Глава 3

Руки Эммы еще горели от жесткого мыла и холодной воды после мытья посуды, но она решила осмотреть городок Овертон-Фоллз.

Эмма вышла из дома, едва справившись с большим деревянным засовом, все еще завернутая в лошадиную попону. От яркого света снаружи, где солнце играло на серебристом снегу, лицо ее сморщилось, словно она очень долго не выходила из дому.

Но вместо того чтобы вернуться обратно в дом, Эмма выпрямилась и поплотнее завернулась в попону.

— Я живу в Бруклине, — пробормотала она сквозь стиснутые зубы. — Я не боюсь Индианы.

Едва она произнесла эти слова, как ее сбило с ног нечто огромное и сильное, ударившее ее сзади под коленки.

Она задохнулась от удара, обернулась, хватая ртом воздух, и оказалась лицом к лицу с самой ужасной образиной из всех, каких ей только приходилось видеть. Крохотные пронзительные глазки приковали ее к месту. Зловонное горячее дыхание обожгло ее.

— Джаспер! Иди сюда и будь вместе с остальными! — Молодой человек оттащил ужасное создание от Эммы.

Это была свинья. Возможно, боров. Чем бы оно ни являлось, это было нечто чудовищное и щетинистое из семейства свиней.

— Простите, мэм. Джаспер просто немного взволнован прогулкой.

Мальчику не могло быть больше двенадцати-тринадцати лет. Он помог ей встать, протянув худую холодную руку. Потом ушел — погнал Джаспера и еще полдюжины свиней дальше по улице.

Эмма собрала остатки самообладания, а тем временем ее глаза приспособились к слепящей белизне. Открывшееся перед ней зрелище заставило ее сделать шаг назад.

Это была маленькая деревушка, по улице двигались фургоны, бегали собаки, кипучая деятельность происходила прямо в нескольких ярдах от дома. Очевидно, никто не заметил ее столкновения с Джаспером, совершающим прогулку. Или если и заметил, то не увидел в этом ничего необычного.

Из трубы каждого Из десятка или около того строений вылетали клубы дыма. Все эти строения были явно жилыми домами, а одно, стоящее в некотором отдалении от других, располагавшихся близко к немощеной дороге, было окружено побеленным забором. На нескольких строениях имелись торговые вывески, которые скрипели и раскачивались на петлях. Казалось, все они написаны одной и той же рукой — четкими, аккуратными буквами, без всяких притязаний на художественность. На одной вывеске была пропущена буква. Вместо того чтобы переписать всю вывеску, пропущенную букву просто вставили сверху, стрелкой указав место, где она должна находиться. Из приоткрытой двери кузницы доносился непрерывный звон двух молотов, эхом разносящийся по улице. Эмма шла медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, завороженная тем, что видела.

Двое детишек пробежали по улице, смеясь и таща за собой санки с еще более маленьким ребенком. Почему они не в школе?

Ветер свистел между домами, не встречая препятствий, словно в открытой прерии. Здесь не было высоких зданий, чтобы защитить ее от холодного ветра, не было дымных автомобильных выхлопов и канализационных люков, испускающих пар. Ощущение застывшего, ничем не подогреваемого воздуха невозможно было забыть. От зимы не было спасения — даже временной передышки — до самой весны.

Эмма шла по направлению к центру городка, к развилке дорог, где привязывали коней и нагружали фургоны.

Наконец прохожие начали обращать на нее внимание. Женщины склоняли друг к другу головы и о чем-то горячо шептались, замолкая только тогда, когда проходили мимо нее; поля капоров скрывали выражения их лиц. Мужчины кивали и неуверенно приподнимали шляпы — обычные, отделанные мехом или вязаные.

На бревенчатом здании висела вывеска, написанная золотыми буквами — «Модная мануфактура Цоллера», — и Эмма вошла. Внутри Она ощутила тепло, такое тепло, которого не чувствовала с самого момента своего пробуждения в незнакомом доме.

