Мы ступили на лед, держась ближе к крутым снежным склонам в правой стороне. Очутившись в прохладной тени "сына", мы привязали кошки. Я впервые держал их в руках, если не
      считать того дня, когда покупал снаряжение в Милане. Язык не поворачивался спросить Хью, знаком ли он.с этим приспособлением, но я заметил, что его кошки тоже совсем новые...
      -- Мне что-то не хочется идти дальше,-- сказал Абдул Гхияз, словно прочитав мои мысли. Достаточно было посмотреть, как он возится, чтобы понять, что наш афганский друг никогда в жизни не пользовался 'кошками.-Моя голова очень болит.
      -- У меня болит живот, а у Ньюби -- ноги, и все равно мы пойдем,-возразил Хью.
      У нас хватило жестокости уговорить его продолжать восхождение. Не знаю, высота ли подействовала или еще что-нибудь, но мы решительно связались веревкой,.и Абдул покорно присоединился к связке.
      Пошли дальше: Абдул Гхияз с головной болью, Хью с поносом, я с больными ногами и поносом. Впрочем, в остальном мы чувствовали себя великолепно -так или иначе, ноги шли.
      -- По-моему, мы отлично акклиматизировались,-- с удовлетворением заявил Хью.
      Я безуспешно пытался представить себе самочувствие человека, который акклиматизировался плохо.
      С непривычными кошками на ногах мы, наподобие заводных кукол, неуклюже шагали по леднику, не сводя глаз со льда и поминутно тыкая в .него ледорубами на предмет обнаружения трещин, Я никак не мог отделаться от чувства, что мы ведем себя смехотворно. Более опытные восходители, возможно, с одного" взгляда определили бы, что трещин нет, во всяком случае в нижней части. Но нам не с кем было посоветоваться, и мы предпочли: продолжать в том же духе.
      Сильно мешало яркое освещение. Несмотря на темные очки,, было такое ощущение, словно водитель встречной машины забыл выключить дальний свет. Хотелось пить, кругом заманчиво^ журчали ручейки. Трудно было устоять против соблазна сделать-хотя бы один глоток; только состояние наших кишечников помогло нам преодолеть искушение.
      В верхней части ледник был круче, а снег глубже. Я стал рубить ступени -- сперва излишне большие, потом, по мере того* как приноровился, все. меньше и меньше. Грозная стена надви- . нулась вплотную, однако вдоль верхней кромки ледника, отделяя нас от скалы, тянулось нечто вроде противотанкового рва.
      -- Бергшрунд,-- произнес Хью.
      -- Это еще что такое?
      -- Такая трещина в леднике. Она неглубокая, всего полтора метра.
      -- Откуда ты знаешь? -- не удержался я, хотя место было не самое подходящее для длительных разговоров.
      -- В тот раз, когда мы были здесь с Дрезеном, я поскользнулся на спуске и упал в нее.
      -- Ты шел на кошках?
      -- Нет. Шагай дальше.
      Я продолжал идти, потрясенный до глубины души. Тут и с кошками-то еле ползешь! Правда, у нас подошвы "вибрам", а с триконями проще... но ведь Хью и в 1952 году шел без триконей!
      Выше, выше... к одному из ребер. На его теневом склоне ви
      -сели, грозя проткнуть нас, длинные сосульки. Здесь бергшрунд сходил на нет, мы перешагнули его и начали траверсировать участок твердого блестящего фирна. Заглянуть в трещину не представлялось возможности, но сверху мне казалось, что до дна не меньше пятидесяти метров.
      Траверс крутого склона был намного труднее, чем лобовой подъем до трещины. Для новичка кошки -- в одно и то же время спасение и несчастье. Я .поминутно цеплялся за собственные штанины. На одном участке нам пришлось страховать друг .друга и идти по всем правилам, как учил доктор Ричардсон.
      Около половины одиннадцатого мы одолели несколько метров легкой скалы и, наконец, очутились на гребне. Восхождение .длилось всего два часа, но на такой высоте этого оказалось вполне достаточно для альпинистов нашей квалификации.
