– Ну, как? – поинтересовался Беатриса.
      – Мне нравится, – искренне рецензировал я. – Только смотреть неудобно.
      – В этом вся соль. Ты понял, что я рисую?
      – Быт.
      – Почти всегда. Но, не это главное. Подумай, копни глубже.
      Я добросовестно подумал, попытался систематизировать увиденное и попробовал найти что-то общее для всех картин. В голову ничего не пришло.
      – Будни, – еще раз попробовал я.
      – Не совсем. Я рисую правду.
      – Правду многие рисуют, – разочаровался я.
      – Ничего подобного, – возразил Беатриса. – Правду почти никто не рисует. Что в вашем понимании правда, молодой человек?
      – Если говорить об изобразительном искусстве, то, наверное, это рисовать, то, что видишь.
      – Чушь, – перебил меня художник. – Правду нельзя увидеть, ее можно только подсмотреть. Правду нельзя услышать, ее можно только подслушать. Правду всегда скрывают шторы, замки, двери. Так вот, я рисую правду!
      Теперь я понял, зачем нужны замочные скважины. Эффект подсматривания.
      – Подслушивание и подсматривание – это нарушение девятого правила моего отца, – опрометчиво сказал я.
      – Что за правило? – спросила Жанна.
      – Если коротко, то оно гласит: «не лезь в чужие дела».
      – А сколько всего правил? – спросил Беатриса.
      – Девять. Это последнее.
      – И ты их всегда соблюдаешь? – удивилась Жанна.
      – Стараюсь.
      Эти двое недоуменно переглянулись. Вот почему я не люблю говорить на эту тему. Почти никто не понимает, как легко и удобно жить по правилам.
      – А твой отец сам-то их выполняет?
      – Он умер, но при жизни следовал неукоснительно.
      Беатриса сделал скорбное лицо.
      – А о чем гласят остальные? – спросила Жанна.
      Ох, как мне не хотелось распространяться на эту тему.
      – Первое правило – «из любого положения есть выход».
      – Спорный вопрос, – прокомментировал Беатриса.
      – Вообще-то любое правило требует доказательств, – напомнил я.
      – И они у твоего отца были?
      – Конечно.
      – Давай, расскажи.
      – Я уже не помню. Никто не учит доказательства. Самое главное запомнить правила. Это знают даже школьники.
      – Ну, хорошо, – перебила нашу дискуссию Жанна. – Давай дальше.
      – Второе правило – «люби и не оставляй близких». Я говорю только названия правил, но их текст гораздо длиннее.
      – Хорошее правило, – согласился Беатриса.
      – Третье – «не бери чужого».
      Собеседники согласно кивнули.
      – Четвертое – «никогда не ври».
      – Это невыполнимое правило, – заявила Жанна. – Его выполнение может привести к несчастьям.
      – Я привык. Никаких проблем.
      Жанна недоверчиво пожала плечами.
      – Пятое – «не ругайся матом».
      Отец и дочь не стесняясь, расхохотались.
      – Шестое – «всегда совершенствуй свой мозг».
      – Как это? – спросила девушка.
      – Мозг нужно питать задачами. Если коротко, то нужно больше думать и больше получать информации. Седьмое правило – «борись с ленью». А восьмое – «следуй логике», – мне хотелось как можно быстрее все это закончить.
      Пару минут мои собеседники осмысливали услышанное. Беатриса налил еще водки. Я отказался. Замяукал котенок. Он открыл глаза и сделал на ковре лужу. Жанна запричитала и поволокла его в ванную.
      – Тебе не кажется, что все это хозяйство смахивает на десять заповедей? – наконец высказался Беатриса. Помада у него совсем стерлась и обнажила бесцветные мужские губы.
      – Сравнение притянуто за уши, – мне не впервой отвечать на такие выпады. – Что такое десять заповедей? Аллегории. Их знает весь мир. Их все нарушают, и ничего не происходит. С правилами так поступать нельзя.
      – А в чем дело?
      – Нарушение правил ведет к искажению результата. Давай возьмем любое правило, например, из начальной школы, по математике. Если перед скобкой стоит минус, то при открытии скобок знаки сложения и вычитания меняются на противоположные. Помните такое?
