После их обеда, но еще до своего капитан проверял вместе с гардемаринами их дневные задания, иначе говоря, их индивидуальные расчеты положения судна в полдень по высоте солнца и разнице между местным и Гринвичским полднем, установленной на основании показаний хронометра, уточняя полученные данные на основании счисления. Иногда ответы получались совершенно несуразные: некоторые из юношей, похоже, были не способны освоить основные принципы расчетов и пытались подогнать свои ответы наугад или попросту списывали их у товарищей. Что касается Бойла (хотя он и происходил из семьи моряков), то этот недоросль прочно сел на мель, доплыв только до середины таблицы умножения. Кэлами и Уильямсону было не по душе, что их снова усадили за учебники (давно плавая без всякого учителя, они любили прихвастнуть опытом и пустить пыль в глаза новичкам), но все же в целом они были славные ребята. Старший канонир тоже приглядывал за ними, а его жена заботилась о том, чтобы они были как следует обихожены. Конечно, миссис Хорнер стирала им рубахи по такому важному случаю, как трапеза в капитанской каюте, лучше, чем Киллик. Джек подозревал, что она из женского упрямства стирала их в пресной воде.

Юный хор зазвучал иначе: autos, autee, auto note 19, и Джек расплылся в улыбке.

— Вот что мне нравится слышать, — заметил он. — В отличие от нас, они не растеряются, когда кто-то заговорит с ними на древнегреческом языке. Они тотчас ответят ему: «Autos, autee, auto, старый хрен. Купе eleison note 20». Кроме того, классическое образование полезно для дисциплины: матросы относятся к нему с поразительным почтением.

Пуллингс, похоже на то, думал иначе. Лейтенант начал было толковать что-то о мире Гомера, когда кот, который так и не научился с благоговением относиться к шканцам, полез им под ноги, очевидно желая приласкаться и ощутить ответную ласку.

— Мистер Холлар, — завопил Джек голосом, который легко донесся до полубака, где боцман возился с талрепом. — Послушайте, мистер Холлар. Будьте добры, отнесите своего Линька на нос и посадите его под домашний арест или засуньте в мешок.

Остроумное прозвище, данное Стивеном коту, давно облетело всю команду и для матросов стало звучать еще смешнее от частого повторения и разжевывания его скрытого смысла тугодумам. Когда животное несли по проходу, многие встречали его улыбками и возгласами: «Эй, Линёк!» — поскольку «Сюрприз» не был одним из тех унылых кораблей, где царила мертвящая дисциплина: на таких судах матрос, находясь на палубе, должен был молчать как рыба до тех пор, пока к нему не обращался старший по званию.

Джек Обри все еще улыбался, когда вспомнил, что сегодня именно тот день, в который по уставу положено наказывать провинившихся. И он спросил, не было ли каких-либо серьезных проступков.

— Никак нет, сэр, — отвечал Пуллингс. — Всего лишь пара мелких склок. Один напился до умопомрачения по случаю своего дня рождения, сэр. И один бранился. Я подумал, что стоит замять эти дела, поскольку сегодня днем нам всем устроят кровопускание.

— Быть по сему, — решил Джек.

Он было хотел внести некоторые изменения в расписание вахт с тем, чтобы новички чаще находились вместе со старожилами «Сюрприза», что несколько облегчило бы им жизнь. Но тут он увидел сцену, от которой на секунду онемел. По левому проходу шел Холлом. Нейджел, толковый, но один из самых мрачных, озлобленных и строптивых матросов «Дефендера», шагал в другом направлении, на корму, по тому же узкому проходу. Вот они поравнялись, однако Нейджел прошел мимо, не только не поприветствовав офицера, но и взглянув на него с нарочитым пренебрежением.

— Старшину ко мне! — вскричал Джек. — Старшина! Отведите Нейджела в трюм. Посадите его под арест.

Капитан был страшно зол. Он был готов на все, чтобы матросам у него жилось хорошо, но никогда бы не смирился с преднамеренными нарушениями дисциплины, даже если бы фрегат до самого конца плавания превратился в плавучую тюрьму. Джек помнил, как в самом начале флотского бунта лорд Сент-Винсент восклицал: «Я заставлю их отдавать честь даже мичманскому мундиру, надетому на ганшпуг!» — и он был полностью согласен с этим принципом. Обратившись к Пуллингсу, Джек сказал:

— Я устрою экзекуцию провинившимся как обычно, когда пробьет шесть склянок. — Выражение его лица вогнало в дрожь офицера морской пехоты Говарда, который всегда видел командира веселым или, в худшем случае, недовольным при задержке каких-то интендантских поставок.

