1

Ревел ветер. Пенные гребни волн с грохотом раз летались о скальные глыбы мола.

Полицейский Марсель Блан вглядывался в площадку перед маяком. Не замечая вихрей песка и пыли, он видел только тело, распростертое на цементной поверхности волнореза.

Неподалеку, посреди ледяной лужи, отпаивались кофе три человека: продрогший до костей серфингист, наткнувшийся на утопленника, и два морских спасателя, которым пришлось выуживать мертвеца.

Один пожарный[1] протянул термос и Марселю, но тот покачал головой. Чтобы не заснуть, кофе он пил все утро. Он был пропитан кофе с головы до пят.

В детской всю ночь царил бедлам. Сначала квартиру потряс вопль перепуганной Сильви: «У меня людоед под кроватью!» Затем, два часа спустя, ее поддержал Момо — ему, видите ли, приснился волк. Наконец, около пяти, возник Франк, у которого прихватило живот: «Пап, ты как хочешь, а в школу я не иду!»

Они с Надьей вскакивали по очереди всю ночь. Затем, в семь, Надья ушла: она торопилась в ясли, куда ее пристроил Жан-Жан, «любимый» начальник Марселя.

Протирая слипающиеся ото сна глаза, едва удерживая тяжелую, как гиря, голову, Марсель отвез дебоширов в школу и отправился в свой полицейский участок, расположенный неподалеку от мэрии.

Только что подошел к концу фестиваль, и все валились с ног от усталости. На эспланаде Старого порта рабочие лениво разбирали белые пластмассовые тенты над стендами турагентств. Поддавшись инстинкту, неумолимо влекущему всякое двуногое существо мужского пола к своему собрату с инструментом, Марсель подошел и встал рядом с ними.

Рабочие без умолку болтали, отхлебывая кофе.

Около одиннадцати, когда Марсель уже поглядывал на часы, «Swatch» с металлическим посеребренным браслетом, которые Надья подарила ему на день рождения, перед ним завизжали тормоза автомобиля. Из окна пожарной машины с крутящейся мигалкой высунулся Борис, высокий шатен, знакомый Марселя:

— У маяка утопленник. Едешь?

Марсель вскочил в кабину.

На месте их ждал какой-то дед. На его голове красовалась фуражка, ветхий тельник, казалось, обтягивал его пузо года эдак с тридцать шестого.

— Не больно-то вы шевелитесь, парни! — гаркнул он. — Ну да ладно, Робер вас не подведет.

Марсель стал было оглядываться в поисках означенного Робера, но тут же сообразил, что старик говорит о себе. Неожиданно Робер вскинул свою трость и

принялся со всей мочи вертеть ею в направлении «Морского бара» по ту сторону улицы:

— Жозетт! Сюда! Здесь утопленник! У-то-плен-ник! Слышишь?!

Из тесного сумрачного помещения показалась пожилая особа в оранжевой завивке, красной кожаной юбке и сиреневой боевой раскраске. Недолго думая, она, как была, с утренним стаканчиком розового вина, припустила через дорогу.

Утопленника свалили лицом вниз на сером цементе.

Юное, крепкое, стройное тело его было обнажено. Ветер трепал длинные черные кудри на загорелой, но уже посиневшей спине.

Серфингист объяснял, что заметил тело в волнах. Борис, кивая, заносил показания в отрывной блокнот.

— И кой черт его купаться дернул, зимой-то! — брюзжал Робер, кажется позабыв, что на носу июнь месяц. — О-хо-хо, чего только эти растяпы не выкинут!

— И то не так, и это не так! — процедила в сторону Жозетт. — Один белот на уме. Люди-то, они не только вистуют, они еще спортом занимаются! Хрен старый!

Борис и Марсель перевернули тело. Лицо покойника украшала черная, аккуратно подстриженная бородка. Из приоткрытых губ сочилась пена. На месте глаз зияли две гноящиеся дыры. «Чайки, — подумал Марсель, отводя взгляд. — Эти твари сожрут все, что угодно».

— Кажется, в воде он не так уж долго, — заметил Борис, — видишь, пальцы не тронуты.

— О ужас! — взвизгнула Жозетт, судорожно вцепившись в свой перманент. — Да его выпотрошили, как рыбу!

От грудины до паха утопленника тянулся глубокий разрез, из которого сочилась морская пена с бледно-зелеными водорослями. Второй пожарный, низенький рыжий человечек с испещренным угрями лицом, наклонился и аккуратно раздвинул края раны.

— И впрямь пустой.

При всей прожорливости чайкам не вспороть живот человеку.

Марсель позвонил в комиссариат.

Теперь приходилось ждать. Несмотря на шквальный ветер, начало припекать солнце. Жозетт с Робером вернулись к своему бару — подзарядиться стаканчиком-другим в зыбкой тени бело-голубого пляжного зонта, который мотало из стороны в сторону разбушевавшимся вихрем.

Пожарные умчались по очередному вызову: самоубийство на вокзале. Серфингист позвонил по своей водонепроницаемой трубке домой и стал объяснять, что задержится. Спасатели вернулись на наблюдательный пункт на самой оконечности волнореза. В такое ненастье следовало быть начеку.

Стоя в ногах у покойника, Марсель задумчиво оглядывал горизонт. Убитого наконец обнесли металлическим ограждением — несмотря на бушующий мистраль, вокруг уже толпились зеваки.

Глаза Марселя слезились от пыли. У него было ощущение, что его волосы полностью забиты песком. Волнорез сотрясали оглушительные раскаты разъяренной стихии, то и дело обдавая Марселя мириадами соленых брызг. Невесть откуда прибежала немецкая овчарка и, задрав заднюю лапу, прыснула на ограждение, попутно загадив его штанину. Марсель отскочил назад и, споткнувшись, чуть было не упал на тело. Публика заметно оживилась. Собака одобрительно гавкнула.

— Браво, Блан! Как обычно — в ударе! — раздался язвительный смешок Жан-Жана.

Марсель обернулся и флегматично взглянул на начальника. «И ты туда же, — подумал он. — Ну побреши, побреши, на тебя ж, как-никак, смотрят».

За спиной шефа действительно стояло пополнение, два молодых лейтенанта — Лоран Мерье и Лола Тинарелли. Мерье приехал на стажировку из Парижа. Это был тридцатилетний шатен среднего роста с едва наметившейся лысиной. Круглые очки, безупречные зубы, антрацитовый костюм и льняная рубашка придавали ему сходство с директором банка или маклером. Что касается Лолы, то ее только что перевели из Марселя: лет тридцать, метр семьдесят росту, пышная грудь, ангельский лик, зеленые глаза, длинные белокурые волосы, хлопковый свитер с воротником и юбка из бежевой вискозы — в общем, этакий клон Клаудии Шифер в рядах полиции. Но тем недвусмысленным взглядам, которые бросал в ее сторону капитан Жанно, или просто Жан-Жан, было ясно, что он уже прочит ей место любимой рабочей лошадки.

— Ну? — спросил он, восстав над разделанным утопленником, уперев руки в боки.

Светло-розовый свитер выгодно подчеркивал его поджарый живот и ровный, одинаковый зимой и летом загар.

Марсель вкратце описал ситуацию. Снова приступили к допросу серфингиста, которому все это порядком осточертело.

— Надо же быть таким ослом! Взять и разболтать все полиции! Понимаете, у меня — выходной! В два мы с подружкой в кино идем!

— На Диснея? — участливо поинтересовался Марсель. — Мой сын от него с ума сходит.

— Блан! — прикрикнул Жанно. — Ладно, можете идти. Если что, мы вам позвоним.

— Что значит «если что»! Я этого типа в первый раз вижу, — огрызнулся серфингист, укладывая свою доску во внедорожник.

— Есть ли какие-нибудь зацепки, позволяющие идентифицировать личность покойного? — спросил Мерье, наклоняясь, чтобы повнимательнее разглядеть тело.

— Черта лысого! — огрызнулся Марсель. — Голяк, он и есть голяк!

— Ц-ц-ц, — поцокал Мерье, что, по-видимому, означало нечто среднее между удовлетворенным «вот как!» и недоуменным «не слишком ли фамильярно, дружище?». Нагнувшись, он было потянулся к ране, но тут же отпрянул: от покойника разило залежавшейся на прилавке размороженной рыбой.

— Что вы думаете об этом разрезе, капитан? — повернулся он к начальнику, глотнув животворную порцию сдобренного песком морского воздуха.

— Чего? — встрепенулся тот. На облегающей Лолу юбке не было видно контуров нижнего белья, и он раздумывал, не носит ли она стринги. — Разрез? Дрянь дело!

Мерье покосился на Жан-Жана.

— Все внутренности исчезли, — сообщил он.

— Рыбы, — буркнул Жанно, — пробрались в разрез и все сожрали. Впрочем, экспертиза покажет.

Ha дороге остановился пикап криминалистической лаборатории. Из автомобиля вылез Ринальди, никогда не унывающий толстячок, с какими-то приборами в руках.

— Не скоро! — проворчал Жанно, взглянув на часы.

— Батарейки ку-ку! — ответил Ринальди.

— Как это?

— Технология двадцать первого века. Если в ключе автомобиля сели батарейки, тут щелкай не щелкай — все равно не тронешься с места. Смешно, правда? — подытожил он; в то время как три его помощника устанавливали вокруг тела свои хитрые приспособления. — Так это и есть место преступления? — поинте ресовался Ринальди, натягивая перчатки.

— Нет, тело выловили метрах в пятистах отсюда, чуть правее островка Сен-Фереоль.

— Увы, из этого много не вытянешь.

— А татуировки нет? — вмешалась Лола. — Или, может, где заткнута записка, написанная несмываемы ми чернилами?.. Простите, я пошутила.

Ринальди галантно улыбнулся и принялся наносить специальный порошок, как обычно мурлыкая под нос какую-то песенку, чтобы лучше сосредоточиться.

Мерье повернулся к Жанно:

— А как у вас насчет бандитских разборок?

— Да бьют помаленьку друг другу морду, но в общем — ничего такого. Какие здесь разборки…

— Позавчера вот ротвейлер Адидаса на питбуля Найка наехал — и что? Конечно, ротвейлер, он покрепче будет, но в конце концов они разбежались, — пояснил Марсель.

Тишина.

— Послушайте, Блан, если ваши комментарии понадобятся, вам позвонят, ладно? — бросил Жан-Жан.

Марсель закусил ус. Теперь, поймав Кутюрье Смерти, поймав благодаря ему, Марселю, этот говнюк мог сколько угодно петушиться перед новенькими. Внезапно в памяти возник образ Мадлен, бывшей жены, убитой Кутюрье. Он изо всех сил потряс головой. Обескровленная голова Мадлен, пришитая рядом с головой старика Жоржа, до сих пор не давала ему по ночам покоя, вызывая приступы тошноты, которые приходилось успокаивать питьевой содой.

Усилием воли он снова сосредоточился на распростертом внизу теле. На бедре мертвеца покоился длиннющий член с обрезанной крайней плотью. Марселю стало не по себе — его смущало присутствие Лолы, то, что она видит эту жалкую наготу. Ведь она — женщина, а женщины так ранимы!

— Bay! Вот так приборчик! — воскликнула ранимая душа.

Лола содрогнулась. С ней явно что-то не так. Странности начались уже некоторое время назад. Будто что-то на плечо надавило — она почти физически чувствовала чье-то враждебное присутствие. А сейчас ей почему-то нестерпимо захотелось сделаться мужиком, этаким здоровенным громилой с гигантским членом, и изо всех сил треснуть тяжеленным кулачищем по довольной физиономии Жанно. А ведь она всегда была такой кроткой! «Пустяки — переутомление, нервный срыв…» — решила она.

— Лола, что с вами? — спросил Жан-Жан, пожирая ее взглядом голодного пса, изнемогающего перед шматом ветчины.

— Ничего, спасибо, в Марселе мы привыкли к утопленникам, — откликнулась Лола.

Жан-Жан восхищенно покачал головой. Какой же у нее сказочный зад и какой адский взгляд!

Если бы он только знал, до какой степени он был близок к истине! В результате одного из тех фокусов, коими так любит жонглировать судьба, прекрасная и беспечная Лола, нисколечко о том не подозревая, сделалась прибежищем жесточайшей, обагренной кровью сущности, за совершенные злодеяния обреченной мыкаться на земле, бок о бок с силами правопорядка. И в данный момент вышеназванная сущность в бешенстве рвала и метала:

Нет, вы только полюбуйтесь на этого засранца! Ну чего ты пялишься, Жанно? Тварь, знал бы ты, где собака зарыта! Знал бы ты, что в тепле и холе несравненной Лолы таюсь я! Да-да, я! Великий, неповторимый и самый лучший серийный убийца в мире! Я, некогда любимец женщин, теперь — узник одной из этих надувных кукол! В трезвом уме и полном бессилии. Как мне больно! Это же надо — угодить в тело второго сорта, обреченное к тому же следить за правопорядком!

Я, убийца масштаба Ганнибала, я, Кутюрье Смерти, подло убитый этой старой клячей, лейтенантом Костелло, теперь вынужден трястись зайцем в этой полицейской суке! За что такая несправедливость?! Ну почему, почему я не могу причинять зло? За что этот крест? Как это страшно — в совершенном бездействии слушать собственное нытье! Тьфу ты! Достать бы револьвер и кончить их всех, кончить прямо здесь, залить этот песок их свинячьей кровью! Так нет же!

Нельзя! Не могу: этой треклятой руке плевать на мои приказы! Ее запрограммировали! Запрограммировали переводить баранов через улицы по пешеходным переходам! Какой срам!

Лола судорожно терла виски: сейчас же прекратить этот гул и сосредоточиться на реальности!

Офицер судебной полиции Мерье, не подозревая о Лолиной драме метемпсихоза, как ни в чем не бывало изучал мертвое тело, вглядываясь поверх плеч технического персонала.

— Ничего — ни обручального кольца, ни каких-либо других украшений.

— У него такие загорелые плечи, — заметил Марсель.

— Я бы сказал, загорелые от рождения, Блан.

— Да я не про то… Похоже, он постоянно носил что-то вроде майки с глубоким вырезом…

— И дальше что? — подал голос Мерье.

Как же все это тоскливо и нудно! Неудивительно, что у нас повышается уровень преступности!

— Он не похож на рабочего. Посмотрите на его волосы, руки… Да и ноги — до середины бедер они также темны от загара. Да-да, шорты и майка. Вот в чем дело. И шея, опять-таки, загорелая.

— И что из того? — вздохнула Лола, размышляя об усах Марселя: пожалуй, это из-за них он кажется таким прибабахнутым.

— Из того, что у него длинные волосы, следует, что он забирал их в хвост, — отрапортовал Марсель протокольным голосом.

— Шорты, майка, конский хвост… Послушайте, капитан, вам это говорит о чем-нибудь? — возмутился , Мерье.

— О банде педерастов у старого блокгауза, — ответил Жан-Жан, вызывающе уставившись на Марселя.

Мерье зацокал языком, а Лола резко дунула на свой идеальный маникюр.

— Простите, пожалуйста, может быть, продолжим нашу дискуссию в участке? Заодно и судмедэксперта выслушаем, — проворковал ее очаровательный ротик с пухлыми губками.

— Прежде всего, дитя мое, необходимо хорошенько пропитаться самой атмосферой преступления, — ответ ствовал Жан-Жан, по-отцовски приобнимая ее хрупкое плечико.

— Так ведь мы даже не знаем, где оно — место преступления, — содрогнулось хрупкое плечико, отодвигаясь от волосатой клешни. — К тому же если эта атмосфера была, то ее развеял мистраль.

— У нас действительно очень мало фактов, — с умным видом поддержал коллегу Мерье, протирая стекла очков от морских брызг. — Мы даже не знаем, где находится место преступления. Все, что у нас есть, — это обнаженное тело, разрезанное от груди до паха, лишенное внутренностей…

— Не иначе как новый спорт завели, — хохотнул Жан-Жан, — ловлю рыбы на араба.

Все молча понурили головы.

— Ринальди, позвоните, когда закончите. Все, уходим, — распорядился он.

«Тоже мне команда! — с досадой подумал он. — Надутый очкарик в связке с закомплексованной задницей, да еще Блан, от которого просто не продохнуть. Тоже мне, честь и совесть местной полиции! А этот утопленник, смердящий сардинами и каким-то дерьмом, в которое мы, кажется, вляпались! Убийство чистейшей воды — копайся теперь в нем! Хоть бы серийным, как в прошлом году, не оказалось! Впрочем, может быть, это самоубийство? А что, этакий тунисский самурай делает харакири — и прыг в воду! Почему бы нет?»

— Потому, — закончил судмедэксперт, шмыгнув носом (в этом поганом климате он то и дело подхватывал насморк), — что нашего типа разделали, как самую настоящую рыбу. Взяли какой-то режущий предмет сантиметров двадцати, вспороли живот и методично выпотрошили. Из него извлекли все внутренности: печень, селезенку, сердце, аппендикс, кишки. Почки и те исчезли.

— Может быть, все же рыбы? — — не сдавался Жан-Жан. У него не было ни малейшего желания ввязываться в очередное головоломное расследование, тем более сейчас, когда едва-едва улеглась истерия, поднятая фестивалем.

— Нет, старина, не рыбы. И не называй меня формалином… то есть формалистом, — безапелляционно заявил Док, не совладав с отрыжкой от пакостного воспоминания. — Карамельки? — предложил он собравшимся.

Все отказались.

— К тому же, — продолжил он, закинув в рот пригоршню леденцов, — где это видано, чтобы самоубийцы пользовались наручниками? Взгляните — столько времени в воде, а на запястьях отчетливые кровоподтеки. Его запястья не просто сковали — их еще чудовищно пережали.

Тело, которое незадолго до этого вывезли из холодильника, покоилось на столе морга. Нижнюю его часть задрапировали простыней, глаза закрыли. В страшном оскале белели крепкие зубы. На вьющихся ухоженных волосах Док обнаружил следы геля. Покойник был опрятным, следившим за своей внешностью человеком, совершенно здоровым на момент гибели.

Побелевший как мел Лоран Мерье разглядывал тело со столь неподдельным интересом, будто на нем симпатическими чернилами вывели имя убийцы и имя это вот-вот проявится. Капитан Жанно ушел в свои мысли и с какой-то скабрезной улыбкой машинально разглядывал груди Лолы. Лола Тинарелли разглядывала свои черные кожаные полусапожки, думая о том, как было бы хорошо взять и съездить каблуком в осклабленный рот начальника. Что до Марселя Блана, то он разглядывал свое отражение в зеркале заднего вида полицейского автомобиля. Может быть, все-таки сбрить эти пышные рыжие усы? Конечно, они замечательно подчеркивают его мужественный характер, но Надья считает их слишком мещанскими: «Вылитый Астерикс — только в форме».

— Нет ли ран на кистях рук и предплечьях? — насупившись, поинтересовалась Лола.

— Нет. Он не сопротивлялся. На теле вообще нет ни одного ушиба. Все члены в целости и сохранности… Никаких признаков драки. На самом деле, — добавил Док со своей обаятельной улыбкой подвыпившего Деда Мороза, — учитывая разрывы у кончиков губ, можно предположить, что у него во рту был кляп — какая-то крупная штуковина вроде резинового мяча или скомканной тряпки… Пробы со слизистой оболочки уже в лаборатории…

— Какова причина смерти? — вздохнул Жанно.

— А я почем знаю? Какая угодно — лезвие угодило в печень, сердце… Поскольку внутренностей нет, определить невозможно.

Жан-Жан отдал необходимые распоряжения. «Только бы за этим проклятым трупом не потянулась цепочка других!» — снова подумал он, скрестив на счастье пальцы за мускулистой спиной.

Второе тело выловили шесть дней спустя. Его обнаружил один рыбак, возвращавшийся домой на рассвете.

2

Дверь отворилась, и в кабинет, понурив голову, вошел Жанно.

— Ну что? — спросил Мерье, складывая «Монд дипломатик».

— Все один к одному, — ответил капитан, бросив на стол «Экип»[2]. — Мужчина, лет тридцати, совершенно здоровый на вид; североафриканского происхождения; разрез от груди до паха; все внутренности изъяты; синяки на запястьях; углы губ разорваны. Черт, как же это все задолбало! — добавил он, потирая переносицу. — Лола, кофейку не нальете? Что-то опять голова разболелась

Вот так-так! Она вроде не нанималась в прислуги!

— Охотно. Вам с сахаром?

— Да. Две ложки. Только размешайте хорошенько!

Ушам своим не верю! Может, тебе еще массаж восстановительный сделать?

— Сию минуту.

А эта-то дуреха! Сю-сю-сю — и поскакала!

— Не нравится мне все это, — вернулся к разговору Жан-Жан, провожая взглядом уплывающую корму Лолы. — Один покойник — это еще туда-сюда, но два — пиши пропало!

Лоран Мерье искоса взглянул на начальника. Капитан Жанно выражал свои мысли в несколько странной форме. Довольно сомнительной. Презрев предоставленный в его распоряжение компьютер — жалкий ящик на колченогом столе в углу, — Лоран раскрыл свой личный ноутбук.

— Вот, собираюсь с «Квантико» свериться — не бы ло ли у них чего-нибудь подобного, — бросил он с видом этакого крутого парня, который невзначай заявляет, что завтра они с Жаком ужинают в Елисейском дворце.

Жан-Жан оторвался от результатов соревнований по триатлону:

— Какое такое «Квантико»? Школа ФБР, что ли?

— Да. Я поддерживаю связь с одним из их профайлеров[3]. Он тоже без ума от «Шасань-монтраше-77»[4], — пояснил Мерье, любезно улыбнувшись.

Перед Жан-Жаном тут же развернулась ужасающая панорама какого-то вселенского расследования через Интернет — бесконечные манипуляции с головоломными файлами вкупе с нескончаемыми и неудобоваримыми операциями по их анализу — преимущественно с четырех до шести утра.

И все это только для того, чтобы понять, что на улицах свирепствует убийца и что он — особо опасен.

Сам капитан цеплялся за версию о преступлении, имеющем разумное объяснение. Помимо серийного убийства возможна масса других вариантов: убийство ревнивым извращенцем своих любовников; месть уличной девки насильникам; ошибка полуслепого рыбака, принявшего двух утопленников за здоровенных тунцов. Серийные убийцы уже в печенках у всех сидят. Что ни газета — то серийный убийца: убийца крохотных старушек, убийца долговязых девиц, убийца в ночных поездах, убийца в дневных автобусах, убийца детей ростом от метра двадцати сантиметров — все, что угодно, только не убийца чиновников-крючкотворов, который так бы облегчил жизнь человечеству!

Щелк.

— Соединился!

— Ваш кофе, шеф.

— Спасибо, вы очень любезны.

Вот хамло! Ну возмутись же, кретинка!

Не осознавая всех этих призывов к сопротивлению, Лола присела на краешек стола, углубившись в чтение протокола. Второе тело, также переполненное водой, выплескивавшейся из отверстой грудной клетки, выловили слева от острова Сен-Маргерит вместе с автомобильной шиной и банкой из-под сардин. Просматривая дубликат отчета судмедэксперта, она инстинктивно поморщилась. Язык покойника был изранен — глубокие следы зубов: его мог искусать либо кто-то другой — версия в данном случае совершенно неприемлемая, — либо свой язык в кровавое месиво превратила сама жертва. «От боли? — подумала Лола, почувствовав легкую тошноту. — Потому что убийца разделывал его заживо?» С чем же, черт возьми, они столкнулись? Она возобновила чтение, попытавшись мысленно воспроизвести ход преступления. Обнаженный мужчина… Его связали, заткнули кляпом рот и выпотрошили. Где? Где именно убийца мог воплотить в жизнь свои фантазии? Каким образом он доставил тело к морю? Невозможность осмотреть место преступления полностью парализовала их расследование.

Тот, кто мог бы ответить на эти вопросы, загружал свою тележку, позаимствованную в супермаркете, и как раз вспоминал всю сцену. Позавчера вечером его лодка рассекала волны под улыбающейся луной. Этот человек лежал у него в ногах — он извивался, пытаясь освободиться от своих пут. Напрасно. Он был крепко связан. Он тряс головой и пускал слюну несмотря, на затыкавший его рот резиновый мяч. В нем не было ДОСТОИНСТВА. Более того, он был ГРЯЗЕН! Стоило только взять НОЖ ИСТИНЫ и сделать первый надрез — от грудной кости до паха, — как из него все полезло НАРУЖУ. Его ВНУТРЕННОСТИ загадили всю лодку. Их пришлось отмывать — ПОДНИМАТЬ и отмывать в морской воде, ибо морская вода ПОЛЕЗНА ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ. Как уксус. Как смоченные уксусом губки. Одной из них он протер его лицо и ВНУТРИ его живота. Напрасно. Этот самозванец предпочел СМЕРТЬ. А ведь он ждал. Ждал хоть какой-то судороги, смачивал губку… Все впустую. Его пришлось приподнять и перевалить через борт. ПЛЮХ! Рыбы, к вам гости!

Он запустил мотор и медленно-медленно поплыл назад, улыбаясь волнам, ласково расходящимся впереди.

Увы, при всей своей доброте волны были бессильны помочь ему. Он должен был ИСКАТЬ в полном одиночестве — и все начинать сызнова.

«Скоро», — произнес он, ухватившись за ручку тележки, груженной потрохами. А сейчас главное — это накормить всех своих маленьких друзей.

Тук-тук.

— Войдите!

— Извините за опоздание, шеф… Блан.

— Кажется, еще проблемы на мою задницу, — проворчал Жанно.

Мерье не поднимал носа от компьютера, а Лола жеманно поморщилась.

Ба, кого я вижу! Посмешище служебное, верный Марсель! Ху-ху! Марсель! Тьфу на тебя!

— Второго я знаю, — сообщил Марсель, ответив Лоле широкой улыбкой.

— Прошу прощения?..

— Я установил личность найденной вчера жертвы. Этот человек работал в ливанской закусочной.

— В какой еще «ливанской закусочной»?

— В «Короле шавермы», рядом с рынком. Имя владельца — Рашид Семун.

— Трафик внутренних органов! — вскрикнул Мерье, блеснув стеклами очков из-за розовой крышки ноутбука. — У них четыре аналогичных случая.

— Одну минуту, Лоран, спасибо… И вы знаете, как его зовут?

— Гм… Кажется, Камель.

— Пахнет расизмом — пахнет жареным. — Жан-Жан задумчиво почесал тонкий греческий нос. — Благодарю вас, Блан, можете быть свободны.

Задетый таким равнодушием к его сообщению, Марсель вышел в обшарпанный коридор и в отместку показал язык закрывшейся за ним двери.

Жан-Жан повернулся к стажеру мужского пола:

— Так что вы там говорили, Лоран?

— Трафик внутренних органов, — повторил Мерье, важно насупившись. — Какие-то типы изымают у бомжей органы для трансплантации… Разумеется, не на добровольной основе, — уточнил он.

— Но ведь у нашей второй жертвы была работа, — возразил Жан-Жан.

— Временная работа, — заметила Лола. — Это не похоже на обыкновенное убийство из корыстных побуж дений — тут скорее ритуал какой-то: выдранные подчистую органы, брошенные в море обнаженные тела…

Ну вот, помогать им еще не хватало! Кошмар! Болтает — узды не знает, а мне и пальцем не пошевелить! Сиди тут да любуйся на собственное позорище! Вот угораздило — превратиться в девицу-скаута с башкой, забитой одними «хорошими поступками»[5]! Это мне-то! Это с моей-то незыблемой верой в реинкарнацию и новую жизнь в новом теле! Все. Не могу больше. Канальство. Докатиться до состояния паразита! Какого-то сирого паралитика, не способного даже привести в движение свое кукольное пристанище! О! Развеять эти чары! Поиметь их всех с помощью револьвера! Ой…

— Что с вами, Лола?

— Лодыжку вывихнула.

— Дайте взгляну.

— Нет, нет, не беспокойтесь. Так вот, возвращаясь к нашим трупам… По-моему, во всей этой истории не следует упускать из виду водный элемент.

— Хотите сказать, что они не случайно бултыхались в пучине вод?

— Гм, гм… Сейчас завершается эра Рыб, мы входим в эпоху Водолея…

— И существует тип, которому это не нравится и который пересаживает бомжовскую требуху рыбам? Чтобы сотворить расу мутантов?

Ого! Вот это по мне — убийца, творящий мутантов. Нет, вы только подумайте: Нью-Эйдж[6], дно морское и — мутанты, дружно качающие тай-цзы[7] с букетиками водорослей в жабрах! Ваф! Ваф! Аи да му сора! Да у них тут со смеху лопнешь!

«Главное — ничего не отвечать», — подумала Лола, листая для виду досье. Жанно не только похабник — он еще нудный тип, неспособный оторваться от земли. Их ждет муторное расследование по старинке: улики под лупой да ищейки, уткнувшиеся в занюханный след. Нет чтобы героинчиком ширнуться… хотя она лично предпочитает кокаин.

Неловкую тишину разрядил Лоран.

— До тех пор, пока мы не определим личности жертв, ничего существенного об убийце нам не выяснить… Как насчет первого убитого? Удалось его опознать? — поинтересовался он, уткнувшись в свой но утбук.

— Да об этом вас нужно спрашивать! — взорвался Жан-Жан, мало-помалу «разогретый» бреднями своих помощников. — Что вы успели сделать?

Лоран вопросительно посмотрел на Лолу, которая отвернулась к загаженному голубями окну.

— Опубликовали сообщение об убийстве с фотографиями жертв в прессе, — объяснила она грязному стеклу.

— Аи да молодцы! Как бы мы тут без вас жили! — восхитился Жан-Жан.

Он уже был готов пожалеть о Рамиресе, своем толстокожем подчиненном, убитом в прошлом году. Рамирес — тот хоть что-то делал.

— По городку еще не гуляли? — неожиданно продолжил он, хрустнув пальцами.

— По какому городку? — насторожился Мерье.

— Не по университетскому, не беспокойтесь! По Рубиновому городку. У нас там все черные авторитеты кучкуются. Да, на рынок не забудьте зайти — — там, кстати, и ливанская закусочная неподалеку. Может быть, наши друзья были знакомы?

— Террористы? — смело предположил Лоран, готовый снова выйти в Интернет.

— Кто знает, малыш, кто знает! Возможно, с помощью профайлера из ФБР вы действительно разоблачите банду матерых террористов на местном цветочном рынке. Чем не украшение для вашего послужного списка? Спасибо, я вас больше не задерживаю.

Лоран с Лолой, понурившись, вышли на улицу. Ветер сменился на западный, нагнав низкую пелену серых облаков.

— Твою мать, как в Лондоне! — проворчал им вслед постовой у входа в участок, зябко передернув плечами.

«Интересно, почему — как в Лондоне? — подумал Мерье. — Сейчас же тепло, легкий ветерок…»

Он поравнялся с Лолой, устремившейся к пешеходной улице. Да, это действительно сама прелесть!

— А я думала, ты в Рубин пошел! — удивилась прелесть, пережевывая жвачку.

— Прошу прощения?

— Я говорю, ты у нас мужик — ты и чеши в эту дыру! Кстати, «мак»[8] твой разлюбезный тебе лучше в участке оставить. Чао! — попрощалось уже из-за угла прекрасное, но, увы, неисправимо хамское создание.

Мерье пришлось вернуться в гараж за машиной. Отъехав, он увидел полицейского с рыжими усами. Марсель Блан — двух мнений быть не может. Не счастный — жить с таким имечком![9]

— Простите, пожалуйста, вы не знаете, как проехать к Рубиновому городку?

— У вас есть карта?

Они развернули карту на багажнике. Обозначив маршрут шариковой ручкой, Марсель вежливо поинтересовался:

— Вы туда один направляетесь?

— А что, это опасно?

— Да так… Как у нас тут говорится, «в Рубине покрепче держись за свои рубинчики». Там не любят полицейских и вам ничего не скажут, даже если узнают парней на фотографии. — Помолчав, он добавил: — По-моему, он жил где-то здесь, в старом городе.

— Почему вы так думаете?

— Не знаю. Интуиция. Весь его вид, его тело… Он похож на танцора или что-то в этом роде. В нем есть что-то стильное.

«Интуиция у агента в форме, — ухмыльнулся Мерье, залезая в „пежо-206" оливкового цвета, — чего только не бывает!»

Марсель скептически посмотрел на удаляющийся автомобиль: «Ну почему людям не жалко своего времени? Ведь это так глупо!»

Оставшись в кабинете один, Жан-Жан в сотый раз проклял отсутствующую преданную ему секретаршу, падшую жертвой одной ночной попойки: мало того что, прикрывшись замужеством со своим гориллой-коммандос, эта неблагодарная выцыганила неделю отпуска на Реюньоне — там она умудрилась обжечься о гигантскую медузу и, после того как ее спровадили спецрейсом в Марсель, отхватила еще три недели в больнице! И никакой тебе замены! Конечно, ему предложили какую-то волосатую карлицу с немыслимым багажом знаний, пропечатанным в дипломе, но он отказался. Ведь все было спокойно. Покуда из воды не поперли эти утопленники!

В результате он один на один с двумя покойниками, двумя слабоумными стажерами, одним верным себе Марселем Бланом и воспоминаниями о секретарше, всегда готовой надраить кофеварку.

«Черт, может, в полицию нравов податься? Или, скажем, в наркоконтроль?» А что — натрахаешься, нанюхаешься, и все забесплатно! Ну как тут исполнять свои обязанности? Трясти пистолетом перед подозреваемыми, которые исчезают, едва появившись? Все, что он может, — это облажаться!

В приступе бешенства Жан-Жан швырнул «Экип» и принялся со страшной силой втаптывать газету в пол, распевая боевой гимн индейцев навахо. Вдруг он осекся: стоя в проеме двери, на него хмуро смотрел комиссар Мартини.

— Жанно, закончите с шейпингом — зайдите ко мне.

Абзац!

Ну не ходи ты в эту закусочную. Далась она тебе! Пойди лучше купи себе чего-нибудь. Хорошо, теперь направо… Да не налево — направо! Будешь ты меня слушаться или нет?! В эти мозги не иначе как микрочип вживили — вот и крутят ею сверху. Точно! Она теле-и радиоуправляема! Одновременно!

Первое, что заприметила Лола, едва совладавшая с абсурдным желанием погулять и поглазеть на витрины, на подходе к ливанской закусочной, — это опущенная железная штора и табличка: «Буду в 18 часов».

«Ну и поделом! Неслась сюда, как дура последняя. Получила? Теперь-то что будешь делать?»

— Поцелуемся? — трепетно отозвалось в ее правом ухе.

Рядом с ней нарисовался верзила брюнет; под синтетической рубахой на костлявой груди, заросшей черными кучеряшками, блистала здоровенная златая цепь.

Этому-то чего надо? Ходячая реклама дверных ковриков! Он что, всерьез собирается поиметь наши прелести — третий размер без силикона?

— Вот увидишь, будешь на седьмом небе, — нежно пролепетал этот тип, лизнув ее уже в левое ухо.

— Сейчас я тебе врежу, дебил — завопила Лола и полезла в сумку за полицейским удостоверением, решив, что пришло время его продемонстрировать.

Бам. Кулак типа врубился в нос Лолы, швырнув ее к стене на радость трем мальчишкам, гонявшим мяч по соседству. Не успела она пощупать, сломан ли нос, как парень выхватил у нее сумку и бросился наутек, затерявшись в пустынных в эту пору переулках.

Born me ни! Она еще и драться не может! О-ла-ла, девочка, да нам с тобой отжиматься придется, карате опять-таки…

— Попалась, которая кусалась. А, тетя? — съязвил один шкет, симпатичный недоумок в не менее симпатичной бейсболке.

— Заткнись! — бросила Лола, поднимаясь на ноги. Ее тошнило, сквозь пальцы из носа сочилась кровь.

— Не будь красивой, а будь учтивой, дура! — рявкнул второй сорванец, так сильно толкнув ее в спину, что она рухнула на четвереньки.

Она уже испугалась, как бы третий, самый старший из них — подросток с тяжелым лицом преступника-малолетки, — не воспользовался ее беззащитной позой и не изнасиловал ее, но тут, слава богу (бывает же такое!), послышался спасительный возглас Марселя Блана:

— Лола! Привет в обед!

Дружно распевая: «Дурочку с улочки кинули в переулочке!» — компания мальчишек брызнула врассыпную.

Марсель помог ей подняться.

— Что случилось?

О подвесную грушу стукнулась.

— На меня напал какой-то парень и отобрал сумку, — едва выдавила она.

— Черт! И как вас угораздило! Куда он побежал?

— Вон туда, в переулок!

В полной боевой готовности — свисток в губах, ладонь на рукоятке пистолета — Марсель потрусил в указанном направлении.

Нет, все-таки как он бегает! Марсель, сердце мое, да ты любую белошвейку, рванувшую на первое свидание, за пояс заткнешь! А твоя жертва! У нее уж как пить дать поджилки от страха трясутся!

В каком-то забытьи Лола присела у фонтана. Затем окунула в воду лицо, руки, смочила затылок…

— Здесь мыться запрещено. Читать, что ли, разучились? — рассердилась пожилая женщина, которую мимо фонтана ежедневно с двух до трех прогуливала ее собака. — Ну и паскуды же эти иностранцы!

Лола промолчала. Ее слишком сильно занимали разбитый нос и затянувшееся отсутствие Марселя…

Ворсистый ковер Марселя упер? Поделом! Реинкарнация в убийцу и насильника мусоров — лучшего тебе и не пожелаешь!

Бац! Будто получив сильнейшую оплеуху, Лола вверх тормашками полетела в воду.

— Не поймал… Проклятие, это еще что такое? — запыхавшись, пробормотал подоспевший Марсель. — Вы бы с купанием-то… поосторожней — так ведь и до воспаления легких недалеко. Я вызвал «скорую помощь». По-моему, вам лучше поехать в больницу. Кажется, у вас нос сломан.

