6

Жан-Жан проглотил последний кусок сэндвича «креветки-ананас-моццарелла» и тщательно вытер пальцы бумажным носовым платком, который использовал вместо салфетки. Вошел Рамирес, похожий на печального бегемота. Он распространял вокруг себя запах чеснока и перечной приправы. Это напомнило Жан-Жану, что его угораздило записаться — просто по доброте душевной — на ежегодный сбор местных пожарников. Рамирес кашлянул. Жан-Жан выжидающе посмотрел на него.

— Ну так вот, шеф…

— Что — вот?

— Ну вот, этот тип, ну, Мартен с живодерни…

— Не торопись, время у нас есть…

— Ну вот, он живет на бульваре Эспалье, красивый чистый дом и все такое, но это совсем не у сквера, ну так вот…

— Что — вот? — рявкнул Жан-Жан, потом, взяв себя в руки, добавил с кривоватой ухмылкой: — Ну, так что ты говорил?

— Я сказал себе, что если я буду его расспрашивать, ну я, Рамирес, то он, само собой, не разговорится, вот, так как я легавый… Ну вот, вы знаете, шеф,

что у меня есть кузина, вот… та, что работает на улице Массена…

— Шлюха?

— Да. Жозиана. Вот. Тогда я ее отправил в приют, будто бы она потеряла свою собачонку, пуделя. Она двинула туда, все было как надо, понимаете, комар носа не подточит и все такое, туда-сюда, и он пригласил ее пообедать, ну вот и…

— Волнительно. Они поженятся? — оживился Жан-Жан в приступе необоримого веселья.

— Не поженятся. Но он в конце концов клюнул: она знает, как взяться за дело, вы понимаете, и он рассказал, что собак, бывает, потихоньку отвозят в лабораторию, где делают опыты над животными. Он их туда продает, понимаете, по-тихому… деньги хорошие, кажется. А моя кузина спрашивает, нельзя ли ей компенсировать расходы…

— Ты что, смеешься? Может быть, она и за обед сама платила?

— Нет, конечно, но она говорит, что выполняла задание, что пахала только на нас, потому что ей вообще-то на нас… Разве не так?

Жан-Жан внимательно рассматривал Рамиреса. Тот невозмутимо потел. Жан-Жан вознес Господу короткую благодарность за то, что тот не создал его Рамиресом. Впрочем, это было единственное, за что в этот момент можно было благодарить Всевышнего: жена Жан-Жана, с девчонками, с набитыми чемоданами и резиновой лодкой, ругаясь последними словами, отбыла вчера на Корсику. А эта идиотка Мелани только что сообщила, что у ее «жениха» — предполагалось, что таковые еще существуют, — прыщавый малый, учится в школе жандармских офицеров, так вот, у него увольнительная, и к тому же он очень и очезь нервный… Жан-Жан постучал пальцами по письменному столу, хрустнул суставами, набрал в легкие воздуха.

— Ладно. Где этот Костелло?

— Надзирает за пляжами, шеф.

— Надзирает за трусиками купальщиц. За чем же еще?! — взвизгнул с притворным весельем Жан-Жан. — Приведи его сюда. Мне осточертело преть здесь одному, в этих четырех стенах!

Рамирес, раздосадованный бегемот, исчез. Разглядывай Костелло попки курортниц чаще, чем культурную хронику в «Монд», с ним хоть было бы о чем поговорить.

Жан-Жан перечитал доклад, составленный Рамиресом в трех экземплярах без единой опечатки. Странно все-таки, что этот тип, который и двух слов связать не мог, исторгал из себя опусы, достойные Гонкуровской премии.

И пока Жан-Жан предавался размышлениям, обмахиваясь при этом докладом, что-то: то ли искра, то ли уголек — вдохновение, некогда позволившее человеку изобрести огонь, колесо и шейкер для смешивания коктейлей, — щелкнуло в его пустоватой голове, как резинка на рогатке Давида — или что там у него было?

— Черт возьми!

Жан-Жан встал и вышел.

Если еще хоть один турист спросит его, где море, Марсель его прихлопнет.

Море это было как раз у него за спиной; конечно, согласен, его не сразу увидишь из-за нового Дворца конгрессов, но узнать все-таки можно по пресловутым белым барашкам и водной зыби ровного голубого цвета. Трудно перепутать с паркингом.

