Гриф секретности снят - Богоборцы из НКВД

Московский процесс в 1919 г. над причтом церкви Василия Блаженного по поводу «святого отрока Гавриила», убиенного евреями, и заявление епископа Рязецева на допросе в 1923 г. в том, что у него нет уверенности в отсутствии у евреев ритуального употребления человеческой крови, в достаточной степени характеризуют живучесть антисемитских настроений поповщины…»

Что ж тут говорить, если Л.Д. Троцкий, выступая с пламенной речью 17 июля 1924 года на совещании клубных работников, подчёркивал: «В антирелигиозной борьбе, периоды открытой лобовой атаки сменяются периодами блокады, сапы, обходных движений. В общем и целом мы именно в такой период сейчас и вошли, но это не значит, что мы в дальнейшем ещё не перейдём снова к атаке развёрнутым фронтом. Нужно только подготовить её…»

Поселился Евгений Александрович со всем своим семейством не где-нибудь, а в Серафимо-Дивеевском подворье, что располагалось на 1-й Мещанской улице в центре Москвы, поближе к Лубянке. Будут теперь его называть и «главпопом», и «красным игуменом». Первое «звание» ему присвоили в высших партийных кругах, а второе, как ни странно, в самых что ни на есть церковных.

Кроме жены, поселилась рядом с молодым и перспективным чекистом его старшая сестра, которую он вежливо величал не иначе как «мамашей». Не потому ли её частенько принимали за мать, вызванную в столицу для благой жизни из деревни. А старшей сестре подворья (действительно) матушке Анфии пришлось несколько потесниться.

«Служебное положение матушки Анфии, – отметит историк Русской Церкви М.Е. Губонин, – стало особенно острым и сложным после того, как неожиданно вселился в подворье «сам», всемогущий тогда, разрушитель Церкви Русской, Евгений Александрович Тучков со своей престарелой «мамашей» весьма юркой и миниатюрной старушонкой, чрезвычайно религиозной и большой любительницей торжественных богослужений. Вельможа Е.А.Тучков, расположившись в покоях Серафимо-Дивеевского подворья, убил сразу двух зайцев. Во-первых, приобрёл прекрасную, комфортабельную и бесплатную квартиру со всем ассортиментом полагающихся коммунальных удобств и, во-вторых, с самого момента въезда сюда, заимел ровно столько весьма услужливых, почтительных и так же бесплатных горничных, прачек, кухарок и уборщиц сколько было сестёр в Дивеевском подворье. Смекалистая матушка Анфия, конечно, нисколько не растерялась и прекрасно учла все те неисчислимые «блага», которые проистекали для подворья из самого факта проживания «самого» и непосредственно руководила обслуживанием и ублаготворением «Евгения Александровича» и «ихней мамаши» («Спаси их, Господи!»).

Справедливости ради следует отметить, что в те незабвенные годы, когда ложась спать, люди не были уверены в том, пробудут ли они в своей постели до утра сёстры Дивеевского подворья прекрасно и безмятежно почивали на своих перинах, поскольку «ангелом-хранителем» их являлся сам «Евгений Александрович!» За годы своего сожительства на подворье он многократно оказывал всякого рода покровительство и некоторое, так сказать, пособие в хозяйственных и бытовых нуждах как подворью в целом, так и отдельным его насельницам, коль скоро по тому или иному поводу они прибегали под его высокую руку…

Так, например, Евгений Александрович, заранее осведомлённый по своим каналам, в свою очередь своевременно оповещал всех этих «лампадок» о местах предстоящих торжественных богослужений Святейшего Патриарха Тихона или архиепископа Иллариона (Троицкого), которого особенно любили и почитали верующие москвичи…

В таких случаях группа дивеевских монашек, облачившись должным образом и прихватив с собою «мамашу» отправлялись по указанному «Евгением Александровичем» адресу…