Наглотавшейся воды, трясущейся от холода Лоле оставалось только согласиться и покорно ждать «скорую», а затаившемуся в ней чудовищу — бессильно изнывать от гнева. Небесная воля была налицо: «Ад! Ад! Ад!»

К восемнадцати часам, когда Жан-Жан уже собирался домой, перед ним возникли Лола с Лораном. Лола сменила имидж: теперь у нее была разбитая физиономия и гигантский компресс вместо носа. Лоран, со своей стороны, бравировал пиратской повязкой на левом глазу и заляпанной кровью белой рубашкой.

— Опять стряслось что-то, о чем я не знаю? — навострил уши Жан-Жан: от всех этих дерьмовых дней у него начиналась острейшая мигрень.

— В меня бросили камнем, — отрапортовал Мерье. — Произошло рассечение надбровной дуги. Много крови было, — добавил он, указывая на свою пятнистую ру башку.

— Ну а вы, Тинарелли? С атакой регбистов не совладали?

— Нет. Прошто меня ударил какой-то тип и отобрал шумку, — прошамкала Лола.

— Вместе с удостоверением, надо думать?

— И шлужебным оружием.

— Ну вот, теперь, глядишь, и из нашего пистолета кого-нибудь грохнут… — мирно выдохнул Жан-Жан. И тут началось: — Черт побери! Жандармом из Сен-Тропез меня заделали? Да вы вообще знаете, кого я видел сегодня днем?

Мертвая тишина в рядах полиции.

— Комиссара Мартини! Начальника нашего! Ферштейн? А знаете, что этот самый начальничек мне на ушко шепнул? Любовное признание! И всё — термины на «ЦИЯ»: адаптация, мутация, деградация… Улавливаете, в чем суть?

Гробовое молчание.

— Он ждет результатов! В городе — мертвый сезон. Поэтому изголодавшиеся газетчики набросятся на наших утопленников, как сомалийцы на рисовое зернышко!

Мерье сокрушенно зацокал.

— Пойду обратно в жакушочную! — объявила Лола, бешено вращая глазами, как брошенная львам дева.

Жан-Жану показалось, что у него пробивается грива.

— Ладно уж, — смилостивился он, — завтра пойдете! Сейчас я вас лучше додому подброшу. Самой вам за руль нельзя.

— Она на моей машине приехала, — заметил Мерье, созерцая свои вестоновские мокасины.

— А я думал, вы собираетесь отсканировать досье и послать необходимую информацию вашему приятелю из «Квантико». — Жан-Жан взялся за ручку двери.

— Прямо сейчас?

— Нельзя терять ни минуты, малыш. Все. До завтра.

В дверях им встретился лейтенант Костелло. Лола с интересом взглянула на старого, похожего на гангстера красавца с пропитавшимися иссиня-черной краской редкими волосами и томиком своего любимого Сен-Жон Перса[10] под мышкой. Он приветствовал их кивком головы. Какая неординарная фигура!

Зато злобное существо в ее голове просто клокотало от бешенства. Вот он, обидчик! Вот она, старая кляча, отправившая его adpatresl[11]. Передо мной гад, повинный во всем этом свинстве, и я не могу выдрать ему яйца! Даже будь у меня кусачки! О треклятый небесный запрет!

— А, Костелло! Как нам тебя не хватало! — воскликнул Жан-Жан едва ли не от чистого сердца: сейчас, на фоне его юной охранницы, этот старый кретин вызывал даже какую-то симпатию.

Вернувшийся из отпуска, взятого для участия в поэтическом конкурсе «Золотой словник», Костелло испепелил его мрачным взглядом: низкая душонка капитана Жанно была начисто лишена хоть какого-то поэтического чувства. «Перманентная эрекция торжествующего материализма», — ухмыльнулся он in petto[12].

— У нас тут работенка появилась. Зайди к малышу Мерье — он все объяснит, — сообщил Жан-Жан, похлопав его по плечу, и вышел на улицу.

Перебинтованная Лола Тинарелли смущенно по плелась следом.

Костелло задумался: интересно, расшибла ли эта несчастная голову о стену при мысли о необходимости уступить домогательствам капитана, или же они занимались хард-сексом, как в одной передаче, которую показывали по каналу «Культура»? Сам он не был любителем всего этого. Круг его общения ограничивался несколькими поэтессами, и в те редкие моменты, когда их мистические утехи перерастали в утехи эротические, он приходил к заключению, что заурядная велосипедная прогулка была бы легче для его сердца и полезнее для организма.

Зайдя в офис, Костелло не нашел никого, кроме какого-то человека на четвереньках, по-видимому, техника: тот ковырялся в электрических проводах и с удивлением поглядывал на него. «Странно, что это за крестный отец и почему он столь беспардонно вторгся в полицейское управление?» — раздумывал Мерье.

Усевшись в «БМВ-316» цвета металлик, который он каждое воскресенье вылизывал замшевой тряпкой, Жан-Жан тут же включил кондиционер, электропро игрыватель, регулировку подголовников и прикуриватель.

Лола забилась в самый угол автомобиля, ощутив впившуюся под ребра ручку дверцы. Отказавшись от протянутой сигареты «Мальборо-лайт», она демонстративно уставилась в окно.

Если эта дрянь положит тебе руку на коленку, забудь про его пост и вмажь ему хорошенько. Да еще жалобу на сексуальное домогательство подай. Как вы посмели!

«Если эта „зажигалка" не прекратит так знойно дышать, изнасилую прямо на стоянке, — подумал Жан-Жан, с силой выжимая газ. — Ух как жжет! Прямо жаровня для моих крохотулечек!»

— Какие планы на вечер? — проскрежетал охрипший голос мартовского кота.

— От матери жвонка жду. Она жаболела.

— О, надеюсь, ничего страшного? А то давайте сходим перекусим чего-нибудь?

— А как же ваша жена?

Получил по зубам?

— У нее ужин с подругами, — нагло соврал Жан-Жан.

— Шпашибо, вы очень любежны, но я хочу шпать, — ответила Лола, не отрывая взгляда от глянцевого асфальта.

«Ничего, детка, ты у меня еще получишь, — подумал он, паркуясь у ее дома. — Если большой белый охотник выбрал себе жертву, ей не уйти».

Скрывшись в крошечной квартирке, которую ей посчастливилось снять за три тысячи франков (не считая расходов на коммунальные услуги), — «зато у вас будет свой балкон, и вообще тут спокойно!» — Лола почувствовала себя обреченной на заклание телкой.

Да уж! Тут без хороших ножниц в сумке — никак!

Она сбросила с себя грязную одежду и встала под душ, соблаговоливший отпустить струйку теплой воды («С давлением у нас тут не очень — третий этаж как-никак, зато есть мусоропровод на площадке»).

Таблетку аспирина — и в кровать, мечтала она, и еще какую-нибудь передачу подебильнее включить — что бы выплакаться хорошенько.

Жанно вздохнул: все, что ему оставалось, — это ехать домой на очередной интереснейший вечер в стиле «телевизор — семья — сколько можно заглядываться на девиц — много пьешь — спать пора».

— Спать пора, баламуты! — крикнул Марсель эскадрилье бомбардировщиков, штурмующих новый диван, купленный по каталогу.

— Ладно, пусть еще поиграют. А ты много пьешь! — отметила Надья, указав на полупустую бутылку кьянти.

— Устал очень, — не выдержал Марсель.

Надья поцеловала его в щеку. Она постоянно задавалась вопросом: не является ли их совместная жизнь какой-то ошибкой? Готовы ли они вообще жить друг с другом: он — с малийкой, а она — с представителем галло-романской нации. Как это скажется на их детях? «Не бери в голову, — отвечал Марсель, — что будет, то будет».

Как бы там ни было, она настояла на переезде. О том, чтобы спать в постели его зверски убитой жены Мадлен, не могло быть и речи. Они подыскали трехкомнатную квартиру неподалеку от порта: старый дом на булыжной мостовой, четвертый этаж без лифта, вид на заросший олеандрами внутренний дворик и достаточно солнца, чтобы развесить по окнам горшки с мятой и кориандром.

— Иии-ээха! — гикнул Момо, разогнавшись и заскользив по новенькой плитке, спасаясь от преследовавших его Франка и Сильви — детей Марселя.

Надья улыбнулась. Как они полны жизни! А ведь Момо едва не погиб. Она тряхнула головой — хватит тяжелых воспоминаний. Впредь все будет хорошо, думала она, пока Марсель нехотя поднимался из-за стола, чтобы вынести мусорное ведро.

Отопление отключили пятнадцатого апреля, но по ночам еще было свежо, и Марселя, одетого в трико, знобило. По пути он машинально разглядывал улицу. Вот идут два подростка. На плече одного из них — магнитофон. Бацают звуки рэпа. Вот клошар, присвоивший себе имя Иисус: свернулся калачиком в грязном спальном мешке и дрыхнет себе под навесом супермаркета. По направлению к морю летит заряженная пометом эскадрилья чаек. Вдоль стен, выпучив глаза, крадется кошка — пришло время охоты на крыс в подвале сырной лавки. Франк очень хотел собаку и просто не давал ему прохода. «Мама же обещала!» — изо дня в день канючил этот хитрец. Разумеется, ничего такого Мадлен обещать не могла: ее приводил в ужас малейший беспорядок. Скорее всего малыш просто скучал по матери. Но он никогда о ней не заговаривал. Как и Сильви. На похоронах они не плакали. Они приняли Надью; сразу же сошлись с Момо. Марсель понимал, что, хотя его дети изо всех сил держат себя в руках, горе еще слишком живо. Но что он мог сделать? Как найти с ними общий язык, тем более что он вообще не разговорчив по природе? С тяжелым сердцем он поднялся в квартиру.

Скорчившийся в своем вонючем мешке Иисус охнул и обернулся. Ему снилось, что, шевеля бритвенными лезвиями на кончиках пальцев, над ним склоняется человек с сияющими глазами. «Цыпа-цыпа-цы па, — приговаривал человек с сияющими глазами, — давай потанцуем — приглашает Папа-Вскрой-Консервы!» Иисус мигом очнулся ото сна и жадно присосался к коробке красного вина.

Человек с сияющими глазами сидел за пианино перед стеной, измазанной свежими экскрементами, и улыбался. Он улыбался так широко, что можно было увидеть его десны и кровь, струящуюся из-под воткнутых в них гвоздей.

Его пальцы летали по клавиатуре, под ними рождались волны музыки — алые и горячие, как боль, покойные и бездонно-синие, как ночь.

3

Первые выходные июня обещали быть напряженными и по-весеннему теплыми. На пляжах уже вовсю загорали и, несмотря на то что температура воды не превышала девятнадцати градусов, многие даже купались.

Марсель патрулировал восточный берег вместе с Большим Максом, бывшим напарником старика Жоржа, также убитого Кутюрье. Достоинством Макса было немногословие. В часы досуга он работал диджеем и, вечно недосыпая, зевал днями напролет.

Пока Марсель, сняв фуражку, вытирал испарину, Большой Макс, воспользовавшись этим, заказал чашку кофе у одного знакомого — владельца ларька с сэндвичами.

— А, это ты, чертяка! Как, сцапали? — разулыбался этот низенький жизнерадостный человечек.

— Чего сцапали? — хлопнул глазами Макс.

— «Чего-чего»! Трясучку вашу цыплячью[13] — вот чего!

— Сцапали, скажешь тоже! Полный параллакс! — вздохнул Макс, прикрывая глаза.

— Кстати, утопленник этот… про которого в газетах еще писали — не второй, а первый… ну, мистраль и все такое, — он у меня кофе-то частенько пил!

— А раньше нельзя было сказать? — рявкнул Марсель.

— Чего говорить-то? Я ведь о нем ничего не знаю! Даже имени. Он бегал.

— Как «бегал»? За девками?

— Да нет! Просто бегал — бегом трусцой занимался. Торпеда чертова! Каждое утро мимо меня жарил!

Марсель достал блокнот.

— Он один бегал?

— Угу… Погодите-ка… Да, как правило — в черных шортах и красной майке. Точно, в ярко-красной майке.

— Во сколько примерно?

— Рано. Часиков эдак в восемь.

Марсель засыпал его вопросами, но торговец больше ничего не знал. Чтобы загладить свою вину, он выставил еще две чашки кофе.

— Ну что же, теперь дело за бегунами! — решил Марсель, резко поднявшись. Он уже представил, как сообщает Жанно имя утопленника.

— Какими еще бегунами! — промямлил Большой Макс, нехотя влача по песку свои ножищи.

— Какие попадутся. Кто-нибудь его точно знает.

— Так ведь уже десять! — зевая, возразил суперлоботряс Макс.

— Чем черт не шутит. Начали!

Отсеяв двадцать два бегуна, они в конце концов вышли на одного типа — невысокого сухощавого спортсмена, который готовился к парижскому марафону и знал Эли.

— Эли?

— Ну да, Эли… Дальше не помню — Шукрун, кажется…

— А как это пишется?

— Еще чего! Мы что тут — визитками обмениваемся? Эли, он быстро бегал! Настоящий профи.

— Что вы о нем знаете? Он француз? Была ли у него работа?

— А почему нет? Безделками всякими на улице торговал. Украшениями. В районе площади Сюке.

Марсель ликовал — он так и знал, что тип с такой внешностью скорее всего обитал в старом городе.

— Знаете его заветную мечту? Участвовать в нью-йоркском марафоне!.. Бедняга, — добавил спортсмен, еще раз взглянув на сделанную в морге фотографию, — теперь ты можешь бегать вечно!

Подталкивая на бегу ноющего Макса, — ну куда тут спешить! — Марсель бросился в участок и, задыхаясь, с улыбкою на губах, влетел в кабинет Жанно, где царила неразбериха.

— Завершенное произведение… четыре буквы, — бормотал Костелло, ткнув ручку в кроссворд.

— Да нелжа мне на шолнце! — отбрыкивалась Лола от наседающего Жан-Жана, у которого начиналось воскресное обострение.

— В «Квантико» склоняются к версии преступления на политико-расовой почве, — объяснял Мерье своим надраенным мокасинам. — По-видимому, мы имеем дело с маньяком из крайне правых, срывающим зло на выходцах из исламского мира.

— Первый точно был евреем! — выкрикнул вбежавший Марсель, едва не сбив Жанно с ног.

Все вопрошающе уставились на него.

— В целом с его личностью все ясно, — пояснил он, переведя дух. — Имя — Эли, фамилия скорее всего — Шукрун. Лоточник. Бегал марафон.

— Вот так-то! — присвистнул Жанно, повернувшись на каблуках. — Браво, драгоценнейший Блан! В отличие от ваших коллег вы не рас-суж-да-е-те — вы дей-ству-е-те! — неожиданно взвизгнул он.

Затем, снова повернувшись к своим подчиненным:

— Лоран, может, хватит стучать по клавиатуре, будто играете на кастаньетах? Спасибо. Костелло! Костел-ло, ау! Заканчиваем с левитацией. Мы — здесь и сейчас, год две тысячи первый, полицейское управление, убойный отдел. Ну вот, замечательно! Продолжайте, Блан. Глаза вы нам уже раскрыли — теперь, глядишь, и жабры прорежутся! А? Лола!

Как ты достал! Неужто неясно, нужен ты мне, как силиконовый вибратор!

К обеду выяснились дополнительные подробности. Имя первой жертвы было действительно Эли Шукрун: тридцать один год, родился в Тунисе, торговал бижутерией вразнос; его лоток видели ежедневно на улице Сент-Антуан; жил на соседней улочке. По словам знавшей его парикмахерши, он был иудейского вероисповедания и носил медальон со звездой Давида, должно быть, сорванный убийцей. Тело его обнаружили во вторник, 21 мая. Вторую жертву звали Камель Аллауи: тридцать два года; последние полгода работал в «Короле шавермы»; холост; проживал один в квартирке на улице Кане. В субботу, как обычно, вышел на работу, но в понедельник, 27-го, уже не явился. В тот же день тело его всплыло на рейде. Поскольку хозяин лавочки не читал по-французски и, следовательно, не видел газет, он ничего не знал о трагедии. Впрочем, ничего странного он не заподозрил: Камель постоянно говорил, что собирается съездить в Агадир навестить больную мать.

— Оба холостяки, оба выходцы из Магриба, обоим тридцать с небольшим, в прошлом — не судимы, — подытожил Жан-Жан. — Одинокие, спокойные, совершенно здоровые люди. Найдены выпотрошенными с интервалом в шесть дней. Какие соображения?

— Я по-прежнему придерживаюсь версии об убийстве на расовой почве, — сообщил Мерье, покручивая новенькими очочками а 1а Билл Гейтс. — У крайне правых большинство голосов в вашем департаменте — так? С другой стороны, в качестве жертв мы имеем одного иудея и одного мусульманина.

Жанно смерил его тяжелым взглядом:

— Если я вас правильно понимаю, Мерье, следующей жертвой должен быть гомосексуалист, а затем — врач, практикующий аборты?

— Я этого не говорил. Я утверждаю только то, что оба убитых подпадают под категории, включенные в черный список неонацистских группировок.

— Я лично могу констатировать лишь насильственную смерть двух жителей Средиземноморья: тот и другой неженаты, атлетического сложения, приблизительно одного возраста, с ярко выраженным волосяным покровом, — сообщил Костелло, теребя золотой браслет с выбитым на нем собственным именем.

— То есть бородатые, так, что ли? — пробубнил Жан-Жан. — Ну да… бородатые, здоровые, загорелые… бородатые… загоратые…

— Гомошекшуалишты? — предположила Лола.

— Хозяин закусочной утверждает, что Камель бегал за каждой юбкой, — возразил Марсель, включившись в мозговой штурм.

— А Эли трахался с булочницей, — ввернул Большой Макс, демонстрировавший какое-то чудное сочетание жеваной полицейской формы с флюоресцентными кроссовками, которые он таки натянул.

— Надо свести в таблицу то, что их объединяет, — сказал Мерье, склоняясь над ноутбуком.

Костелло украдкой глянул на недоконченную сетку кроссворда. С момента гибели его напарника Рамиреса он охладел к работе. Теперь он мечтал только об отставке — отставке в абсолютном смысле слова: в аббатстве Лерен его уже ждала монашеская келья для медитаций. Какое ему дело до жалкой суеты века сего? Какое ему дело до жалкой суеты его пошляка начальника?

— Ладно, — подвел итог пошляк начальник, хрустнув пальцами, — сейчас меня интересует, были ли наши чудики знакомы. Блан с Максом, вы опрашиваете уличных торговцев. Мерье и Костелло, обходите бары и все такое. Лола, остаетесь со мной: займемся досье и попытаемся связаться с семьями погибших.

Подонок! Чужими ногами жар загребать!

Под вечер ноги у Марселя с Максом действительно горели от усталости. Остаток дня они обивали пороги магазинов на горбатых улочках, впрочем — без особого толку. Ни та ни другая жертвы не были завзятыми потребителями: Камель питался в своей закусочной, а Эли покупал главным образом хлеб и фрукты. К тому же никто не видел, чтобы они когда-либо общались друг с другом.

Несколько больший успех ждал Мерье и Костелло.

— Еврейчик сюда частенько забегал — джаз по субботам слушал… Да и араб тоже, — сообщил им старый толстяк, хозяин «Меч-рыбы», уткнувшись вздернутым носом в фотографии из морга.

— Они заходили каждую субботу? — осведомился Мерье, в который раз отказавшись от анисового ликера.

— Частенько, — подтвердил толстяк, ковыряясь в правом ухе. — К нам сюда со всего округа группы съезжаются. По мне, так надо дать шанс молодым: вечер — сто франков вместе с закуской. Мой сын придумал! Его самого от сакса не отодрать!

Со второго этажа продудело звуковое подтверждение. Смочив для приличия губы, Костелло вернул свой бокал на стойку бара. Он не терпел спиртного, и единственным алкогольным напитком, который он себе позволял, был аперитив «Фернет-Бранка» — стаканчик после обеда для лучшего пищеварения.

— Нам не помешало бы поговорить с вашим сыном, месье.

— Вот жопа! Чего вы от парня-то хотите!

— При всей вашей склонности использовать нецензурные выражения, к тому же совершенно некстати, мы тем не менее хотели бы задать ему несколько вопросов. Живо! — прикрикнул Костелло, распахивая пиджак, чтобы продемонстрировать «хольстер».

Старик поморщился:

— Эй! Титу! Спустись-ка сюда — тут к тебе пара легавых…

Саксофон квакнул и замолчал. В бар вошел молодой человек с длинными светлыми волосами, заплетенными в косички «растафари», одетый в линялые шорты и полосатое пончо.

— Что, штраф за байк? Я заплачу!

— Знаете этих людей? — спросил Мерье, сунув ему под нос фотографии.

— Гм… Как сказать… Так ведь у них даже байка нет.

— Ваше имя, фамилия? — вздохнув, спросил Костелло.

— Титу… простите — Дамьен Феллегара.

— Господин Феллегара, попытайтесь вспомнить людей на фотографиях — это очень важно.

— Что-то случилось?

— С ними произошел несчастный случай, — объяснил Мерье.

— Говорил же я ему — барахлит эта тачка!

— Какая тачка?

Дамьен Феллегара поморщился:

— В субботу вечером Камель попросил мой старый «рено-5», чтобы съездить в Ниццу послушать «Пирогениум» — их там в воскресенье ждали. Сам-то я этой развалюхой не пользуюсь — у нее тормоза полетели, но Камель просто с ножом к горлу пристал… пожрать на халяву предложил. Я согласился… и больше его не видел. Думал, завтра вечером подойдет: в полночь у нас Док Комбо играет.

— Был ли он знаком с Эли Шукруном?

— С Эли? Марафонцем?

— Да, марафонцем.

— Нет, они редко сталкивались друг с другом. Эли, он с парнями вообще не особо контачил — этакая, знаете, недотрога навороченная.

— Когда вы видели его в последний раз?

Дамьен в задумчивости покрутил свои косички.

— Та-ак… кажется, неделей раньше, чем Камеля… да, точно! В ту субботу его не было…

«Естественно, если его еще во вторник из-под воды выловили», — думал Лоран, пока Дамьен развивал свою мысль:

— Помню, меня еще очень удивило его отсутствие. Ведь выступала его любимая группа — «Таджина Пастага» из Марселя.

— Не помните, в ту субботу вместе с Камелем Аллауи никто не выходил? — спросил Костелло.

— Не обратил внимания. Было много народу, Камель собирался снять одну подружку, я помогал об служивать клиентов… просто…

— Как зовут эту подружку?

Дамьен смутился: надо же так заговориться! У него не было никакого желания сводить легавых с Джоанной. Что если она растреплет им про «ширяево», которое он иногда доставал ей и другим? Тут уже жареным запахнет! Он прикусил язык.

— Понятия не имею. Заглядывает к нам иногда, но я ее совершенно не знаю, — импровизировал Дамьен. — Он что, в больнице, Камель-то?

— Он в морге, господин Феллегара. За компанию с Эли Шукруном, — буркнул Костелло.

— Вот дерьмо!

— Полностью с вами согласен, господин Феллегара. Именно поэтому нам крайне необходимо поговорить с человеком, который видел его последним, — не унимался полицейский.

Дамьен отвел взгляд:

— Да, а что с тачкой? Надеюсь, в мегаполис наш ее не угнали?

— Кому придет в голову Марсель таким барахлом забивать? Надеюсь, вы поможете нам заполнить пробелы.

Забитый по камилавку, Марсель опустился на лавку перед агентством «Эр Франс». Еще бы: так нагрузиться за обедом да еще в кисель рассадить ноги новыми ботинками! Работа закончилась, и Макс наконец-то отправился к своим ненаглядным дискам. Марсель с трудом поднялся — на обратном пути Надья велела купить хлеба.

— Здорово, Марсель! Чего такой замученный? — раздался голос Жан-Ми, который только что заступил на работу в баре.

— Ноги болят, — ответил Марсель. — А ты как?

— Нормально. Едешь на острова в воскресенье?

— Не знаю. Все от работы зависит — у нас тут запарочка небольшая.

— Эй, ты нас не собираешься новым маньяком порадовать? Хватит с нас прошлогоднего! Черт, стоит только подумать…

Он замолчал, мрачно погрузившись в воспоминания. Марсель, оставив реплику без ответа, нахлобучил каскетку:

— Ладно, до скорого. Созвонимся.

— Пока!

В булочной хлеб закончился. «Извините», — отрезала продавщица, будто бы вопрошая: где ж тебя раньше носило, голова садовая?

Супермаркет закрылся, и под его навесом затрещала неумелая барабанная дробь. Это был клошар Иисус в поношенных джинсах. Прикрыв глаза, с развеваю щимися на ветру патлами, он истово колотил по своему тамтаму. «На хлеб бомжу!» — гласила табличка у его ног. Марсель кинул ему предназначенные на хлеб деньги и подскочил от неожиданности: кто-то хлопнул его по плечу.

— Don't move! — заорал ему в ухо здоровенный американец в ярко-желтых шортах, потрясая фотоап паратом. — Please, Mister Police, I take photo, OK?

— A? — удивился Марсель.

Иисус открыл затуманенный эфиром глаз.

— Photo… You… он…

Из обрывков слов и мимики американца Марсель понял, что от него требуется еще раз кинуть Иисусу мелочь.

— Сувенир! — присовокупил турист с чарующей улыбкой.

— Нет времени, — проворчал Марсель, удаляясь вопреки призывам американца, перед которым, кажется, уже маячила Пулитцеровская премия. — И денег тоже нет!

Оправившись от потрясения, он вошел в свой дом, захлопнув облупившуюся дверь перед носом настырного туриста. Интересно, что этот наглец себе вообразил? Что здесь Голливуд? Что Марселю платят зарплату за оживление местного колорита и теплые воспоминания of France? Может, перед ним еще всей семьей попозировать: Марсель — с длинным батоном под мышкой, Надья — в чадре? Этакая «гостеприимная Франция»? Увольте!

Раздосадованный американец сделал еще несколько Снимков Иисуса. Тот любезно позировал: чесал бороду, пальцы ног с трауром под ногтями… даже задницу — и ту почесал, сжимая свободной рукой горлышко литровой бутылки с перегревшимся пивом. Просто Калькутта какая-то! Вдруг Иисус вздрогнул и стремительно обернулся: на том конце улицы маячила и определенно его разглядывала чья-то тень. Тень, от которой исходила такая стужа, что у него вмиг промерзло все нутро. Но тень тут же исчезла за кузовом грузовика. Американец сунул ему двадцатифранковую бумажку — жмот!

Иисус вновь забил в тамтам. Теперь его взгляд блуждал где-то вдали, блуждал, не замечая человека с сияющими глазами, который был здесь и смотрел на него, тихонько царапая длинными пальцами зассанную стену.

Папаша-Консервы-Вскрой! Пляс начинается твой! Мир в алый цвет облачи…

Кажется, ОН. Кажется, этот самый клошар и есть ОН. Но есть только одно средство узнать. Ему нельзя ОШИБИТЬСЯ. Он уже много ошибался. Но в ЕГО пользу говорят все знаки. Время пришло. Уже были ПОТОПЫ и УРАГАНЫ. Земля теплеет, ведь ОН снизошел через озоновый слой, и земля СОДРОГАЛАСЬ. Да, да, произошло ПРОХОЖДЕНИЕ. Впереди — апокалипсис и СУД. Поэтому ОН пришел за своими.

ОН — здесь, ОН — среди них, и найти ЕГО должен он, Папа-Вскрой-Консервы.

Он просунул руку под плотный серый свитер и потуже ввернул в живот засаженный туда гвоздь — короста растрескалась. Затем еще раз проверил кнопки, которыми были утыканы его предплечья. Из-под кнопок, впитываясь в хлопковую подкладку, потекли ручейки теплой крови.

«Они» — те, кого он ОТКРЫВАЛ, — тоже истекали кровью. И еще сильно кричали. То есть пытались кричать — им мешал кляп из скомканной тряпки, пропитанной бензином. В них не было никакого достоинства. Они тупо валялись внутри его челнока, скользившего по глади ночного моря. Потом, они постоянно теряли сознание — никакие ведра с водой не помогали. САМОЗВАНЦЫ, симулянты — вот кто они такие. Он выбрасывал их в морские ГЛУБИНЫ. В порт он возвращался на веслах, заглушив мотор, — ТИХО, как рыба, рассекающая волны. Ставил баркас на место, а ключ оставлял в небольшом люке у румпеля. Он очень любил эту лодку. В ней он не раз наслаждался рыбалкой. Он очень любил рыбалку. Любил, как трепещет в руках рыба. Любил ее ОТКРЫВАТЬ, ЧИСТИТЬ.

А вот людей ловят не на крючок — их ловят на УКОЛ. Утыкаешь иглу в яремную вену и говоришь: «Это — цианид. Дернешься — покойник!» О цианиде знают все. даже НЕДОТЕПЫ, — хоп, и они в ТЕЛЕЖКЕ, оставленной ему Грэнни[14] перед ее ПРОСТИ-ПРОЩАЙ. На ней он отвозил их к лодке для ИСПЫ ТАНИЯ ИСТИНЫ.

Он снова сосредоточился на Иисусе. Да, скорее всего именно этот барабанщик, наконец-таки, и есть ОН.

Стоя перед зеркалом в своей крошечной ванной без окошка, Лола Тинарелли спокойно опробовала только что купленные румяна, совершенно не осознавая присутствия в своем подсознании «зайца».

Делать ей больше нечего! Мазаться с таким шнобелем, да еще и с компрессом! Давай-давай! У нас с тобой еще тушь есть коричневая и крем из артишока на утренней росе. Женщины, женщины! Нашли на что время тратить! С другой стороны, как ни крути, а клиента, его тоже завлекать надо! Конкуренция! Тут ведь тот же рынок: «Треска! Треска! Свежайшая треска!» Может, лучше в псину какую-нибудь переселиться? Хотя… нет — их бьют часто, и не пописать по желанию. Вот в кошку — это да! Обыкновенная кошка — гроза крыс, бич голубей, истребительница ящериц!

Днем ей пришлось работать на два фронта: перечитывая различные показания, сообщения судмедэксперта и лабораторные данные, она в то же время поминутно норовила увильнуть от вездесущих клешней капитана — не человек, а Шива какой-то: сам — один, а рук — двенадцать! Чуточку расслабиться удалось только под вечер. Во рту Шукруна обнаружили въевшийся бензин. Что это — морской осадок или какая-то затея убийцы? В результате долгого пребывания жертв в воде было неясно даже то, разрезали их ante или post mortem[15] после смерти (лат.).]. А ведь это совершенно разные вещи. Одно дело — убийца, действующий спонтанно: в этом случае он скорее всего проживает где-то на берегу моря и набрасывается на невинных прохожих импульсивно — в зависимости от своих нарциссически-сексуальных галлюцинаций. И совершенно другое дело — преступник сверхосторожный, который выслеживает свои жертвы с учетом высокой степени риска, ради какого-то безумного удовольствия.

Лола отложила румяна и взяла губную помаду. Макияж помогал ей сосредоточиться. К тому же выглядела она действительно неважно.

Бантик бы лучше на губах развязала, а уж потом красилась. Нет, эта шлюшка сама поимеет Жато!

Она промокнула губы салфеткой и взглянула на красный отпечаток. Кровавый поцелуй… Интересно, этот убийца красил себе губы кровью жертв? Наносил ли он на свою кожу какие-нибудь кровавые знаки? Часто кровь наделяют дополнительным магическим значением. Так же, как и любое убийство. Во всяком случае, эти два убийства уж точно были составляющей какого-то продуманного ритуала.

Который тебе, курочка, не понять. Этот уникум по зубам только мне — рыбак рыбака видит издалека. Тебя вот интересуют мотивы его поступков? Так тут сам черт ногу сломит. Люди, они вообще не чувствуют вкуса убийства. Мне лично непонятно, зачем он их так вот вскрывает и выскабливает. Чтобы пожрать требухи? Я, кстати, тоже от своих жертв не отказывался. В человеческом мясе есть пикантная изюминка только что забитой дичи — это тебе не цыпленок с птицефабрики… Ах! Телефон!

В голове Лолы снова что-то странно дернулось — будто легкий электрический разряд пробежал. Неприятно все это. Звонил телефон. Она отложила помаду и пошла снять трубку.

— Алло? Да, ждраштвуйте, капитан… Нет, у меня вштреча ш подругой… Шпашибо, в другой раж.

«Да у него там целая базука в трусах. Надо ему ведерко для льда подарить!»

Приблизительно в том же направлении двигались мысли Лорана. Он сидел в своем гостиничном номере — одной из меблированных комнат вблизи вокза-ла — за усеянным хлебными крошками письменным столом и в который раз перечитывал составленное накануне досье. В лицах убитых было столько несомненно общих черт, что ни о каком случайном выборе жертв нe могло быть и речи. Вне всякого сомнения, для убийцы они что-то значили, они вписывались в какую-то совершенно определенную идею. Убийцы-мужчины редко нападают на мужчин. Может быть, убийца — женщина? Едва ли. У Лорана просто в голове не укладывалось, что женщина могла связать таких здоровых парней, как Шукрун и Аллауи. Следов наркотиков в их организме не найдено, может быть, она их усыпила? Нет. Modus operand[16] ясно указывает на мужчину: похищение, крепко связанные руки, методичное изьятие внутренностей, отсутствие следов, погребение в море — все говорит о продуманной операции. Отсюда вывод: этот преступник особо опасен. Только подумать: серийный убийца отказывается от традиционной жертвы — беззащитной женщины — и принимается за мужчин в расцвете сил! Он зевнул, потянулся и взглянул на часы: 21 час! Нет уж, так просто взять и заснуть, как курица, — это не для него! Он выключил ноутбук, надел куртку и вышел на улицу. Небольшой тур by nigh[17] — вот что ему сейчас нужно. Здесь наверняка найдется несколько уютных интеллигентных местечек, чтобы расслабиться. Местечек с нормальными людьми, которые читают «Либе»[18], не накачаны пастисом, не считают, что Сьерра-Леоне — это провинция Колумбии и что «Эврика!» — очередной порнографический сервер.

Первые три бара были закрыты.

Четвертый принимал предпочтительно мужчин, которые любят мужчин.

В пятом гоготала толпа подростков и по мозгам дол били звуки рэпа.

В шестом несколько человек молча играли в белот. Он купил пачку сигарет, в выдвижном ящике кассы лежал револьвер.

При входе в седьмой Мерье ощутил легкую усталость. Он заказал двойной эспрессо, но ему ответили, что для горячего сейчас слишком поздно: почему бы ему не взять молочно-лимонный коктейль?

Он предпочел водку без льда, которую принялся медленно потягивать, усевшись между двух дам, обутых в туфли из змеиной кожи, к тому же украшений на них было больше, чем на гаремных одалисках. Вопил Энрике Иглесиас: вокруг них, прижавши к уху с бриллиантом трубку high-tech, циркулировал какой-то юный субъект, с ног до головы в фирменных шмотках.

Пытаясь облегчить свой жребий, Мерье исполнил речитативом всего Лео Ферре; затем, на второй порции водки, взялся за Брехта с его «Трехгрошовой оперой»; на третьей безнадежно исковеркал «Salve Regina» Перголези, а на четвертой его выставили за дверь: он принуждал к рандеву соседку — блондинку с торчащими на три сантиметра черными корнями волос в ковбойской юбке с бахромой.

Жан-Жан смотрел на свою жену, которая понуро сновала между ним и телевизором. В ее светло-каштановых волосах уже виднелась седина. Он провел рукой по своей шевелюре — покамест безупречно черной. Вот в чем проблема: он стареет не так быстро, как она, и до сих пор испытывает потребности здорового мужика. К чему все эти бесплодные попытки поддерживать себя в форме — салон красоты, массажисты и все такое? К чему спускать сумасшедшие деньги — его, между прочим, — на всякое новомодное барахло? Единственное, что ей остается, — это пенять на свои сорок четыре года. Ладно. Крути не крути, а это его жена, мать его дочурок, и как таковая она, безусловно, вправе рассчитывать на кой-какие жертвы с его стороны. Он вздохнул и коснулся ее ягодиц. «Перестань, я занята», — обдал его ледяной голос. Нет уж, тут лучше пойти пивка из холодильника выпить.

Костелло любовно начищал свой серебряный браслет — подарок покойного отца на его двенадцатилетие.

Закончив, он вернул реликвию в синий бархатный футлярчик, поцеловал резную рамку на фотографии своей тетушки — вырастившей его набожной женщины — и, даже не вспомнив о нераскрытых убийствах, юркнул в застеленную по-военному койку вместе с новенькой и весьма аппетитной логической задачкой.

Позвякивая острыми ногтями о серебристые шляпки кнопок, утыкавших его руки, человек с сияющими глазами медленно приближался к Иисусу. Вдруг он остановился. Клошар вскочил, позабыв про свой тамтам.

— Кто здесь? — пьяно прогнусавил Иисус, уставившись в черную улицу.

Тишина. Человек с сияющими глазами никогда никому не отвечал. Поглаживая длинный рыбацкий нож в кожаной сумке, он с наслаждением ощущал, как в кончики его пальцев вдавливается холодная отточенная сталь.

Иисусу показалось, что по его горлу провели острым клинком. Он сунул руку в пакет с пожитками, нащупывая Друга Бобо. Ночь чем-то нестерпимо воняла.

— Тварь! — заорал он, отступая к главной улице. — Я тебя!..

Друг Бобо наконец-таки материализовался в его руке, и перед сияющими глазами с неожиданной легкостью завертелись нунчаки.

У ЭТОГО есть оружие. ЭТОТ пытается защищаться. Знамение?

Иисус отступил в свет фонаря, натолкнувшись на подростков.