      Ширина гребня достигала здесь четырех с половиной метров. На восток он обрывался отвесной шестидесятиметровой стенкой к верхней кромке ледника, который очень напоминал пройденный нами, но был намного больше. Огромное белое поле простиралось в восточном направлении. Справа над ним возвышались почти на километр крутые северные склоны восточного отрога: неприятные снежники, сильно смахивающие на те, что на фотографиях в нашем справочнике были названы "лавиноопасными", черные бараньи лбы и пониже -- бергшрунд, который выглядел отсюда довольно-таки глубоким.
      -- Что если спуститься на ледник по веревкам? -- спросил Хью.
      -- Но ведь потом надо подниматься обратно?
      -- Да, это было бы сложно,-- признал он.
      Вершина была где-то вверху, скрытая северо-западным отрогом. Стена, на которую мы взобрались, упиралась в этот отрог. Первый взлет представлял собой совершенно гладкую неодолимую стенку. Вдоль нашего гребня выстроились десятиметровые "жандармы"; мы сидели между двумя из них.
      Вдалеке за восточным ледником и лабиринтом невысоких гор вздымались к небу снежные вершины. Одна напоминала правильный конус.
      -- Высота "5953". Туда мы пойдем после Мир Самира, если останется время.
      Кругом все было таких исполинских размеров, что я чувствовал себя пигмеем.
      -- Так я и думал,-- продолжал Хью, глядя на отрог.-- В тот раз мы с Дрезеном пришли к тому же выводу: это нам не под силу.
      Я с трудом подавил жгучее желание спросить Хью, стоило ли забираться так далеко, чтобы удостовериться в том, что он в без того знал. Однако место было не подходящим для иронии, к тому же вид великолепный.
      -- Хотелось бы посмотреть его южные склоны,-- Хью показал на восточный гребень.-- Если отсюда не получится, можно попытаться с той стороны. Там меньше снега.
      -- Зато больше скал.
      -- Туда всего три дня хода. А нам все равно по-пути. Началось отступление. Я шел последним. Облегчение, которое я испытал, узнав, что мы не пойдем дальше, а также уверенность, что бергшрунд не глубже полугара метров, породили беззаботное настроение, которое физиологи называют "эйфорией", состояние, отнюдь не совместимое с ответственностью предстоящего спуска. Здесь резвиться не полагалось. Снег был твердый, как лед, а из нас никто не знал, как зарубиться ледорубом, если сорвешься.
      Все шло хорошо, пока я страховал Абдула Гхияза. Он спускался чрезвычайно осмотрительно; врожденное чувство подсказывало ему, как действовать в подобной обстановке, и он сразу приноровился к непривычному снаряжению. Затем настала моя очередь, и тут-то мне ударило в голову. Я дважды цеплялся кошками за штанины и, радостно фыркая, приземлялся на "пятую точку". Мое счастье, что оба раза это было на участках с глубоким и рыхлым снегом.В конце концов Абдул окликнул Хью. Тот немедленно остановился.
      -- Он говорит, что ты нас угробишь! -- крикнул мне Хью.-- Одурел, что ли?
      -- Самое опасное позади.
      -- Начхал я на то, что -позади. Смотри под ноги.
      Я угомонился.
      Мы все заметно устали. Путь через ледник был подлинным испытанием. Очки запотели, и мы еле-еле шли. Поле зрения неуклонно сужалось, и под конец я видел только веревку между
      мной и Абдулом и лед под ногами. Во льду попадались странные дыры, до полутора сантиметров в поперечнике и глубиной около двадцати сантиметров. Будто их провертели коловоротом. На дне углублений лежали земля или камешки. Ледник таял полным ходом, и под нами звонко пели .незримые ручьи. А когда-мы достигли кромки, то увидели могучий поток -- хоть мельницу ставь.
      В половине второго мы пришли в лагерь. К этому времени приподнятое настроение начисто улетучилось, как сон, и теперь
      мы замечали только недочеты места, избранного нами для "лагеря 1". Солнце стояло высоко, и кругом не было ни клочка тени. В палатке -- сущая баня. Она не была рассчитана на подобную погоду: ее конструировали для завершающего штурма. Палатка для марша, оснащенная всеми удобствами, о которых может только мечтать путешественник -- вентиляторы, сетки от мух, высокие стойки,-- не нашла себе применения. Нет, это была отличная палатка, но когда мы на пробу установили ее в саду в Кабуле, то убедились, что брать ее с собой -- значит тратить большую часть суток на свертывание и развертывание лагеря.