В это время в лазарет явился вестовой и спросил, когда господин старший канонир может обратиться к доктору Мэтьюрину.

— Сейчас, если это его устраивает, — отозвался Стивен, протирая последний из наточенных ланцетов. — Мистер Хиггинс, не можете ли вы присмотреть за лазаретом?

Судовые офицеры и унтер-офицеры были вправе лично обращаться к корабельному врачу, и Стивен почти не сомневался, что, хотя старший канонир был плотного сложения, широкоплечий, темноволосый, с жестким, иссеченным боевыми шрамами лицом здоровяк, он явно принадлежал к числу тех, кто боялся ланцета больше, чем неприятельских пушек.

В некотором смысле он оказался прав, поскольку визит Хорнера был действительно связан с кровопусканием. Но еще до того, как он усадил гостя, Стивен понял, что дело было не просто в нежелании подвергнуться операции. Прежде всего, в голосе Хорнера не было просительных, заискивающих ноток, которые появлялись у моряков, когда им было что-то нужно от доктора в качестве пациентов. Отнюдь. Хорнер был груб, в его голосе звучали угрожающие интонации. Перечить ему было себе дороже. После ряда общих фраз и неловкой паузы артиллерист заявил, что возражает против кровопускания, если потеря крови помешает ему заниматься «этим». В течение нескольких последних ночей он почти дошел до «этого», и если из-за потери хотя бы нескольких унций крови все пойдет насмарку… Впрочем, если кровопускание не повредит «этому», то доктор, если пожелает, может выпустить из него хоть галлон крови.

У Стивена давно не было пациента, который был столь стеснителен и немногословен. Офицер решительно не хотел понимать, сколько значений может иметь слово «это», и лишь после ряда наводящих вопросов доктор убедился, что его догадки оказались верны. Хорнер страдал мужским бессилием. Но Мэтьюрина, и так сомневавшегося, что он поможет этой беде, тревожило еще и то обстоятельство, что его пациент был бессилен лишь в отношении своей жены. Хорнер и без того переломил себя, сделав это признание, и Стивен не стал оказывать на него давления, чтобы выяснить все интимные подробности, но сделал вывод, что миссис Хорнер по неопытности не отдавала себе отчет в том, что происходит с ее супругом. Она, похоже, упрямо не желала говорить с ним на эту тему. Хорнер был почти уверен, что кто-то навел на него порчу. Он обращался к двум разным знахарям сразу после женитьбы, чтобы те сняли с него порчу, заплатил четыре фунта десять шиллингов, но эти мошенники ничего не сделали.

— Господи помилуй, — произнес он. — Свистят, значит, кому-то будет порка. А я-то думал, что сегодня расправы не будет. Надо бежать надевать парадный мундир. Вам тоже, доктор.

Надев парадную форму, оба заняли свои места на сине-золотых шканцах, в то время как позади бизань-мачты и вдоль фальшбортов алели ряды мундиров морских пехотинцев в белых перевязях, с примкнутыми к мушкетам штыками, на которых горело солнце. Джек уже отпустил с миром спорщиков — пьяницу, нализавшегося по случаю своего дня рождения, и сквернослова, вынеся им приговор: «Для вразумления всю неделю вы будете получать вдвое разведенный грог». Хотя вот уже много лет Стивен уверял его, что дело в количестве алкоголя, а не воды, Джек (как и все остальные на корабле) были убеждены, что грог, превращенный в жидкое пойло, гораздо менее коварен, и никакие доводы на него не действовали. Сейчас ему надо было вынести приговор Нейджелу.

— Что ты сделал? Сам знаешь, черт бы тебя побрал, что ты сделал, — произнес Джек, глядя на матроса в упор холодным гневным взглядом. — Ты прошел мимо мистера Холлома, не отдав ему чести. Ты старый военный моряк и не можешь сослаться на незнание устава. Непочтение, преднамеренное непочтение — это чуть ли не бунт, а за бунт, вне всякого сомнения, полагается петля. На этом корабле я не допущу беспорядков, Нейджел. Ты знал, что делаешь. Кто из господ офицеров выступит в его защиту?

Таковых не нашлось. Холлом, который мог бы замолвить за него слово, не счел это нужным сделать.

— Очень хорошо, — заявил Джек Обри. — Привязать его к трапу. Капрал, прикажите дамам спуститься вниз.