— Эй! Смотри, куда прешь, дебил! Ого! — оторопел один из них. — Чем это ты трясешь? Да ты хоть знаешь, что это такое, а, урод несчастный!

— Убью!

Иисус взмахнул нунчаками, и — хрясь! — увесистое звено смачно треснуло о голову грубияна. Два подростка оцепенело уставились на истекающего кровью кореша.

Мгновение спустя, спасаясь от разъяренных мстителей, Иисус несся прочь — туда, к оживленной улице, ресторану, шуму и безопасности.

«Что ж, сегодня все насмарку! — сокрушенно пробормотал человек с сияющими глазами. — Главное, что бы они мне ЕГО не попортили».

Он тихо двинулся к мальчишке. Тот стоял на коленях и сжимал окровавленную голову. Ладно, не ОН так не ОН. Здесь, как и в его профессии, требуется постоянная практика — чтобы не потерять навык.

4

8.30. 18°. «Какой восхитительный день!» — подумал Марсель, надевая фуражку. Весело поблескивало пустынное море. В теплом сухом воздухе резко чернели гребни гор. Гнетущие воспоминания о выловленных на рейде трупах как-то рассеялись. Хотелось вдыхать аромат утренних цветов, улыбаться прохожим и, разглядывая витрины, — ах, какая замечательная маечка для Надьи! — фланировать по улицам. Дзинь-дзинь.

— Что?

— Еще один!

Макс был в истерике. Марсель сразу же все понял.

— Где?

— На скалах, около гаража. Тетка какая-то позвонила. Давай быстрее!

Ну вот! Восхитительный день насмарку!

Чтобы пробраться к берегу, Марселю пришлось изрядно поработать локтями. Одновременно к верхнему тротуару парковался фургон криминалистической лаборатории.

Мертвец будто просушивался на сером валуне — с обвисшей вниз головой, обрамленной кровавой гирляндой. Обнаженный загорелый подросток, самое большее лет пятнадцати. От грудной кости до паха тянулся знакомый разрез.

— Разойдись! Назад! Назад! Кто нашел тело?

— Ну я, — жеманно выступила вперед черная от загара шестидесятилетняя дама в леопардовом купальнике с глубоким вырезом. — Я тут круглый год по утрам купаюсь, но такое! О-ла-ла! К счастью, со мной был мобильник — последняя модель, с…

— Касались чего-нибудь? — прервал ее Марсель, отжимая настырную парочку с фотоаппаратом.

— За кого вы меня принимаете, господин полицейский! Кто ж не знает, что на месте преступления до появления криминалистов ничего трогать не полагается!

Полицейские сериалы сделали из обывателя какую-то ходячую энциклопедию по части сыска. Может, они еще в его профессиональной пригодности усомнятся? К счастью, в этот самый момент подоспел Ринальди со своими парнями, а затем — кислый Жанно.

— Ну, что на сей раз?

— В общем, все как обычно, — ответил Ринальди, занятый установкой ламп монохромного света, выявляющих детали, скрытые от невооруженного глаза: от печатки пальцев, сперму и т. д. — За исключением ранения головы, — добавил он, указав на рассеченный волосяной покров

— Характер ранения?

— Это установит Док. Думаю, сильный удар каким-то тупым предметом.

— Чем его и убили?

— Чем ему раскроили череп на десять сантимет ров. Ваш вопрос вне моей компетенции.

— По крайней мере, проблем с опознанием не будет, — цинично проворчат Жанно, закуривая первую за сегодня «Мальборо». Юнец холеный — вряд ли бесхозный.

Ринальди смерил его брезгливым взглядом: иногда поведение капитана выходило за все человеческие рамки.

Обеспокоенные тем, что их сын не вернулся ночью, родители юного Тони Диаза позвонили в комиссариат в тот самый момент, когда туда в отвратительном настроении ворвался Жан-Жан. Дежурный громко повторял информацию: «Пятнадцать лет, шатен, в джинсовом костюме, вышел вчера вечером с друзьями… да, месье, сейчас посмотрю, не вешайте трубку… »

— Спроси, был ли у него шрам на левом бедре, — сказал Жан-Жан, замерев в ожидании.

— Был ли у вашего сына шрам на левом бедре?.. Что?.. Нет… гм… не знаю, подождите, пожалуйста… Он говорит, чго был; спрашивает, что случилось… Там еще мать плачет… Что им сказать, шеф?

— Мерье! — крикнул Жан-Жан невыспавшемуся Лорану в темных очках, который как раз входил в отделение. — Тут звонит один тип, спрашивает, где его сын.

— Ну и что?

— А то, что, если я не ошибаюсь, мальчишку сейчас везут в морг. Скажите, что с ним, по-видимому, несчастный случай, — кое-что по описанию совпадает — и попросите подойти к Доку.

— Но… если это не он? Представляете реакцию ро дителей?

— Пусть захватят какую-нибудь фотографию. Сначала посмотрим. Давайте, голубчик, не тяните кота за хвост!

В 10.15 каменщик Энрике Диаз подписал акт опознания останков своего младшего сына Тони и упал в обморок в приемной судебно-медицинского института. Привыкшая ко всему такому секретарша вернула его к жизни с помощью нашатырного спирта.

— Ну вот, теперь португалец, — вздохнул Жан-Жан, треснув по кофейному аппарату, сплюнувшему в ответ порцию эспрессо. — Он что, знакомит нас с этнографией Средиземноморья?

— Вы полностью уверены в том, что здесь не было насилия или других действий сексуального характера? — спросил Мерье, которому никак не удавалось прийти в себя после ночных возлияний и тяжелого разговора с четой Диаз.

— Да как сказать… Тело-то, как-никак, в море плавало. А в миллионах квадратных километров соленой воды телесные выделения имеют тенденцию вы-мы-вать-ся, — отчеканил Жан-Жан, хрустнув нечаянно смятым стаканчиком с кофе.

Смакующая горячий чай Лола отпрянула в сторону.

— Речь идет не только о жителях Шрэдыжемноморья, речь идет об анатомичешки вжрошлых лицах мушшкого пола, — заметила она.

— Об этом уже говорилось, — поморщился Жан-Жан.

— Я имею в виду то, что у нашего мушшины, ешли это мушшина, редкая шпециалижация: он ширийный убийца мушшин.

— С Ириной? С какой такой Ириной?

— Да не ш Ириной — ширийный! Друг жа дружкой их убивает, — уточнила Лола, проклиная этот чертов нос и свой невыносимый прононс.

— А, вот как!

— Таких убийц обычно квалифицируют как «ненормальных»…

Уф! Ни одного «ш»!

— Отсюда мой вопрос о сексуальных контактах, — повторил Лоран, надевая очки на заплывшие после пьянки глаза.

— Вы что, полагаете, что нашего убийцу физически привлекали его жертвы? Что он педик? — процедил Жан-Жан, моментально представив ряд облав на «серийных придурков» под своим руководством.

— Дело в том, что убийствам из разряда serial killer всегда сопутствует эротическая коннотация, которая, как правило, находит свое выражение в издевательстве над телами пострадавших, — подтвердил Лоран. — Эрос и Танатос, понимаете…

— Только, пожалуйста, не перечисляйте мне всех убийц, которых вмещает ваша необъятная черепная коробка, дорогой Мерье, — того, кто меня интересует, там все равно нет.

Жанно нахмурил свои роскошные черные брови и глубоко вздохнул.

— На наших глазах причинили страдание французской семье, поэтому я хочу найти сукина сына, который все это устроил, причем как можно скорее! — изрек он и, широко размахнувшись, швырнул скомканный стаканчик в ведро для бумаг, угодив прямиком в грудь Лолы, обтянутую прелестной блузкой цвета фуксии.

— Кстати, по поводу семьи, — добавил он, походя извинившись, — у бедолаги Диаза были приятели?

— Он сказал родителям, что идет в кино на ужастик для подростков, — сообщил Лоран, — но с кем именно, они не знают.

— А вообще, корешился с кем-нибудь?

— Его лучший друг ушел в армию, отсидев четыре года в восьмом классе. По-видимому, Диаз был не особо общителен.

— Нужно опросить его школьных товарищей.

— Он бросил школу и работал с отцом на стройке.

Ну что ж, мозговой штурм, кажется, исчерпал себя.

Выйдя на улицу, Марсель смотрел вслед удаляющейся чете Диаз: муж судорожно сжимал кулаки, а жена беззвучно рыдала. Он сглотнул. Все это у него в голове не укладывалось. Какого черта кому-то, пусть даже сумасшедшему, потрошить своих ближних? Что происходит с внутренностями? Что это: гнусный трафик? Месть? Сатанинский ритуал? Как-то вечером они с Надьей посмотрели по телевизору один американский супербоевик на аналогичную тему — «В тени демона», кажется. Полицейскому тандему — чернокожему каратисту и белому алкашу — потребовалось час сорок семь минут, чтобы грохнуть одного суперзлодея, засевшего в нью-йоркской канализации вместе с дрессированными крокодилами, который скрывал свой поганый оскал под низко опущенным остроконечным капюшоном красной мантии.

Конечно, в их городе нет столь обширной канализации, чтобы приютить аллигаторов или типов в остроконечных капюшонах, — у них не столица. Но ведь… существует же древняя легенда, повествующая о каких-то подземельях, соединяющих острова со старым городом…

— О чем размечтался, Марсель?

Он вздрогнул. Перед ним мелькнула доска для серфинга на заплечном ремне: взгромоздившись на ролики, Макс уносился с работы.

О чем размечтался? О пустяках. Сущих пустяках. Только что убили бедного мальчишку, а он вообразил себя Бэтменом из Готхэм-сити. «Спустись на землю, Марсель. Ты ищешь не Джокера, а просто какого-то несчастного психа, окопавшегося в обычной жалкой квартирке, забитой чудовищными трофеями».

Несчастный псих сидел на полу своей жалкой квартирки. Сняв аккуратную накладную бородку, он положил ее на пианино и, проткнув губы гвоздями для обивки мебели, наслаждался зрелищем трофеев, разложенных на газетной бумаге. Сегодня вечером он отнесет их кошкам. Ах эти кошки! Какие они прожорливые! Как плавно входят в мясо их острые зубки! Как чутко торчат их ушки: чуть что — и нет кошек. Кис-кис-кис…

Он приподнял свитер и взглянул на гвоздь. Вокруг шляпки образовалось нагноение. Он надавил на белесую дряблую плоть живота. Гной брызнул наружу.

Внезапно тишину разорвал звонок будильника на старом телевизоре. Через полчаса должна подойти медсестра из профилактического медицинского центра. Нужно сделаться нормальным. НОРМАЛЬНЫМ быть очень важно: если ты стараешься, тебя осыпают комплиментами. А ежели нет — советами, скрипящими, как мел по доске; и еще таблетками, от которых промеж ушей одна вата.

Так! Наволочки с экскрементами, зассанные простыни — в стиральную машину; черт, тараканы в раковине: нате, нате; скорее же! Иголки — из губ; прополоскать рот; на язвы — БОРОДУ-ЗАЩИТУ; чистая белая рубашка с длинными рукавами; наглухо застегнуться; ну же, скорее! Прическу ПАЙ-МАЛЬЧИКА… ой-ой-ой! Свернуть газету, пакет — «вкусненькое для кошек»! — в холодильник; да быстрей же! Включить телевизор, окно, черт его, и дрянь эту распылить — уф, как поддельным яблоком завоняло!

Динь-дон.

— Сейчас. Иду!

— Алло, Кэт… Да — Лоран… Привет, как ты?.. Я? Еще в офисе. Тут дело одно сложное… ммм… А! В курсе? У самой-то как? Путем?.. Серьезно?! Ха-ха-ха! Насильник восьмидесятилетних! — прям как наш капитан-улыбнитесь… Да, да — Жанно… тяжелый случай… Джон Вэйн[19]… из Ниццы… ммм… Народ? Уф… в целом — примитивный — «sea, sex and sun… »[20] ну да, обхохочешься… Ладно, тут пришли… до скорого!

Франсин Дюпре разглядывала своего пациента благожелательно и сострадательно одновременно. Благожелательно, поскольку он искренне стремился интегрироваться в мир, который казался ему нереальным. Большинство считает пациентов медико-психиатрического центра какими-то зловредными овощами. Между тем примерно сорок процентов из них, получая амбулаторное лечение, все же стабилизируются и более-менее эпизодически работают. Этому, например, повезло вдвойне: он не только обладает музыкальным даром — ему к тому же удалось урвать место пианиста в «Диване», американском баре с администрацией, не слишком озабоченной подноготной своих сотрудников.

А как он следит за своей квартиркой! Вот только этот отвратительный запах кошачьей мочи… По его словам, стоит только оставить окно открытым, как к нему тут же залазят соседские коты — ужасные некастрированные твари.

Ее сострадание было вызвано тем, что он мог бы прекрасно выглядеть, если бы следил за собой. А что! Чисто выбритый, с какой-нибудь модной стрижкой, в футболке вместо этих вечных рубашек с длинными рукавами, в кроссовках вместо кожаных сандалий… Да-да, прилично одетый и вдобавок с его музыкальным талантом, он мог бы иметь успех у женского пола и неплохо проводить время. Ишь напридумывала!

Но нет, ему не восстановиться. В его медицинской карте значилось, что с самого нежного возраста у него был выявлен детский психоз, на протяжении многих лет он состоит на психиатрическом учете. Воспитанный авторитарной бабкой, страдая недержанием мочи до восемнадцатилетнего возраста, он учился с большими перерывами и постоянно попадал в психбольницу из-за склонности к самоистязанию. Единственной сферой, где он чувствовал себя комфортно, была музыка.

Оставив лекарств на неделю, она побеспокоилась о его питании и самочувствии. Он заверил ее, что чувствует себя гораздо спокойнее, припадков больше нет, и ему просто в толк не взять, как это полгода назад его угораздило зарезать бродячую собаку. Минутная депрессия, помрачение рассудка. Но благодаря таблеткам все наладилось. Теперь вот ему даже в супермаркете не страшно. И никаких самоистязаний, добавил он, мысленно улыбнувшись.

Он действительно выглядел нормально, вот только эти мерзкие кровоточащие прыщи, краснеющие под бородой, — но скверная кожа была у большинства ее подопечных. Она поздравила его с успехами, взглянула на часы и откланялась, предварительно, впрочем, добившись обещания принимать в срок пилюли и в среду в семь непременно явиться на психиатрическую консультацию.

Да, да — все будет хорошо, — ответил он и с невероятным облегчением прикрыл дверь: посреди разговора он вдруг заметил, что на его ветхом ковре валяется кусок КИШКИ. Она дважды чуть было на него не наступила. Набросившись на кишку, он яростно разодрал ее своими длинными пальцами и вышвырнул в помойное ведро.

Док клюнул носом и качнулся на старческих ногах. Жан-Жан хлопнул его по плечу. Эксперт резко открыл глаза и с удивлением взглянул на окровавленный скальпель.

— Как дела, Док?

— Отлично, дорогой Жанно, а у вас? Как там ваша жена, девочки-припевочки?

«Как вампиры, того и гляди, все кровные высосут», — чуть было не брякнул Жан-Жан, но вовремя спохватился: Док слыл поборником семейных уз и славился категорическим неприятием абортов и презервативов. «Конечно, куда уж тут презервативы натягивать, — подумал Жанно, — если единственная дырка, до которой нисходит старый пентюх, — это горлышко бутылки с аперитивом».

— Прекрасно, во всяком случае лучше, чем ваши пациенты, — изрек он, пытаясь изобразить улыбку. — Что там у вас?

— Негусто: эвентрация, эвисцерация и пролом черепа.

— Пролом черепа?

— М-да. Взгляните сами, — брызнул слюной Док, взмахнув перед носом Жанно скальпелем. Он снял покрывало и указал на рану на голове: после того как ее промыли, отчетливо виднелась кость.

— Он от этого умер?

— Нет, он умер от геморрагии: потеря крови вследствие эвентрации.

— То есть его разрезали заживо? — процедил Жанно, машинально отступив.

— Именно. Его разрезали и лишили внутренностей, так сказать, ante mortem. Видите, вот здесь… и здесь — следы геморрагии; внутритканевое кровоизлияние… это же очевидно. К счастью, этот в воде пробыл недолго. Та же участь, по всей вероятности, постигла и тех двух. Хотя, конечно, длительное пребывание в воде не позволяет делать столь категоричные выводы. Что вам сказали в Марселе?

— Пока ничего. Они завалены работой.

— Вряд ли дождетесь чего-нибудь путного, — горько улыбнулся Док, бросив скальпель в залитую гноем раковину. — Если хотите знать мое мнение — так вы имеете дело с садистом, старина. С каким-то чертовым сумасшедшим!

— Вот твари, как специально ко мне цепляются! — процедил Жанно сквозь ряд ровных зубов, которые раз в полгода чистили ультразвуком. Ладно, пока еще мы не в полном дерьме!

— Сожалею, но мне как раз туда и нужно — у моей двоюродной бабки день рождения.

— У вашей двоюродной бабки? Сколько же ей стукнуло? — не удержался от вопроса Жанно.

— Девяносто восемь! И до сих пор дьявольский аппетит! Жена вот бурриду готовит.

Буррида. Образ кусков рыбы в густом соусе моментально сменился зрелищем кипящей кастрюли с человеческими потрохами. К горлу подкатило, и Жанно вылетел на свежий воздух.

Почему бы не переключиться на материи более нежные — формы Лолы Тинарелли, например? Жан-Жан снова был в своей тарелке. А что, может, еще стейк под горчичкой стрескать? А? Пожирнее!

Лола с Лораном сидели в небольшом баре подле рынка. Лола углубилась в чтение меню, Лоран нервозно терзал салфетку.

— Ты-то о Жанно что думаешь? — не вытерпел он.

Лола, у которой после того, как нос немного поджил, пробудился волчий аппетит, досадливо повела округлыми плечами: она просидела с Жанно весь день и не испытывала ни малейшего желания говорить о нем.

— Уф… Ну и что ты будешь есть? — ответила она.

— Телячьих голов нет?

— Гм… нет.

— Тогда, может, тертый сельдерей с соусом провансаль… и… мозги. В крайнем случае — селедку с картошкой в масле.

— Прости, Лоран, но тут для тебя только равиоли с рикоттой, котлетки по-каннски и тушеное мясо по-домашнему.

Он мрачно согласился на тушеное мясо с жареной картошкой.

— А вот и нет! С кукурузной кашей! — развеселилась Лола. — Что с тобой? Пыльным мешком по голове ударили?

— Не знаю. Такое чувство, будто мы ходим по кругу. Будто не делаем чего-то самого главного.

— У тебя стресс. Кэндо не пробовал заниматься?

— Японским мечом? Да ну его — как-то не очень в стиле дзен.

— Скажешь тоже! Знаешь, как клево! У меня лично, когда мораль на нуле, руки сами к мечу тянутся: берусь за него — и хоп! Или, на худой конец, соточку отжиманий: в голове вмиг ничего не останется — как перед белой стеной будешь.

— На самом деле меня гнетет какая-то неуверенность… — рискнул он.

На самом деле его смущали и даже пугали подходы Жанно: тупо биться головой о стену без всякого научного метода! Но Лола, набив рот местными маслинами, перехватила инициативу.

— Медитация, релаксация, организация! — прочавкала она. — Кстати, ты знаешь, что в прошлом году у них уже был один серийный убийца?

— В курсе. Коротышка какой-то, дебил недоразвитый — тоже мне, людоед нашелся! Ничтожество! Аи! Моя нога!

— Прости, я думала, это ножка стола.

— У тебя что, привычка лягать ножки стола?

— Нервы разыгрались… Так о чем мы там говорили?

— О предыдущем мокрушнике. Не человек, а язва ходячая. И хитрый, как черт: убил жену Блана и двух полицейских в придачу! Его самого Костелло грохнул. Каково, а?! Старый котяра, вроде бы на покой пора, и — на тебе: боевик! — ухмыльнулся Лоран, ухватившись за случай хоть на ком-то выместить чувство фрустрации, разраставшееся в нем день ото дня. — Он ведь изрешегил этого карлика прямо как в тире!

Что это? Страшно побледневшая Лола изо всех сил стиснула челюсти. «Нос, что ли, не проходит?» — подумал Мерье, заказав минеральной воды.

Марсель с наслаждением отхлебнул ледяного пива. Жажда одолела! На город обрушилось лето — пять месяцев перманентной жары, изредка грозы то здесь, то там. Перед его невидящим взглядом застыли десятки рекламных щитов, все еще оклеенных киноафишами, и полуприцепы, на которые водружали стенды с плакатами.

— А вот и курочка!

Марсель вздрогнул: перед ним стоял Жан-Ми с запеченным в сухарях и сыре цыпленком.

— Ого! Да на тебе лица нет!

— Сегодня ночью убили одного мальчишку. Утром я видел его родителей.

— Вот черт! Час от часу не легче! Драка?

— Неизвестно. Его нашли среди скал.

— Давай-ка выпей лучше. И поешь — нечего на пустой желудок терзаться!

Марсель посмотрел ему вслед, машинально постукивая кончиком вилки по цыпленку. Что верно, то верно — терзаться бесполезно. И все же серийный убийца что ни год — это как-то уж слишком по-киношному. Даже для киностолицы. Внезапно ему дико захотелось увидеть Надью, стиснуть ее в своих объятиях. Захотелось обнять детей и знать, что все живы и здоровы.

— Эй! Жаркое-то доедать будешь?

Жан-Жан угрюмо просматривал «Экип». Сколько же топ-моделей отымели эти «синие»![21] А бабы! Да их вообще не поймешь — западать на типов в спортивных трусах, гоняющих мяч по лужайке! То ли дело карате — тут без настоящего мужика никуда! Так нет же! Им это по фигу! Никакой тебе социосексуальной гармонии!

Отодвинув пустую тарелку — эскалоп по-милански, спагетти в масле, — он допил бокал вина «Виноградники Мора» и заказал кофе малонго — «крепкий». В эти выходные его жена собралась в Сен-Тропез за покупками. А вот у него был прекрасный повод остаться. Ведь ей с дочками так или иначе придется заночевать у подруги, Маризы по прозвищу Лифтинг.

Аллауи, Шукрун, Диаз… Почему эти трое? В рапорте Блана говорится, что Аллауи с Шукруном посещали один и тот же ночной бар «Меч-рыба» — любители джаза, понимаешь. Конечно, не та среда, где бы друг дружку в капусту крошили, но это их единственная зацепка.

Итак, в субботу вечером — в «Меч-рыбу» с Тинарелли! Счастливчик, такого напарника отхватил! Хе-хе: лифчик напарника отхватил…

К величайшему раздражению всей следственной бригады, день, пропахший окурками, потом, холодным кофе и бумагами, тянулся бесконечно.

Он весело бежал вприпрыжку. Толкал свою Тележку на колесиках — старую Тележку Грэнни в красно-черную клетку — и подпрыгивал. Почему-то, когда он ее вез, он всегда подпрыгивал. Хоп-хоп-хоп: ехали-ехали, ехали-поехали… «Глянь-ка! Наш чокнутый с тачкой — пора закрываться», — сказал торговец вином, обращаясь к жене.

Завернув у молочного магазина за угол, он едва не налетел на двух сплетниц, которые, осклабившись, расступились, и вскоре достиг заветного пятачка подле общественных туалетов. Просунув руку в Тележку, он зацепил пакет — ах, эта влажная холодная тяжесть! — и развернул газету. В свежести ночи резко пахнуло потрохами. Мяукнула кошка… затем другая… Он отошел в сторонку и растворился в тени мусорных баков. «Ешьте-ешьте, кисы! Это я, Папа-Вскрой-Консервы, с ГОСТИНЦЕМ!» — шептал он, посылая своим любимицам воздушные поцелуи. Он обожал кошек.

Одну из них — КРАСИВУЮ полосатую лапочку — он как-то раз подобрал на дороге. Но Грэнни, его бабка, так РАЗОРАЛАСЬ, так разоралась и в конце концов выбросила ее на помойку. Конечно, кошка была МЕРТВАЯ — ее переехала машина, — но ведь она была такая КРАСИВАЯ! И к тому же совсем-совсем ТЕПЛАЯ! Он бы с радостью приютил ее у себя в комнате! Она ведь даже есть не хотела!

Но Грэнни орала не из-за кошки, а чтобы его УЯЗВИТЬ — что он ДЕБИЛ, больной, и такой и сякой, и все одно и то же, а он молча прижимал кошку к груди и просил ЕГО сделать хоть что-то, но Грэнни кричала так сильно, что ОН, конечно же, ничего не мог услышать.

— Черт-те что — этот пролом в черепе из головы не лезет, — пожаловался Жан-Жан своим наручным часам, ответившим ему понимающим «тик-так». — Ну откуда он взялся?

Капитан лениво оттолкнул досье. Лола с Лораном ушли уже давно. Каждый — в свою сторону: он удостоверился, выглянув в окно. Что ж, пора и ему. Должно быть, жена уже покормила близняшек и сейчас дергается за просмотром очередной телесаги «Монте-Кристо среди Отверженных». Хоть бы сентиментальной оказалась! Выплакавшись, она была не прочь утешиться.

Нико щелкнул пальцами, снял каскетку, сбросил «найки», затушил «дурилку», снова надел кроссовки и услышал, как в захваченную ими хату лезет брат.

— Бобби! — тихонько позвал тот.

— Чего?

— Может, сходим, а?

— Куда?

— К легавым — про Тони расскажем.

— Ты что, совсем спятил? Хочешь, чтобы они приперлись сюда и отправили нас восвояси? По харе отцовой соскучился? За уши давно не драли? Ну так иди! Чего встал?! Поплачь, попросись к мамочке!

— Так ведь в газетах пишут, что его убили! А мы психа с нунчаками видели.

— И дальше что? Он наверняка уже далеко, а Тони мы не особо и знали. Что он нам, кореш какой, что ли? Ладно, дай пи-пи сделать и спи, дурак несчастный!

Иисус съежился и, превозмогая страх, попытался заснуть. Сюда, в самый конец набережной, компании подростков наведывались не часто — их гонял охранник. Но Иисуса он знал и давал ему ночевать здесь, напротив мола, с условием, чтобы тот не разводил грязь. Иисус вздохнул и постарался поудобнее угнездиться на ледяном цементе.

«Паф — убит!» — тихо произнесла Лола, в тридцатый раз молниеносно выдернув пистолет. Она всегда любила оружие. К стрельбе ее приобщил отец — на пустоши близ их дома. Ей нравилось, как в воздух летят консервные банки, нравился грохот выстрелов, запах пороха. Это как фейерверк — только для самого себя.

Смотри-ка! А ведь и в ней есть хорошие качества. Глядишь, из нее тоже чего выйдет!

А вот Потрошитель предпочитает холодное оружие. Нет ли здесь какого-то смысла? Может быть, пронзая плоть, он имитирует половое проникновение? Символическое изнасилование посредством оружия? Может, он импотент? Или сексуально озабочен, вроде капитана?

Приступив к ежедневной тренировке брюшного пресса — четыре подхода по пятьдесят раз, — она представила, как ревущий от оргазма Жанно тычет в нее кинжалом. Нет, не цепляет. Очень уж приземленно. А для символического акта слишком материально. «Подручный материал, оружие садисты используют потому, что они не в состоянии наладить контакт с окружающими, — размышляла Лола, переходя к растяжке бедренных мышц, — и превращают других в такие же бездушные вещи, как они сами, поскольку плохо чувствуют свое тело».

Психопатка чертова! Форменный сумасшедший дом — «здрасте» не успеешь сказать, как тебе тут же изложат транзактный анализ твоего пуделя! А убийцы-то как убивали, так и убивают!

Марсель блаженно вздохнул и закурил сигарету. Надья поигрывала волосками на его груди. Сегодня им удалось уложить детвору пораньше, пообещав им воскресную поездку в аквапарк. На случай несвоевременного вторжения они закрылись на ключ. Но все обошлось. Ни тебе барабанного боя в дверь, ни хныканья в коридоре.

Марсель сделал глубокую затяжку. По его вспотевшему торсу пробежал слабый ветерок, и ему сделалось зябко.

— Холодно? — спросил он у Надьи.

— Немножко, — ответила она, закутываясь в одеяло с изображением лошадей в прерии — свое недавнее приобретение. Одеяла, которые покупала Мадлен, — с громадными розовыми цветами и Большим Кисом, гнавшимся за Тити, — он выкинул.

Как все-таки быстро ему удалось привыкнуть к Надье, удивлялся он, поглаживая ее обнаженное плечо. К женщине совершенно новой в его жизни. Еще год назад они даже не были знакомы, а теперь вот вместе ходят за покупками в «Каррефур», совместно обдумывают, как обставить квартиру, как провести отпуск; ей известно, что у него геморрой, а он знает, что у нее отрыжка от лука.

А Мадлен гниет в земле. Гниет из-за какого-то су масшедшего вроде этого убийцы, который режет людей и вынимает их внутренности. Конечно, проводить расследование такого плана куда интереснее, чем лепить штрафы за пользование скутером, но и куда более тошнотворно. Тут словно бы нагноившейся раны касаешься. Да, именно так: при мысли об убийцах невольно думаешь о зловонных гнойниках, раздувшихся под здоровой розовой кожей.

— Ты спишь? — сонно спросила Надья. В шесть ей вставать.

— Да, — ответил Марсель, выдохнув дым. Он все еще потягивал тлеющий окурок.

Где-то мяукнула кошка. Сытый, покойный звук.

На двери «Дивана» красовалась табличка «Мест нет». Был в разгаре конгресс по парапсихологии последователей Лакана[22]. Участники конгресса пожелали развеяться и оккупировали этот небольшой бар, где, налегая на шампанское, им покорно внимали местные девицы и ласково переливались блюзовые аккорды.

Сейчас для человека с сияющими глазами никого не существовало, и его пальцы уверенно бегали по клавиатуре. Он проходил сквозь мелодические линии, как пловец, прошивающий бирюзовые воды лагуны. Где-то там — далеко-далеко. Он играл любимую музыку Папы-Вскрой-Консервы, знойную музыку юга, пронзи тельную музыку страдания.

5

Комиссар Мартини щелкнул длинными волосатыми пальцами, потер печаткой о черный шелковый галстук, снял колпачок с изящной перьевой ручки и вывел прописными буквами на девственной странице новенькой школьной тетради: ПО СКЛОНУ УЛИЦЫ ПОКАТИЛАСЬ ОТРУБЛЕННАЯ ГОЛОВА. Ну хорошо, а что дальше? Конкурс детективных рассказов, организованный одним крупным издательством, заканчивается через две недели, а у него только эта несчастная фраза. В дверь постучали. Он проворно захлопнул тетрадь, прорычав: «Войдите!»

Жанно. В белой футболке и в столь облегающих джинсах «Левис», что казалось, у него стоит. Комиссар потупил глаза: ну конечно, на этом невероятном типе, его подчиненном, были дорогущие кроссовки в полоску с прозрачными подошвами. Мартини пошевелил сухощавыми пальцами в своих поношенных сандалиях. При виде Жанно он всегда чувствовал себя стариком, хотя разделяли их какие-то десять лет.

— Слушаю вас, — подчеркнуто холодно произнес он, поглаживая перламутровые запонки.

«Запонки! — думал Жан-Жан. — Белая рубашка, черный галстук — вылитый гробовщик! Да и волос поубавилось! On the rock[23], как говорится. В общем, отставка на носу, друг Мартини, — так что катать тебе свои шары в другом месте!»

— Похоже, нам не избежать очередного serial killer, патрон, — уведомил он, покачиваясь на каучуковых подошвах.

— Чего вам не избежать — так это очередного повышения, дорогой Жанно! Так что там у вас стряслось? Только без лапши — у меня от нее аллергия.

«Тоже мне, остряк нашелся. Старый пентюх!»

— Нам удалось установить связь между двумя первыми жертвами, шеф. Шукрун с Аллауи посещали одно ночное заведение — «Меч-рыбу».

— Бар с потаскухами?

— Бар с джазом — цветочек, возросший на местной почве.

— По информации отдела нравов, клиенты «Меч-рыбы» скорее чисты.

Мартини вздохнул: а как бы упростило задачу простое сведение счетов!

— В субботу, двадцать пятого, ровно в четыре утра, Аллауи взял машину у сына владельца бара. С тех пор его больше не видели.

— Он один уехал?

— У него были виды на какую-то девицу. Имя и место жительства пока неизвестны. Возможно, все прояснится в субботу, если она из постоянных клиентов.

— Что с машиной?

— Вот тут — подвижка! — оживился Жан-Жан. — Костелло только что сообщил, что ее нашли на стоянке «Палм-Бич». Это старое запущенное казино. Автостоянка выходит на море.

— Была ли в салоне кровь?

— Сейчас машину как раз тщательно исследуют. Но с первого взгляда там вроде ничего нет.

— Что с юным Диазом? — спросил Мартини, стиснув ручку «Монблан».

— Пока что связать с остальными его не удается. Родные утверждают, что он только Эн-тэ-эм[24] слушал.

— Вы бы по поводу гибели молодых не очень-то ерничали. Сегодня встречаются подростки с глазами Химены, влюбленной в Сида[25], даже когда они плюют вам в лицо. К тому же не забывайте об Элен Морелли, у нее трое сыновей в возрасте от двенадцати до восемнадцати.

— Усек, шеф.

Элен Морелли была следователем и работала над этим делом вместе с ними: дама с габаритами слонихи — больше центнера весом при росте метр шестьдесят — и проворством лисицы.

— Мы собираемся пошустрить в «Меч-рыбе» и еще раз проработать марафонцев, — добавил Жан-Жан, уставившись на кургузые серые носки начальника.

На голых лодыжках кудрявились седые волоски.

— Что они собой представляли?

— Аллауи из мусульман, но религиозным его не назовешь: бегал за девками и пил спиртное. Шукрун был вегетарианцем, занимался тай-цзы, а в синагогу ни ногой. Да и Диаз, думаю, не был мальчиком из церковного хора. Даже в прошлой жизни.

— Значит, вы считаете, что религиозный след нас никуда не приведет?

«Как же — в тупик», — подумал Жан-Жан, промычав:

— М-м… Как и гомосексуальный. Тут что-то другое, но мы пока не можем понять что.

— Что ж, советую вам поднажать, дорогой Жанно. Кстати, у вас тут двое стажеров — так пользуйтесь ими.

— Они только стажеры.

— Отзывы о Мерье просто восторженные, а достоинства Тинарелли вы, кажется, и сами успели разгля деть.

Пустив эту парфянскую стрелу, комиссар развернул «Канар аншене»[26] и углубился в чтение, позабыв о своем подчиненном.

Марсель устроился за белым пластмассовым столиком, положил фуражку перед собой и в ожидании заказанного люля-кебаба потягивал лимонад. Сегодня во время перерыва он решил подкрепиться в «Шаверме». За стойкой ворчал и тяжело отдувался хозяин: казалось, он перегружен работой, хотя Марсель был единственным его клиентом, если не считать какого-то типа в очках «Seen»[27] с толстыми стеклами.

Лет сорока, среднего роста, худощавый, с курчавой бородкой… этакий скромный старый холостяк из тех, что семенят по жизни как мышки, изредка попискивая от злости, подумал Марсель, отметив про себя его темно-русые волосы, причесанные и зализанные как у школьников пятидесятых; отутюженные бежевые шорты, сандалии священника и рубашку с длинными рукавами — и застегнутыми манжетами! Все это время тип сосредоточенно поглощал табуле[28].

Это был тип, которому никогда в жизни не заполучить такую женщину, как Надья или Мадлен, — да что там, ему и бисквит на десерт не светит, — существо, чьи серые будни скрашивают только теленовости да вылазки за продуктами.

Вдруг забитое существо подняло карие глаза, расплывшиеся за толстыми стеклами, и встретилось взглядом с серыми глазами Марселя. Тот наклонился к принесенному сэндвичу.

— Спасибо, — сказал он хозяину заведения. — Как я погляжу, с работой не очень перенапрягаетесь.

— И не говорите! — изрыгнул тот, грустно дрогнув тройным подбородком. — Без Камеля знаете, какой кавардак! И никого взамен! Повсюду одни бездельники!

— Бедняга… не повезло парню, — вздохнул Марсель.

— Аи, не могу больше про это слышать.

— Он ни с кем не ругался?

— Ругался! Знаете, каким добряком был! Сколько раз ему говорил: с твоей доверчивостью тебя любой облапошит. И что? Покойник! Вот жизнь, а! Чего только не выкинет! Вы-то никого не знаете, чтоб здесь поработать?

— Поспрашиваю, — ответил Марсель, откусывая сэндвич. — А как насчет девушек? Ревнивцев… или чего такого не видели?

— Да что вы! Чтобы Камель на чужое рот разевал! Они сами на него, как пираньи, кидались.

— Постоянная подружка была?

— Ходила тут одна. Несколько раз его дожидалась — блондинка, Мелани зовут. Сущий ангел.

— Где-то рядом работает?

— Ну да! Вообще не работает. В лицее учится. Маленькая еще.

Марсель вздохнул. В их городе не меньше четырехсот лицеисток. Интересно, сколько среди них Мелани?

— Возраст можете назвать?

— Да как сказать… Лет шестнадцать-семнадцать… Но — все на месте. Как вспомню! Вай-вай-вай!

Застыдившись вырвавшегося откровения, он мельком взглянул на клиента в шортах. Но тот спокойно жевал, уткнувшись в тарелку, — кажется, ничего не слышал.

«Ну что, — подумал Марсель, — Мелани, блондинка, хорошо сложена… уже кое-что!»

— Где живет, не говорила?

— Куда там! Встречались на выходе. И вжик — сматывались.

— У нее было что-нибудь — скутер или мопед?

— Темно-синяя «хонда» под номером 1241 UV 06, — доложил хозяин.

