- Дурак ваш Гавря! Отказался от моего самопала, а его, дерьмовый, разлетелся в щепки...
      - Может и лучше, что так вышло... - задумчиво произнес Деденко. - Из справного самопала он вполне мог бы ранить Митю, если не хуже...
      Приятели помолчали. "Странно все получается, - размышлял Менделеев. Мы - виноваты, а не наказаны. Многое зависит от прихоти директора". Митя пришел к этой мысли после того, как высекли Пашкова.
      А бедный Костя Пашков две недели не появлялся в гимназии, а когда пришел в класс, был бледен и молчалив. Симпатии товарищей нему возросли. При случае они заступились за пострадавшего, оказывали всяческое внимание. Митя попробовал подарить ему свой ножик с костяной ручкой.
      - Не надо. Тебе самому подарили, - отказался Пашков. - Я и так знаю: ты - добрый...
      После уроков домой возвращались втроем: Митя, Деденко и Пашков. Они шли по середине Большой Архангельской, оживленно переговариваясь и гнали перед собой пинками банку из-под монпансье. Жестянка от их ударов, дребезжа, улетала вперед. Мальчики толковали о том - о сем. Между прочим, Максим спросил Костю:
      - Страшно было, когда тебя положили на скамью и солдат розги приготовил?
      - Не... Деваться-то все равно некуда, - ответил Пашков, - я и не плакал, копил злобу на директора и солдат.
      - На солдат зря. Они - подневольные, - заметил Деденко. - А Качурину нас не жаль. Злодей он!
      - Обыкновенный чиновник, - вздохнул Костя. - Сечь можно только за крупное воровство, издевательство над слабыми, предательство...
      - А я против любых порок. Они унижают человека, да и тех, кто его наказывает, - резюмировал Пашков и ударил ногой по жестянке. За забором басовито рявкнул крупный сибирский пес и замолчал.
      На Панином бугре женские голоса выводили протяжную, трогающую душу песню.
      15. Про Ермака
      В конце октября выпал и растаял первый снег. Дули порывистые ветры, обламывавшие ветви деревьев. В непогоду ребята больше сидели по домам, ходили друг к другу: играли в карты, шахматы, домино, мастерили поделки. Впрочем, времени для развлечений оставалось мало. Учителя в гимназии, словно сговорившись, задавали уйму домашних заданий. Митя часами просиживал у себя в комнатке, решая задачи, примеры, выполняя упражнения по русскому языку. Нередко у него что-то не получалось и приходилось обращаться за помощью к Паше. А тот отнекивался: мол, ему надо торопиться в гимназию на репетицию: пятиклассники под руководством Ершова ставят к рождеству любительский спектакль... У Паши действительно было много своих дел...Иногда ему просто не хотелось напрягаться. Зато Лиза охотно проверяла Митины домашние задания, растолковывая брату склонения латыни, которую выучила самостоятельно.
      Три дня подряд Менделеев до полуночи кропал сочинение по истории. Доброхотов предложил выбрать любую тему, и Митя остановился на Ермаке. Он перечитал "Ремизовскую летопись", полистал книги Словцова, расспрашивал отца о прошлом Тобольска, ходил на Чувашский мыс, нынешнюю городскую окраину. На этом месте когда-то произошло сражение Ермака с войском Кучума...
      Хан занял удобную позицию на высоком холмистом берегу. У него было много воинов и даже несколько пушек. Но ермаковцы атаковали столь стремительно, что Кучум не смог применить артиллерию. Его пушкари умели стрелять прицельно только на равнине... В последний момент полководец Маметкул приказал спихнуть пушки с кручи на головы лезших на холм казаков. Но те уже приближались к ханской ставке...
      - Почему сравнительно небольшая дружина одолела армию Кучума? - спросил Митя учителя истории. - Благодаря огнестрельному оружию?
      - Огонь казаков из пищалей, действительно, причинял ханским воинам ощутимый урон, и все же он больше производил внешний эффект, поскольку огнестрельное оружие тогда было еще несовершенным. Под казацкими пулями татарские лучники держались стойко. Кучум даже приказал своим воинам напасть на казаков. Те разобрали проходы в завалах и во главе с Маметкулом кинулись на ермаковцев. Но Маметкула серьезно ранили, и его отряд отступил. А потом все войско Кучума обратилось в бегство.