      – Да. Ну и?
      – Попробуйте не выполнить это правило и получите ошибочный ответ. Если правило регламентирует человеческую жизнь, то его нарушение может привести к смерти или к тому, что человек будет несчастен.
      – А ты счастлив? – спросила вернувшаяся Жанна.
      – Почти всегда, – мне пришлось задуматься.
      – Вот, блин, – пожала она плечами. – А как же не убий?
      – Я думал на эту тему. Это правило, конечно, можно внести в свод. Но отец, видимо, даже не мог предположить, что у меня возникнет такая мысль.
      – А не прелюбодействуй? – не унималась Жанна.
      – Я не знаю.
      – Измена ведет к нарушению четвертого и второго правил! – заявила девушка.
      – Это чушь, – не согласился я с ней и прилег на диван. – Я сейчас ничего не соображаю. Мы потом подискутируем.
      Мне и вправду сильно клонило ко сну. Потный вечер навалился на грудь всей своей тяжестью, положил ладонь на лицо, так что стало тяжело дышать, и что-то прошептал. Глаза открывать совсем не хотелось.
      – Я думаю, что все эти двое суток он не спал, – сказала Жанна из темноты. Она подоткнула под голову подушку. Мне осталось только закинуть ноги. Потом звуки исчезли. Пошли черные полосы и красные размывы.
      Через какое-то время я проснулся. Жанна сидела рядом на диване и смотрела телевизор. Беатрисы поблизости не наблюдалось.
      – Это был твой отец? – спросил я. Она тепло посмотрела на меня.
      – Да. Ты сам догадался?
      – Подслушал ваш разговор. Случайно.
      – Отец будет рад. Ему важно, чтобы его принимали за женщину. Я не знал что сказать.
      – Когда мать нас бросила, – продолжила Жанна. – У папы совсем съехала крыша. Его даже лечили. Но с этим никто ничего поделать не может. Сколько себя помню, он приходит с работы, красится и надевает женскую одежду. Всю мою жизнь. Представляешь, чего мне стоило держать все это в секрете при социализме? А ты говоришь, не ври.
      – А где он работает?
      – Художником в кинотеатре. Сейчас совсем худо стало. Теперь афиши не рисуют. К каждому фильму есть готовые баннеры. Кинотеатр перешел в частные руки. Папу держат из жалости, потому что ему осталось до пенсии совсем немного. Грубо говоря, работает простым рабочим. А ведь он неплохой художник!
      Это объясняло присутствие на картинах голливудских звезд.
      – Мне действительно понравились его картины, – честно признался я. – Он не пробовал выставляться?
      – Пробовал, никто не берется. Ему будет приятно, что тебе понравилось.
      Жанна взяла меня за руку, она смотрела в мое лицо с обожанием. Я не понимал эту женщину. (Как будто есть женщины, которых я понимал.) Красавица, и не дура вроде. А ведь черт-те что!
      – Папа у тебя не сахар, – зачем-то сказал я. – Представляю, как тяжело тебе было.
      – Твой тоже не лучше, – обиделась она. – Напридумывал каких-то правил. Наверное, все эти девять пунктов он разработал для маленького мальчика, чтобы сформировать характер. Совсем необязательно выполнять их всю жизнь.
      Эта мысль мне в голову не приходила. Я даже испугался. Я даже не хотел ее думать дальше. Ляпнул, чтобы отвлечься:
      – Да уж, папы у нас не подарок.
      Жанна пожала плечами. Опять захотелось спать. Я не стал бороться с этим желанием, просто закрыл глаза и засопел.
      Второй раз я проснулся, когда уже совсем стемнело. Натыкаясь на стулья и стукаясь о косяки, кое-как нашел санузел. Меня давно туда тянуло. Потом обнаружил кухню и холодильник. Выпил стакан молока. Наступил на котенка и сам испугался его диких воплей. В темноте зарулил не в ту комнату. На маленькой подростковой кровати спала Жанна. В лунном свете она была прекрасна. Пришла в голову мысль, что неплохо было бы примоститься рядом, но, вспомнив инцидент в гостинице, решил этого не делать. Ушел от греха подальше. Стукнулся о балконную дверь. На балконе, на маленьком стульчике, спрятавшись от посторонних глаз, в розовой ночной рубашке и женском парике сидел Беатриса. Он курил сигарету и смотрел в небо. Я молча встал рядом.