Марсель не верил своим ушам. Это тупое создание помнит номер средства передвижения постоянной подружки Камеля?! Он наспех проглотил оставшийся кусок сэндвича и выдернул блокнот. Хозяин с улыбкой наблюдал эту процедуру, обмахиваясь бумажным полотенцем — оранжевым, в тон футболке.

— Может, еще фанты? — спросил он.

— Спасибо, нет времени. Сколько с меня?

— Обед за счет заведения.

— Нет, нет, что вы!

— Да, да — ради меня! Кстати, может, поможете? У меня тут штраф…

Здрасте пожалуйста, подумал Марсель, по инерции обронив «дайте посмотрю».

Патрон извлек из кармана протокол о нарушении.

Превышение скорости, шестьсот франков. Минус два пункта, на грани лишения прав. Так — посмотрим…

— Ого! Так это серьезно! Ладно, попробую. Но ничего не обещаю. Сейчас все фиксируется в компьютере.

— Чертовы компьютеры! — ругнулся хозяин. — Лишь бы народ обдирать!

Он повернулся к типу в шортах, взял у него жутко скомканную пятидесятифранковую бумажку и, брюзжа, сунул ее в карман.

Тип в шортах встал и ушел. Хозяин с отвращением понюхал кончики пальцев, затем — банкноту:

— Черт! Да от нее мочой воняет! Нате-ка, понюхайте!

Под нос не успевшему отреагировать Марселю ткнулась зловонная бумажка. Точно — моча.

— Он что, ее из горшка вытащил? Вот сука — руки теперь мой!

Хозяин отправился в помещение, и Марсель наконец-то улизнул. Владелец банкноты исчез.

Спеша в комиссариат, Марсель слепо проскочил мимо ворот, в тени которых стоял человек с сияющими глазами, обутый в сандалии священника.

— Вам всегда срочно! — пенял Сантос из службы технической документации нетерпеливому Марселю.

— Это срочно, — возразил тот, — у нас три покойника на руках.

«Нашел чем удивить, — подумал Сантос. — У меня тут жена развод просит, а он — три покойника! Тоже мне…»

— Нашел! — неожиданно гаркнул он с какой-то даже досадой от своего проворства.

— Нашел! — гаркнул Мерье, потрясая желтой липучкой. — Темно-синяя «хонда» — зарегистрирована на имя Мари Перен.

— Мать, наверное, — предположила Лола, в сотый раз прорабатывая отчеты о вскрытии. — Что с адресом?

— Живет где-то на набережной Круазет. Все.

— Позвоните Блану, — приказал Жанно. — Пусть прогуляется на место и все выяснит.

Динь-динь-дон, — пропел звонок — элегантная медная кнопочка, погруженная в мраморную табличку с надписью «М. Перен. Лечение биоэнергетикой».

Две секунды. Три секунды. Ничего. К великому изумлению парочки старушек, приклеившихся к витрине бутика «Кристиан Диор», полицейский позвонил снова. Легкий щелчок, и дверь приоткрылась. Марсель машинально снял фуражку и прошел внутрь.

Он не стал вызывать лифт и преодолел три этажа на цыпочках — нагрузка, полезная для икроножных мышц и сердца.

На четвертом этаже его ждала открытая дверь с литерой «В». Толчок. Мелодичная трель.

— Пройдите в Зеленый салон, — прокричал откуда-то женский голос, — я сейчас подойду!

В Зеленом салоне все было зеленым: кожаный диван, со вкусом подобранные кресла, ковры, шторы, низкий лакированный столик и японский букет из бамбука. Прижав фуражку локтем, Марсель, которому было не по себе, прошел внутрь с блокнотом наготове. Из широкого застекленного проема открывалась панорама рейда с разбросанными повсюду яхтами и теплоходами. Полюбовавшись красочным скольжением несущегося за катером парашюта, он обернулся к столику с аккуратно разложенными журналами: садоводство, диетология, эзотерика, «Бюллетень общества эротической поэзии», путеводитель по Венеции…

Марсель поднял глаза. Перед ним стояла женщина в сером костюме. Высокая, упитанная, с волосами, собранными в пучок, она скромно скрестила руки на животе.

— О нет! — воскликнула женщина низким голосом. Вы ошиблись — ряженые завтра!

— Ряженые? — тупо повторил Марсель.

— Костюмированный бал состоится завтра. Начало в восемь.

— Да при чем тут бал? — возразил он, теребя усы.

— Что, зудит? Это все клей! — объяснила женщина. — Сколько можно повторять: не экономьте вы на накладках! — И, подскочив, она изо всей мочи потянула за усы.

Марсель взвыл от удивления и машинально оттолкнул ее.

— У аи! — вскрикнула женщина, плюхнувшись на диван. — Да вы сумасшедший!

— Извините, — пробормотал Марсель, — я не хотел… нечаянно.

— Грубиян! Пошел вон, или я вызову полицию! «Плохо дело», — подумал Марсель, надевая фуражку.

— Марсель Блан, полиция, — представился он с тем сугубо официальным видом, какой напускал на себя, когда хотел посмешить детей. — Мне нужна Мари Перен, — добавил он.

— Хватит ломать комедию! — ответила женщина, поднявшись. — Бедняга! Это вы-то полицейский? Проваливайте!

— Речь идет об официальном расследовании, мадам. Имеющем отношение к Мелани.

Женщина побледнела и схватилась за сердце:

— Мелани! Боже! А вы действительно полицейский! Боже мой, Мелани! С ней что-то случилось? Да говорите же, говорите все!

— Вы Мари Перен?

— Что стряслось с моей крошкой? Разбилась на этом чертовом скутере, да? Это опасно? Она в больнице?

— Успокойтесь, речь идет не о ней Ваша дочь встречалась с неким Камелем Аллауи…

— Что?! Моей дочери всего шестнадцать лет, и ее юного друга зовут Шарль. Шарль де Виледье, «Миндальное печенье Казэс»…

— Похоже, у нее был еще один друг, мадам. Камель. Камель Аллауи, кебабы «Короля шавермы».

— Короля чего?

— Ливанской закусочной около рынка.

— Она связалась с наркотиками? Он выставил ее на панель? Ну не молчите же! Я снесу все.

Женщина уже была перед ним, и ее пышная грудь угрожающе ходила ходуном в такт взволнованному дыханию. Марселю хотелось утереть пот со лба.

— По поводу наркотиков нам ничего не известно. Все, что мы знаем, — это что она встречалась с Камелем. Нам нужно с ней поговорить. Как можно быстрее.

Мари Перен вернулась на диван, поправила прическу и перевела дух.

— Вы нарушили мой энергетический баланс, — холодно констатировала она. — Это гадко, гадко!

— Где я могу найти Мелани?

— Думаю, она на занятиях. Если, конечно, не кувыркается с каким-нибудь беспаспортным бродягой в его заваленной гашишем берлоге. Чего вы от меня-то хотите?

— Камель Аллауи не был беспаспортным бродягой, мадам. Он работал.

— Не был? Работал? — подскочила Мари Перен, выпучив глаза.

— Его убили. Возможно, ваша дочь в опасности, — подхватил Марсель, не удержавшись от удовольствия драматизировать ситуацию.

— Господи боже!

— Повторяю — нам нужно поговорить с ней немедленно, — вставил Марсель.

— Эта лицемерка должна явиться с минуты на минуту!

Она похлопала себя по горлу кончиками пальцев с накрашенными ногтями и вытерла капельку пота с верхней губы. «Какой красивый рот, — отметил Мар-сель, — с полными губами… Красивый рот, красивые глаза и красивая грудь».

— Кофе я вам не предлагаю — на сейчас это слишком янь, — а вот сливовый сок или холодненькую настоечку из дикого цикория — пожалуйста.

— Спасибо, пить я не хочу, — сглотнув, ответил Марсель.

«Скорей бы девчонка пришла!» — подумал он, краснея под испытующим взглядом этой аппетитной, чопорной и оттого еще более аппетитной женщины.

Она взяла с низенького столика серебряный портсигар и достала сигарету.

— Огоньку не найдется? — прозвучал ее грудной голос.

— Гм…

Марсель порылся в карманах, откопал коробок из «Короля шавермы» и, помедлив, протянул ей зажженную спичку. Не сводя с него пристального взгляда, она нежно обхватила его руку.

Марсель смутился еще пуще и, совсем заволновавшись, обжег себе пальцы. Пальцы разжались, и еще горящая спичка упала на элегантный светло-зеленый ковер. Ворс угрожающе затлел.

— Вот черт! — воскликнула Мари Перен, элегантно склонившись за спичкой.

— Простите, — промямлил Марсель, переступая с ноги на ногу.

— Вдруг она хлопнула его по руке, и салон потряс радостный вопль:

— «Фераж»!

Изумленный взгляд быка, разбуженного ревом сверхскоростного поезда.

— «Фераж»! Школа! — надрывалась Мари.

«Фераж» — его любимая школа, место, где он провел самые счастливые годы!

— Вы что, там учились? — не веря своим ушам, пробормотал Марсель.

— С первого по пятый классы! — ответила Мари Перен, вставая. — Правда, тогда моя фамилия была не Перен, а Бранколони. Мария Бранколони!

— Мария! — воскликнул Марсель. — Ты! А я-то — не узнал! Гм, прости, я…

— Марсель, ошарашка! Блан — суров, как Монблан! — прокурлыкала она. — Гляжу-гляжу на твои рыжие волосы, и вдруг — бац! — осенило. И глаза светлые. Помнишь, тебя еще англичанином называли?

— Мария Бранколони — голова макаронная! — умиленно пролепетал Марсель. — Выходит, ты вышла за какого-то господина Перена, так, что ли?

— Да. За невропатолога. Вот уж четыре года, как умер. Рак мозга.

— О, прости.

— Ничего, последние восемь лет мы в разводе были. Своим кораблем я привыкла править сама. Видишь, какой кабинет отгрохала! Дела идут! Хочешь эспрессо?

— Так ведь ты говорила…

— Забудь! У меня ямайский. Пальчики оближешь! Рассказывай новости.

Марсель было засомневался, точно ли о кофе она говорит, но согласно кивнул. Мария, малышка Мария с ужасными, вечно трясущимися косичками и кроличьими зубами. Похоже, она их выправила.

Тут же, откуда ни возьмись, возникли две чашки из китайского фарфора.

— Присаживайся. Ну, говори! — распорядилась она, указав на одно из кресел. — Как тебя в полицию-то занесло? Ты ж, кажется, в журналисты собирался!

— Ну, всякое бывает. Жизнь…

Марсель сделал глоток кофе. Жизнь! За душой — ни шиша, пьяница отец да мученье вместо ученья…

— Ты-то как? Довольна?

— Да так… Испугалась вот, когда тебя увидела. Подумала — насчет кабинета.

Он вопросительно поднял глаза.

— У меня были проблемы с полицией нравов из-за софрологического массажа.

Марсель даже не поинтересовался, что это такое. Не иначе как релаксация полная. Если чего нужно — сама попросит.

— Такие тупые! — продолжила она. — А самого чокнутого осла Руди звать… дальше не помню… Не твой друг, случайно?

Он покачал головой. С Ослом Руди дружит Козел Жанно — славная парочка.

— Уладилось? — вежливо спросил он.

Хороший кофе — крепкий, густой, как он любит.

— Уладилось.

«Значит, Осла Руди уже отрелаксировали», — понял Марсель. От всех этих метаморфоз — Мари Перен в Марию Бранколони, Марии Бранколони — в хард-массажистку и обратно — чувствовалось легкое головокружение.

— Мелани — дочь Перена? — спросил он.

— Более-менее.

— Ну…

Она с отсутствующим видом уставилась в чашку кофе.

— Как-то раз, вечером, мне сделалось очень тошно, я нарвалась на приключение с одним типом — и на тебе… Кто отец — так и не пойму: глаза одного, а нос — другого… Поди тут разберись! — подытожила она, взяв еще одну сигарету.

Она засыпала его вопросами об убийстве Аллауи, и Марсель вкратце изложил дело. Мария всегда была очень сообразительной.

— Странно, опять «Меч-рыба», — заметила она, когда Марсель закончил. — Знаешь, свое помрачение ночное я ведь там встретила. И поверь — помрачение дьявольское. Как я могла?! Крыша, должно быть, совсем съехала.

— Музыкант какой-нибудь? — спросил Марсель, почему-то ревнуя.

— Нет. Клиент один постоянный. Морда ангельская, а сам — такой извращенец! В дурном сне не привидится. — Она выдержала паузу и театрально воскликнула: — У него английские булавки на тестикулах были!

— Что? — взвизгнул Марсель, упершись в колени.

— Да-да, пионер пирсинга… А так — ни в жизнь не подумаешь… На вид — такая чистюля, такой тихоня… И само собой — преждевременная эякуляция. Мы устроились в машине на заднем сиденье. Ужас. Рада была дома оказаться. А через полтора месяца — хоп: беременна! Пока ее носила, только и делала, что молилась — хоть бы не от него.

На какое-то мгновение Марсель задумался о чувстве, с каким вынашивают ребенка от человека, к которому чувствуют омерзение.

Дверь распахнулась, и в кабинет, размахивая рюкзаком, влетела раскрасневшаяся Мелани. Она была действительно сама прелесть — с изящным прямым носиком, карими глазами и длинными светлыми волосами. На ней было хлопчатобумажное платье, теннисные туфли, джинсовая куртка и золотой крестик.

При виде сидящего в салоне Марселя она чуть попятилась.

— Ну и откуда ты? — сердито спросила Мари Перен.

— Откуда-откуда! Из лицея. Откуда ж еще?

— Не знаю. Может, от Камеля Аллауи, — предположила мать.

Девушка побледнела:

— Как…

Она повернулась к Марселю:

— Почему…

— Когда вы видели Аллауи в последний раз, мадемуазель? — поднявшись, спросил он.

— Что? Да я…

— Он мертв, его убили, — тихо проговорил полицейский.

— Камеля?! Не может быть… мы же завтра встречаемся…

— Его тело обнаружили в понедельник утром.

— Я видела его в субботу в «Меч-рыбе». Мы слушали джаз в стиле сальсы. Он довез меня до дому к двум, он… мы… нет, невозможно! — повторила она, мотая головой.

— Как давно вы знакомы?

— Два… три месяца, — выложила Мелани, опасливо взглянув на мать. — Но виделись мы не часто.

— А Шарль, — бросила Мари Перен, — Шарль в курсе?

— Нет. Шарль — это Шарль, а Камель — это Камель, — парировала дочь. Уму непостижимо… это правда?

— Увы, да.

Она разрыдалась. Мать тягостно вздохнула. Марсель что-то пробормотал в утешение.

— А я-то, я! Все воскресенье с Шарлем и его дружками резвилась! С малолетками этими, — рыдала она. — Мы тут повздорили немного. Он обижался, что я его с родителями не знакомлю…

— А почему, кстати, ты мне его не представила?! — надменно вопросила Мари.

— Хорошо бы ты его встретила! С твоими-то амбициями зажравшейся буржуйки! Да ты мне была готова «резинки» покупать, лишь бы к рукам прибрать Шарля с его шишами.

— Мелани! Как ты смеешь!

— Пошла ты! Я тебя ненавижу, я вас всех ненавижу!

Марсель взглянул на свои ботинки, затем — на часы. Ну что, кажется, девчонка уже пришла в себя.

— Мне нужно задать вам несколько вопросов, — произнес он железным голосом, — прямо сейчас.

Полчаса спустя он с легким головокружением входил в полицейское управление. В его активе были показания Мелани, дополнительный эспрессо и номер мобильника Мари Перен на случай срочной необходимости в восстановлении энергетического баланса.

Если уж черпать энергию — так лучше от нее, чем от массажиста из каратистского клуба — старого, из резанного шрамами борца, мявшего своих клиентов с проворством прачки, выжимающей белье.

6

Значит, мамаша подружки одной из жертв — школьная знакомая Блана? — переспросил Мерье.

— Ну и что? — ответил Жан-Жан. Он только что вспомнил, что не заполнил лотерейный билет.

— И Блан же обнаружил тела Шукруна и Диаза, — продолжал Мерье, постукивая пальцами по крышке ноутбука.

— Послушай, малыш, если бы он их убил, я бы только порадовался — все было бы куда проще, — но, к сожалению, сие маловероятно.

Вместо даты рождения близняшек — которая не принесла ему ничего — он решил поставить дату рождения Зидана.

— Да нет, вы меня не так поняли, — возразил Лоран с мимолетной гримасой: мол, глупости вам другие наговорят, так что сидите и слушайте меня. — Здесь может быть инсценировка случайностей, все подстроено.

— Подстроено? — повторил Жан-Жан, развернувшись к Лоле, которая перечитывала рапорт Марселя. — Кстати, дата вашего рождения, Тинарелли?

— Двадцать восемь — двенадцать — шестьдесят восемь, — машинально ответила та. — Зачем вам?

— Да так… билетик заполнить… Что вы там говорили, Лоран?

— Что кроме Марселя Блана мать Мелани мог знать также убийца и что свои жертвы он, быть может, выбирал не случайно.

Лола, насупившись, подняла голову.

— Значит, этот чудак убил Камеля, поскольку тот гулял с дочкой Мари Перен, а двух других, поскольку их нашел Блан?

— А почему нет? Может, убийца — это очередной друг детства, еще один выпускник их школы, «Фермаж»…

— «Фераж», — поправил Жан-Жан, — в сотне мет ровотсюда, близ скоростной автомагистрали. Я там тоже учился. Вы меня случайно не подозреваете?

Не школа, а инкубатор какой-то!

— Вы одноклассник Блана? — спросила Лола.

— На три года младше, — бросил Жан-Жан, — мы не были знакомы. Ладно, а кроме этого?

— Кроме чего? — удивился Лоран.

— Кроме ваших бредней! Куда, собственно, вы движетесь — вперед или назад?

— Мы топчемся! — почему-то ухмыльнулась Лола.

— И если я не ошибаюсь, знаменитый Кутюрье Смерти также был дружен с Бланом? — продолжил Мерье с настырностью карманника, нацелившегося на сумку попавшей в поле его зрения бабульки.

Жан-Жан смешался. Что верно, то верно. Подобно громоотводу, Блан действительно притягивал к себе всех чокнутых. Может быть, его куда-нибудь севернее отослать, поближе к криминогенному Лиону?

— Кутюрье Смерти ни с кем не дружил! — проскрежетала Лола не своим голосом.

Все с удивлением воззрились на нее.

— Как, кстати, ваш нос, малышка? — спросил Жан-Жан.

Да уж получше, чем яйца твои висячие.

— Хорошо, спасибо. А почему, собственно, Блан не может быть замешан во всех этих преступле ниях?

— Ну как сказать… Тут ведь… гм… ну вы ж его знаете — Блана-то… Это ж вам не каннибал какой озверевший, а?

— Тэд Банди тоже не был похож на убийцу. И тем не менее он преспокойно зубами вырывал соски у своих жертв, насилуя их лаковым баллончиком.

Жан-Жан нахмурил свои патрицианские брови:

— Так-то оно так, но… чтобы Марсель уподобился Банди! Что-то не верится. Потом, не забывайте, что психа Кутюрье остановил именно он. Лола! Вы что, с ума сошли? Чай же прольете!

Гораздо убедительней выглядит теория с громоотводом. Во всяком случае, с серийными катастрофами это точно как-то контачит.

Тут дверь распахнулась, и все повскакали с мест: облаченный в свой лучший похоронный костюм, в кабинет влетел комиссар Мартини. Он был в самом отвратительном настроении. Его рассказ продвинулся лишь на несколько строк: «По блестящей от дождя мостовой покатилась голова. Человек с топором рассмеялся, выпрямился, глянул на обагренные кровью руки и, взвалив свое ужасное орудие на плечо, растворился в окутавшем город тумане, точно лесник, бредущий с работы домой». Ну а дальше? Что, собственно, его зловещему леснику делать дальше? (В заглавии книги значилось «Лесная смерть».) Конечно, на Гонкуровскую премию он не претендует, но все же!..

Мартини прекрасно понимал, что сейчас Жанно будет сливать ему всякую околесицу типа каких-то там надежных следов, и потому ограничился репликой, что завтра в пять — встреча с прессой. Затем повернулся на стертых каблуках и побрел в свой кабинет с кондиционером и девственно белой кипой бумаги.

— Нет, ты только подумай! В школе вместе учились!

Продолжая размешивать манную кашу, Надья подняла голову:

— Драл ее?

— Надья! Нам же по восемь лет было!

— Вам не было по восемь лет десять лет кряду.

— Потом мы совершенно потеряли друг друга из виду… ты понимаешь…

— Нет, не понимаю. Я не училась в школе, Маршал Блан.

«Маршал Блан» — плохой знак. Он решил благоразумно отойти в сторону:

— Пойду мусор вынесу.

В ответ она принялась яростно молоть мясо. «Старая школьная подруга… на Круазет… Ишь ты — шлюху себе отыскал. Не верю ему! Не верю!»

В стеклах витрин горело заходящее солнце. Марсель сделал несколько шагов по улице. Стоп. Где же Иисус? Вот его картонная подстилка, пустые бутылки. Дзинь. Одна из бутылок покатилась по мостовой. В соседнюю улицу прошмыгнула тень крысы. Марсель проводил ее взглядом, который уткнулся в сандалии священника. Он резко поднял голову, но незнакомец исчез в тени дома. Где-то такие сандалии он уже видел. Вот только где?

Сандалии смачно погрузились в собачье дерьмо. Меж вошедших в фекалии пальцев продавливалась еще свежая жижа. Он уже предвкушал, как, вернувшись домой, заляпает дерьмовыми следами весь вестибюль и, сняв сандалии, спокойно поднимется к себе, а обвинят во всем сорванцов с первого этажа, выходцев с Зеленого Мыса.

Клошара не было. Он не возвращался с тех пор, как стукнул того мальчишку по голове. Должно быть, боится мести других юнцов и прячется где-то в городе. ГДЕ? Бродягу нужно найти. Он все более уверялся, что это был ОН.

Затаившись в тени, с ногами, вымазанными собачьим дерьмом, он смотрел, как Марсель входит в дом и закрывает за собой дверь. Этот тип — ЛЕГАВЫЙ, которого он видел днем в закусочной. Этот тип его ИЩЕТ. Он ищет Папу-Вскрой-Консервы. Хочет размозжить его лицо своими тяжелыми солдатскими башмаками — чавк-чавк-чавк. Но нет: скорее он сам разобьет себе морду, рыло и зубы, он разобьет свое жало, свое хайло, поскольку Папа-Вскрой-Консервы слишком ХИТЕР для него.

Он вынул из предплечья кнопку и воткнул в язык. Его веки неистово задергались под звуки горячо любимой им песенки.

Папа-Консервы-Вскрой!

Пляс начинается твой!

Стены в багрец облачи,

Дамочек в вальсе умчи.

Твой ослепительный нож

Дарит им сладкую дрожь.

Глубже его погрузить

Молят, чтоб грязь их пролить…

Он вспомнил о том, как бежала КРОВЬ по животу и бедрам юного Диаза; о фонтане КРОВИ, замаравшем его, когда он выдирал сердце бегуна; о потоках КРОВИ, хлеставших из дрожащих внутренностей парня из закусочной, о его глазах, бешено крутившихся в орбитах, как у безумных лошадей, — БЕЗУМНЫХ лошадей он видел в кино…

Но тут было уже не кино.

Он научился ПОТРОШИТЬ рыбу — чем быстрее, тем лучше — на корабле у Людо; СЛАВНОЕ было ВРЕМЯ, но потом Людо уехал ДАЛЕКО И НАДОЛГО, и снова дом Грэнни, и долгие часы за кабинетным «Стэйнвеем», чтобы стать НЕВИДИМЫМ, и ноты блюза с утра до вечера и еще всю ночь, ЧЕРНУЮ ночь, и потом еще Грэнни СТАЛА МЕРТВОЙ, но Филипп даже не сразу это и сообразил. Поскольку Грэнни совсем и не изменилась. Сидела себе перед телевизором, а на коленях — газета. Легавых вызвала соседка снизу, УРОДКА жирная. Тут вся эта история и началась: Грэнни, мол, ЗЕЛЕНАЯ, и кухня завалена отбросами, и ТАРАКАНЫ, и туалет вот засорился, а сантехника на что вызывать? Денег-то у него не было — все у Грэнни было, в банке ее хреновом, а ему она вообще ничего не давала.

К счастью, теперь он работает. У Людо. Ему оплачивают ИГРУ! Плюс пенсия — из-за припадков Филиппа. Они находили на него вдруг, ни с того ни с сего: он становился красным, горячим и кричал, и кричал, и махал руками, и, само собой, крушил все вокруг…

Сначала его поместили в ПОКОЙ-ДЛЯ-ТИХИХ. Он много спал, был спокоен, слушал радио. Но затем его срок вышел, и его спровадили домой, с глаз долой, и снова начались ПРИПАДКИ, и его поместили в ПО-КОЙ-ДЛЯ-БУЙНЫХ, где привязывают к кровати и колют. УКОЛЫ-БО-БО-ЛЕЖАТЬ. И вот теперь он на попечении этой Франсин Дюпре. Точнее, не он, а Филипп. Ведь сам он в помощи не нуждается, ну разве что в некотором ПОКОЕ и возможности выполнить свою МИССИЮ. Другое дело Филипп. Филипп живет в постоянном кошмаре. Отсюда его припадки: окружающие его вещи то и дело сжимаются, стягиваются, чтобы его задушить, им словно бы вертят и пытаются переломать ему хребет какие-то гигантские руки. Бедный Филипп.

А вся СИЛА Грэнни перешла в Пану-Вскрой-Консервы. Его мозг впитал весь ее ум, и теперь он мог ТАНЦЕВАТЬ В НОЧИ, как сигаретный дым, невидимый для людей, видящих только беднягу Филиппа.

Он подумал о девице, которая гуляла с ТЕМ ИЗ ЗАКУСОЧНОЙ. Самозванец № 6. Первых-то четырех так и не нашли. Двух он выбросил в открытом море, третьего в куски изрубил поезд, а четвертый гниет в овраге около свалки. Но потом он ЗАДУМАЛСЯ. А вдруг ОН читает газеты; вдруг ОН знает, что Папа-Вскрой-Консервы ЕГО ищет. Поэтому он решил оставлять самозванцев на виду; и, выбросив тело Эли Шукруна в нескольких кабельтовых от берега, он занялся Аллауи.

Странно, почему у него из головы никак не идет эта девица? Кого-то она ему напоминает. Кого-то из времен «растяпы» Филиппа.

Вдруг он вздрогнул. Вздыбив шерсть, оскалив громадные желтые клыки, на него грозно рычал палевый Лабрадор.

«ЧЕРТОВА СОБАКА».

Он стиснул ручку большущей стамески.

— Шупет, ко мне! Что ты там вытворяешь? «ЧЕРТОВА ШУПЕТ».

— Ко мне, кому говорят! О, простите ее, она ласковая обычно…

«Вот дура, заткнись, а то будешь с Папой-Вскрой-Консервы вальсировать».

— Хватит, пойдем, оставь господина в покое.

«ЗАТКНИСЬ».

«БЫСТРО».

Женщина вошла в подъезд, таща за собой упрямую собаку.

Он глубоко вздохнул, вытащил из старого, истертого портфеля фотографию и, закрыв глаза, стал покрывать ее поцелуями. Длинные темные волосы, курчавая борода, впалый живот…

Когда он ЕГО найдет, они вместе взойдут на НЕБЕСА, и НИКТО никогда больше не будет его бесить. Потому что он будет танцевать с ангелами — танцевать, танцевать и танцевать.

Франсин Дюпре с облегчением повесила трубку. Она была выжата как лимон за полчаса разговора с матерью одной шизофренички — та никак не соглашалась на срочную госпитализацию дочери в психиатрическое отделение местной клиники.

Взглянув на часы, она ужаснулась: почти 20.30! Она поздоровалась с подошедшей уборщицей и отворила дверь медико-психологического центра. Ей не терпелось вернуться домой — к двум сиамским кошкам, Лулу и Лили, шотландскому терьеру Милорду и только что приобретенному дивану с обивкой из ярко-синей кожи (сумасшедшая!), развалившись на котором она наконец-то насладится очередной порцией своего сериала.

Остановившись возле черного «форда-фиеста», она раскрыла сумку, чтобы достать ключи. Однако ни поверхностный осмотр, ни последующие ожесточенные раскопки ничего не дали: ключей в сумке не было. В сердцах она вывернула ее содержимое на капот: бумажные носовые платки, губная помада, гигиенические тампоны, ключи от квартиры, удостоверение личности, записная книжка, карточка фитнес-клуба, пропуск в бассейн, ключ «антивор» от велосипеда, украденного в прошлом году, квитанция из стирки белья, старые квитанции с автостоянки — все, что угодно, только не ключи!

А ведь она живет более чем в двадцати километрах от города, на холмах, в богом забытой крошечной деревушке, куда не добраться ни на каком автобусе!

Спокойно, Франсин! Ты их где-то оставила. Сто метров обратно до центра. Разгром кабинета, ушаты идиотских вопросов выкручивающей тряпку уборщицы — ничего!

Уже в темноте, ступая вдоль водосточной канавы, она вновь добралась до машины. И тут ее осенило: эти чертовы ключи остались на столике в гостиной несчастного Филиппа Гвидони!

Того самого Филиппа Гвидони, у которого, несмотря на все ее старания по его социальной адаптации, отключили телефон за неуплату в течение нескольких месяцев. Ладно. Дом его не так уж далеко, и она еще успеет к нему заскочить, ведь на работу Филиппу только к одиннадцати.

Марселю никак не удавалось сосредоточиться на экране телевизора. Он слышал вопли детей, крики Надьи, но его сознание бесцельно блуждало меж сумбурных вспышек зрительных образов. Импозантная грудь Мари Перен. Заплаканное лицо ее дочери. Мари Перен трахается на заднем сиденье с мазохистом. Что там она говорила? Ах да, «глаза одного, нос — другого». Глаза Мелани — светлые; глаза Мари — темные. Тьфу ты, опять Мари! Хватит о ней — вспомни лучше ее уродливые косички и костлявые колени. Обескровленное лицо юного Диаза. Лейтенант Тинарелли с задницей в фонтане. Тело Эли Шукруна близ маяка. Интересно, как все эти тела оказались в воде? Конечно же, их сбросили с какого-то судна — судна, которое может свободно перемещаться без регистрации у капитана порта. «Зодиак» или легкий баркас с мотором, к примеру.

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросила Надья.

— А? Так, работа… прости…

Она бросила на него подозрительный взгляд, заправила бекон чипсами и переключилась на злоключения Козетты, которую Монте-Кристо с племянницей Бальзака водили за нос.

Франсин толкнула дверь старого дома близ порта. В нос шибануло зловонием засохших экскрементов. Она повернула выключатель. Помещение озарилось блеклым желтоватым светом. Весь коридор был заляпан отпечатками дерьма, как будто по нему долго скакал какой-то безумец в загаженных сандалиях. Ох уж эти мальчишки! Осторожно обходя гадкие следы, она прошла по вестибюлю, быстро одолела три этажа и резко ткнула в кнопку звонка.

Он застыл на коленях в гостиной, с гвоздем для обивки мебели в миллиметре от обвисшего пениса. Гости к нему не ходят. В дверь снова настойчиво позвонили. Он сглотнул, извиваясь, натянул брюки и прокрался в прихожую.

— Господин Гвидони? — послышался дрожащий от волнения голос Франсин Дюпре.

Он сжал кулаки, даже не почувствовав впившийся в ладонь гвоздь. Какого черта она приперлась в такое время?

Он наскоро огляделся. Все в порядке. Никакой крови, никаких фекалий. Только ящик для инструментов на полу.

— Господин Гвидони?

Голос набирал высоту, неприятно поднимаясь до визга. Вздохнув, он пошел открывать. Вот в чем дело. На столике Грэнни лежала связка ключей. Вот что ей нужно!

Разулыбавшись, он отомкнул дверь и протянул ей ключи:

— Вы за этим?

Франсин Дюпре хватила ртом воздуху и рухнула на лестничную площадку.

Преодолев замешательство, он подцепил ее под мышки и втащил в квартиру. Конечно, старики из квартиры напротив ее не видели. Затем — растерянно закрыл дверь. Что с ней такое? Он перевернул женщину и, как в кино, похлопал ее по щекам, сначала — легко, потом — сильнее.

Она вскрикнула, открыла глаза, взглянула на склонившееся над ней лицо и заорала.

Он инстинктивно ударил в кричащий рот. Крик смолк. Тишина. Не ЗДЕСЬ.

У нее были разбиты губы и выбиты два передних зуба. Она снова завопила.

ГАДИНА!

Он ударил еще: он бил, бил и бил, поскольку ее крик врезался ему в мозг, как СВЕРЛО. Сначала кровью покрылся кулак. Потом — запястье. Потом она замолчала. ХОРОШО.

Теперь, с этой красной дырой, забитой зубным крошевом, с рассаженным вдрызг носом, из которого стекают ручейки крови, с опухшими, полуприкрытыми, заплывшими густыми синяками глазами, она была со вершенно неузнаваема. Ее свистящее дыхание прерывалось бульканьем крови.

Он поднялся, поиграл сочленениями разболевшегося кулака, запустил пальцы в светлые волосы, чтобы привести их в порядок, и располосовал шевелюру кровью. Интересно, почему она так КРИЧАЛА?! Он встал перед зеркалом над комодом — славное зеркало: сколько полезных советов ему давало! — и застыл.

Его лицо! Брови были утыканы золочеными кнопками, а по векам, щекам и подбородку проходили блестящие дорожки запекшейся крови. Брови он выбрал потому, что следы на них были почти незаметны, — и на тебе: совершенно забыл про свои замечательные золотинки, купленные нынче утром в отделе хозяйственных товаров супермаркета, а также про английские булавки, покрывавшие не защищенные бородой щеки, — булавки, на которые он понавешал красные, как огоньки, кусочки печени.

Вот, значит, почему она в обморок свалилась. Не профессионально. Медсестре, работающей в психиатрии, не пристало терять голову из-за таких пустяков. А ежели теряешь — тогда меняй профессию. Например, на профессию ТРУПА. Потому что теперь отпустить ее он не может. Куда ж ее такую отпускать! Теперь придется сделать ЭЙ-ТАМ-ТИШИНА, как говаривала Грэнни.

Он сходил на кухню, отыскал тесак и вернулся в гостиную. Открыв глаза, пуская слюну с кровью, она пыталась подняться. Он включил телевизор и повысил громкость.

— Сожалею, Франсин, — вздохнул он, схватив ее за плечи.

Она затрепыхалась, испустив разбитой гортанью несколько хриплых звуков.

Он затащил ее в маленькую ванную комнату, приподнял и, несмотря на упорное сопротивление, затолкал в ванну. Ее палец зацепил булавку, выдрав у него кусок щеки. Это вывело его из себя. Он треснул ее головой о кран, треснул настолько сильно, что послышался хруст черепа. И еще сильнее — крак…

Затем, высвобождая грудь и живот, он принялся расстегивать ее платье. Ее тело спазматически сотрясалось и дрожало, как брошенная на песок рыба. С рыбами он обращаться умеет. Он схватил нож и одним махом распорол успевшую загореть кожу от грудной кости до паха.

Часом позже соседка со второго этажа, уткнувшись в телевизор, транслирующий передачу о жизни сумчатых, говорила своему мужу:

— Слышь! Придурок-то сверху под душ полез! Как думаешь, не поплохеет ему?

Муж, заливший горестные впечатления от жалкой участи сумчатых изрядной дозой пива, клюнул носом сквозь дрему.

Лола взяла под расписку досье Кутюрье Смерти. Может быть, Блан, сам того не подозревая, действительно является каким-то связующим звеном между двумя делами? Она погрузилась в чтение, и засевший в ней паразит с жадностью набросился на выборки из прессы, собранные Жанно в объемистой темно-синей папке.

«Ведомый присущим ему мужеством, лейтенант Костелло… »

«Благодаря кропотливому расследованию капитана Жанно… »

Блевотина!

«Жалкая ручонка преступника, вообразившего себя гигантом зла… » («Монд», 5 мая 2000 г.).

Интересно, как зовут гада, накропавшего эту статейку?

«… Ничтожество… серийный лопух» («Лир», лето 2000 г.).

Его тоже запомним. Не вечно же мне в этой окаянной клетке маяться — глядишь, и во что стоящее трансформируюсь. Например, в производителя зараженных питательных смесей для животных, или во фрахтовщика отработавших нефтетанкеров, или в цыплятника на ферме — с дерьмом всяким возиться, — в современном мире столько возможностей!

Выскользнув из рук Лолы, тяжелая папка обрушилась на ее хрупкую ножку.

Ладно, ладно — шучу. Верхогляды. С юмором совсем плохо.

Она, чертыхнувшись, собрала бумаги. Среди них были фотографии — целая кипа заботливо подобранных фотографий. Лолины пальцы с тщательно обработанными ногтями наскоро перелистали их до последней — Кутюрье, распластавшийся на влажном асфальте в золотистых лучах восходящего солнца.

Как все-таки странно видеть себя мертвым — с разинутым ртом, выпученными глазами, изрешеченной пулями грудью!

Пристально всматриваясь в лицо, она поднесла фотографию к самым глазам.

Ах, как же я был прекрасен! Восхитительно!

— Глянь, какой хорек, a. Бедняга, с девочками небось совсем туго было!

Лола вздрогнула: опять этот электрический разряд.

Лоран ухмыльнулся:

— Вот Жанно кайфует, а Кутюрье-то, как ни крути, Блан вычислил. Родина чествует своих героев, — зевнул он.

