Для того чтобы достать и открыть банку кофе Полупан совершил пять движений. Нагнулся и выдвинул нижний ящик стола, достал банку, разогнулся, поднес банку к лицу и подцепил крышку ножом.
      – Опять полупустая, – сердито пробормотал он. – Кто-то постоянно тырит у меня кофе! Не знаю что делать.
      – Напиши заявление в милицию, – сострил Ситдиков и сам же рассмеялся над своей шуткой.
      – Поставьте мышеловку, – посоветовал я. Плупан с интересом посмотрел на меня:
      – Так ее же будет видно.
      – Ничего подобного. Тот, кто берет ваш кофе, не смотрит в стол, он просто протягивает туда руку. Повторите свои движения, и вы поймете, что все делаете на ощупь. Так же и расхититель, тем более что, как вы говорите, это случается не первый раз.
      Полупан опять нагнулся и повторил свои действия.
      – А ведь ты не такой дурак, каким хочешь казаться, – задумчиво пробормотал он. – Мышеловка – это умно. И больно, и не покалечишь.
      – Я не прикидываюсь.
      – Может, ты еще подскажешь нам, как вести расследование? – вмешался в разговор Ситдиков.
      – Куда уж мне! Но, на вашем месте я бы проверил видеокамеры. Их там целых две болтается над главным входом. Не зря же они там висят. Наверное, что-то где-то записывается.
      Эти двое переглянулись.
      – Я не знал, что там камеры, – первым выпалил Ситдиков.
      – А я там вообще не был, – заявил Полупан.
      Закипел и выключился электрочайник. В комнате стало еще жарче, прибавилось пара.
      – Я сгоняю, – вызвался Ситдиков.
      Полупан пожал плечами, он уже насыпал кофе в кружки.
      Неожиданно я потерял интерес ко всему происходящему и захотел спать. Бравый милиционер с плаката, призывающий доверить свое жилище вневедомственной охране, не щурился в улыбке, а засыпал. Большой синий зрачок на блюдце, такие обычно вешают от сглаза, слегка прикрылся. Шум города за форточкой стих. Спать. Стоя, сидя, с открытыми глазами. Как угодно! Дрыхнуть, храпеть и ни о чем не думать. Все ерунда!
      Кто-то что-то говорил в рупор прямо в левое ухо.
      – Эй! Эй!
      – А.
      – Я спрашиваю, тебе с сахаром?
      – У меня наручники.
      – Сейчас сниму.
      – Тогда с сахаром.
      Полупан подсунул мне под нос кружку с кофе и снял наручники.
      – Еще по делу Прудникова, я читал на тебя ориентировку. Все хочу спросить… Кстати, зачем ты пытался отравить Прудникова?
      – Я не пытался.
      – Ладно, – легко согласился Полупан. – Так вот, хочу спросить: Почему у тебя одна фамилия, у жены другая, а у сына третья? Абсурд какой-то, как ты говоришь.
      – У жены фамилия девичья, у сына фамилия биологического отца, а у меня – своя.
      – Она тебе что изменяла? – почему-то с надеждой спросил он. – Сын то родился далеко после свадьбы.
      – Нет. Когда я на ней женился, она уже была беременна.
      – А ты не знал?
      – Почему? Знал.
      – А чего же свою фамилию не дал?
      – Разве дело в фамилии?
      – Получается, что для первого мужа фамилия имеет значение, а для тебя – нет.
      – Я у нее первый муж.
      Полупан задумался. Он поднял глаза к потолку и стал шевелить губами.
      – Тогда вообще абсурд, – видимо ему понравилось это слово. – А кто так решил?
      – Жена и теща.
      – Так тебя, брат, охомутали, – обрадовался майор. – Женили, чтобы спасти репутацию.
      – Если бы хотели что-то скрыть, то ребенку дали бы мою фамилию.
      – Тоже верно, – он поковырялся в ухе. – Абсурд.
      Когда я уже почти опустошил свою кружку, Полупан спохватившись, вытащил откуда-то из недр стола полиэтиленовый пакет с раскрошившимися печеньями. Несмотря на затхлость и не аппетитность я стал их с удовольствием поглощать.