      – Она в тебя влюбилась, – вместе с дымом выдохнул художник. – Ей не везет с этим делом. Если есть в радиусе ста километров какой-нибудь подонок, то она обязательно к нему прилипнет.
      – Я не подонок.
      – А я и не говорю.
      Беатриса затушил окурок в консервной банке.
      – Не обижай ее, – напоследок сказал он и крадучись покинул балкон.
      Что я здесь делаю? Что за бред? Мне хотелось домой. Сесть в самолет и вернуться. Как здорово было раньше – приехал к папе с мамой и пожаловался. Но я уже большой мальчик, мамы с папой давно нет, да и за срыв командировки по голове не погладят.
      Во всем виноват этот монстр, вальяжно раскинувшийся передо мной. Это он мутит воду. Сейчас он дремлет, не видно морщин и ссадин, только фонари бросаются в глаза, как прыщи на лице у подростка в период полового созревания. Вроде и не гигант, по сравнению с Москвой – деревенька, а характер свой имеет. Я пакостливо плюнул на него с балкона и вернулся в квартиру. Упал на диван, валялся часов до трех, думал о неожиданно нашедшемся портфеле и Чебоксарове, строил гипотезы о том, кто же его убил и незаметно уснул.
      Утром в прихожей мне встретился пожилой дядька в пузырящихся брюках и клетчатой рубашке. Он сидел на корточках и застегивал сандалии. Никогда бы не узнал. В образе Беатрисы он смотрелся значительно эффектней и уверенней в себе.
      – Здравствуйте, – сказал я.
      – Доброе утро, – он встал, пригладил жидкие волосы и грустно улыбнулся. – Пора на службу.
      Я промычал вежливую неразбериху.
      Пробуждение совпало с принятием твердого решения, что нужно валить из этого населенного пункта как можно быстрее. «Зачем я мучаюсь»? – спросил я сам себя, еще не открыв глаза. – «Беру билет, сажусь в самолет, и через час я дома. Ну, не справился. Не выгонят же меня с работы за это! Я столько доброго сделал для фирмы. А это – не мой профиль». В конце-концов, кто он такой этот Тагамлицкий? Да пошел он!
      Я сполоснул лицо, выдавил на указательный палец зубную пасту и натер ей свой неправильный прикус. В зеркале сидел взрослый дядька с мешками под глазами и разлохматившейся лысиной. К счастью синяков не оказалось. Я помассировал щеки, побрызгал водой на пряди и вышел к Жанне.
      Полакомившись остатками вчерашнего, мы отправились за покупками. Портфель я опрометчиво оставил у Жанны. Не хотелось таскаться. Мне срочно нужны брюки и очки. Жанна выглядела счастливой. Ей было интересно таскать меня по магазинам, и еще она радовалась за папу, потому что в моем лице у него появился еще один поклонник.
      Я смутно слышал ее болтовню и всю дорогу настраивал себя на звонок в Москву. В принципе, можно вернуться и без звонка, но мне казалось, что это будет как-то не по-человечески.
      Наконец, на пороге крупного универмага я остановился и набрал номер Тагамлицкого. Пока шло соединение, я с ужасом понял, что забыл все слова и доводы и не готов к разговору. После второго гудка отменил вызов. Тагамлицкий перезвонил сам через две минуты.
      – Звонил? Ну что там у тебя? – недовольно спросил он.
      – Все в порядке, – малодушно пробормотал я.
      – Ты уже виделся с Тихоновым?
      – Пока нет. Он вчера был на похоронах. Сегодня обязательно увидимся.
      – Давай, не тяни. Тут в твоем отделе оказывается незавершенных дел невпроворот. Имей в виду, незаменимых людей нет.