— Я прочитала оба дела. В них не только Блан фигурирует. Еще следователь Морелли, например. Это маленький городок, здесь все в одном котле варятся, все друг дружку знают. Сожалею, но твоя гипотеза, кажется, отпадает. Я лично думаю, что такие преступления порождает сам город. Они какие-то киношные, что ли. Тут как на экране, будто одержимость какая-то проецируется.

— Не глупи, и так голова пухнет. Дай-ка лучше Кэт позвоню. По-быстрому.

— Нашел где трезвонить на халяву — просто насос какой-то!

— Ба! Может, фанатка капитана на меня еще стукнет?

— Фанатка! Думаешь, так просто начальника послать подальше?

— Правда? А я думал, он тебе нравится, — отрубил Лоран, снимая трубку.

Жаль, что мы раньше с тобой не познакомились, Лоранчик! Из тебя б такой гамбургер вышел!

Лола выскочила из кабинета, грохнув за собой дверью.

Папа-Вскрой-Консервы еще раз взглянул на выпотрошенное тело. Затем сполоснул руки, сполоснул труп, завернул внутренности в газету и загрузил Тележку. Так. Теперь нужно избавиться от тела. Интересно, каким образом? На дому он работал впервые. Как вытащить эту ИДИОТКУ? Расчленить? Да, это самое простое. Расчленить и вывезти по кускам. Но есть ли в доме пила? Вряд ли. Понятно, завтра же купить ПИЛУ. А эту пока в ванне оставить — ПРОХЛАЖДАТЬСЯ.

Чтобы залить труп, он включил холодную воду.

— Как он достал — всю ночь, что ли, мыться будет? — проворчала соседка, толкнув мужа локтем.

— Хрр-прр, — откликнулся тот, не особо способный поддержать беседу, тем более ввиду отсутствия пива.

Папа-Вскрой-Консервы взглянул на настенные часы с маятником — украшенную финтифлюшками хрень, оставшуюся от Грэнни. 22.45! Скорее, Филипп ОПОЗДАЕТ! Сняв с крюка черный смокинг, белую рубашку, бабочку, он наскоро оделся. И чтобы сделаться НОРМАЛЬНЫМ ФУНДАМЕНТАЛЬНО, нацепил вощеные туфли.

Так — часы, очки, бородку на язвы… Ну вот, готово. Он тихонько прикрыл дверь, сбежал по лестнице, не забыв про традиционный плевок в дверь УРОДКИ, и с облегчением забрался в свой белый электромобильчик. Из-за Филиппа он никак не мог сдать на права и вынужден был потреблять электроэнергию крошечной машинки Грэнни. Ну и ладно, зато он рулил как все люди — он всегда был ловок и водить сразу же выучился; он даже починить ее мог — он мог починить все, ведь он был МАГОМ, как ТОТ.

7

— Шеф, у меня идея!

Нога Жанно зависла в лифте.

— Слушаю вас, Блан, — ответил он, походя улыбнувшись молоденькой секретарше: «Таков уж я есть — добр и внимателен к подчиненным».

— Этот тип сбрасывает тела с какого-то судна… — начал Марсель.

— Возможно. Но почему бы ему не сбрасывать их с берега?

— Диаза — да; но, по словам нашего эксперта, два других тела пробыли в воде довольно долго.

— Вы-то почем знаете?

— Ну… мы с Доком ходим в одну и ту же мясную лавку. А там иногда народу много. Так вот, иной раз, дожидаясь очереди, так друг дружку нашпигуешь…

Жанно со вздохом выудил ногу из лифта.

— Да от вас, должно быть, остальных покупателей за уши не отодрать. Слушайте, вы б лучше с мегафончиком — да на площадь, al

Блан смерил его самым блановским из блановских своих взглядов.

— Словом, если он использовал судно, то прежде должен был погрузить тела на борт.

— Жертвы могли попасть туда добровольно. У нас нет никакой определенности касательно их отношений с убийцей.

— Что новенького?

Перед ними возник свежевыбритый Мерье, разодетый в серый шерстяной костюм.

— Да вот, междусобойчик… на скорую ногу, — ухмыльнулся Жанно. — У Блана теория.

Мерье недоверчиво взглянул на Марселя. Это что, особенность местная — проводить дознание силами рабочего авангарда: блюстителей порядка, работников социального найма, домработниц и прочих?

— Моя теория, — невозмутимо пояснил Блан, — состоит в том, что убийца затаскивал свои жертвы на какое-то суденышко типа «Зодиак», отвозил их в от крытое море, там приканчивал и выбрасывал за борт. У нас есть три порта: Старый порт, Муре-Руж и Канто. Кроме того, если у него «Зодиак», то он мог отчаливать откуда-нибудь с южных пляжей, — закончил Марсель, машинально пригладив усы.

Старый порт — в центре города. Канто — в конце Круазет. Муре-Руж — на востоке. Это длинная песчаная коса, безлюдная ночью, на которую выходят дома, сдающиеся в курортный сезон, пока еще полупустые. И наконец, Южный бульвар тянется прямо на запад, несколько километров между морем и полотном же лезной дороги.

— Да, интересно, — откликнулся Мерье, нажимая на кнопку лифта, — ему не терпелось воссоединиться со своим ноутбуком. — Что ж, спасибо за ваши соображения…

— Над ними стоит подумать, — нахмурившись, пробормотал Жанно.

— Спасибо, шеф.

Лифт поплыл вверх.

— А Блан не такой дурак, как кажется, — проговорил Жанно. — Теорию-то глянь какую выдвинул!

— Это должно означать, что у нашего подопечного для его плавсредства есть какое-то место или участок в порту, — предположил Мерье, также нахмурившись.

— Точно. Сад, ангар или место в порту. Не знаю, к чему все это приведет, но людишек изрядно подергаем.

Занятые этим разговором, они вошли в офис. Лола уже сидела на своем месте и занималась бумагами. Компресс с ее носа сняли, но переносица была еще распухшей, и на ее сиреневой поверхности белел клочок лейкопластыря.

«Вот девица, даже с боксерским носом заводит!» — подумал Жанно, усаживаясь за стол для начальства по соседству с Мерье, который ушел в буквальном смысле слова с головой под капот своей адской машины. Жан-Жан задумчиво фыркнул: «Да, пройтись посмотреть на местные суденышки действительно стоит. Этот безумец вполне мог оставить следы крови. Костелло пошлю. А то совсем запылился».

«Гм… явился!» В кабинет с каким-то словарем под мышкой как раз входил Костелло. Элегантный костюм, антрацитово-черный в тонкую белую полоску; красная шелковая рубашка; прикрывающие уши крашеные иссиня-черные волосы; золотая цепочка, отягченная святым Христофором, распластавшимся на впалой груди едва не в натуральную величину; плетеные туфли из белой кожи — от всего этого глаза на лоб полезли даже у Жанно, привыкшего к экзотическому гардеробу свое го подчиненного.

— Что, на свадьбу собрался?

— Отнюдь. Сегодня вечером, в восемнадцать часов, ежемесячное собрание кружка друзей Джеймса Джойса. Одежда для коктейля, — пояснил тот, направляясь к кофейному автомату в коридоре.

— А я уж подумал — для светского раута, — буркнул Жанно. — Возьми и мне стаканчик, будь так любезен!

«Кофе для лучшего кровоснабжения мозга предназначен. Бедняга, никак чужие мозги пересадили?» — меланхолично подумал Костелло, нажимая на кнопку.

Тщетно. Автомат сломан.

— Он сломан! — возопил Костелло и двинулся к начальнику, оставляя за собой шлейф безутешных ликов и гневных криков.

— Тоже мне новость! Он всегда сломан!

— Нет, не всегда! Что, новый нельзя купить?!

— Чем митингами мозги парить, лучше бы мастера вызвали.

— Да из-за этого хлама скоро забастовка начнется! Доиграетесь!

— Чего-чего? Да у тебя и так круглый год забастовка!

— Ты б на денек тупить отказался!

— Почему, кстати, здесь нет автомата с гамбургерами, как на автозаправках?!

И так до десятичасового перерыва.

Марсель надел солнцезащитные очки — ни дать ни взять американский шериф — и, встав близ автобусной остановки, принялся скрытно наблюдать за Мелани. Он засек ее в группе подростков, расположившихся на террасе «Макдоналдса». Она смеялась вместе с другими, но время от времени лицо ее искажалось, словно от мучительных воспоминаний, и взгляд бесцельно устремлялся вдаль.

Краешком глаза он уловил, что, глядя на него, в столб чуть было не влетел какой-то парень без шлема, и узрел еще какого-то типа, который не то с перепою, не то с тя желого похмелья блевал на платан. Ноль внимания.

К Мелани, что-то ей нашептывая, то и дело клонится мальчишка в парусиновой шляпе. Кто это? Шарль?

Интересно, Франк и Сильви тоже будут вымогать у него фирменные шмотки, стоящие баснословные деньги?

Сможет ли он в этом случае противостоять их нытью?

А Надья? Станет ли она наряжать Момо в футболку за 200 евро?

Он подумал о Тони Диазе. Был ли у него костюм? В чем его похоронят? В джинсах и куртке?

Пытаясь избавиться от образа Тони Диаза в гробу, он на миг зажмурился, и Папа-Вскрой-Консервы не заметно шмыгнул за дерево.

Он решил следить за этим шныряющим повсюду легавым.

Переодевшись после работы, он затаился перед домом Марселя и сел ему на хвост, когда тот в 7.30 отправился на службу.

А что, может, еще к НЕМУ приведет, думал он, зевая после бессонной ночи. По пути он заскочил в ванную — проверить, как там ФРАНСИН. На месте. Окоченевшее синее существо в красной воде. Он надавил ей на голову и пустил ко дну: ПУИК — из на полненного водой живота выкатился пузырь. ХИ-ХИ.

Смотри-ка! Стоит и наблюдает за ДЕВИЦЕЙ ТОГО, ИЗ «ШАВЕРМЫ». Значит, они на нее вышли.

И разумеется, уже назадавали своих вопросов. Видела ли она его? То есть как он говорил с ТЕМ, ИЗ «ШАВЕРМЫ» в «Меч-рыбе»? Сказала ли она им: «Да, мы постоянно ходили в „Меч-рыбу" слушать музыку, и как-то ночью, около двух, этот тип подошел стрельнуть у Камеля сигаретку»?

Он никак не мог избавиться от желания услышать его голос. Его низкий прекрасный голос. Каким же РЕЗКИМ он стал потом. Просто ЧУДО какое-то.

Но не то. Увы.

Он вспомнил этого парня в свете фар своей машинки. «Вам помочь?» — и иголка у мускулистой шеи. Протесты: «Эй, отвяжись, у меня нет денег, чего тебе надо?» — «Залезай и веди, потише, вот так, хорошо. Паркуй здесь, у пристани. Машинка у меня крошечная, меж столбов встанет. Да-да, вот так. Вылезай — воздухом подышим». — «Эй, что за чушь! Я никому ничего не делал, ты обознался!» А затем сладостные мгновения, когда на его широких запястьях защелкнулись НАРУЧНИКИ мужа Грэнни, рот заткнула тряпка, заработал мотор и Папа-Вскрой-Консервы, усевшись у руля, тихо поплыл вдаль, гвоздя голову и пах распластавшегося под ним человека своими добротными туфлями с металлическими набойками.

Его пробил озноб. Чтобы вернуться к реальности, он встряхнулся и, скрежеща зубами, вдавил шуруп в животе поглубже. Была ли она ГРЯЗНОЙ? Чего она достойна? Гладилки? Гвоздилки? Чего-то еще?

Мелани встала. Скоро математика, да и Шарль едва не задушил ее своими тошнотворными прибаутками. Стоп. Что это за высокий полицейский на углу? Не тот ли, что приходил к ее матери? При мысли о случившемся с Камелем ее глаза снова наполнились слезами. Застыдившись своих друзей, она резко отвернулась и наткнулась на вперившийся в нее взгляд чьих-то карих глаз. Интересно, почему этот тип отскочил, будто она его укусила? Чтобы получше его разглядеть, Мелани вытянула голову, но он уже растворился в толпе. Что-то совершенно неприметное, папик какой-то. Ладно. Сейчас только об этом и париться!

Она села на скутер. Послышался треск мотора.

Мелани не знала, что только что повстречалась с Папой-Вскрой-Консервы.

Костелло с ворчанием брел по песку, утираясь батистовым платочком с его инициалами, вышитыми тетушкой тридцать пять лет назад. «Славные платочки, добротные!» — подумал он, рассеянно глянув на суденышки, весело качающиеся под солнцем. Макс зевнул и ткнул длинным пальцем в сторону «Морского бара»:

— Кофе не хотите?

— Возьми мне апельсинового соку. Я сейчас подойду.

Костелло вздохнул. Он уже облазил весь Муре и порт Канто. Теперь вот — эта пристань. Он опасливо передвигался вдоль моторных лодок и катеров. И чего их на все эти доски тянет? Чтобы в промасленной воде вошкаться? Он никогда не был ревнителем мореплавания да и купался последний раз уж лет двадцать назад. Следующие полчаса, пока Макс, развалившись на террасе кафе, охмурял официантку, Костелло скрупулезно осматривал днища суденышек, оповещая о своем визите воплями, вызванными предательскими мозолями.

Никакого намека на окровавленную лодку. Можно подумать, этот психопат станет выставлять свое заляпанное кровью рабочее место на всеобщее обозрение. Еще одна блистательная идея господина Жанно! «Труп!» — законченное произведение из четырех букв! Он вытащил блокнот, радостно зафиксировал свою находку и поспешил к Максу, не обратив внимания на типа в нисколечко неприметной белой рубашке, сидящего перед бело-голубой плоскодонкой, на боку которой значилось: «Людо-2».

— Теперь вот с придурками из газеты мудохайся! — матюгнулся Жанно, застегивая ширинку, и, не помыв руки, решительно шагнул из туалета, оставив изумленного Мерье тем более старательно намыливать руки.

Удивление подчиненного развеял лишь сломанный кран и факт отсутствия в уборной бумажного полотенца.

Он было сиганул в женское отделение, но наткнулся на добродушную бегемотиху из службы надзора за несовершеннолетними. Та безжалостно указала на дверь, и все, что ему оставалось, — это вытирать руки о полы своего дорогущего пиджака, последовательно проклиная Жанно, Лазурный Берег и женщин.

На самом деле «встреча с прессой» свелась к беседе между тремя лицами — комиссаром Мартини, Жанно и журналистом местной ежедневной газеты, пользующимся хорошей репутацией у патрона и прозванным Жанно Кротом.

— Ну? — полез в атаку Крот. — Каковы наши результаты? Могут ли граждане спать спокойно?

— Принимая во внимание процент голосования, — не смутился Жанно, — граждане есть вид, обреченный на вымирание.

— Жанно! Никакой политики в этих стенах! — дернул его за рукав Мартини.

— Вы не ответили на мой вопрос, — настаивал журналист. — Можно ли рассчитывать на скорый арест убийцы?

— Мы начеку денно и нощно, — успокоил его Жанно, — и, будьте уверены, скоро прижмем этого сукина сына!

— Никакой ругани в адрес подозреваемых в этих стенах!

— У вас есть какие-нибудь веские улики? Как вы рассчитываете выйти на Потрошителя?

— Может, хватит с вашими идиотскими прозвищами! — вспылил Жанно. — Этот тип просто какой-то безумец, а не герой комикса.

— А жаль. Taк бы хоть Супермен помог. Вы-то, кажется, в тупике

— Если раскрыть все карты, — заговорщицки подмигнул Жан-Жан, — все наши усилия могут пойти прахом. Не беспокойтесь, след мы взяли.

— Но мне же нужно хоть что-то сказать моим читателям, — кротко заметил Крот. — Они, кстати, платят налоги, из которых платят вам.

— Скажите им, чтобы дали нам спокойно работать, — парировал Жан-Жан. — У нас тут не футбольный клуб, мы с трупами носимся.

— Никакой полемики в этих стенах!

— Публика имеет право на информацию! — взвизгнул Крот, воздев ручку к небу.

— Публика имеет право заткнуться и спокойно смотреть телевизор, пока мы рискуем своей шкурой!

— Никаких нападок на СМИ в этих стенах!

— Что-то не видно, чтобы вы чем-то в этих стенах рисковали. Разве что передозировкой кофе! — ухмыльнулся Крот во весь рот.

— Во всяком случае, это не так опасно, как передозировка подтирками, на которых вы кропаете ваши статейки!

— Никакой ругани в этих стенах! Господа! Жанно, возьмите себя в руки! Что вы!

— Неандерталец — уполномоченный по связям с общественностью: комиссар, вы тут ничего странного не находите?

— Этот «неандерталец» — капитан полиции, старше тебя на двадцать лет, и ему чихать на тебя…

— Что?! Думайте, что говорите!

Комиссар встал между двумя противниками, которые едва не сталкивались лбами, гневно сжимали кулаки и всем своим видом напоминали кобелей в позиции «щас покусаю!».

— Господа, давайте оставаться вежливыми и цивилизованными!

— Грррр…

— Да успокойтесь же! Пресса с полицией должны подавать пример друг другу!

— Ничего, скоро вам будет что почитать! — огрызнулся Крот, закапывая ручку в чемоданчик.

— Вот моя задница посмеется!

— Жанно! Я вас отстраняю от должности! — заорал Мартини.

— Разумно! — крикнул Крот, выбираясь из кабинета. В наступившей тишине Жанно мигом осознал весь ужас свершившейся катастрофы.

— Простите, господин комиссар… вспылил немножко… нервы, понимаете…

— Вы вели себя самым неподобающим образом. Я вынужден доложить об этом начальству!

— Сам не ведал, что несу. На самом деле этот говнюк даже чем-то симпатичен.

Мартини прикрыл глаза. Иногда все это становилось просто невыносимым, превращалось в какое-то подвижничество.

Жан-Жан тут же подглядел заглавие рассказа под мышкой у впавшего в маразм начальника и не замедлил воспользоваться подвернувшимся случаем.

— «Лесная смерть»! Фильм мог бы хороший получиться.

Мартини встрепенулся:

— Вы так думаете?

— Очень увлекательно. Сразу же хочется узнать, что будет дальше!

— Но… ведь… это только начало. Так — проба пера…

— Не знаю, по мне, так вас ждет литературный трон, патрон! Продолжайте!

— Сложно сказать… поживем — увидим.

Эге, старина, кокетничаешь, удовлетворенно подумал Жанно, украдкой взглянув на часы.

— Ладно, свободны.

Капитан откланялся и выскочил из кабинета. Уф!

Мартини положил перед собою рассказ и перечитал его с возросшим энтузиазмом. Действительно многообещающе! Он расколпачил свою заветную ручку и пустился по следам тяжелого на подъем кровавого лесничего.

Папа-Вскрой-Консервы шел по следам Мелани. Он все шел, шел и добрался аж до ее лицея в начале проспекта. Он все искал и искал, блуждая в непроглядном «двухколесном лесу». Но он его отыскал. Да-да, он все-таки отыскал этот темно-синий скутер. С табличкой, сообщающей координаты владелицы. Адрес на набережной Круазет. Значит, его ДЕВОЧКА на работах не потеет. У нее должны быть БАБКИ. И конечно же, она любит ТАНЦЕВАТЬ. О да! Ведь ВАЛЬСИРОВАТЬ она будет с ним!

Но это — потом, а сейчас нужно купить ПИЛУ и заняться Франсин. Дамы не должны ждать. Даже МЕРТВЫЕ ДАМЫ.

Марсель замер: а что если убийца — просто профессиональный рыбак. Выходит себе в море каждую ночь и не привлекает к себе никакого внимания. Много ли толку в том, что Костелло осматривает портовые суденышки? Может быть, проще проверить алиби рыбаков?

Сейчас он был на пристани Сен-Пьер, как раз близ клетей с рыбацкими сетями. Вроде бы невзначай он подошел к работавшим возле них людям. Два старика чинят оранжевую сеть. Рыбак лет пятидесяти копается в своей лодке. Рядом его товарищ — проверяет снасти. Мог ли убийца быть одним из них?

— Эй, ты, полиция! Поберегись! — прогремел чей-то хриплый голос.

Он обернулся.

— Ого, Марсель! Ты, что ли?

Перед ним стоял старик с дубленым, изрезанным морщинами лицом, ухвативший узловатыми руками два ящика.

— Дядя Рене! Куда это ты собрался?

— На острова. Ты-то как?

Прежде чем заняться морскими перевозками, дядя Рене в течение двадцати лет проработал штурманом на островах. Там-то они и познакомились. Мальчишкой Марсель не знал большего удовольствия, чем, забравшись в лоцманскую рубку, бороздить морскую гладь, как в кино про войну. Рене от всего сердца привязался к этому вежливому смышленому мальчишке, умные вопросы которого всегда доставляли удовольствие.

А как он был горд, когда Марсель впервые поднялся к нему на борт в форме! Он представил его всем пассажирам: «Мой друг Марсель, из полиции! Знавал-то я его не таким дылдой! Думал, гангстером кончит!»

Марсель хлопнул его по плечу. Дядя Рене подвернулся как нельзя кстати.

— Что, дядюшка, пивком тебя не уважить? — полюбопытствовал он, указав на киоск с сэндвичами.

— Куда ж супротив твоей дружбы денешься?

Четверть часа и две кружки пива спустя друзья разошлись: дядя Рене со своими ящиками — в море, а Марсель — блюсти порядок. С новой идеей. Убийца — это адепт церкви сатанистов. Ему удалось найти тайное подземелье, которое, согласно легенде, соединяет острова с городом, и теперь, дождавшись ночи, он зловещей тенью вырывается оттуда для свершения своих чудовищных злодеяний.

Марселю очень нравилась идея с сатанистом. В его воображении живо рисовалось сырое подземелье с пляшущим светом факелов и черная фигура, которая, выпотрошив принесенные в угоду ее мерзостному культу жертвы, выбрасывает разделанные тела в море, а затем возлагает дымящиеся кровью внутренности на затянутый черным бархатом алтарь под красочным распятием козы во время течки. Но вот придется ли все это по вкусу Жанно?

Как бы там ни было, заподозрить кого-либо из рыбаков было довольно сложно.

Он со своим дознанием снова топтался на месте.

Папа-Вскрой-Консервы откинул окровавленной рукой непослушную прядь каштановых волос. Плечи — это еще куда нишло, но вот бедро… Он, изо всех сил дернув за стопу, вывернул ногу как положено, схватил кровавую пилу и засадил ее зубья в месиво изрезанной плоти. Будешь ты меня слушаться, НОГА чертова? А ну — СЕЙЧАС ЖЕ!

Кррррак… — откликнулась нога и, кувырнувшись, сверзилась пяткой оземь.

— Сначала намывается ночь напролет, а теперь что? Танцует, что ли?! — бурчала соседка снизу, уткнувшись в репортаж о сексе пауков-птицеедов. — Да ему там весь дом до фени!… А тебе вообще все до фени!

— М-м-м, — промычал ее муж, соображая, что, по идее, птицееды должны скорее успокаивать.

— Итак, Тинарелли, я заеду за вами к двадцати ноль-ноль.

— Не рановато для ночного бара? — заметил Лоран.

— Спасибо, Лоранчик, мы как-то из виду упустили. Впрочем, если вы не возражаете, мы все же перекусим заранее. За счет заведения, — уточнил он, обращаясь к Лоле, расколовшейся в ответ на вымученную улыбку: ну, если он собирается соблазнить меня недожаренным стейком…

Лоран угрюмо пожал плечами. «Ну что ж — идите, развлекайтесь. А я и на улице посижу, чего уж там! — для страховки же, тем более в собственной машине — с ноющей спиной, со сведенными судорогой ногами, без сигарет, поскольку от них рак, без кофе, поскольку от него тоже рак, без сэндвичей, поскольку они вредны для желудка, без чтения, поскольку приказано глаз с „Меч-рыбы" не спускать, — с одним только радио, да и то чтоб негромко!»

Зато Костелло от этой пахоты освободили. Лиса старая!

А Катрин еще завидует! На Лазурный Берег распределили! Нет уж, заканчивать все — и назад, к серому шарму Парижа, метро, сутолоке, бистро, теплым уютным кафешкам за влажными стеклами, мимо которых снуют нормальные люди в серых костюмах с кожаными портфелями.

Не то что здесь: якобы из-за того, что на термометре вот уже три дня больше 28, в пиджаке и брюках ходит он один. А все остальные вырядились в бермуды и тенниски. Тогда бы уж ходили в пляжных шлепанцах!

— Кстати, Лоранчик, постарайтесь сегодня вечером одеться нормально, чтобы людям в глаза не бросаться.

Скрючившись в драном спальнике, Иисус наблюдал за суетой на вокзале. Ему очень нравился этот уголок близ автоматических камер хранения. Здесь всегда полно народу. Недавно его осенила одна светлая мысль: его шевелюра «растафари» — чудесная мишень для банды засранцев, которые, должно быть, за ним охотятся. Он тут же обрезал предательские космы своим складным ножом, и теперь его изможденное лицо обрамлял нимб, напоминающий грязного ежа. В остальном — тоже порядок: щеки его скрывает всклокоченная борода, а глаза — черные треснутые очки, подарок кореша Доди, индийца, поселившегося на автовокзале под щитом «Канны — Грасс».

Он нащупал свой джембе, дыхнул с локтевого сгиба эфиру, шмыгнул носом и почесал бок. Пора вылезать отсюда. Хватит прятаться! Что он вообще тут делает? Из головы никак не идет какая-то идиотская потасовка. Может, ему вообще все это приснилось? Ну по крайней мере, Друг Бобо на месте — здесь, в лоскутной котомке. Этот раритет «баба-кул»[29] он в свое время тиснул у одной подруги — у кого и когда именно, уже не припомнить, помнится только, что девчонка лишилась всех зубов и сгинула в какой-то больнице. Друг Бобо — это да! Что-то действительно надежное, конкретное, осязаемое, истинное, что ли. Хотя Истинное в последнее время куда-то уходит, и место его занимает зыбкое Вероятное, Возможное, Мечта.

Он выбрался из спальника, закатал его в заляпанный грязью рюкзак, сунул туда же свой инструмент и шаткой поступью двинулся к запруженной народом, гикающей и бибикающей улице.

— Идешь в «Меч-рыбу» сегодня?

Джоанна с торчащими платиновыми волосами покачивалась на своей «веспе» и, поигрывая сережкой в губе, ждала ответа Мелани.

— Уф… не знаю.

— Да ладно, клево же будет. Дамьен играет, — уговаривала подруга, теребя колечко в носу.

— Ты же знаешь, я… Дамьен…

— Брось, такой парень!

Джоанна высунула кончик языка, проколотого уже белой жемчужиной, и потерла утыканные стеклянными бриллиантами уши.

— Ладно, ты как хочешь, а я иду.

Она нажала на газ и, рванув с места, крикнула:

— Да, буржуя своего прихвати, может, растормозится еще!

Шарля? В «Меч-рыбу»? Да он же в музыке ни черта не смыслит — тыкается со своим задрипанным рэпом и думает, что руку на пульсе держит. Нет уж. Если она и пойдет, то пойдет одна. Пусть это будет ее паломничеством.

8

Марсель с Надьей тихо брели домой, вдыхая теплый вечерний воздух. Малыши, толкаясь-пинаясь, носились вокруг.

— Тише! Перекалечите друг дружку! — улыбнувшись, прикрикнула Надья.

Они только что посмотрели очередной американский суперпродукт. Чудовище-осьминожище теряет свою крошку-осьминожку, которую один профессор-агрессор с круизного лайнера умыкнул на дорожку. Осьминог, схватив ноги в руки, несется душить корабль и выцарапывать кровиночку. Главным героям фильма — чудаковатому культуристу и завитой ин-теллектуалке — никак не удается урезонить головоногого монстра, и в конце фильма они из последних сил (лайнер идет ко дну, оставив наверху тела покусанных пассажиров) мочат его посредством дедовской базуки.

Дети были в восторге. Надья заснула на том эпизоде, когда осьминожка (тонна синтетического желатина) засвистала «В лунном свете», аккомпанируя щупальцами на клавиатуре компьютера, и на финальное кораблекрушение (сорок пять минут воистину мокрого дела) ее пришлось будить.

После сеанса, в приподнятом настроении от столь убедительного триумфа («до скорого, Полип»), все решили полакомиться мороженым. Было жарко, дни прибывали, и террасы были полны народу.

— Что такое «Диван»? — спросила Надья. Из-под мерцающей вывески сквозь приоткрытую дверь переливалось джазовое соло пианино.

— Бар с танцовщицами. Выпивка или чего поинтересней — по предпочтению, — объяснил Марсель, заглядывая внутрь.

Гранатовые стены, глубокие кожаные кресла, рассеянный свет. За стойкой бара матрона в кожаной мини-юбке беседует с затянутым в костюм клиентом. На пианино играет бородатый тип в смокинге. Что-то до боли знакомое. Вот только что?

— Простите, я на одну минуту. — И Лола Тинарелли направилась к туалету.

Нет, это просто невыносимо. Мало того что в пиццерии, в которую ее пригласил Жан-Жан, на протяжении всего вечера ее откармливали как на убой, так теперь на нее обрушился весь его репертуар уморительных историй про блондинок!

Жан-Жан испытующе глянул в счет, трижды его перепроверил и достал чековую книжку. Пятьдесят восемь франков за пиццу! Куда только мир катится? Он перелил остатки красного вина из графинчика в стакан и поспешил тяпнуть его до прихода Лолы.

Истуканша чертова! Тоже мне — несгибаемая! Как он ни увеличивал угол обстрела — от многообещающего бархатистого взгляда до следующей за скабрезным комплиментом беседы на научную тему, — все было напрасно. Один и тот же ледяной профиль снежной бабы, совершенно равнодушной к потеплению климата. Что ж, теперь вся надежда на «Меч-рыбу» — стаканчик-другой, и…

Поднявшись, Жан-Жан хотел было еще пококетничать, но она попросту взяла сумку и молча пошла к выходу.

Лоран заглушил мотор. Ужинать ему пришлось одному. «Понимаете, Лоранчик, нам лучше втроем не светиться». Ну и пусть! Недавно он обнаружил одно бистро с приличной кухней — там даже поросячьи окорочка были, и никаких тебе помидоров. Он просто ненавидел помидоры, на которых, кажется, все помешались в этом захолустье.

Мерье настроился на волну «Франс-мюзик» и, остановив взгляд на входе в «Меч-рыбу», погрузился в первый из тринадцати часов «Морской победы», симфонии Ричарда Роджерса.

Ну к чему весь этот сыр-бор с засадами? Очередной бзик начальника? Он вспомнил о недавних переговорах в Интернете с «Квантико». Ему передали образно-психологический портрет их преступника, который он еще не успел показать шефу: «Учитывая указанные характеристики, рост вашего убийцы со-ставляет примерно 1 м 83 см, вес — 72, 5 кг, размер ноги — 42. Возможно, он предпочитает хот-доги с кетчупом, слушает Селин Дион, занимается фехтованием на саблях и плаванием в стиле „баттерфляй". Не исключено, что член его украшает татуировка с Бэтменом. Вероятно, предпочитает земляничную жвачку без сахара».

Гм, Селин Дион хоть агрессию объясняет. Но жвачка-то тут при чем? Он представил себе физиономию Катрин, если бы у него на члене тоже был татуированный Бэтмен. Что бы она сделала? Стала бы его кэтвуменить[30], похотливо мяукая? Вряд ли. Ее стезя — кино, выставки. Но… но… секс? Как спорт — да… но пояс с подвязками — нет!

Эти размышления прервал хлынувший из двери каскад джазовых звуков. Улица оживилась, бар стал наполняться разношерстной публикой самого разного возраста.

Заложив вираж, чтобы прикоснуться к коленке спутницы, Жан-Жан припарковался к тротуару тютелька в тютельку между двумя другими автомобилями.

Он, отдуваясь, вылез из машины. Лола уже выскочила на улицу и, потрясая белокурыми волосами, слюнявя пухлые губки, судорожно приглаживала льняную юбку. «Нет, я просто обязан ее отыметь!» — злобно констатировал очумелый Жанно.

Мерье был уже на месте, его «пежо» стоял на углу. Этот идиот включил свет в салоне и сидел там, как серая рыба в грязном аквариуме. Жанно подхватил Лолу под локоток, но та деликатно вывернулась. «Дурак! Еще пиццей ее пичкал! Нет уж, в следующий раз — пакетик чипсов на лавке, и баста!»

Не прекращая играть, Филипп взглянул на часы — старые механические часы, некогда принадлежавшие дедушке, которые Грэнни презентовала ему после ИНЦИДЕНТА. Папа-Вскрой-Консервы собирался в «Меч-рыбу», он мог пропустить замечательную музыкальную подборку — с двух до трех ночи там ставили записи легендарных концертов современности: Эллингтон в Мехико, Диана Ривз в Нью-Монинг и Эрл Хайнз в Вилидж-Вангуард…

От такой музыки вокруг него будто начинали ходить стены, рот наполнялся слюной, а тело словно бы становилось вибрафоном. Наступало ВИДЕНИЕ ИКС: обманчивые оболочки плоти являли свое содержимое, он зрел человеческие АУРЫ и в этом зыбком полу прозрачном мире чувствовал такую близость к НЕМУ, так истово сотрясался от электрических разрядов ЕГО ПРИСУТСТВИЯ, что даже пускал в штаны.

Впервые с ЕГО образом он познакомился благодаря Грэнни. Он должен был простаивать на коленях и, глядя на нее, шевелить губами, выпрашивая ПРОЩЕНИЕ за то, что опять сделал пи-пи в кровать и что был просто противным ГРЯЗНУЛЕЙ, который так мучит Грэнни. Он должен был думать о страдании, о ГВОЗДЯХ и еще слизывать кровь с ГОЛОГО тела, потому что только так становятся ЕГО ДРУГОМ, только так восходят на НЕБО, как МАМА и ДЕДА, которые теперь блаженствуют на облаках. «Я тоже туда хочу!» — кричал Филипп, но Грэнни говорила, что еще рано: «Ты отправишься туда позже, когда придет время». Так вот, время пришло! Он устал от этого мира и хочет стать ЗВЕЗДОЙ.

Ну вот, еще часик игры для дам из «ДИВАНА», и он может идти — завернуться в нежную кожу ночи, обжечь губы горячей плевой тьмы.

— Два бокала вина! — распорядился Жан-Жан.

— Мне свежевыжатый апельсиновый сок, — устало сообщила Лола официанту.

— То есть один бокал?

— Нет, мне джин с лимонным соком, — выдавил Жан-Жан.

— То есть все-таки два бокала: один апельсиновый сок и один джин. Сию минуту! — пискнул официант и исчез.

— Придурок! — процедил Жан-Жан сквозь свои ровные зубы.

Лола промолчала. Она демонстративно отвернулась к квартету духовых инструментов на сцене.

— Неплохо свингуют, — бросила она шефу, который размечтался о том, как бы посвинговал с ней он. — Обожаю духовые инструменты, а вы?

«А я твою задницу обожаю», — чуть было не ответил Жан-Жан, но сдержался и просюсюкал:

— О да, я тоже. Особенно контрабас.

Он так и не понял, почему она рассмеялась. Впервые за этот вечер.

Тяжело вздохнув, Мелани шагнула в «Меч-рыбу» и подошла к махнувшей ей от стойки Джоанне. Нет, это кощунство! Она вообще не должна была сюда возвращаться!

— Гляди, гляди, он — супер! — прокричала Джоанна.

Дамьен раскланивался перед публикой. В свете прожекторов блистали взмыленные косички, заговоренной змеей вывертывался саксофон.

Номер закончился. Еще не отдышавшись и не успев сойти со сцены, он почувствовал, что кто-то схватил его за руку. Опустив глаза, Дамьен наткнулся на суровый взор какого-то плотного брюнета.

— Дамьен Феллегара? — спросил брюнет голосом легавого.

— Ну да…

— Полиция, — прошептал Жанно. — Девица, которую кадрил Камель Аллауи, здесь? Подумайте, это важно.

Разгоряченного Дамьена прошиб озноб.

— Да нет, вроде не видно.

— Если подойдет, предупредите меня незаметно, о'кей?

— Конечно… хотя я не уверен, что ее узнаю.

— А ты постарайся. Очень тебе советую, — прищурившись, прошипел Жанно. — Для твоего же блага.

Освободившись, Дамьен какое-то время лавировал меж кучками посетителей и в конце концов подошел к бару.

— Привет, девчонки! — вымученно бросил он. — Эй, ты знаешь, что тебя легавые ищут? — прошептал он Джоанне.

— Легавые?.. Чушь какая!

— Не чушь. Они ищут свидетеля, который последним видел Камеля в ночь его исчезновения.

Джоанна пихнула его ногой:

— Я? Камеля? С чего бы мне его видеть?

— Ну… не знаю… так… — замялся он, осознав, что натрепал лишнего перед Мелани.

— Да, с чего бы ей видеть Камеля? — ледяным голосом переспросила та.

— Я-то почем знаю? Ладно, до скорого, — пробормотал Дамьен и скрылся в толпе.

Мелани обернулась к Джоанне, которая уставилась в свой стакан.

— Что он тут нес?

— Не знаю, дурак он, а я правда ничего не знаю!

— Значит, с Камелем гуляла?

— Я-а-а-а-а? Ты что-о-о? Совсем рехнулась?

— Ах ты…

— Тише, пигалицы! — огрызнулся Жан-Жан. Он ничего не слышал из их разговора, просто Джоанна налетела на него, шарахнувшись от разъяренной Мелани.

— Пошел в жопу! — завопила в ответ Джоанна.

— Куда? — поперхнулся джином Жан-Жан. — Да ты с кем разговариваешь?!

— Шеф! Сядьте, шеф! — вцепилась в его ремень Лола, подобно девочке, которой не справиться со своим питбулем.

Джоанна презрительно повела плечами — уж лучше пикироваться с этим старым дураком, чем подставляться под громы и молнии Мелани.

