- Должно быть, по городу болтаются. Может, уже на Курдюмке.
      - Пусть за ними сходит Яша, - распорядилась хозяйка.
      Слуга Яков был для Паши и Мити вроде дядьки. Он присматривал за ними, прививал им хозяйственные навыки, стремясь научить тому, что умел сам. А умел Яков многое. Числясь лакеем, при необходимости плотничал, столярничал, косил вместе с Ларионом траву, стерег сад. Если заболевал кучер, то ездил на бричке и обихаживал лошадей. Спокойный, покладистый, с годами Яков сделался в доме незаменимым человеком.
      - Если Яша найдет наших колобродников, то пусть велит им немедленно идти домой, - наказывала Марья Дмитриевна. - А лучше ступай с ним: вдвоем искать сподручнее.
      Яков и Прасковья вскоре ушли, а госпожа Менделеева вновь погрузилась в мир цифр, подсчитывая заводские доходы и расходы. Делала она это быстро, в уме, и пользовалась счетами нечасто. Впрочем, сегодня перо по бумаге двигалось медленнее обычного: Марья Дмитриевна беспокоилась за сыновей. Ох, эти мальчишки! Сколько раз им говорено, чтобы не уходили слишком далеко от дома и не лезли во всякие заварушки... Она извлекла из ящика стола чистой лист бумаги, обмакнула перо в чернильницу и принялась сочинять письмо в Омск:
      "Любезнейшие Яков Семенович и Катенька!
      Благодарю Олечку и Ванечку за письма. (Тут она подумала, что дочь и сын могли бы слать письма чаще и не пропускать почты.) Письма ваши - мое утешение..."
      Она кратко уведомила омичей о своих заводских и домашних заботах и завершила послание привычной фразой: "Заочно вас целую и посылаю мое родительское благословение детям".
      Сознание исполненного долга несколько приподняло настроение Марьи Дмитриевны. Ей вспомнилась недавняя поездка в Омск, милые лица родных... Однако, отдаленный прерывистый гул, проникавший в комнату с улицы, прервал ход ее мыслей. Она вложила вчетверо сложенный лист в конверт и налепила облатку. "Сама снесу в почтовую контору, - решила Марья Дмитриевна, - на обратном пути забегу на Курдюмку, гляну: нет ли там моих...
      Выходя из калитки на улицу, она столкнулась с Петром Дмитриевичем Жилиным, который, узнав о ее намерениях, любезно предложил себя в спутники. Получив согласие, он с благодарностью взглянул на Марью Дмитриевну, ибо давно был к ней неравнодушен, но скрывал свое чувство.
      19. Кулачная потеха
      Обширный, ровный, поросший травой и лопухами пустырь с одной стороны примыкал к базару, а с другой к берегу неширокой Курдюмки. На нем обычно паслись козы, бродили свиньи, да порой играли мальчишки. Однако в те дни, когда на пустыре сходились кулачные бойцы, все здесь оживало, сюда стекались сотни зрителей.
      Митя и Фешка, протискиваясь сквозь толпу, пробрались в первый ряд зевак: бой был уже в разгаре. Зрительские страсти нарастали. Кое-кто из наблюдавших за молодецкой потехой, сбросив кафтан или поддевку, бросался гущу дравшихся. Через несколько минут этого человека уже нельзя было отличить от тех, кто вступил в драку раньше: на нем также лентами висела рубаха или ее вообще уже не было, и также цвели на лице синяки.
      Бои проходили обычно с переменным успехом. В этот раз заметно одолевали верховские. Стенка уже распалась. Мелькали кулаки, раздавались хриплые выкрики. Картина была жутковатая и вместе с тем чем-то привлекательная. В бою тоболяки показывали силу и удаль...Потеха на Курдюмке отличалась от заурядных кабацких драк. Тут еще придерживались дедовских правил. Не били упавших и тех, кто сам сел на землю. Запрещалось пускать в ход палки и камни, ножи и кастеты. Прогоняли с Курдюмки пьяных (последнее правило начали все чаще нарушать), не трогали женщин, которые кидались прикрыть собой мужа или брата, когда тому приходилось очень туго.