      Мы махнули рукой на палатку, укрепили на ледорубах спальные мешки и устроились в их скудной тени. Наших сил хватило лишь на то, чтобы лежа пить чай и грызть мятные пряники. Хью позеленел.
      -- Мало мне живота, так еще голова раскалывается,-- сказал он.
      -- Из твоей головы хоть кровь не идет.-- Я как раз перебинтовывал ноги; эта процедура повторялась два раза в день и с каждым разом становилась все менее приятной: хватит ли бинтов до конца путешествия?
      -- А мой понос не хуже твоего,-- добавил я. Абдул Гхияз сообщил, что решил начисто отказаться от восхождений.
      -- У меня тоже головная боль,-- сказал он.-- И кроме того,-- большая семья.
      Я горячо сочувствовал ему. В моей голове все утро роились сходные мысли.
      Полное отсутствие каких-либо намеков на уют и мрачная беседа, слушая которую можно было принять нас за трех престарелых ипохондриков, совершенно отбили у меня охоту спать. Отдохнув, я до самого вечера бродил по плато, отшагал не один километр, даже поднялся снова к верхнему озеру и прилег воз
      ле него, чуть не поддавшись искушению напиться. Возле берега в воде торчали ребристые камни. За ними в льдисто-зеленой толще плавали необычные рыбы -- словно коричневые палочки с меховым воротником.
      Помимо вездесущих примул, я нашел золотистые ранункулы и потенциллы, голубые непеты, а также розовый и желтый рододендрон. Жужжали пчелы, порхали маленькие бабочки цвета слоновой кости, с серыми пятнышками. В небе уныло кричали альпийские галки. Носились стаи небольших пестрых птиц, напоминающих дрозда, а возле зубчатых скал по соседству с "сыном" Мир Са-мира кружил одинокий орел.
      Около семи часов солнце ушло за край плато, и Мир Самир окутался облаками. Мы хорошо пообедали: съели суп, шоколад, варенье, выпили кофе-- и втиснулись в палатку. Она была так мала, что Абдул Гхиязу пришлось спать на "улице". В арктическом спальном мешке, который делал его похожим на куколку фантастического насекомого, он устроился не хуже, а даже лучше нас. Прежде чем лезть в мешок, Абдул заставил нас вооружиться ножами и ледорубами.
      -- От волков.
      -- Вздор какой-то,-- сказал я Хью.-- Мы же в палатке, нам нечего бояться...
      Как и все мои ночи в обществе Хью, эта была довольно беспокойной. Маленькая палатка плотно облегала нас, и трудно было не потревожить соседа, совершая очередной бросок за ближайший камень. И всякий раз Абдул выскакивал из спального мешка, держа наготове ледоруб.
      Сидя на морозе на корточках и слушая завывание ветра на склонах, было легко понять страхи Абдула Гхияза.
      Утром я пожаловался Хью на беспокойную ночь. Он удивился:
      -- Когда я вставал, ты спал как убитый.
      -- Ничего подобного! Я только делал вид, чтобы не огорчать тебя. А вот ты действительно спал, я сам слышал, как ты храпел.
      -- Да я глаз не сомкнул!
      То ли от недостатка, то ли от избытка сна -- во всяком случае, встали мы слишком поздно, часы показывали половину шестого, когда мы, наконец, вышли в путь. Следовало выйти минимум на час раньше: накануне мы убедились, что после одиннадцати становится слишком жарко, чтобы бродить по горам,, разведывая подходы к вершинам. Абдул Гхияз остался в лагере, однако мы не особенно завидовали нашему сторожу, которому предстояло торчать на солнцепеке среди красивого, но все же страшного плато.
      На этот раз нашей целью был юго-западный отрог Мир Са-мира (если такой отрог вообще есть, в чем мы отнюдь не были
      уверены). Мы надеялись пройти к нему через проход в гребне за-озером.