Несколько мгновений она ничего не видела, кроме пляшущих пятен, но постепенно разглядела интерьер магазина, Это была одна большая комната. В центре стояла железная печка, источник щедрого тепла. Стены выкрашены в нежный серо-голубой цвет, и каждый дюйм пространства занимали полки, бочки или открытые джутовые мешки.

Полки были уставлены посудой из глины и фарфора. Сине-белый фарфор смотрелся очень красиво — тонкий и прозрачный, но глиняные изделия выглядели фантастично — грубые, однако сделанные с воображением. Покрытая глазурью свеча, согнутая в виде держателя для колец, и кувшин были украшены изображениями эльфов и других лесных созданий.

Эмма протянула палец и прикоснулась к кувшину.

— Гм-м, — раздался мужской голос.

Она подпрыгнула. Пожилой джентльмен в полотняном переднике учтиво поклонился ей:

— Доброе утро, мэм. Я так рад видеть, что вы наконец поправились. — Эмма посмотрела на него бессмысленным, как она понимала, взглядом, и он продолжал:

— Я Ганс Цоллер, владелец этого заведения. Я хорошо знаю вашего мужа, мэм, и, полагаю, выражу мнение всех жителей Овертон-Фоллза, если скажу, как мы гордимся, что среди наших граждан есть такой талантливый человек, как он.

— Вот как? — Эмма неуверенно улыбнулась. — Он отличный человек, правда?

— Ну да. — Мистер Цоллер кивнул. — Ему удалось прекратить здесь вечную войну, действительно удалось. У меня нет сомнений, если бы не ваш муж, на улицах Овертон-Фоллза лилась бы кровь. Попомните мои слова.

Ей хотелось поговорить подольше, выспросить у него подробности, имена, все, что могло помочь ей узнать что-нибудь о Майкле. Возможно, это поможет ей понять, почему она здесь.

Но вместо этого Эмма снова повернулась к полке.

— Какая красивая глиняная посуда. — Вот. Это, кажется, то, что надо. Никто в Овертон-Фоллзе не обвинит ее в излишней смелости.

У мистера Цоллера сделалось странное лицо, полное сочувствия. Эмма этого не видела. Когда он заговорил, она представления не имела, что что-то не так.

— Да, мэм. Эту посуду делают прямо здесь, в Фоллзе, семейство Ларсон. Они живут чуть подальше, возле таверны «Голодный вепрь».

— Как мило, — ответила Эмма, разглядывая другие товары. На одной из полок стоял уродливый чайный сервиз отвратительного зеленого оттенка. Мистер Цоллер проследил за ее взглядом и с гордостью ткнул в него пальцем.

— Подлинная глазурованная посуда, прямо из Сент-Луиса. — Он широко улыбнулся. — Это глина, но покрытая глазурью, чтобы придать ей вид самого лучшего серебра. Посуда, достойная королей.

Эмма снова улыбнулась. Ей нечего делать в этом магазине. Уже собравшись уходить, она повернулась, чтобы задать хозяину вопрос. Важный вопрос. Следует задать его как-нибудь поестественнее.

— Благодарю, мистер Цоллер. Кстати, как легче всего добраться до конторы моего мужа? Я ужасно плохо ориентируюсь.

Эмма надеялась, что ослепительная улыбка несколько сгладит впечатление от ее вопроса.

Лицо мистера Цоллера осталось бесстрастным.

— Ну, думаю, вы просто отсюда пройдете один-два дома по Мейн-стрит и увидите вывеску с именами судьи Хокинса и вашего мужа.

— Спасибо. — Эмма поплотнее завернулась в попону. И именно в тот момент заметила синюю миску из необожженной глины, полную сморщенных лимонов. Это было странно: миска с лимонами, которые выглядели хуже, чем любые продукты, залежавшиеся в ящике для овощей у нее дома.

