмму экономке, она будет вас ждать.
      – Спасибо. Вы очень добры, Филип.
      – Не надо меня благодарить. Это вы простите меня. У вас есть деньги?
      – У меня есть немного. Достаточно, чтобы доехать до Лондона, а затем до Уайта.
      – Вот, возьмите. – Филип полез в карман. – У меня есть несколько купюр. Возьмите.
      – Нет, пожалуйста, не надо. Учитывая все, мне трудно будет думать, что я что-то вам должна…
      – Должны? Вы мне ничего не должны. Я ваш должник и всем вам обязан. Вот, берите. Я настаиваю.
      Констанс неохотно позволила Филипу положить деньги в ее ридикюль.
      – Спасибо.
      – Не стоит благодарить меня. Позвольте мне проводить вас к поезду.
      Он молча следовал за ней, а затем помог войти в вагон. Филип передал ей сумку и закрыл дверь купе. Когда поезд тронулся, Констанс вдруг испугалась, что совершила ошибку. Но вскоре улыбнулась. Нет, она все сделала так, как надо, если не для себя, то, во всяком случае, для всех остальных.
      Констанс давно не была в Лондоне. Последний раз она приезжала сюда вместе с семейством Уайтстоун, чтобы купить наряды их старшей дочери для ее выхода в свет. За это время, ей показалось, город стал еще грязнее, на улицах стало больше навоза и мусора, а ее одежда, пока она шла по городу, покрылась, словно паутиной, тонким слоем копоти.
      В поезде, когда она уже была далеко от Боллсбриджа, Констанс пересчитала деньги, которые ей сунул в ридикюль Филип, и ахнула: целых двести фунтов! Больше, чем ее заработок гувернантки за четыре года. Вместе с деньгами, которые ей дала Виола, если вычесть те, что потрачены на железнодорожные билеты, у нее оставалось свыше двухсот тридцати фунтов.
      Это было больше, чем она когда-либо имела в своей жизни.
      Сойдя на остановке Кингс-кросс, она наняла экипаж до Найтсбриджа. Экономка радостно встретила ее и объяснила, что приготовила дом к возвращению Филипа. Он скоро приедет в Лондон, потому что начнутся заседания в парламенте.
      После беспокойной, почти бессонной ночи и отличного завтрака, к которому она почти не притронулась, Констанс снова наняла экипаж.
      В Лондоне было лишь одно место, куда она могла поехать: мастерская Джозефа, место, где он проводил свои эксперименты. Здесь были доказательства того, что он проверял пробы воды и грунта, а не готовил яды, чтобы отравить воду во всех королевских резиденциях. Филип сказал, что это где-то на Ватерлоо-роуд; она должна найти лабораторию как можно скорее.
      Путешествие пешком и в экипаже по незнакомым переполненным улицам Лондона затруднялось частыми заторами. Кареты застревали в непролазной грязи, и над головами перепутанных лошадей кричали и переругивались возницы. Уличные торговцы фруктами и прочим товаром, от игрушек до живых котят, своими тележками часто преграждали путь и останавливали движение. Их крики заглушали общий гул и звуки улицы.
      На углу играл цыганский оркестр, и толпа, окружив его, слушала плач скрипок, звон гитар и стук барабана, смотрела на танцующих цыганок и веера их широких ярких юбок. Мужчины изображали на лицах насмешливую скуку, а женщины, нагруженные шляпными коробками и свертками, оживленно разговаривали, кивая друг другу накрахмаленными чепцами или оживленно покачивали перьями на своих шляпах.
      На углах как вкопанные стояли продавцы газет, не уступая и пяди с трудом завоеванной территории, и выкрикивали заголовки последних новостей. Констанс попросила возницу купить ей три газеты, но ни в одной из них не упоминалось об аресте Джозефа.
      «Как странно», – подумала Констанс, вытирая типографскую краску с пальцев.
      Всего несколько дней назад пресса следила за каждым его шагом, а теперь, когда его арестовали, в газетах ни слова о нем. Возможно, новость еще не достигла столицы? Брауну с его невозмутимостью, видимо, удалось ввести в заблуждение журналистов.
      Экипаж по мосту Ватерлоо пересек Темзу и выехал на восточный берег реки. Вонь от воды была здесь невыносимой, и воздух казался густым и липким: в реке плавали мусор, пищевые отходы, обломки старой мебели, колеса от ручных тележек. Констанс увидела плывущий колченогий стул, а на берегу мальчишку в закатанных до колен штанах, который пытался палкой пригнать стул к берегу.
      Когда Констанс попросила свернуть на Ватерлоо-роуд, возница с удивлением и даже с некоторой долей страха посмотрел на нее. Ему явно не нравились квартал и направление, которое назвала пассажирка. Это была не самая фешенебельная часть Лондона. Прохожих с покупками здесь не было, как и тех, кто знал, куда и зачем идет.
      Все дома в переулке были уныло одинаковыми, без каких-либо особых примет или архитектурных особенностей, которые отличали бы их друг от друга. Констанс попросила возницу подождать и вышла из экипажа. Он собрался было помочь ей, но, оглянувшись вокруг, предпочел оставаться на козлах.
      Чувствуя себя у всех на виду, Констанс попробовала достучаться в некоторые из домов, но безуспешно. Наконец, почти потеряв надежду, она остановилась перед небольшим домом и постучалась в него. На стук отозвался молодой парень.
      – Простите, – промолвила Констанс, – я ищу лабораторию мистера Джозефа Смита. Вы, может быть, знаете, где она?
      – Была здесь, мисс, – ответил юноша с порога.
      – Здесь? – Неужели она нашла ее! – Могу я войти? Я друг мистера Смита, и…
      – Я сказал, мисс, была. Но ее больше здесь нет.
      – Я вас не понимаю.
      – Мистер Смит больше здесь не появляется… Он вывез отсюда все и уехал.
      – Могу я осмотреть помещение, где была лаборатория? – Возможно, она найдет какую-нибудь зацепку, что-нибудь, что поможет ему оправдаться.
      – Боюсь, мисс, что нет. Дом уже снят другим человеком. До свидания, мисс.
      Молодой человек захлопнул дверь. Констанс слышала, как в гулком коридоре задвинули засов.
      Ей надо подумать. Найти другие пути. Хотя ей больше не суждено его увидеть, она обязана ему помочь до своего отъезда из Англии. Это то малое, что она еще может для него сделать.

* * *

      – Я все сделал так, как было нужно, сэр? – спросил молодой человек.
      Джентльмен кивнул:
      – Все хорошо, парень.
      За услугу он получил золотую монету. Таких денег у него еще не было.
      – Спасибо, сэр! Спасибо.
      Он ушел, оставив джентльмена в лаборатории со склянками, пробами, записями опытов, оставленными прежним хозяином, Джозефом Смитом.
      Что бы там ни произошло, как бы ни развивались события, но маловероятно, что тот когда-нибудь вернется в свою лабораторию в Ист-Энде.
      Едва ли это случится.
      Джентльмен улыбнулся, прежде чем снять шляпу и пальто.
      Едва ли.