      - Я вычитал у Ремезова, что Ермак не собирался покорять Сибирское ханство, - сказал Митя. - Он совершил поход в глубь земель Кучума, чтобы вынудить вернуться на Иртыш крупную рать сына хана, царевича Алея. Она тогда напала на строгановские городки на Каме.
      - Ты внимательно прочел Ремезова! - похвалил учитель. - Ермак не рассчитывал победить Кучума, но воинское счастье улыбнулось ему. Через три месяца он был уже в ханской столице Кашлыке.
      - А еще слышал я от местных татар, что Ермак был родственником хана Едигера и мстил Кучуму за его убйиство. Так ли это, Михаил Васильевич? спросил Митя.
      - Это что-то новое, - улыбнулся Доброхотов, - во всяком случае, таких сведений у историков нет. Хотя Кучум и в самом деле уничтожил Едигера. Последний еще в 1555 году попросил у Москвы покровительства. Иван Грозный принял его под свою руку, и с той поры именовал себя "повелителем Сибири". Потом царь потерпел ряд поражений в Прибалтике и, воспользовавшись трудным положением русского государства, Кучум расправился с Едигером и порвал договор с Москвой...
      В домашнем сочинении Митя подробно описал поход Ермака, бой у Чувашского мыса и гибель атамана на реке Вагай. Он увлекся работой над сочинением: несколько часов не выходил из комнатки в мезонине. И сам радовался, что способен на столь самозабвенный порыв.
      Доброхотов, проверив работу Менделеева, выставил ему высший балл. Но не столько оценка обрадовала Митю, сколько брошенный на него уважительный взгляд учителя. Юный историк был счастлив: он, пожалуй, впервые ощутил радость познания. И хотя это озарение души длилось недолго, огонек веры в себя не угас. При случае, он мог разгореться вновь с несравнимо большей силой.
      16. У острога
      По Большой Болотной пропылило в луга стадо. Издали еще доносились хлопанье кнута и мычание коров... Погода выдалась теплая, редкая для октября, располагавшая к прогулкам, и Митя решил навестить Фешку...
      В то утро он проснулся на зорьке. Торопливо поплескал в лицо пригоршнями воду и попросил Прасковью покормить его раньше всей семьи. Кухарка, благоволившая к "последышу", положила в миску горячей каши. Сваренная на молоке пшенка была вкусна. Попив чая и дожевывая на ходу крендель, Митя отправился к маменьке испросить разрешения пойти в гости к Фешке. Марья Дмитриевна не возражала.
      И вот уже Митя шагает по дощатым тобольским тротуарам. Чувствует он себя вольготно. В этот утренний час не думается ни о гимназии, ни о Качурине - благостный безмятежный настрой пронизывает его душу...
      Поднявшись по Никольскому взвозу в верхний город, Митя задержался на краю яра. Внизу распласталась живописная панорама Тобольска, просматривалось все Заиртышье. А рядом, справа, высился, словно сказочный, белокаменный кремль.
      Митя пересек Соборную площадь, миновал консисторию и по Большой Спасской потопал в сторону Завального кладбища. Слева осталась Спасская церковь. Два года назад в ней отпевали одного из ссыльных, покойного князя Барятинского, и Митя вместе с несколькими гимназистами был приглашен тогда в церковный хор...
      Дальше его путь лежал мимо гарнизонного госпиталя, нескольких каменных купеческих хором и длинной вереницы мещанских домов, мало чем отличающихся от простых крестьянских изб. Вот и полуосыпавшийся старый городской вал. За ним - окраина, деревня Завальная. На краю ее стояла изба кузнеца Северьяна Кожевникова, справная, с железной крышей, отгороженная от проезжей части улицы деревянным, недавно покрашенным заборчиком.
      Калитка оказалась запертой, пришлось стучать. Во дворе залаяла собака. На нее прикрикнули: это был знакомый голос Фешки.
      - Привет, Митяй! - приятель отворил калитку. На его веснушчатом лице расплылась улыбка. - Заходи, Жучка тебя не тронет...