      Долина за седлом была ужасна. Огромные "живые" глыбы угрожающе качались под ногами. Из глубины осыпи доносилось журчание воды. Слева высились отвесные склоны "сына", справа -- скальная стена со льдом. Морена вздыбилась так круто,, что за ней не было видно самой горы.
      Путь преградила скала. Мы нашли турью тропку, легко поднялись по ней, связавшись веревкой, и очутились словно в огромном ящике под западным склоном Мир Самира. По-прежнему слева возвышался "сын". Здесь было мрачно и жутко, облака стремительно ползли вверх, скрывая вершину. Под ногами черный камень; лужи еще не освободились от ночного льда.
      Стена справа обрывалась тесной расселиной; дальше высилось плечо Мир Самира. К нему вел 1 надежный путь, начинающийся в глубоком снегу. Но, чтобы убедиться, есть ли путь дальше, от плеча к вершине, нужно было взойти на гребень, а нас что-то не тянуло совершать такую разведку. Вдоль подножья громоздились недавно упавшие обломки. Мы стали осторожно огибать склон, как вдруг сверху посыпались камешки -- маленькие, но не менее опасные, чем осколки артиллерийского снаряда.
      -- Вот бы сюда наших официанток-альпинисток!-- сказал Хью. Я думал то же самое.
      Неожиданно мы обнаружили, что смотрим на новый ледник. Видимая нам часть простиралась километра на три, а в том конце мы узрели то, что искали -- юго-западный отрог, зубчатый гребень, который огибал ледник и вверху смыкался с Мир Самиром почти так же, как стена над западным ледником; только этот отрог был намного выше и длиннее, с двадцатиметровыми "жандармами".
      Странный ледник... Полная тишина, даже ручейков не слышно. Лишь иногда глухо пророкочет падающая глыба.
      Мы сели на ледниковые столы -- плоские камни, лежащие на ледяных столбах,-- и стали размышлять, как быть.
      -- Если подняться на отрог, может, дойдем до вершины,-- сказал Хью.
      -- Ну и как же мы будем подниматься?
      -- От того места, где он начинается. А дальше -- вдоль гребня.
      Я подумал про острые зубцы; на то, чтобы одолеть их, уйдет не один день. Без носильщиков мы ничего не сделаем. Я изложил свои сомнения вслух.
      -- Ладно. Попробуем взойти на плечо с этой стороны.
      Мы перешли с ледника на склон. Хью шел первым. Пористый гранит легко крошился под рукой. Дважды нам попались крутые подъемы, и дважды мне угодили в голову камни величиной с целлулоидный мячик. Когда же сверху начали сыпаться ка-менюги размером с пушечное ядро, я крикнул Хью, чтобы он остановился. Этот склон явно разваливался на части. Продолжать здесь -чистое самоубийство.
      Стояла дикая жара. Солнце, будто исполинская губка, высасывало из нас все силы. Жара, поздний час и усталость вынудили нас сдаться. Я стыжусь писать об этом, но так оно было.
      Вернувшись в "ящик", мы решили проверить другой склон плеча. Начали с крутого ледяного взлета. Облака рассеялись, путь был ясно виден; мы оба были убеждены, что этот путь не приведет нас ближе к цели.
      -- Вниз?
      -- Да, черт его дери.
      Мы пошли к тому месту, куда выходила турья тропа, но забрали чересчур влево, где склон был намного круче. Обуреваемый тем же легкомыслием, что я накануне, Хью вырвался вперед и стал спускаться без веревки.
      Всю дорогу до лагеря я заботливо лелеял этот повод для недовольства и перебирал в уме все гадости, которые ему скажу,
      Я даже мечтал упасть и сломать ногу, чтобы потом ввернуть: "Что я говорил?"
      С таким нездоровым настроением я пришел в лагерь, но Хью до того вымотался и так радовался моему появлению, что я выкинул ::з голов.ы все свои дурацкие мысли. Абдул Гхияз уже заварил ч-ай и вынес мне навстречу огромную пиалу, чуть не с детский горшочек. К сожалению, он испортил мой надувной матрац: протащил его по острым камням да еще посидел на нем.