      У нее оставалось лишь одно место, куда она могла обратиться.
      В это утро Констанс одевалась особенно тщательно, прекрасно сознавая, сколь дерзок и даже безумен ее план. В утренних газетах снова ничего не было о Джозефе Смите, хотя теперь она поняла, что это уже не имеет значения, а говорит лишь о том, что лондонские репортеры не столь умны или у них нет тех связей, которыми они так любят похвастаться.
      Прежде чем покинуть дом в Найтсбридже, она послала письмо Гарриет Уайтстоун, в котором просила позволить ей приехать в Каус на несколько дней.
      Сделав это, она более не стала откладывать свою миссию.
      Констанс успокоила себя тем, что, чем бы все это ни кончилось, она вскоре навсегда покинет Англию и больше никогда не встретится с этими людьми. Что бы она ни сделала, ее будет отделять от них целый океан.
      Свой путь она проделала пешком, всего лишь по другому адресу в Уэст-Энде. В этом квартале Лондона, на другом берегу Темзы, все казалось совсем иным – воздух, улицы и люди. Здесь господствовали респектабельность, приличия, добротность во всем, а возможно, все здесь только казалось таким.
      Констанс потребовалась вся ее смелость и воля, чтобы осторожно приблизиться к мрачному дому на Даунинг-стрит. Далось ей это немалым трудом. На блестящей медной доске скромно, но внушительно значилась цифра 10, так что не было необходимости справляться, та ли это резиденция.
      Перед ней толпились хорошо одетые джентльмены, одни с лицами, полными уверенности и оптимизма, другие выглядели усталыми и разочарованными, утратившими надежду и привыкшими к неудачам и поражениям. Они стояли группками, локоть к локтю, словно подбадривали друг друга и готовы были дать отпор любому чужаку.
      Однако они молча пропустили Констанс, а кое-кто даже подмигнул и многозначительно подтолкнул соседа локтем. Констанс смело взяла в руки бронзовый дверной молоток и ударила им в дверь.
      Дверь открылась.
      – Слушаю вас, мэм? – промолвил швейцар в напудренном парике.
      Казалось, он еще не совсем проснулся и тем более не был готов к приему посетителей.
      Констанс выпрямилась.
      – Я хочу видеть лорда Биконсфилда.
      – Боюсь, в данный момент он не принимает.
      У швейцара было удивительное умение говорить, не двигая ни единым мускулом лица. Двигалась лишь его нижняя губа, да и то крайне неохотно.
      Он попытался закрыть дверь, однако Констанс успела просунуть ногу между дверью и порогом.
      – Простите. Я находилась в Балморале вместе с лордом Биконсфилдом и хочу справиться о его здоровье.
      Глаза швейцара чуть расширились.
      – Вы можете оставить свою карточку.
      – У меня нет карточки, по крайней мере при себе. Я забыла их во дворце.
      Констанс улыбнулась, надеясь этим внушить стражу лорда доверие.
      – Пожалуйста, передайте лорду Биконсфилду, что мне необходимо с ним поговорить об известной ему истории.
      – Истории?
      – Да. Мы много говорили о ней, будучи в Шотландии, он знает, что я имею в виду. – Оглянувшись, она заметила, как толпа мужчин, ожидающих приема, придвинулась поближе, прислушиваясь к ее словам, поэтому Констанс шепотом повторила: – Я предпочитаю не упоминать, о чем именно мы говорили с лордом. Так будет лучше для меня и для лорда Биконсфилда.
      Сонные глаза швейцара оживились.
      – Разумеется, мэм. Назовите ваше имя.
      Помнит ли лорд ее имя? Непозволительная дерзость предполагать, что премьер-министр Англии, отставив государственные дела, уделит время тому, чтобы обсуждать чьи-то личные вопросы. Это дерзкий и непростительный поступок с ее стороны.
      Но такими, в сущности, можно считать все ее поступки за последние две недели.
      Скоро она покинет эту страну, успокаивала себя Констанс.
      – Я мисс Констанс Ллойд, – наконец назвалась она швейцару.
      Дверь захлопнулась. Констанс больше этому не препятствовала. Теперь ей оставалось лишь набраться терпения и надеяться, как и всем, кто собрался перед этим домом на Даунинг-стрит. У каждого из них свое неотложное дело. Возможно, для кого-то это вопрос жизни или смерти.
      Впрочем, для нее это именно так.
      Вскоре все просители привыкли к ее присутствию и более не сторонились, а продолжали свои разговоры. Она слышала обрывки фраз о налогообложениях на юге Англии. Кто-то горько жаловался на высокий налог на французские вина.
      Наконец дверь открылась. Все умолкли в ожидании того, чье имя сейчас назовут.
      – Мисс Ллойд?
      Констанс выступила вперед, чувствуя на себе любопытные и возмущенные взгляды. Из всех ей одной так быстро оказали честь войти в дом на Даунинг-стрит.
      – Пожалуйста, садитесь, – предложил ей швейцар с должной вежливостью.
      Констанс села на красный бархатный диван в холле и приготовилась ждать. Выйдя из комнаты наверху, по лестнице спускались, поправляя галстуки и смахивая пылинки с котелков, джентльмены, коротко переговариваясь между собой приглушенными голосами. О том, что произошло в кабинете, они будут говорить позднее в клубах или на публичных собраниях.
      Констанс нервно теребила перчатки и для чего-то стала считать ступени лестницы – их было тридцать четыре, – а затем и полоски на обоях. Она досчитала уже до ста двадцати, как тут ее наконец позвали.
      – Мисс Ллойд, сюда, пожалуйста, – поклонившись, сказал швейцар.
      Она поднялась вслед за ним по лестнице и, свернув налево, увидела слегка приоткрытую дверь. Швейцар доложил о ней, не входя в кабинет премьер-министра.
      – Мисс Ллойд, милорд.
      – Мисс Ллойд? Прошу, входите, – услышала она характерный суховатый голос, который уже слышала в Балморале. – Простите, что не встречаю вас лично. Подагра.
      Констанс вошла, и лорд, приветствуя ее, слегка приподнялся в кресле. Стол его был завален бумагами, в кабинете царил рабочий беспорядок.
      – Рад видеть вас в добром здравии, мисс Ллойд, – промолвил лорд, снова опускаясь в кресло.
      – Благодарю вас, сэр, вы тоже выглядите неплохо, – ответила Констанс, лукавя.
      Его кожа приобрела зеленоватый оттенок, он выглядел больным, под глазами были темные крути. Как Констанс заметила еще в Балморале, излишне черные волосы сильнее подчеркивали болезненную бледность лица. Для человека его возраста этот контраст был особенно разительным, поэтому не оставалось сомнений, что лорд красил волосы и, более того, завивал. Упрямый локон залихватски падал на лоб.
      – А теперь избавьте меня на время от государственных дел, моя дорогая леди, и расскажите лучше о делах сердечных. – Он улыбнулся и отодвинул в сторону бумаги.
      – Милорд, – начала Констанс, – если вы помните, в нашу недавнюю встречу мы говорили об одном деле, и вы сказали, что, пока оба действующих лица живы, ничто не может быть безнадежным.
      – Да, помню. Я говорил такие слова и искренне верю в них. – Сказав это, он прикрыл рот рукой и отвернулся.
      Констанс догадалась: что-то случилось с его зубным протезом. Собрав всю свою выдержку и помня о воспитании, она деликатно переждала, когда он поставит свою челюсть на место, а затем продолжила:
      – Милорд, может статься, что одного из этих действующих лиц вскоре не будет в живых.
      – Боже мой, вы нездоровы?
      – Нет. Опасность грозит не мне.
      – Значит, ваш молодой человек в опасности? Я опечален этим. Чем он заболел?
      – Заболел? Видите ли, милорд, он стал жертвой клеветы. Его обвиняют в государственной измене.
      Выражение лица премьер-министра можно было бы назвать комичным, если бы не серьезность обсуждаемого вопроса. Констанс быстро рассказала ему обо всем, что произошло, назвала фамилию Джозефа и объяснила степень причастности ко всему этому Джона Брауна.
      Дизраэли внимательно слушал ее. Когда же она все высказала, он медленно сложил руки на столе.
      – Моя дорогая мисс Ллойд, я восторгаюсь вашей смелостью, которая привела вас сюда, заставила заступиться за Смита и рассказать мне об участии в этом Джона Брауна. Но, по правде сказать, я об этом ничего не слышал. Когда все это произошло, я сам был в Балморале, но никто мне ничего не сообщил.
      Констанс была потрясена. Видя удивление, написанное на лице лорда, после того как она рассказала ему все до мельчайших подробностей, она не допускала мысли, что он мог притворяться и не был искренним с ней.
      – Где же в таком случае Джозеф Смит? – спросила Констанс, удрученно качая головой. – Почему Браун сказал мне неправду?
      – Дорогая, вы, должно быть, плохо знаете шотландских горцев. Слухи, сплетни – это их любимее развлечение, независимо от того, правда это или ложь. Браун стал жертвой такой сплетни и рассказал ее вам, прежде чем проверил ее достоверность.
      – Но как же Джозеф? – Ужасная догадка пришла так неожиданно, что у нее остановилось дыхание.
      – Возможно, ваше чувство к нему сильнее его чувства к вам. – Лорд сказал это, сильно понизив голос, но Констанс казалось, что он кричит ей прямо в уши.
      – Я до сего времени не думала об этом.
      Она судорожно сжала руки. И это после той ночи в Балморале? Разве такое возможно?
      Она закрыла глаза, вспомнив свое поведение. Чем она лучше какой-нибудь уличной девки? Нет, хуже. Джозеф, очевидно, презирает ее.
      В голове тут же мелькнула еще одна догадка: он придумал эту историю об аресте специально для Брауна. Это просто его отчаянная попытка избавиться от нее, скрыться от нее навсегда, а поскольку он понимал, что ей трудно будет смириться с этим, то и постарался придумать что-то особенно убедительное.
      Очевидно, Джозеф презирает и жалеет ее.
      Она просто дура или даже хуже, чем дура. Констанс Ллойд, которая дома всегда хотела быть образцом вежливости и воспитанности, отправилась в Англию, чтобы доказать там, что у американцев столько же достоинства и умения вести себя, сколько и у англичан. И вот что получилось.
      Слава Богу, родители не дожили до позора своей дочери!
      – Мисс Ллойд, вам нездоровится?
      – Нет, что вы, все хорошо, спасибо. – Констанс поднялась. – Не смею больше беспокоить вас, милорд. Благодарю за доброту и великодушие.
      Спускаясь по лестнице, она не заметила пожилого джентльмена, который поднимался ей навстречу.
      Констанс покидала кабинет лорда, глядя перед собой невидящим взором, испытывая стыд и унижение. Она не видела ни швейцара, ни даже премьер-министра, вышедшего проводить ее до лестницы в холл.
      Не видела она также и пожилого джентльмена, мимо которого прошла. Он оглянулся ей вслед, остановившись на мгновение, но потом продолжил свой путь.
      – Итак, вы стали премьер-министром? – сказал старый джентльмен премьеру, широко улыбаясь. – Жаль. Я всегда гадал, каким образом нам удастся выжить.
      – Боллсбридж! Я рад вас снова видеть в городе! Как ваши подземелья?
      – Отлично. Я добавил еще бальный зал, он как раз под яблоневым садом.
      – Великолепно! Входите, входите. Как только я узнал, что вы хотите навестить меня, то тут же постарался освободить для вас время после полудня для позднего ленча с вами. Прошу, подождите немного. Этот новый протез не дает мне покоя.
      – Сочувствую и благодарю вас, сэр. Дело в том, что я пришел к вам по делу, которое как раз касается молодой леди, только что покинувшей ваш кабинет, и некоего молодого мужчины.
      – В таком случае прошу… – повторил лорд. – Чертовски приятно снова видеть вас в Лондоне.
 