      Такая демократичность при допросе меня сильно расслабила.
      – Ты ведь тут учился? – как бы, между прочим, продолжил беседу милиционер.
      – Да. Восемнадцать лет назад.
      – А не с Тихоновым и Чебоксаровым случайно?
      – Нет, я их не знал.
      – Ты учти, я ведь все равно узнаю. Так ведь не бывает, чтобы ты везде фигурировал, и ни в чем не был замешан. Я не верю в случайности.
      – Я тоже. Даже математически такая случайность маловероятна.
      – Вот видишь. Так что лучше тебе все рассказать.
      – Я все рассказал.
      – Ты когда закончил?
      – В восемьдесят восьмом.
      – В общаге жил?
      – Да. Университетской.
      – Это не та, что рядом с Политехом?
      – Нет, на Пушкина.
      – Я ведь связь-то с Чебоксаровым найду. Иногда люди на дискотеке повздорят, а потом всю жизнь помнят.
      – Я его не знал. Сегодня увидел первый раз.
      – Вчера.
      – Вчера.
      – А вот этот долг, о котором ты говорил, не могли ли твои хозяева послать киллера.
      – Абсурд.
      – Ясно.
      – Зачем им посылать и киллера и меня одновременно?
      – А может, ты и есть киллер?
      – Что похож?
      – Я в своей жизни всего насмотрелся. Самые жестокие садисты насильники и убийцы именно так и выглядели. Безобидно и наивно, – он нахмурился и посмотрел на меня с неприязнью, видимо что-то вспомнил.
      – Я не садист.
      – Хорошо. А во время учебы с Прудниковым тебя судьба не сталкивала?
      – Нет.
      – А с Тихоновым?
      – Нет.
      – По приезде в наш город ты с Тихоновым не встречался?
      – Нет.
      – После тебя Тихонов – подозреваемый номер один. Так что советую говорить правду. Если выяснится, что вы виделись, не сносить тебе головы.
      – Мы не виделись.
      – А теперь скажи честно. Где же ты все-таки потерял свой портфель?
      – Я говорил честно.
      – Слушай, ну зачем ты упрямишься? Ясно понятно, что тебя никто не грабил. Такие очевидные факты нужно признавать.
      – И тем не менее.
      – Но, это же…
      – Абсурд?
      – Да.
      – А что я могу поделать?
      – Вот урод!
      Полупан не на шутку рассердился. Мне даже показалось, что он хотел меня ударить. Сдержавшись, майор опять перешел на официальный тон, положил перед собой чистый лист бумаги и по новой начал задавать те же самые вопросы. Через двадцать минут пришел Ситдиков.
      – Видеозапись есть, – сказал он. – Этот тип выходил, потом входил.
      – И о чем это говорит? – Полупан уже плохо соображал. Он хоть и милиционер, но тоже человек. Тоже хочет спать.
      – Ни о чем, – решил Ситдиков.
      – Если придерживаться вашей версии, что убийца – я, то получается, что я собрался, ушел, потом вспомнил, что забыл убить Чебоксарова и вернулся. Абсурд.
      – Ладно, поехали на шмон, – приказал майор, – потом разберемся.
      – Вот постановление на обыск вашей квартиры подписанное прокурором по особо важным делам, – протянул лист бумаги Ситдиков.
      – У меня тут нет квартиры.
      – Значит, будем обыскивать номер отеля. В вашем присутствии и в присутствии понятых. Понятых найдем в гостинице.
      – Меня уже обыскивали.
      – Лишний раз не помешает, – перебил Полупан и снова застегнул на мне наручники.
      Мы спустились в ночь. Перед выходом я спер со стола следователя пару бумажек. Сам не знаю зачем. Несмотря на непроглядную темень, духота как в прачечной. Около фонарей свежим снежком кружились мошки и пух одуванчика. Немощный ночной ветерок таскал по кругу семена этого сорняка. В низинах они сбивались в молочные лужи и странно выделялись на антрацитовом фоне остального пейзажа.
