13

Надья встала, застегнула легкое летнее облегающее платье из зеленого искусственного шелка, которое подчеркивало красоту ее смуглых плеч. Марсель инстинктивно пригладил волосы. У него было странное ощущение, будто он трезвеет. Мысли постепенно приходили в порядок. Он посмотрел на Надью, и ему показалось, что с глаз у него спала какая-то пелена и он смог наконец увидеть настоящие краски мира.

Мадлен всегда насмехалась над его желанием заняться живописью. Рядом с ней он неизменно казался себе этаким наивным увальнем, но отличным парнем. Сегодня Марсель не чувствовал себя ни увальнем, ни наивным, ни отличным парнем. Он чувствовал себя тяжелым от дотоле неведомой плотности. Надья выпила стакан воды и, глядя на Марселя поверх стакана, произнесла:

— Ну что, большой белый мужчина, что ты собираешься делать?

— Мне нужно поговорить с Жанно. Если ему известно, где Мадлен, у меня нет никакого намерения выставлять себя в смешном свете в глазах ребят.

— Ты найдешь свою Мадлен, и что? Снова будете как голубки? А я — освобождай территорию? Закончилась тысяча и одна ночь?

— Ты от меня так просто не отвяжешься. Я не только мудак и рогоносец, я еще очень упрямый.

Надья улыбнулась, дотронулась до его усов.

— Мне пора возвращаться. Свекор будет волноваться, я сказала ему, что иду в кино с подружкой.

Марсель поднялся.

— О'кей, пошли.

23. 00. Коротышка завершил свой труд. Весь в поту, футболка в пурпурных пятнах — ни дать ни взять художник в творческом экстазе. Он опустил пилу в раковину, пустил воду, тщательно вымыл инструмент. Большой губкой стер все, что попало на стены, потом стянул с себя окровавленную футболку, полил ее спиртом и поджег. Пока футболка догорала в баке с песком, он собрал аккуратно разложенные на сушилке для посуды «отходы», бросил их в большой пластиковый мешок для мусора, который, предварительно оглядевшись вокруг, отнес к пикапу. Все было спокойно. Поднимался легкий ветерок.

Он вернулся в дом, постоял перед своим творением, покоившимся на столе. Нет слов! Настоящее произведение искусства, преисполненное смысла, творческой мысли, не похожее ни на что другое. От удовлетворения он прищелкнул языком и позволил себе еще одну банку пива. Затем обмотал свое произведение серым брезентом, перевязал заранее заготовленными ремнями и, взгромоздив на старенькую тележку, доставил его к пикапу. Надрываться совершенно незачем.

Скрючившись на скамейке в тени пучка пальм, старая шлюха постаралась в этой тени раствориться. Мужик-то этот действительно того. Она уже давно от— крыла в себе шестое чувство, она их безошибочно определяла, этих двинутых, а этот — просто находка! В какое-то мгновение он обернулся и уставился во тьму, в которой она пряталась. Старуха покрылась испариной, начисто забыв об ознобе, который мучил ее в последние годы.

Коротышка включил передачу, и пикап исчез из виду. Первую остановку он сделал около несанкционированной свалки на холме. Там, направив машину вдоль канавы, он открыл правую дверцу и сбросил вниз мешок с «отходами». Мешок медленно перекатился по жухлой траве и застыл прямо у старого вспоротого кресла. Крысам на пропитание.

Следующая остановка: дом Жанно. Благодаря серой карточке, что этот педик оставил на ветровом стекле, узнать адрес не составило труда. Хороший квартал, красивое современное здание с большими террасами, зелеными насаждениями, золочеными ручками… Мраморный холл, пробуждающий непреодолимое желание плюнуть на пол. Коротышка натянул поглубже бейсболку, нацепил солнечные очки, открыл задние дверцы пикапа и вытащил свой груз.

На улице не было ни души.

Теперь все дело в везении. Он поставил тележку у застекленной двери, поискал дощечку с именем. Жанно. Ага. Позвонил. Коротко и дважды.

— Да-а-а, — послышалось из домофона.

Коротышку посетило вдохновение, и он произнес:

— Шеф, это Рамирес. Мне, шеф, надо вас увидеть, это срочно.

— До завтра, что ли, нельзя подождать?

— Это по поводу того ненормального, шеф. Я тут кое-что узнал.

— Ладно, поднимайся!