       Каус, остров Уайт
       Ноябрь 1874 года
 
      – Ты уверена, Констанс, что хочешь снова пройти через все это? – еще раз переспросила Гарриет Уайтстоун, наливая себе чашку чаю. Они сидели в гостиной. – Мне кажется, это слишком тяжелое испытание.
      Констанс улыбнулась подруге.
      – Не думаю, Гарриет. – Ей все еще было непривычным называть по имени свою бывшую хозяйку. – Я просто возвращаюсь домой, вот и все.
      – Ты не возвращаешься домой. Ты едешь в Нью-Йорк, такое же незнакомое тебе место, как, например, Индия.
      – Если бы я получила место гувернантки в Индии, я поехала бы и туда. Право, Гарриет, все складывается как нельзя лучше.
      – Теперь я сомневаюсь, правильно ли я сделала, дав тебе такие блестящие рекомендации.
      Констанс рассмеялась:
      – Конечно, правильно. Я не знаю, как отблагодарить тебя за это. Полковник и его жена, судя по их письмам, мне уже кажутся замечательными людьми, даже если они янки.
      – Хорошо по крайней мере, что они богатые янки. – Гарриет встала и, подойдя к Констанс, коснулась ее плеча. – Почему ты даже не пытаешься связаться с мистером Смитом? Это так непохоже на тебя, Констанс. Ты всегда была смелой, когда хотела добиться чего-либо.
      – Боюсь, слишком смелой, – пробормотала про себя Констанс.
      – Что ты сказала?
      – Ничего, Гарриет. Нет, я не могу написать мистеру Смиту. Все кончено. Для меня это кончилось плохо, надеюсь, что для него это будет хорошим концом.
      – Вчера о нем упоминали в газетах.
      – Неужели? – Констанс старалась казаться спокойной. – Что же там пишут?
      – Немного. Кажется, ему предложили возглавить правительственный комитет по проблемам городских малоимущих.
      – Вот как! Замечательно. Это занятие будет ему по душе. Я уверена.
      Ей было мучительно вспоминать о Джозефе. Даже его имя, когда его произносили в ее присутствии, причиняло боль. Но главное в том, что ему ничто теперь не грозит. Премьер-министр был прав: слухи об измене оказались клеветой. Она попала в глупейшее положение, прося за человека, которому ничего не грозило. Просто он скрывался от назойливых приставаний какой-то назойливой гувернантки.
      В итоге последние месяцы были настоящей катастрофой в ее жизни.
      – О, здесь есть еще кое-что любопытное. Во сне умер лорд Мерримид. Ты знала этого джентльмена?
      – Да, знала.
      Констанс вспомнила Абигайль и подумала, что теперь она снова примется преследовать Джозефа. Что ж, это вполне возможно. Наконец они смогут найти свое счастье.
      – Констанс, что случилось? Тебе плохо?
      – Нет, все хорошо, Гарриет. У тебя остались еще булочки?
 
      В уютном с ореховыми панелями кабинете клуба два джентльмена потягивали бренди из хрустальных бокалов.
      – Итак, дело сделано, – сказал Джозеф, потирая висок.
      В последнее время он страдал от мучительной, не отпускавшей его головной боли, которую ничем нельзя было унять.
      – Да, дело сделано, мой друг, – согласился Филип и улыбнулся.
      Он поставил бокал на стол.
      – А что думает по этому поводу Кавендиш?
      – Как ты сам понимаешь, это его озадачило. Но с ним и Виолой такое уже бывало, ты знаешь. Он, пожалуй, даже привык к этому, но на сей раз он был уязвлен. Слава Богу, мама не дала в газету объявления об их очередной помолвке, и ему не придется краснеть от унижения.
      – Действительно, слава Богу, – согласился Джозеф. – А твоя мать перестала посылать в газеты сообщения о смерти отца? Я что-то давно не видел упоминаний о старом герцоге. Всегда – приятно видеть в печати имя того, с кем лично знаком.
      Филип весело рассмеялся:
      – Нет. Кажется, она на время забыла об этом, но я уверен, что после свадьбы она вернется к этому с удвоенной энергией. Маме всегда нужно чем-то занять время. Но возможно, теперь она займется поисками невесты для Диши, когда его постоянная невеста досталась другому.
      Джозеф улыбнулся.
      – Смит, ты не против, если я тебе кое-что скажу?
      – Конечно, не против. Говори.
      – У тебя плохой вид.
      – Я слишком много работал, – ответил Джозеф. – Когда наконец будет создан этот комитет, думаю, у меня будет больше свободного времени. Вот и все.
      – Черта с два. Ты думаешь о Констанс, не так ли?
      Джозеф отрицательно покачал головой и закрыл глаза. От движений голова разболелась еще сильнее, в висках стучало.
      – Тебе известно, что я знаю, где она. Она намерена выплатить нам все деньги, потраченные на ее наряды и путешествие в Гастингс-Хаус, как только устроится на работу, – тихо произнес Филип. – Почему бы тебе не написать ей?
      – Нет.
      – Ты думаешь, я сердит на тебя за всю эту путаницу? Я не сержусь. Ни капли не сержусь. Если бы не Констанс, я бы так и не узнал, что Виола Рэтботтом любит меня. Вот почему она устраивала мне гадости. Ну, ты знаешь какие.
      – Бутылка с чернилами над дверью? Спуск по лестнице на серебряных блюдах? Поединки с сифонами с содовой? Кстати, я видел вчера в парке Виолу и Абигайль Мерримид. Обе, кажется, поранили ноги, потому что прихрамывали. Надеюсь, ничего серьезного?
      – Поранили ноги? О! – Филип рассмеялся. – Они хромают, ты сказал?
      – Да, Филип. Они обе еле ковыляли, насколько я помню.
      – Это новая мода. Называется «хромота Александры», в честь принцессы Уэльской. Теперь все дамы прихрамывают. Это просто особый шик.
      – Ты сошел с ума! Мы что, должны все изображать хвори, которыми страдает королевское семейство? А что будет следующим – коклюшный кашель или в моду войдет перхоть?
      – Неплохая идея, Смит. Но вернемся к Констанс, почему…
      – Пожалуйста, прекрати, у меня раскалывается голова, Гастингс.
      – Я не был влюблен в нее. Думаю, я никогда не любил ее, хотя буду всегда ей благодарен за все, что она сделала. Странно, до встречи с Констанс я был уверен, что у меня есть ответы на все вопросы. Только Констанс задала мне вопрос, который я сам никогда бы себе не задал.
      – Хватит, Филип. Я ухожу.
      Джозеф встал, поднялся и Филип.
      – Знаешь, Джозеф, мне чертовски повезло, что у меня есть такой друг.
      Джозеф слабо улыбнулся:
      – И мне тоже.
      – Сделай мне одолжение.
      – Я уже одной ногой за дверью. – Джозеф опустил руку, протянутую для прощания. – Что на этот раз? Поймать бешеного льва? Попробовать на вкус новый вид мышьяка? Говори, зачем я тебе понадобился?
      – Я хочу, чтобы ты поехал за Констанс.
      – Я однажды сделал это, Филип, и не склонен повторять. До свидания.
      Повернувшись, он зашагал прочь, сунув руку в карман. Но Гастингс не собирался отступать. Если он что задумал, то не отступится, пока не добьется своего.
      – Она спасла тебе жизнь, ты это знаешь? – Голос Филипа разнесся эхом в пустом холле.
      Джозеф обернулся.
      – Я знаю. Она спасла меня от бандитов. Но это старая новость. Еще раз до свидания, сэр.
      – Нет, не это. Она пошла к Дизраэли после твоего ареста.
      Джозеф остановился и вернулся назад.
      – Что ты сказал?
      – Она поехала в Лондон просить лорда спасти тебе жизнь.
      – Я полагал, что это сделал твой отец. Я уже поблагодарил его, и не раз. Твой отец был у Дизраэли.
      – Мой отец один не смог бы добиться этого, мой дорогой друг. Он не знал всей этой истории. Лишь после того, как лорд выслушал отца и сопоставил его рассказ с просьбой Констанс, он смог разобраться в том, что все это результат вражды между принцем и Джоном Брауном. Ты же оказался мальчиком для битья. Теперь можешь идти, Смит. У тебя слишком много важных дел, чтобы слушать старые новости.
      Сказав это, Филип с размаху плюхнулся в кресло. Джозеф не раздумывая упал в свое. Друзья заказали еще бренди. Их беседа в клубе затянулась на много часов.