      Мои мучители забыли про конвоируемого, оставив меня во внутреннем дворе около стены, отошли к ангару и стали оживленно о чем-то беседовать с подошедшими людьми в форме. Беседа переросла в ругань.
      – Я затрахался на своей машине ездить, – кричал Полупан. – Бензин по пятнадцать рублей за литр, да еще амортизация. Давай машину.
      – У нас постановление, – вторил ему Ситдиков.
      – У задержанного нет машины! – опять орал майор. Наконец, им удалось прийти к общему знаменателю.
      Ко мне они подошли с молодым усатым сержантом.
      – Погнали, – сказал мне Полупан.
      – Только у меня там в машине человек, – сказал сержант.
      – Какой человек? – спросил Ситдиков.
      – Я не знаю. Это человек Мелкого. Мелкий сказал, чтобы я его дождался.
      – А где Мелкий?
      – Умотал.
      – Ладно, – принял решение Полупан, – поедем с человеком. Пока Мелкий появится, мы уже вернемся. Он спокойный?
      – Как медуза, – образно ответил сержантик.
      Меня запихнули за решетку в заднее отделение УАЗа, следователи уселись в салон. Машина немного поскулила вхолостую и, наконец, тронулась. Кроме меня в каталажке сидел тот самый пьяный мужик в замотанных изолентой очках. Всю дорогу он спал, а когда машина остановилась у гостиницы, встрепенулся, рассыпчато взглянул на меня, сказал:
      – Это опять ты, урод?! Ненавижу! – и со всего размаху саданул мне могучим кулаком в челюсть.
      Даже если бы я захотел ответить обидчику, все равно не смог бы. Мешали наручники. Пока сержант разобрался, в чем дело, пока открыл дверцу, пока скрутил пьяницу, тот успел стукнуть мне в нос еще пару раз.
      Пошла кровь. И если раньше мою некогда белоснежную рубашку украшали только брызги, то теперь к ним прибавилось еще три алые струйки. Треснули последние очки.
      Чтобы остановить кровь эти типы затащили меня на заднее сидение машины, велели запрокинуть голову и положили на нос холодный пистолет. Пьяного дядьку жестоко избили. Ситдиков при этом пыхтел.
      Вначале кровь никак не хотела останавливаться, она затекала мне в рот, я ее глотал, потом на выдохе образовались засохшие корки, через которые она уже не могла пробиться.
      В вестибюле нас встретил Спартак. Он валился с ног от усталости и уже ничему не удивлялся.
      – Будешь понятым, – велел ему Полупан.
      – Легко, – Спартак согласно кивнул.
      – Найди еще кого-нибудь.
      И опять без возражений. Ему не привыкать.
      По большому счету искать в моей комнате было нечего и негде. Это мне так думалось. Но, когда двое сыщиков приступили к делу, оказалось что работы у них невпроворот. Они двигали мебель, заглядывали за батареи и с умным видом простукивали стены. Стены гулко ухали гипсокартонной пустотой. Бросив на себя взгляд в зеркало, я вздрогнул. Персонаж из фильма «Ночь живых мертвецов».
      – Пока вы тут работаете, можно я приму душ? – спросил я у Полупана.
      – Не положено, – встрял Ситдиков. – Потом скажешь, что мы тебе что-то подбросили, пока ты мылся.
      – Не скажу.
      – Все равно не положено.
      – Ну, вот же, понятые. Я им доверяю.
      Майор посмотрел на меня, потом на Спартака, который изображал глазами закат над морем, и неожиданно согласился:
      – Только дверь не закрывай. И шторку тоже.
      Я попытался достать из чемодана спортивную одежду, трусы и носки, но Ситдиков меня опередил, он сам выдал мне весь комплект по требованию, тщательно ощупывая каждую вещь. Пока я мылся, он подсматривал.
      Добычей искателей стали старые письма, которые писала Аня, когда уезжала на практику, да выцветшие черно-белые фотографии. Разложив реликвии на столе стражи порядка активно обсуждали картинки, пытаясь понять, зачем мне все это могло понадобиться. Весь чистый и спортивный я присоединился к ним, влез между дежурным по этажу и оживившимся Спартаком и взял фотографии в руки.