Какой-то мальчишка рыдал, потому что у него на глазах плюхнулась на землю вафля, не выдержавшая напора жадного языка грязной бернской овчарки. Горе усугубилось подзатыльником мамаши.

Надья не звонила. Марсель заявил о случае с мальчишкой, но Жан-Жан лишь похвалил его за инициативу. Марсель рассказал все Мадлен, та проворчала:

— Стоит только какой-нибудь девке покрутить задом, как из тебя можно веревки вить. Мы с детьми могли бы сдохнуть в этой трубе… Другим ты всегда готов услужить! К счастью, эго все скоро кончится, хватит с меня страданий!

Вчера у Жан-Ми он рассказал о мальчишке приятелям. Каждый по этому поводу вспомнил свое.

— А когда я делал какую-нибудь пакость, мать хватала тапок и задавала мне такую взбучку!

— А когда однажды меня едва не задавила машина, мать меня чуть не убила, бедняжка…

— Что бы они с нами ни делали, все равно их любишь, точно! Когда моя мать умерла в прошлом году, это для меня было такое…

— А твоя?

— Моя умерла, когда мне было девять, — ответил коротышка, уставившись в пространство.

Все смущенно замолчали.

Марсель подумал, что это ужасно: потерять мать в таком возрасте. Его мать была еще жива и звонила ему каждую неделю. Слава богу!

Жан-Жан, стоя перед гаражом, обсуждал с Костелло новые золотые суперплоские часы, предмет особой гордости.

— Так вот, Тони, мне нужны имена, адреса и прочее такое про всех, кто работал в лаборатории, куда этот Мартен продавал собак. Сходишь к Мартену, выяснишь, как называется это место, и — одна нога здесь, другая там — списки мне. Понял? Думаю, мы потянули за нужную ниточку!

— Конечно, но у нас нет доказательств, что собака из этого приюта.

— Но и доказательств обратного тем более нет. Понимаешь, лаборатория — это значит скальпель и прочее, всякие штуки, которые режут, значит, был парень, который мог получать удовольствие от этого, если он не совсем здоров…

— В таком случае почему бы нашему homo psychopatus не продолжать привычные экзерсисы, вместо того чтобы развивать свои таланты, полосуя людей?

— Ты гений, Тони! Ты знаешь, что ты гений? Он переключился, потому что его уволили! Да! Мне нужны имена тех, кого уволили!

Жан-Жан от души хлопнул Тони по спине, тот двинулся прочь, мурлыча себе что-то под нос. Жан-Жан обернулся, довольный собой. Рядом стоял коротышка, вытирал руки старой тряпкой и улыбался.

— Готово. Можете забирать свою машину…

— Не быстро, однако, но спасибо. Пока!

Жан-Жан сел за руль и включил зажигание.

Улыбка исчезла с лица коротышки, руки у него были влажные, в висках стучало. Чертовы легавые! Мартен тоже хорош! Судя по всему, пробил его

последний час. Коротышка вскочил на скутер и рванул с места. На этот раз никто не сможет ему помешать.

Костелло посмотрел на свои новые часы: 20. 00. Вытер лоб платочком цвета морской волны. Нажал желтым от никотина пальцем на звонок. Молчание. Дал еще один звонок, длинный. Домофон молчал. Между тем, когда он не далее чем двадцать минут назад звонил Мартену, тот взял трубку. Куда только этот придурок мог подеваться…

Неожиданно дверь распахнулась, и в проеме показался элегантный господин с улыбавшимся во всю пасть доберманом. Костелло ринулся на лестницу, лихо махнув своей полицейской карточкой под носом владельца добермана, пока пес не отхватил ему руку. Владелец собаки даже пустил слюну, которая поползла у него по подбородку. Полиция! В перспективе еще одна грязная история!

Костелло бегом взлетел на пятый этаж и, запыхавшись, остановился у двери Мартена. Снова позвонил. Хотя было слышно, как трещит в квартире звонок, Костелло машинально спросил себя, исправен ли он. Постучал — тяжело и равномерно. Щелчок — и дверь повернулась на своих петлях. Но открыл ему не Мартен.

Мартен сидел в черном кожаном кресле возле музыкального центра. По крайней мере, тело находилось там. Голова же красовалась на телевизоре рядом с фотографией Мадонны с ее автографом. Кровь еще била из шеи — фонтанчик гранатового сока.