       Нью-Йорк-Сити
       Апрель 1875 года
 
      Дети семейства Маккензи были как всегда веселы и шаловливы. Их жизнерадостность была заразительной. Когда они наконец направились по Пятой авеню, то оказалось, что Лидия не застегнула перчатки, а Гюнтер так и не успел как следует завязать шнурки на ботинках.
      Обычно Констанс удавалось предупреждать подобные небрежности своих неисправимых питомцев. Но, сказать по правде, ей нравилась живость этих детей, их порой несносные манеры и даже милая шепелявость Гюнтера. В особняке на одной из Восточных тридцатых улиц жизнь всегда била ключом. Миссис Маккензи всегда спешила на одно из своих благотворительных заседаний, а полковник каждый день приводил в дом кого-либо из коллег с Уолл-стрит.
      Все, кто знакомился с Констанс, отмечали ее особый акцент, который им казался изысканным и благородным.
      – Она из Англии, – пояснила миссис Маккензи одной из подруг, спеша на заседание Фонда защиты детей от жестокости общества. – Она была невестой английского герцога.
      – Что ж, – глубокомысленно заметила та, – лучше быть гувернанткой в Америке, чем герцогиней в Англии. Я всегда так говорила.
      – Вы правы, – вежливо согласилась миссис Маккензи. – Вы абсолютно правы, миссис Эпплтон.
      Констанс не стремилась опровергать подобные заблуждения. В свое время она воспользовалась представлением англичан о ней как о дикарке из Америки и теперь смирилась с тем, что ее считали почти герцогиней. Иногда ей это помогало.
      Разумеется, подлинной правды о ней никто не знал.
      Но в это утро ее ждал настоящий удар. Виола, новая леди Филип Гастингс, прислала ей письмо с последними сплетнями.
      – Не беги так быстро, Лидия, – остановила Констанс девочку, которая, опередив гувернантку, спешила завернуть за угол.
      – Советую послушаться, Лидия, а то мисс Ллойд увезет тебя в Лондон и заточит в Тауэр. Ты умрешь там страшной смертью, как маленькие принцы. Разве не так? – Мальчик посмотрел на Констанс.
      – Я лично не виновата, Гюнтер, в этом злодеянии, – призналась она, сжав ладонью ручки мальчика. – Это совершила моя прапрабабушка, – с тяжелым вздохом раскаяния довершила она.
      Глаза мальчика расширились от восторга.
      Они пересекли Пятую авеню и направились к зеленому оазису парка, перейдя через булыжную мостовую, забитую всеми видами транспорта от экипажей до омнибусов, пролеток и красивых карет, то и дело высаживающих пассажиров прямо на мостовую. Дома по восточной части улицы были залиты весенним утренним солнцем, представая во всей своей красе кричащей роскоши и претензиях. Воздвигнутые на крохотных участках земли, они тем не менее своим видом привлекали внимание.
      – Лидия, осторожно! Берегись лошади, – предостерегающе крикнула Констанс, когда девятилетняя девочка своевольно шагнула на мостовую.
      – Она так и рвется в Тауэр, мисс Ллойд, – пробормотал шестилетний Гюнтер.
      – Да, по меньшей мере в Тауэр, – улыбнулась Констанс.
      Зоопарк, размещавшийся в городском парке, в этот солнечный день был полон любопытной детворы с радостными, оживленными лицами. Пахло жареной кукурузой, солеными орешками, липучей карамелью и засахаренными яблоками. К этим приятным ароматам примешивались запахи открытых загонов с зебрами и вольеров со львами, хотя один старый лев в это солнечное утро предпочел спать, похрапывая.
      Когда они достигли клеток с обезьянами и Гюнтер с Лидией надолго задержались здесь, посмеиваясь над проказами мартышек, Констанс села на скамью, с тем чтобы поразмыслить над письмом, которое пришло сегодня с утренней почтой. Вынув его из сумочки, она снова перечитала то место, которое ей показалось самым главным.
       «… А вот и самая удивительная из новостей, Констанс. Приехала моя дорогая Абигайль. Как ты знаешь, она недавно овдовела. Но с ее приездом в Гастингс-Хаусе нет ни печали, ни траура, потому что она снова собирается замуж, ты хорошо знаешь за кого! Могла бы ты в это поверить? Она собирается стать мне близкой подругой, но не только благодаря этому браку. Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь и разделила нашу радость…».
      Этого было вполне достаточно. Констанс была, разумеется, рада за Виолу, но узнать о браке Джозефа и Абигайль – это было выше ее сил. И все это в такой прекрасный солнечный день!
      Гюнтер повернулся к ней, умело изображая почесывающуюся мартышку: нижняя губа отвисла, левая рука через голову пытается ухватить правое ухо.
      – Будешь так кривляться, дорогой, обязательно приглянешься какой-нибудь мартышке на их конкурсе дебютанток, – предупредила его Констанс.
      Лидия, обернувшись, одобрительно улыбнулась, но не съязвила и снова повернулась к клетке с обезьянами.
      Нет, подумала Констанс, она совершенно счастлива. Она снова дома, в Америке, хотя и не такой, какую знала когда-то; а немного странной, незнакомой Америке, слишком стремительной и быстрой, так что порой Констанс боялась за свою жизнь, отправляясь за покупками в самый большой дамский универмаг или когда переходила Бродвей. Здесь речь была быстрой, мужчины вечно озабочены и куда-то спешат. Женщины тоже всегда чем-то заняты, независимо от их положения в обществе.
      Никто здесь не остановится, не присядет, хотя бы даже на минутку.
      Констанс тоже стала привыкать к этому ритму, не потому, что у нее было много дел и она спешила. Семья Маккензи была более чем великодушной и не ограничивала ее в свободное время. Она сама искала занятия, занимая себя всем, чем только возможно. Чем больше она будет занята, тем меньше будет думать о Джозефе.
      Днем ей это вполне удавалось, и она думала о нем лишь в минуты отдыха, в парке или когда гуляла с детьми. Иногда она задумывалась и тогда вспоминала, что он сказал, выражение его лица, его улыбку. Или же прикосновение.
      Как бы она ни устала, как бы ни тратила свои силы и время, помогая миссис Маккензи в ее благотворительных делах, вечером, упав на постель и закрыв от усталости глаза, она видела перед собой Джозефа, видела его так отчетливо и ясно, что ей казалось, будто он рядом и она может коснуться его, провести легонько пальцем по шраму на его щеке.
      Никогда уже ей не коснуться его или даже увидеть.
      Теперь он может жениться на Абигайль Мерримид.
      – Мисс Ллойд! Мисс Ллойд! Можно мне лакричный леденец? – крикнул Гюнтер.
      – Мне тоже, мисс Ллойд! Пожалуйста! Мне тоже! – звонко пропела Лидия.
      У Констанс подступил комок к горлу при взгляде на детей, на их радостные лица и ожидание в глазах.
      У нее никогда не будет своих детей. В ее жизни всегда будут чужие дети, она обречена видеть счастье чужих семей, пока наконец не настанет тот час, когда она попадет в семью с младенцем и полюбит его как своего. Но он никогда не будет принадлежать ей.
      – Что с вами, мисс Ллойд? – подбежала к ней Лидия с неподдельной тревогой на открытом детском личике. – Плохие вести в письме?
      – Нет. Совсем нет. – Констанс сложила письмо и спрятала его в сумочку. – Хотите леденцов? – Дети кивнули. – При одном условии. – Они снова кивнули в знак согласия. – Вы должны обещать мне, что будете хорошими и воспитанными детьми, пока вам не исполнится… восемнадцать лет.
      – Обещаем! Обещаем! – с готовностью закричали дети.
      Констанс рассмеялась и взяла их за руки.
      – В таком случае пойдем и поищем, где продаются лакричные леденцы.
      Они отправились на поиски леденцов, и детям казалось, что голубые глаза их гувернантки блестят потому, что она тоже любит лакричные леденцы.
      Откуда они могли знать, что в глазах Констанс блестели невыплаканные слезы.
 