      -- Я предлагаю еще день отвести на разведку,-- угрюмо произнес Хью, когда мы лежали рядом на скале, будто две медленно поджариваемые сельди. -Что бы ты ни говорил, стоит все-таки попробовать юго-западный отрог.
      -- Сумасшествие!
      Некоторое время мы переругивались; на такой высоте не хочется быть покладистым. Наконец Хью сказал:
      -- Единственная альтернатива -- разведать другую сторону горы, южные склоны-отрога, который мы видели вчера с гребня.
      -- Далеко туда?
      -- Три дневных перехода, если учесть наше состояние. Выйдем тотчас -- к вечеру будем в Кауджане, завтра пройдем половину Чамарской долины, послезавтра будем у горы.
      Разбирая наше имущество я обнаружил, что не хватает одного карабина и найлонового репшнура. Ну, конечно! Забыл накануне у подножья западного ледника, когда мы кончили спуск. О том, как действуют на человека даже такие скромные высоты, достаточно ясно говорит мое решение немедленно идти за оставленным снаряжением.
      -- Куда тебя черт несет? Я сидел, натягивая ботинки.
      -- Надо забрать карабин и репшнур.
      -- Плюнь. Не стоит возиться. У нас их и так больше, чем нужно.
      И все было бы хорошо, если бы он не добавил небрежным тоном:.
      -- Но в другой раз не забывай.
      -- Я знал, что ты это скажешь, именно поэтому я и пойду.
      -- Ты свихнулся,-- заключил Хью.
      Он был прав. Я прошел мимо озера, которое последовательно искушало меня напиться, выкупаться или утопиться в нем, и ступил на морену. Достиг ледника и по какой-то невероятной случайности очутился как раз в той точке, где на плоском камне лежал карабин.
      Я пошел обратно, гордясь самим собой. Но гордость длилась недолго: на сей раз искушение оказалось слишком велико. Озеро, чуть сморщенное ветерком, так красиво поблескивало на солнце... Я представил себе, сколь чудесно будет хоть на секун
      ду окунуть голову. В следующий миг я сделал это и не успел>
      опомниться, как уже жадно глотал воду. Тут же мной овладело
      такое чувство, будто я участвовал в каком-нибудь .отвратитель
      ном преступлении -- например, в людоедстве -- идем заслужил
      вечный позор.
      Я пришел в лагерь без четверти час, точно два'часа спустя после того, как покинул его. Впрочем, теперь это был уже не лагерь, а просто гранитная плита, на которой лежало связанное в тюк мое имущество.
      Лишь гул воды да стук падающих камней нарушали тишину плато. Я сидел десять минут, наслаждаясь одиночеством-в этом могучем горном амфитеатре плюс полным бездельем. Затем взгромоздил на себя ношу и двинулся в путь. Теперь нас было только трое, поэтому на каждого пришелся больший груз, нежели тогда, когда мы шли сюда.
      От усталости я стал невнимательным и, вместо того чтобы идти по лугу вдоль ручья, уклонился на север и забрел на морену. Теперь меня отделял от луга трехсотметровый спуск.
      Это был кошмар. Каких-нибудь триста метров, но камни предательски качались, не позволяя идти быстро. Я видел наш базовый лагерь, коней, людей у костра, зеленую траву, но расстояние никак не хотело сокращаться. Я чуть не рыдал от исступления...
      В конце концов я спустился и добрел по благословенной травке до тени. Тень... наконец-то!..
      Часом позже мы шагали в Кауджан. Гора победила -- во всяком случае, пока что.
      В ОБХОД
      В конце третьего луга, на густой зеленой траве возле речки, ожидая нас, по-турецки сидел Абдул Рахим. Он сидел тут уже несколько часов, каким-то загадочным путем узнав, что штурм не удался. Абдул Рахим принес нам по большой лепешке.
      -- Сам испек для вас,-- сказал он.
      Вежливо подождав, пока мы кончим есть, он объяснил, что заставило его выйти нам навстречу.
      -- Случилась беда. Утром, еще в сумерках, мой племянник Мухаммед Наин забрал ружье и пошел охотиться на сурков. Влез на гору, засел в засаду. Часов пять спустя слышу выстрел. Смотрю в ту сторону и вижу: мой Мани (так Абдул сокращенно звал племянника) падает с горы. Я взбежал по склону, как козел, нашел его. Лежит будто мертвый. Принес его в айлак. Он сильно разбился. Боюсь, что умрет. Только ваши лекарства могут спасти его.
