— «Если какой-нибудь корабль или судно будет захвачено в качестве приза, то никто из офицеров, матросов или иных лиц, находящихся у него на борту, не должен быть лишен одежды или каким-то образом ограблен, избит или подвергнут издевательствам…»

— В тот вечер она снесла последнее яйцо…

— Прошу прощения, — произнес отец Мартин, положив руку на колено доктора, — но сколько их всего было в кладке?

— Четыре: размером с яйцо бекаса и почти такого же окраса. В тот же самый вечер она исчезла, и бедный отец должен был сам высиживать свое будущее потомство. Я испугался, что с ней случилась какая-то беда, но ничего подобного: она снова объявилась. Я понял по ее поведению и странной белой полосе на боку, что она вволю накупалась в море и развлекалась у берега залива с другими самками и холостыми самцами. Все это время бедолага должен был высиживать птенцов под кочкой ближе чем в пятнадцати ярдах от меня, он, как мог, укрывал их, от дождя и оставлял не больше чем на пять минут в день чтобы покормиться. Когда вылупились птенцы, ему доставалось еще больше, потому что он должен был кормить их один. Все четверо вопили и пищали целыми днями, ухаживать за ними он не очень-то умел. Папаша стал озабоченный, похудел и частично облысел, а мамаша резвилась на заливе, преследуя одних кавалеров и подвергаясь преследованию других, крича «пип, пип, пип» и совершенно не заботясь о своем потомстве. Полагаю, эта птичка знала, как жить в свое удовольствие.

— Но вы, как женатый человек, Мэтьюрин, не можете одобрять такое поведение самки.

— Что касается этого вопроса, — отозвался Стивен, неожиданно ярко представивший, как Диана танцует кадриль, — то тут, возможно, самочка несколько перебарщивает. Но зато она в известной мере восстанавливает равновесие, нарушаемое бесстыдной неразборчивостью противоположного пола.

— «Всякое лицо, служащее на флоте, которое незаконным образом сожжет или подожжет арсенал или хранилище пороха, судно, шлюпку, кеч или хой note 31, такелаж или снаряжение, принадлежащее им, а не неприятелю, пирату или мятежнику… будет предано смертной казни».

Эти слова прозвучали из вентиляционной трубы с особенной силой, и после довольно продолжительной паузы отец Мартин спросил:

— А что подразумевается под словом «хой», Мэтьюрин?

— Поскольку сегодня воскресенье, то скажу откровенно, что не знаю, — отвечал Стивен. — Но я слышал, что его применяли в неодобрительном смысле, к примеру: «Шел бы ты на хой голландский» или «На кой тебе этот хой».

Немного погодя Джек Обри употребил то же выражение: «Поскольку сегодня воскресенье», когда отказал в просьбе матросам, передавшим ее через марсовых старшин боцману, который передал ее старшему офицеру, а тот — капитану. Идея заключалась в том, что поскольку доктору давно хотелось посмотреть состязания боксеров, то его возвращение на корабль можно было бы отметить этим вечером несколькими поединками на полубаке, разыграв приз, тем более что морские пехотинцы и даже китобои давно хвастались своим чрезвычайным мастерством и смелостью на ринге.

— Нет, — отвечал капитан. — Поскольку сегодня воскресенье, то, пожалуй, я не смогу разрешить состязания. Я уверен: отец Мартин согласится, что воскресенье — не тот день, когда можно колошматить ближнего своего голыми кулаками. Но если они решат обратиться к парусному мастеру, чтобы тот изготовил мягкие перчатки, и захотят боксировать как милосердные христиане, без намерения кого-то убить, без борьбы, подножек, удушающих приемов и хватанья за волосы, то, полагаю, сам архиепископ Кентерберийский не станет возражать. — Затем, обратившись к доктору, он произнес: — А я и не знал, что вы увлекаетесь состязаниями боксеров.