      Она аккуратно написала на конверте адрес Гастингс-Хауса и вложила в него несколько долларов: свое двухмесячное жалованье в счет покрытия долга.
      Она подумала, что при таких взносах она погасит долг лишь в 1964 году.
      – Вот тогда и отпраздную свое освобождение, – сказала она себе, промокая чернила.
      В дверь постучали.
      – Войдите. – Констанс улыбнулась, ожидая, что это дети.
      Она рано уложила их спать, поскольку они провели весь день в парке.
      – Констанс?
      Это была миссис Маккензи в великолепном платье без рукавов, яркой, как хвост павлина, расцветки, переливающееся от света газовых светильников. Волосы ее украшало синее перо.
      – Миссис Маккензи, как вам идет это платье! – не удержалась от восхищения Констанс.
      – О, спасибо, дорогая. Я зашла к вам отнюдь не за комплиментами, хотя вы должны мне почаще их делать, чтобы я старалась.
      Констанс встала.
      – Могу я вам быть чем-нибудь полезной?
      – Да, боюсь, что я в этом очень нуждаюсь. Я знаю, что у вас был долгий и трудный день с детьми, но полковник неожиданно привел к ужину гостя, одного джентльмена. Но каким бы приятным ни был этот сюрприз, мне придется поменять сервировку стола. Как я ни старалась распределить гостей по парам – джентльмен, дама, джентльмен, дама, – ничего не получилось. Вы не согласитесь переодеться и присоединиться к нам? Если у вас нет нарядных платьев, я с удовольствием дам вам одно из своих.
      – Итак, я буду ужинать со взрослыми? – пошутила Констанс.
      – На сей раз да, – рассмеялась миссис Маккензи. – Я хочу, чтобы вы помогли мне нарезать для полковника ростбиф. Вы сделаете это, Констанс? Вы согласны присоединиться к нам?
      – Весьма польщена, миссис Маккензи. Конечно, я с удовольствием присоединюсь к вам.
      – Отлично. Вам нужно платье?
      – Нет, благодарю. У меня есть одно, которое, я надеюсь, подойдет.
      – Вы просто прелесть! Спускайтесь в гостиную, как только будете готовы. Мне прислать вам Кэтлин, чтобы причесала вас?
      – Нет, спасибо. Я сама обойдусь. Миссис Маккензи?
      Хозяйка остановилась у двери.
      – Благодарю вас, – тихо промолвила Констанс.
      Миссис Маккензи улыбнулась.
      – Не стоит, дорогая. Это я вас должна благодарить. Спускайтесь вниз, как только будете готовы.
      Констанс медленно спускалась по лестнице, прислушиваясь к смеху и звону бокалов в гостиной. Горничная Кэтлин разносила закуски на серебряном подносе.
      Это немного напомнило Констанс о той, другой жизни, длившейся всего несколько месяцев. Этот дом и лестница были не столь великолепны, но платье на ней было то, в котором она была в Сандринхеме. Вместе с Джозефом…
      Она не решилась расстаться со своими платьями не из-за жадности или практичности, хотя почти не надеялась, что когда-нибудь наденет их. Она сохранила их как память о коротких прекрасных мгновениях, как о каком-то театре.
      Они напоминали ей о Джозефе.
      Она остановилась в холле и посмотрела на свое отражение в зеркале рядом с дверью в гостиную. Она не изменилась и выглядела так же, как и в Сандринхеме или же в Гастингс-Хаусе. Лицо все такое же, волосы не потеряли своего блеска и такие же густые и непокорные. Возможно, она немного похудела, вот и все.
      А глаза? Они стали другими.
      Как она завидует Абигайль!
      «Сейчас на мне, – подумала Констанс, – то самое платье, в котором я была в Сандринхеме. Оно, кажется, нравилось Джозефу».
      Теперь ей было так странно в нем после практичной одежды гувернантки.
      Волосы она переплела ниткой искусственного жемчуга, купленного в одном из дамских магазинов.
      Глубоко втянув в себя воздух, Констанс вошла в гостиную. Ей показалось, что комната полна гостей, но потом выяснилось, что их было всего двенадцать, включая ее.
      – Мисс Ллойд! – Рядом с ней оказался полковник. Его седеющие усы были отлично напомажены. – Это прекрасно! Позвольте представить вас гостям.
      Констанс пожимала чьи-то руки в перчатках, стараясь запомнить имена, хотя после третьей пары поняла, что это невозможно. Гости все были для нее на одно лицо, упитанные и довольные собой. Газовый свет придавал их лицам голубоватый оттенок, красный цвет платьев становился лиловым, а белый – серым.
      – Это мистер и миссис Джебедия Бакстер из Олбани, штат Нью-Йорк. О, наконец-то наш друг из-за океана мистер Джозеф Смит…
      Констанс пошатнулась, глядя в глаза Джозефу, и на мгновение подумала, что это сон. Он успел вовремя подхватить ее.
      – Боже мой, мисс Ллойд плохо… Есть ли у кого нюхательная соль?
      – Она гувернантка. Возможно, бедняжка не привыкла к приемам.
      Констанс слышала голоса, шум, но все это было где-то далеко, в каком-то другом мире.
      – Джозеф, – наконец прошептала она.
      – Констанс. – Он не сводил с нее глаз.
      – Они, кажется, знакомы, полковник?
      – Она англичанка, вы знаете? – слышались вопросы.
      Руки Констанс ухватились за руку Джозефа, чувствуя его силу, ту силу и надежность, которые, ей казалось, она навсегда потеряла.
      – Успокойтесь, – пробормотал он. – Вот сюда садитесь.
      Его голос, знакомая певучая речь! Джозеф.
      – Как… почему… О, Джозеф… – еле вымолвила Констанс.
      И вдруг он улыбнулся. Как часто она мысленно видела эту улыбку, но теперь она была такой прекрасной, щедрой, и это была реальность, а не ее воображение.
      – Я отвечу на каждый ваш столь лаконично заданный вопрос. Во-первых, как. Пароходом, как вы сами можете догадаться. Далее, я выполняю государственную работу, изучаю, как вы, американцы, решаете вопросы борьбы с нищетой, если они здесь решаются. Кроме того, мне надо проверить кое-какие инвестиции на Уолл-стрит. Теперь ваш второй вопрос: почему? Ответ прост. Из-за вас.
      – Как… – снова спросила Констанс и закрыла глаза.
      – Мне кажется, я уже ответил. А, понимаю. Как я узнал, где вас найти?
      Констанс кивнула.
      – Очень просто. Вы были удивительно аккуратны, посылая ежемесячно деньги Филипу. Мы с ним посчитали, что долг вы выплатите примерно…
      – В 1964 году.
      – Абсолютно точно.
      – Ваш обратный адрес был на всех конвертах, как и положено в Америке. Поэтому я позволил себе смелость обратиться к миссис Уайтстоун, которая объяснила мне все обстоятельства вашего отъезда.
      – Все?
      – Да, все.
      Гости, успокоившись, беседовали и, казалось, никто не обращал внимания на Джозефа и Констанс, сидевших на желтой кушетке. Он все еще держал ее руку в своих ладонях.
      – У меня болит голова, – вздохнула Констанс и потерла висок.
      – Меня тоже не покидают головные боли, и я надеялся, что вы будете моим лучшим лекарством.
      – Это невозможно.
      – Почему? Ведь я здесь. Если оба живы, мне кажется…
      – Дизраэли! – Она не собиралась произносить это имя так громко, но ее услышали, и разговоры тут же прекратились.
      Все взоры были устремлены на нее, у многих женщин перехватило дыхание от любопытства.
      – Это игра, очень популярная в Англии, – объяснил Джозеф, повернувшись к гостям. – Называется она «Премьер-министр». Мисс Ллойд побила моего Гладстона.
      Наступила пауза, а затем гости вернулись к прерванной беседе, изредка бросая взгляды на странную пару.
      – Вы спасли меня, Констанс. Спасли мою жизнь. – Голос его был глух, он склонился над ней, и она чувствовала его дыхание, щекочущее шею.
      – Я вас не понимаю.
      – Выслушайте меня, и после этого мы никогда не будем к этому возвращаться. Меня арестовали в Балморале.
      – Джозеф…
      – Арестовали и обвинили в измене. Произошла чудовищная ошибка, и казалось, что выхода нет. То, что началось с увлекательного эксперимента, чуть ли не стоило мне жизни.
      – Я не могу понять. Браун… Он сказал мне, что я вам безразлична…
      – Меня арестовали, и я испугался, что вы совершите какой-нибудь неразумный поступок. Слава Богу, вы этого не сделали.
      – Значит, вы ничего не говорили ему перед арестом?
      – Конечно, нет. Но я готов был пойти на все, только бы ваше имя не было связано с моим, да и имя любого человека. Я не хотел, чтобы из-за меня кто-нибудь пострадал. К несчастью, таким образом в мои дела полностью были посвящены только вы и Браун.
      – А потом я пошла к Дизраэли, – перебила его Констанс. – Но прежде я попыталась попасть в вашу лабораторию, чтобы добыть доказательства, чем вы на самом деле занимаетесь, но вы переехали в другое место.
      – Ничего подобного. Все осталось на месте, на Ватерлоо-роуд.
      – Но какой-то юноша сказал мне, что там больше нет вашей лаборатории.
      – Конечно, сказал, поскольку ему за это заплатил герцог Боллсбридж.
      – Отец Филипа? Он бросил свои туннели и приехал в Лондон?
      – Взяв ключ у Филипа, он отправился с той же целью, что и вы. От своих слуг герцог узнал, что меня арестовали. Внук его садовника работает в Балморале. Вы знаете, какие отношения у герцога с его слугами? Они рассказывают ему все, хотя я сам раньше не знал, что это так. Он сложил краски и полотна Филипа и, к счастью, полюбопытствовал, чем занимаюсь я. Ему удалось найти мои записи, журнал, который я вел. Это было хорошим доказательством в мою пользу, но недостаточно для моего освобождения. Как оказалось, мне понадобилась помощь герцога… и ваша. Вы оба встали на мою защиту. Я навсегда у вас в долгу.
      – Джозеф, – наконец улыбнулась Констанс, все еще не веря тому, что видит его перед собой.
      – У меня оказались хорошие друзья, я даже представить себе этого не мог. Друзья, которых я едва ли заслуживаю или смогу когда-нибудь заслужить.
      Итак, он здесь из чувства благодарности, подумала Констанс, и вспомнила Абигайль Мерримид. Вот и все. Он остановился в Нью-Йорке по делам службы, а заодно чтобы поблагодарить ее.
      – Как я понимаю, вас можно поздравить?
      – Спасибо, – расцвел в улыбке Джозеф. – Я очень тронут. Не каждому, с кого снято обвинение в государственной измене, удается избежать внимания прессы. Мне повезло даже при аресте, ибо все лондонские репортеры были заняты другим громким скандалом…
      – Нет, я поздравляю вас с будущей женитьбой. Поздравляю.
      – И за это спасибо, хотя я считаю, что это несколько не по правилам.
      – Что вы хотите сказать?
      – Мне кажется, что будущий жених должен сначала сделать предложение невесте, а потом принимать поздравления от друзей и знакомых, но никак не от своей невесты. И тем не менее благодарю за поздравление.
      У Констанс голова пошла кругом.
      – Я имела в виду Абигайль Мерримид. Разве вы с ней не помолвлены?
      Улыбка исчезла с лица Джозефа.
      – Абигайль Мерримид? Как у вас возникла подобная дикая мысль?
      – Виола написала мне письмо.
      – Виола?
      – Да.
      – Нет, моя дорогая. Это не так. Очаровательная вдовушка Мерримид готовится выйти замуж за нашего дорогого Кавендиша.
      – Диши! – снова не удержавшись, громко воскликнула Констанс.
      Джозеф повернулся к удивленному обществу.
      – Боюсь, еще одна английская игра. Теперь надо быстро назвать что-нибудь из кухонной утвари. – Все с недоумением смотрели на него. – Игра особенно популярна в дождливую погоду.
      Кажется, гости перестали уже удивляться разговорам этой парочки.
      – Итак, Констанс, вы согласны?
      – Согласна на что? – переспросила она.
      – Выйти за меня замуж? – шепотом спросил он. – Прошу вас. Прошу вас спасти меня в последний раз. Очень прошу, выходите за меня замуж.
      – Я согласна! – приглушенно воскликнула она. Джозеф обнял ее. – Согласна. Но вы ошибаетесь.
      Отпустив Констанс, он погладил ее по щеке. Она закрыла глаза и поцеловала гладившую ее руку, прежде чем он успел что-то сказать.
      – Вы ошибаетесь, – повторила она. – Это вы все время спасаете меня.
      Краем глаза Констанс видела в огромном зеркале отражение мужчины и женщины. Они держатся за руки, их лица так близки, они соприкасаются лбами и, кажется, готовы поцеловаться.
      Это была хорошая пара. Впрочем, они всегда хорошо смотрелись вместе.
 