«Мамаша», конечно, тоже была довольна, так как при этих паломничествах ей, естественно, обеспечивалось самое лучшее место в храме (где-нибудь на клиросе), какая бы давка не была в храме. Поэтому в позднейших разговорах, когда речь заходила о той, минувшей уже эпохе самодержавного царствования в Церкви Е.А.Тучкова, мать Анфия, хоть и со вздохом, но неизменно благосклонно отзывалась об этой, слишком хорошо известной, исторической (как никак) личности. «Ну да уж что вы! Скажет, бывало, она, с Евгением-то Александровичем ещё жить можно было… Куды! Он, бывалочи, нам всёж-таки немало помогал другой раз. То ордер на дрова даст, то глядишь ещё чего… Мы уж ему премного благодарны. А то ведь другой-то давно бы уж нас всех разогнал: кого куды (и костей не соберёшь!)…» И задумавшись о чём-то невесёлом, покивав своей старческой головой как бы в подтверждение этих невысказанных мыслей, добавляла: «Нет, ничего, он мущина был обходительный. Не какой-нибудь фулюган, спаси его Господи!».

Уж Анфия знала, что говорила, «фулюганов» тогда было в избытке. Да ещё каких, в кожанках и с маузерами!

3

В дверях Московского трибунала он появился как свидетель. «Вместо наперстного Креста у него на груди крупный образок (панагия). Окладистая, но довольно редкая борода, седой волос на голове. Лицо розовато-благодушное, старчески слезящиеся глаза. Поступь мягкая и сутулые полные плечи», – зафиксирует писатель М. Криницкий.

Как только его плотная фигура входит в зал и делает сначала лёгкий поклон в сторону публики, а затем благословляет её, сложенными пальцами обеих рук, три четверти присутствующих безмолвно поднимаются со своих мест.

Начинается театрализованное новой властью представление.

Председатель: Ваша фамилия?

Патриарх: Белавин.

Председатель: Имя, отчество?

Патриарх: Василий Иванович, в монашестве патриарх Тихон.

Председатель: Вы являетесь главным руководителем церковной иерархии?

Патриарх: Да.

Председатель: Вы вызваны в Трибунал в качестве свидетеля по делу о привлечении разных лиц за сопротивление изъятию церковных ценностей в пользу голодающих. За ложные показания вы отвечаете. Расскажите историю происхождения вашего послания – того воззвания, в котором вы высказались против выдачи церковных ценностей, сосудов и т. д.

Патриарх: Простите, это от какого числа?

Председатель: От 13 февраля. Историю происхождения вот этого воззвания и расскажите Трибуналу.

Патриарх: Видите ли, по поводу голодающих мы не раз обращались к властям, мы просили, чтобы нам разрешили образовать Церковный Всероссийский комитет и комитеты на местах, епархиальные, для того, чтобы Церковь могла сама оказывать помощь голодающим; с этим мы обратились, кажется, ещё в августе прошлого года. В августе и сентябре мы ответа не получили. Ответ я получил от ПОМГОЛа в декабре месяце. Мною был командирован в ПОМГОЛ, как сведущий в этом деле, протоиерей Цветков, он не раз работал в этой области в 1911–1912 гг. В ПОМГОЛе вели переговоры с тов. Винокуровым, который этим делом заведует. Тов. Винокуров высказал пожелание о том, чтобы Церковь наша пошла навстречу помощи голодающим и пожертвовала из своих ценностей. Протоиерей Цветков сказал, что в Церкви имеются вещи, которые мы не можем, по нашим канонам, жертвовать. Тов. Винокуров на это заявил, что мы этого и не требуем, но хорошо, если бы вы пожертвовали подвески, камни, потом украшения. Цветков сообщил об этом мне. Я тогда согласился на это. Так как знал, что воззвания должны выпускаться с ведома властей, я представил в ПОМГОЛ проект своего воззвания о том, что можно жертвовать. При этом я имел в виду, что собственно церковное имущество было передано общине верующих, и я выразился так, что, со своей стороны, разрешаю жертвовать вот такие вещи. Это воззвание после было одобрено.