И снова опытный лавочник заметил ее любопытство.

— Вы когда-нибудь видели такие раньше, мам? Настоящие апельсины! Конечно, это особый продукт. Мы получаем их только на праздники.

— Праздники?

— Да, мэм. До Рождества осталось меньше двух недель.

— До Рождества, — повторила она.: т — О, благодарю вас. Едва она успела выйти из лавки, как в комнате появилась седая женщина.

— Ну, Ганс! Расскажи мне, расскажи мне все! Ты видел, что на ней надето? Пробыла здесь почти полгода и ни разу не вставала с постели. Этот бедняга все делает сам, и мужскую, и женскую работу. Что она говорила?

— Успокойся, женщина.

Тридцать лет он провел рядом с ней и уже притерпелся к ее страсти к сплетням. Она была неплохой женщиной, только уж больно любила досужую болтовню.

Его жена знала, когда следует подождать. Она занялась перекладыванием леденцов, пока Ганс смотрел в окно. Наконец он заговорил.

— Бедная женщина, — прошептал он. — Не знаю, встречал ли я когда-либо раньше молодую леди, которая так горевала бы о смерти своего малыша.

— Это еще не все! — Его жена тут же подскочила к нему, не в силах больше ни секунды держать при, себе пикантную новость. — Говорят, ее муж тоже странный. В нем есть кровь дикарей — делаверов, по-моему. Ты не знал? Старый Эмиль Дженкинс клянется, что слышал, как он говорил на языке делаверов с индейцами, которые ехали в свою резервацию.

Мистер Цоллер не был удивлен. В этом молодом человеке было что-то такое, что отличало его от остальных. Хотя лавочника и заинтересовало сообщение жены, он постарался скрыть это. Если бы он проявил хоть капельку любопытства, то уже никогда не заставил бы ее замолчать. Вместо этого он наградил ее суровым взглядом.

— Тихо, женщина, — проворчал он. Она остановилась, и он заговорщически подмигнул ей. — Что ты скажешь, если мы немного попробуем того нового сидра?

Эмма чувствовала себя не очень хорошо. Возможно, виной тому холод, или то, что она ничего не ела, кроме того маленького кусочка кукурузного хлеба в начале дня, или то злосчастное столкновение с боровом Джаспером.

Она увидела вывеску. Сверху, крупными буквами, стояло имя судьи Хокинса, более мелкими значилось: «Майкл Грэхем, адвокат».

Значит, ее имя не изменилось. Она была Эммой Грэхем в Бруклине и Эммой Грэхем в Овертон-Фоллзе.

Это было уж слишком, все произошло слишком быстро и слишком странно. Она стояла посреди городка в прерии в 1832 году в лошадиной попоне и неудобных туфлях и была замужем за незнакомым человеком.

— С вами все в порядке, миссис Грэхем? — Голос принадлежал молодой женщине. Эмма почувствовала, как сильная рука обняла ее за плечи. — Хотите, я отведу вас к мистеру Грэхему? Он вон там.

— Нет. Пожалуйста. — Внезапно Эмме расхотелось, чтобы он видел ее такой. Ей необходимо подумать, перевести дух.

— Тогда пойдемте со мной Держу пари, вам всего и надо что перекусить. Пойдемте со мной, миссис Грэхем.

Эмма позволила этой молодой женщине чуть ли не на руках нести себя к ее дому. Они миновали ткацкую мастерскую, потом дом, перед которым стояло большое колесо, и Эмма предположила, что это дом колесного мастера, и таверну «Голодный вепрь» Наконец они свернули к домику, еще меньшему, чем тот, в котором жили они с Майклом.

Если другие дома были бедными, то этот оказался настоящей лачугой. В единственной комнате стояло два стула, и молодая женщина согнала с одного из них кого-то, похожего на маленького медвежонка, а потом осторожно усадила Эмму. В комнате было душно, на всем лежал слой жирной грязи.