      Начинали заваруху мальчишки, потом в нее втягивались их старшие братья, наконец, топая сапожищами, бежали на помощь сыновьям отцы. Мужики выстраивали стенку, чтобы их легко не обошли с боков. Бахвалясь силой и ловкостью, тузили друг друга, кровавили носы, рвали рубахи...
      Пять лет назад на Курдюмке был смертный случай, и тогдашний гражданский губернатор Талызин запретил опасную забаву. По его приказу полиция разгоняла забияк. Но когда строгий Иван Дмитриевич ушел в отставку, то все постепенно вернулось на прежнюю стезю. Городовые, народ местный, считались со старым обычаем и являлись на пустырь к концу боя, издали оповещая о своем приближении трелями свистков, заслышав которые бойцы разбегались. Стражи порядка хватали двух-трех замешкавшихся и везли на извозчичьих пролетках в околоток.
      Пока еще полицейского пересвиста еще не доносилось. Зрители смотрели на бой с интересом. Стоявший рядом с Митей и Фешкой мещанин, грызя семечки, говорил:
      - Не завелись мужики, без огонька бьются. Да и мало их: менее сотни будет...
      - Не горюй, дядя, - еще народ набежит, - утешил мещанина Фешка.
      Он не ошибся. Со стороны дровяного рынка спешили пристанские грузчики, впереди Кузя-крючник.
      - Сейчас верховским прийдется туго, - заметил Митя с видом знатока.
      - Выдюжат, наши - народ крепкий, - сказал Фешка.
      В нагорной части города обитало немало стойкого люда. Там, на Большой и Малой Спасских, Петропавловской, Лесной и других улицах, в безымянных переулках, выросших возле вала и за ним, селились землекопы, каменщики, плотники, прочий рабочий люд. Но обитал он и в нижнем посаде. И там жило немало крепких мужиков - рыбаков, сплавщиков, гончаров...Рядом с ними селились купцы, просолы. Вблизи казарм снимали квартиры офицеры с семьями. Духовенство жило по соседству с храмами и семинарией. Воспитанники последней нередко втягивались в бои на Курдюмке.
      В свою обитель будущие священнослужители возвращались в порванных рясах, с расквашенными носами. Если о случившемся узнавал архиепископ Георгий. То требовал строго наказать драчливых бурсаков. Однако семинарское начальство, помня о собственной юности, часто их покрывало. А если это не удавалось, по возможности смягчало кару.
      Среди великовозрастных бурсаков встречались настоящие богатыри. Отменным здоровьем они обычно были обязаны доброй наследственности: попы имели право жениться лишь раз, а потому подбирали себе в супруги девиц крепких, цветущих. И так из поколения в поколение...
      Но даже участие семинарских силачей не гарантировало низовским победу. Они обычно одерживали ее только тогда, когда на их стороне выступали иртышские грузчики. Последние иногда колебались: кого поддержать? И тогда их старательно улещивали купцы:
      - Чего мнетесь? Али вы не низовские. Поди нагорных побаиваетесь? Будем заединщиками!
      - Подгорный подгорному - рознь. - отвечали пристанские. - Вы вон какие гладкие, а в нас костей больше...
      - Крючники всегда за низовских стояли. Одолеем верховских, будет всем бочка вина и две пива...
      И соблазнялись крючники, и распаляли в себе боевой дух. Стеной перли на верхнепосадских бойцов. Вот и сейчас после появления Кузьмы Сухачева с дружками нагорные попятились. Некоторые уже побежали с пустыря. Только на середине его держалась кучка самых упорных - Северьян Кожевников и еще несколько человек.
      - Дай им, Кузя! Они драпают, жми до конца! - подначивали из толпы.
      И вожак грузчиков "давал". Он ударил Северьяна по скуле пудовым кулаком. Кузнец упал, но тут же поднялся со словами:
      - Здоров черт. Но и сам держись...
      Кожевников обманно замахнулся левой рукой, а ударил правой снизу. Кузьма опустился на землю. Грузчики - четверо на одного - одолевали кузнеца.
      - Батя, уходи! - крикнул Фешка и метнулся к отцу.