Председатель: Кем?

Патриарх: ПОМГОЛом. Затем была составлена инструкция, как проводить это дело. Между прочим, в инструкцию внесён был такой пункт, что все эти пожертвования церковные являются добровольными. Потом через несколько дней, когда воззвание было напечатано, – дней через пять – вышел уже декрет ЦК о том, чтобы отбирать всё. Это показалось нам странным: с одной стороны, ведётся соглашение с нами, с другой – за спиной выпускают декрет о том, чтобы всё отбирать, и уже ни о каких соглашениях нет речи. Тов. Винокуров сам выбросил из инструкции тот пункт, который сам же раньше подчеркнул, именно что эти пожертвования являются добровольными. Не говоря о том, что в газетах началась травля патриарха и церковных представителей, князей Церкви и т. п. Я обратился с письмом к Калинину, где написал ему, что было соглашение отдавать то-то, а теперь требуют то-то.

Затем было внесено тов. Винокуровым, что это было добровольное пожертвование, и он выбрасывает этот пункт из инструкции. Я просил в письме Михаила Ивановича, чтобы этот пункт был восстановлен, чтобы это было добровольным соглашением, а то иначе нам придётся поставить в известность, так сказать, население, и вот ответа не последовало. Вероятно, Калинин передал записку и ответа не получил. А на местах стали отбирать; кажется, в Петрограде. И вот тогда я выпустил послание, так как ко мне обратились и миряне, и духовенство, и не из Москвы только, а из других епархий, и высказал ряд церковных канонов. Но, конечно, никакой контрреволюции я тут не видел.

Председатель: Вы не вполне мне ответили на вопрос о возникновении послания. Почему оно возникло – это ясно, но как оно возникло? Вы лично его написали?

Патриарх: Лично.

Председатель: Собственной рукой?

Патриарх: Да.

Председатель: Не помните, какого числа?

Патриарх: В начале, кажется, первой недели, так 13–14 числа.

Председатель: Тринадцатого числа?

Патриарх: Да.

Председатель: Трибунал имеет в виду послание, которое заканчивалось сообщением, что за выдачу священных сосудов миряне караются отлучением от Церкви, а пастыри низложением из сана. Вот этот конец был тогда же написан?

Патриарх: Тогда же. Это было в начале первой недели.

Председатель: Какой общий порядок у вас составления посланий?

Патриарх: Вы спрашивали меня – кто был инициатором. Я говорил, что я, и что не принимает ли участие профессор Громогласов и другие.

Председатель: Трибунал интересуется вопросом: какой общий порядок написания посланий у вас был всегда? Вы сами, или у вас были помощники, сотрудники, советники, которые бы обдумывали текст воззваний?

Патриарх: Текст воззвания и обдумывают, может быть, иногда, но я сам пишу. Раз моя подпись, то я и отвечаю за это.

Председатель: Кто ещё вырабатывает эти воззвания?

Патриарх: Раз я отвечаю, то какое это имеет значение, кто помогает или вырабатывает?

Председатель: Трибунал интересует вопрос об управлении иерархией. Как идёт управление? И вопрос о воззваниях: пишутся ли они собственной вашей рукой или могут быть составлены кем-нибудь другим и представлены на ваше утверждение?

Патриарх: Это я сам составлял, а послание в ПОМГОЛ составил отец протоиерей Цветков, потому что это дело он вёл. А к этому воззванию он никакого участия не имел.

Председатель: Считаете ли вы, что жертвовать нужно всё, что предусмотрено декретом Центрального Исполнительного Комитета, кроме священных сосудов, или ещё что-либо нельзя жертвовать?

Патриарх: Да, я находил, что это вообще надо.

Председатель: Кроме священных предметов?