      Крупная черно-белая лайка послушно припала к земле, с любопытством, посматривая на гостя. Двор зарос травой, но возле избы радовали глаз две аккуратные грядки. На них летом, видимо, росли лук, укроп и иная зелень, а сейчас вздымались только высохшие головки мака. От дома к калитке приближалась серая коза, облепленная репьями. Казалось, в ее выпуклых глазах застыл вопрос: что надо здесь чистенькому барчуку? Не наподдать ли ему рогами? Фешка махнул на нее рукой, и рогатая отступила в сторону.
      - Она смирная. Хочешь козьего молока?
      Митя кивнул, ему доводилось пить козье молоко в Аремзянском. Фешка исчез в сенях и вскоре вынес кружку с холодным молоком. Чтобы не застудить горло, Митя пил медленно и одновременно любовался вихрами приятеля, его смело вздернутым носом, уверенными движениями...
      Подружились мальчики два года назад. Августовским вечером Менделеев и еще трое гимназистов решили искупаться в Иртыше. возле Абрамовской пристани. Для своих лет Митя плавал довольно умело и не боялся заплывать далеко. Но в этот раз ему неожиданно свело правую ногу: переохлажденная мышца сжалась в ноющий от боли клубок. Пришлось перевернулся на спину и поплыть к берегу. Однако преодолевать сильное течение было теперь несравнимо труднее, и плот, с которого ныряли мальчишки, приближался медленно. На плоту теперь заметили неладное. Деденко, уже искупавшийся и одевшийся, суетливо стягивал с себя мокрую одежду, намереваясь прыгнуть в воду..
      Но тут незнакомый парнишка, рыбачивший с приcтани, сел в привязанную к пристани лодку. Он подогнал ее к Мите и не без труда помого ему выбраться из воды и погреб к берегу...
      В тот же день Деденко рассказал о случившемся Паше, а тот - Марьи Дмитриевне, которая пригласила сына кузнеца к себе домой, поцеловала и подарила новую сатиновую рубашку. С тех пор Фешка иногда наведывался на Большую Болотную: в семье Менделеевых его ждал радушный прием. Между ним и Митей постепенно установились приятельские отношения.
      Митя тоже ходил к Кожевниковым: ему было интересно в кузне. Северьян разрешал гостю подержать инструмент, с помощью которого кузнец делал косы, серпы, подковы и все остальное, что нужно крестьянину. Северьян мог выковать все - от колесного обода до изящного браслета.
      - Идем-ка в кузню, - и на этот раз предложил Фешка. - Батя новый горн поставил.
      В глубине двора стояло низкое строение, похожее на баню. Когда Митины глаза привыкли к полутьме, он увидел горн с желтыми мехами, установленный рядом с приземистой, побелевшей от множества ударов наковальней.
      - Вот это машина! - восхитился Митя, чтобы показать себя знатоком кузнечного дела.
      - Еще бы! Отец за него кошель целковых отдал, - с горделивой ноткой в голосе ответил Фешка и разрешил покачать воздух.
      Митя стал давить на рукоятку горна. Меха ожили, наполняясь воздухом. Менделеев постучал молотом по наковальне: металл отозвался глухим звоном. В Митиной голове возникла соблазнительная мысль:
      - Скуем по ножику! Можешь?
      - Батя не разрешает без него кузнечить. Повремени, говорит годок другой. Лучше пойдем в дом, покормлю тебя...
      В избе на подоконнике алела в горшках герань. На кровати, за пологом из клетчатой сарпинки, высилась горка пышно взбитых подушек. Низ постели украшал кружевной подзор - рукоделие покойной Фешкиной матери: Аграфена умерла три года назад от воспаления легких. Северьян не спешил приводить в дом новую хозяйку. Еще не утихла горечь потери, да и опасался: не стала бы мачеха обижать мальчонку.
      Кожевников - старший сам стряпал, стирал, доил козу. Ему пособлял Фешка. Они не торговались, кому что делать, а каждый старался, как мог. В избе было чисто, в печи всегда имелась еда.