— Вот и пришли, миссис Грэхем.

Теперь Эмма разглядела женщину настолько хорошо, насколько позволяло скудно освещенное помещение. Она была молода, возможно, лет двадцати пяти, и довольно полная. В Овертон-Фоллзе встречалось очень мало полных людей, по крайней мере если судить по той его части, что видела Эмма. Ежедневная борьба за выживание, должно быть, не позволяла большинству жителей набрать лишний вес.

Ее прямые черные волосы, разделенные посередине на пробор, спускались до половины спины. Свободное платье из замши было покрыто пятнами.

— Я Ребекка Ларсон, миссис Грэхем. Мы с мужем делаем всю глиняную посуду здесь, в городе.

— Я ее видела. — Эмма выпрямилась на стуле. — Она чудесная.

Ребекка Ларсон застенчиво пожала плечами, словно стесняясь похвалы.

— Стараемся, мэм. Он делает посуду, а я ее раскрашиваю. Его сейчас нет, уехал ухаживать за братом в Сент-Луис. Скоро вернется. Я здесь одна с нашим малышом.

Тут Эмма заметила крепко спящего в углу маленького мальчика.

— Спит без задних ног, мэм, — объяснила Ребекка Ларсон, нежно улыбаясь сыну. — Все утро играл, а сейчас уснул. Может, съешьте немного рагу из того котелка?

Аромат рагу был чудесным — запах хорошего мяса, которое тушили несколько часов.

— О, это было бы чудесно. — Эмма попыталась произнести это не слишком эмоционально.

Ребекка Ларсон двигалась с удивительной быстротой. Положив немного рагу в глиняную миску, она поставила ее на маленький столик, жестом пригласила Эмму придвинуть к нему свой стул и подала ей деревянную ложку.

Эмма уже съела половину миски, когда до нее дошло, что Ребекка спокойно уселась на пол, скрестив ноги, и смотрит, как ест ее гостья. Салфетку ей не предложили.

Теперь она смогла разглядеть и саму миску, и ее поразила красота сосуда. Хотя форма не отличалась оригинальностью, покрывающие миску рисунки были просто фантастическими. Фигуры танцоров и животных, роскошные цветы, и все это вьется вокруг звезды. Ребекка применяла только одну краску — светло-голубую. И все же казалось, что рисунки дышат подлинной жизнью.

— Эта миска… — Эмма указала деревянной ложкой, — она прекрасна. Это вы рисовали? Ребекка кивнула:

— Только вчера. Это самое последнее.

Эмма закончила есть в восхищенном молчании. Рагу оказалось вкусным, и Ребекке явно было приятно, когда Эмма сказала об этом.

— Спасибо, мэм. — Трудно было сказать наверняка в полумраке хижины, но, кажется, она даже покраснела. Окна были закрыты ставнями, и единственным источником света служил огонь в очаге.

После второй порции Эмма почувствовала себя человеком.

— Простите меня, миссис Ларсон, — извинилась она, — но я никогда не ела такого вкусного рагу.

— Секрет в том, что готовить его надо очень долго. — Она взяла у Эммы миску и показала на котелок.

— О нет, спасибо. Я уже наелась. — Эмма глубоко и удовлетворенно вздохнула. — Не знаю даже, что бы я делала без вашей помощи.

— А, не стоит благодарности. — Ребекка Ларсон улыбнулась, и Эмма поняла, что она очень хорошенькая. — Не знаю, что бы мы делали без вашего мужа, миссис Грэхем.

— В самом деле? — Эмма нагнулась вперед, ожидая продолжения.

— Наверное, вы не знаете всего, что тут происходило, поскольку долго болели, и все такое.

— Да. Боюсь, что не имею представления. Несколько долгих секунд Ребекка молчала. Звуки, доносящиеся снаружи, казались далекими, и Эмма поплотнее закутала плечи в попону.