      Подлец. Угрожает. Явно запугивает. И не без основания. Его жена какая-то родственница шефу. Не с одной стороны, так с другой напоют что-нибудь про меня, и поминай, как звали. Формально повод будет. Завалил региональную командировку. А кто я? Кому нужны мои прошлые успехи? От этой мысли меня бросило в холодный пот. Нужно будет что-то искать, куда-то бегать. Вся моя жизнь тихая и спокойная, по умным правилам разрушится! Придется отказать жене в покупке шубы. Нет! Фигу. Уехать сейчас – значит подыграть Тагамлицкому. Ну-ка, где ты первое правило? Вылезай наружу и вступай в действие.
      Я нашел глазами Жанну, и смело отправился в отдел мужской одежды. Хотя, если честно, еще неизвестно, какое качество я проявил в разговоре с Москвой храбрость, или трусость.
      Вместо строгих, черных брюк Жанна заставила меня купить вольные льняные, потом такую же игривую рубашку, и в конце модные, под цвет, легкие немецкие тапочки. Я так никогда не одевался, но тут опять смалодушничал и пошел на поводу. В этом наряде я стал походить на провинциального импресарио или неудачливого сутенера.
      В центральной оптике, не успели мы подойти к витринам, как какой-то мужик вначале вылупился на меня, потом заорал: «Здорово»! и бросился обниматься. Это оказался Стас, мой бывший сокамерник. От него пахло спиртным, из чего я сделал вывод, что он не сдержал своего обещания. Степень его опьянения еще не достигла отметки «ненависть» и застряла где-то на всеобщей любви.
      – Братан, – закричал он. – Ты тоже за очками?
      Мне было неуютно в его объятиях. Я что-то пробормотал и постарался высвободиться.
      – Ты, почему ушел, не простившись? – немного ослабил хватку мой дружбан.
      – Я не знал, что меня выпустят.
      – Братан, – он ласково погладил меня по голове, потом заорал на весь зал: – Ленка, смотри, это мой братан, мы вместе сидели!
      На нас стали обращать внимание, а Жанна решила прийти мне на помощь. Она подошла и попыталась что-то сказать верзиле.
      С этой же целью из другого конца торгового зала подошла Ленка. Она оказалась большой и серьезной. В словосочетание «я набил Ленке морду», которым щеголял Стас, как-то не верилось. Женщина оторвала от меня руки Стаса и встала между нами. Руки произвели хлюпающий звук, как присоски у осьминога.
      – Пошли отсюда, здесь дорого, – сказала она.
      – Подожди.
      – Ты опять? – сурово сдвинула брови женщина.
      – Дай с другом пообщаться.
      – Пять минут.
      Стас согласно кивнул.
      – Я жду на улице, – сказала женщина.
      Грабитель заметно присмирел, взял меня под локоть и отвел в сторону.
      – Я с ней потом разберусь, – пообещал он и нежно посмотрел на меня. – Давай как-нибудь забухаем, потом, когда ее не будет.
      – Я в командировке. Дел много, – уклончиво сообщил я.
      – Меня выпустили через два часа после тебя. Пострадавший забрал заявление. Это Ленка постаралась.
      Я подумал, что если бы со мной пообщалась эта Ленка, я бы тоже забрал.
      – Ментам немного заплатили, – продолжил Стас. – Вот и все. Я больше всего боялся, что они у меня обыск дома проведут и найдут ружье. У меня еще от деда осталась двустволка «ИЖ» получок. И коробка патронов. Ружье незарегистрированное. А за это в наше время по голове не погладят. Сам знаешь – терроризм. Наверное, придется его выбросить. С моим характером держать ружье под боком – большая глупость.
      Он шумно вдохнул.
      – У тебя телефон есть?
      – Я в командировке. Какой телефон? – если отвечать вопросом на вопрос, то получается не ложь, а некое недопонимание.
      – Тогда запиши мой.
      У нас не оказалось ни бумаги, ни ручки. На помощь пришла Жанна. Она достала из сумочки принадлежности, и Стас нацарапал свой номер.
      – Братан, ты обязательно позвони.