Пока Костелло недоверчиво оглядывал представшую перед ним картину, по спине заструился пот, он весь покрылся испариной. Дверь сзади скрипнула. Обезумевший Костелло обернулся и оказался перед дверью, захлопывавшейся прямо у него перед носом. Убийца! Дверь ему открыл убийца! Костелло выпрыгнул на площадку. Грохот торопливых шагов на лестнице. Он наклонился над натертыми до блеска перилами. Различить, кто на всей скорости летел по ступенькам вниз, было невозможно.

— Стой! Стой или стреляю!

Костелло, несмотря на свое повышенное давление, несся вниз, перепрыгивая через несколько ступенек. Он выстрелил наобум и не попал в беглеца, предусмотрительно державшегося у стены. Еще один пролет. Небольшой темный холл. Костелло водил рукой по стенке, нащупывая кнопку, чтобы открыть входную дверь, — драгоценные секунды были потеряны, он нащупал кнопку, нажал и оказался нос к носу с грациозным доберманом, выставлявшим напоказ свои клыки.

Респектабельный господин натянул поводок.

— Стой, Фифи, это господин полицейский, он хороший!

— Человек… Вы видели человека, который выбежал отсюда?

— Нет. Но там стоит группа панков, какой стыд, эти панки, правда, Фифи?

— Освободите дорогу!

— Не забывайтесь, господин полицейский!

Услышав, что хозяин повысил голос, доберман аккуратно взял левую руку Костелло в клыкастую пасть.

— Уберите от меня этого пса, или я всажу ему пулю между глаз!

Хорошо одетый господин пришел в ужас и быстренько взял собаку на короткий поводок, освобождая проход. Костелло с револьвером в руке вылетел на улицу, не слушая возмущенных возгласов:

— Это сумасшедший! Идем, Фифи, это сумасшедший, вся полиция — банда безумцев! Сумасшедший! Дурак!

Он с достоинством закрыл за собой дверь, уже представляя себе, какое письмо направит в мэрию.

Костелло, приложив одну руку к сердцу и потрясая оружием, зажатым в другой, так и застыл на тротуаре: он задыхался. Бросился направо, налево, сбившиеся в кучу у скамейки скинхеды насмешливо следили за ним. Естественно, ничего. Убийца растворился среди улиц и домов. Вся сцена заняла не более пяти минут. Вполне достаточно, чтобы отправить псу под хвост тридцать лет отличной и беззаветной службы. Оставалось только звонить Жан-Жану…

Марсель увидел, что на углу останавливается скутер. Коротышка соскочил на землю. Издалека дружески махнул рукой. Комбинезон у него действительно омерзителен — пятен не сосчитать… Мог бы когда-нибудь и выстирать. Сразу видно, что холостяк — счастливчик!

Квартира Мартена была просеяна словно сквозь сито. Доктор Эрблен брюзжал, с трудом поднимаясь с колен:

— Да, с вами без работы не останешься… Ладно… Я бы предположил, что отсечение головы произведено охотничьим ножом. Сначала он, вероятно, перерезал ему глотку, потом нажал на лезвие, вот так, и отделил голову от туловища… Видите?

— Очень хорошо, спасибо.

— Если нож хороший, то сил тут много не надо. Вы же знаете, здесь всегда дело в инструменте…

— Замок не поврежден, — размышлял Жан-Жан вслух. — Значит, открывал сам Мартен. Судя по всему, он ничего не опасался…

— А должен был бы! Бедный мой Жан-Жан, все это совсем не смешно, но мне пора идти.

— Позвольте мне угадать: ваша восьмидесятивосьмилетняя тетушка в очередной раз выходит замуж?

— Нет. Зачем ей выходить замуж? Просто крестины, вот и все.

— О, простите… А еще говорят, что семья во Франции переживает кризис…

— Уверен, что вы из тех, кто голосовал за ПАКС[8], — строго заметил Жан-Жану Док-51. — Поговорим об этом лет через двадцать.

Через двадцать лет я тоже стану дедушкой, подумал Жан-Жан, пока Док-51, прямой и безукоризненный, не спеша направлялся к выходу. Ему придется терпеть на домашних обедах мужей своих дочек и делать гули-гули их малышам, пока те будут обсуждать достоинства своих благоверных.

Он улыбнулся. В заднем левом кармане брюк Дока еле слышно булькала фляжка с пастисом.

Подошел Костелло, вздохнул:

— Убийца улетучился.