Долгий вздох смирения слился со звоном открываемой двери. Сымитировать голос Рамиреса ничего не стоило. Небольшой акцент — и все в порядке. Коротышка торопливо пересек холл, волоча за собой громоздкий пакет. Ему повезло: лифт был на первом этаже. Металлические двери бесшумно раздвинулись. Коротышка сгрузил пакет на пол, расстегнул ремни, одним движением сорвал брезент и аккуратно усадил свое детище у задней стенки кабины. На это ушло двадцать секунд. В лифте погас свет. Сверху донесся приглушенный голос:

— Что ты там валандаешься?

— Да лифт барахлит, шеф! — ответил коротышка, бесшумно выходя из кабины.

— Ну так иди пешком! Четвертый этаж!

Коротышка направился к выходу. До него еще доносилось ворчание Жанно: «Барахлит, видишь ли, еще чего…» — потом тот нажал на кнопку вызова.

Лифт послушно пришел в движение и грациозно остановился на этаже Жан-Жана. Поскольку коротышка двигался к двери на цыпочках, он услышал, как у входа хлопнула дверца автомобиля. Он тут же отступил в темную кладовку с мусоропроводом, оставив дверь полуоткрытой.

И тогда почти одновременно произошли несколько событий.

Загудел домофон, и щелкнула входная дверь.

Через холл к лифту быстро проследовал Марсель и, увидев, что он занят, бросился вверх по лестнице.

А на площадке Жан-Жана открылись автоматические дверцы лифта.

Поскольку, высматривая Рамиреса, Жан-Жан, облаченный в халат цвета лососины, склонился над перилами, он не сразу увидел, что находится в лифте.

Приглушенный крик донесся до коротышки, когда он был уже на улице и с шиком (насколько такое можно проделать на его раздолбанной тачке) выкатывал на проезжую часть.

Жан-Жан, не веря своим глазам, уставился в глубь кабины. Поскольку никто не входил и не выходил, лифт, как дисциплинированная машина, закрыл свои двери. Жан-Жан тут же надавил на кнопку вызова. Двери снова раскрылись. На мгновение он представил себе, что кто-нибудь из соседей по дому мог вызвать лифт и обнаружить в нем этот ужас! Нужно было срочно освободить кабину.

Жан-Жан наклонился и ухватил тело за ноги как раз в тот момент, когда запыхавшийся и злой Марсель оказался наконец на площадке.

— Мне нужно с вами поговорить! — тоном общественного обвинителя заявил он и застыл, не понимая, что происходит. Жан-Жан смотрел куда-то сквозь него. И тащил за ноги тело! Неужели кому-то стало плохо? Марсель, еле сдерживая волнение, приблизился.

— Можете мне помочь, а? — процедил сквозь стиснутые зубы Жан-Жан.

Марсель, ничего не понимая, кивнул и ухватился за ногу. Потом он поднял голову и его взгляд встретился со стеклянным взглядом Мадлен.

Тело андрогина венчала голова Мадлен, пришитая рядом с головой Жоржа.

Спазм пробежал по телу Марселя, он сложился вдвое, как от мощного удара в живот, в голове у него звенело.

Жан-Жан изумленно уставился на него. Повернувшись на сто восемьдесят градусов, Марсель стал оседать по стенке. Голова его со стуком ударилась о цемент. Одной рукой он прикрывал рот, а другой тер себе живот, не в силах вымолвить ни слова.

Жан-Жан вытащил в конце концов двуглавый труп из лифта и сумел затолкать в квартиру, прежде чем соседи по площадке — два надменно-вежливых бравых пенсионера — высунут нос наружу.

Марсель в полубессознательном состоянии последовал за ним.

— Закройте дверь! — прошептал Жан-Жан, выпрямляясь.

Марсель машинально повиновался. Руки у него тряслись.

— Немного коньяку, Блан? — спросил Жан-Жан, борясь с подкатывающей к горлу рвотой.

Не дожидаясь ответа, он наполнил бокалы до краев, протянул один Марселю, и тот залпом выпил.

Жан-Жан взглянул на труп. На первый взгляд, убийца не перетрудился: он просто-напросто одел труп Жоржа — тот, что справа, в мужскую одежду, а тот, что слева, — в женскую. Сверху: пиджак и рубашка, разрезанные посередине, к которым приделана с другой стороны розовенькая женская кофточка. Снизу: одна брючина и цыганская юбка. А рядом с благородной головой несчастного старика Жоржа он пришил обескровленную голову какой-то толстухи. Можно сказать, инь и янь во плоти. В горле Жоржа торчали воткнутые по самые кольца ножницы.

Блан трясущимся пальцем указывал на толстуху.

— Он ее убил…

Этот Блан явно был не в себе.