— Видите ли, миссис Грэхем, мы с Уолтером люди простые. Мы ничего ни у кого не просим. Делаем посуду, хорошую посуду. Я могу повести вас как-нибудь посмотреть нашу мастерскую, это рядом, если захотите.

Когда Эмма с готовностью закивала, Ребекка улыбнулась искренней улыбкой:

— Вы такая же, как он, миссис Грэхем.

— Как Уолтер?

— Нет, мэм. Как ваш муж.

— Правда?

— Да, мэм. Ваш муж не стесняется приходить сюда к нам или позволить нам приходить к нему в контору, как и всем остальным. Другие люди в городе не такие, как вы. Они хотят, чтобы мы уехали. Они охотно соглашаются пользоваться нашей посудой, потому что она хорошая и дешевая, и когда мистер Цоллер продает ее им, они даже могут забыть, откуда она взялась.

— Простите, миссис Ларсон. Я тут немного запуталась. Почему это они не хотят, чтобы вы жили в Овертон-Фоллзе?

— Ваш муж вам не рассказывал? Эмма покачала головой.

— Миссис Грэхем, мой Уолтер, и я, и наш мальчик — мы наполовину индейцы — Ребекка опустила глаза.

Эмме понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что именно по этой причине добрые жители Овертон-Фоллза хотели, чтобы они уехали.

— Я думаю, это просто чудесно, миссис Ларсон, — мягко сказала Эмма. — Вы должны гордиться вашим происхождением. Оно благородное и славное, и вам нечего скрывать от мира.

Ребекка долго молчала, а когда подняла глаза на Эмму, в них стояли слезы.

— Вы очень похожи на него. Он пытается сделать незаконным, чтобы нас прогоняли из города. Нам пришлось и сюда приехать прежде всего из-за той штуки, которая называется Закон о переселении индейцев. Мистер Грэхем говорит, из-за него все эти люди с востока получили разрешение забрать наши земли. Нам больше некуда идти. Вы такая же, как он, миссис Грэхем.

Странное тепло разливалось по телу Эммы, она изумлялась тому, что делает Майкл, и гордилась им.

И другое чувство начало расти в ней, тоже до сих пор ей неведомое Она осознала, что всего за несколько коротких часов влюбилась в Майкла.

— Миссис Ларсон, — произнесла Эмма. Внезапно она почувствовала, что задыхается, что у нее кружится голова, — ей захотелось увидеть Майкла, сделать для него что-нибудь. — Миссис Ларсон, — повторила она уже более ровным голосом. — Можно мне взять у вас рецепт рагу? Мне хотелось бы приготовить его для Майкла.

Ребекка Ларсон встала, ее лицо сияло от счастья.

— Конечно, миссис Грэхем! Это очень просто. Писать я совсем не умею, но я вам расскажу. Самое важное, что следует запомнить. — это что тушить надо очень долго.

Эмма кивнула.

— Положите все овощи, какие есть в доме. Но мясо опоссума надо готовить очень хорошо и долго, чтобы хрящики не застревали в зубах.

— Опоссума? — Голос Эммы дрогнул.

— Да, мэм. Иногда я бросаю в рагу маленькую белку, просто для вкуса. Можно приготовить это рагу почти из любого зверька, какой под руку попадется. Суньте его в большой горшок вместе со шкурой и всем остальным и залейте небольшим количеством воды. Дальше, когда бульон начнет кипеть…

Дверь хижины распахнулась, впустив благословенную струю свежего воздуха.

— Эм? — Майкл шагнул к ней. — Мистер Цоллер сказал мне, что ты вышла из дома и что он видел, как миссис Ларсон привела тебя сюда.

В его голосе появились новые интонации, мягкие и добрые. Он протянул руку и заправил прядку волос ей за ухо.

— Позволь я отведу тебя домой, Эм. Ты выглядишь усталой.