— Ты меня удивляешь. Ладно, эксперты закончили, идем. Проследи, чтобы все опечатали. Во всем этом много непонятного, Костелло. Много неясностей. Как убийца узнал, что ты должен прийти? А если он этого не знал, то почему убил Мартена? Есть что-нибудь на тех, кто посещал Мартена?

— Негусто. Кажется, он был человеком одиноким. И ценил только женскую компанию.

— Это мало что дает. Ладно, оставим до завтра. С меня хватит. Я пошел спать.

— Пойти спать мало, — рискнул заметить Рамирес, чтобы развеселить патрона, — нужно еще отдохнуть.

Но Жан-Жан и бровью не повел.

Телефон звонил. Мадлен посмотрела на часы. Одиннадцать. У свекрови приступ, что ли? Стоило только лечь. Она встала, сняла трубку. Голос был женский. Молодой. Со странным акцентом.

— Я могла бы поговорить с господином Марселем, пожалуйста?

— Марсель, тебя тут девица просит! — крикнула Мадлен в приступе жгучей ревности.

Испуганный Марсель возник из ванной, полуголый, весь мокрый. Осторожно взял трубку.

— Алло…

— Он как раз был голый в душе! — крикнула Мадлен в трубку.

Марсель отстранил ее тыльной стороной ладони.

— Алло… Простите, здесь этот телевизор…

Мадлен зло щипнула его за ягодицу.

— Господин Марсель? — проговорила запыхавшаяся Надья. — Момо сказал, что он видел этого типа раньше. Он сказал, что видел его у нашего дома. Тогда выходит, что этот сумасшедший знает, где мы живем, да? Что мне теперь делать? Почему он хочет забрать у меня Момо? Я не хотела звонить, но…

— Послушайте, не паникуйте, я лучше зайду, так будет вернее…

— Чтобы перепихнуться, наверняка! Сволочь! — заорала Мадлен как сумасшедшая, изо всех сил саданув Марселя по правой ноге.

— Аи, стерва! Нет, я сказал: сейчас приду. Ждите.

— Поосторожней! У него СПИД!

Марсель повесил трубку, схватил Мадлен за руку.

— Ты что, с ума сошла?

— Так ты меня с ней обманываешь? Да? Из-за нее хочешь развестись, да? Она даже не француженка! Смотреть противно… Ты бесчестишь семью! Подлец!

Марсель одевался, стараясь не слушать. Взял револьвер. Ветровку.

— А почему ты не надеваешь форму, если идешь работать? Ну, почему?!

Мадлен висела на нем теперь, едва сдерживая слезы. Он старался говорить спокойно и не поддаться желанию шваркнуть ее как следует о стенку.

— Потому что это не мое рабочее время. Мы расходимся не из-за нее. Я едва знаком с девушкой, — добавил он строго. — Мы расстаемся, потому что у нас с тобой все кончено. И ты это прекрасно знаешь. Послушай, Мадлен, можешь ты замолчать, хоть один раз, у меня голова раскалывается.

— Это у меня сердце разрывается! И все из-за тебя!

Мадлен разрыдалась. Марсель рассеянно погладил ее по голове и вышел. Жалеть ее у него не получалось. Он любил ее, это была мать его детей, но она достала его — дальше некуда, и почему так получилось, он не знал.

Мадлен всхлипывала, прислонившись к стене. Чтобы тебе наставили рога с какой-то иммигранткой! И только подумать, что еще неделю назад она чистила этому дерьму ботинки, заляпанные блевотиной! Позорище, а не жизнь!

Коротышка был недоволен. Сидя перед телевизором, он рассеянно смотрел чемпионат мира по боксу в полутяжелом весе. Боксеры задыхались. Второй раунд. Левой давай, черт, левой! Пригнись, пригнись, твою мать, о, какой идиот! Вот дьявол! Прямо в морду! Гонг. Короткая передышка для мужчин, блестевших от пота, — рты полуоткрыты, проветривают трусы, вода стекает по мускулистым, часто вздымающимся торсам. Вдох. Выдох. Спокойствие. Не так уж и трудно сделать над собой усилие. Я так это делаю постоянно. Коротышка задумчиво, маленькими глотками прихлебывал пиво.

Не так-то много в округе лабораторий. Они в конце концов найдут ту, что надо. И сразу же вычислят меня. Вот ведь мерзкие упрямые проныры! Вечно им надо совать свои вонючие рыла в чужое грязное белье! И когда они меня найдут, то посадят меня под замок и будут вводить в голову эти имплантаты, прямо под шевелюру. Они уже пытались это сделать, и мне пришлось резать кожу бритвой, чтобы их найти, и, мать твою, сколько было крови… Да! Давай, убей его, давай! Левой, дерьмо!.. Мне надо придумать, как обезопасить себя. Найти… разменную монету.