Белые фартуки исчезли в переднем люке, и Нейджел стал медленно снимать рубаху, с мрачным, озлобленным видом нагнув голову.

— Взять его, — приказал капитан.

— Есть, сэр, — отозвался старшина-рулевой.

— Мистер Уорд, — обратился Джек к писарю, — прочтите тридцать шестую статью Дисциплинарного устава.

Едва писарь открыл книгу, как все обнажили головы.

— Статья тридцать шестая, — произнес писарь высоким голосом. — «Все прочие преступления, не наказываемые смертной казнью, совершенные лицом или лицами, служащими на флоте, которые не упомянуты в этом акте или за которые не предусматривается никакого другого наказания, наказываются в соответствии с законами и обычаями, применяемыми в таких случаях в море».

— Две дюжины ударов, — объявил Джек, нахлобучив треуголку. — Помощник боцмана, выполняйте свои обязанности.

Получив от Холлара линек, Гаррис, старший помощник боцмана, стал исполнять свои обязанности: старательно, без всякой злости, однако прилагая всю силу, как это положено на флоте. При первом ударе у наказуемого вырвалось: «Господи!» — но после этого, кроме счета, свиста линька и ударов по телу, не было слышно ни единого другого звука.

«Надо будет опробовать на его спине патентованный бальзам Муллинса», — подумал Стивен. Стоявшие рядом с ним юноши, которые еще никогда не видели телесных наказаний, смотрели на происходящие с растерянным и испуганным видом. Глядя на матросов, доктор увидел, как по простодушному лицу рослого Падина Колмана текут слезы жалости. Но в целом люди довольно равнодушно отнеслись к экзекуции. Для капитана Обри такая расправа была довольно суровой, хотя на большинстве других судов она была бы гораздо более жестокой. По общему мнению, две дюжины ударов были справедливой мерой наказания. Если какой-то малый шел слишком круто к ветру и не хотел отдать честь офицеру, будь это даже занюханный помощник штурмана, без гроша за душой, вечный неудачник и аховый моряк, то виновному все равно нечего жаловаться на то, что его укоротили. Похоже, такого же мнения придерживался и сам Нейджел. Когда его кисти и щиколотки ног освободили от веревок, он взял свою рубаху и направился на нос к помпе, чтобы товарищи смыли у него со спины кровь, прежде чем он наденет ее вновь. Выражение его физиономии, хотя и мрачное, вовсе не походило на выражение лица человека несправедливо обиженного.

— Прямо с души воротит от этих истязаний, — признался отец Мартин несколько позднее, когда они с доктором стояли у поручней на юте, наблюдая за двумя акулами, которые появились возле судна двумя днями раньше и плыли в кильватере или под килем. Это были матерые, хитрые хищники, они пожирали все швыряемые им отбросы, но совершенно не обращали внимания на приманку, которую прицепляли к крючкам, намеренно опущенным чересчур глубоко, чтобы благодаря прозрачности воды определить их вид и уберечь от мушкетных пуль во время ежевечерних учебных стрельб. Одна акула, пожалуй, не помешала бы утреннему купанию капитана, но с годами он стал осмотрительнее и считал, что две акулы — это перебор, особенно после того, как один неприятный случай, недавно произошедший в Красном море, изменил его представления о повадках этих тварей.

— Меня тоже воротит, — согласился Стивен. — Но вы должны иметь в виду, что эти наказания сочетаются с обычаями и суровым нравом жестокой морской стихии. Полагаю, что если мы посвятим этот вечер пению дуэтом, то вы сочтете его столь же радостным, как если бы этой решетки для порки не существовало вовсе.

Решетка, о которой шла речь, была убрана, палуба тщательно выдраена, по крайней мере за полчаса до этого, поскольку вот-вот должны были пробить восемь склянок. Поперек палубы, позади грот-мачты офицеры и гардемарины надежно удерживали солнце в своих квадрантах и секстанах, ожидая, когда оно пересечет меридиан. В соответствии со старинным ритуалом, об этом событии штурман сперва сообщал Моуэту, а Моуэт, шагнув к капитану Обри, сняв треуголку, докладывал, что видимое местное время — полдень.

— Да будет так, — отозвался Джек, и отныне в законном порядке наступил полдень. Сразу же после этого судно откликнулось на восемь ударов рынды и свистки, звавшие матросов к обеду; однако, несмотря на толчею, он подошел к штурману, уточнил у него координаты корабля и поспешил к отцу Мартину.