      На следующий день все, кто присутствовал вчера на ужине в доме полковника Маккензи, были возбуждены новостями. Не каждый день семья, потеряв гувернантку, тут же за столом, перед супом, получает от нее приглашение на свадьбу.
      – Когда он обещал здесь быть? – спросила Лидия Маккензи.
      Ее мать улыбнулась.
      – Мистер Смит сказал, что приедет за мисс Ллойд ровно в десять утра, часы только пробили десять. Я уверена, он сейчас войдет.
      Лидия уселась в кресло у окна.
      – О, мисс Ллойд, он так красив! Настоящий принц.
      Констанс рассмеялась:
      – Лидия, можешь поверить мне, что я видела настоящего принца, но благодарю Бога, что Джозеф не похож на него.
      Миссис Маккензи снова взяла в руки рукоделие.
      – Мне надо бы огорчаться, Констанс. Вы лучшая гувернантка, какая у нас когда-либо была.
      – Мне очень жаль, миссис Маккензи. Я чувствую себя очень виноватой.
      – Глупости! Вы будете счастливой женой и матерью, я в этом уверена. Это куда лучший выбор, чем быть гувернанткой. Мне ли этого не знать.
      – Неужели? – удивленно спросила Констанс.
      – Это правда, мама? – Лидия перекинула ноги через подлокотники кресла.
      – Правда, – ответила ее мать. – Кем, ты думаешь, я была до того, как встретила полковника? О, я слышу звук колес экипажа.
      – Он опоздал на целых две минуты. – Констанс улыбнулась и приколола шляпку.
      – Тут же откажите ему! – заявила миссис Маккензи.
      Кэтлин доложила о приезде Джозефа, а вслед за ней вошел и он сам. Лицо его было смертельно бледным.
      – Джозеф, что-то случилось? – Констанс тут же подбежала к нему и встала рядом.
      Он обнял ее, но все еще молчал.
      – Кэтлин, – приказала миссис Маккензи, – принеси мистеру Смиту стакан воды, или вы предпочитаете виски?
      – Воды, – еле слышно произнес Джозеф.
      – Джозеф, ты пугаешь меня, – промолвила Констанс, увидев вспухшую жилку на его виске. – Ты чем-то расстроен?
      Он кивнул, затем молча вынул из кармана телеграмму.
      – О нет, – воскликнула Лидия. – Кто-то умер? Телеграммы посылают только тогда, когда кто-то умирает. Неожиданно, в ужасной катастрофе или от болезней.
      – Замолчи, Лидия! – прикрикнула на дочь миссис Маккензи.
      – Прочти. – Голос Джозефа чуть окреп. – Прочти, Констанс, вслух.
      – Хорошо, – неуверенно произнесла Констанс, чувствуя, как тревожно забилось сердце. – «Мистеру Джозефу Смиту, Юнион-клуб».
      – Дальше и погромче.
      Глаза Констанс торопливо пробежали начало текста на бланке телеграммы.
      –  «Уведомляем вас о смерти герцога Миллингтона».Кто такой герцог Миллингтон? Джозеф, ты знаешь его?
      Джозеф покачал головой и с благодарностью принял из рук горничной стакан воды.
      – Читай дальше, – отпив глоток, промолвил он.
      – Посмотрим, что дальше. Что-то о наследовании… или преследовании… Здесь стерто. А вот дальше: «…уведомляем мистера Джозефа Смита из…»– я не могу даже произнести это длинное слово.
      – Это город в Уэльсе, где я родился. Читай дальше.
      –  «…мистера Джозефа Смита из города с длинным названием… в Уэльсе, о том, что он является единственным наследником титула, поместья и всех обязанностей и привилегий…»– Голос Констанс прервался. – Джозеф, – пробормотала она растерянно, – ты герцог.
      – Кэтлин, принеси мисс Ллойд воды, – крикнула горничной миссис Маккензи.
      Маленькая Лидия была в полном восторге.
      – Воображаю, что будет с Эми ван дер Брюн, когда я ей скажу, что наша гувернантка герцогиня!
      Констанс часто заморгала и протянула руку к Джозефу.
      – Надеюсь, это не очередная игра?
      Он покачал головой и собрался было ответить, как вдруг увидел, что Констанс пошатнулась и вот-вот упадет. Он едва успел подхватить ее, прежде чем она грохнулась на ковер.
      – Все в порядке, – авторитетно сказала Лидия. – Благородные дамы всегда падают в обморок… – Девочка хихикнула, завидев, как Джозеф нежно гладит Констанс по щеке.
      В это время горничная принесла стакан воды, а миссис Маккензи удивленно покачала головой, повторив слова дочери:
      – Воображаю, что будет с Эми ван дер Брюн!