      Нашлось чем покормить и гостя-гимназиста. Из шкафчика, разрисованного красными петухами и синими веточками, молодой хозяин достал деревянные ложки. Напластал ножом хлеб. Извлек из печи чугунок с теплыми щами. Начали хлебать...
      - Ты ешь быстрее, - поторапливал Фешка. - Надо на базар поспеть. Батя наказал деньги с пиленковского приказчика получить. Мы купцу два засова для амбара и тележные шкворни выковали. Получу плату - крючки рыболовные купим. У вас в гимназии все медленно едят?
      Митя зачастил ложкой, поперхнулся. Приятель постучал его кулаком по спине, чтобы полегчало. Вскоре они вышли из дома. Фешка навесил на пробой замок, щелкнул ключом и спрятал его под крыльцо; на прощание погладил Жучку и проверил, надежно ли прикреплена к ошейнику цепь.
      Большую Спасскую за разговорами отмахали незаметно. Раза два им повстречались знакомые мальчишки, постояли - поболтали. Когда поравнялись с острогом, Фешка возжелал поиграть на ближайшем пустыре в "бабки". Митя согласился. Залетала в воздухе бита... Менделеев играл в долг. Поначалу счастье улыбалось ему. Карман наполнялся бабками, но потом снова опустел. Заговоренная Фешкина бита сделала свое черное дело. Подошел еще один мальчишка.
      - Знакомься, Митя. Яшка-музыкант, - сказал Фешка. - Свой в доску...
      С приходом новенького Мите опять стало фартить. Но Фешка сгреб с кона кости и ссыпал в сумку. "Чего это он?" - недоумевал Менделеев. Но тут же понял причину такого поведения приятеля: раскрылись ворота острога, и из них вышла колонна арестантов, охраняемая конвойными.
      Однообразная одежда делала острожных похожими. Но, присмотревшись было нетрудно заметить, что все арестанты - разные. В облике большинства из них чувствовались какая-то жизненная усталость и покорность судьбе. Были здесь и люди, несломленные жестокой долей. К ним принадлежал и молодой кандальник, шедший в первом ряду. В его рослой фигуре ощущались сила и уверенность в себе.
      Фешка вынул из сумы полкраюхи ситного и, разломав на куски, сунул товарищам:
      - Каторжным гостинец. Вперед, робя!
      Не без опаски приблизившись к колонне, Митя протянул хлеб седенькому арестантику. "И за что таких сажают в тюрьму?" - удивился он. И тут увидел, как Фешка отдал ситный молодому кандальнику из первого ряда. А тот ему что-то сказал.
      - Мелочь пузатая, отвали от колонны! - гаркнул фельдфебель. - Ухи оборву...
      Острог был еще рядом, и старший из конвойных проявил рвение: авось, за ним наблюдает начальство. Вообще же, стража не препятствовала заключенным принимать подаяние. Она даже нарочно водила их по людным улицам, чтобы милостыня была обильнее: часть ее солдаты присваивали. Однако сейчас фельдфебель отпихнул Фешку от колонны:
      - Убирайся!
      - Не обижай дите. Осерчаем, - раздался голос молодого кандальника.
      - Помолчи, Орлик, - оглянулся фельдфебель. - Вор - мне не указ.
      - Чего такой сердитый, Матвеич? Или жена дома стружку сняла?
      Острожные засмеялись. Колонна удалялась. Один из арестантов, обернувшись, крикнул:
      - Спасибо, ребятушки!
      - На работу их погнали, - сказал Фешка. - Они на Курдюмке плотину делают. Вторую неделю в холодной воде лазят.
      Мальчики миновали рентерею - особое здание в кремле, предназначенное для хранения государевой казны. Спустившись по лестнице Прямского всхода, они прошли по Богоявленской улице к базару. Приближаясь к торговой площади, Митя спросил:
      Слышь, конвойный арестанта, которому ты хлеб дал, Орликом назвал. Это тот самый разбойник, из леса?
      Приятель помедлил с ответом, потом нарочитым тоном произнес:
      - Послышалось тебе. Он его, наверное, олухом обругал или еще как... Орлика они, поди, под замком в камере держат, чтобы не утек.
      - Из здешнего острога не сбежишь, - убежденно заметил Митя. - Самая надежная тюрьма в Сибири. Мне в классе Харя сказал. Он знает: у него отец в жандармах.