— Поздравляю вас со знаменательным событием, дорогой, — произнес капитан. — Мы только что пересекли широту тропиков.

— Да неужто? — отозвался отец Мартин, порозовев от радости. — Ха-ха! Наконец-то мы в тропиках, сбылось одно из моих заветных желаний. — Он стал жадно оглядывать море и небо, словно теперь все изменилось. Вследствие одного из счастливых случаев, которые, пожалуй, чаще всего происходят с терпеливыми натуралистами, ветер принес какую-то тропическую птицу, которая начала кружить над кораблем. Она была атласно-белой, с перламутрово-розовым отливом и двумя поразительно длинными хвостовыми перьями.

Птица, за которой наблюдал отец Мартин, все кружила и кружила. Он отказался от обеда, лишь бы ни на минуту не упустить ее из поля зрения. То, взмахивая широкими крыльями, она летала вокруг судна, то парила над ним, время от времени садясь на клотик грот-мачты. Стивен не мог составить компанию отцу Мартину, поскольку вместе с Хиггинсом принялся пускать кровь экипажу. У каждого брали всего по пять унций, затаривая один сосуд за другим. В результате целых восемь ведер оказались наполненными густой жидкостью с розовой пеной удивительной красоты. Среди моряков оказалось более чем достаточно впечатлительных особ, которые теряли сознание: из-за того, что ветер ослаб, а жара усилилась, над палубой сгустился запах, как на бойне. В результате один из слабонервных солдат морской пехоты, падая в обморок, угодил в полное ведро, опрокинув его и еще три ведра. Это настолько разозлило доктора, что доброй полдюжине матросов он пустил кровь фонтаном, сделав их бледными, как телятина, и поставил часовых возле оставшихся ведер.

Однако через час с четвертью все закончилось, поскольку оба хирурга ловко владели ланцетами. Обморочных приводили в чувство морской водой или уксусом, в зависимости от вкуса. В конце концов, чтобы все было по справедливости, один врач пускал кровь другому. Затем Стивен обратился к отцу Мартину, чья птица к тому времени улетела, успев показать ему желтый клюв и перепончатые лапы:

— Теперь, сэр, я смогу показать вам то, что удовлетворит ваше любопытство и, возможно, поможет вам определить вид акулы.

Он попросил Хани, который был вахтенным офицером, выделить ему с полдюжины самых ловких рыболовов, а боцмана — подготовить пару свертков с ненужным хламом размером с младенца. До сего времени весь экипаж, включая капитана и офицеров, зажимал порезы на руках. Лица были мрачны и сосредоточенны. Но тут Джек Обри шагнул вперед и с огоньком в глазах спросил:

— А теперь что вы придумали, доктор?

— Рассчитываю укусить кусаку, — отозвался Стивен, протягивая руку к одному из бизань-марсель-фалов, к которому были прикреплены крючья для ловли акул с привязанными к ним цепями. — Прежде всего, надеюсь определить вид акул. Род их известен — Carcharias, но к какому они принадлежат виду?.. Где этот пройдоха Падин? Послушай, Падин, насади этих «младенцев» на крючки, но обращайся с ними так, будто ты в них души не чаешь, и дай им пропитаться доброй алой кровью. А я в это время постараюсь обмануть этих хищниц, которые плывут сзади и сбоку.

Взяв ведро, наполненное кровью, он стал медленно выливать его содержимое в — кормовой шпигат правого борта. Моуэт и Пуллингс хором издали крик отчаяния, увидев испорченной краску, а матросы, забыв про борта, которые им придется отдраивать, любопытной толпой повалили на корму. Их ожидания не были обмануты: как только акулы учуяли кровь, хотя и сильно разбавленную, они всплыли на поверхность и стали метаться. Черные плавники высоко вздымались над белыми бурунами. Еще два ведра, вылитых с кормы, образовали в воде розовое облако и привели их в состояние бешенства. Утратив всякую осторожность, они пытались запрыгнуть на борт корабля, ныряли у него под килем, пересекали кильватерную струю и возвращались назад с пугающей быстротой и ловкостью, то наполовину выскакивая из воды, то оставаясь у самой поверхности моря, которое кипело и пенилось.

— Бросайте первого «младенца», — приказал Стивен. — Пусть она его заглотит хорошенько, не вырывайте его из пасти, черт бы вас побрал.