— А вы и не спрашивали, — возразил Стивен. — Конечно, я видел немало ярмарочных драк, но, как я сказал на днях Бондену, мне никогда не доводилось видеть наши настоящие бои по правилам, хотя это составная часть современной жизни. Лишь однажды мне едва не представилась такая возможность. В дилижансе я встретил одного удивительно любезного молодого человека — боксера по имени Генри Пирс.

— Бойцового Петуха? — воскликнули одновременно Джек Обри и Моуэт.

— По-видимому, да. Мне сказали, что он большая знаменитость. Он пригласил меня посмотреть на его бой с каким-то другим героем, кажется, Томасом Криббом. Но в последний момент оказалось, что я не смогу присутствовать на поединке.

— Так вы знакомы с Бойцовым Петухом, — произнес Моуэт, уважительно посмотрев на доктора. — Я видел, как он дрался с Громилой из Уоппинга на холмах в Эпсоне — оба к концу с трудом держались на ногах и почти ослепли от крови, заливавшей им лица. Час и семнадцать минут спустя, после сорок одного раунда, Пирс оказался единственным, кто был способен продолжать состязание, хотя он получил пять нокдаунов и Громила дважды обрушивался на него всем своим весом, как это делают некоторые профессиональные боксеры, когда на кону большие деньги.

— Как это вы умудрились не увидеть ни одного состязания, в толк не могу взять, — заметил Джек Обри: он не раз проезжал по пятьдесят миль ради того, чтобы взглянуть на Мендозу, Белчера или Голландца Сэма, часто посещавших заведение «Джентльмена Джексона», и даже сам потерял пару зубов во время любительских встреч. — Но нынешним вечером это можно будет исправить. У нас на корабле есть несколько великолепных боксеров. К примеру, Бонден стал чемпионом состязаний в Помпее, где участвовали команды восьми линейных кораблей и трех фрегатов. Дэвис — боец, который будет стоять, как троянский воин, до тех пор, пока ему не подсекут ноги. Говорят также, что очень опасен один из китобоев. Моуэт, шкура, которой мы закрываем тросовые талрепы, будет лучше и мягче, чем парусина.

— Пойду узнаю, сэр.

— Боже мой, Стивен, — произнес Джек Обри, когда они остались одни. — Какое удовольствие снова оказаться у себя на корабле, правда?

— Еще бы, — отозвался доктор.

— Еще нынешним утром я думал, как правы те, кто говорит, что лучше быть мертвым конем, чем живым львом. — Он выглянул из иллюминатора, очевидно мысленно повторяя сказанную фразу. — Нет, не так. Лучше погонять мертвого коня, чем живого льва.

— Вполне согласен.

— Пожалуй, я снова сказал не то. Точно помню, что мертвый конь упоминался, но за остальное не ручаюсь, хотя и горжусь тем, что знаю поговорки и умею вставлять их к месту.

— Не переживайте, дружище. Уверен, никакой ошибки нет. Эта мудрая поговорка учит правильно оценивать противника. Если хлестать мертвого коня — это детская игра, то такое же обращение со львом потенциально опасно, даже когда лев сидит в клетке.

Их нынешним противником была зыбь, и в своем желании развлечься все, кто был в это вовлечен, недооценили ее и продолжали проявлять легкомыслие, несмотря на очевидные доказательства. Даже после того, как волнение усилилось настолько, что корабль зарывался носом по самый фальшборт и стоять на ногах, не цепляясь за что-то, было невозможно, упрямцы твердили, что это сущий пустяк, к закату волнение уляжется, и всякий гребаный голландец, который норовит накаркать шторм, пустомеля, дурачина, хреновый моряк и окаянная ворона.

— Боюсь, что вас снова ждет разочарование, — произнес Джек Обри. — Но если волнение уляжется и судовые работы позволят, то завтра же мы устроим эти состязания.

Зыбь, вызывавшая постоянную килевую качку, несомненно, уменьшилась, однако Стивен, лежавший утром на койке с открытыми глазами, почувствовал какое-то неприятное перемещение корабля, не походившее ни на килевую, ни на бортовую качку — это был сильнейший крен непонятно в какую сторону, чего он никогда еще не испытывал. Это кренящее движение подвергало нагрузке набор судна и продолжалось, очевидно, уже значительное время, поскольку в каюте скопилось столько воды, что его башмаки отправились в плавание.