      - Какой Харя? Я его видел?
      - Наверное. Рыжий такой, вредный. Амвросин - его фамилия, жандармского поручика сын.
      - При случае, Митяй, поговори с ним еще об остроге, про Орлика поспрашивай. На какие работы водят арестантов, сколько охраны бывает?
      - Уговариваешь стать шпионом?
      - Почему шпионом? Разведчиком...
      - Ладно, Феша. Поговорю с Амвросиным, - Митя почувствовал себя приобщенным к чему-то важному, таинственному.
      Они обнялись за плечи и так шли, потом, - держась за руки. Митя чувствовал теплую ладонь друга и радовался, что на свете есть человек, на которого можно положиться. Паша тоже надежен, но он - брат. А Фешка чужой, а вроде как родной. Здорово это! На свете жить легче, когда знаешь: есть друг.
      17. Базар
      Позади остался мост через Курдюмку. На улице сделалось оживленнее, катят экипажи, прогуливаются чиновники с женами.
      - Смотри, Татьяна блаженная! - Фешка указал на молодую даму в черном салопе, шедшую вместе с другими женщинами, одетыми в темное.
      - Видел я ее, - ответил Митя. - Ее фамилия - Земляницына, она у Фонвизиных бывает. Одни ее пророчицей считают, другие - юродивой. А по мнению мамы, Земляницына - просто несчастная. У нее муж-землемер умер. Она его очень любила. Вот от горя и тронулась ...
      - Вдова в Подрезовке живет, - сказал всеведущий Фешка. - В дальней слободе. Я возле нее в лесу снегирей силками ловил, которые покрасивше, продал, а остальных отпустил.
      За разговором мальчики незаметно дошли до базара, занимавшим почти всю площадь перед Захарьевской церковью. Двухэтажные каменные лавки и склады подступили к самой церковной ограде. Посередине площади - деревянный гостиный двор, торговые ряды под навесами. Над лавками броские вывески: "Шохин и компания", "Братья Худяковы", "Торговля колониальными товарами. Пиленков и товарищи"...
      В будние дни торговлишка здесь не ахти какая, а в воскресенье - не протолкнешься, особенно, когда ярмарка. Сейчас не праздник, народа на площади мало, но есть. Бродит по базару крестьянский, рыбачий и охотничий люд. В глубине лавок приказчики бойко предлагают ткани, одежду, инструменты, конскую упряжь, свечи... Здесь же торгуют и съестным, пахнет корицей, гвоздикой, перцем, постным маслом - всего не перечислить...
      В нескольких местах продают рыбу: свежую, соленую, сушеную. вяленую. Ловят ее в Иртыше, Тоболе, Оби, Сосьве, Туре и иных реках. Везут в Омск, Тюмень, Ялуторовск, Туринск, Екатеринбург, на уральские заводы и дальше - в Москву. В белокаменной лакомятся иртышской нельмой и сосьвинской сельдью. Едят и бранят тобольский посол, мол, архангельский лучше. Бранят, а едят... Митя и Фешка потолклись у рыбных прилавков, поглазели на груды нельмы, стерляди, щук, судаков, чебаков.. Ловят же люди!
      Разбежались глаза мальчишек и в кондитерской. Пирамиды из пряников, конфетная гора, ряды затейливо украшенных пирожных, - при деньгах можно набить сластей полные карманы... Приятели купили баночку разноцветных, приятно пахнущих леденцов. Сладость во рту располагала к душевному разговору, и Митя сказал:
      - Болтают, будто в гостином дворе подземный ход есть.
      - Яшка-музыкант говорит, что видел, - ответил Фешка. - Я не верю. Вакарину верю, дед говорит , что такой ход в кремле раньше был, а может и сейчас есть. Его из рентереи прокопали в овраг, чтобы сокровища вынести, если враг в крепость ворвется. Однако границы теперь далеко. Воры стали в тайнике награбленное прятать, лаз у них был в стене возле рентереи. При губернаторе Сулиме шайку поймали. А лаз полиция камнями забила, глиной замазала, но присмотришься - след увидишь...