Его большая рука обняла ее за плечи и подняла на ноги. Эмма чувствовала твердость и нежность этой руки и на мгновение закрыла глаза.

— Большое спасибо, миссис Ларсон, что позаботились о моей жене.

— Мне это доставило удовольствие, мистер Грэхем. Ох… Не возьмете ли немного моего рагу домой? Миссис Грэхем очень уж понравилось мое рагу из опоссума.

Эмма почувствовала, как вздрогнул Майкл.

— Она ела это… Ну, спасибо, миссис Ларсон. Буду очень вам признателен.

Звук шлепнувшегося в деревянное ведерко рагу чуть не прикончил Эмму. Майкл почувствовал это быстро вытолкнул ее наружу.

Теперь люди на улице глазели на них уже в открытую. Майкл с дымящимся ведерком в одной руке и обнимающий другой рукой свою бледную жену в лошадиной попоне, выходящий из хижины полукровки Ларсона, — этого было достаточно, чтобы взбудоражить поселок.

Эмма покрепче прижалась к Майклу и украдкой взглянула на него снизу вверх. Его красивое лицо сделалось странно неподвижным, а челюсти были сжаты так плотно, что видно было, как играют желваки на скулах. Глаза его смотрели прямо перед собой.

— Ты сердишься? — Спрашивать было больно, но она должна знать.

Он помог ей обогнуть повозку, удержал от попытки перейти дорогу прямо перед парой лошадей и не отвечал, пока они благополучно не перешли дорогу.

— Сержусь? — Она видела, как он сглотнул. — Нет, Эм, я не сержусь. — Казалось, Майкл тщательно подбирает слова. — Ты только что ела опоссума в хижине полукровки. Ты приняла их гостеприимство, когда никто другой даже не желает признавать их существования.

Он посмотрел на нее сверху вниз. Его глаза странно блестели, сияли внутренним светом, и Эмма перестала дышать.

Внезапно он прижался губами к ее лбу, теплыми, сухими губами, которые, казалось, прикасаются к самой ее душе.

— Ох, Эм, — шепнул он. — Я так тобой горжусь. И он улыбнулся.

Глава 4

Она не могла дождаться его возвращения из конторы. Удостоверившись, что Эмма благополучно добралась до дома, Майкл снова ушел на работу, пообещав вернуться к ужину.

— Надеюсь, ты не застрянешь в дорожной пробке в час пик, — крикнула она ему вслед, когда он уже открыл дверь, чтобы уйти.

Майкл загадочно улыбнулся в ответ, поплотнее натягивая шляпу на лоб.

— Спасибо, Эм.

Улыбка исчезла, когда он отвернулся, озадаченно качая головой.

Четыре часа спустя Эмма сидела на скамье у очага и вскакивала, чтобы выглянуть в окно, всякий раз как на улице раздавался какой-нибудь шум. Ясный день угас, уступая место сумеркам, и на короткое время пробился мягкий вечерний луч, последний перед наступлением темноты, Эмма зажгла керосиновую лампу.

— Снег теперь повалил уже всерьез, заглушая одни звуки и усиливая другие.

Наконец дверь открылась. Лицо Майкла раскраснелось от жгучего мороза, и он замер на пороге, увидев, что она поднимается с места, чтобы помочь ему снять пальто.

— Ты еще не легла?

Эмма скучала по нему. За короткое время его отсутствия она так соскучилась, что это причиняло почти физическую боль. Он находился всего в нескольких ярдах от их дома, но от того, что она его просто снова видела, у нее захватило дух.

— Я попыталась испечь немного маисового хлеба в твое отсутствие — Она повесила его пальто и шляпу на вешалку.

— Неужели?

Эмма кивнула.

— Я его сожгла, Майкл. — Она грустно указала на стол, где на тарелке все еще дымился почерневший хлеб.