Коротышка неожиданно расслабился и улыбнулся. Ему в голову пришла одна мысль.

Марсель тихонько постучал к Надье. В такой час лучше шуметь как можно меньше. Особенно из-за соседей… Дверь открылась. Надья посторонилась, пропуская его.

— Входите.

Морщинистый старик в костюме, сидевший перед низеньким столиком, внимательно оглядел его. Рассерженно спросил что-то у Надьи. Та нервно улыбнулась Марселю.

— Он спрашивает, кто вы… — Она повернулась к старику: — Это полицейский. Он пришел из-за Момо…

Повторила по-арабски.

Старик кивнул, но выражение лица у него оставалось по-прежнему мрачным. Он налил в стаканы чай и предложил Марселю. Марсель присел. Вот уж не скажешь, что сидеть в таком положении удобно. Он слышал, как у него скрипнули суставы. Надья осталась стоять в напряженной позе.

— Почему кто-то так озлобился на Момо? Денег у нас нет, у нас ничего нет. Это просто безумец, ведь правда? Почему вы его не арестуете?

— Кого арестовывать? Мы даже не знаем, есть ли действительно кого арестовывать.

Марсель упорно не хотел рассматривать вариант, что тот, кто напал на Момо, и тот, кого прозвали Кутюрье Смерти, — одно и то же лицо.

Вдруг появился Момо — с взъерошенными волосами. Он плакал. Надья обняла его.

— Все в порядке, родной? — Она обернулась к Марселю. — Он плачет, ему стали сниться кошмары… Ну, все… Все прошло…

— Я не хочу, чтобы меня съели…

— Никто тебя не съест, ты большой мальчик. Ну, скажи «здрасте» дяде полицейскому.

— Не скажу. Зачем он тут? Я не хочу, чтобы он тут жил.

У Марселя пересохло в горле. Надья пожала плечами.

— Он тут и не собирается жить. Он пришел тебя повидать.

— Да, Момо! Здравствуй! — сказал Марсель. — Ну, так скажи-ка мне, ты уже видел раньше этого типа, что приходил за тобой к школе?

— Нет, не видел!

Марсель вздохнул, выпрямляясь. Хрусть! Ну конечно, колени! Ему даже показалось, что старик усмехнулся. Надья гладила щеку Момо, который зевал с полузакрытыми глазами.

Марсель провел рукой по волосам. На балконе надрывалась цикада. Воздух был пропитан мятой и корицей.

— Ладно, я, пожалуй, пойду.

— Я зря заставила вас прийти. Простите, но он только что говорил… Я, наверное, сошла с ума…

— Ничего страшного. Пока. Чао, Момо. Спи спокойно. До свидания, месье.

Момо потянул Марселя за штанину.

— У тебя тоже есть мотороллер?

— Почему тоже? А у кого еще?

— У волка. Он сидел на нем возле нашего дома.

Марсель насторожился.

— А какой он был, этот мотороллер?

— Противный. Старый.

— А какого цвета был шлем у того, кто сидел на мотороллере?

— Никакого у него не было шлема, у него была фуражка, как у моряков.

— А глаза у него были голубые или карие?

— Не знаю. Карие?

— И у него был комбинезон мотоциклиста?

— С ума сошел? Для такого маленького мотороллера!.. На нем была такая синяя штука, как у папы…

Марсель взглянул на Надью.

— Он хочет сказать, синяя рабочая блуза.

Марсель ликовал. Может быть, это просто рабочий со стройки?

— И какого он роста? Больше меня?

— Нет. Он как деда…

Марсель взглянул на старика — не больше метра шестидесяти. Марсель уже чувствовал, как Жан-Жан с благодарностью жмет ему руку.

— А что ты еще помнишь?

— Не знаю.

— У него были какие-нибудь украшения?

— Он же не девчонка!

— Понятно. Но может быть, браслет, часы, цепочка…

— Да, цепочка и медаль на ней с другом Христа.

— С другом Христа?

Надья уточнила:

— Он хочет сказать, с каким-то святым.

— Может, медальон со святым, нет?

Момо пожал плечами.

— А у тебя есть мотороллер, а?