Злобно на нее зыркнув, старый дурак снова уселся подле своей кислой топ-модели. В это время Мелани тщетно пыталась найти Дамьена, затаившегося где-то в туалете.

Джоанна со вздохом прикончила свою текилу «бум-бум». С Камелем она особо и не гуляла. Той ночью он попросту затащил ее в тачку, сразу же после того как пай-девочка Мелани отправилась восвояси. Они остановились за Палм-Бич, на пустынной автостоянке. Но когда они собрались обратно, их развалюха больше не заводилась. Великодушный Камель вызвал по мобильнику такси и отправил Джоанну домой, прежде чем ее отец успел переполошить полицию. «Я постерегу тачку, — объяснил он ей. — Это же машина Дамьена… »

Улыбнувшись, она помахала ему рукой из открытого окна. Отъезжая, она заметила, как рядом с Камелем, ослепив ее фарами, остановилась другая машина. «Ну вот, сейчас ему помогут», — зевнув, подумала она.

Усаживаясь на место, Жан-Жан еще не знал, что беседовал с главным свидетелем. «А если мои близняшки вырастут и превратятся в двух идиоток по метр семьдесят ростом, проколотых всякой ерундой с головы до пят? — думал он. — Пусть только попробуют! В церковном приюте сгною!»

Лола флегматично потягивала апельсиновый сок. Ей очень нравился этот джаз и шум вокруг, который мешал им поддерживать разговор. Жаль все-таки, что Жанно не закатили оплеуху. Вот бы смеху было!

Лоран умирал со скуки. Мимо проходили смеющиеся галдящие компании. Из клацающей железной двери бара то и дело вырывались раскаты джаза. Он в сотый раз поменял радиостанцию и попытался со средоточиться на дебатах по поводу современной экономики.

Марсель беспокойно ворочался во сне. Когда они входили в квартиру, там надрывался телефон. Он снял трубку. Мари Перен. В 23 часа! Ей одиноко. Как на счет того, чтобы посидеть где-нибудь?

Он покосился на Надью, которая устанавливала гладильную доску перед телевизором.

— Гм… просто я не один… — пробормотал Марсель, вокруг которого гоняли пакетик из-под чипсов.

— Кто это? — спросила Надья.

— Да так, коллега…

— Что, теперь и по ночам будут трезвонить?

— Я сейчас объясню…

— У тебя что, кто-то есть? — удивилась Мари на другом конце провода.

— Да, в своем роде…

— Папа! Па-а-ап!

— Ладно, пока. Развлекайтесь — у вас там, гляжу, не соскучишься…

Он вздохнул и повесил трубку. Неожиданно ему захотелось остаться одному, посидеть где-нибудь на террасе и попить пива — без детей, которых нужно укладывать в постель, вообще без какой-либо расписанной наперед программы. Что это? Ностальгия по холостой жизни? По юности?

Вскоре он забылся, но сон его был беспокойным: вездесущие сандалии священника, разбитое лицо юного Диаза и волны джазовой музыки, в которых тонут крики мальчика.

Папа-Вскрой-Консервы проскользнул в темное прокуренное помещение и прищурился. Из репродукторов струилась «The Jumplin'Jive» Кэба Кэлловэя. Тихонько нащелкивая ритм, он двинулся к стойке. Там сидела ДЕВИЦА ТОГО, ИЗ «ШАВЕРМЫ». Вместе с другой девицей — ТОЙ, СО СТОЯНКИ. Когда он подходил к ТОМУ, ИЗ «ШАВЕРМЫ», он ясно разглядел ее в свете своих фар.

Опасны ОБЕ ДЕВИЦЫ.

Он облокотился о стойку рядом с Мелани и махнул бармену:

— Одну кока-колу, пожалуйста.

Никакого алкоголя. Алкоголь нельзя. Он — для ВЗРОСЛЫХ. К тому же от него БОЛЕЮТ и ДУРЕЮТ, а он не дурак.

Глубоко вздохнув, он навесил улыбку:

— Могу я вас чем-нибудь угостить, девушки?

Девица с заколками смерила его пристальным взглядом. Да, комплексами этот старикашка в смокинге не страдает. Но, кажется, безобидный: рокерские очочки, бородка…

— Мне текилу, пожалуйста. А тебе чего, Мелани?

— Ничего. Спасибо.

«Никогда не принимай выпивку от незнакомых мужчин, — заповедь мамы. — Все, что они хотят, — это вычерпать взамен твой энергетический источник».

«ЧУЧЕЛО. Посмотрим на твой ВЫПЕНДРЕЖ, когда Папа-Вскрой-Консервы засадит тебе свой СПЕЦИАЛЬНЫЙ ПОЦЕЛУЙ. Куда поглубже».

Он улыбнулся и, не моргнув глазом, заказал текилу.

— Вы музыкант? — спросила Джоанна.

Ей-то откуда известно? Что, уже на хвост сели? Он нервно кивнул.

— На чем играете?

«На КИШКАХ!» — чуть было не ответил он.

— На пианино.

— Правда? Классику, что ли?

— Когда как. Моцарта… Элтона Джона — по настроению.

Ах, если бы Франсин слышала! Он поддерживает самый настоящий разговор, причем без единой ГЛУПОСТИ.

СЛАВНАЯ Франсин, от которой он избавился с помощью своей верной Тележки, распихав самые здоровые куски по мусорным бакам, а части, которые по виду не распознать, разбросал по городским скверам, к вящей радости кошачьего народца.

— Все кошек бездомных кормим? — еще проворчала соседка снизу, встретившись с ним на лестнице. — Лучше бы их стерилизовали!

— Ну да, вместе с некоторыми болтушками… — сладко откликнулся он.

Соседка пожала плечами и полезла в свою берлогу, откуда денно и нощно лучился голубоватый свет телевизора и несло хлорным отбеливателем. УЛИТКА замужем за слизняком.

Он снова сосредоточился на девушках. «ШАВЕРМА» разглядывает танцплощадку; «СТОЯНКА» искоса поглядывает на него.

— Терпеть не могу мужиков, которые клеят малолеток! — сказал Жан-Жан, указав на бородатого типа в смокинге, облокотившегося о стойку бара.

— А он ничего… — заметила Лола.

— Кто? Он? В этом ископаемом фраке?

— Не знаю. По мне, так он классный.

— Да и вид у него какой-то обколотый.

— Это потому, что он бледный.

— Не всем же по пляжам таскаться.

— Что, простите?

— Ничего, я хотела бы еще стаканчик, если это не дорого.

Жан-Жан сделал знак гарсону. Вот, значит, кто ей нравится: анемичные пижоны, подсевшие на героин.

Да и девицы, кажется, к нему неравнодушны. Особенно засранка с пирсингом.

Будто почувствовав, что речь идет о нем, тип обернулся и посмотрел в глаза Жанно.

Бог ты мой… Да это же он, Охотник. И только что опять кого-то разделал. Нутром чую.

— Черные очки в ночном кабаке! — проворчал Жан-Жан, отвернувшись.

— Может, у него глазная болезнь какая-нибудь, — предположила Лола.

— Ну да, острый фигляроз!

Брехун, куда тебе до женской интуиции! Ой, чего это она? Пошла куда-то?

— Сейчас вернусь. Простите, — бросила Лола, на правившись к туалету.

— Опять! Прямо фонтан какой-то! — процедил Жан-Жан. — Мало того что фригидна, так еще с недержанием!

Этот вульгарный брюнет на него зырил. Он говорил о нем со своей спутницей — КРАСИВОЙ блондинкой. Кажется, он не в духе. Он хочет женщину, а женщина его не хочет. Об этом в ней говорит все: спина, руки, вообще все тело. Даже манера пить. Теперь он глядит на часы. Открывает бумажник, достает деньги расплатиться. Карточка какая-то с триколором. Что? ЛЕГАВЫЙ?

Он почувствовал, что вот-вот ударится в панику. Как тогда, когда сжимаются стены и приходится КРИЧАТЬ.

Нет, ни в коем случае — глоток кока-колы, еще и еще. Вот. Сглотнуть. Теперь — дыхание… Он просто пьет кока-колу, как ВСЕ, с двумя ДЕВУШКАМИ.

Лола лихорадочно искала в сумке гигиенический тампон. Наконец-то! На два дня раньше срока. С тех пор как, поддавшись порыву, она перестала принимать противозачаточные пилюли, ее цикл совершенно расстроился.

Опять! Как я это ненавижу: садиться, чтобы пописать! Ну чего она там копается? Ого! Кровищи-то! Кровищи! Ранена, что ли? Неужели и нас проткнули? Тьфу, идиот! У нее ж ее кап-кап-кап. Фу-фу-фу. Давненько я кровушки не пил. Всегда было интересно, как эти машинки фунциклируют. Вечный вопрос! Может, своими месячными излияниями они хищников и притягивают. Может, это у них знак какой. Хоп, уходим.

Лола подсела к зевающему Жанно, который тут же к ней наклонился.

Мужчина клонится к женщине. У него под мышкой что-то топорщится. Точно, ЛЕГАВЫЙ. За ним? Но как он узнал? Ведь про него никто не знает. Он вне всяких подозрений. ЛЕГАВЫЙ может быть здесь из-за наркотиков. Или чтобы поразвлечься с ХОЛОДНОЙ ЖЕНЩИНОЙ. ЛЕГАВЫЙ на него больше не смотрит. Он вздыхает и смотрит на грудь женщины.

Он отпил кока-колы и вспомнил, как один-единственный раз случилось с ЖЕНЩИНОЙ у него. Он был еще молод и хотел ПОПРОБОВАТЬ. Все только об этом и говорили, а тут еще Грэнни переехала в свою громадную могилу в недрах сырой земли.

Та женщина пользовалась теми же ДУХАМИ, что и Грэнни. Они пошли в машину, он лег на нее и попытался сделать как в кино, но женщина не вскрикивала и вообще ничего не делала, она была ПЬЯНОЙ и со смехом таращила глаза. Тут его тело стало напрягаться, это вытянулось, ему сделалось как-то БОЛЬНО, потом ему стало СТРАШНО — страшно погружаться в ее влажную дыру, но тут — хоп, и из него что-то брызнуло, он скрючился как в лихорадке, и все было КОНЧЕНО. Он поднялся, чтобы отойти, но она увидала его БУЛАВКИ и ЗАОРАЛА: «Какой КОШМАР!»

Он наскоро натянул штаны, выскочил из машины и услышал ее смех, смех ГРЯЗНОЙ ПЬЯНИЦЫ.

Тогда он решил, что будет любить их по-своему. На горячий манер Папы-Вскрой-Консервы. До самой глубины их НУТРА. Он стал покупать специальные журналы, смотреть определенные фильмы, слушать, как кричат женщины, когда их истязают. А затем брал свою ФОТОГРАФИЮ, вставал перед ней на колени и, не замечая впившихся в них кнопок, истово крестился и молился. Когда он ЕГО найдет, все будет кончено. ОН погладит его по головке и отведет к Грэнни.

— Я пошла. Мне пора, — сказала Мелани.

— Уже? — возмутилась Джоанна.

— Да, пока.

Спокойно. У него есть АДРЕС. Он навестит ее в другой раз. СКОРО.

— Еще текилы?

— С радостью. А вы что, не пьете?

— Нет, у меня обет.

Джоанна недоуменно уставилась на собеседника. Этот тип действительно был того.

— Обет? Какой обет?

— Я не могу сказать, пока его не выполню.

— Вы что, смеетесь?!

«Смеяться»? НИКОГДА.

— Нет, я серьезно. — Он взглянул на часы. — Ладно, я пошел. Подбросить вас куда-нибудь?

Она покачала головой:

— Нет, у меня скутер. Спасибо.

— Может, в другой раз?

Она ничего не ответила и только улыбнулась, блеснув жемчужиной на розовом язычке.

«А ведь у них родственные души», — подумал он и, не оборачиваясь, проследовал к выходу. Ей очень ПОНРАВИТСЯ Папа-Вскрой-Консервы.

Джоанна неспеша допивала текилу. Она рассчитывала, что Дамьен подойдет к ней поболтать, но тот охмурял какую-то белобрысую бабу с размалеванными рыбьими губами.

Лоран резко открыл глаза. Надо же — на несколько секунд отключился. Только на несколько секунд. Он зевнул и вгляделся в мрак на улице. Никого.

Жан-Жан в очередной раз посмотрел на часы. Ладно, хватит попусту тратить время. Лола корчит из себя устрицу с закрытыми створками, а ему безумно хочется спать: в восемь начинают верещать и выяснять отношения близняшки, а у него голова будет раскалываться с перепоя.

— Ну что, по домам? — провозгласил он, засовывая сдачу в карман.

Не дождавшись окончания этой процедуры, Лола уже направилась к выходу. «Не скоро же ты собрался! Вот вам и субботний вечер! Легкий и радостный, как дождливое воскресенье!»

Они вышли на улицу. Начинало светать. Мерье видел, как они сели в машину, которая буквально сорвалась с места, чиркнув шинами по асфальту. Что ж, пора и ему. Он включил зажигание, краем глаза отметил, что вышедшая из бара девушка садится на скутер, и машинально убедился в том, что за ней никто не последовал. Все хорошо. Можно ехать. Он включил передачу и помчался вперед. В зеркале заднего вида девчонка надевала шлем и трогалась с места. Зажегся зеленый свет, он повернул за угол и потерял ее из виду.

Джоанна уже спускала скутер с тротуара, как вдруг на ее запястье легла чья-то рука. Стремглав обернувшись, она успела заметить смокинг и почувствовала, что в ее шею под шлемом что-то воткнулось. Нападавший обхватил ее руками и притянул к себе. Кричать было невозможно: ее лицо вжалось в грудь мужчины, как будто они обнимаются. Штуковина, впившаяся в горло, причиняла дикую боль. Рот наполнился какой-то жидкостью. «Кровь? — подумала она, ощущая, как из ее затылка вылезает острие. Кровь. Я ранена…»

Мужчина оседлал скутер за ее спиной, прижал ее ладони к рулю и покатил оцепеневшую девушку вдоль тротуара. Повернув на смежный переулок, он остановился за громадным мусорным контейнером из серой пластмассы.

Ее майка набухала от стекавшей изо рта крови. Мужчина взялся за торчащее из шеи острие и тихонько его повернул. Несмотря на пронзившую ее дикую боль, кричать она была не в силах. Попытавшись сопротивляться, Джоанна взмахнула руками, но он с легкостью перегнул ее через руль. Не осознавая тяжести своего ранения, она принялась молиться: «Только бы не изнасиловали!»

Папа-Вскрой-Консервы залез во внутренний карман тщательно отглаженного пиджака и достал острый как бритва рыбацкий нож.

Папа-Консервы-Вскрой,

Пляс начинается твой.

Полчаса спустя он уже заталкивал тело в мусорный бак, застегивал пиджак и пробирался вдоль стен к порту.

Сделал ДЕЛО — гуляй смело!

По пути ему попалась драная черная кошка, которая тут же прыснула под машину. Он присел на корточки: «Иди ко мне, киса, ну!» Под решетку радиатора шмякнулась горсть требухи. Из темноты моментально вылетела когтистая лапа и сцапала кусок кишки.

Папа-Вскрой-Консервы улыбнулся, встал и под урчащее чавканье из-под капота пошел дальше.

Сладко зевнув, Лола бросилась на кровать. Уф! Спасена! Волосатые лапы Похотливого Чудовища рыскали впустую. Она потянулась, сделала несколько пассов тай-цзы, чтобы расслабиться, поцеловала розового плюшевого мишку, заверив его, что он единственный мужчина в ее жизни — воспоминания о предыдущем мишке уже успели развеяться, — и заснула, представляя, как она налетает с мечом на Потрошителя и крошит его на равные аккуратные дольки.

Баю-баю — вдаль, родная! В колыбели грез — морем кровавых слез.

Тип-то, в очках черных, — да от него ж кровью разило, смертью: мне ль его не узнать — сладостный запах рыскающей смерти! Только вы ничего не чуете! Ну что ж, тогда отсыпайтесь. Завтра утром — ах-ах-ах! — вас ждет приятный сюрприз!

Жан-Жан захрапел, едва его голова коснулась по душки. А разбуженная им жена, пытаясь заснуть, всю ночь ворочалась с боку на бок.

Папа-Вскрой-Консервы скинул тяжелый от крови смокинг и швырнул его в пакет для мусора. Затем вытянулся на голом матрасе и, лязгая зубами, затрясся в страшном ознобе, который он, как правило, успокаивал, втыкая в себя кнопки.

Не отпускал озноб и скорчившегося от боли в животе Иисуса. Его скрутило после того, как он увидел, что сделал убегавший человек с брошенной в мусорный бак девушкой. Иисуса тут же вывернуло наизнанку, и он со всех ног кинулся наутек — подальше от этого трупа. Он все бежал и бежал, с трясущимся на тощих плечах рюкзаком, бежал до потери дыхания — туда, к порту, к спасительному свету его фонарей, к ласковому свету пивных и пиццерий, бежал, не в силах остановить безостановочно крутящуюся в голове сцену.

Он подошел в тот самый момент, когда человек приподнимал крышку помойки и заталкивал тело внутрь. В нем словно что-то щелкнуло: молчи, не шевелись, слейся с этой бездушной стеной.

Конечно же, перед ним был кошмар его снов — человек с сияющими глазами, на сей раз в непроницаемых очках, отражавших желтый свет фонаря и бледное лицо юной покойницы.

И вот теперь, сжавшись в комок возле фонтана, он смотрит, как тихо покачиваются яхты, и слушает тихое журчание воды, а руки, исполосованные шрамами, крепко сжимают Друга Бобо.

9

Динь-динь-дон, динь-динь-дон.

Марсель ошарашенно приоткрыл один глаз. За окном бесновались колокола. На часах — подаренном кем-то из малышей будильнике в виде «ламборгини» — уже десять!

Выпутавшись из скомканных простыней, он натянул плавки, футболку и прошел на кухню.

Никого. На банке с клубничным вареньем записка. Аккуратный почерк Надьи: «Мы на рынке. Будить не стали. Целую».

Марсель отложил бумажку, зевнул и плеснул себе апельсинового соку. Как плохо сегодня спалось! Он по инерции сжевал персик, достал натуральный йогурт — есть, в общем-то, не хотелось. Какое-то тяжелое предчувствие. По пути в гостиную он едва не кувырнулся на подвернувшейся под пятку машинке. Крепко выругавшись, он включил радио и стал настраиваться на местную частоту. Истерический призыв скорее бежать за какой-то фигней… экстатическое заклинание потратить сто франков с гарантированным возвратом пятнадцати…

Динь-дон, динь-дон

Из-за возобновившегося колокольного звона он едва не пропустил информацию, скользнувшую между очередным обвинением какого-то министра и метеосводкой: «… ужасная находка в тупике по улице Габр: сегодня утром здесь в мусорном контейнере обнаружили тело девушки. На данный момент полиция воздерживается от всяких комментариев».

Нутро будто ошпарило выпитым соком. Марсель выключил приемник и бросился одеваться, одновременно набирая номер полиции.

— Полицейское управление. Слушаю вас.

— Привет, это Блан. Тони, ты, что ли?

— Здорово, Марсель! Как дела?

— Отлично, скажи, что там с убитой девушкой?

— Дрянь дело. Жанно рвет и мечет от бешенства, — прошептал Тони. — На девчонке-то живого места не осталось. Ее один тип нашел, когда мусор выносил.

— Личность определили?

— Да, при ней были все ее документы: некая Джоанна Кемпо, лицеистка. Едва шестнадцать исполнилось! Рядом ее скутер стоял — тоже весь в кровище. И деньги в сумке остались.

— Есть зацепки?

— Ничего! Об этом Жанно с парижанином у лифта болтали. Парижанин-то с такой мордой кривой явился! Должно быть, совсем не спал, бедолага!

— Держи меня в курсе…

— Ого, тебя уже инспектором назначили?

— Как только меня им назначат, я тебя в Дюнкерк переведу.

— Класс! Мидии по воскресеньям трескать? Ладно, тут народ появился. До скорого.

Марсель чистил зубы и думал о девушке. Почему ее убили? Из-за денег? Нет — их не взяли. Из-за скутера? Он был на месте. Чтоб изнасиловать? Экспертиза покажет. Точно, чтоб изнасиловать, решил он, спускаясь по лестнице. На телевизоре белела записка: «Решил прогуляться. Буду к обеду! P.S.1. Никакого телевизора! Сделать все уроки! P.S.2. Не сделаете — пляж отменяется».

Пять минут спустя он уже входил в комиссариат. Тони, низенький усатый здоровячок, ломал голову над графой декларации, касающейся телевизора.

— Ты-то как, задекларировал? — спросил он у Марселя.

— У меня нет телевизора, — ответил тот.

— Ишь ты какой! А если домой заявятся?

— Да говорю же — нет его у меня! Аквариум вместо него купил — гораздо интереснее и детей развивает. Плюс своя рыбка по воскресеньям, на рынок ходить не надо.

— Дурак ты, Марсель, — прыснул Тони, прикрывшись декларацией.

— Они наверху? — спросил тот, ткнув в потолок пальцем.

— Срочное совещание. Даже Мартини позвонил. Только что с Жанно его соединял.

— С другими убийствами связь усматривают?

— Понятия не имею. Думаешь, тут перед лифтом пресс-конференция была? Примчались с вытянутыми мордами — и все. Даже Клаудиа Шифер.

— Тинарелли?

— Десять минут как влетела: волосы дыбом, блузон нараспашку…

Марсель передернул плечами — сейчас в голове только сисек Тинарелли не хватало!

— Дополнительной информации о жертве не поступало?

— Ну достал! Гони сто франков — и слушай!

— Что?

— Сначала сто франков! — повторил Тони, приподнимая трубку коммутатора.

Марсель порылся в кармане рубашки и протянул ему скомканную банкноту.

— Тсс! — выпучив глаза, прошипел Тони, прижал трубку к его уху и нажал кнопку.

— Это катастрофа! — орал в Марселево ухо Мартини. — Газетчики нас с дерьмом смешают!

— Спокойно, патрон, мы его схватим! — защищался Жанно.

— Вы что, хотите сказать, что это опять он, ваш хренов Потрошитель? Оставьте, Жанно. Подумайте о старых добрых насильниках.

— Но… проблема в том, что ее разрезали надвое и выпотрошили, как и три предыдущие жертвы.

Слух Марселя резанул скрежет фарфоровых зубов комиссара.

— Нас поимели! — изрек он. — Как, штрафы еще не разучились выписывать?

— Там все затоптано его следами! — жарко запротестовал Жанно. — Сорок второй размер. Мужские туфли, классические, на каучуковой подошве…

— Жанно, — слащаво оборвал его Мартини, — где это вы видели, чтобы убийц задерживали исходя из того, какая у них обувь?! В романах?

— Ну… по телевизору… — неуверенно предположил Жанно.

— Вот именно. Мне плевать на размер его ботинок, выбранных где-нибудь в супермаркете из двухсот пяти десяти трех миллионов точно таких же пар. Меня интересуют отпечатки его пальцев, Жанно, цвет глаз, размер плавок, структура ДНК, фотография, фамилия… Вот что мне нужно!

Бац!

— Вот срань! — проворчал Жанно, бросив трубку.

Тони затаил дыхание и поставил прочерк в графе

«Телевизор». Первый шаг к пропасти безоглядной криминализации.

— Спасибо, — поблагодарил Марсель задыхающегося от волнения «оборотня» Тони.

Он подошел к автомату с прохладительными напитками, сунул в щель монету, выудил банку кока-колы и принялся лениво цедить ее, остановившись в проеме застекленной двери.

Тот же самый убийца, и ни одной зацепки: кошмар!

Значит, он не всех в море бросает. Методы, что ли, разнообразит? Интересно, как он работает — импульсивно или по определенному сценарию? Мужчин — в море, женщин — на помойку? Были ли у него еще женщины? Может, он насиловал свои жертвы в распоротый живот?

Марсель подавил отрыжку от кока-колы. Хлопок по плечу. Жанно. Прорезанный глубокой морщиной лоб, горестные складки в углах губ.

— Вы в курсе, Блан?

— Да, шеф.

— Этот говнюк у меня уже в заднице сидит!

— Комиссар? — изумленно прошептал Марсель.

— Да нет, Потрошитель! Такое свинство устроить! — добавил он, гадливо скуксившись. — Выпотрошил и все лицо изуродовал! А тут еще голова трещит…

— А что ваша засада с Тинарелли? — форсировал деликатную тему Марсель, положившись на свои особые отношения с Жанно.

— Швах! Причем с продолжением. Мы только что разбудили дудочника и выпытали наконец имя девицы, которую клеил Камель. Сказали, что будет молчать — сядет сегодня же после обеда. Так вот, он раскололся! И кем бы, вы думали, она оказалась?

Тут Жанно выдержал театральную паузу, рассчитанную на изумленное «Ка-а-а-ак?»

— Вот именно! Джо-ан-ной! — отчеканил он, уперев указательный палец в мощную грудь Марселя.

— Так ведь Аллауи-то не мог ее убить! — удивился тот.

— Ха! Ха! Смешно, Блан! Что, опять в ударе? Признавайтесь! Аллауи, конечно, не мог ее убить — с ней по какой-то причине мог расправиться убийца Аллауи. Может, она его видела!

— На стоянке… — закончил Марсель, с треском раздавив банку из-под кока-колы.

— Точно. Получается так: Мелани возвращается домой около двух. Полчаса спустя Камель цепляет Джоанну, и с тех пор о нем ни слуху ни духу, покуда на этого пловца не натыкаются в понедельник утром. Нет чтобы этот засранец раньше разговорился! — прорычал Жанно.

— Думаете, он тут как-то замешан?

— Скоро узнаем. Мы к нему через десять минут собираемся. Надеюсь, пока никуда не смоется.

— А здорово в «Квантико» с сорок вторым номером подгадали? — гордо осведомился подоспевший из лифта Лоран, облаченный в белые с иголочки бермуды, из которых торчали такие бледненькие, такие тоненькие лодыжки, что у Марселя сердце сжалось от жалости.

— Супер! Теперь только объявление в розыск по газетам рассылай! Куда там эта Тинарелли провалилась?

— Она в туалете, — процедил Лоран.

— Эх, женщины, женщины! Все бы им писать!

И тут перед ними возникла Лола: сияющая, со свежим макияжем и крошечным пластырем на чуть припухшем носике. Солнце ласково осветило пышную шевелюру, задорно поигрывая в глубине ее огромных ясных глаз.

Ну чего вылупились, волхвы с Востока?! Прям как диабетики на шоколадку!

— Едем! — скомандовал Жанно, очнувшись от мимолетного ступора.

Марсель, которому предстояла воскресная дегустация таджины[31] с лимоном, с завистью смотрел на стажеров, проворно скрывшихся в «БМВ» шефа.

В 12.15 Дамьен Феллегара безучастно провожал отъезжавших легавых. Ему по сто раз задавали одни и те же вопросы, перерыли все его башмаки, угрожали анализом крови, закрытием бара; он выложил все, что знал, и на прощание его знакомый коренастый брюнет назвал его куском дерьма.

— Это из-за тебя ее убили, — плюнул легавый ему в лицо и сунул под нос свою гадостную фотографию. — Из-за тебя и твоей трусости с ней сделали это!

Это. Как вообще было возможно это — то, что он увидел на фотографии с места преступления? Тип, сделавший это, конечно же, был под каким-то чудовищным демонским кайфом. Да-да, демон в человеческом обличье, конкурент Фредди Крюгера, вылезший из самого леденящего кошмара!

Дамьен бросился на кровать и затрясся в рыданиях.

— Итак, убийца не Феллегара, ибо у Феллегары нога сорокового размера, — кряхтел Мерье, залезая на заднее сиденье, после того как любезно уступил Лоле место спереди.

— Новое в этом деле — «герыч», — отметил Жанно. — Теперь мы знаем, что им баловались Шукрун и малышка Джоанна. Да и причастность Диаза меня бы не удивила.

— А как быть с Аллауи? Он-то не баловался! — возразила Лола, отодвигая голую коленку от рычага коробки передач.

Жанно скептически отмахнулся. Связь убийств с наркотиками его одновременно удовлетворяла и успокаивала.

— Получается, Потрошитель — наркоторговец, так, что ли? — разочарованно проронил Лоран.

— Возможно. Например, один из этих новых рус ских.

— Тревожно все это, — пробормотала Лола. — Выходит, они здесь как дома?

— Бандюки всегда бандюки, — ответил Жанно, — они хоть из интереса убивают. По мне, так это не более опасно, чем тип, который убивает из удовольствия.

— Даже если это бандит, он, безусловно, сумасшедший, — процедил Лоран, осев мешком на заднем сиденье.

— Связи между Аллауи и Шукруном это также не объясняет, — упорствовала Лола. — И вообще, зачем новым русским открыто бросать тела в море, а не топить их, скажем привязав к ногам камни? Чтобы запугать конкурентов?

— Или, в случае с убийцей-профессионалом, чтобы удовлетворить нарциссически-сексуальные наклонности, — пробурчал Лоран, ерзая в поисках более удобной позы.

«Как же все-таки эта молодежь утомительна: отметать гипотезу за гипотезой только ради того, чтобы поумничать!» — подумал Жанно, затормозив перед комиссариатом.

— Может, обследование его тачки чего даст, — предположил он. — Ладно, брошу вас тут — труба зовет!

Невзирая на протесты и диетологические аргументы жены, он пообещал близняшкам отобедать в «Мак-доналдсе».

Оставшись наедине, Лоран с Лолой мрачно пере глянулись.

— Пойдем, что ли, перекусим? — осведомился Лоран, разглядывая носки новеньких ботинок «Кэйтер-пиллар».

— Не знаю, я б так в киношку сходила, — буркнула Лола. — Как-никак, можно расслабиться.

— Тут недавно новый фильм вышел, японский, об одном якудзе, влюбленном в свой кольт, — три часа сорок две минуты, без слов, и музыка, кажется, потрясная…

— Да ну, я про «Терминатора-3» думала, — чирикнула Лола, потрогав раненый носик.

Лоран покорно поплелся за ней: похоже, его ждет ведерко с попкорном и комментарии на весь зал до конца фильма.

Единственное, что он упустил из виду, — это радостные тычки локтем всякий раз, как Шварц мочил очередного гада.

Папа-Вскрой-Консервы оставил свою машинку около пляжа и брел по песку, вдыхая морской воздух. Была регата. В лазурной дали порхали стайки распустившихся парусов. Влекомый какой-то неведомой силой, он отдался потоку воскресных зевак, гнавшему его к порту, и, будто сомнамбула, двигался к пристани, где стояла его ЧУДО-ЛОДКА. Конечно, приближаться к ней нельзя, особенно сейчас, — ОПАСНО из-за рыскающей повсюду ПОЛИЦИИ. Но ему страшно хотелось ее видеть, хотелось принюхаться к аромату ее древесины, от которой так сладко тянуло кровью; хотелось припасть ухом к гладким доскам, чтобы еще разок на сладиться воплями самозванцев, воплями, загнанными в дерево, как занозы.

Пальцы Иисуса судорожно стиснули нунчаки еще до того, как он осознал, кого видит. Да, он здесь, идет прямо перед ним по пристани — бородка, белая, застегнутая наглухо рубашка с длинными рукавами, зеленые шорты, сандалии священника и развевающиеся на ветру каштановые волосы.

Иисуса пробил холодный пот, и он еще сильнее вжался в чашу фонтана.

ОН здесь! КЛОШАР здесь, сидит и жмется к фонтану! Не оборачиваться — не дать ему почувствовать, что его заметили. Просто идти вперед, очень СПОКОЙНО, вон до той яхты, так, поглазеть на эту очаровательную яхту, на трапезу ее очаровательных чистеньких пассажиров; и — только один разочек! — взглянуть назад, да, ОН здесь, сидит на корточках, прижавшись к мраморной стенке. ОН грязен, ОН так ГРЯЗЕН, что его придется долго МЫТЬ. Полоскать ИЗНУТРИ и СНАРУЖИ, пока вода не станет ПРОЗРАЧНОЙ и ЧИСТОЙ. Девица этой ночью также не была ЧИСТОЙ. В карманах ее джинсов были наркотики. Он высыпал их в море. Наркотики — это ПЛОХО. Они делают СУМАСШЕДШИМ. Вот почему он не принимает лекарств — он хочет быть ЧИСТЫМ.

Он снова пустился в путь, беззаботно помахивая руками.

Этот человек его не заметил! Этот человек уходит! В каком-то безумном восторге Иисус вылетел из своего укрытия и принялся скакать и болтать с самим собой, пугая одних и развлекая других. Убийца с сияющими глазами его не заметил, поскольку он вообще невидим. Сама смерть не могла его найти: она нашла старину Деде, безымянную девушку, десятки других людей, умерших на его глазах за пятнадцать лет блужданий, — а вот его не видела! Потому что он — невидим! Вот в чем дело!

Он прыгнул еще выше, плюхнулся в заполненную водой чашу и, потрясая нунчаками, бросился к струе, бившей из носа черного мраморного дельфина.

— Чего мы стоим, нужно вызвать полицию. Он болен.

— Да полно вам, бабушка, он же никому ничего не делает.

— Нет, у него припадок… ломка, наверное…

— Жоэль, иди сюда, хорош перед наркоманом крутиться. А если у него СПИД и он тебя укусит?..

В одних синих плавках, с облепленными песком ступнями Марсель шагал к началу пристани, как вдруг увидел, что рядом с фонтаном остановилась машина муниципальной полиции. Он закинул за спину надувной матрас, ощутив, как по спине потекли струйки холодной воды.

— Я на минуту! — крикнул он шедшей следом Надье.

Та кивнула в ответ и, переложив в другую руку сумку с ластами, трубками, песочными ведерками, лопатками и сачками, отправилась с детьми дальше.

«Интересно, где я его видел?» — подумал Марсель, едва не поздоровавшись с прошедшим мимо типом в белой рубашке, и вышел на дорогу. Часть обзора закрывал матрас, послышался разъяренный гудок «фиата», Марсель едва отскочил в сторону, и мыслей о типе как не бывало.

Муниципалы сцапали какого-то мохнатого мужика: он размахивал нунчаками, бултыхался в фонтане и истошно орал. Иисус!

Разгоняя толпу матрасом, Марсель приблизился к месту происшествия.

— Я его знаю. Это безобидный тип, — сообщил он здоровенному полицейскому, вырвавшему нунчаки.

— Простите?

— Марсель Блан, Национальная полиция, — представился Марсель. — Я его знаю. Этот нищий совершенно безобидный, — продолжил он под Иисусовы вопли: «Смерть, я тебя отымел! Друг Бобо тебя отымел!»

— Понятно. Мы его забираем. Он пугает детей и вдобавок вооружен.

— Да я ж вам говорю…

— Спасибо, мы не глухие. Кажется, вы сейчас не на службе?

— Гм… нет, у меня выходной.

— Вот и отдыхайте на здоровье! Поехали.

Мокрого Иисуса затолкали внутрь, машина тронулась. Марсель вздохнул: бедный Иисус неисправим. Видать, от эфира у него мозги совсем прохудились, как озоновый слой от выбросов в атмосферу.

Проезжая мимо человека в белой рубашке, Иисус вновь разразился диким хохотом.

— Черт, заткнется этот кретин или нет?! — гаркнул водитель-полицейский, грохнув кулаком по решетке.

А вот человек в белой рубашке не смеялся. КЛОШАР слишком ХИТЕР. Что это значит? Почему он боится? Почему временами кажется, будто все что-то о нем знают? Может, у него какой-то ЗАПАХ? Скорее домой — загнать этот запах кнопками и ГВОЗДЯМИ обратно. Заткнуть КОЖНЫЙ покров. Он ускорил шаг и едва не бежал.

Марсель мрачно вылез из-под душа, вывесил майку на кран, словно бы он ее полоскал, надел брюки от спортивного костюма и разлегся перед телевизором вместе с детьми.

Мертвенно-бледная Мари Перен поставила белый телефон на подставку из слоновой кости. Ей только что позвонила мать Джоанны. Она с трудом говорила и сотрясалась в ужасных рыданиях. Джоанна мертва! Джоанну убили! Была ли с ней Мелани этой ночью? Может, Мелани что-то знает?

Мари было пошла в комнату дочери, но вспомнила, что той нет дома — отправилась кататься на яхте с Шарлем и его компанией. Что-то такое Мелани вчера говорила, но вот с кем она гуляла — с Джоанной, Маэвой или кем-то еще из ее бесконечных подруг, — это Мари прослушала. Все, что ей было важно, — знать (насколько вообще можно доверять малолетке, претерпевающей, так сказать, кризис чувств), когда Мелани вернется, и заручиться обещанием, что та не притронется к наркотикам, не станет отключать мобильник и будет осторожной.

Осторожной! Как будто можно уберечься от жаждущего крови маньяка. Ее передернуло: а ведь убить-то могли Мелани; выпотрошить и выбросить на помойку могли ее собственную дочь! Она ринулась к телефону и набрала ее номер.

— Да? — откуда-то из шипящих волн долетел беззаботный голос.

— Дорогая, это мама.

«Гм, а кто ж еще?» — со вздохом подумала Мелани.

— Слушай, ты видела Джоанну сегодня ночью? «Джоанну? С какой это стати она спрашивает?»

— А что?

— Видела или нет? — не выдержала Мари.

— Да, видела, — настороженно ответила Мелани. — Мы были в «Меч-рыбе».

— Господи боже! Нужно сейчас же предупредить полицию! — в отчаянии завопила Мари. — Ты — свидетель!

— Свидетель чего? — спросила девушка, чувствуя, что внутри будто что-то оборвалось.

— Джоанна… Она… с ней несчастье, дорогая.

Мелани схватилась за планшир.