Его взгляд проследил за ее рукой, а она в это время не спускала глаз с его лица. Уголок его рта дернулся, а на щеках появились два углубления — ямочки: он старался подавить смех.

Ямочки. Эмма никогда бы не подумала, что у него могут быть ямочки, но почему-то их вид привел ее в восторг. Она инстинктивно поняла, что эти ямочки не появлялись уже очень давно.

— Ну, Эм. Он выглядит очень аппетитно. Избегая ее взгляда, Майкл протянул руку и отломил кусочек. Хлеб рассыпался на горелые крошки, но Майкл без промедления сунул их в рот. Эмма отчетливо поняла, что если бы он давал себе время задумываться над своими действиями, то потерял бы мужество.

Пока Майкл жевал, выражение его лица оставалось бесстрастным.

— Ммм. — Он кивнул, делая героическое усилие, чтобы проглотить. Эмма бросилась к раковине и налила ему воды в кружку. Днем ей потребовалось полчаса, чтобы накачать воды в глиняный кувшин. Сейчас на ней уже образовалась корочка льда.

— Вот, Майкл.

Он с благодарностью принял воду.

— Ну, как тебе?

Выпив полную кружку, он посмотрел на нее, выражение его лица снова стало серьезным. В уголках рта застряли черные крошки.

— Думаю, нужно немного посолить, — серьезно ответил он. Эмма хлопнула в ладоши и начала так смеяться, что на глаза навернулись слезы.

— Ох, Майкл! Это было ужасно, мне показалось, я весь дом сожгла, столько дыму было!

Вместо того чтобы присоединиться к ее веселью или хотя бы улыбнуться, он просто стоял и смотрел. Потом медленно поднял руку и неуверенным жестом вытер слезинку с ее щеки.

— Эм, — его голос ласкал ее, — я так давно не слышал твоего смеха, очень давно.

Улыбка исчезла с ее лица. Чувство раскаяния охватило Эмму, когда она увидела выражение его лица, настороженное и все же полное нежности. Она подняла руку и прикоснулась к его плечу, ощущая силу и тепло его тела.

Майкл замер, боясь пошевелиться.

— Мне очень жаль, — прошептала она. Он стоял так неподвижно, что, казалось, даже не дышал. Потом сглотнул, и в его глазах промелькнула темная тень.

Эмма не отняла руку от его плеча, наслаждаясь прикосновением и наблюдая за его лицом.

— Пожалуйста, прости меня.

Майкл тотчас же обхватил ее руками, его губы коснулись ее виска. Он прижимал ее к себе с такой яростной страстью, что она чувствовала все его тело, большое и сильное. Вдруг ее ноги оторвались от пола — Майкл держал ее на руках.

Эмма никогда еще не чувствовала себя так спокойно, как сейчас, в объятиях его рук.

— Я дома, — прошептала она, к собственному удивлению. — Боже мой, Майкл, я пришла домой.

Он опустил ее и слегка отстранил от себя, чтобы вглядеться в ее лицо, прочесть на нем ее чувства. Затем его рот накрыл ее губы, его рука легла ей на затылок, когда она наклонила голову, чтобы ответить на поцелуй Но что-то было не так, что-то странное мешало ей Эмме вдруг стало страшно, она испугалась не Майкла, а своих собственных эмоций, которые грозили поглотить ее целиком. Не перенесется ли она назад, прочь из его объятий, с такой же быстротой, с какой очутилась в них? Что, если этот человек, так неожиданно ставший центром ее мира, просто исчезнет?

Ловя ртом воздух, она отстранилась от него, перед глазами все расплывалось.

— Эм? — В его голосе звучала такая нежная забота, что она вся задрожала. Постаралась унять дрожь, но не смогла.

— Прости, Майкл, — объяснила она. — Я не могу. То есть я хочу сказать, я еще не готова к этому. Просто не могу.

Она попятилась назад, скрестив на груди руки, чтобы заставить их не трястись, чтобы держаться за что-нибудь, все равно за что.