      Но Северьян, словно матерый волк охотничьих собак, стряхнул с себя напавших и вместе с двумя товарищами побежал к Прямскому всходу. Человек пять низовских бросились их догонять, однако быстро остыли и повернули назад. Уже раздавались свистки городовых. Бойцы и зрители расходились. Только разгоряченные мальчишки еще продолжали сводить счеты. Какой-то верховский пацан, удирая, споткнулся и упал. Его тут же настигли двое подгорных и принялись пинать.
      - Лежачего бьют! - возмутился Митя.
      - А лупят-то ваши, гимназисты, - заметил Фешка.
      Приблизившись, они узнали в одном из напавших Амвросина. Вторым оказался Егорка Саханский, парень не злой, но попавший под влияние Хари.
      - Отвали от малого, - Менделеев оттеснил Амвросина в сторону. - А ты, хлопец, чего разлегся? Тикай, пока мы здесь...
      Верховcкий не заставил себя долго упрашивать и дал стрекача.
      - Против своих вступаешь, Джунгар? - взъелся Захарка. - Погоди, сочтемся...
      - Еще грозишь? - рассердился Фешка и, сломив длинную крапивину, стебанул ею Амвросина по шее. После чего Харя и Саханский нырнули в пролом ближнего забора.
      - Догоним? - спросил Фешка.
      - Домой пора.
      - Мне тоже, - согласился Митя.
      Толпа на пустыре растаяла. Замешкавшихся поторапливали полицейские:
      - Расходитесь, господа. По-прошу!
      Верховских уже не было видно. Низовские разбредались, кто в кабак, кто к семье. Купцы приглашали желающих идти вместе с ними в трактиры. Приказчики поздравляли друг друга с победой. Митя попрощался с Фешкой и пошел восвояси.
      - Вот он, шалопут, - раздался за его спиной голос догнавшей его Прасковьи. - Куда же ты запропастился, Митенька? Брата не видел? Матушка волнуется...
      Митя ответил, что Пашу не встречал. Скорее всего тот у Андрюши Серебрякова старинные монеты обменивает. В сопровождении воинственно настроенной кухарки и добродушно ворчавшего Якова Менделеев-младший пошагал на Большую Болотную.
      20. "Освободить Орлика можно..."
      В начале ноября заладили нудные дожди со снегом. Потом резко похолодало: градусник за окном менделеевского дома показывал минус десять. Курдюмка замерзла, возле плотины дворники залили каток, но выходить на лед было еще опасно.
      Вставили зимние рамы. С дровяного склада привезли два воза двухметровых поленьев. Ларион и Яков разделывали их во дворе. Двуручная пила послушно двигалась в их руках. Им помогал вызванный из Аремзянского Игнат. Колуном он разбивал круглые чурки на разлетавшиеся веером поленья.
      Митя и Паша напросились в помощники. Они складывали поленницу. Потом Митя захотел тоже колоть дрова, но лезвие топора у него часто вязло в плотной древесине. У брата тоже. Тогда Ларион или Яков брали у мальчиков топор и ударяли обухом о плаху: неподатливая чурка сдавалась. Да, пилка и колка дров - истинно мужское дело!
      В середине месяца потеплело и снова разверзлись хляби небесные. Глинистые дороги, особенно за городом, раскисли. Телеги и экипажи застревали в колдобинах. До дальних деревень добирались только конные.
      Наконец грянул стойкий морозец и выпал снежок. Он сыпался целый день и припорошил деревья, крыши домов. Его сметал резвый восточный ветер... Снегу было много, и детвора съезжала со склонов холмов и оврагов, с откосов Панина бугра на санках и лыжах.
      Усевшись поудобнее, братья Менделеевы скользили вниз. Когда разносило, тормозили ногами и все же нередко падали. Выбирались из сугроба и опять лезли на кручу... Среди детворы, копошащейся на склоне, Фешки не было видно. И не потому, что от Большой Спасской до Панина бугра далековато... Просто он отсутствовал в городе...Именно в это время Фешка ехал с обозом до Чукманки: отец снова послал его на заимку к Галкину.