      Забыв про свои горести, мы помчались вперед, чтобы догнать погонщиков, пока они не ушли в долину Париан со всеми нашими вещами, включая медикаменты.
      В глухом каменистом ущелье Аб'дул Ра-хим (до тех пор он шел босиком, неся ботинки на шее) остановился, чтобы обуться. Я поглядел под ноги: никакой разницы, тропа "i'a же. Может быть, подобно ирландским крестьян? (о них говорят, что они идут босиком до дверей церкви), он почувствовал, что приближается цивилизация? Как раз в это время мне пришлось задержаться по неотложной естественной надобности. Мои товарищи ушли вперед, а когда я продолжил путь, у меня перед глазами маячили следы Абдула Рахима. Его ботинки были подбиты резиной от американской покрышки и печатали задом наперед марку "Таун'к Каунтри". Получалось: иртнуаК н'нуаТ, ирт-нуаК н'нуаТ, иртнуаК н'нуаТ". Снова и снова, до бесконечности, пока эти мудреные слова не превратились в магическое заклинание. "Таун'н Каунтри... Таун'н Каунтри". Я шел как в трансе, словно буддист, который бредет к святым местам, бубня свое: "Ом майи падмэ хум, ом мани падмэ хум". Кончилось тем, что я, совершенно ошалев, сбился с тропы и был наказан спуском, который был ничуть не легче вчерашнего, когда мы возвращались с ледника...
      Я устал, тропа казалась бесконечной. Ущелье... Палатки кочевников... Женщина, которая, отвернув лицо, жалась в сторону, будто испуганный кролик, пока я не прошел... Таджики и патаны, молча, но дружелюбно пожимающие мне руку... И, наконец, айлак, где меня дожидался Хыо.
      Все наши кони были развьючены, лекарства валялись на земле, Хью был в отвратительном настроении.
      -- Никак не мог найти чертов ящик, пришлось все вьюки разобрать. Я и не подозревал, что мы тащим с собой столько барахла! В самом последнем вьюке обнаружил! Может, надо было вспрыснуть ему морфий? -- продолжал он неуверенно.
      Хью не очень-то разбирался в медицине, о чем ярко свидетельствовал поразительный набор лекарств, путешествовавший с нами.
      -- А что ты сделал?
      -- Промыл ссадины, положил холодные компрессы.
      -- Ты еще не сказал, что с ним.
      -- Я ходил, осматривал его,-- Хью немного успокоился.-- Абдул Рахим проводил меня. Он лежал в каменной лачуге, укрытый кучей одеял. Темно, ничего не разобрать, кругом полно людей. Ему лет шестнадцать, только-только усы пробились. Лица не видно: все мухами усеяно. Нос и губы распухли, стали как у негра. Женщины обрили ему голову и обмотали тряпками; все в крови. Он метался, стонал.
      -- Хорошо, что ты не вспрыснул ему морфия. Наверное, у него сотрясение мозга. Морфий прикончил бы его.
      -- Нет, я не вспрыснул. Глаза склеились от крови. Мы умыли его -- лицо, голову. Наконец он приоткрыл один глаз и рот. Сильно стонал. Тут все стали его трясти. "Мани, Мани, слышишь нас?" Он не мог отвечать. Послушай, что было дальше! Абдул Рахим отвернул одеяла, чтобы мы могли осмотреть другие раны. И что же я вижу! У парня тело как у козла! Густая черная козлиная шерсть! До самых подмышек! "В чем дело?" -- спрашиваю Абдула Рахима. "У нас,-- говорит,-- как кто заболеет, всегда натягиваем на него козлиную шкуру. Тепло гонит в нее яд из тела".
      Удивительно! Не пережиток ли это культа Пана? Может быть, косматый бог, изгнанный с равнин мечом Ислама, еще сохранил влияние среди горцев-кочевников?