Патриарх: Имеет широкое значение, казалось бы, всё, что освящено практикой, но так как есть разница между кадилом или кропилом и сосудом, то, конечно, можно.

Председатель: Вы сделали разграничение?

Патриах: Но в общем в целом не определяли, что можно взять и чего нельзя. Не с вашей, конечно, точки зрения. Только сосуды.

Председатель: Значит, можно так считать, не только одни сосуды, но и разные священные предметы богослужения?

Патриарх: Но это так нельзя сказать. Я о сосудах сказал, что их безусловно нельзя.

Председатель: А другое более или менее?

Патриарх: Да.

Председатель: Вы говорили о травле, которую вела печать. Что вы хотели этим выразить?

Патриарх: Это надо спросить у тех, кто её поднимал, с какой целью она поднимается.

Председатель: Но вы сочли нужным сослаться на эту травлю, которая, по вашим словам, велась в газетах специально с этим вопросом. Чем вы объясняете, что вот сейчас вы вдруг вспомнили о травле, когда даёте показания?

Патриарх: Да не только вспомнил, но и теперь эта травля продолжается.

Председатель: Так вот, может быть, вы объясните, почему вы указываете на газетную травлю, для какой цели?

Патриарх: А потому, что я вам передавал содержание письма к Калинину и просил его обратить внимание не на меня лично, а вообще на Церковь.

Председатель: Правильно ли сделает Трибунал заключение, что то, что происходило в советской жизни, отдельные факты и всё, вместе взятое, так действовали на вас, что оказывали известное влияние даже на текст вашего послания?

Патриарх: На текст нет, но, конечно, я читаю газеты. Я не дерево и не камень.

Председатель: Значит, вы совершенно сознательно вставили в послание фразу о том, что после выпадов в газетах был издан декрет?

Патриарх: Это тоже исторический характер имеет.

Председатель: Но это имеет характер религиозный или ничего общего с религией не имеющий?

Патриарх: Тут излагается история этого дела. Тот вопрос, который мы ставили. Вот что мы просили, и между тем нам – вот что.

Председатель: А между тем вам дали декрет об изъятии. Значит, правильно понимал трибунал, что вы составляли воззвание, учитывая все настроения, которые были в обществе в связи с предстоящим фактом изъятия, учитывая статьи, которые появлялись в печати, самый декрет и т. д. Вы считали необходимым, учитывая всё это, апеллировать к вашей пастве и дать ей известные директивы, как ей нужно реагировать?

Патриарх: Травля имеет побочное значение. Не из-за неё, а потому, что по канонам нельзя.

Председатель: Тем не менее вы исходили из того, что делалось в обществе?

Патриарх: Да, в обществе.

Председатель: Значит, правильно поймёт Трибунал, что здесь вами руководило в большей степени всё-таки то, что вам нужно было ответить на то, что, как вы сказали, у вас за спиной был выпущен декрет и нужно было сказать, как на него реагировать?

Патриарх: Нет, не так. Я излагал историю, что мы можем дать и что не можем дать.

Председатель: Вы употребили выражение, что вели переговоры, а в это время за спиной был выпущен документ. Вы употребили это выражение?

Патриарх: Да.

Председатель: Значит, вы сочли, что декрет был скрыт от вас, что ему было придано значение гражданской жизни, которая проходила рядом с вами?

Патриарх: Но она касалась Церкви.

Председатель: Значит, вы считали, что произошёл некоторый конфликт между церковной иерархией и советской властью?

Патриарх: Да, я думаю, что если советская власть выступила через ПОМГОЛ, то нужно было действовать.

Председатель: Таким образом, вы считали, что советская власть поступила неправильно, и были вынуждены выпустить воззвание?

Патриарх: Да.

После председателя берёт слово обвинитель: Вы признаёте, что церковное имущество не принадлежит церквам в смысле иерархического их построения по советским законам?

Патриарх: По советским законам – да, но не по церковным.