      – Постараюсь, – пожал плечами я и убрал листок в карман. Это не обещание, значит, не обман, значит, четвертое правило я не нарушил.
      С улицы зашла Ленка, погрозила кулаком. Стас втянул голову в плечи и поплелся наружу.
      Из-за Жанниной привередливости мы выбирали оправу минут тридцать. Пока вставляли стекла, позвонил Аркадий.
      – Какие планы? – спросил он.
      – Помнишь, я вернулся в кабинет к Чебоксарову за папкой?
      – Да.
      – Мне ее нужно забрать. Поможешь?
      – Так. Следственные действия в офисе уже закончены. Ключ менты вернули, – он задумался. – Похоже, что смогу помочь. Я ведь там еще числюсь директором. Якобы пока в отпуске. Только Тихонову об этом не говори. А какая она из себя?
      – Пластиковая с прозрачным верхом. “Cabinet”. В ней лежит журнал “GEO”.
      – А. Я ее видел. Валяется на столе.
      – Прямо сейчас сможем забрать?
      – Попробуем. Ты где?
      Я передал трубку Жанне и она рассказала Аркашке как нас найти.
      Мы успели купить недорогую «нокию», я переставил «симку», потом мы еще минут пятнадцать сидели на автобусной остановке среди плевков и окурков и ждали Аркашку.
      – Фирменный прикид, – похвалил он меня, когда я плюхнулся на переднее сидение «форда».
      – Надеюсь, сегодня ты без котенка? – пошутила Жанна.
      Эта безобидная реплика опять разозлила менеджера. Он пробурчал что-то в ответ и даже не сказал «до свидания» когда высаживал даму у бюро трудоустройства. Она опять хотела посвятить день поискам работы. Я обещал подруге, что позвоню, как только освобожусь. И это была правда, хотя про себя решил, что сделаю это только для того чтобы попрощаться. У нее в пакете остался мой спортивный костюм, ну да бог с ним. Хотя, портфель нужно как-то вернуть. Попрошу Аркашку, он съездит да заберет. Хватит уже непонятных знакомств.
      Забрать папку оказалось проще простого. Девчонки в торговом зале после смерти хозяина продолжали по инерции выходить на работу. Существовали обязательства долги и прочая текучка. Все крутилось как прежде. Работники безоговорочно признали в Аркашке старшего руководителя. Заметив его, они стали обращаться к нему как к директору, причем без всякой паники и нервозности. Вопросы были по ходу. Из всего увиденного я сделал вывод, что, не смотря ни на что, Чебоксаров создал хорошую организацию. Она могла работать сама по себе без руководства сверху. У всех четкие и ясные обязанности, которые коллектив привык выполнять.
      Аркашка забрал у старшего менеджера ключ от кабинета начальника, но потом на всякий случай позвонил Полупану. Майор подтвердил, что комнату можно открыть, тем более что, как сказал Аркашка, там находятся необходимые для работы фирмы документы.
      Мы поднялись наверх мимо того самого туповатого охранника. Он меня не узнал. Жалко деда, но секьюрити он никудышный.
      Комната до сих пор была опечатана. Аркадий сорвал белую полоску и привычным движением открыл дверь.
      На полу и на столе засохли темные пятна, как будто кто-то разлил чай с малиновым вареньем. Скорченные бумаги хранили память о преступлении, даже злополучная папка пострадала. У нее согнулся угол, а прозрачный верх утратил прозрачность от крови.
      Я думал, что буду испытывать какой-то трепет от повторного посещения этого места, но трепета никакого не наблюдалось. Все обыденно и просто.
      Я взял папку в руки и сказал, что пойду в туалет, чтобы отмыть кровь.
      Аркашка открыл стол и начал рыться в бумагах.
      Папка отмылась легко, а плотный журнал, как я надеялся, при изгибе сохранил в порядке документы. В туалете я еще раз подивился на портрет Тихонова на дне писсуара. Все-таки, какие извращенные формы принимает ненависть. Я стал думать о ненависти и о том, чем тупая ненависть Стаса ко всем подряд отличается от изощренной ненависти Чебоксарова к своему бывшему партнеру. Убийцей, наверняка, тоже двигала ненависть.