      Мы настолько устали, что когда пришли в Кауджан, то даже не хотели есть. Между тем Абдул Гхияз и его люди зарезали купленного ягненка и полтора часа варили в большом железном котле с солью, перцем, курдючным салом. Получился сплошной перец; впрочем, и он не мог перебить запаха сала, который казался нам невыносимым после такого дня: с половины пятого на ногах, сначала подъем на высоту пять тысяч метров, потом спуск до двух тысяч семисот. Желая доставить мне удовольствие {я скромно утаил, какие эмоции вызывает во мне курдюк), Абдул Гхияз порылся в общей миске, собрал самые жирные кус-- ки и подал мне. У меня не хватило сердца отвергать угощение, и я жевал сало, изображая крайний восторг. Но едва мои товарищи отвернулись, как я мгновенно сунул куски за пазуху, чтобы при случае избавиться от них.
      Весь следующий день прошел в безделье, если не считать ремонта надувных матрацев и поглощения таблеток от поноса,
      Я обнаружил в наших ящиках множество пузырьков с таблетками для дезинфицирования воды и торжественно поклялся,, что отныне не выпью ни капли влаги, не обработав ее. Надо сказать, что это довольно нудное занятие, и в дальнейшем я пред ставлял собой еще более странное зрелище, чем до сих пор, так как непрерывно размахивал бутылками с водой, которая никак не хотела растворять таблетки -- твердые, как дробь, и значительно менее приятные на вкус, чем она. Правда, у нас были еще? таблетки, якобы уничтожающие скверный привкус, но они почему-то не всегда помогали, и мне приходилось пить отныне какой-то хирургический раствор.
      Лишь под вечер третьего дня мы нашли в себе силы продолжать путешествие.
      Чтобы добраться до южной стороны Мир Самира, надо было обогнуть несколько отрогов. Вверх по Чамарской долине с нами шел таджик, который в результате какой-то удивительной мутации был наделен светлыми усами и розовыми глазами. Оказалось, что этот альбинос -- тханадар (сторож) Навакского перевала. В его обязанности входило охранять путников от грабителей, и он добровольно покинул свой пост, чтобы сопровождать нас.
      Чамарская долина -- сравнительно широкая и намного более живописная, чем Дарра Самир. Трава радовала глаз обилием оттенков зелени, всюду цвели огромные мальвы. На склонах стояли кибитки кочевников, паслись овцы.
      Около семи часов мы сделали короткий привал в деревушке Дал Лиази, горстке каменных лачуг. Отсюда хорошо была видна дорога на Навакский перевал и гору Урсакао, коричневую, с тонкими языками снега.
      Чем выше, тем суровее становился пейзаж, реже попадались кибитки. С окружающих скал нас дружно освистывали сурки; Кони поминутно останавливались, привлеченные горькой полынью, которую они поедали в огромном количестве.
      На шестом часу ходьбы мы увидели устье большой, накрытой облаками долины, простирающейся на запад.
      -- Восточный ледник,-- сказал Хью.-- Теперь нам осталось немного. Жаль, что пасмурно.
      В этот миг облака стали рассеиваться, и вот уже нашим взорам предстала большая часть северного склона Мир Самира, включая Китайскую стену, а также и снежный конус вершины. К ней по гребню отрога вел как будто вполне проходимый путь. Мы повеселели.
      -- Только бы подняться на гребень, а там уж дойдем! Скользящие вверх по склонам рваные облака напоминали' дым; казалось, Мир Самир горит. Подул леденящий ветер и до
      нес глухой рокот падающих камней. Не долина, а поле битвы; с которого валькирии унесли всех убитых. Несмотря на жару, нас пробрала дрожь.
      -- Если южный склон неприступен,-- сказал Хью,-- можем>
      попытаться отсюда. Пока что мы-пошли дальше по своему маршруту. Впереди с
      Крутой осыпи срывался водопад. Мы поднялись рядом с ним,
      обогнули восточный отрог Мир Самира и очутились в верхней
      части Чамарской долины.