      В Чукманке сына кузнеца привечает крестный Серафим. В его избе гость отогревается, ест и отсыпается. Снаружи за окном посвистывает ветер. Там холодно, а в доме уютно и пахнет щами. Однако надо собираться в лес... И вот уже Серафим и Фешка идут на лыжах к чукманскому болоту, без хлопот пересекают замерзшую топь и добираются до той самой заимки, где осенью побывал Фешка. Сейчас на лесном хуторе, опоясанном частоколом, остались только Егоровна с детьми, ее свекровь и пара сторожевых собак. Ватаги Тараса Федоровича и след простыл. Фешка поначалу огорчился отсутствию лесовиков, но хозяйка успокоила, мол, за тобой прийдут.
      И точно, к обеду приехал конный - молчаливый парень в яге из оленьего меха, назвался Петром и сказал, что будет проводником. Он посадил Фешку на запасную лошадь, и оба подались в путь. Ехали по малоприметной извилистой дороге. Впереди проводник, за ним мальчишка. Один раз Фешка задремал и соскользнул из седла в снег. Петр молча помог ему влезть на коня и ехал затем рядом - там, где позволяла лесная тропа.
      "Далеконько запрятался атаман..." - подумалось Фешке. И он не ошибся: Галкин действительно забился в глушь. Атаман был теперь особо осторожен, потому что с наступлением морозов болота сделались проходимыми. Часть своих людей Тарас Федорович распустил по домам, особенно крестьян из ближних деревень. Оставшиеся зимовали в землянках в Потаповском лесу, без надобности из чащи не выходили. Пропитание добывали охотой и подледным ловом рыбы на дальних озерах, кое-что из харчей покупали у надежных мужиков.
      - Народу зла не чинить. Мы - не тати, - внушал Галкин своим людям. Коли поссоримся с крестьянами, выдадут нас за милую душу...
      - Все равно рано или поздно попадемся. Судьба - индейка, а жизнь копейка, - мрачно изрек беглый каторжанин Петрович, чей возраст и заслуги позволяли разговаривать с атаманом на равных. - Скажи, Федорыч, зачем мы в лесу живем словно волки? Пошто по домам не идем? Или одолеем царскую силу?
      - Ты, Петрович, седой, а как маленький, - сердился атаман. - Ну, сломит нас тобольское и омское начальство, да господа из Петербурга. Все равно пропадем не напрасно. Правительство забеспокоится: издаст указ, чтобы вышло пахарю послабление. То-то же... А ты - по домам! В родной деревне тебя быстро пристав схватит. Наше дело - держаться, а время покажет, чей верх будет!
      Когда проводник и Фешка, сильно озябшие, добрались до землянок, там гудел праздник. Развлекая отряд, атаман устроил свадьбу, его помощник Ганька женился на дочери лесника Стеше. Пировали в самой просторной землянке, гости облепили стол: было тесно. Белокурый молодцеватый Ганька слегка захмелел. Черноволосая румяная Стеша лишь церемонно касалась губами края рюмки.
      - Полно за чарку хвататься! Запрещаю, - сказал атаман жениху. - В старое время тебе бы ни капли не позволили взять в рот на свадьбе. Закусывай. Тьма добра на столе!
      Угощение и впрямь было обильное. Тесть не поскупился, зарезал к свадьбе двух баранов, наварил самогона... Гости насытились, приустали от песен и пляски. Завязалась беседа. Вспомнили утреннее происшествие в заольховской церкви. Тамошний священник поначалу уперся: не хотел венчать. Опасаюсь, мол, властей. Однако Галкин настаивал, и поп, вздыхая, открыл двери скромного сельского храма.
      В разгар венчания с улицы крикнули, что едут жандармы. Возникла сумятица. Галкин, жених и остальные лесовики встали к окнам и к выходу с пистолетами. Но тревога оказалась напрасной. По деревне проскакал какой-то военный гонец. Обряд продолжили, правда, атаман посоветовал батюшке поторапливаться.
      Теперь в лесу давешний переполох казался потешным. За свадебным столом о нем вспомнили и посмеялись. Вместе со всеми улыбался и атаман. Однако увидев вошедших в землянку проводника и мальчика, посерьезнел. Выбравшись из-за стола, Галкин повел Петра и Фешку в соседнюю землянку и там спросил о том, какие принесли вести об Орлике, что в городе.