      Тут Фешка вспомнил о приказчике, и мальчики направились в пиленковскую лавку. Вот и она, длинная, тесная, в ней - три отдела. В первом торгуют съестным. На полках хлеб, банки с крупами, пестери с яйцами. На полу кадушки с сельдью, солеными грибами. В следующем отделе - галантерейные и писчебумажные товары, разные металлические штуковины. Третий отгорожен от других занавеской и именуется "рейнским погребом". Там продают вино распивочно и навынос, оттуда постоянно плывет табачный дым и доносится говор подвыпивших завсегдатаев.
      В середине лавки, возле приказчика, одетого в демикотонный сюртук серебряная цепочка через грудь - несколько покупателей. Это и есть Гаврила.
      - Мы, почтенные, плохой товар не держим, - убеждает он. - Лучших топоров во всем Тобольске не сыщите, лезвия - чистая бритва! Хошь - кол теши, хошь - тещу кроши..
      Приказчик улыбается, довольный своей шуткой.
      - Нам, Гаврила Федотыч, никого крошить - крушить не надобно, - говорит покупатель. - Топоры, не спорю, отменные. Но и цену ты назначил несусветную. Сбавь пятак, любезный, сразу три возьму...
      Мужик хитро щурится: торг доставляет ему удовольствие. Гаврила извлекает из нагрудного кармана расческу и неторопливо поправляет пробор, извинительно говоря:
      - В цене уступить коммерция не позволяет. Желаешь дешевле - ступай к Косоротову. Вон лавка наискосок. Только через месяц из его топора получится славная пила! Ха-ха-ха!
      Все же приказчик сбавляет копейку, и мужик, кряхтя, лезет в карман за мошной. А приказчик заворачивает топоры в бумагу и перевязывает бечевой. К нему уже обращается другой покупатель, но его перебивает Фешка:
      - Здрастье, Гаврила Федотыч, батяня кланяется. Просил о деньгах напомнить...
      - Не видишь что ли? У меня народ, - морщится приказчик. - Мог бы и подождать малость. У нас с Северьяном особый расчет будет, пусть сам прийдет. А ты - ступай!
      На улице Фешка в сердцах в сплевывает:
      - Хоть бы полтинник, сквалыга, отдал...
      - Не огорчайся, у меня еще двадцать копеек есть,- Митя увлекает приятеля вдоль торгового ряда.
      А базар, хотя и не велик, но шумен, многоголос.
      - Вот пряники печатные, екатеринбургские, - приговаривает лоточник. Леденцы пензенские, пышки тобольские!
      - Квас, кислый и сладкий. На любой вкус, - старается парень в розовой рубашке и черном картузе.
      Мальчики покупают у него по кружке холодного сладкого кваса и медленно выпивают. А рядом раздается усталый монотонный басок:
      - Подходи, кто грамотей! Лучшая в России бумага: белая и голубая, желтая и зеленая. Глянцевая и простая, тонкая и потолще. Бумага для деловых записей, дружеских посланий и амурных записок... Перья гусиные, шадринские и местные! Орешки чернильные!
      Здесь же продают муку: пшеничную, ржаную, овсяную, картофельную, рис персидский. На мешках - табличка: "Кто берет пуд и больше - тому скидка". Миновать торговок яблоками выше ребячьих сил. Фешка спрашивает:
      - Почем, хозяйка, райские?
      - Пробуйте, вкусные... - смуглая крестьянка с готовностью протягивает на кончике ножа кусочек яблока. - На копейку пара.
      Друзья покупают два краснобоких яблока и, жуя, идут в сторону Казачьей площади, откуда доносятся плавные и умиротворяющие звуки вальса, на звуки которого устремляются любопытные. И не зря: на площади поставили свой балаган бродячие циркачи, из него и льется музыка. Афиша у входа возвещает, что Тобольск посетила знаменитая труппа доктора восточной магии Али ибн Гусейна.
      Заплатив по пятаку, Митя и Фешка вошли в шатер, куда уже поднабилась публика. Ее развлекал оркестрик: старичок-скрипач, долговязый юноша-флейтист и трубач из городской пожарной команды. Светящиеся под куполом разноцветные фонарики и музыка создавали обстановку праздничности и ожидания чего-то необыкновенного. Зрители по временам от нетерпения хлопали в ладоши. Наконец, музыканты заиграли бравурный марш, арену осветили ярче. Представление началось.