      – Это мой курс, – принялся комментировать я. – Многих уже не помню. Это мы на практике.
      – А это кто? – поинтересовался Полупан. – Что-то лицо знакомое.
      – Это мой дружок. Костя Захаров.
      – А как отчество?
      – Не помню.
      – Не Сергеевич?
      – Вроде бы.
      – Похоже, что это наш Захаров. ОАО «Аспект». Местный олигарх, – Полупан подозрительно посмотрел на меня. – Смотри, пацан пацаном. А это что за деваха?
      – Это моя девушка. Аня. Потом она меня бросила, ушла к Костяну.
      – Анна Ивановна. Его жена. Финансовый директор компании. Не узнать. Красавица. А он козел. Смотри-ка, очки.
      – Они до сих пор вместе?
      – Я не друг семьи. Но, работают в одной упряжке.
      – Классно. Мне бы их найти.
      – Зачем?
      Я чуть по дурости не рассказал про папку с документами.
      – Повидаться.
      – А может не стоит? От тебя, похоже, одни неприятности.
      – Между прочим, фотографии и образцы почерка раздают киллерам как наводку, – дал о себе знать Ситдиков.
      – Для этого, наверное, смогли бы найти снимки и посвежее, – я не стал спрашивать, зачем киллеру образец почерка. – Да и потом, Чебоксарова на фото все равно нет, как бы вы не искали.
      – А зачем ты приволок с собой всю эту муть? – поинтересовался Полупан.
      – Хотел поностальгировать.
      – Понос… что? – это Ситдиков.
      – Окунуться в атмосферу.
      Ищейки переглянулись и заржали.
      Обыск заканчивался на дружеской ноте. Ничего толком они не нашли кроме окурков под диваном, да старой газеты за батареей.
      Перед самым уходом Ситдиков зачем-то откинул покрывало с кровати. Бездумно, каким-то нелепым жестом. На всеобщее обозрение предстала окровавленная простыня.
      Все переполошились. Дежурный по этажу сел на пол, а Спартак присвистнул. А ведь это именно он не убрал осколки.
      – Это что? – строго спросил Полупан.
      – Кровь.
      – Откуда?
      Я не мог сразу сориентироваться в возникшей ситуации. Похоже, забыл предупредить горничную и оставить покрывало открытым. Вправе ли я вмешивать в это дело Жанну?
      – Не могу сказать, – ответил я, руководствуясь правилом номер четыре.
      – Потому что не знаешь? Или потому что не хочешь? – выведывал Ситдиков.
      – Знаю, но не могу.
      Полупан посерьезнел и снова нацепил на меня наручники.
      – Похоже, тут кому-то перерезали горло, – сказал он. – Ты, парень, попал по полной. Лучше признайся сам.
      – Мне не в чем признаваться, эта кровь без криминала. Просто я не хочу впутывать во всю эту историю человека, который совсем ни при чем. Вчера тут разбилось окно. Видимо остались осколки.
      – Ветром, – вставил Спартак. – Ветром разбилось. Я вставил стекло. Легко.
      – У него тут кто-то был? – спросил Ситдиков.
      – Баба, баба, баба, баба, – затараторил рисепшн. – Как он ее провел?! Не знаю. Днем умотала. Может, она порезалась?
      – Что за баба? – спросил у меня Полупан.
      – Не скажу.
      – А ты знаешь? – обратился он к Спартаку.
      – Первый раз вижу. Проститутка. Точно, проститутка.
      – Сам ты – проститутка, – разозлился я.
      – А кто? Ну, скажи, – обиделся Спартак. – Скажи, скажи, скажи.
      – Не скажу.
      – Все! – у Полупана кончилось терпение. – Едем в ИВС. Фотографии мы изымаем, письма тоже. Тряпку с кровью на экспертизу. Понятые распишитесь.
      – Письма личные. Вы не имеете права! – попробовал сопротивляться я.
      – Заткнись, – отрезал майор. – Ты одна большая проблема. Понял? Посидишь в ИВС, может, поумнеешь.