      - В Тобольске без перемен, - отвечал Фешка. - Новых войск не прислали. Омские драгуны скучают, домой хотят. Живут они в нижнем городе, в пехотной казарме, а некоторые расселены на постой по избам. Орлика я видел, он мне записку дал...
      Мальчик нагнулся, достал из-за голенища свернутую бумажку. Атаман прочел и спросил о Северьяне Кожевникове, каковы отцовы думы по этому делу.
      - Батя так мыслит: Орлика освободить можно, - горячо откликнулся сын кузнеца. - Только нападать на конвой возле базара нельзя. Жандармы уже кое-что проведали. У них в вашем отряде, видно, свой человек есть. Жаль, я его фамилию не расслышал. Отец советует сделать засаду в другом месте. Хорошо бы на Завальном кладбище. Арестантов туда гоняют снег разгребать. Там и лес близко, вам уходить будет легче.
      - Мы о северьяновом предложении подумаем, - ответил Тарас Федорович. Велика ли охрана, когда острожных в город выводят?
      - Раньше два солдата с ними ходили и унтер. А ноне стражу удвоили. Однако в конвой посылают гарнизонных инвалидов, среди них совсем старые есть. С ними совладать нетрудно...
      - Все-то ты знаешь! - усмехнулся атаман. - Нетрудно? А ты пробовал? Ладно, шучу... Мои ребята и с молодыми справятся. Отцу передай благодарность и наказ в лес ко мне больше тебя не посылать. Пусть сам приезжает или моих людей ждет. О нашей встрече никому ни слова в городе. В дороге остановят, будут допытываться, где был, отвечай, мол, у крестного в Чукманке. Запомнил, герой? Ну, иди, отдыхай!
      Фешка переночевал в одной из землянок. Перед тем, как заснуть он размышлял о нелегкой жизни атамана и его людей, о том, что их ждет в будущем. В Тобольске о них рассказывали страшное, называли "разбойниками", а они оказались обыкновенными, даже хорошими людьми, хотели добра народу и ради этого рисковали жизнью...
      В землянке истопили печурку, стало тепло. На соседних нарах похрапывал Петр. Утром проводник разбудил мальчишку. Они наскоро поели и верхами отправились до Чукманки. В деревне их встретил Серафим, который посадил мальчика на большаке в попутные сани.
      ... Розвальни скользили по укатанному зимнику. Пожилой возница косил глазами на хлопца, потом стянул с себя тулуп и укрыл пассажира. Фешка согрелся и уснул. Под головой у него лежала котомка, в которой он вез из отряда шмат сала и плотно закрытый туесок с медом. Перед тем, как заснуть, он подумал, что Галкин относится к нему по-доброму: распорядился дать гостинец. И это мальчишке понравилось, а еще больше понравилось намерение атамана освободить Орлика. Друга в беде не оставляет...Славный человек Галкин.
      Есть на свете и другие хорошие люди. Например, крестный или даже этот молчаливый возница, уступивший свой тулуп. Выходило, что добрых людей больше, чем вредных. Утешенный этой мыслью, Фешка заснул. Дыхание его выровнялось. Он погрузился в тот особенный, глубокий сон, какой бывает лишь у детей на свежем морозном воздухе...
      21. Качурин сердится
      За окном подвывает декабрьская метель. На улице - студено, а в доме Менделеевых прохладно: печи протоплены, но еще не прогрелся воздух, охладившийся за ночь. Утренний свет сочится в комнаты сквозь оконные занавеси, сшитые из синего штофа.
      Еще рано, но уже пробудились и занялись делами скотница, кухарка и кучер. Одновременно с ними поднялась Марья Дмитриевна: всюду нужны ее хозяйский глаз и умелые руки. Чуть позже встали Иван Павлович и Полинька, вскоре ушедшая к заутрене в церковь Семи Отроков. Начали новый день Лиза и Маша. Яков за воротами уже счищал лед с тротуара. И только Паша и Митя еще досматривали у себя в мезонине последние сны. Скоро поднимут и их...