       Дворец Сент-Джеймс
       Лондон, Англия
 
      – Ты уверен, что тебе не следует быть рядом со мной? – Констанс сжала руку мужа, другой подхватив конец длинного шлейфа своего платья.
      Джозеф ободряюще улыбнулся ей:
      – Уверен. Это ты должна сделать сама. Там будет совсем мало придворных. Принц увез с собой в Индию почти всю королевскую свиту. С тобой ничего не случится. Ведь я же выжил. Мне пришлось облачиться в панталоны и позаботиться о туфлях с пряжками.
      – Тебе этот костюм был очень к лицу.
      – Разве? Вот не ожидал.
      – Ты выглядел как маленький принц.
      – Ты неосторожна, – предупредил ее муж. – Позволь мне вынуть одно перо из твоих волос. – Он легонько коснулся перьев, приколотых платиновым гребнем, который он подарил жене в это утро.
      – Пожалуйста. А то я ненароком начну терять оперение.
      Громкий смех герцога Миллингтона эхом разнесся в галерее, где будущие столпы общества ждали своей очереди быть представленными королеве Виктории. Они с недоумением посмотрели на красивого молодого герцога.
      – Кто он? – справлялись они друг у друга. – Как ему удалось после изгнания так быстро, без особых усилий, снова вернуться?
      Он известен своим трудолюбием. Тихий, прилежный молодой человек, пекущийся о менее счастливой части общества. В его прошлом было что-то достойное порицания, какие-то осложнения, но все потом выяснилось. Не иначе как в этом повинна какая-нибудь скандальная лондонская газета.
      Говорили об исключительном чувстве долга у молодого герцога и о том, что сейчас он удвоил свои усилия в этом отношении, объединив свои силы с младшим сыном герцога Боллсбриджа, недавно избранного в парламент. Тот уже успел зарекомендовать себя яркими выступлениями в парламентских дебатах. Вдвоем они становились политической силой, с которой нельзя было не считаться. Не говоря уже о том, что молодой лорд Гастингс оказался ценной находкой для лондонских художественных кругов и его полотна были приняты Королевской академией художеств для предстоящей выставки.
      Но больше всего светское общество привлекла сама личность молодого герцога. Все находили его обаятельным. После его женитьбы на Констанс – бракосочетание было весьма скромным – все вдруг стали искать дружбы с этой необычайной парой и удивлялись, почему никто не замечал этого удивительно красивого человека до того, как он унаследовал титул и состояние от какого-то дальнего родственника. Кстати, на поиски молодого наследника ушел целый год. Амбициозные мамаши горестно сетовали на судьбу и потерянный шанс для своих дочерей, а тем оставалось только печально вздыхать, наблюдая, какими глазами молодой герцог смотрит на свою красавицу жену.
      – Почему у моего платья должно быть такое глубокое декольте? – шепотом спросила Констанс.
      – По той же причине, по которой мне пришлось надеть панталоны и туфли с пряжками. – Джозеф задержал руку на ее голом плече, легонько поглаживая большим пальцем изящную линию ее шеи.
      Констанс, глотнув воздуха, испуганно посмотрела на мужа.
      – Джозеф, – тихо прошептала она.
      – Констанс, – хрипло промолвил Джозеф, сделав вид, что проверяет ее колье, – как ты думаешь, наше исчезновение кто-нибудь заметит?
      Губы его коснулись щеки Констанс, она закрыла глаза.
      – Констанс, герцогиня Миллингтон! – послышался голос, похожий на трубный глас; прозвучал он из двери в конце дворцовой галереи.
      – Герцогине Миллингтон сейчас будет дурно, и от этого могут пострадать башмаки ее супруга, – простонала Констанс.
      – Не вздумай испортить мне ботинки. Это последняя пара, которая наконец мне впору. Чтобы раздобыть их, понадобились усилия одной богатой герцогини.
      – Джозеф, мне действительно дурно.
      – Успокойся и только следуй за этим джентльменом в дурацких шелковых одеждах. Мы бывали и не в таких переделках, Констанс. Я буду ждать тебя в другом конце галереи, а затем нам надо успеть еще хотя бы на один из двух балов.
      – Если мне не станет совсем худо.
      – Что ж, это несколько омрачает наш праздник.
      – Джозеф…
      Осторожно взяв ее за подбородок, он поднял ее лицо и пристально посмотрел ей в глаза.
      – Помни, Констанс, я люблю тебя. До нашей встречи с тобой, можно сказать, я вообще не жил. Ты спасла меня от одиночества, когда я общался лишь с книгами и стаканом доброго вина. Я обожаю тебя, я люблю тебя каждой клеточкой своего тела, ты завладела каждым уголком своей души. Я всегда буду любить тебя.
      Констанс почувствовала, что ее глаза наполняются слезами. Джозеф смотрел на нее с широкой счастливой улыбкой.
      «Не падай в обморок, не наступи на собственный шлейф», – твердила себе Констанс, заставив себя начать медленный путь к трону королевы, стараясь держаться с должным достоинством и требуемой грацией.
      Служитель церемонии поднял и понес за ней шлейф платья. Констанс же думала только о ждущей ее встрече с женщиной на троне.
      Поначалу ей показалось, что произошла ошибка. Маленькая, полная, в черном платье, с орденом Подвязки на голубой ленте, – неужели это и есть могущественная королева Виктория, королева Англии? Подойдя поближе, Констанс смогла наконец лучше разглядеть ее. Она поняла, что у принца Уэльского были те же черты лица, что и у его матери, однако в нем они претерпели разительные изменения! Глаза у него были маленькие, лицо слишком круглое, а нос слишком длинный.
      У королевы был изумительный цвет лица, свежий, цветущий, как у женщин, что были вдвое моложе ее.
      «Не упади в обморок, не споткнись», – продолжала уговаривать себя Констанс.
      Слуга передал гофмейстеру королевского двора карточку Констанс, и тот громко объявил:
      – Констанс, герцогиня Миллингтон.
      Сейчас для нее начинались самые трудные минуты. Констанс присела в глубоком почтительном поклоне, на какой только оказалась способной, подняв глаза на королеву. Так ее учили.
      Она медленно протянула королеве руку. По ритуалу королеве полагалось на руку Констанс без перчатки положить свою, а Констанс следовало наклониться и поцеловать руку королевы.
      Но произошло что-то странное. Королева не положила свою руку на протянутую руку Констанс.
      «О, если бы рядом был Джозеф!» – в панике подумала Констанс.
      Но его с ней не было.
      Испугавшись, что она долго не выдержит в реверансе и просто упадет на пол, Констанс подняла глаза на королеву.
      Королева улыбалась.
      Констанс никогда еще не видела, чтобы улыбка так чудесно преобразила лицо человека. Перестав быть далекой и неприступной, королева вдруг превратилась в милую женщину, с которой хотелось бы поговорить, открыть ей все свои заветные тайны за чашкой чаю.
      – Мой верный друг Браун рассказывал мне о вас.
      – Ваше величество, – Это было все, что могла вымолвить Констанс.
      А королева вдруг наклонилась к ней.
      – Ваше величество, – услышала Констанс свистящий шепот гофмейстера, – не надо поцелуя, она не настоящая леди.
      – Вы ошибаетесь, – сказала королева так громко, чтобы слышали все. – Она самая настоящая леди.
      С этими словами королева Виктория поцеловала Констанс в лоб.
      Констанс от неожиданности растерялась, дамы и джентльмены ахнули. Королевский поцелуй предназначался лишь близким или потомкам пэров.
      Констанс не помнила, как она вышла из тронного зала, как не зацепилась шлейфом, как за ней закрылась дверь, а потом чьи-то руки обняли ее за талию.
      – Итак? – промолвил Джозеф, поворачивая ее лицом к себе.
      – Она поцеловала меня!
      Джозеф лукаво улыбнулся:
      – Конечно. Она не могла не сделать этого. Она очень умная женщина. После того как тебя поцеловала королева, надеюсь, ты по-прежнему будешь позволять мне целовать тебя?
      – О, Джозеф, – вздохнула Констанс, уткнувшись ему в грудь. – Все уже позади.
      К вечеру слухи о том, что герцог Миллингтон целовал свою жену за колонной Сент-Джеймсского дворца после представления ее королеве, живо обсуждались во всех клубах Лондона. Не обошлось и без нелестных замечаний, но большинство с улыбкой слушали эту историю.
      Некий джентльмен, до которого тоже дошла эта сплетня, лишь грустно улыбнулся, одиноко возвращаясь к себе на Даунинг-стрит.
 