— Вижу, что убил. Я вызываю перевозку.

— И это все? Вам больше нечего…

— Еще может вырвать. Но я сдерживаюсь. Хотите еще? — сухо бросил Марселю Жанно, указывая на бутылку коньяка.

— Черт! Да что с вами? Она МЕРТВА, а вам даже нечего сказать?

Жан-Жан из предосторожности отступил к телефону.

— У вас шок, Блан. Сядьте…

— Не хочу я садиться! — рявкнул Марсель. — Она тут, у меня перед глазами, а вы мне говорите, чтобы я сел, вы больной, что ли?

— Послушайте, — начал было Жанно, но, нахмурившись, остановился. — А где же Рамирес?

— Какой Рамирес? — машинально спросил Марсель.

— Он позвонил, я открыл ему… Вот дьявол! Он сыграл под Рамиреса! Эта собака знает мой адрес и знает Рамиреса! Вы же появились через несколько секунд… Вы никого не видели, Блан?

— Кого не видел? — Марсель ничего не мог понять.

— А ведь вы должны были с ним столкнуться! — прошептал Жан-Жан, подозрительно уставившись на Марселя.

Он быстро набрал номер комиссариата. Марсель не двигался. Мадлен смотрела на него — ужасный немой упрек. Он не чувствовал горя, скорее, он вообще ничего не чувствовал. Но что-то здесь не так. Что? Почему он так волновался? Кто? Жорж и Мадлен, это просто совпадение.

Жан-Жан повесил трубку, поговорив с дежурным лейтенантом.

— Леруа сейчас подъедет, с ним врач и эксперты. Какая, однако, мерзость! — Он указал на двуглавый труп, растянувшийся на пятнистом мраморном полу у него в холле.

— И вам не стыдно? — Марсель затряс головой.

— Чего стыдно? Чего? У вас, видно, шок, Блан…

— А у вас? У вас шока нет? А у нее, у нее шока не было?

— О чем вы говорите?.. Не понимаю…

Да что Блана заклинило на этой тетке?

— Значит, вы ее не любили… Интрижка, не более того… — Марсель обхватил голову руками.

— Да о чем вы говорите?

— Господи, да о Мадлен! О моей жене! Черт возьми!

Жан-Жан нахмурился:

— О вашей жене?

Марсель резко выпрямился, бросился на Жан-Жана и, схватив его за лацканы халата, заорал:

— Вы еще издеваетесь надо мной! Плевал я на то, что вы с ней трахались, но такое неуважение перед лицом смерти!

— Перед каким лицом смерти? Черт бы вас подрал! Вы хотите сказать, что эта женщина… эта женщина — ваша жена?

— Мерзавец! — взорвался Марсель, занося кулак.

— Серьезно, Блан. Я никогда не видел вашей жены. Как я могу ее узнать, скажите на милость?

— Никогда не видели? Значит, вы ее трахали, прикрыв голову подушкой?

— Я никогда ее не… Да вы в своем уме? — заорал Жанно, задыхаясь.

Приглушенно, но настойчиво звякнул дверной колокольчик. Марсель отпустил Жанно, потер глаза, как будто хотел проснуться. Снова раскрыл их, но ничего не изменилось: двуглавый труп по-прежнему лежал на полу, светлые волосы нимбом окружали голову Мадлен. Жан-Жан нажал кнопку домофона. На лестнице послышались шаги.

Мадлен… Господи! Но при мысли о Мадлен он снова ощутил кожей жар тела Надьи. Ужасная штука жизнь: гнилая ткань, которая расползается под руками, отмирает, чтобы ее место заняла новая.

В квартиру влетел лейтенант Леруа. Пот струился у него по лицу, и он вытирал его огромным клетчатым носовым платком, достойным комиссара Мегрэ. За ним — двое санитаров с носилками и бригада экспертов. Все застыли на пороге. Один из санитаров все же не выдержал:

— Черт, ну и дерьмо…

Появился заспанный, растрепанный врач.

— В кои-то веки хотел выспаться! Ага! На сей раз — сиамские близнецы! Мы не повторяемся! Этому парню в воображении не откажешь… Думаю, клиент у нас все тот же?

— М-м, доктор, послушайте… — Жан-Жан увлек врача в сторонку. — Женщина, голова женщины… Ну, там… Это — жена того парня, что стоит в углу, так что постарайтесь без шуток, хорошо?

— Понятно, — прошептал врач. — Мои соболезнования, месье, — добавил он, обращаясь к пребывающему в прострации Марселю.

Врач опустился на колени возле трупа, хрустнули суставы.