      Марья Дмитриевна уже помогла Прасковье испечь хлеб, послала на базар за провизией Лизу. Когда дочь выезжала на бричке со двора, госпожа Менделеева окликнула кучера и осведомилась: не пора ли перековать лошадей.
      - Как прикажете, - ответствовал Ларион. - Однако копыта по льду скользят...
      - Так отведи коней к кузнецу.
      - Можно. Только Никиту с Кузнечной жеребец зашиб: в больницу отвезли мужика. А Ванюха Королинский в запой ударился. Теперь неделю гудеть будет.
      - Кто же работу выполнит?
      - Есть еще мастер. На Большой Спасской - Северьян Кожевников. Его сынок еще к нашему Мите шастает...
      - Как же! Знаю. Так ты переговори с его отцом. А пока счастливый путь!
      Бричка уехала, Марья Дмитриевна поднялась в мезонин и стянула с сыновей одеяла:
      - Поднимайтесь, лежебоки! Мыться и завтракать!
      Мальчики уловили категорические нотки в голосе матери и быстро встали. А потом - обычная утренняя спешка. Марья Дмитриевна поторапливает сыновей за завтраком, спрашивает, взяли ли нужные учебники и тетради, помогает в передней одевать шинели, шапки, повязывать шарфы. Она делает это по давней привычке с тех пор, когда дети были еще маленькие, и не думает о том, что они вполне могут одеться сами.
      ...Братья Менделеевы прибежали в гимназию, когда до построения на утреннюю молитву оставалась минута. И вот служба отца Льва. Развод по классам... Гимназисты идут строем, попарно. Впереди Мити оказывается Амвросин. Менделеев нарочно наступает ему на пятку:
      - Ты, Харя, за что вчера на Курдюмке лежачего пацаненка бил? С тобой Егор Саханский был.
      - Кончай, Джунгар! А пацана били за вредность. Егор ему в ухо въехал, тот упал, а лягается, зараза. Вот и добавили...
      - Но лежачих не бьют?
      Вместо ответа Амвросин пихнул Митю локтем, и получил сдачи подзатыльник. Ближайшие пары гимназистов не обратили внимания на этот "обмен любезностями". Экая невидаль! В классах постоянно задираются и толкаются. Однако конфликт был замечен, и никем иным, как самим директором, случайно вошедшим в сей момент в зал.
      Ага, Менделеев стукнул Амвросина! Качурин немедленно вмешался:
      - Подойдите ко мне, забияки! Стой прямо, Менделеев. Разве можно бить товарища?
      - Серый волк ему товарищ, - набычившись, ответил Митя.
      - Оскорбляешь Амвросина даже в присутствии директора? Иван Осипович, проводи молодца ко мне в кабинет. Пусть на него посмотрят учителя. Они там собираются на педсовет.
      Малые советы бывали два раза в неделю, перед началом уроков. На них Качурин обычно оглашал циркуляры, полученные из Омска, объявлял изменения в расписании уроков, распекал нерадивых учеников и делал замечания педагогам, вызвавшим его неудовольствие. В этот раз, как и всегда, учителя, ожидая Евгения Михайловича, беседовали, проверяли тетради гимназистов, делились новостями. Католинский пересказывал Семашко анекдот...
      Петр Павлович Ершов, стоя у окна, постукивал пальцем по раме, задумчиво смотрел на заснеженную Богоявленскую, оледеневшие склоны Панина бугра. Он был недоволен тем что, директор опаздывает и тем самым крадет время у учителей. С недавних пор инспектору постоянно не хватало времени. Весь день - суета, а вечером не займешься литературным творчеством: голова тяжелая, хочется спать и к тому же завтра рано вставать...
      Времени, видимо, не достает всем. Вон к гимназии спешит закутанный в башлык человек. Это учитель французского языка Волков опять опаздывает на занятия. Хорошо, если он успеет прийти до начала совета, иначе директор доймет Волкова нравоучениями. А бранить надо не учителя французского, а других, например, латиниста Резанова стоит отругать за пьянство. От него, кажется, и сейчас попахивает вином. Не утерпев, Ершов говорит Резанову:
      - Не понимаю, Петр Кузьмич, образованный человек, Горация переводите, а позволяете себе приходить на службу под хмельком..