— Падин, — позвал он несколько раз и, не дождавшись ответа, произнес: — Куда подевался этот черномазый ворюга, черт бы его побрал?

— Господь и Дева Мария да пребудут с вами, господин, — отозвался Падин, открыв дверь, отчего в каюте стало больше воды.

— И с тобой да пребудут Господь и Дева Мария, — произнес Стивен, — а также святой Патрик.

Показывая куда-то наверх и несколько раз судорожно вздохнув, вестовой сказал:

— Разгулялся нечистый.

— Пожалуй, что так, — согласился Мэтьюрин. — Послушай, Падин, будь добр, дай мне сухие башмаки. Они в сетке на переборке.

Его каюта почти совпадала с центром тяжести корабля, и тем не менее амплитуда качки увеличилась, так что доктор два раза едва не упал: один раз в сторону, второй — назад. Единственным, кто оказался в кают-компании, был вестовой Говарда, который с испуганным видом произнес:

— Все господа офицеры на палубе, ваша милость. Так оно и оказалось, среди них были даже казначей и Хани, который сменился с «собачьей вахты» и должен был крепко спать. Все высыпавшие на палубу стояли молча. Поздоровавшись, Стивен и сам не произнес больше ни слова. Горизонт был окрашен в пурпур с черноватым оттенком, а по небу в разные стороны с невероятной скоростью неслись огромные тучи, отливавшие темной медью. Повсюду почти непрерывно сверкали молнии, воздух содрогался от могучих раскатов грома, доносившихся откуда-то с кормы, но явно приближавшихся к кораблю. Волны были крутые и приходили со всех направлений, огромные шапки пены на них должны были быть взбиты очень крепким ветром. В действительности же ветер был не более чем умеренным. Однако, при всей его умеренности, он был поразительно холодным и свистел в снастях такелажа, издавая необычайно громкий и пронзительный звук. Брам-стеньги были уже опущены на палубу, и теперь все матросы крепили шлюпки к стрелам двойными концами, натягивая добавочные штаги, ванты, брасы и фордуны, накидывая двойные петли на пушки, закрывая передний люк и горловины брезентом и крепя его прижимными шинами. Появилась Аспазия, сунувшая мордочку в ладонь доктора, прижимаясь к его ноге, словно встревоженная собака. От неожиданного рывка он едва не упал, но спасся, ухватившись за ее рога.

— Держитесь, доктор, — крикнул ему капитан, стоявший возле наветренного фальшборта. — Разгулялась нынче непогода.

— Скажите, ради бога, что происходит? — спросил доктор.

— Что-то вроде шторма, — отозвался Джек. — На полубаке! Мистер Бойл, привяжите ее к кат-балке. Я расскажу вам во время завтрака. Птицу видели?

— Нет. Много дней не видел ни одной. А что за птица?

— Мне кажется, что-то вроде альбатроса или огромной чайки. Она давно преследует нас. Вон она, пересекает кильватерную струю, а теперь поднимается над бортом.

Стивен успел разглядеть огромные крылья и бросился по продольному мостику на нос, чтобы оттуда получше разглядеть птицу. Доктор упал с продольного мостика на шкафут всего с шестифутовой высоты, но его швырнуло со страшной силой, и он ударился головой о казенную часть пушки.

Его отнесли на корму и положили на капитанскую койку. Он казался мертвым, если бы не едва заметное дыхание и с трудом прощупывавшийся пульс. Именно здесь его нашел отец Мартин, выползший из недр корабля.

— Хорошо, что вы пришли, отец Мартин, — воскликнул Джек Обри. — Но ведь вам следовало лежать с вашей ногой… Я послал к вам человека узнать, не следует ли пустить больному кровь, поскольку вы разбираетесь в медицине. Мы не можем привести его в чувство.