      Очень скоро стало ясно, что труппа приехала второразрядная, но неизбалованные тоболяки принимали хорошо и ее. Митя аплодировал вместе со всеми. Особенно понравилось ему выступление маленькой акробатки. Мускулистый партнер держал ее на одной руке и крутил вокруг себя. Потом девочка стояла вниз головой на шаре, который лежал на качающейся доске. По окончании номера циркачка изящно спрыгнула, сделала тройное сальто, книксен и убежала с арены.
      - Ловкая девка, - похвалил Фешка. - Я вертанусь раз - и амба, а она, как мельница...
      - Артистка, - согласился Митя. - И жизнь у нее - не соскучишься: сегодня в одном городе, завтра - в другом. Сколько впечатлений! Я ей завидую.
      - А я нет, - фыркнул приятель. - Она, наверно, вечером пластом лежит от усталости. Покрутись ты так, я погляжу! Из балагана только есть и спать выходит.
      Митя озадаченно посмотрел на Фешку. Ведь он прав: жизнь девочки нелегка. Учиться ли она? Есть ли у нее мать? Порасспросить бы у самой...
      На арену торжественно под бравурный звуки марша вышел ибн Гусейн. Из-под его зеленой бархатной жилетки проглядывало смуглое тело. Голову мага украшал пышный тюрбан. Оркестр смолк, и факир извлек из кармана дудочку. Он заиграл на ней тягучую мелодию. Из ящика, принесенного служителем, высунулись две змеи. Они раскрыли пасти и извивались в такт музыке...
      Где-то в балагане расплакался ребенок. Публика зашикала, и мать понесла его к выходу. Меж тем, факир перестал играть, и змеи убрались в свой ящик. Раздались аплодисменты. Труппа трижды выходила на арену, кланялась и потом исчезла окончательно. Народ покинул балаган.
      На площади приятели собрались было расстаться, но насторожились. Люди с Казачьей площади спешили к берегу Курдюмки.
      - Погоди, Митяй, на речке, кажись, снова кулачная потеха, - сказал Фешка. - Посмотрим?
      Мальчики устремились за толпой. Проходя через базар, они увидели, как торговцы стягивают с себя передники, навешивают на лавки замки.
      - И у приказчиков кулаки чешутся. Однако драться будут немногие, предсказал Фешка. - Шевелись, а то поспеем только к концу боя...
      18. Заботы Марьи Дмитриевны
      В полуденный воскресный час в доме Менделеевых обычно воцарялась та ничем не нарушаемая тишина, когда домашние отдыхали или отсутствовали. Так было и на сей раз. Иван Павлович уехал договариваться с омскими купцами о поставке партии аремзянской посуды и должен был воротиться только дня через два. Впрочем, он мог задержаться и погостить у жившей в Омске дочери Кати и ее мужа Якова Капустина, который служил в губернском правлении и уже имел чин коллежского советника. Сын Ваня, у зятя под рукой, ходил пока в регистраторах, но подавал надежды на большее.
      Лизу Марья Дмитриевна с утра отправила на бричке за провизией: дочь должна объехать лавки знакомых купцов, а также сделать покупки на базаре. Полю позвала в гости Екатерина Федоровна Непряхина, давняя знакомая Менделеевых, дама, известная редкой набожностью и благотворительными делами. Паша ушел к Фонвизиным, устроившим в воскресенье детский праздник. Туда звали и Митю, но он отказался: между братьями наблюдалось то явное, то скрытое соперничество, иногда у них случались и ссоры. Но сегодня все было мирно. Просто Митя сказал, что пойдет к Фешке...
      Прасковья на кухне чистила к обеду картофель, Марья Дмитриевна ей помогала. Женщины неторопливо переговаривались.
      - Не занедужил бы в пути Иван Павлович, - беспокоилась Марья Дмитриевна. - Слабоват он здоровьем стал в последние годы. А раньше был орел. Зимой без рубашки подчас ходил, это на нашем-то сибирском морозе...