      – А что такое ИВС? – в ужасе спросил я.
      – Изолятор временного содержания, – Ситдиков протянул мне лист бумаги, – вот санкция прокурора. Пока на двое суток. Но на тебя у нас столько всего есть! Не думаю, что ты скоро увидишь волю.
      На этой оптимистичной ноте мы закончили шмон. Перед самым выходом мне разрешили взять средства гигиены, потом, опозорив перед постояльцами, провели мимо ресторана и усадили в каталажку к пьяному мужику. Мужик меня не узнал.
      – Возят туда-сюда и бьют морду, – пожаловался он. – И что характерно, ловят только очкастых. Ненависть у них к нам!
      Я промолчал.
      – Ты кто? – спросил мужик. – Я – Стас.
      – Андрей.
      – Ах, Андрей? Ненавижу!
      Он задергался, заизвивался и попытался пнуть меня ногой, потому что руки были скованы за спиной, а сам он был привязан к решетке. Побрыкавшись минуты три дядька устал, успокоился и снова посмотрел на меня дружелюбно. Он опять начал что-то спрашивать, но я не слушал и не пытался отвечать, боясь своими словами разбудить его непредсказуемую ярость. Я считал фонари, причем одновременно и потухшие и горевшие, в конце я посчитал сумму, и выяснил на сколько процентов потухших фонарей больше, чем горящих. Получилось двадцать. Чтобы превратить эту цифру в слово я достал из кармана бумаги, которые украл в РОВД. Оказалось, что это заявление о краже дюралюминиевого бака написанное корявым почерком огромными буквами на двух листах. Я отсчитал двадцать слов, и у меня получилось слово «бак». С другой стороны я посчитать не успел, потому что мы приехали. Дурацкое слово. Оно не может сбыться.
      Кое-как состряпанное из силикатного кирпича здание ИВС походило на стандартную жилконтору. Все происходило мирно. Меня передали сержантам, они заполнили несколько бумажек и отобрали все, на чем можно повеситься или чем при изрядном везении можно вскрыть себе вены. Забрали очки и сотовый.
      Самое ужасное, что жена с сыном в Москве уже отключили телефоны и легли спать. Вместо положенного одного звонка я сделал целых три – на сотовый жены, домой и на дачу. Бесполезно. Она точно сюда примчится. Бросит все и махнет самолетом.
      Камера представляла собой пустое прямоугольное пространство с деревянным подиумом, без каких либо приспособлений способствующих комфортному сну. Слева от входной двери параша. Темно и уныло. Пахло вокзалом.
      В углу, свернувшись клубком, спал человек. Когда я вошел, он даже не пошевелился. Я тоже лег к другой стенке на спину, положив под голову руки. Потухших фонарей оказалось на одиннадцать процентов больше горящих. В следующий раз нужно усложнить задачу, разбить цифры по сторонам, четной и нечетной. А что если фонари с одной стороны дороги? Чушь, чушь, чушь! Мне нужно решать сейчас совсем другие задачи.
      Когда со мной перестали разговаривать, когда исчезли люди, и захлопнулась дверь, подкатил липкий ужас. Полная безысходность и тошнота. Все, что со мной произошло, было абсолютно несправедливым. Я не нарушил ни одного правила, если не считать той самой злополучной папки. Я долго размышлял на эту тему и пришел к выводу, что если мне удастся каким-то образом ее вернуть, все встанет на круги своя.
      Лежать на досках было больно. Ни о каком сне не могло идти и речи. Пришлось вспомнить давно забытые ощущения жесткого ложа. Восемнадцать лет назад я целый месяц спал на биллиардном столе. Тогда, в самом начале первого курса меня выперли из общаги, потому что я не мог получить прописку. А прописку мне не давали, потому что не было приписного свидетельства.