      Вернувшись в кабинет, я застал Аркашку раздосадованным. Он чего-то не нашел.
      – Нужна была одна бумага, – сказал он. – Причем давно, а менты после убийства никого сюда не пускали. Куда дели? Не знаю.
      – Найдется.
      – Ты говорил, что застал Чебоксарова еще живым? – спросил он.
      – Да.
      – Он что-нибудь говорил?
      – Он хотел чтобы я передал что-то какому-то Сереге. Но не успел сказать, что. Аркашка задумался.
      – Серега? Тихонов что ли?
      – Не знаю.
      – А больше он ничего не говорил?
      – Постоянно повторял это, это.
      – Это?
      – Да. Потом сказал: потух и умер. Действительно потух.
      – А ты ментам говорил про этого Серегу?
      – Забыл. Не до этого было. Да меня никто и не спрашивал.
      – Хорошо.
      – Почему хорошо?
      – Да я так просто, не в смысле – хорошо, – покраснел Аркашка, – а в смысле – ладно. Ты что собираешься делать?
      – Мне к Тихонову надо.
      – Давай, звони, я тебя подкину, – он продиктовал мне номер Тихонова, потому что телефон в моих руках имел чистую память, а органайзер я оставил в портфеле у Жанны.
      – Да, – хмуро ответили на том конце.
      – Сергей Леонидович?
      – Да.
      – Моя фамилия Ткачев. Мы с вами виделись в ИВС. Я из Москвы.
      – Кто? – он экономил на словах и на звуках. Ему было трудно.
      Я еще раз напомнил о себе, теперь значительно подробнее.
      – А, – он вспомнил.
      – Хочу с вами встретиться.
      – Зачем?
      – Мы договаривались. Нужно урегулировать некоторые вопросы.
      – Не могу.
      – А когда?
      – Вряд ли.
      Я перестал его понимать. Похоже, что собеседник вот-вот бросит трубку.
      – Я последний, кто видел в живых Чебоксарова, – мне нужно было за что-то уцепиться, не дать ему прервать диалог.
      – Ну и что?
      – Он кое-что сказал.
      – Что?
      – Я не могу по телефону.
      Тихонов закашлялся, потом засопел, потом икнул.
      – Приезжай.
      – Куда?
      – На работу.
      Я понял, что объяснить, где находится его работа, Тихонов не хочет или не может. Прикрыв трубку ладонью, я поинтересовался у Аркадия, знает ли он, где офис Тихонова. Тот кивнул.
      – Скоро буду, – произнес я в трубку.
      Солнечный ветер воевал с голубой атмосферой. Светило поджаривало землю с нашей стороны. Те, кто не спрятался, шипели и корчились. Кондиционер в Аркашкином форде работал на полную мощность, но все равно было жарко.
      – Хочешь рассказать Тихонову про последние слова Чебоксарова? – спросил Аркашка.
      – Придется. Он не хотел встречаться, нужно было как-то заинтересовать.
      – Ясно. Буду тебе позванивать, – мне показалось, что Аркадий нервничает. – Как закончите, заеду и отвезу. Мне интересно, чем все завершится, но не думаю, что он пойдет на контакт.
      Менеджер включил радио. Я попросил поставить «ретро». Всю дорогу мы слушали итальянцев. По пути нам попалось четыре баннера рекламирующих «Самсунг» и два – «Нокия», еще с шести улыбался Захаров. Похоже, что это все же мой Костик. Судя по рекламной компании, денег у него не меряно. Еще я заметил три синих сорок первых москвича. Два попались навстречу, один долго ехал сзади. Мне никак не удавалось рассмотреть номера. Задачки в уме не складывались, получались простенькие примеры для начальных классов.
      Здание бизнес центра, в котором сидел Тихонов, походило на старый рваный женский сапог, если смотреть с моста. Двери означали дырки, а окна – шнурки. Аркашка опять высадил меня вдалеке, и мне пришлось долго искать «Бумторг» по стрелкам и рекламным следам на мраморном полу.