— Нету, — ответил Марсель, — мотороллера у меня нет. А машина есть, я могу отвезти тебя, куда хочешь.

— Вместе с мамой?

— Ну конечно.

Надья закашлялась. Старик подозрительно смотрел на них. Жужжала муха. Он поймал ее на лету и раздавил между пальцами. Марсель вздрогнул и перевел взгляд на малыша.

Момо неожиданно закрыл глаза и повалился на диван.

— Он заснул, — объяснила Надья.

Марсель открыл дверь.

— Я пошел. Буду держать вас в курсе. Но вы не волнуйтесь, мы его быстро вычислим, а пока…

Надья улыбнулась: улыбка получилась неуверенной. Она наклонилась к нему, высунувшись на лестницу, и зажгла свет на площадке. Ее голое плечо коснулось его…

— Если вы не против прогулки на машине…

— Вы, наверное, очень заняты…

Они шептались на площадке, глядя друг другу в глаза.

— Я могу освободиться. Можно съездить куда-нибудь на пикник…

— Наверное…

— Конечно, и Момо с нами!

Надья улыбнулась — по-настоящему. Марсель коротко сжал ей плечо — дружеский, успокаивающий жест. Тело у нее было нежным, упругим и молодым.

— Ладно, мы об этом еще поговорим. Идите спать.

Он на цыпочках спустился по лестнице. Поднял голову, когда оказался внизу. Дверь закрылась. Он вышел. Над ним, наверху послышался легкий шум. Марсель поднял голову. Надья развешивала на балконе белье и смотрела на него. Он улыбнулся. Она улыбнулась. Марсель почувствовал себя полным идиотом. Он махнул ей рукой, красный от смущения, залез в машину и нажал на газ.

7

В воздухе пахло грозой. Как снаружи, так и в комиссариате. Отчаянно рыдала дама в разорванном шелковом пиджаке: ее избили и отобрали драгоценности. Еле сдерживавший себя полицейский отправился за стаканом воды. Высокий пузатый мужчина пытался придушить трех подростков-арабов, которые теперь, когда он не мог до них дотянуться, переругивались с ним.

В кино у него кто-то свистнул бумажник.

— Врет он все! Это потому, что ему не нравится цвет нашей кожи. Он расист!

— Не валяйте дурака, за вами следили. Сядьте, месье, вами займутся.

Какой-то дилер в наручниках нервничал, сидя на старой деревянной скамье; он украдкой поглядывал то направо, то налево, как автомат, который заело.

Торопливо сновали полицейские с делами в руках. Или с дубинками.

Жан-Жан распахнул серую грязную дверь. Удивленный Рамирес поднял голову. Напротив него развалился на стуле маленький пузатый старикашка, он был в шортах и желтой, заляпанной кровью футболке; волосы, такие же желтые, как футболка, торчали у него на голове, будто лес сигарет «Житан», которые скручивают из маисовой бумаги. Жан-Жан дернул подбородком в сторону пузана.

— Это у тебя надолго?

— Сейчас закончу и приду.

— Что он сделал?

— Только что убил бутылкой свою жену. Сначала разбил бутылку о ее голову, а потом — раз! — и розочкой в живот.

— Почему ты это сделал?

Пузан пожал плечами и промолчал.

— Она всегда настаивала, чтобы он выводил собаку и выносил мусор именно тогда, когда начинается сериал, — ответил вместо него Рамирес. — Она доставала его так каждый вечер. Представляешь, он ни разу за пятнадцать лет не видел начала фильма!

— Вам надо было купить себе видик!

— О, знаете ли, я все эти современные штучки…

Жан-Жан вздохнул. Обернулся к Рамиресу:

— Ладно, когда закончишь, приходи. У Блана есть новости.

Рамирес рассеянно кивнул и с наслаждением вернулся к допросу.

— И еще она вам запрещала курить?

— О куреве я и заикнуться не смел: это первое, что она мне запретила. Я должен был курить на балконе, это в моем-то возрасте! Вопросы есть?

Жан-Жан закрыл за собой дверь.

Мелани точила карандаш перед включенным компьютером: движения у нее были томными и медленными, глаза угрожающе горели.

— Как, однако, у вас хорошо получается! — насмешливо заявил Жан-Жан, усаживаясь.

Мелани залилась краской, положила ногу на ногу. Жан-Жан присмотрелся внимательнее.

— Да вы еще больше загорели! Уж не ваш ли приятель устроил вам морскую прогулку, а?