Едва стоявший на корме матрос успел обвить шлаг вокруг кнехта, как прочный линь надраился; акула, надежно заглотив крючок, начала бешено метаться у правой раковины, а вторая хищница в слепом бешенстве принялась урвать большие куски мяса из тела и хвоста подруги.

— Следующего «младенца»! — закричал доктор и вылил за борт остаток крови. Вторая акула оказалась сильнее первой, и совместными усилиями они отвернули «Сюрприз» на три румба от его прежнего курса.

— А теперь что будем делать? — спросил отец Мартин, разглядывая гигантский, зубастый улов. — Может, отпустить? Если мы станем поднимать их на борт, то ударами хвостов они наверняка наделают бед.

— Почем я знаю? — отозвался доктор. — Тут слово за капитаном.

— Идти в бейдевинд, — приказал капитан рулевому, который, вместо того чтобы следить за картушкой компаса, наблюдал за представлением. Затем обратился к боцману: — Мистер Холлар, завести пару булиней на нок бизань-рея. Попытайтесь поднять этих тварей так, чтобы они не порвали ванты.

Матросы дружно взялись за дело и постарались на славу: мощные, очень тяжелые и злобные существа вскоре оказались на борту, не повредив оснастки судна. Теперь, лежа на палубе, они казались гораздо больше и свирепее, чем были на самом деле. Страшные челюсти щелкали так, будто захлопывался люк шахты. Все моряки, каких знал Стивен, испокон веку испытывали ненависть к акулам. И эти твари не были исключением. Парни ликовали при виде издыхающих чудовищ, всячески понося их. Однако доктор удивился тому, что недавно наказанный Нейджел с прибаутками сам пинал ногами наиболее крупную из акул. Позднее, когда матросы с полубака унесли с собой один из хвостов, чтобы украсить им как амулетом нос, и они с отцом Мартином занялись анатомированием акул, Нейджел вернулся и очень робко спросил, нельзя ли ему взять совсем маленький кусочек акульего хребта. Он хотел привезти его своей маленькой дочке.

— Отчего же нет, — отвечал Стивен. — Можете отдать ей и это, — добавил он, доставая из кармана три жутковатых треугольных зуба (необходимых для определения вида акулы).

— О сэр! — благодарно воскликнул Нейджел, тотчас завернув их в носовой платок. — Большое вам спасибо. — Сунув подарок за пазуху, он обо что-то ударился лбом и поморщился от боли, после чего неуклюжей походкой пошагал прочь. Посередине прохода остановился и, оглянувшись назад, крикнул: — Она будет страшно рада, сэр.

Стивен оказался пророком, во всяком случае в этот день. Еще до вечернего концерта, который состоялся после короткого построения, все окончательно забыли об утренней экзекуции, чему способствовали всеобщее кровопускание и азартная ловля акул. Кок исполнил балладу из восьмидесяти одной строфы о шотландском пирате Бартоне под аккомпанемент трех волынок, а зарождающийся хор под управлением отца Мартина довольно удачно исполнил часть оратории, которую он надеялся исполнить целиком до того, как они вернутся домой. Еще будучи пассажиром линейного корабля, которым раньше командовал капитан Обри, капеллан научил наиболее одаренных матросов «Мессии» правильно выводить мелодии и произносить тексты. На «Сюрпризе» оказались многие из его прежних певчих. Сам отец Мартин пел неважно и плохо играл на музыкальных инструментах, но он был превосходным учителем, и матросы любили его.

Когда концерт окончился, многие остались на палубе, чтобы насладиться вечерней прохладой. Холлом был одним из них. Он сидел на продольном мостике левого борта, свесив ноги, и время от времени брал аккорды на испанской гитаре, принадлежавшей Хани. Он подбирал мелодию и, когда подобрал ее, то дважды очень негромко пропел слова, затем ударил по струнам и на этот раз запел звонким мелодичным голосом, как заправский тенор. Стивен не обращал внимания на слова, пока Холлом не затянул рефрен: «Не поздней июня, розочка моя, как ни упирайся, я вкушу тебя», который он повторил три или четыре раза, чуть изменяя мелодию и интонацию, которую можно было бы назвать шутливо-доверительной. «Золотой голос», — думал Стивен, глядя на певца. Доктор заметил, что, хотя лицо Холлома было обращено к противоположному борту, он время от времени оглядывался на нос, и, проследив за его взглядом, увидел, как миссис Хорнер собрала свое шитье, поднялась с места и при третьем повторе припева с недовольным выражением лица спустилась вниз.