Обвинитель: Ваше послание касается церковного имущества. Как же понимаете вы с точки зрения советских законов, законно ваше предложение или нет?

Патриарх: Что это?

Обвинитель: Ваше послание…

Патриарх: Это вам лучше знать, вы – советская власть.

Председатель: То есть вы говорите, что судить вам, а не нам. Тогда возникает вопрос: законы, существующие в государстве, вы считаете для себя обязательными или нет?

Патриарх: Да, признаю, поскольку они не противоречат правилам благочестия. Это было написано в другом послании.

Председатель: Вот в связи с этим и ставится вопрос: не с точки зрения церковных законов, а с точки зрения юридической, вот имеется закон о том, что всё церковное имущество изъято от Церкви и принадлежит государству, следовательно, распоряжаться им может только государство, а ваше послание касается распоряжения имуществом и даёт соответствующие директивы – законно это или нет?

Патриарх: С точки зрения советского закона – незаконно, с точки зрения церковной – законно.

Обвинитель: Значит, с советской точки зрения незаконно, и это вы учитывали и знали, когда писали послание?

Патриарх: В моём послании нет, чтобы не сдавать. А вот я указываю, что, кроме советской, есть церковная точка зрения, и вот с этой точки зрения – нельзя.

Обвинитель: Вы говорите, что не указывали, чтобы не подчиняться советской власти. А как вы думали, в какое положение поставили своим посланием верующих?

Патриарх: Они сами могут разобраться. Я выпустил послание и отдал его Никандру для того, чтобы он сообщил в Синод и епархии…

4

«4-го апреля в пленуме Моссовета (Московского совдепа) очень ругали Патриарха и всё духовенство якобы за агитацию против добровольной выдачи церковных ценностей и постановили провести декрет ВЦИК об изъятии «неуклонно, твёрдо и энергично».

Впоследствии так и сделано, да никто им и не мешал. Напрасно только изволили лаяться. В некоторых церквях изъято серебра по нескольку пудов, а в некоторых – десятки пудов. Подожду конца изъятий и запишу собранное (вернее сказать, «содранное») церковное богатство в итоговой сводке», – запишет в своём дневнике москвич Н.П. Окунёв.

Перед Пасхой 1922 года в Москве появилось множество объявлений. Одно из них красноречиво подчёркивает колорит того времени: «Ты говоришь, к Пасхе нельзя купить коньяк? Так купи вино В.Г. Сараджаева. Магазин: Тверская, 22».

«С 31 марта по 27 апр. Включительно по Москве изъято в церквях: 3.059 пуд. 28 ф. 45 зол. 72 доли 400 р. серебра, 2 пуд. 21 ф. 86 зол. 76 долей 500 р. золота; брильянтов, алмазов и розочек 3.658 шт., жемчуга 17 ф. 67 зол. 40 долей, рубинов 1.178 шт., изумрудов 1.887 шт., драгоценных камней 1 пуд. 72 золотника (каких ещё?!), и много других ценных вещей, описанных поштучно», – отмечает Окунёв.