Марсель налил себе еще коньяку.

Жан-Жан оделся. Запихал полы розовой рубахи в джинсы, натянул теннисные туфли.

— Ладно, Блан, нечего тут торчать. Мы едем в контору. Хочу еще раз перечитать дело. Доктор, закройте за нами. Хорошо еще, жена в отпуске!

Марсель молча последовал за ним. Машин на улице почти не было. Было по-прежнему жарко, но жара была терпимой, почти приятной.

Марсель огляделся: он не понимал, где находится. Все казалось ему не таким, как прежде. Здания, вывески, особенно люди… Странные… странные, счастливые живые люди из ничего не ведавшего мира. И это гротескное quiproquo[11] вокруг трупа Мадлен… Вторжение водевиля в драму. Почему Жан-Жан все отрицал? Думал, что причинит этим Марселю боль? Или он… Мысль об этом впилась в Марселя, как жало скорпиона. В конце концов, что он знает о Жан-Жане? Сущее безумие думать, что убийцей мог быть он, но и это возможно. Нельзя расслабляться. Марсель осторожно прислонился к дверце машины и взглянул на Жан-Жана: в уголке рта сигарета, молчит и гонит машину вперед.

Дальше все было как в замедленной съемке: комиссариат, обозленная проститутка, мелкие торговцы, заполнение формуляров, усталые инспекторы, стаканчики с кофе и сигаретный дым. Рутинная ночная работа.

Жан-Жан взлетел по лестнице, ни с кем не поздоровавшись. Марсель — за ним.

— Вот что, Блан, вам ни к чему здесь задерживаться. Я понимаю, что вам только что пришлось пережить. Но я чую, что мы его поимеем, эту сволочь. Чувствую.

— Я остаюсь.

Когда Марсель произнес это, у него возникло ощущение, что он играет в хорошем старом вестерне, и в этом было что-то успокаивающее. Здесь, в привычной атмосфере комиссариата, сама мысль о том, что Жанно может быть замешан в убийстве Мадлен, казалась ему еще более абсурдной. Тут — другое: кто-то манипулировал ими.

Жан-Жан передал Марселю пачку страниц, и они погрузились в чтение дела.

Коротышка остановил пикап перед домом. Он сидел неподвижно, уставившись в пространство. У кустов закопошилась какая-то тень, он, резко включив фары, выхватил ими из тьмы старую шлюху в шерстяной шапке. Она подпрыгнула в неожиданном пучке света и, как обезумевший заяц, бросилась наутек. Коротышка улыбнулся своим мыслям. И снова погрузился в угрюмые размышления.

Инстинкт хищника предупреждал его, что счастливые денечки кончились. Они сели ему на хвост, из хищника он превращался в добычу. Он чувствовал, что должен затаиться и приготовиться к бегству. Он вытащил из кармана куртки бумажник и проверил, все ли на месте — чековая книжка, кредитка и мамина фотография. Ее прекрасное, не тронутое тлением лицо улыбалось ему. Он ласково провел по фотографии дрожащим пальцем в засохшей крови и смазке. Мама такая красивая.

Слишком красивая для такой свиньи, как Пьеро, слишком красивая, чтобы слиться с ним в единое целое — в мерзкую задыхающуюся тварь, у которой было две спины и две головы, эта двухголовая тварь не любила своего дорогого малыша, она открывала оба своих рта и стонала по-звериному, а тяжесть топора в руке успокаивала. Дрова колоть он умел — всегда делал это хорошо и быстро; он был маленьким, но сильным и никак не мог забыть, каким мерзким голосом двухголовая тварь-мама крикнула ему: «Выйди отсюда, оставь нас! Я отправлю тебя в пансион, ты меня в конце концов достал!» А двухголовая тварь-Пьеро сыто улыбалась, и на подбородке у него были слюни. Но так он не позволит говорить с собой. Тяжесть топора. Долгие пронзительные крики, падавшие в такт с ударами грома, куски твари-Пьеро на постели, убегающая тварь-мама, она бежит по коридору, голая, как ее создал Боженька; гроза, гром, молния ударяет с небес, огненный взрыв, а потом великая тьма, тьма, в которой что-то движется.

Тьма, казалось, заполнила всю кабину машины, она давила ему на грудь, лезла в рот, как липкая и мягкая плоть. Запах гниения ударил ему в ноздри, наполнил рот, он отчаянно таращил глаза, но ничего не видел. Под пальцами что-то копошилось. Что-то вздрагивало, что-то невидимое щекотало ему ладонь. Слышались странные вздохи, и под руками неожиданно вздувались пузыри. Мир превратился в вонь, плотную на ощупь. Он дрожал от холода, припадал к застывшей массе, которая была телом, внутри которого что-то двигалось, но тепла оно не давало. Только щекотало и чавкало. Коротышка чуть не взвыл. Он ногтями царапал ветровое стекло, сучил ногами под сиденьем.