      Минут пять молодые девчонки нудно и неумело объясняли шефу по внутренней связи, кто к нему пожаловал, наконец, получили добро и проводили меня на второй этаж. На лестничной площадке со мной случилось дежавю. Все очень походило на мой визит к Чебоксарову. Такая же симпатичная деваха, то же количество ступенек в одном пролете и злополучная папка в руках. Я решил, что не буду выпускать ее ни на секунду, чтобы со мной не приключилась какая-нибудь неприятность.
      Тихонов сидел на кожаном диване, растопырив ноги и уставившись в дальний угол, туда, где встречались две стены и потолок. В черной рубашке на выпуск он выглядел не таким толстым, каким показался мне при встрече в следственном изоляторе. Когда я вошел, он повернул голову, потрогал меня матовыми глазами и лениво указал на стул напротив. Судя по всему, он был пьян.
      – Они думают, что это я его убил, – произнес он, и, помолчав, добавил: – а это не я.
      Около его правой ноги я заметил ополовиненную бутылку сухого вина.
      – Ты тоже думаешь, что это я его убил? – неожиданно спросил хозяин совсем трезвым голосом.
      – Нет, – растерялся я.
      – А, может быть, ты?
      – А зачем? – смутился я.
      Он прищурился и снова стал пьяным.
      – Действительно, тебе незачем. А кому-то есть зачем. Мне, например.
      Он шумно втянул воздух носом.
      – Его жена эта очкастая шмыкадявка так смотрела на меня, словно я на ее глазах перерезал ему глотку. Эта сука даже не пустила меня в квартиру.
      Он опустил руку, пошарил растопыренными пальцами, наткнулся мизинцем на пузырь, поднес его к лицу и сделал глубокий глоток, оставив на губах крошки сургуча.
      – Вам нечего тут делать! Понял?! Это она мне так сказала. Гнида. Без году неделя. Охомутала мужика. Внешность как у пятиклассницы, а хватка как у терминатора. Между прочим, с нее все и началось. Между прочим, ей-то, как раз и выгодно, чтобы его не стало. Вот смотри, теперь все досталось ей. Квартиры – ей, две машины – ей, бизнес – ей, и два миллиона тоже ей. Детей-то нет. Да и откуда им было взяться? Он как с ней познакомился, только и делает, что сперму сдает. Чуть ли не каждый день. Как будто дело в нем! Это она его убедила! А он такой внушаемый. Был. Да. Был.
      Тихонов надолго присосался к горлышку и опустошил емкость. Как ни странно, после этой процедуры он опять стал трезвым.
      – Ну, что он там сказал? – с вызовом спросил он. – Про меня, наверное? Что это я его зарезал? Если ты пришел вымогать деньги за эту информацию, то хочу тебя разочаровать. Я на шантаж не поддаюсь. Можешь идти к ментам и все им рассказать.
      – Я не шантажист. А деньги вы действительно должны, только не мне, а фирме.
      – Ладно. Ладно. Ну, что ты там услышал?
      – Перед смертью Чебоксаров сказал буквально следующее: «Передайте Сереге… ».
      – Сереге, это мне что ли?
      – Не знаю.
      – И все?
      – И все.
      – А дальше?
      – Не успел. Умер.
      Тихонов встал, подошел к столу, нагнулся, достал из-за тумбочки еще бутылку и воткнул в нее штопор.
      Он шумно вытащил пробку и спросил:
      – Будешь?
      Я пожал плечами. А почему бы и нет?
      – Давай.
      «Те» как-то не произнеслось, на «ты», так на «ты».
      Он достал вторую бутылку, откупорил и протянул мне. На стаканах что ли экономил? Мы принялись пить из горлышка и молчать.
      Вино было настолько кислое, что сводило челюсть. Я посмотрел на этикетку. Франция.
      – Я ему говорил, – наконец заговорил Тихонов, – что он зря связался с Захаровым. Захаров подонок, и друзья у него все подонки. Они его кинут, – он встрепенулся. – Вот он и след! Убийц нужно искать в его новом окружении!