— Я бы не рекомендовал кровопускание, — отвечал отец Мартин, ощупав безжизненно болтающуюся из стороны в сторону голову Стивена. — Бренди тоже, — добавил он, взглянув на две бутылки, одну из капитанской каюты, вторую из кают-компании. — Я действительно немного разбираюсь в медицине и убежден, что это не агония — поскольку нет хрипа, — а сотрясение мозга, которое следует лечить отдыхом, полным покоем, темнотой. Я загляну в книги доктора, если это возможно, но не думаю, что они мне противоречат. Думаю, ему будет куда лучше внизу, где бортовая качка ощущается гораздо меньше.

— Уверен, вы совершенно правы, — отозвался капитан и, обратившись к Киллику, сказал: — Позовите Бондена. Бонден, вы не сможете вместе с Колманом и, скажем, Дэвисом отнести доктора вниз, чтобы не растрясти его. А может, вам удобнее использовать тали?

— Удобнее, сэр. Я его не уроню ни за какие сокровища.

— Тогда займитесь им, Бонден, — произнес капитан и, пока закреплялись тали, спросил: — Что вы думаете, отец Мартин? Он плох? В опасности?

— Мое мнение мало чего стоит, но перед нами не простой случай падения с последующей травмой. Я читал, что такие бессознательные состояния могут продолжаться несколько дней, иногда оканчиваясь летальным исходом, а иногда превращаясь в естественный, укрепляющий сон. Если черепные кости целы, то, как я полагаю, зачастую решающим фактором является внутреннее кровоизлияние.

— Все готово, сэр, — заявил Бонден.

Его сопровождали самые сильные моряки, которые стали осторожно, как яичную скорлупу, дюйм за дюймом, спускать доктора вниз, пока он не оказался в собственной койке, которую Падин удерживал от раскачивания. Каюта была мала и несколько душновата, но в ней было темно и тихо; здесь было самое спокойное место на корабле, где среди безмолвия больному предстояло лежать часами.

Полчаса спустя, когда матросы стали опускать на палубу грот-стеньгу, там разразился ад кромешный; предохранительный трос с топа мачты, пропущенный через отверстие для зашлагтовывания, порвался в тот самый миг, когда на судно обрушился теплый ливень. Стена воды была такой плотной, что люди слепли и с трудом могли дышать. С начала ливня до наступления полной темноты шла непрерывная битва с дикими порывами заходящего со всех сторон ветра, сопровождавшимися ударами грома и вспышками молний над самой головой и невероятно крутыми волнами, бравшимися неизвестно откуда: они били судно с такой силой, что, казалось, раздавят его. Фрегат словно налетал на риф, хотя глубины были такими, какие невозможно было измерить ни одним корабельным диплотом. Все это, наряду с обрушившимся на головы изумленных моряков водяным смерчем, сравнявшим на несколько минут уровень главной палубы с морской поверхностью, сопровождалось непрестанным оглушительным громом и огнями Святого Эльма, вспыхивавшими и сверкавшими на бушприте и кат-балках. Времени как такового больше не существовало — оно измерялось борьбой за жизнь в промежутках от одного оглушительного удара грома и вторжения масс воды до другого. В этих промежутках приходилось закреплять такие предметы, как шестерка, колонка компаса и грузовые стрелы, которые гуляли вовсю. Все это время матросы, как бешеные, откачивали помпами тонны воды, которую море и небо без передышки обрушивали на корабль. И все же меньше всего доставалось матросам, работавшим на помпах. Хотя им приходилось трудиться до полного изнеможения, зачастую по пояс в воде, задыхаясь от водяных брызг и дождевых струй, они во всяком случае знали, что им надо делать. Что касается остальных, то они постоянно находились в напряженном состоянии, готовые к любым неожиданностям — неслыханным и смертельно опасным. К примеру, волна швырнула в борт семидесятифутовый пальмовый ствол, который застрял в вантах грот-мачты, в то время как второй его конец с убийственной силой мотался из стороны в сторону, молотя по продольным мостикам и полубаку. Неизвестно откуда взявшийся встречный шквал ударил по немногим штормовым парусам, которые осмелился нести фрегат, отчего корабль вначале остановился, будто натолкнулся на скалу, а затем завалился так, что многие стали прощаться с жизнью. Действительно, если бы в этот критический момент одна из пушек, установленных с наветренной стороны, сорвалась со своего места, то она наверняка пробила бы борт фрегата.