      Все из-за папиных экспериментов. Я пошел в школу на два года раньше, следовательно, закончил ее в пятнадцать. А приписное свидетельство выдают в семнадцать. В университет я поступил, а вот жить в общежитии на правах студента не мог. Вначале я скитался по комнатам друзей, с которыми познакомился на абитуре, потом меня выследили, велели собрать манатки и выставили на улицу. В магазине напротив я познакомился с Захаровым. Он стоял за водкой, а я в этой же очереди за хлебом. У Захарова были точно такие же проблемы с жильем, но по другой причине. Комендант университета застукал его в койке со своей родной сестрой. Вышибить из ВУЗа он его не смог, а вот из общежития – как дважды два. Впрочем, Захаров не унывал, одна женщина – экспедитор, с которой у него были близкие отношения, дала ему ключ от красного уголка четвертой овощной базы. Там он и жил.
      В этом красном уголке висел огромный портрет Ленина, под которым стояла трибуна с графином, в углу были хаотично свалены кресла, а посреди зала высился огромный стол для игры в русский бильярд. Половиной этого стола и поделился со мной Захаров на совершенно бескорыстных условиях. Иногда, когда к нему приходила женщина – экспедитор, мне приходилось гулять на улице, но в обиде я не был, потому что в нашем убежище имелся еще небольшой туалет с грязной раковиной и черно-белый телевизор. И все благодаря ей.
      В туалете Захаров печатал свои фотографии. Он был большим любителем фотографий и держал там фиксаж и проявитель в больших пластиковых канистрах а так же фотоувеличитель и фотонож.
      Захаров фотографировал всех своих женщин. Удивительно, но многие из них соглашались фотографироваться обнаженными. Некоторые позировали перед камерой, а некоторые просто лежали раскинувшись. Все фотки Захаров обязательно подписывал. Где, когда и сколько раз. Вначале он делился со мной своими победами, показывал снимки и вспоминал подробности, но мне эти сальности не доставляли удовольствие, я стал отказываться, потом он и сам перестал предлагать.
      В тот год на фоне моих вступительных экзаменов у отца случился первый инфаркт, поэтому я боялся звонить домой и делиться с родителями своими неприятностями. Я полагался на восьмое правило и надеялся, что эту ситуацию смогу разрешить своими силами.
      Теперь я уже и не вспомню, как все закончилось, но спустя месяц я, без помощи родителей, каким-то образом вселился в общежитие. Вроде бы это было как-то связано с моими отличными оценками за первый семестр.
      С Захаровым мы потом часто встречались, но близко так и не сошлись. Я был для него слишком молод и ботаничен. Уже к концу института у нас появилась общая компания, куда я потом и привел на свою голову Аню.
      Из студенческих воспоминаний лучше всего запомнились почему-то лекции по атеизму. Их читала непримиримая особа женского пола неопределенного возраста. Она слабо знала библию, но хорошо вызубрила классиков марксизма-ленинизма. Ее доказательства отсутствия Бога были пошлыми и неубедительными. Предмет этот факультативный, но с обязательным посещением. Обычно все спали, но я, натерпевшись от биллиардного стола, больше на досках спать не мог, поэтому внимательно слушал всю эту дичь, и, даже, в результате почерпнутых знаний, вывел математическую модель Бога. Эту математическую модель я потом показывал папе, он отнесся к ней с трепетом и долго хранил, хотя сам был неверующим и нас с мамой воспитывал в том же духе.
      Если честно, то я не люблю рыться в прошедшем, мне это неприятно. Понимаю, что человек без воспоминаний все равно, что растение, поэтому иногда даже специально заставляю себя оглядываться назад. Для этих целей и взял с собой старые письма и фото. Мне всегда это давалось с трудом. Но, сейчас, лежа в камере, я неожиданно поймал кайф от прошлого, потому что настоящее было ужасным. Как мне сдюжить?
      Часа через два привели Стаса – очкарика, драчуна и всененавистника. Он нетвердо подошел к нашему ложу, бухнулся как тюк, пробормотал: «Всех ненавижу», и вырубился. Он храпел и фыркал, а я лежал без сна, пытаясь, руководствуясь восьмым правилом объяснить последние события с точки зрения логики. Я применял и шестое и седьмое правила, но у меня ничего так и не получилось. Уснул я, наверное, уже под утро, мне приснился Полупан, который строго смотрел на меня и говорил: «абсурд».

6.