Сначала он просто смотрел на нее. Затем опустил глаза и глубоко вздохнул.

— Я понимаю, Эм.

Прядь волос упала ему на лоб. Инстинктивно Эмма шагнула вперед, чтобы убрать ее, но он опередил ее. Она снова скрестила руки, на этот раз еще крепче прижав их к своему телу.

Потрескивал огонь. Он бросил быстрый взгляд на обугленные остатки хлеба на столе.

— Пойду принесу что-нибудь на ужин, — сказал он. Потом мягко улыбнулся, словно смирившись. Ямочки снова появились.

— Где ты Сможешь достать ужин?

— Там же, где всегда. — Он отвел взгляд в сторону, и напряжение ослабло. Та боль, которая, казалось, вибрирует между ними, наконец утихла.

Майкл снова натянул пальто и надел шляпу.

— Миссис Хокинс всегда готовит столько, что можно накормить целую армию. Пойду к судье и принесу нам ужин.

— Она не против?

— Нет. Она вроде как усыновила меня. Мне примерно столько же лет, сколько было бы их сыну, если бы он был жив.

Легкая улыбка исчезла с его лица, и взгляд остановился на колыбельке под столом. Выражение бесконечного страдания промелькнуло в его глазах. Оно пропало так быстро, что она поняла: никто другой его бы не заметил.

— Вернусь через несколько минут. — С этими словами он вышел за дверь.

— Майкл. — В ее голосе звучала тихая мольба. — Ох, Майкл!

Жена судьи оказалась сказочной поварихой. Они поужинали жареным цыпленком, начиненным шалфеем, пюре из турнепса и яблочно-черносмородиновым пирогом. Эмма заметила, что у цыпленка был какой-то привкус, к которому она не привыкла, и очень мало белого мяса.

Когда Эмма заворачивала остатки пирога в салфетку, ей в голову вдруг пришла мысль.

— Майкл, мне не дает покоя один вопрос. Он замер у очага, куда подкладывал дрова, и выжидательно повернулся к ней.

— Я видела сегодня на улицах много детей. Почему они не в школе?

— А! Школа. — Он провел рукой по шевелюре, и снова Эмма поневоле Залюбовалась сочетанием седых и черных волос. — Не возражаешь, если я закурю трубку?

— Пожалуйста, — машинально ответила она, спрашивая себя, похожа ли его трубка на ту смешную трубку, которую так любит отец Санбим.

Майкл курил длинную, тонкую глиняную трубку, которую она раньше заметила возле его книг по юриспруденции. Он запустил пальцы в горшочек с табаком и положил щепотку в трубку, затем сунул в очаг длинную щепку, поднес огонь к табаку и пыхтел трубкой, пока табак не стал тлеть янтарем.

— Школа закрыта с прошлого лета, — сказал Майкл, выпуская слова вместе с клубами дыма.

— Почему? Из-за погоды?

Он покачал головой:

— Нет, Эм. Как правило, это единственное время года, когда болтливую школу посещают все ученики. В остальные времена года большинство детей нужны на фермах.

— Болтливая школа, — повторила, Эмма. Один из ее уроков в День первооткрывателей был посвящен старинным школам. Майкл улыбнулся.

— Школа состоит из одного класса. Ее называют болтливой потому, что дети всех возрастов учатся там одновременно и вслух читают свои уроки.

— Я о таких слышала. Но почему она закрылась? Майкл приподнял брови, которые остались черными, без единого седого волоса, и его лицо стало до невозможности молодым, когда он улыбнулся.

— Это сплетни, Эм. Если хочешь узнать подробности, предлагаю спросить миссис Цоллер из мануфактурной лавки. Она с удовольствием расскажет тебе всю историю.

— О, расскажи мне ты!

Майкл уселся на скамью и усмехнулся, зажав трубку белыми зубами.

— Такая история не годится для женских ушей.