— Она… мертва… — закончила, всхлипнув, Мари. — Ее убили…

Мобильник выскользнул из рук Мелани и камнем полетел в кильватерную струю за яхтой. Девушка рухнула в обморок.

— Это Жанно. Я в офисе, у меня новости. Мать Мелани Перен только что позвонила своему другу детства Блану.

— Вот как? — отозвался Лоран из-за компьютера: он только что начал играть с Ларой Крофт.

— Сегодня ночью Перен-младшая была вместе с Джоанной Кемпо в «Меч-рыбе». Она ушла около трех, оставив Джоанну в компании какого-то деда в смокинге. Черт побери, Мерье, я видел этого типа, я видел обеих девиц, они были прямо у меня за спиной!

— Но ведь сегодня утром, на месте преступления…

— Сегодня утром я ее не узнал! У нее все лицо опухло, и никакого пирсинга — он выдрал все заколки…

— Пирсинга? — повторил Лоран.

— У Джоанны были проколоты губа, язык, нос и уши.

— Я тоже ее видел! — вскрикнул Лоран. — Она вышла сразу же после вас. Я еще видел, как она отъезжает! Если б я только знал! Черт! Черт!

— Тут нет вашей вины, старина! Это дерьмовое стечение обстоятельств. Думаете, я себя идиотом не считаю?

Лоран промолчал.

— Она сидела совсем рядом с нами — я мог бы ее коснуться, просто протянув руку! Мог бы расспросить ее об Аллауи. А этот мужик еще приглянулся Тинарелли — о, женщины!

— С чего вы взяли, что это он? — возразил Лоран.

— С того! У него точно рыльце в пушку. Вылитый наркоман под кайфом. Да, да, мы имеем дело с жертвами наркомана. Сейчас я разошлю описание его примет, обращение к возможным свидетелям — вдруг повезет. А завтра составлю фоторобот. Ладно, собрание здесь через двадцать минут.

Жанно повесил трубку, оставив Лорана наедине со «свернутой» Ларой, и обратился к Марселю.

— Какая удача, что вы с этой Перен на короткой ноге, — заметил он.

— Как по-вашему, шеф, Мелани в опасности?

— Не знаю. Ее мать обещала привести девочку к нам, как только та вернется. То есть с минуты на минуту. Зараза, тут еще эти чертовы гамбургеры в желудке… И кофейный аппарат не варит! Позвоните-ка Тинарелли, пусть термос прихватит: должен же быть от нее хоть какой-то прок!

Обычно по воскресеньям «Диван» не работал. Еженедельный отдых для этой забавной публики — его прихожан. Но этим вечером хозяин решил изменить традиции. Сегодня было открытие Всемирного конгресса конгрессистов, и, освободившись, его участники, конечно же, не преминут ринуться на шампастосисястые утехи. В ожидании вечера Папа-Вскрой-Консервы на ворачивал круги по гостиной, изо всех сил хлопая себя по рукам и по животу. Со стены из золоченой рамы на него СУРОВО смотрела фотография Грэнни. Снято в 1963 году.

После ИНЦИДЕНТА. Грэнни, лишившись одновременно Деды и Мамы, осталась одна, с ребенком на руках, ибо ЕЕ ДОЧЬ вместе с его ОТЦОМ ОТПРАВИЛИСЬ на НЕБЕСА. На ней был ее жемчужно-серый костюм, волосы были собраны в шиньон, из-за чего, собственно, она и казалась столь СУРОВОЙ. А рядом, едва ей до колена, стоял он — в СИНЕМ НАГРУД-НИЧКЕ и с НЕЖНЫМИ СВЕТЛЫМИ КУДРЯШКАМИ.

Он отвернулся от фотографии, щелкнул зубами и вновь заходил по комнате. Он не мог остановиться. Ему казалось, что его МОЗГ вот-вот лопнет от КРОВИ — крови, брызнувшей из той девицы. Он сунул руку в карман и вытащил жемчужные серьги, которые выдрал из ее плоти. Затем, положив серьги на ладонь, он что есть мочи — чтобы глубже впились — хлопнул ею о коленку. ЖЕМЧУЖНАЯ ИНКРУСТАЦИЯ. А вот кольца можно и в помойку. Но, едва их выбросив, он передумал, зарылся в мусор, вытащил их обратно и проглотил. Теперь частички ДЕВИЦЫ перешли в него, частичка ее крови смешалась с его кровью. А завтра он это исторгнет из себя и будет СВОБОДЕН.

— Да что он там, польку танцует? Скоро нас всех без ножа зарежет.

— Гм. Дай-ка сюда орешки.

Иисус сидел в вытрезвителе и, посвистывая, перебирал пальцами грязной ноги. За эту ночь можно не беспокоиться. Легавые дадут пожрать, угостят горячим кофе, а если он будет вежливым и ласковым, то, может, даже на чинарик расщедрятся. Завтра ему швырнут его манатки — и адью, прочь из этого чертова чудо-города, туда — к Ницце, толпе.

Жанно с подчиненными сидел в своем выкризвителе и, меча громы и молнии, перебирал досье. На столе их, Лолиными заботами, ждал едва теплый, безвкусный кофе. Данные вскрытия, показания, протоколы допросов: Шукрун, Аллауи, Диаз, Кемпо — четыре трупа и один подозреваемый. Наконец-то хоть один подозреваемый!

Костелло, которого оторвали от его кроссворда, расспрашивал по телефону одуревшего Дамьена:

— Вы раньше видели этого бородатого человека в смокинге?

— А?

— В смокинге и черных очках… весьма примеча тельное одеяние в вашем заведении.

— Пианиста? Вы имеете в виду Пианиста?

— Какого еще пианиста?

— Так вы о ком говорите, о Пианисте или нет?

— Мне-то почем знать?

— А мне почем знать, что вам отвечать?

— Да, да! Мы говорим об этом треклятом пианисте! — рявкнул Жанно (разговор шел в режиме громкой связи). — Ну, как его звать — не знаю.

Вздохи отчаяния.

— Он уже несколько лет сюда ходит. Является всегда за полночь. Ни с кем не разговаривает. И — никаких историй.

— Почему ты зовешь его Пианистом? — спросил Жанно.

— Иногда под утро он садится за пианино и начинает играть. Играет потрясно — просто Дюк во плоти.

Следующие несколько минут разговора ясно показали, что Пианист особо ни с кем не якшался — просто заходил в бар и этаким блюзовым привидением тихо и вежливо скользил меж подвыпивших посетителей.

Конец их беседе положило вторжение Мелани с опухшими глазами и Мари с дрожащими губами — трубку повесили, позволив Дамьену терзаться на своем футоне[32] дальше.

— Марсель! — воскликнула Мари, ринувшись ему на шею.

Пока Марсель тупо хлопал ее по плечу, Жанно изумленно разглядывал Мелани.

Черт побери, так, значит, эта девица и есть та самая Мелани! Мелани, которая весь вчерашний вечер за компанию с Джоанной Кемпо просидела под носом у них с Тинарелли! Почему в досье нет ее фотографии? Работу не могут наладить! Надо же так довериться этим идиотам! Жанно повернулся к понурой Лоле и, зачерпнув ртом воздуху, хватил добрую порцию повествования об энергетической разгрузке солнечного сплетения. Да, ядреная мамаша, в теле. Марселевой бабе теперь нос по ветру надо держать. Этой Перенихе ее легавый со всеми своими причиндалами на один зубок.

Он откашлялся и, словно бык на арену, рванул опрашивать Мелани.

Два часа спустя Лоран закрывал свой ноутбук, Лола, чтобы прийти в себя, проделывала пассы тай-цзы, а Марсель, дав зарок не соглашаться ни на какие рандеву, провожал Мари Перен с дочерью до выхода.

— Ты как, работаешь завтра после обеда?

— Гм… нет, не работаю.

— Тогда на чай заходи. У тебя вид усталый. Чуточку релаксации тебе не повредит.

— Уф…

— Значит, завтра в четыре. Чао!

— Вот, значит, как я вижу ситуацию! — объявил Жанно косо уставившимся на него подчиненным и намалевал на прикрепленном к стене ватмане следующее:

— Для повышения своих спортивных достижений Шукрун принимает допинг.

— Дамъен Феллегара сводит его с наркоторговцем по кличке Пианист.

— С ним же он сводит Джоанну Кемпо, которая, по словам Мелани, сидела на крэке.

— Через Джоанну Пианист знакомится с Аллауи, который с этой самой Джоанной изменяет Мелани.

— Аллауи-то зачем ему убивать? — возмутилась Лола. — Вы об этом подумали?

— Может быть, чтобы запугать госпожу Кемпо? — предположил Костелло, раздумывая о том, стоит ли жахнуть свое полугодовое жалованье на подвернувшуюся рукопись Рене Кревеля[33].

— Демонстрация силы? Поскольку Джоанна ему задолжала? А что! Вполне вероятно, — обрадовался Жанно. — Он вымогает у девицы деньги и демонстративно убивает ее любовника.

— А Диаз тоже ему задолжал? Ему что, все задолжали? — возразил Лоран, которому не нравилась эта версия.

— И почему бы ему попросту не засадить им пулю в голову? — присовокупила Лола.

— Потому что он садист! — взорвался Жан-Жан. Помимо того что ему осточертели доводы подчиненных, по «Франс-2» начинался фильм «Возвращение инспектора Гарри» с его любимым героем. — Черт побери! Две

недели вы мне талдычите о том, что он умалишенный, а теперь вас это удивляет?

— Чтобы состыковать детали нашей головоломки, необходимо гармонизировать потоки энергии, — из рекла Лола. — Тут все слишком спутано!

— А что если Аллауи видел их вместе — Шукруна с Пианистом? — нахмурившись, перебил ее Марсель. — Предположим, Пианист действительно продавал наркотики Шукруну. Тогда они могли зайти в «Короля шавермы» перекусить, и Аллауи их запомнил. В этом случае после расправы над Шукруном Пианист вполне мог опасаться Аллауи как свидетеля.

— Но если он убивает всех, кто хоть как-то оказы вается между ним и его жертвами, тогда Мелани Перен также в опасности, — пробормотала Лола.

— По ее словам, она его прежде не видела! — возразил Лоран.

— Но ведь он-то знает, что этой ночью она видела его вместе с Джоанной! — нахмурилась Лола. — Сами подумайте!

— Что ж, резонно, Мисс Всезнайка.

— Вот так!

Жанно, подобно школьному учителю, нетерпеливо хлопнул в ладоши:

— Ладно, мотивы узнаем, когда его накроем. Теперь наша задача — обратиться к возможным свидетелям.

— Так мы его спугнем, и он слиняет, — заметила Лола.

— Хоть сейчас — в Палавас! Вдаль, теплый Канкаль! Гад — пусть чешет в Ульгат[34]! — разразился предложениями Жанно. — Главное — обыватель! Покой от зарплаты к зарплате!

— А если он затаится? Что если он переждет этот «бред на Круазет» где-нибудь на островах?

— Что вы предлагаете, Тинарелли?

— Если в «Меч-рыбу» он всегда является за полночь, то чем он занимается до этого?

— Не знаю — возможно, отжимается, крестиком вышивает…

— А может быть, он работает? Отсюда — его смокинг, — как-то вопреки своей воле продолжила мысль Лола.

Да что она там несет?! Мне еще думать за этих ослов не хватало! Сотрудничать в аресте коллеги! И какого коллеги! Ну, не такого артиста, как я, но все же — каков замысел! Каков масштаб!.. Эх, подлые мои убийцы!

— А что, в этом предположении что-то есть, — поддержал ее Костелло. — Кто на сегодняшний день у нас работает в смокинге?

— Вышибала! — гаркнул Марсель. — Вышибала в ночном кабаке, сотрудник казино…

— Водитель лимузина, — подключился Мерье, — метрдотель в каком-нибудь крупном ресторане.

— А почему, собственно, не пианист? — проворковала Лола. — Например, в баре с живой музыкой.

Жанно треснул по столу, отправив ввысь стаканчики с холодным кофе.

— Пианист! Точно: Пианист работает пианистом!

Тоже мне, откровение, голова два уха! А что, может, в полицию податься? В халифы легавых вместо старого хрыча Мартини! Как бывший участник Сопротивления и борьбы с полицаями! Срам, Паоло, срам! Аи, что там еще… О нет!

Лола почувствовала, что в ее трусиках лопнула резинка: чуть различимый щелчок, и — бац! — черная шелковая тряпочка пошла вниз. Пытаясь ее остановить, Лола резко скрючилась, поставив себя в центр внимания сослуживцев.

— Что с вами, Тинарелли?

— Все в норме, только… ой!

— Помочь?

Мужчины весело встрепенулись. Даже Марсель виновато улыбнулся в усы. Лола схватилась за ляжку, обдала всех зловещим взглядом и, развернувшись, вы бралась в коридор.

— Что это значит? — удивился Жанно.

— Может, женские проблемы? — предположил Костелло, потупив глаза.

Жанно вздохнул:

— Пианист. Артист хренов! А по мне, так тут ни чего удивительного! Артисты — это ж самые извращенцы!

Что это? Какая-то соринка на туфле: Костелло, так и не поднимая глаз, стал нагибаться, чтобы стереть неопознанную летучку салфеткой, и перед Марселем, машинально наблюдавшим за этим действом, вдруг предстала пара сандалий, ошарашив его в унисон с разорвавшимися под фуражкой первыми аккордами из «Around Midnight»[35]

Пытаясь избавиться от докучливой мелодии, он потряс головой.

— Что такое, Блан?

— Нет, ничего.

Черт побери, такой ответственный момент, а тут эта треклятая песенка. Как-то вечером, прыгая с программы на программу во время рекламы, они с Надьей наткнулись на фрагмент из какого-то фильма. Там по казывали портрет одного композитора, Монка Теофила, или что-то в этом роде. Надья тогда еще посмеялась: ведущий объяснял, что «Монк» по-английски означает «монах», и Надье этот монах показался каким-то уж очень странным.

И тут пришло озарение. Пианист по имени Монах. Сандалии священника!

— Шеф, я знаю, знаю!

— Что? У Лолы месячные?

— Ц-Ц-Ц.

— Нет! Пианист! Я его видел!

— Где? Когда?

— Он играл на пианино в «Диване»!

— Ого! И на саксе в холодильнике?

— Простите?

— Не принимайте близко к сердцу, Блан, и объясните нам, что означает фраза «Он играл на пианино в диване».

— «Диван» — это американский бар около рынка!

— Откуда вы знаете, что это наш подозреваемый?

— Я проходил мимо и тут вижу — какой-то тип играет… В нем было что-то знакомое. Вот.

— Что «вот»? — не отставал Жанно.

— Ну, что это он. Я уверен.

— Блан, мы за вас очень рады. Лоран, почему бы вам не отправить факс в «Квантико»! — ухмыльнулся Жанно. — Ладно, значит ли это, что наш убийца — один из ваших друзей?

— Как так?

— Вы сказали… цитирую: «В нем было что-то знакомое. Значит, это он».

— Точно. Интересно, почему я так сказал? — пробормотал Марсель, почесывая голову.

Лоран со вздохом взглянул на часы. У него было такое чувство, что он снимается в фильме Эда Вуда — самого отвратительного режиссера в мире. Катрин ни в жизнь не поверит.

Костелло кашлянул и машинально потер браслет о полосатую рубашку. Расстроенный Марсель делал вид, будто разглядывает отсутствующее на сей час уличное движение.

Жанно открыл досье, наткнулся на фотографии из морга, тут же его захлопнул и взглянул на входящую в дверь пунцовую Лолу.

— Сенсация! — похвастался он ей. — Блан знает убийцу. Это пианист из «Дивана»!

— Да? Но как?.. — удивилась та.

— Новая методика, детка. Непосредственный контакт с великим Маниту — и хоп: имя убийцы огненными буквами вспыхивает на сетчатке.

Лола бросила на него перепуганный взгляд.

— Шучу, Лола, шучу!

— Вспомнил!

Четыре пары глаз подозрительно воззрились на Марселя.

— Сандалии священника!

Четыре вздоха из четырех сомкнутых губ.

— Пианист — это тип в сандалиях священника, который ел в «Шаверме»! А я-то все думаю: где я его видел? Он и в порту сегодня хо…

— А нельзя ли с самого начала? Как люди обычно разговаривают, — предложил Жанно, заволакивая ресницами нежный, тающий, как растворимый кофе, взгляд.

10

Сначала человек в сандалиях священника обозначился в «Шаверме», расплатился загаженной банкнотой. Далее Блан видел его перед своим домом. Затем, не разобравшись, в чем дело, — в «Диване». И наконец, в порту, когда муниципальная полиция арестовывала бродягу Иисуса.

— Иисус — это тот аскетический индивид с ярко выраженным волосяным покровом, что играет на африканских ударных инструментах? — поинтересовался Костелло, продолжая разглядывать свои ботинки.

— Гм.

— «С волосяным покровом», — повторила Лола, — то есть бородатый?

— Темноволосый и бородатый, — подтвердил Марсель. — С длинными черными патлами.

— Средиземноморского типа?

— Угу, называет себя цыганом из Андалузии.

— Собираетесь заняться социологическим анализом этнической принадлежности бомжей? — участли во поинтересовался Костелло.

— Нет. Собираюсь заняться социологическим анализом этнической принадлежности наших жертв, — парировала Лола.

Да заткнись же ты наконец! Хватит им пособничать. Ушлая сучка, ничего не скажешь!

Жан-Жан повел своими патрицианскими бро вями:

— Иисус? Потенциальная жертва предполагаемого убийцы?

— А что? Темноволосый, бородатый, средиземноморского типа…

— А как же Кемпо?

— Исключение, подтверждающее правила, которыми руководствуется наш убийца! — выпалил, разволновавшись, Лоран. — Может быть, Лола права и Пианист действительно крутился вокруг Иисуса, когда тот угодил в полицию.

— Этого Иисуса я прекрасно знаю, — отозвался Марсель. — Он бомжует прямо перед моим домом.

— То есть неподалеку от места, где вы вторично видели Пианиста? — уточнила Лола.

— Именно, — подтвердил Марсель, разрешив все вопросы.

На подходе к «Дивану» Лоран еще раз прокрутил в голове инструкции.

— Значится, так, — распоряжался Жанно, — Лоран с Марселем — на кружку пива в «Диван», будете пасти клиента.

— Возможного подозреваемого, — поправил Мерье.

— Правильно, подозреваемого. Мы с Лолой страхуем на улице. Костелло, за тобой запасной выход, если таковой имеется. Усекли? Все при оружии?

— Все.

— Берем живым? — нервно спросил Марсель.

— Да. Сразу же после сольника офицер судебной полиции Мерье берет его живым, затем — везем сюда и готовим. Быстро и вкусно! — плотоядно потер руки Жанно.

Красное мерцание неоновой вывески. На входе — портье: черный костюм, сложенные на широченной груди ручищи.

За подошедшими к верзиле Лораном с Марселем припарковались Жанно с Лолой.

Придирчивый взгляд охранника. Марсель ослабил душивший его галстук. Когда он ходил переодеться, на него налетела разгневанная — эвфемизм — Надья: опять на работу, да еще при галстуке! Спасли его только истерические звонки изнывающего на лестнице Лорана.

Мастодонт хмуро пропустил их внутрь. Обтянутые темным бархатом стены, глубокие красные диваны, низенькие столики, стойки из красного дерева. Беззаботная болтовня заполнивших все пространство мужчин в костюмах. Стайка размалеванных, будто на маскараде, женщин в коротких облегающих платьях с заливистым смехом смакует шипящий нектар. На пианино, прикрыв глаза, играет человек в смокинге. Сердце Марселя бешено забилось: тот самый — двух мнений быть не может: зачесанные назад каштановые волосы, аккуратно подстриженная бородка… Марсель пихнул локтем Лорана. Тот раздраженно обернулся. Они подошли к стойке бара и сели на две высокие табуретки.

— Слушаю вас.

— Одно пиво, — ответил Марсель.

— «Деспе», «Сол», «Буд», «Саппоро»? — предложил бармен, жонглируя подносом для коктейлей.

— Бочковое, — заказал Марсель.

— У нас нет бочкового.

— Тогда два «Сол», — распорядился Лоран. — Ну что, он?

— Безусловно.

Бармен поставил перед ними два пива.

— Когда вы закрываетесь? — спросил Лоран.

— В три.

— А пианист когда заканчивает?

— У него два отделения: с одиннадцати до полуночи и с полпервого до полвторого, — ответил бармен, бросившись к другому концу стойки, по которому раздраженно барабанил пустым стаканом один джентльмен.

Они обменялись понимающими взглядами и дружно вздохнули. Лоран полез в карман с револьвером за мобильником, чтобы предупредить Жанно.

Шеф проинформировал, что запасной выход обнаружен в переулке позади бара и что его уже перекрыл Костелло; Лола дежурит на панели — ха! ха! — близ соседней аптеки; а сам Жанно готов накрыть Пианиста в любую минуту, если тот попытается скрыться на тачке. Мерье покорно хмыкнул. Он считал, что прежде нужно было затребовать помощь и предупредить следователя Морелли. С другой стороны, было понятным и деликатное положение Жанно: как ему мотивировать задержание обычного гражданина на основании едва ли не мистических озарений какого-то полицейского?

«Ладно, хорош голову ломать — время покажет! Спокойно, Лоран, спокойно — слушай музыку».

Прикрыв глаза, мерно покачивая головой, как безразличный к гомону и смеху вокруг слепой, пианист с какой-то твердой решимостью, ноту за нотой, вел мелодическую линию, и зал в адском темпе полнили божественные переливы джаза.

— Здорово! — пробормотал Лоран, машинально отстукивая ритм носками туфель.

Марсель рассеянно согласился. Они по-быстрому перехватили по сэндвичу с курятиной, хотя свара с Надьей отравила удовольствие — ей, видите ли, втихаря изменяют! Конечно, услышать такое лестно, но в то же время как-то противно: разве он не самый верный мужчина в следственной бригаде?! Марсель взглянул на пиво. К его величайшему изумлению, в пене нарисовались две груди Мари Перен. Он испуганно вздер нул голову.

Странно все это — смотреть на столь заурядного типа, точно зная, что он — убийца. А все эти подвыпившие люди! Расселись в тепле да уюте и знай себе наслаждаются музыкой Потрошителя! Чудно!

Костелло проверил оружие. Он не был ярым сторонником насилия, просто рисковать попусту не хотелось. Рамирес вот не берегся — и на тебе: прикончили, как барана. Да, он немолод, на подходе пенсия, но глаз его все еще верен и рука тверда. «Вылитый отец!» — говаривала тетушка, смахивая с глаз слезу. Чем, собственно, его отец, о котором Костелло почти ничего не знал, занимался в Неаполе — об этом у него было самое смутное представление. На сей счет тетушка не больно-то и распространялась. Все отцовское наследство заключалось в одном-единственном чемодане, забитом полосатыми костюмами и остроносыми туфлями вкупе с коробкой сигарилл, автоматическим пистолетом в прекрасном состоянии, и документе о праве собственности на некое заведение в Бише под названием «Дыра», которое его тетушка незамедлительно распорядилась продать в пользу какой-то благотворительной организации.

Костелло вздохнул и в который раз оглядел переулок. Слишком узок для автомобиля, и ни одного двухколесного транспортного средства в поле зрения. Если Пианист выскочит из «Дивана», ему придется спасаться на своих двоих.

Какая-то боль в затылке. Что-то не так. Что-то ПЛОХОЕ. Точно мертвец, очнувшийся в могиле, он резко открыл глаза. Это было за его спиной, но оборачиваться не хотелось. Чей-то ВЗГЛЯД. Тяжелый. Давящий — будто рука, готовая вот-вот лечь на его плечо и раскрошить кости. Он чуть ускорил ритм. Высокий американец взвизгнул и принялся хлопать в ладоши. Точно, нужно добавить НАСТРОЕНИЯ. А ну-ка «Конго-Конга»! Это должно разогреть, гмм, докрасна. Второй американец защелкал пальцами, девочки разразились аплодисментами. Он чуть повернул голову, очень ЕСТЕСТВЕННО. Черт, едва не сфальшивил.

Его ПОЛИЦЕЙСКИЙ! Клиент называется — сидит, как чурбан, да усищами на весь зал маячит. Содрогнувшись, он с яростным остервенением грянул «Караван». Публика завопила и стала подпевать. Запахло ПРАЗДНИКОМ. Но УСЫ здесь не для праздника. Он и его напарник, мрачный юнец с ЛИЦОМ ПОЛИЦЕЙСКОГО. А ведь он еще не закончил с другой девицей. Его прорезала жгучая досада, на щеках чувствовалось что-то странное. СЛЕЗЫ? Неужели все пропало? Неужели в бега? Вон из дома ГРЭННИ — теперь уже в холодную ночь, подобно бродячей собаке? Зал сотряс очередной аккорд. Публика ревела от восторга. Пот стекал по его глазам, лез под бороду. ОТКЛЕИТСЯ? Молясь, чтобы эта ДОЛБАНАЯ борода не отвалилась, он оборвал финальную ноту, резко поднялся и скользнул за кулисы.

Марсель дернулся следом, но его остановил Лоран:

— Спокойно. У него перерыв, только и всего.

— А если он нас вычислил?

— Как? Мы просто пьем пиво… потом, он нас не знает.

— Он видел меня так же, как я его.

— Ну и что? С чего ему обращать на вас внимание? Его цель — Иисус. Потом, даже если он признал в вас полицейского, из этого вовсе не следует, что за ним охотится уголовный розыск!

— Люди такого рода за версту чуют опасность. Они как дикие звери. Я в туалет, — объявил Марсель, твердо решив заглянуть за кулисы.

— Только без глупостей! Жанно не нужны неприятности.

Перед туалетом толпилась очередь пьяных шумящих мужчин. Воняло мочой и пивом. Две двери. Одна — с табличкой «Служебный вход», на второй — ничего. Комната Пианиста? Ладно. В любом случае черный ход блокирует Костелло, а главный вход контролируют Жанно с Лолой. Сбежать убийца не мог.

Если только они не прозевали эти помещения. А что если в комнате Пианиста есть окно? Что если Потрошитель уже на улице и несется к Мелани? Его нужно было брать немедленно. Но Жанно боялся возможного головотяпства типа: «Загнанный в угол полицией, враг народа № 1 зарезал еще трех твердо стоявших на ногах дистрибьютеров долларов. Капитана Жанно переводят на службу в Антарктиду».

Марсель осторожно постучал. Тишина. Он постучал еще, сильнее. Ничего. Вспомнив об обеспокоенном Лоране, он оглянулся: сзади никого не было. Никаких «санкций прокурора», никаких «дисциплинарных взысканий». Он решительно повернул ручку. Дверь отворилась. Марсель по инерции вошел в крохотную комнатенку: зеркало, кресло, рубашка на вешалке, бутылка минеральной воды, махровое полотенце. Ширма. Затаив дыхание, с пистолетом наперевес Марсель приблизился к укрытию.

Клик, — послышалось за его спиной. Марсель вздрогнул и молниеносно обернулся. Клик-клак. Клик-клак? Он рванулся к двери, попытался повернуть ручку — бесполезно. Невозможно! Не заперли же его, в самом деле!

Увы. Заперли.

Шум сзади. Костелло положил ладонь на рукоятку пистолета и обернулся. Дверь с надписью «Запасный выход. Не загораживать» открылась. Показался какой-то человек. Лет сорока, короткие взъерошенные волосы. Безбородый. Щеки изрыты отвратительными кровоточащими угрями. Бежевая куртка, в руках чемоданчик. Что-то насвистывает.

Костелло шагнул вперед. Человек остановился.

— Ждете кого-то? — спросил он.

— Вы пианист? — на ходу спросил Костелло.

— Пианист? Я что, на пианиста похож? Пианист должен играть до двух ночи. Что вы от него хотите?

— Ничего, документы, пожалуйста.

— Что?

— Ваши документы. Полиция, — повторил Костелло.

Человек с бранью полез по карманам, извлек бумажник, но тут из раскрытой двери послышались чьи-то крики.

— На помощь! — кричал какой-то мужчина. Голос Блана! Костелло влетел внутрь. Несколько откровенно пьяных посетителей растерянно пялились на запертую дверь, за которой бесновался Марсель. Подошел Лоран.

Костелло, не раздумывая, выстрелил по замку. Вопли клиентов. Распихивая друг дружку, все рванули на выход. Из-за отлетевшей двери вырвался разъяренный Марсель.

— В чем, черт возьми, дело? — заорал подлетевший Жанно в ухо Лорану, готовому драть на себе волосы.

Дело было в том, что Пианист сбежал.

После каких-то невнятных объяснений бармен на конец-то выдал адрес хозяина, некоего Людовика Марецци. Сам он о месте жительства пианиста Филиппа ничего не знает. Филипп, он сам по себе — ни с кем не разговаривает.

Господин Марецци жил в районе Калифорния, на нависающем над шоссе холме, застроенном фешенебельными домами. С одобрения Жанно опрашивать его поехали Лоран с Лолой. Петляющая дорога привела их к роскошному старинному строению, стоявшему в глубине векового сада. Лоран припарковал свой «пежо-206» близ черного «порше». Они тихонько выбрались из машины и бесшумно прикрыли дверцы.

— Кодовый замок, — сообщил Лоран.

— Зовем консьержа?

— Не знаю, насколько это уместно. Он нужен нам разговорчивым и в хорошем настроении. А так весь дом узнает, что его полиция по ночам навещает.

— Ладно, звоню в справочное.

Марецци был на красной странице, и, чтобы получить номер его телефона, потребовалось вмешательство Жанно, только что бурей влетевшего в комиссариат. Автоответчик любезно предложил им оставить свое сообщение.

— Нет дома, — пробормотала Лола, вешая трубку.

— Или спит. Может, хватит бардака на сегодня?

— А если Пианист еще кого-нибудь этой ночью за режет?

— О'кей, звоним консьержу…

Дрлин-дрлин…

Тишина. С силой вдавив кнопку звонка, Лоран по звонил снова. Послышался обреченный вздох консьержа:

— Господин Марецци не обрадуется. Знаете, как он злится, когда его от компьютерной биржи отрывают?

— Почему вы думаете, что он дома?

— Его машина внизу. «Порше-506». Вечером до него не дозвониться — в Интернете сидит.

Дрлин-дрлин.

— Да сколько можно?!

Дверь с грохотом распахнулась, и перед ними возник низенький человечек в сиреневом пеньюаре, вооруженный обрезом, нацеленным в живот Лорану.

— Полиция! — закричала Лола, выставив удостоверение. — Нам нужно задать несколько вопросов об одном из ваших сотрудников.

Обрез повернулся в ее сторону.

— Чего? В такой час?

— Это очень важно, господин Марецци, — сказал Лоран. — Позвольте нам войти и все объяснить.

— Вот дерьмо! Легавые в моем доме! Сие противоречит моим моральным принципам!

— Речь идет об убийствах, Марецци, а не о вашем баре со шлюхами, — чарующе улыбнулась Лола.

— Об убийствах? — повторил Марецци, почесав дулом обреза заросший седой щетиной подбородок. — Пшел вон! Вали в свою дырищу, кому сказано! — не ожиданно заорал он на прыснувшего прочь консьержа. — Про надбавку к жалованью можешь не заикаться!

— Может, нам все же войти? — продолжил Лоран. — Или весь этаж развлекать будем?

Они прошли внутрь квартиры, полностью меблированной в стиле Людовика XV.

— Любите антиквариат? — вежливо поинтересовалась Лола.

— Нет, я педофил, — хохотнул Марецци. — В чем дело?

— Нам нужны имя и домашний адрес вашего пианиста.

— Филиппа? Филипп-то вам зачем?

— Сожалею, но подробности сообщить мы не вправе, — отрезала Лола.

Марецци бросил обрез на инкрустированный столик с изящно выгнутыми ножками.

— Пневматический, — пояснил он, — игрушка. Филипп, он перед законом чист, его только музыка интересует — не пьет, не курит, не колется.

«Только бородатых потрошит», — чуть было не вырвалось у Лолы.

— Он страдает аутизмом, — продолжил Марецци, — и выражает себя только через музыку. После смерти его бабки лечение Филиппа взяло на себя Общество социальной поддержки. Он добрый.

— Ну… — проговорил Лоран с уклончивым жестом, — его имя и домашний адрес?

— Филипп Гвидони. Дом двенадцать, улица Габр. Четвертый этаж.

— Его бабка воспитывала?

— Да, Барбара. Госпожа Барбара Гвидони, судья. Святая женщина, добрейшей души человек и при всем при том ни в чем не уступала своему муженьку-легавому!

— Дед Гвидони был полицейским? Бабка Гвидони была судьей? — в унисон воскликнули Лоран с Лолой.

— О-ла-ла, молодежь, молодежь! — ухмыльнулся Марецци. — Неужто вы не слыхали о суперлегавом Гвидони и его борьбе с преступным миром?

— Увы…

— Sic transit mundi1, — процедил Марецци. — Да ведь он чуть не десять лет ворам кровь портил. О его подвигах еще все местные газеты трещали. Он ловил — госпожа судья сажала.

— Почему Барбара Гвидони осталась со своим внуком одна? Ее мужа убили?

— Нет, все гораздо хуже. У Барбары была дочь от первого брака, Соня. Девочка из тех, что всем старым козлам голову кружат. Так вот, в шестнадцать лет оказалось, что она беременна. От кого — молчок, но злые языки шептали, что ее хахалем был Супер-Марио. На восемнадцатилетие он подарил ей машину, «симка-11». Год спустя, одним ноябрьским воскресеньем, она предложила отчиму подвезти его в Эз, на встречу с одним стукачом. В тот день Барбара с мальчиком гостила у какой-то его тетушки. Машина потеряла управление и слетела с горного карниза — стопятидесятиметровой отвесной скалы. Никаких следов торможения. Люди поговаривали о самоубийстве.

— Действительно гадко! — воскликнула Лола.

— В действительности гадок весь этот мир, красавица, — вы не замечали? Я лично нисколько не сомневаюсь, что этот паскудный легавый трахнул свою приемную дочь. Тогда я работал на семью Приско. Мне еще не такое слышать приходилось!

— Хотите сказать, что работали на мафию? — деликатно усомнилась Лола.

— Нет, на Ватикан! — ухмыльнулся Марецци. — Чуть было не стал кардиналом, но вот предпочел двенадцать лет зону топтать. Так оно спокойнее. Ладно, что еще?

— Дом двенадцать, улица Габр… — бормотал Ло ран. — Где-то этот адрес мне уже попадался… Юридический адрес вашей компании! — осенило его.

— Я ее управляющий.

— Кто владелец?

— Филипп, разумеется. Наследство Грэнни. А то как бы он, по-вашему, такую работу получил?

— То есть «Диван» принадлежит ему?

— Ну да, только он этого не знает. Думает, что хозяин — я. Знаете, как своей работой гордится! Так старуха распорядилась. Я его законный опекун, — закончил Марецци.

— Но почему? — удивилась Лола.

— Старуха подарила мне пять лет жизни — из тюряги досрочно вытащила. Взамен она получила мое дело и обещание заботиться о мальчишке. Она болела и знала, что обречена. Потому и предпочла договор с дьяволом. Чего он там натворил, Филипп-то?

— Его подозревают в четырех убийствах, — не выдержала Лола.

— Черт! Это невозможно! Он же невинен, как ягненок!

— Возможно, это ошибка, но мы все же должны допросить его как свидетеля, — спохватился Лоран, с упреком взглянув на Лолу.

— Дай-ка я адвокату своему звякну, — пробормотал Марецци, — чтобы вы еще этого бедолагу мучили!

— Господин Марецци! Наш визит носит официаль ный характер, и с этого дня с вас снимается всякая ответственность за вашего подопечного.

— Ну да! Ты мне это еще в фа-миноре сыграй!

— Пошли, Лола. До свидания, господин Марецци.

— Проваливайте! — гаркнул Марецци, грохнув за ними дверью, на которой кнопками крепилась боль шущая цветная фотография.

На палубе бело-голубого рыбацкого баркаса стоит сияющий мальчуган. Его руки по локоть в крови — он радостно позирует рядом с огромным выпотрошенным тунцом. «Людо-2» — отчетливо читается на борту суденышка.

— Генетические предпосылки, психологический портрет — все одно к одному, — констатировал Лоран, включив зажигание.

— Значит, если человек внук полицейского и судьи, то он обязательно маньяк, так, что ли?

— Жестокое обращение в детстве, маму, опять-таки, совратили. У всех психопатов был какой-то надлом в детстве, ты же знаешь.

— По-твоему выходит, что все дети, побывавшие в концлагере, должны быть серийными убийцами? Да ты хоть одного такого знаешь?

— Вот прицепилась! Не знаю я ничего — знаю, что где сломанное детство, там сломанный брак и куча приключений на одно место в перспективе! — кричал Лоран, выворачивая руль на крутом вираже. — Нет, ты только подумай — вылитый Жанно! — добавил он, стиснув зубы. — Этот отстойник меня достал! Я здесь как елочный гномик в тропиках.

— А что, похоже, только без колпачка.

— Приехали. Дом двенадцать, улица Габр.

Крошечная улочка, зажатая между портом и старым городом. Казалось, ветхий дом спит: запертые ставни, тишина…

Доставая пистолет, Жанно расстегнул нейлоновую куртку и спрыгнул на землю..

— Щас мы его поимеем, этого психа! — выдавил он со зловещим оскалом.

— Ц-ц.

— Лоран, прикрываете меня. Блан, остаетесь за рулем. А вам, — приказал он прибывшему подкреплению, — глаз с этой двери не спускать. Чтоб ни одна живая душа не вышла! О'кей? Лола… гм…

— Я с вами.

— Собственно, тут дело-то не женское…

— Сожалею, но место воспитательницы в здешних ясельках занято.

— Ну… тогда держитесь за спиной Лорана. Будете прикрывать.