Лишь после захода солнца ветер стал дуть с определенного направления и шторм обрел какую-то упорядоченность. Вихри задули на север, затем на запад; следом за ними на корабль налетел долгое время копивший силы юго-восточный ветер, который, несмотря на то что он перемежался идущими куда-то вкось шквалами, дул с невероятной силой и в результате нагнал зыбь, сравнимую лишь с той, какую им довелось встретить в пятидесятых широтах, далеко на юге.

Это был очень жестокий шторм, сопровождавшийся чрезвычайно опасной попутной зыбью. Но к такого рода штормам они привыкли. В отличие от дикой дневной непогоды, он принес известное облегчение. Матросов свистали на поздний ужин по полувахтам. Распорядившись сплеснить грота-брас, Джек Обри спустился вниз. Сначала он направился в лазарет, где должно было находиться несколько раненых матросов. Он нашел там отца Мартина, который едва ли не с материнской нежностью накладывал шину на сломанную руку Хогга. Рядом с ним стоял Прат, державший бинты и корпию. Но, разумеется, отец Мартин, отогнав его от пациента, взялся за дело сам.

— Молодчина, отец Мартин! — воскликнул капитан. — Надеюсь, что вы не слишком страдаете сами. Я вижу кровь у вас на повязке.

— Пустяки, — отозвался капеллан. — Я выпил настойки мистера Мэтьюрина — прошу вас, подержите это с минуту — и почти не чувствую боли. Я только что от него, никаких перемен я не нашел. С ним в настоящее время миссис Лэмб.

— Взгляну на остальных ваших пациентов, а затем, если это ему не повредит, навещу доктора.

Учитывая чрезвычайно неблагоприятные условия, раненых оказалось удивительно мало. Кроме сломанной руки, ни у кого не было более серьезных травм. Взбодренный этим обстоятельством, Джек Обри спустился вниз по трапу и, надеясь на лучшее, открыл дверь каюты. Однако при свете фонаря, качавшегося из стороны в сторону, Стивен походил на мертвеца: виски запали, нос заострился, в губах ни кровинки. Он лежал на спине, и его серое, совершенно неподвижное лицо было лишено всякого выражения.

— Еще пять минут назад я решила, что он умер, — проговорила миссис Лэмб. — Может быть, все еще изменится…

Во время ночной вахты, когда пробило две склянки, капитан, прежде чем лечь спать, спустился вниз еще раз проведать Стивена и никаких перемен не обнаружил. Никаких перемен не было и когда отец Мартин, ковыляя, поднялся наверх, чтобы подышать утренним воздухом на разгромленных шканцах. Он увидел следы беспорядка на носу и на корме и в течение некоторого времени наблюдал за тем, как корабль несется вперед под зарифленным марселем и кливером, рассекая море цвета темного индиго, исполосованное белыми шапками пены и брызг. Повсюду болтались концы тросов, валялись сломанные детали рангоута; ветер, свистевший в снастях, звучал на целых два тона ниже, чем обычно, обгоняя огромные попутные волны, достигавшие высоты клотика бизань-мачты.

— Что же вы теперь намерены делать? — спросил отец Мартин во время завтрака в кают-компании, ответив на все вопросы, касающиеся доктора.

— Что делать? — переспросил Моуэт. — То, что должен делать любой корабль, попавший в такой шторм: двигаться с убранными парусами и молиться, чтобы нас не захлестнуло с кормы и чтобы мы не наткнулись на что-нибудь ночью. Идти под убранными парусами, на ходу соединяя и сплеснивая оборванные концы.