      Оркестр заиграл следующий танец, по мраморному полу заскользили пары. На белом стуле сидела женщина необыкновенной красоты, рядом стоял мужчина. Когда заиграла музыка, он протянул ей руку, приглашая на танец, но она покачала головой:
      – Ваша светлость, я не уверена, что смогу станцевать с вами еще один тур вальса. Это будет неприлично.
      – Оставь предрассудки, Констанс. Это было чудесно!
      – Я думала, что ты терпеть не можешь танцы.
      – Но ты, Констанс, – возразил герцог Миллингтон, – ведь ты любишь танцевать?
      – Джозеф, уже почти четыре часа утра, это наш пятый бал, и я самолично возненавижу всех музыкантов Вены, если меня сейчас заставят танцевать еще один вальс.
      – Пойдем. – Он протянул руку.
      Констанс улыбнулась и лишь потом дала согласие.
      Среди танцующих пар были Виола и Филип, который с трудом удерживался от зевоты, и Кавендиш с Абигайль. Констанс поражалась той перемене, которая произошла с ними, особенно с Диши и Абигайль. Даже мать Филипа казалась довольной. Ее оба сына были наконец женаты, а младший сын сделал настоящие успехи в политической карьере. В последний раз, когда Констанс разговаривала с герцогиней, та была почти дружелюбной и со смехом вспоминала о событиях прошедшего года, казавшихся им тогда такими ужасными.
      Джозефа это позабавило, и он пришел к заключению, что даже самые неприятные люди добреют, когда разговаривают с очень богатой и к тому же титулованной леди. Констанс без труда догадалась, что под титулованной леди он имел в виду ее.
      Промелькнула еще одна пара. Дама улыбнулась Констанс. Гарриет Уайстоун была прелестна в вечернем платье, ее партнером был галантный офицер. Теперь ее стали принимать в высшем свете Лондона как близкую подругу герцогини Миллингтон, и она редко по вечерам штопала или читала стихи.
      – Джозеф, – с удовольствием промолвила Констанс, чувствуя под ладонью сильное плечо мужа. – Я давно собираюсь кое-что спросить у тебя.
      – Сразу же отвечу: нет.
      – Прости, я не поняла?
      – Ты собираешься спросить, где я брал уроки танцев. Я отвечаю: нигде. Природная грация, просто таким родился.
      На щеке внизу, у краешка губ, у Констанс появилась ямочка, предвестница улыбки.
      – Ты прекрасно танцуешь, и сам знаешь это. Нет, я хотела спросить у тебя о той записке, которую ты оставил в ящичке бюро.
      Джозеф удивленно сдвинул брови, его темно-янтарные глаза вопросительно уставились на нее:
      – Ты имеешь в виду пятифунтовую купюру?
      – Нет, мне казалось, что ты что-то написал мне, и особенное. В конце концов, ты взял на себя труд починить мамино бюро, а это о чем-то говорит.
      – Господи, Констанс, ты покраснела?
      – Разве ты не написал мне что-то вроде любовной записки? Понимаешь, она исчезла. Что было в ней?
      – Не было никакой любовной записки. Помнишь, как мы поспорили на пари? Когда я сопровождал тебя, вернее, пытался сопровождать в Гастингс-Хаус, мы держали пари, найдем ли мы на той дороге гостиницу в течение часа. Я тогда проиграл пари. Вот и послал тебе проигранные пять фунтов.
      – Нет. Там было еще что-то. Ты не мог послать бюро без записки. Если бы все знала раньше, возможно, я не поверила бы словам Брауна и все обернулось бы не столь трагично. Разве ты не понимаешь? Пожалуйста, Джозеф, что было в той записке?
      Выражение на лице Джозефа напоминало то, какое бы могло быть на лице пирата, раздобывшего заветный ларец с драгоценностями.
      – Я не помню.
      – Ты помнишь! Скажи мне, Джозеф.
      – Я не знаю, о чем вы говорите, леди!
      – Не будь похож на Джона Брауна. Признайся, что было в записке?
      – Честно говоря, я завернул банкноту в клочок бумаги с записью формулы старинной краски. А что ты ожидала прочесть в записке?
      – Не знаю. – Констанс смотрела мимо него куда-то вдаль, представляя себе те чудесные слова, которые он ей написал, подсказанные ему чувствами. – Ты написал, что любишь меня. Просил, чтобы я не искала тебя, ибо ты скорее умрешь, чем по своей вине подвергнешь мою жизнь опасности. Что отдашь все за несколько мгновений свидания со мной…
      – В таком случае ты знаешь все, что я мог бы тебе написать, моя любовь. – Он медленно увел ее из танцевального зала. – Поедем домой?
      – Мм, – устало вздохнула Констанс, уронив голову на его плечо.
      Джозеф на ходу подхватил накидку Констанс и свою трость. Констанс настояла на том, чтобы он ходил с тростью, как всякий уважающий себя герцог, поэтому он весь день забывал трость то в клубе, то в парламенте, а то и у себя в конторе.
      – Джозеф, все-таки скажи, что было в записке?
      – Честно?
      Она кивнула.
      – Пятифунтовая банкнота, завернутая в клочок бумаги со старой формулой искусственного красителя. Я вырвал наугад листок из немецкого руководства по красителям.
      – Зачем ты послал мне формулу искусственного красителя?
      – Я всегда использую старые клочки бумаги. Формула оказалась никудышной, не краска, а одна грязь. Вот, я и использовал ненужный мне клочок бумаги, чтобы завернуть в нее деньги. Ты получила банкноту в пять фунтов?
      – Нет.
      – Черт побери! Теперь я понимаю, почему Гастингсы так богаты. Пять фунтов тоже деньги.
      – Джозеф!
      – Да?
      – Как только мы сядем в экипаж, ты окажешь мне одну услугу?
      – Разумеется.
      – Ты поцелуешь меня?
      Он остановился на ступенях лестницы.
      – Я говорил тебе, что очень люблю тебя?
      – Я тоже очень люблю тебя, – еле слышно промолвила Констанс, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание.
      – Домой, – сказал Джозеф. – Едем домой.
 
      На следующее утро родилась новая сплетня о том, как лорд и леди Миллингтон после бала, не стесняясь, целовались на ступенях крыльца Баррингтон-Хауса. Подобные слухи теперь готовы были принять на веру даже прожженные скептики.

      У королевы Виктории действительно был в услужении шотландский горец по имени Джон Браун. Впервые она и ее муж принц Альберт обратили на него внимание в начале 1850-х, когда он юношей служил в охране дворца Балморал. Вскоре он стал незаменимым во всех их визитах в Шотландию, а после смерти принца Альберта в 1861 году Браун стал опорой вдовствующей королевы.
      Джона Брауна в одинаковой мере любили и ненавидели. Принц Уэльский терпеть не мог этого слугу, который в детстве таскал его за уши и посмел завоевать полное доверие и уважение его матери. Получилось так, что Джон Браун без каких-либо усилий обладал тем, чем принц Уэльский так прискорбно был обделен. Джон Браун был красив, чего не скажешь о принце Уэльском. С Джоном Брауном советовались по государственным делам, принцу не позволялось даже взглянуть на государственные бумаги и документы. Джон Браун был беспрепятственно вхож в покои королевы, которая нередко просто избегала встреч со своим старшим сыном, а порой не могла находиться с ним в одной комнате. Улаживая очередной скандал своего непутевого отпрыска, принц Альберт тяжело заболел и умер. Принц и его слуги нередко затевали драки с шотландским горцем и его друзьями, иногда по пустякам, а иногда и по весьма серьезным причинам.
      Ходили слухи о том, что королева и Джон Браун состоят в тайном браке. Это дало повод за глаза именовать королеву «императрицей Браун». Под таким названием печатались пасквили о том, кто на самом деле правит Англией. Предполагаемый роман стал в конце 1880-х годов непреходящей темой злых шуток в таких популярных сатирических журналах, как «Панч» и «Томагавк». В одном из номеров «Панч» была напечатана следующая светская хроника из Балморала:
       «Мистер Джон Браун совершил прогулку по холмам.
       Он отведал бараньего рубца, начиненного потрохами со специями.
       Вечером мистер Джон Браун с удовольствием слушал игру на волынке.
       Мистер Джон Браун рано удалился спать».
      Хотя все это теперь кажется недостойной глупостью, история с Джоном Брауном в свое время вызвала немалый переполох и серьезно подорвала доверие к монархии, находившейся в довольно критическом положении из-за безрассудств членов династии Ганноверов. Со временем все, однако, уладилось, но причиной этому послужила тяжелая болезнь принца Уэльского, случившаяся день в день ровно десять лет спустя после смерти его отца. Тогда все, забыв распри, объединились вокруг королевы и ее семьи.
      Джон Браун был верным слугой, этого никто не мог отрицать. Но его привлекательная внешность в молодости и раннее вдовство королевы породили немало слухов. Продолжали строиться догадки, насколько далеко зашла эта дружба, но назвать Брауна Распутиным в шотландской юбке, как это сделал кто-то из историков, было бы преувеличением.
      Что было между королевой и ее верным слугой, так и останется тайной, которую нам никогда не узнать. Королева оплакивала его смерть так же долго, как и смерть своего мужа, до своего последнего дня. Когда же ее не стало, первое, что сделал новый король, – беспощадно выбросил из замков все бюсты Брауна, сжег его фотографии и в его покоях в Виндзорском замке устроил бильярдную. Он объяснял свое решение, когда его об этом спрашивали, тем, что этот слуга больно драл его за уши в детстве. На самом деле у ненависти наследника королевы Виктории были более глубокие корни, чем обиды детства. Хотя никто никогда не слышал, чтобы принц строил козни против Брауна или пытался ему навредить, всем было ясно, что, если бы такое кем-то замышлялось, он бы и пальцем не пошевелил, чтобы помешать этому.
      Королева Виктория была ценительницей мужской красоты. Глядя на фотографию молодого Джона Брауна, рослого, сильного, в шотландской юбке, с буйной шевелюрой, мускулистыми ногами, широкими плечами, когда все, казалось, было при нем… стоит ли так уж упрекать королеву?