«Злоба дня», как бывало говорили в «добрые старые дни», – судебный процесс о сопротивлении (якобы) изъятию церковных ценностей. Газетные застрельщики натянули свои клеветнические луки до угрожающего предела. По их гарканьям (или карканьям), процесс «вскрыл возмутительную картину заговора против советской власти под видом защиты религии», и что «Патриарх и его штаб – организаторы и руководители обширного контрреволюционного заговора» (распни Его, распни!). К концу процесса вызвали в трибунал свидетельствовать самого Патриарха. Вот и началась пальба из всех орудий. «Стреляли», собственно, не только в безоружных, но и в «лежачих». Особенно усердствовали Стеклов, Пётр Ошевский, Марк Криницкий, Л. Николаев, Д. Фибих и, конечно, «лауреат» по этой части М. Горев (Галкин). (К слову сказать, Ошевский и Криницкий когда-то писали и то, что угодно было Ивану Дмитриевичу Сытину. И без сомнения, стали бы писать верноподданническое и Патриарху, если бы тот был сейчас в силе.) Ошевский и Криницкий тряхнули стариной, написали по поводу допроса на суде Патриарха несколько хлёстких фельетонов «Под Дорошевича». Старые читатели «Русского слова» «прочтут с удовольствием», да и я, пожалуй, прочёл не без удовольствия, ибо, как они ни оплёвывали «гражданина Василия Ивановича Белавина» (так официально именовали на суде Святейшего Патриарха Тихона), всё-таки он вышел из-под перьев самим собой, а не навязываемым ему бесчестными усилиями проголодавшихся бывших сотрудников «Новостей дня» и «Московского листка» типом черносотенного, властолюбивого и трусливого попа. Вот так же, как Островский вылезал из фердинандовских лохмотьев в своём прекрасном наряде, так и Патриарх вышел из оскорблявшего его трибунала… Патриархом, а не каким-то Белавиным».

Председатель: Вам известно, что было в Шуе при изъятии?

Патриарх: Известно.

Обвинитель: Ну вот это, что было в Шуе, и есть результат того, что вы предоставили своим гражданам разбираться.

Патриарх: Почему же вы думаете, что это? А в других местах граждане иначе разбирались.

Обвинитель: А как в Москве происходило изъятие, вам известно?

Патриарх: По газетам.

Обвинитель: И вам известно, что здесь граждане тоже сами разбирались?

Патриарх: Знаю, что в громадном большинстве совершенно спокойно.

Обвинитель: А в некоторых местах?

Патриарх: Знаю, что в Дорогомилове…

Обвинитель: Вам известны взгляды священников на это воззвание?

Патриарх: Каких священников – московских?

Обвинитель: И других местностей.

Патриарх: Мною было сделано Никандру…

Обвинитель: Вам известно, что среди духовенства имеется противоположная точка зрения на возможность изъятия ценностей?

Патриарх: Известно, что среди московских больше, и среди тех, кого вы называете «новая церковь», или «живая церковь».

Обвинитель: А вот профессор Введенский.

Патриарх: Он протоиерей, а не профессор.

Обвинитель: Вот он как будто с другой точки зрения смотрит.

Патриарх: Нет. Он не против, он пишет, что митрополит говорит: подвески выше и ценнее тех риз, которые снимаются с икон.

Снова берёт слово председатель: Обвинители имеют вопросы?

Обвинитель: Вот здесь один из священников сказал так: если бы патриарх Тихон не был патриархом, а на его месте стоял бы тот, который разделяет точку зрения другой части духовенства, то, может быть, не было бы кровавых событий в Шуе. Как же ответить на этот вопрос? Ваш взгляд – если бы вами не было выпущено воззвание, если бы вами было сказано о том, что сдавайте все ценности, – было бы такое противодействие?

Патриарх: Мы можем говорить только о том, что случилось, а то, что не случилось, – Бог знает.

Председатель: Обвинитель интересуется следующим вопросом: в вашем послании употребляется слово «святотатство» – это слово имеет для широкого населения достаточно определённое значение; если сказать, что вот в такой-то церкви производится святотатство, то могут ли не возмутиться верующие и не вызовет ли это с их стороны всех усилий, чтобы не допустить святотатства; и ещё далее, когда вы бросаете лозунг святотатства и что все, которые не окажут сопротивления, будут отлучены от Церкви, а священники низложены из сана, то не действует ли это возбуждающе на слои населения, тех граждан верующих, которые не могут разобраться в тонкостях церковной терминологии?

Патриарх: Если бы я этого не указал, то я подлежал бы церковному суду.

Обвинитель: А вот здесь проходила экспертиза, в которой приняли участие профессор Кузнецов, епископ Антонин и двое священников, один – Ледовский…

Патриарх: Какой это Ледовский? Кто это такой?