Никакого изменения не произошло и когда отец Мартин получил приглашение перекусить в капитанской каюте. Джек Обри произнес:

— Не мне вас учить медицине, отец Мартин, но мне пришла в голову следующая мысль. Поскольку травма у доктора, по существу, такая же, как у Плейса, то, возможно, делу поможет аналогичная операция.

— Я тоже думал об этом, — отозвался капеллан, — и я успел прочитать некоторые из его книг, посвященные этой операции. Хотя я не обнаружил пролома черепа, что является обычным поводом для трепанации, я опасаюсь, что в месте удара в результате внутреннего кровоизлияния могла образоваться гематома, которая оказывает угнетающее воздействие на мозг.

— Тогда почему бы вам не попробовать осуществить такую операцию? Ведь это, похоже, его последний шанс!

— Я не рискну.

— Но вы же крутили ручку той штуковины, когда доктор делал операцию Плейсу.

— Да, но рядом со мной находился опытный хирург. Нет-нет, существует много других причин — мне придется многое прочесть, многое для меня потемки. Во всяком случае, ни один любитель не вправе оперировать на судне в штормовую погоду.

Джек Обри был вынужден согласиться со справедливостью слов отца Мартина. Но лицо его посуровело, и он в течение нескольких секунд постукивал по столу галетой, прежде чем заставить себя улыбнуться и сказать:

— Я обещал рассказать вам о погоде, как только у нас появится передышка. Мне кажется, что мы находились на южной стороне и возле хвостовой части тайфуна, который ушел в норд-вестовом направлении. Это-то объясняет и завихрения, и волны, которые обрушивались на нас со всех сторон. Вы со мной согласны, Моуэт?

— Да, сэр, — отвечал старший офицер. — И мы определенно находимся в совершенно других водах. Вы заметили огромное количество длинных, тонких, бледных акул вокруг корабля? Одна из них схватила воловью шкуру, которую привязали к якорь-цепи для размачивания. Когда я спустился вниз, чтобы справиться у Хогга, как он себя чувствует, он сказал, что часто видел их, приближаясь к Маркизам. Он также сказал, что буря еще не выдохлась, что она еще покажет себя как пить дать.

На этой ноте обед закончился. Прощаясь, отец Мартин сказал, что во второй половине дня займется чтением медицинских книг, очень внимательно изучит симптомы и, возможно, для тренировки попытается вскрыть трефином один из тюленьих черепов, которые у них с Мэтьюрином имеются. Поздно вечером он заявил, что все больше убеждается в том, что операция необходима, прежде всего оттого, что дыхание Стивена стало более затрудненным, и показал отрывки в работах Потта и Ля Фея, подтверждающие его вывод. Но какой толк от его убеждений, если корабль так мотает? При такой сложной операции ничтожный наклон, малейшая потеря равновесия могут означать смерть пациента. Нельзя ли положить фрегат в дрейф?

— Это делу не поможет, — возразил Джек Обри. — Более того, килевая и бортовая качка станут сильнее. Нет, единственная надежда на то, что волнение успокоится, а это, если не произойдет чудо, может случиться не раньше чем через три или четыре дня. Можно было бы укрыться за каким-нибудь рифом или островом. Но, судя по карте, до самых Маркизских островов нет ни единого клочка суши. Разумеется, имеется альтернативное решение — как бы это выразиться? — вы должны собрать свою волю в кулак. В конце концов, корабельные врачи не могут ждать у моря погоды. Если я не ошибаюсь, Плейса оперировали при довольно свежем ветре, когда пришлось идти под зарифленными марселями.

— Совершенно верно, только море было довольно спокойно. Однако мы должны различать робость и безрассудство. В любом случае, если бы я был уверен, что поступаю правильно, ввиду моей неопытности и остающихся сомнений я, разумеется, не смог бы оперировать без надлежащего дневного освещения. — Отца Мартина по-прежнему раздирали сомнения.

— Не могу видеть, как Мэтьюрин тает из-за недостатка внимания к нему, из-за недостатка смелости, — произнес Джек Обри: пульс, который улавливали его чувствительные пальцы, почти не прощупывался.