      - Я ничуть не пьян, - возражает Резанов. - Просто выпил утром рюмку мадеры как лекарство...
      - Не упорствуй в грехе, Кузьмич. Покайся, любезный, - с улыбкой сказал сидевший рядом с Резановым отец Лев Иванитский.
      - Я в винах разбираюсь: вы благоухаете не мадерой, а перцовкой. Дурной пример подаете юношеству. А коли выпили, то закусывайте не редькой, а мускатным орехом. Запах отшибает, - сказал инспектор.
      - Я редьку с детства не употребляю, - обиделся латинист. - Меня напрасно в классах прозвали Редькой. Коли откровенно, то пришлось принять самую малость для опохмелки. Вчера был приглашен на ужин к купцу Сыромятникову. Я его детей прошлой зимой репетировал. Достойный человек, отказаться невозможно. Пошел. Стол, конечно, богатый. Напитков - пропасть. Как говорится, "всюду страсти роковые"...
      - В нашем городе спиться - не задача, - вздохнул Ершов. - И все же рекомендую перед уроками воздерживаться.
      - Бострем прикладывается чаще, - защищался Резанов. - У него от вина нос посинел. Детей на уроках бьет беспардонно. Хотя иного разгильдяя только оплеухой и утихомиришь...
      Инспектор хотел ответить, но тут надзиратель Семашко ввел в кабинет гимназиста. "Господи, это же Митя Менделеев! Что он натворил?" забеспокоился Петр Павлович.
      Вошел Качурин и, сев в кресло, заговорил:
      - Господа, наши воспитанники ведут себя все более дурно. Этот молодой человек, - тут он указал пальцем на Митю, - только что ударил Амвросина, а на мои вопросы ответил дерзко. Менделеев и раньше имел замечания. В учебе не блещет, хотя и не глуп. Его надо наказать для острастки прочих грубиянов и драчунов.
      В кабинете наступила тишина. Некоторые подумали: опять в гимназии будет порка... Эта мысль пришла в голову и Ершову. Он сказал:
      - Разумеется, пускать в ход кулаки непозволительно. Дерзость заслуживает порицания. Но в чем причина ссоры? Не мешает побеседовать с другими мальчиками этого класса...
      - Вы правы, Петр Павлович, - поддержал Ершова старший учитель законоведения Попов. - Следует разобраться. Если Менделеев виноват, мы накажем его соразмерно проступку...
      - - Это не простая стычка, - продолжил директор. - Здесь случай особый. Нападению подвергся сын жандармского офицера. Захар отличается преданностью начальству, и за это его не любят. Менделеев должен быть строго наказан.
      В Мите закипел гнев. Еще минута, и он бросился бы на директора. К счастью, его состояние понял Ершов и велел мальчику удалиться. Качурин не возражал. Когда гимназист вышел за дверь, отец Лев произнес:
      - Ни к чему чаду слушать наш разговор. А по сути дела: не слишком ли часто сечем мы детей? Не полезнее ли увещевать заблудших?
      - Вам, батюшка, положено быть добрым, а мне - требовательным, ибо отвечаю за порядок и успеваемость я. А дисциплина в гимназии падает. Да и в городе неспокойно. Однако наша беседа затянулась. Поспешите в классы...
      Учителя один за другим покинули директорский кабинет. После их ухода Евгений Михайлович некоторое время сидел задумавшись. Потом принялся сочинять письмо генерал - губернатору. Директор жаловался князю Горчакову на вольнодумство рядовых педагогов. "Я встречаю с их стороны сопротивление законным действиям, - сетовал Качурин. - Тревожная обстановка в Тобольске и крае обязывает меня поддерживать в гимназии строгую дисциплину, прибегая подчас даже к суровым наказаниям..."
      Качурин не сомневался в своей правоте. Два дня назад он обедал у купца второй гильдии Шевырина. Среди приглашенных был и майор Петровский. Жандарм поначалу любезничал с дамами, развлекал обедающих анекдотами, затем играл в преферанс. Сел за карточный стол и Качурин, что позволял себе редко. Директор и майор составили пару, и им повезло. В перерыве они выпили коньяку и разговорились.