      До чего же мал человек! Справа открывался в;;д на южный фасад Мир Самира: восточный отрог, словно каменная стена, усыпанная сверху битым стеклом; снеговая вершина; ледник, который летняя жара заставила отступить к самой горе; морены -- каменистые пустыни; верхний луг, прорезанный широкой речкой, вбирающей в себя множество ручейков. Южный гребень -- плечо Мир Самира -- круто вздымался до высоты пяти тысяч метров, потом так же круто спускался, переходя в отрог, который тянулся на восток, замыкая верховье долины. За гребнем лежал юго-западный ледник, где мы бродили впустую несколько дней н-азад.
      -- По ту сторону,-- Хью, повернувшись, указал на отвесную стену,-лежит Нуристан.
      Последние кибитки остались на лугу перед водопадом, а здесь стояла лишь убогая каменная лачуга, крытая дерном. Она принадлежала вождю таджикской деревни Шахр-и-Буланд, которую мы миновали по пути. В лачуге жил пастух, сын вождя. Когда мы, еле волоча ноги, ступили на огражденную камнями площадку перед лстовкой, он вышел навстречу и подал нам миску кислого молока.
      Полдень... Ослепительное солнце... Спасаясь от него, мы нырнули в расселины и будто очутились в ящиках каменного секретера.
      До самого вечера мы отдыхали, перебираясь из расселины в расселину по мере того, как нас настигало солнце. Хью читал "Собаку Баскервилей", я зубрил грамматику кафирского языка, единственную серьезную книгу в экспедиции, если не считать справочника по альпинизму. (Наша библиотека редела с угрожающей быстротой, так как нашла себе, увы, совсем иное при-менение.)
      "Ноутс он зе Башгали (Кафир) Лэнгвидж" -- так назывался труд, составленный в 1901 году полковником Девидсоном с помощью двух кафиров из племени башгали. Помимо теоретической части, книга содержала ряд упражнений, Я тщательно прятал ее от Хью: он весьма пренебрежительно отзывался о моих попытках научиться персидскому языку. Впрочем, это и в самом деле было не так-то просто, если учесть мой возраст -- тридцать шесть лет -- и то обстоятельство, что у таджиков, с которыми
      меня свела судьба, было свое собственное представление о том, как следует произносить те или иные слова.
      Приобретая грамматику, я собирался втайне заучить побольше кафирских фраз и поразить Хью, когда мы встретимся с пародом. Но у нас было столько других дел, что до сего дня книга пребывала на дне одного из бесчисленных тюков. Только сейчас я обнаружил ее в рисе, который купил на рынке в Кабула.
      Прочитав одну тысячу семьсот сорок четыре сентенции и их перевод на английский язык, я получил несколько неожиданное представление о повседневной жизни кафиров-башгали.
      -- Штал латта вое ба падре у претт ту наштони мрлош
      Знаешь, что это такое?..
      (Теперь все равно было поздно потрясать Хью своим умением вести непринужденную беседу с местным населением.)
      -- Что?
      -- На языке башгали это значит: "Если у тебя давно понос, ты непременно умрешь".
      -- От этого изречения нам мало толку.-- Его гораздо больше занимал Конан-Дойл.
      -- А вот еще, послушан. Билугх ао на ни: н'па билош. Это значит: "Не пейте много воды, иначе вы не сможете долго путешествовать".
      -- Не мешай.
      Но я продолжал читать вслух, пока Хью, который никак не мог сосредоточиться, не перешел в другую расселину.
      Иные дебюты, которыми кафиры-башгали начинали свои беседы, буквально потрясли меня. "Ини аш птул п'мич е манчи мришт вариа'м" -- "Я увидел утром труп в поле". "Ту чи се бисс гур бити?" -- "Давно у тебя зоб?" Или вот: "Иа джук ной ба-зисна прелом" -- "Моя дочь -- невеста".
      Даже самые обиходные фразы и замечания ошарашивали непривычного человека как обухом по голове. "Ту тотт багло пил-тиа" -- "Твой отец упал в реку". "И нон ангур аи; ту та дутС ангур аи" -- "У меня девять пальцев, у тебя -- десять". "Ор манчи айо; бури аиш кутт" -- "Пришел карлик, просит еды". На за : явление "Иа читт битто ту ярлом" ("Я собираюсь убить тебя")' следовало отвечать: "Ту билугх ле бидива манчи ассиш ("У тебя очень доброе сердце").