— Я не в силах смириться с мыслью, что Мэтьюрина может погубить моя неопытность или внезапный рывок корабля, — сказал отец Мартин, успевший проделать трефином Лавуазье отверстия в черепах, на которых он тренировался. — Только дураки врываются туда, куда ангелы боятся ступить.

«Сюрприз» мчался на запад по тем же темно-синим гигантским волнам, озаряемым ярким небом, в вышине которого плыли белые облака. Вокруг кипела работа: меняли такелаж, заводили новые тросы, укрепляли поврежденную бизань-мачту. Поврежденные пальмовым стволом ванты грот-мачты на наветренном борту были заменены и укреплены. Капитан возобновил прогулки на шканцах. Длина квартердека составляла ровно пятьдесят футов, и, не доходя до определенного рым-болта, ставшего тоньше и сверкавшего как серебро, он мог отсчитать по пятьдесят поворотов в любую сторону, что соответствовало миле на суше. Он шагал взад и вперед среди делового шума на корабле и непрестанного могучего гула ветра и мощных волн. С опущенной головой и суровым выражением на лице он, казалось, был настолько погружен в свои мысли, что остальные люди, находившиеся на шканцах, разговаривали очень тихо и держались подветренного борта. Однако капитан прекрасно знал, что происходит впереди, и, услышав крик марсового «Вижу землю!», он вцепился в ванты. Подъем был трудный: сильный ветер норовил уронить его, а рубаха, выбившаяся из-под панталон, хлестала по ушам, и он был рад, что впередсмотрящего не послали выше.

— Где, Симе? — спросил капитан, проникнув через лаз на марсовую площадку.

— Три румба справа по носу, сэр, — отвечал матрос, показывая в нужную сторону.

И действительно, когда корабль поднялся на гребень волны, в одиннадцати или двенадцати милях показался довольно высокий остров с признаками зелени.

— Молодчина, Симе, — произнес Джек Обри и скользнул через лаз вниз. Не успев спуститься на палубу, он закричал боцману, хлопотавшему на полубаке: — Пока оставьте это, мистер Холлар, и прикрепите к топам мачт легкие перлини.

— Есть, сэр, — отозвался с улыбкой боцман.

Это был испытанный прием капитана — на первый взгляд, чрезвычайно опасный, но в действительности очень эффективный. Лохматые, грубые тросы позволяли крепить к ним паруса, которые иначе выдернули бы мачты из степсов. Они не раз помогали фрегату захватывать призы и уходить от противника.

— Мистер Моуэт, — обратился к старшему офицеру Джек Обри. — Пошлите к штурвалу четверых крепких ребят и меняйте их каждые полчаса. Мы сейчас помчимся на всех парусах. Мистер Аллен, прошу занять пост управления. Курс норд-вест-тень-вест полрумба к весту.

Полчаса спустя, заметив Хогга, стоявшего с помощью товарищей на продольном мостике, капитан шагнул к нему и спросил:

— Ну как, мастер-гарпунер, видите остров?

— Вижу, дружище, — отозвался по-прежнему глухой к субординации Хогг. — Если посмотреть на нижнюю часть неподвижных облаков, то вы должны увидеть яркое круглое пятно, темное в середине.

— Кажется, я его вижу. Ну конечно, вижу.

— Яркое пятно — это прибой и коралловый песок, а темное — деревья. Лагуны вроде бы тут не имеется.

— А вы почем знаете?

— Потому что лагуна выделяется зеленым цветом. Остров довольно высокий, судя по количеству облаков.

Удивляюсь, что ты его не заметил, Билл. Он же виден как на ладони.

— Перлини натянуты, как положено, сэр, — доложил боцман.

— Отлично, мистер Холлар, — отвечал Джек Обри и, повысив голос, скомандовал: — Всем ставить паруса.