      Я вздрогнул. Застучало в висках.
      – Какого Захарова ты имеешь ввиду?
      – А у нас тут один такой орел. Олигарх местный. Всех скупил и Чебоксарову голову заморочил. Втянул в какую-то авантюру. Козел.
      – ОАО «Аспект»?
      – Именно. Уже познакомился?
      – Пока нет.
      – Вот там пускай менты и копают. Надо подкинуть идею.
      Опять повисла тишина.
      Со мной случился кризис. Опять Захаров! Это какой-то бред. Прошлое наступает на пятки. Я даже боялся спросить у собеседника, при чем тут Захаров. Вспомнилось, как Чебоксаров рассказывал о том, что он чего-то там проплатил и что-то подписал. «Вы обо мне еще услышите»! Вот и услышали.
      – Он вообще не разбирался в людях, – продолжил свою речь Тихонов. – Кидался на блеск и цацки. Пытался вращаться среди крутизны. Да и сам был такой же. Пургомет!
      Я понял, что его прорвало, что он не остановится, пока не выскажется.
      – Хотя, нет. Нельзя сказать, что он пускал пыль в глаза специально. Просто у него был комплекс. Он плохо себя чувствовал без крутых машин, бирюлек и престижных знакомств. Ему было неуютно. Его тошнило, если он выпадал из обоймы. В таких делах я был для него не авторитет. А вот Захаров – пример для подражания. Он думал, что если ему удастся залезть в эту компанию, бюджет и политику, то это шаг вперед. Хотя, чего там говорить, были мы там. Еле ноги унесли.
      Тихонов понизил голос и придал лицу загадочное выражение.
      – Одно время мы работали в команде губернатора. Неплохие деньги имели. Снабжали область ГСМ, пока Чебоксаров не поругался со всеми, с кем можно. И когда встал вопрос, с кем я, с Чебиком или с крутыми. Я выбрал его. Дурак. Я пришел к Макарычу (это губернатор) и говорю: «Извини, но я друзей не предаю. Мы с ним пятнадцать лет отпахали, а твои шестерки мне никто». Поругался, конечно. Да чего уж там. Хотя, справедливости ради нужно сказать, что Макарыч Кольку изначально не любил. У них была взаимная неприязнь.
      Тихонов опять допил бутылку. Куда в него столько лезет? Как будто стремясь удивить меня еще сильнее, он откупорил две новые емкости, одну без разговоров поставил около меня, достал откуда-то с полки коробку конфет и только потом предложил сходить в туалет.
      Мне было интересно, присутствует ли у него художественная роспись по сантехнике, как в офисе его бывшего напарника. Если бы это оказалось так, то можно было бы говорить о клинике и общей территориальной тенденции.
      Рисунков на дне писсуаров и унитазов (я специально заглянул в кабинку) не оказалось. Значит, это было эксклюзивное изобретение покойника.
      На обратном пути позвонил Аркашка. Мелодией звонка я установил танец с саблями. В аэродинамической трубе коридора она зазвучала тревожно и нелепо. Чтобы Тихонов не услышал нашего разговора, я отстал.
      – Ну, как вы там? – спросил мой верный спутник.
      – Общаемся.
      – Конструктивно?
      – Он пьян.
      – Да ну?
      – Мало того, мы пьем вместе.
      – Ему же нельзя, он же закодированный, – с непонятной интонацией сказал Аркашка. То ли он радовался, то ли злорадствовал.
      – Ему это пофиг.
      – Долго еще?
      – Я позвоню.
      Тихонову ходить от рабочего места до туалета приходилось на пять шагов больше, чем Чебоксарову. Это точно. Я помнил цифры.
      Конфеты оказались с коньяком. Тихонов подбрасывал их в воздух, ловил ртом и глотал, почти не жуя. Он что-то рассказывал, но я выключил звук и стал думать о том, как мне перевести разговор в нужное русло. Мне необходимо убедить его, что после смерти Чебоксарова он остался единственным правопреемником фирмы и должен держать обязательства. Я стал составлять предложение, но мне мешал звук его голоса с постоянно изменяющейся тональностью.