      - Возраст никого не красит, - поддакнула Прасковья. - Бог милостив, вернется благополучно, не впервой в Омск ездит. Я больше о Полиньке беспокоюсь, хотя ей и полегчало. Вишь, опять к Непряхиной подалась... Правду скажу: тает она словно ледок на вешнем солнышке. Ну, впрямь, сосулечка хрустальная.
      - Не береди душу, Параша! - вздохнула Марья Дмитриевна. - Сама вижу: больна Полюшка и телом, и духом. В ее беде себя виню. Все силы и время заводу отдавала. Мало за детьми присматривала, хотя всегда помнила о них. Воспитывала по-христиански, по обычаю родителей наших. Только проповедь моя затронула их сердца по-разному. В Поле такой ответный огонь вспыхнул, какого и возжечь не желала. Теперь она полдня молится, полдня бедным помогает. Да видит - всем не помочь. От того и мается...
      - Горя-то вокруг - море. А Поля словно святая.
      - Святая и есть. Позапрошлой весной совсем собралась в монастырь податься, еле упросила остаться. Мол, и отсюда будет слышна твоя молитва. Покорилась, но в церковь зачастила. В любую погоду утром и вечером - в храм. Молится, стоя на коленях, пол-то бывает холодный. Застудилась...
      - Кусок хлеба не съест - нищим отдаст. Они за нее на паперти бога молят. А ей, видать, лестно...
      - Не ради лести старается Аполлинария, о сирых радеет. Только почему ей самой счастья нет? - Марья Дмитриевна приложила к глазам платок.
      Кухарка поспешила сменить тему разговора, спросив: приготовить ли к обеду салат.
      - Его целая миска от завтрака осталась, - успокаиваясь, ответила Марья Дмитриевна. - Разве что блинов испечь? Со сметаной и поедим. Принеси-ка ее из погреба.
      Прасковья, шаркая шлепанцами, отправилась в переднюю. Натянула телогрейку и через заднюю дверь вышла во двор. День был прохладный, безветренный. Слышалось, как в конюшне взбрыкивали лошади, шуршали сеном в яслях. В хлеву коровы ритмично и звучно перетирали жвачку. Раз-другой суматошно шарахнулись овцы и затихли...
      Кухарка отворила дверь погреба и, нащупывая в полутьме ногой ступени, спустилась на земляной, влажный пол. В полутемном погребе, заставленном боченками, ящиками, кринками, было холодно и пахло плесенью. Прасковья привычно нашла на полке нужную кринку и выбралась наружу.
      - Не испортилась ли? - засомневалась кухарка.
      Она попробовала сметану и охнула: в кринке закупалась мышь. Первой мыслью стряпухи было выплеснуть сметану в помойку, но затем она решила посоветоваться с хозяйкой, вдруг та распорядится иначе. В последние годы Менделеевы жили скромнее, чем раньше. После возвращения из Аремзянского в Тобольск на постоянное жительство стеклянный завод прежнего дохода не давал. Да и условия их жизни в городе изменились. Лошадей, кроме трех, пришлось продать. Из прочей живности оставили двух дойных коров, не считая телок, десяток овец, трех свиней... Марья Дмитриевна теперь реже выезжала из дома с визитами, посещала только близких родственников и друзей, больше внимания уделяла детям, особенно мальчикам.
      Войдя в гостиную, служившую хозяйке и кабинетом, Прасковья осведомилась:
      - Вылить сметану или нет? В нее мышь попала.
      Марья Дмитриевна стояла за ореховой конторкой и собиралась что-то писать. Она подняла голову:
      - Разумеется, выплесни, Параша. Нет, пожалуй, отдай поросятам. А блины будем есть с брусничным вареньем. Только и дела. Лучше скажи мне, что за шум на улице? Опять сошлись драчуны на Курдюмке?
      - Угадала, матушка. Кулачный бой ноне, - подтвердила Прасковья. Мужики с Большой Болотной тоже туда подались. Иные на бойцов поглазеть, иные сами не утерпят, ввяжутся...
      - Кому, что нравится, - сказала Марья Дмитриевна. - Меня другое беспокоит: где Паша и Митя?