Нет, как это хамло с ней обходится! Ладно-ладно! Вот закончу ее воспитывать, так она тебе такого вставит!

— Поехали! — согнувшись пополам, скомандовал Жанно.

Они прокрались в вестибюль и, не включая света, стали подниматься по лестнице.

— Дядя, ты куда?

Жан-Жан едва не растянулся на ступеньках. Луч фонаря высветил чернокожего карапуза, вцепившегося в рыжего котенка.

— Тити сбежал, — пояснил малыш. — Ему домой нужно. А почему вы с пистолетами? Вы продавцы наркотиков? К моему старшему брату?

— Мы людоеды! — вне себя от злости рявкнул Жан-Жан. — Так что заткнись и вали спать, ясно? Брысь!

Карапуз с кошкой кубарем скатился вниз и с воплями «Папа! Папа!» пулей влетел в одну из квартир на первом этаже.

Жан-Жан стиснул зубы и, чтобы не оказаться на свету, когда дверь откроется, выждал темноты на площадке. Затем, позвонив, тихонько толкнул створку двери. Дверь подалась, приоткрывая темное зловонное помещение. Жанно поднял пистолет. Сердце его бешено билось.

— Господин Гвидони?

Тишина. Ни малейшего шума — ни шума дыхания, ни звука шагов, ни шороха одежды. Он стал нащупывать выключатель. Казалось, еще миг, и пуля убийцы разнесет ему голову. Наконец свет зажегся.

— Хватит кобениться! Марш в кровать! — орал внизу какой-то мужчина.

— Гостиная, — тихо определил Жан-Жан. — Пусто. Старая продавленная софа. Допотопный телевизор.

Низенький сосновый столик. Нормандский шкаф. Роскошный кабинетный рояль. Закрытые ставни. На стенах — полосы экскрементов.

— Дерьмо! — пробормотал сзади Лоран.

— Точно!

Вымазанный в фекалиях палец повсюду сикось-накось накорябал какие-то вокабулы.

«ОН ИДЕТ», — расшифровала Лола, едва не вывихнув шею. Это было написано по меньшей мере раз десять.

— Ванная, кухня, спальня, — распорядился Жанно.

Крадучись, затаив дыхание, они двинулись к приоткрытым дверям. За каждой из них мог прятаться Филипп Гвидони с пистолетом. Под прикрытием задыхающихся от волнения Лорана и Лолы Жанно последовательно грохнул дверьми о стену.

Никого. Все загажено. Лежбище — голый матрас — набухло от мочи и крови. Воткнутыми в стену кнопками нарисованы два золотых глаза.

— Смылся, — вздохнул Жанно, хрустнув суставами, — прошляпили!

— Может, вернется? — шепнула Лола, вытирая взмокший лоб.

— Нет. Он ушел навсегда. Потому и дверь не стал запирать.

Истекающий потом Лоран снял свою куртку и принялся открывать стенные шкафы, выворачивать ящики стола. Пожелтевшие фотографии, ноты, классический, строгий гардероб, два смокинга.

— Ну вот! Теперь еще стада слонов не хватало! Слышь?

— Хр-пррр.

На пианино поверх клавиатуры окровавленная пила.

В ванной стальной хирургический поднос: поблескивающие бельевые заколки с приставшими волокнами плоти; аккуратно разложенные кнопки и гвозди самых разных размеров; пузырек 90-градусного спирта, грязная вата…

В пустом холодильнике — газетный сверток.

Лола взяла его в руки. Тяжелый и влажный. Она положила пакет на желтый формиковый стол и нервозно его развернула.

Корм для кошек?

Куда там.

Печень, почки, кишки, сердце, желчный пузырь, аппендикс.

— Джоанна Кемпо, — насилу выговорила она, не подозревая о восторге, обуявшем засевшую в ее голове штуковину при виде всех этих аппетитных останков.

— Опять каннибал хренов! — проворчал Жанно, разглядывая содержимое пакета. — Мода, что ли, такая пошла: «Мам, я буду каннибалом или каннибальчиком!»

— Ой, меня сейчас вырвет, — выдавила Лола, уткнувшись в раковину и потревожив полчища тараканов на водопое.

Жанно отвернулся. Что может быть гаже блюющей женщины! Лола выпрямилась, пустила воду и прополоскала рот.

— Хреновы больные, — пробормотал шеф, злобно сворачивая чудовищный пакет.

— Вы уж простите, — обиженно извинилась Лола.

— Да я не про вас, Тинарелли. Черт, откуда столько тараканов? Тут что, заповедник? Первый раз такое свинство вижу.

— Нет, вы только взгляните! — закричал Лоран, брезгливо, точно грязную салфетку, зажав двумя пальцами метровый лист ватмана. — Он это к задней стенке шкафа прикнопил.

Лист лег на стол, и все склонились над ним.

Это был коллаж, слепленный из всякой ерунды вперемежку с нарезками фото, по которым змеились кровавые загогулины, прыгали ноты какой-то мелодии и плясали граффити, намалеванные жирным красным фломастером.

На нем можно было узнать Барбару Гвидони — эффектную пятидесятилетнюю матрону, рот и глаза которой были утыканы крошечными гвоздиками, а низ живота залеплен бритвенным лезвием. Вот Соня Гвидони — вылитая мать, только моложе и без ее внутренней силы: бледная немощная оболочка, сложившая руки на животе, вымазанном красной загустевшей субстанцией. Рядом с ней седовласый поли-цейский в служебной форме и с нимбом из позоло ченных кнопок.

Далее — фотомонтаж: полицейский распластался на Соне, сочетавшись с ней посредством торчащего из брюк ножичка от кукольного сервиза. На голове Сони — раздавленный дерьмовый шлепок с четким отпечатком пальца.

— Большой, — уверенно определила Лола.

За совокуплением наблюдает ребенок двух-трех лет. Он наряжен в голубой клетчатый фартучек с приклеенными к нему цветочными лепестками.

Затем этот же ребенок, но уже на виселице — на самой настоящей веревке. Промеж его ног сочатся коричневые нити, ниспадающие прямо на его родителей.

Теперь его фартук украшают уже не лепестки, а трупики крошечных тараканов.

— Я должен отправить это в «Квантико», — пробормотал Лоран. — Профайлеры с ума от радости сойдут.

— Деменциальная комплементация, — брезгливо скуксилась Лола.

Ну не скажи! Это же гениально! А я-то, я! Как я-то до таких шедевров не додумался? Живых свидетелей моего гения перед потомками! И что! Теперь этот идиотский Потрошитель войдет в историю, а меня позабудут через какой-то десяток лет! И все только потому, что я работал с преходящим материалом!

От ребенка идет черная пластмассовая стрела, соединяя его с каким-то красным человеком. К правой руке человека приделаны настоящие ножницы, а к левой — изящная коробочка из-под пилюль, на крышке которой заглавными буквами выведено: ОБМАНКИ.

Эта парочка представлена в обрамлении громадных черных пятен, над каждым из коих налеплен клочок нотного стана с тремя нотами.

— Ре-ля-ре, — определил Лоран. — Начало какой-то песни?

Жанно пожал плечами. В данный момент он старательно давил тараканов-камикадзе, принявших его ботинки за пару авианосцев.

Лола нахмурилась.

— А что если заменить названия нот буквами, как в англосаксонской традиции, — несколько секунд спустя предложила она.

— Ну и что получится? — скептически проворчал Жанно, которому не терпелось разрядить свой пистолет.

Лола взволнованно подняла голову:

— D. A. D. Dad… Папа. Папа. Папа. Папа.

Огромные жирные черные пятна.

— Черт, слишком по-гиповски![36] — проговорил Лоран, поправляя очки.

— Ладно, дети мои, искусство — это, конечно, прекрасно, но — труба зовет. Интересно, где сейчас это серийное приключение на мою задницу?

Серийное приключение на задницу Жанно, избегая фонарей, стремительно удалялось от своего дома. На нем была отутюженная белая рубашка, чистые джинсы и кожаные сандалии.

Это конец. АПОКАЛИПСИС. Легавые у него в квартире. Он это знает, он видел их, прячась в тени на углу улицы. Так что сейчас самое время уходить. Только подумать, этот старый полицейский хотел его АРЕСТОВАТЬ! Да если бы не вопли УСОВ, он бы врезал ему чемоданчиком! Все идет наперекосяк. А когда все идет наперекосяк, нужно БЕЖАТЬ. Растаять в ночи. Найти ТУ и отвести ее в ТИШИНУ. А потом ДОЖДАТЬСЯ клошара и наконец-то УЗНАТЬ.

Мелани не спалось. Надо же было оставить Джоанну наедине с убийцей! Джоанна мертва из-за нее! Если бы она дождалась Джоанну! Если бы Дамьен остался с ними!.. Но Дамьен боялся расспросов о Джоанне с Камелем и улизнул. Улизнул из-за ее собственной глупой ревности!

Вся в поту, с гудящей головой, она встала и пошла на кухню попить. Шквальные порывы ветра рвали согбенные пальмы. Мелани подошла к окну. По морской пучине проносились фосфоресцирующие гребни волн. Ее томили мысли об ужасной грозе — очистительной грозе, которая унесет всю грязь, омоет город; о грозе столь ужасной, что по сравнению с нею все потеряет смысл.

Затем она увидела свой скутер. Его, конечно же, сбил ветер, и он лежал на тротуаре, заливая асфальт маслом. В суматохе этого сумасшедшего вечера она начисто забыла поставить его в гараж. Его же свистнут!

Натянув на пижаму со смеющимися медвежатами ньюмэновскую парку, она тихонько вышла на улицу.

Он выпучил глаза. Творилось ЧУДО. Девчонка вышла из дому и в тапочках с утиными головками спешит к нему — как будто знает, что Папа-Вскрой-Консервы ждет ее! Она идет! Идет танцевать с ним, танцевать всю ночь, эту неповторимую ночь, ПОСЛЕДНЮЮ НОЧЬ из ночей!

У него вырвался тихий мягкий звук, каким он обычно призывал кошек. Тс-с — МОЛЧОК!

В лицо Мелани ударил холодный ветер. Она вздрогнула и осмотрела пустынный бульвар.

По пляжу обычно шляются хулиганы, но сейчас их, должно быть, прогнал ветер. Она залезла в карман куртки, достала ключ, разблокировала руль и, посто янно оглядываясь назад, стала приподнимать скутер.

Она ВОЛНУЕТСЯ. Ей не терпится ощутить ВНУТРИ Папу-Вскрой-Консервы. Ей нужно помочь, подарить любовь Папы-Вскрой-Консервы. ВЫПОТРОШИТЬ ее ГРЯЗНОЕ тело и НАПОЛНИТЬ его любовью.

Он шагнул вперед.

Здесь кто-то есть. Точно есть. Кто-то тут прячется, причем прячется совсем рядом. Что-то скрипит. Скрипят чьи-то туфли. «Бедняжка, ты совсем с ума сошла, — подумала Мелани. — Ну какие тут туфли!» Девушка толкнула скутер к подземному гаражу в боковой части дома. Еще десять метров.

Ровно десять метров.

Она в ЕГО власти. Он едва не подскакивал от радости, нетерпеливо теребя отточенное лезвие. Это ПОДАРОК его подруги НОЧИ. Пока он будет ее любить, она будет ЗВУЧАТЬ. Она будет ПЕТЬ. Звонко-презвонко, громко-прегромко.

Он проскользнул следом, озарив темноту своей подбитой гвоздями улыбкой.

— Он попытается убить Мелани! — крикнул Марсель, как только ему рассказали о случившемся. — Это же ясно!

— Зачем, черт возьми? — спросил Костелло.

— Затем, что она его видела! Она может его опознать. Она для него опасна, а ведь он собирается бежать. Ему необходимо ее убрать. Ему необходимо убрать всех свидетелей.

— По-моему, ваши доводы неубедительны… — усомнился Лоран.

— Доверьтесь Блану — он притягивает маньяков, как магнит, — возразил Жанно. — Едем. И позвоните Мари Перен — ее надо предупредить.

— У меня на трубке ее номер, — покраснев, признался Марсель.

Гудок.

— Да, находочки! — дивился Лоран.

Второй гудок.

— Алло? — ответил заспанный голос Мари Перен.

— Мари, это Марсель. Мелани дома?

— Да, она спит, — прошептала Мари. — А в чем дело?

— У нас новости. Мы вычислили убийцу. Никому не открывайте.

— Ты не поверишь: сильнее всего меня потрясли английские булавки и гвозди в ванной, — говорила Лола.

Английские булавки? Мужчина, ночь, «Меч-рыба»… — У Марселя екнуло сердце.

Мари задыхалась от волнения:

— Мы в опасности?

— Нет, но лучше быть осторожнее. Кстати, твоего парня с булавками в одном месте как звали?

— Филипп… А что?

— Ничего. Потом объясню. Мы будем через пять минут.

Он повесил трубку. Надо же так язык распустить! Что, интересно, он собирается ей объяснять? Что Потрошитель — это скорее всего отец Мелани? Сказать такое матери?

Трясущейся рукой Мелани набрала код гаража. Ей было холодно. Ей было страшно. Железная дверь скрипнула и приоткрылась.

Он выдернул руку, и черную ночь, будто луч солнца, прорезала быстрая бритва. Изящной танцовщицей бритва рванулась вверх и словно в любовном порыве понеслась к вожделенному трепещущему горлу.

СИРЕНЫ.

СОВСЕМ РЯДОМ.

Бритва повисла в воздухе. Выпустив из рук грохнувший оземь скутер, Мелани резко обернулась.

ВОПЛЬ.

ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ!

Сумасшедшая бритва яростно рассекла парку, девка вопит, вопит, защищаясь руками, СИРЕНЫ, брызнула кровь, покрыв их своей грязью, вдруг Мелани, позабыв о жжении бритвы, ткнулась головой в живот мужчины, тот всплеснул руками, чуть не упал, ее зубы защелкнулись у него между ног, сдохни, падла, сдохни, ДЕВИЦА была ЗМЕЕЙ, он стиснул зубы, попытался выпрямиться, исторгнуть въевшуюся в его ЧЛЕН змею, СИРЕНЫ СОВСЕМ-СОВСЕМ РЯДОМ, чудовищный толчок, с безумными глазами и клоком джинсов в зубах девка летит назад; он разинул рот, разинул во всю ширь, как воющий на луну волк, разинул, блеснув шляпками гвоздей в деснах, — и рванулся к ее горлу.

РУКА. Что-то РАЗОРВАЛО руку. Ничтожной же лезкой бритва летит в водосток. В его ладони ДЫРА. КРАСНАЯ ДЫРА, сквозь которую видно землю.

Вот несется какой-то мужчина. МУЖЧИНА-ПОЛИЦЕЙСКИЙ из «Меч-рыбы». Женщина, ЖЕНЩИНА-ПОЛИЦЕЙСКИЙ наводит на него еще дымящееся оружие. Но на линии огня стоит ДЕВИЦА — едва стоит и мешает им стрелять.

Он сиганул к скутеру, подхватил его с земли, вскочил на сиденье и запустил мотор столь быстро, что Мелани даже не поняла, что происходит; столь быстро, что он был уже за углом, перелетев через тротуар во всполохах играющих за спиной вспышек.

Она едва держалась на ногах. Какой-то мужчина подхватил ее под руку и, поддержав, успокоил: «Все хорошо. Мы уже здесь». Мимо, завывая сиреной и визжа тормозами на повороте, пролетела машина. За рулем она успела различить Марселя, приятеля ее матери, и еще какого-то молодого полицейского с вытаращенными глазами. Затем все поплыло.

Стоя в темной гостиной, Мари курила и размышляла. Почему Марсель спрашивал имя этого типа? Ответ был только один. Мерзостный ответ, который она никогда не смогла бы произнести вслух. Она очнулась от разорвавшегося выстрела. Выглянув из окна, она увидела, как из-за поворота на полной скорости вылетела машина. Мари бросилась на балкон. Внизу белокурая женщина-полицейский размахивала дымящимся пистолетом, а какой-то темноволосый тип над кем-то склонился, она смогла различить только рукав темно-синей парки. Холодея от ужасного предчувствия, она бросилась в комнату Мелани. Дверь распахнулась. Кровать пуста.

Мелани казалось, что она дышит водой.

— «Скорая» на подходе! — послышался женский голос.

— Из-под самого носа смылся! — гремел мужчина, который ее поддерживал. — Черт! Уже в руках был!

— Не беспокойтесь, Блан с Лораном его возьмут.

— Да что там эти медики возятся! Так девчонка всю кровь потеряет!

Девчонка? Значит, это о ней говорят? Точно, везде течет горячая жидкость — по животу, во рту. Неужели она умрет?! Нет, нет — она живучая!

— Где вы научились так стрелять, Тинарелли?

— Да в общем, нигде — просто тренируюсь помаленьку, когда свободная минутка выдается.

Би-би-би, би-би-би — грохот дверей, суета санитаров.

— Да шевелитесь же быстрей! Она умирает!

Кислородная маска, перфузия, носилки.

— Мелани! Доченька! — закричала растрепанная, облаченная в пеньюар Мари Перен, прорываясь сквозь окружение зевак.

— Ей оказывают помощь, мадам. Сейчас ее доставят в больницу. Не мешайте.

— Это моя дочь, пустите меня к ней, умоляю!

— Возьмите ее с собой. Ответственность я беру на себя, — приказал Жан-Жан.

— А если девчонка концы по дороге отдаст? — шепнул один из санитаров.

— А если бы ваша девчонка концы отдавала, вы бы что, не остались с ней, чтобы держать ее за руку? — ответил Жан-Жан. — Лола, едем! Алло, Блан, вы меня слышите?

— Мы его потеряли, шеф. Как сквозь землю провалился.

— Быть того не может! О перехвате распорядились?

— Мы оповестили всех, шеф. Но он исчез.

— Где вы его упустили?

— На пешеходном переходе. Из-за грузовика-самосвала с мусорными баками. Он пролетел перед его колесами как сумасшедший, и мы ничего не смогли сделать.

— Ладно, сейчас будем.

Он выключил мотор, откатил затихший скутер в какой-то закуток, приподнял крышку бардачка, обнаружил там темно-синюю ветровку и натянул ее поверх залитой кровью белой рубашки. Затем, подняв капюшон и прижимая раненую руку к бедру, бесшумно растворился в тиши спящих улочек. Девчонку он упус тил, но ДРУГОГО он не упустит. Впереди — ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ. Иначе его запрут в БОЛЬНИЦЕ и будут ПИЛИТЬ голову.

Жанно с Лолой застали Марселя с Лораном на пересечении улиц Мейнадье и Маршала Жоффра.

— Костелло вернулся в комиссариат для обеспечения связи, — сообщил Лоран.

— Он был наш! В этих самых руках! Лола едва не разнесла ему репу! — стенал Жанно.

— Мне помешала Мелани. Она его закрывала.

— Таксистов предупредили?

— Да. Костелло разослал информацию. Но кажется, он ни к кому не подсаживался.

— На скутере он может добраться до аэропорта.

— Его перехватят. Дело в шляпе, шеф, — успокоил Лоран.

— Не уверен. У него ж черт-те что в голове, он непредсказуем.

Громыхая колесами каталки, они все неслись и неслись по пустым коридорам. Рядом в полурасстегнутом халате едва поспевал дежурный врач. Шум. Гвалт. Не отрывая взгляда от масок и трубок, то и дело поглядывая на монитор, дежурный раздавал короткие команды. Искаженные волнением лица. Мари до боли закусила губу. «Господи, неужели это кара за совокупление с исчадием тьмы? Неужели мы не вправе ошибаться?»

Биииииииииииииип. Звук резко оборвался. Все по вернули головы к монитору, экран которого перечеркнула сплошная горизонтальная линия. Дежурный врач опустил голову. Мари показалось, что она проваливается в какую-то гигантскую дыру, полную ледяной земли. Мелани лежала на грязной простыне — с закрытыми глазами и бледная, ужасающе бледная.

К горлу Мари, едва ее не задушив, комом подкатило рыдание, ногти впились в щеки, губы тряслись…

Бип… Бип… Бип…

— Жива! — завопил дежурный врач. — Жива!

Стиснув руку Мелани, Мари подумала, что теперь единственной ее реакцией на сериал «Скорая помощь» будет позыв к рвоте.

11

Занимался день. Печальный ветреный день. Раздолье для клочьев бумаг, что кружат и несутся куда-то в серую даль.

Приходилось ждать.

В семь двери распахнулись — и ОН СНИЗОШЕЛ.

Иисус зевнул, почесал бороду, показал палец хлопнувшей сзади двери, кусил доставшийся от уборщицы засохший бутерброд и пустился в путь.

Он плохо спал, сильно болел живот, и еще хотелось уйти — далеко-далеко. Ладно, зато запас эфира оставили, не зря, значит, он его под инсулин маскировал: сейчас его думам самое время летать. Туда — к скверу! Сквер — это дом родной. Везде, где бы ты ни был… Это скамейка, трели птиц вместо подушки да старый добрый (СгН5)20 в качестве поролонового матраса.

Марсель прицепил трубку на пояс.

— Звонила Мари Перен. Мелани вне опасности, хотя была на волосок от гибели.

— Отлично, — задумчиво отозвался Жанно. — Теперь главное — взять его, покуда он еще кого не порезал.

— Знать бы только, кого он теперь ищет! — вздохнул Марсель.

— Тип: длинноволосый бородатый брюнет, — терпеливо повторил Лоран, протирая очки.

— Тип: длинноволосый бородатый брюнет, — пробормотал Жан-Жан, почесав между ног.

— Тип: длинноволосый бородатый брюнет, — откликнулась Лола, стряхивая с джинсов пыль.

Ну и кого это тебе напоминает, чурка? Темные длинные волосы, типичный уроженец Палестины, борода, пробитый бок… а? Мао Цзэдуна?

— Иисус! — подскочил Марсель, перепугав всю команду.

— Иисус? Бомж?

— Иисус Христос!

— Длинноволосый бородатый… Приметы вроде совпадают, но с чего бы ему потрошить людей, похожих на Иисуса? — задумался Лоран.

— Может, он сатанист? — предположила Лола.

— Главное — это где Иисус сейчас?

— Эх, кто бы сие знал…

— Да я о бомже говорю! Где сейчас этот паршивый бомж?

— Черт! У муниципалов!

Скорей, к набережной Сен-Пьер. Сонные яхты, бы стрые чайки, усталый рыбак, раздувшееся над гори зонтом солнце, уже заштрихованное длинными тонкими облаками.

Куда-то пропал ЧУДО-НОЖ. Карман пуст. Может, в ДЫРЯВУЮ РУКУ провалился?

Он потряс кистью, поднес ее к своим карим глазам, столь похожим на глаза Мелани, и принюхался. Пахнет ГОРЕЛЫМ мясом. ГАДСКАЯ рука. Снова тряхнув кистью, он шлепнул ею по ляжке. Все ПРОПАЛО. Папу-Вскрой-Консервы навсегда запрут в НОРМАЛЬНОЙ жизни.

Прикидывая, где б тут пописать, Иисус шагал по скверу, как вдруг увидел человека с сияющими глазами: бессильно опустив руки, тот застыл перед облюбованной им, Иисусом, скамейкой.

Бродяга остолбенел и нутром ощутил терпкий запах своего ужаса. Друг Бобо остался у легавых. Он беззащитен. Но что это? Человек не двигается!

Он плачет!

По его щекам бегут крупные слезы, бегут и пропадают в куцей бородке.

Нет, он еще говорит, канючит, как плаксивый ребенок:

— Папа-Вскрой-Консервы потерял нож-истину, Папа-Вскрой-Консервы больше не потанцует!

Он безоружен! Он хнычет, и хнычет потому, что ему нечем вспороть живот Иисусу! А ну-ка, голубчик! Иисус огляделся, чем бы таким его завалить. Увы, сквер вымели подчистую. Не маргаритками же сражаться!

Человек с сияющими глазами шагнул вперед. Иисус содрогнулся: во рту незнакомца были гвозди.

— Отвали, — гаркнул бомж, — отвали!

Человек остановился, насторожившись, будто пес в стойке. Он был весь в крови — от крови промокла правая штанина, кровь текла по ногам, по лицу. От него даже пахло кровью.

— ТЫ ли это? — вопросил человек. — Неужели это действительно ТЫ?

— А кто ж еще? — удивился Иисус, подумав, что сейчас его кошмар не так уж и страшен.

— Ты — Иисус?

— Эй, откуда ты меня знаешь?

— Наконец-то! — воскликнул человек. — Наконец-то я ТЕБЯ нашел. Стой, а если ты самозванец? Что если ты лжешь?

— Да пошел ты!

— Откуда мне знать, что ты воскреснешь, без моего теста? — стенал человек, источая слезы в окровавленную бороду.

— Ха-ха! Видел бы ты, сколько я уже воскресал, — своим глазам не поверил бы! Такого даже в больнице не делают! Я — чудо природы!

Человек уставился на него с таким напряжением, что под кожей Иисуса стал разливаться жар.

— Я Тебе верю, — внезапно сказал человек.

Тут он вздрогнул и, как готовая к взлету ракета, забился в страшных конвульсиях, так что Иисус даже отодвинулся на случай возможного старта.

— Хватит! Не желаю здесь больше оставаться! — завыл он. — Я хочу на небо, возьми меня с собой, в эфир!

— Ах, это! Так бы сразу и сказал, — проворчал Иисус, запустив руку в рюкзак.

Щелк, щелк, щелк, щелк… Утро прорезали звонкие щелчки передернутых затворов. В двух восхищенных созерцателей неба, расположившихся на скамейке, уставились четыре ствола.

— Ни с места! — заорал Жан-Жан с пальцем на спусковом крючке.

— А я что, по-твоему, на стометровку собрался? — прогундосил Иисус, устраиваясь поудобнее.

— Полиция! Руки вверх! — пробормотал Лоран в некоторой прострации от столь дружной релаксации убийцы и его жертвы.

— Да ладно вам, опускалки, — продолжал гундосить Иисус, постепенно осознавая суету каких-то плюгавых легавых вокруг. — Мы ж тут пять минуточек всего…

— Встать, живо! — заревел Жан-Жан.

— Так я ж…

— Шевелись, кому говорят! И заткнись!

Иисус медленно поплыл вверх — теперь в нем была такая легкость! Касаются ли его стопы земли? Нет! Он парит, парит в эфире…

— Вы за ним? — услышал он сладенький звук собственного голоса, каким обычно говаривал, когда становился перышком.

— Нет, вы только полюбуйтесь на этого придурка — расплылся прямо перед целью! Свалишь ты или нет?

— Нет! — прыснул Иисус.

Белокурая девчонка приставила к его виску пистолет. «Взгляд мертвой рыбы, — подумал он, — восхитительный взгляд голубых глаз мурены». Иисус дернулся в сторону, запутался ногами и полетел в клумбу маргариток.

А вот и стартплощадка!

— Филипп Гвидони! — выкрикнул Жанно, опьяненный ощущением участия в историческом моменте.

Человек не ответил. Все, что они видели, — это белки закатившихся глаз. Раненая рука его безвольно обвисла, кровь остановилась, и сквозь дыру в ладони виднелась зеленая лужайка.

Лоран откашлялся. Вместо звериного оскала, яростных проклятий и забрызганной мозгами электропилы их ждал полусонный человечек на свежевыкрашенной скамейке — по спине бомжа тянулись веселые желтые полосы, — который тихо созерцал светлеющее небо, точно какой-то занюханный наркоман.

Лола вздохнула. Нет, это утро не принесет ей три умфа. О ней не заговорят газеты, она не воссияет в двадцатичасовых новостях! Этот Гвидони для СМИ выеденного яйца не стоит.

Даже Жанно признал очевидность: ему не видать ни осады с перестрелками, ни изрыгающих нелепые команды мегафонов, ни вертолетов, барражирующих над островами в реве «Полета валькирий».

— Он под кайфом, — констатировал Жан-Жан. — Блан, наденьте на него наручники.

Марсель осторожно приблизился к задремавшему монстру. Человек был неподвижен и едва дышал. Марсель был выше и здоровее его, мог бы согнуть его пополам одним атеми[37], но все же это убийца, Потрошитель.

Марсель схватил костлявое запястье. Щелк. Затем склонился за вторым — затаив дыхание, будто ощущая двадцатисантиметровое лезвие, готовое врезаться ему в живот. Щелк.

Ну вот. Все кончено. В понедельник, седьмого июня, в семь тридцать утра. Кончено без единого удара, без единого выстрела. «С ребенком было бы больше

хлопот, — озабоченно подумал Жанно, убирая оружие. — Хоть бы под конец взбесился, заорал, что ли. Просто какой-то дурачок на скамейке, заляпанный кровью несчастный идиот, у которого несет изо рта». Вместо чудовища их ожидало лишь скукоженное, сжатое в комок его чучело.

«Филипп Гвидони, — мрачно думала Лола, — имя и то несерьезное. Хоть бы Доком Ай-Блит-Цвай назвался или Fucky Fast Killer! »[38]

— Кому сказать, что этот чудик наворотил такого… — проронил Лоран, выразив общее чувство.

Словно услышав его слова, Филипп Гвидони выпрямился, поднял голову и молча оглядел всех по очереди. На Лоле его взгляд внезапно остановился. Он выпучил глаза.

Он меня видит! Он сумел меня увидеть!

— Так… — пробормотал он, — так ведь вы не женщина!

— Совсем спятил!

— Нет, вы не женщина, вы… вы… друг? Друг Папы-Вскрой-Консервы? — нерешительно закончил он.

— Лоран, позвоните Мартини. Скажите, что мы его взяли и везем. Думаю, старику захочется его встретить. Что еще за Папа-Вскрой-Консервы? Лола, вы знаете эту марку?

— К сожалению, стажировку в качестве домохозяйки пока не проходила.

— Точно — друг! — определился Филипп. — Друзей у меня еще не было. Очень рад встрече с вами.

— Хватит молоть чушь! — крикнула Лола. — Мы никогда не будем друзьями!

Ты так думаешь, курочка?..

— Хи-хи! — хихикнул Филипп, блеснув гвоздями. — Хи-хи-хи!

— Черт, да его совсем расконтачило, — помрачнел Жан-Жан. — Ладно, усиленный курс электрошока, и заработает! Давайте, дети мои, поехали!

— Хи-хи-хи!

— Хи-хи-хи, сука, щас я тебе такое «хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи» вставлю! Четыре трупа, а? Доволен?

— Хи-хи-хи!

— Только без насилия, капитан!

— Знаю, Лоранчик. Пойду за руль сяду — будет обо что руки почесать. Блан, за вами малыш Иисус — берем его свидетелем.

Толкая перед собой смеющегося Гвидони и разъяренного Иисуса, они высадились возле комиссариата. Делегация по встрече важного гостя была в полном составе: Мартини в костюме, который мог бы украсить похороны в Пантеоне; следователь Элен Морелли, несколько скованная сшитым на ее грузную фигуру очаровательным цветастым платьем без рукавов; и, наконец, очкастый Крот с ручкой наперевес в компании своего фотографа — низенького тщедушного человечка со скучающим видом.

Крот дождался, пока они войдут, и в сопровождении фотографа прошел к порогу. Журналист явно кого-то выискивал.

— Где он?

— Кто? — воскликнул Жанно, обернувшись, чтобы представить свой профиль в наилучшем ракурсе на случай священнодействий фотографа.

— Да вот, говорят, вы Потрошителя взяли?

— Верно. Он перед вами.

Крот повернулся к Иисусу, который с воплями «Уберите мыло! От него рак кожи!» выплясывал джигу.

— Да, то еще чучело…

— Нет, приятель, это жертва. Потрошитель рядом — вон тот, похожий на ангелочка.

— Вы что, смеетесь? Да он же бухгалтер вылитый!

— Сожалею, дорогой, но на сегодня это единственная модель.

Крот разочарованно махнул фотографу, и тот с остервенением застрочил из фотоаппарата, пытаясь пробудить в «модели» яростное начало.

— Иисус любит меня! — вопил Папа-Вскрой-Консервы.

— Гомосек! — вопил Иисус.

Стали собираться сыщики из других отделов. Они с удивлением взирали на убийцу, который с каждым любезно здоровался и приветливо объяснял, что скоро взойдет на небеса.

— Может, лучше в парашу пожизненную низойдем? — поинтересовался Осел Руди, развеселив всех собравшихся.

— Руди! — прикрикнул Мартини, погрозив бледным пальцем, ориентируясь на следователя Морелли, которая уже тяжко вздыхала при мысли о предстоящих интереснейших беседах с Потрошителем, мозги коего были столь же дырявы, как и его десны.

Невесть откуда появился субъект в серой тройке, красной бабочке и с громадной сумой из бежевой кожи. Он представился адвокатом обвиняемого и тут же принялся фиксировать процессуальные ошибки, едва не упав в обморок при виде тяжелейшего ранения своего клиента, которого заковали в наручники и жестоко третировали, вместо того чтобы скорее препроводить в больницу.

В ответ повисла вежливая тишина, раздираемая во плями «НЕ В БОЛЬНИЦУ!» взбесившегося Гвидони, тщетно прятавшегося за дырявой рукой.

Конечно, над его пожеланиями от души посмеялись и, затолкав в шмаровозку, отправили в клинику заодно с брюзгливым адвокатом.

Оставшись в узком кругу, Жанно и К0 принялись распивать кофе и, несмотря на горький осадок какой-то разочарованности, шумно поздравляли друг друга. Слушая их возгласы, Крот поспешно доводил до ума свою статью:

«Терроризировавший Лазурный Берег серийный убийца пойман! Команда капитана Люсьена Жанно снова на высоте: сегодня утром положен конец чудовищным злодеяниям пианиста-убийцы. Филипп Гвидони по кличке Потрошитель полностью признался в инкриминируемых ему преступлениях. Убийца сожалеет, что ему помешали довести до конца его искания, и человечество осталось без смертельно необходимого ему откровения».

На фотографии, которую тут же в холле полицейского управления сделал Большой Макс, можно видеть: сияющего комиссара Мартини, смеющегося Жанно, сурового, как само Правосудие, Марселя Блана, подтянутого и серьезного Лорана Мерье, углубившегося в чтение словаря рифм Костелло и, как это ни странно, беловатое пятно на месте Лолы Тинарелли.

— Этот ваш аппарат — полное барахло, малыш, — сообщил Жанно Большому Максу, осмотрев его «Полароид».

— Надо на цифровой переходить, — посоветовал Лоран, ослабляя узел на галстуке.

— Если не возражаете, я возьму отпуск, — заявил Костелло, — у меня турнир по бриджу начинается.

— Который час?

— Три пятьдесят, Блан. А в чем дело?

— Гм… мне пора.

— О'кей, до завтра.

Марсель вышел на продуваемую ветром улицу и… замялся. Пойти навестить Мелани? Было бы очень любезно. Мари просто необходима поддержка. Ммм… или забрать детей из школы? Это порадует Надью!

Так что же?

Вот незадача!

Эпилог

“По блестящей от дождя мостовой покатилась голова. Человек с топором разразился хохотом, выпрямился, глянул на обагренные кровью руки и, взвалив свое ужасное орудие на плечо, точно лесник, бредущий с работы домой, растворился в объявшем город тумане. В этот самый момент на вокзал прибывал шестичасовой экспресс, в котором находился комиссар Чинзано ».

Выдержка из романа «Лесная смерть» Реймона Мартини.

Премия «Кэ-дез-Орфевр» за 2002 год.

1

Пожарные во Франции занимаются не только тушением по жаров. Помимо этого они выполняют функции спасателей при любых чрезвычайных ситуациях (примеч. переводчика).

2

Спортивная газета.

3

В ФБР так называют специалистов, составляющих «профили» — психологические портреты предполагаемых преступников.

4

Марка вина.

5

«Совершить хороший поступок» — фраза из уста ва скаутов.

6

Новая эпоха (англ.).

7

Тай-цзы-цюань — китайская оздоровительная система. «Качать тай-цзы» — значит делать плавные движения.

8

Макинтош — компьютер

9

Марсель Блан — буквально: «Марсель Белый».

10

Сен-Жон Перс (1887 — 1975) — великий французский поэт, лауреат Нобелевской премии.

11

К праотцам (лат)

12

В глубине души (ит.)

13

«Цыплята», «курицы» — полицейские на французском жаргоне.

14

Granny — бабка (англ.).

15

До [или

16

Характер исполнения (лат)

17

По ночному городу (англ)

18

Сокращенное название газеты «Либерасьон».

19

Джон Вэйн — псевдоним Мариона Михаэля Морриссона, прозвище — Дюк (1907 — 1979) Американский актер. Снимался в вестернах, играл суперменов и героев-любовников

20

В стиле «море, секс и солнце» (англ).

21

Синими французы называют свою сборную по футболу.

22

Жак Лакан (1901 — 1981) — знаменитый французский психо аналитик, философ-структуралист.

23

Гол, как сокол (англ)

24

Молодежная рэп-группа «Ник, твою мать».

25

Персонажи драмы Корнеля «Сид».

26

Юмористическая газета.

27

«Securite social» — служба соцобеспечения.

28

Ливанское блюдо из размельченных зерен, мелко нарезанных томатов, лука и др. , заправленных маслом и лимонным соком.

29

Хипповский.

30

Catwoman — женщина-кошка (англ.).

31

Мясо, тушенное с овощами (арабское блюдо).

32

Японская ватная перина, служащая матрасом и одеялом.

33

Рене Кревель (1900 — 1935) — французский писатель-сюрреалист.

34

Палавас, Канкаль, Ульгат — французские курорты.

35

Джазовая композиция знаменитого американского пианиста Телониуса Монка.

36

От «Нуре» — названия артгалереи в Интернете, где представлены работы молодых художников с особо богатым воображением.

37

Удар корпусом в восточных единоборствах

38

«Долбаный скорый на руку мокрушник» (англ.).