      - Люблю званые обеды, - признался Петровский. - Отдыхаешь. А нам жандармам просто необходимо время от времени восстанавливать силы. Работа тяжелая. Особенно трудно стало в последние годы. В лесах зашевелились бандиты. Помните, три года назад они, возмутив сотни крестьян, подступили к самому Далматовскому монастырю? Власти тогда справились с этой сибирской Жакерией. Установилось, вроде, спокойствие. А сейчас опять наглеет смутьян. Слышали об убийстве Нефедьева? Я так и думал... У меня просьба, голубчик: если в гимназии будут болтать о некоем атамане Галкине, поставьте меня в известность. Ваши мальчики знают все на свете. А мы не пренебрегаем и молвой. В потоке ложных известий встречаются весьма любопытные. Обещайте мне помочь. Буду благодарен!
      Прощаясь, Петровский чмокнул Качурина в щеку. Директор слегка поморщился от пьяного поцелуя, однако решил помочь жандарму. Почти во всех классах у Евгения Михайловича имелись осведомители. Одним из них, самым ревностным, являлся Амвросин. С некоторых пор гимназисты заподозрили в нем фискала и стали относиться к нему с настороженностью и даже с враждебностью. Желая посильнее наказать Менделеева, Качурин хотел оградить от будущих нападок своего человека.
      Поэтому на следующий день директор позвал к себе Ершова и попытался склонить его на свою сторону. Для начала он поинтересовался состоянием литературных дел инспектора и полюбопытствовал: скоро ли выйдет в свет новое издание "Конька-Горбунка".
      Для издательских хлопот мы могли бы отпустить вас в Петербург, вкрадчиво говорил Евгений Михайлович. - Попечители найдут денежные средства для столь неблизкого путешествия. Таланту надо давать возможность иногда общаться с просвещенными людьми, а в провинции так мало мыслящих...Мы окончили один институт... Да, мне чужд мягкотелый либерализм. Иногда приходится наказать одного воспитанника для вразумления остальных. Во имя высокой идеи... Иначе мальчишки сядут нам на головы. А если все пустить на самотек? Взять Менделеева Митю. Из хорошей семьи. Но горяч, вспыльчив! Его следует переломить сейчас, пока не поздно...
      - Ваше предложение съездить в столицу заманчиво, - отвечал Ершов. - Но оно не может менять моего отношения к ссоре Менделеева и Амвросина. Почему вы не наказываете Захара? Разве жандармские дети имеют преимущества?
      - Зря горячитесь, Петр Павлович. Закон не может предусмотреть все зигзаги жизни. На то и существуют чиновники. Впрочем, я не буду настаивать на порке Менделеева. Но карцера ему не миновать. И не жалейте его: он станет героем в глазах приятелей.
      - А вам не кажется, что дети считают Амвросина доносчиком? - спросил Ершов. - Отсюда и их отношение к нему... Разумеется, я признателен вам за отказ от мысли подвергнуть Митю самому суровому наказанию... Так, когда лучше мне поехать в Петербург?
      - Мы еще вернемся к этой теме, - сухо ответил директор. - Я вас более не задерживаю...
      Качурин погрузился в чтение лежавших перед ним бумаг.
      22. Зимней порой
      Снег выпал на редкость обильный. Человек, сойдя с дороги, вяз в нем по пояс. Стряпчий губернского суда Авраам Воловакин, возвращаясь домой из гостей, оступился на лестнице Прямского всхода, упал в снег и не мог выбраться. Замерзавшего стряпчего вытащили хожалые.
      Порою низовик наметал снегу выше завалинок.
      - В былые годы и не такое случалось! - вспоминали старики. - За ночь столько навалит: утром двери не отворить. Приходилось на помощь звать. Мол, люди добрые откопайте!
      В декабре бушевали метели, но под Рождество вьюга утихомирилась. Народ высыпал на улицу. Из дома в дом кочевали ряженые, колядовали, пели, плясали. Ряженых сменяли цыгане, водившие медведя. Увидя или только почуяв косолапого, захлебывались в лае собаки.