Обвинитель: Вы не знаете такого?

Патриарх: Не знаю.

Обвинитель: Вот они установили: на поставленные им вопросы: «Носит ли ваше воззвание строго религиозный характер?» – что такого характера оно не носит. А на вопрос: «Какие основные вопросы христианского вероучения затронуты вашим воззванием?» – они ответили: «Никаких». Таким образом, остаётся сделать вывод, что оно носит явно политический характер.

Патриарх: Профессор Кузнецов не сказал, что это не религиозного характера.

Обвинитель: Постольку поскольку оно затрагивает вопросы церковного имущества.

Патриарх: Есть вопросы не то что религиозные, есть вопросы догматические, таковых нет в послании, но есть вопросы канонические, таковые есть. А религиозные – это не совсем точный термин.

Председатель: Экспертиза установила, что ваше воззвание религиозного характера не носит и никаких вопросов христианского вероучения не затрагивает. Когда это было выяснено экспертизой и наряду с этим установлен смысл и значение слова «святотатство», которое не могло не действовать разжигающе на население, и затем ваша угроза в конце послания об отлучении, то естественно возникает вопрос: «Не последовало ли это послание цели чисто политического характера?» – т. е. вызвать население на почве защиты Церкви к действиям против правительства. Вот этот вопрос и ставит вам обвинитель, он также интересен для Трибунала. Считаете ли вы до сих пор, что ваше воззвание действительно не затрагивает вопросов политического характера и является воззванием строго религиозным?

Патриарх: Позвольте вам сказать, я уже отвечал, что я могу сказать, что беру христианским учением, потому что это церковная каноника и церковное управление имуществом, это не вероучение. Но, во всяком случае, оно носит религиозный характер, и я думаю, что эксперты глубоко заблуждаются, они, может быть, конца не читали, а затем, экспертиза может просто быть другая.

Председатель: Значит, вы с этой экспертизой не согласны?

Патриарх: Не согласен.

Обвинитель: Вот экспертиза отвечала на вопросы: «Является ли изъятие священных предметов для целей милосердия святотатством или кощунством?» – и ответила: «Не является».

Патриарх: Напрасно.

Обвинитель: Значит, вы считаете, что это святотатство?

Патриарх: По канону.

Председатель: А не по канону?

Патриарх: Может быть, с точки зрения нравственности и благотворительности.

Председатель: Разве каноны не являются выражением нравственности?

Патриарх: Не всегда. Есть вера, а есть церковное управление. Это разные области.

Обвинитель: Я прошу, чтобы свидетель объяснил, как понимать святотатство по канону?

Патриарх: По канонам это святотатство.

Обвинитель: А с точки зрения нравственности?

Патриарх: Они указывали, что знают примеры, что Златоуст и Амвросий передавали и оправдывали, это и нам известно, и это мы знаем.

Обвинитель: Да что же это – святотатство или нет?

Патриарх: Это совсем другой термин, это канонический термин. Он непригоден к нравственности.

Председатель: А с какой другой точки зрения можно подойти к этому вопросу?

Патриарх: С точки зрения христианской благотворительности.

Обвинитель: Значит, с точки зрения благотворительности – это не святотатство?

Патриарх: Не святотатство.

Обвинитель: Значит, можно думать, что вы предпочли законы – христианской нравственности?

Патриарх: Нет, когда Церковь сама распоряжается этим имуществом, тогда можно, и эксперты должны были указать, когда ссылались на Златоуста, Амвросия и других, что они сами передавали. Церковь имеет право, патриарх имеет право.

Председатель: Значит, с точки зрения христианской благотворительности это не святотатство, но с оговоркой, если это будет сделано руками самой Церкви. Вы не видите в этом ничего странного?

Патриарх: Не вижу.