При новом курсе крепкий ветер задул почти в раковину фрегата, и капитан стал методично увеличивать парусность. Матросы давно поставили марсели, но до брамселей дело еще не дошло. Сначала капитан приказал поставить штормовой кливер, затем главный стаксель и после него, вместо зарифленного грот-марселя — грот-стеньга-стаксель. Всякий раз он ждал, пока корабль привыкнет к дополнительной ветровой нагрузке. Это у «Сюрприза» всегда выходило великолепно, словно у живого существа, что веселило душу капитана. Другого такого судна он еще не встречал. И когда фрегат помчался вперед с такой скоростью, какой он, по-видимому, еще никогда не развивал — подветренная кат-балка скрывалась под буруном от форштевня, — Джек Обри положил одну руку на фальшборт, чувствуя низкое гудение корпуса, как он почувствовал бы вибрации своей скрипки, а второй ухватился за бакштаг, определяя точную степень нагрузки.

Матросы привыкли к своему капитану и знали его непредсказуемый характер. Но никто не ожидал, что он прикажет ставить прямой фок, и с серьезными, сосредоточенными лицами кинулись выполнять команду. Чтобы притащить из шкиперской парус, выбрать и завернуть шкоты, понадобилось пятьдесят семь человек. Как только парусность увеличилась, «Сюрприз» накренился еще на несколько дюймов, затем еще и еще, пока не обнажилась широкая полоса медной обшивки с наветренного борта корабля, а вой ветра в снастях стал предельно пронзительным. Корабль, не отклоняясь от курса, мчался вперед, рассекая волны и вздымая форштевнем такой высокий бурун, что с подветренной стороны возникла двойная радуга. С бака на корму прокатилось негромкое «ура». Все стоявшие на шканцах улыбались.

— На руле не зевать! — взбодрил Джек Обри матроса у штурвала. — Если хоть раз рыскнешь, не видать тебе Портсмутского мыса. Мистер Говард, прошу вас, постройте своих людей на мостике вдоль наветренного борта.

Пробило четыре склянки. Бойл осторожно спустился по раскачивающейся палубе с лагом и вьюшкой для лаглиня под мышкой в сопровождении старшины, несшего малые песочные часы.

— Удвоить лаглинь до нулевой отметки! — приказал Джек Обри, желавший точно измерить скорость хода, для чего, прежде чем считать узлы, было необходимо отвести лаглинь в сторону от кильватерной струи.

— Есть удвоить лаглинь, сэр, — отрапортовал Бойл, изо всех сил стараясь говорить басом. Отмотав пятнадцать саженей до красной метки, он занял свой пост возле планширя и спросил:

— Чиста ли колба? — После того как ему доложили: — Колба чиста, сэр! — Бойл высоко поднял лаг, отведя его в сторону от борта и удерживая левой рукой вьюшку над собой.

— Опрокинь! — крикнул он, когда мимо него пролетел конец неразмеченного лаглиня. Песок начал пересыпаться, вьюшка завертелась, замелькали узлы. За операцией наблюдали все, кто был свободен. Старшина открыл рот, чтобы воскликнуть: «Стоп!», но прежде чем остатки песка высыпались в нижнюю колбу, Бойл пронзительно закричал, и вьюшка вырвалась из его рук.

— Прошу прощения, сэр, — доложил он Моуэту, на мгновение растерявшись. — Я упустил вьюшку.

Шагнув к капитану, Моуэт проговорил:

— Бойл очень извиняется, сэр, но он упустил вьюшку. Лаглинь кончился, а стопор, очевидно, был слишком жесток, и парень растерялся.

— Пустяки, — отозвался Джек Обри, которого, несмотря на тревожное состояние, радовала невиданная скорость. — Пусть повторит операцию с помощью четырнадцатисекундных песочных часов, когда пробьет шесть склянок.

К этому времени с палубы отчетливо просматривался небольшой холмистый остров, над которым нависли облака, а с марсовой площадки были заметны огромные волны прибоя. На наветренной стороне никакой лагуны не было, но на некотором расстоянии от острова к северо-востоку и юго-западу, похоже, шли рифы, за которыми виднелась более светлая вода.