Чья-то рука рывком открыла дверцу, темная масса нависла над ним:

— Месье, вам плохо?

Голова коротышки дернулась и повернулась на голос; на секунду в свете фонарика блеснули черные очки, обнажившиеся в оскале зубы.

Прохожий попятился, рука коротышки описала дугу, и нож, пропоров брюшину, вошел ему в живот.

Последним, что видел этот человек, была жуткая ухмылка и белые зубы, приближавшиеся к его шее.

Глоток крови, и коротышка выпрямился. Сила жертвы перешла к нему. Он снова мог отправляться на охоту. Своими обострившимися чувствами он ощутил легкое движение справа. Кто-то его видел, видел и теперь пытается скрыться. Он включил мотор, захлопнул дверцу, на дорогу упало тело прохожего.

Эта старая дрянь, шлюха, она бежит к телефонной будке. Он направил пикап на нее. Она обернулась, наверное, вскрикнула, потому что он увидел широко раскрытый старческий рот. Поняв, что телефонная кабина для нее недосягаема, она бросилась бежать вдоль погруженного в тишину здания. Он дал газ, перекрыв ей дорогу к скверу.

Я тебя достану. Беги-беги, от меня не уйдешь. Я — царь хищников, стремительный, как тигр, быстрый, как волк, хитрый, как медведь.

Старуха бежала с трудом, она бросила тележку со всеми своими сокровищами, рот у нее не закрывается — она кричала. Ставни захлопывались с резким стуком. Он догнал ее, высунул голову из окошка и улыбнулся, как улыбаются лакомки: проведя языком по губам. Она швырнула ему в голову мешок с паданцами, который держала в руке.

Мешок попал прямо ему в лицо, и, ослепленный, он на минуту потерял управление. Машина обо что-то резко ударилась, и он почувствовал, как из носа потекла кровь. Старая карга! Она об этом еще пожалеет. Прежде чем он смог выровнять пикап, тот уже въехал на тротуар и уперся в знак «Остановка запрещена». В ярости он дал задний ход. Старуха свернула за угол, крик ее просто звенел в воздухе. Он перевел рычаг на первую скорость, дал газ. По асфальту что-то забрякало, как кастрюля. Он глубже вдавил педаль газа, повернул на проспект — никого. Эта дрянь исчезла. Наверняка звонит в полицию. Кастрюля громыхала невыносимо.

В отчаянии коротышка притормозил, быстро выскочил из кабины: совершенно помятый бампер волочился по земле. Он оторвал его одним рывком, порезав при этом левую руку, бросил в кабину и тут же дал газ. Теперь он ехал не спеша: присматривался к каждой тени, вглядывался в пересекавшие дорогу улицы, в подъезды. Пусто. Эта змея могла затаиться где угодно. Похоже, удача и впрямь от него отвернулась…

Полоса света справа. Голоса. Он подъехал ближе. Какой-то верзила выталкивает кого-то на улицу… Через опущенное стекло до него донеслись обрывки фраз:

— Ты опять за свое! Спать на лестнице… Мне здесь только всякого отребья не хватало!

Коротышка провел языком по губам. Старуха поднялась, поправила шапку, она пыталась что-то объяснить этому остолопу, выталкивавшему ее на улицу. Гудение мотора. Она резко обернулась. Тип поднимался на крыльцо, пожимая плечами. Она бросилась к нему, обхватила руками, уцепилась за талию. Он выругался, попробовал стряхнуть ее, но она цеплялась изо всех сил, он не мог разжать ее худые узловатые пальцы. Бить ее он не решался. Распахнулось чье-то окно.

— Да кончится этот бардак, в конце концов?!

— Это какая-то сумасшедшая! Вцепилась в меня, и все! Послушай, бабка, хватит!

— Подождите! Вызовите полицию!

— Хватит, бабка, хватит… Успокойся…

Старуха вдруг двинула его коленом в пах, и он согнулся пополам. Она тут же бросилась в парадную. В окнах начал зажигаться свет. Тип кинулся за ней, согнувшись в три погибели.

Коротышка заглушил мотор и затаился — так кошка поджидает, что останется на тарелке хозяина. Тип появился снова, таща старуху за шиворот.