Обвинитель: Таким образом, если бы патриарх сам дал своё благословление по иерархической линии, то можно было бы сосуды отдать!

Патриарх: Я за это отвечаю перед судом Церкви.

Обвинитель: А перед совестью отвечаете? Вы говорили, что, с одной стороны – миллионы голодающих, умирающих, а с другой – мёртвые канонические правила, и вы не дали своего благословления и теперь подтверждаете, что по канонам отдать ценности могла только одна сама Церковь.

Патриарх: Сама Церковь непременно.

Обвинитель: Вот здесь один из обвиняемых сказал очень сходные с вами слова, что если бы патриарх благословил, то моя пастырская совесть была бы спокойна. Я вас так понял?

Патриарх: Так.

Обвинитель: Значит, в этом вопросе можно понять, что вы эту пастырскую совесть не хотели успокоить?

Патриарх: Я вас не понимаю.

Председатель: Если бы вы дали своё благословление, то совесть пастыря была бы спокойна и он отдал бы всё. Но так как не было благословления, а чувство христианской совести ему подсказывало, что надо отдать, то совесть его была в смятении, поэтому Трибунал и делает вывод, что вы не только не успокоили совесть, но, наоборот, сделали так, что она должна быть неспокойна, и породили сопротивляющихся.

Патриарх: Нет, не сопротивляющихся, ведь я не стою на точке зрения вашей советской власти. Вы говорите: надо взять – и забираете.

Председатель: Я призываю вас к порядку. Вы находитесь в Трибунале. Трибунал судит и ничего не забирает.

Патриарх: Простите, я имел в виду…

Обвинитель: Скажите – мнение других священников было таково, что ваша ссылка на каноны совершенно ложна, – я просил бы поэтому ответить мне на следующий вопрос: что вы считаете святотатством и что означает этот термин, содержит ли он в себе оценку преступления?

Патриарх: Эти слова я взял из канона.

Обвинитель: Гражданин Белавин, я прошу вас отвечать на мои вопросы и желаю знать ответ без всяких увёрток: что значит святотатство? Вы, патриарх, можете ответить?

Патриарх: Забрать священные вещи.

Обвинитель: А слово «тать» – это что значит по-русски?

Патриарх: Тать – это вор.

Обвинитель: Значит, святотать – это вор по святым вещам?

Патриарх: Да.

Обвинитель: Такими вы нас считаете?

Патриарх: Кого?

Обвинитель: Представителей советской власти?

Патриарх: Нет, простите, то есть…

Сильный шум в зале.

Председатель обращается к публике, затем к суду, распорядителю, коменданту и предлагает удалить из зала всех шумевших во время дачи показаний и объявить перерыв…

5

Его родной город Псков был более всего замечателен похожестью на Москву необычайным обилием церквей. Безусловно, он был по сравнению с ней крошечным, но все старинные и довольно красивые церкви расположились там точно так же, на каждом шагу. И теперь, проживая в помещении московских архиереев в Троицком подворье Сергиевской лавры, что у Троицы на Самотёке, он часто думал о нём, как и о том, что написано в Священном Писании…

Прогуливаясь в небольшом и уютном садике, плотно отделённом от соседних дворов, патриарху вспомнилось пророческое предсказание родителя потомственного священника – Иоанна Тимофеевича Белавина. Однажды ночью он разбудил всех троих своих сыновей, когда они спали на сеновале. К нему пришло видение его покойной матери, и он сказал незабываемые слова: «Мне она предсказала скорую кончину, а, указывая на вас, прибавила: этот будет горюном всю жизнь, этот умрёт в молодости, а этот – Василий – будет великим». Нет, ему не показалось, видение действительно было. Было и другое. В Псковской семинарии будущего патриарха шутливо называли Архиерей, а в Санкт-Петербургской Духовной академии – Патриархом. Вроде бы прозвища, данные молодыми людьми, но откуда? Совпадение ли? Нет, так просто ничего не бывает.