И плюс премию в каждый квартал!
      Так и чувствуется: персонаж только уговаривает себя, что ему "чудно", на самом-то деле он своим одиночеством тяготится. Но в принципе одиночество, уединение человеку необходимо, чтобы накопить какое-то внутреннее богатство. А когда оно накопилось, тоща возникает ненадуманная, неподражательная, несуетная потребность в контакте с другими людьми. Вся суть здесь - в качестве контакта, в степени его искренности и истинности. Высоцкого постоянно беспокоит проблема, обозначенная и в ранней поэзии Евтушенко: "чужих людей соединенность и разобщенность близких душ". И он изо всех сил воюет со всеми формами ложной близости:
      Пары соединяют
      А им бы разъединиться.
      Но в жизни постоянно возникают такие ситуации, такие лабиринты (недаром Высоцкий обратился к мифу о нити Ариадны), "где одному //выхода нет!.." Следующее звено в системе ценностей Высоцкого -двое. Тут вспоминается замечательная художественно-философская типология человеческих отношений, развернутая в романе Курта Воннегута "Колыбель для кошки". Существуют, по Воннегуту, иллюзорные единства людей - "гранфаллоны" (к ним сатирик относит политические партии, национальные и земляческие корпорации и многое другое), и существуют единства истинные - "карассы" (когда людей соединяет накрепко, помимо их воли, сама судьба). Одна из форм "карасса" "дюпрасс", то есть единство именно двух людей. Можно сказать, что феноменология такого "дюпрасса" развернута Высоцким с предельной наглядностью:
      Вдруг заметил я - нас было двое...
      Двое - это и "зэка Васильев и Петров зэка", и летчики, вступающие в неравный бой ("Их восемь -нас двое..."), и шофер из "Дорожной истории" со своим - пусть небезупречным - напарником, и "тот, который не стрелял" вкупе с тем, в которого стреляли остальные. Двое - это и любовь, и совместная борьба, и общая преданность профессии. Иногда - все это вместе, как в "Песне о двух красивых автомобилях", имевшей автобиографическую основу и исполнявшейся в фильме "Точка отсчета" Мариной Влади. Доминанта драматизм, двое всегда находят друг друга через противопоставление своего союза остальному миру. И это тоже не причуда, а закон бытия.
      На той же драматической основе строятся в мире Высоцкого и более крупные истинные единства людей. Трудно даже найти термин для обозначения этих единств, равноценный воннегутовскому "карассу". Коллектив? Да нет, для Высоцкого это слово приемлемо только в ироническом и пародийном контексте: "То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив". "Коллективом" здесь можно назвать разве что тех любителей "старки" и "зверобоя", которые не спешат откапывать "стахановца-гагановца". Это стадное единство на основе недоброго, разрушительного чувства (Высоцкий сам не раз его ощущал на себе: "чувство локтя, - который мне совали под ребро"). Но главное, что есть, есть в реальной жизни неподдельное чувство слитности (Толстой называл его "роевым" началом), которое объединяет людей перед большой бедой или в стремлении к большой цели:
      За грехи за наши нас простят,
      Ведь у нас такой народ:
      Если Родина в опасности
      Значит, всем идти на фронт.
      "Вы тоже - пострадавшие,
      А значит - обрусевшие:
      Мои - без вести павшие,
      Твои - безвинно севшие".
      Важно только подчеркнуть, что у Высоцкого личность не растворяется, не теряется в "рое", постоянно ощущает свою отдельность.
      Тут впору сказать и о концепции патриотизма, выраженной во всей совокупности произведений поэта. Это прежде всего патриотизм не декларативный, предельно сдержанный. В романе Л.Толстого "Война и мир" четко выдерживается одна закономерность: все персонажи, называющие себя патриотами, таковыми на самом деле не являются, истинный патриотизм себя напоказ не выставляет. По такому же принципу поляризуются все персонажи Высоцкого.
      И еще это патриотизм не стадный, не групповой, а глубоко интимный, личностный. Лирический герой - впрочем, нужен ли здесь такой термин? - нет, просто автор - беседует со страной, так сказать, один на один:
      Я стою, как перед вечною загадкою,
      Пред великою да сказочной страною...
      И не заискивает он перед нею, понимая ее величие. Она велика в своем вечном измерении, в своем сказочном "всегда", но в своем конкретном "сейчас", увы, выглядит "сонной державою //Что раскисла, опухла от сна". Взгляд суровый, но честный и ответственный.
      И вот так, по ступеням, через диалог личности с другой личностью, со всеми людьми, со страной -поэтическая мысль Высоцкого выходит на высший уровень - диалог человека и мира. Именно об этом -"Кони привередливые", "Натянутый канат", "Прерванный полет" - образцы ни на что и на на кого не похожей философской лирики, строящейся не на медитации, не на одном только размышлении, а прежде всего на сюжетном движении. Этот разговор с миром предельно индивидуален: ведь именно Высоцкого, а не кого-нибудь другого так несли вперед "кони" -страсть, судьба, непокорность, именно он сам прошел свои "четыре четверти пути" по натянутому, как нерв, канату, его, а не чей-нибудь творческий и жизненный полет так трагически "не до...". Но вместе с тем какую всеобщность приобрел духовный опыт этого человека! Мы, обыкновенные, не героические совсем люди, читатели Высоцкого, безо всякой позы и наигрыша можем подставить в это лирическое "я" - "я" собственное. Высоцкий не возвышается над нами, а ведет с каждым диалог на равных.
      Такова модель духовного идеала, воплощенного во всем строе литературного творчества Владимира Высоцкого. Ясно, что в соответствии с общими принципами его поэтики идеал этот надо искать не только в отдельных "красивых" строчках, не в монологических признаниях или афоризмах, а прежде всего "между строк", в пересечении мотивов, мыслей, сюжетов, в сложном соотношении всех стихов и песен друг с другом и с целым художественным миром.
      И все-таки попробуем подытожить все сказанное выше на этот счет на примере одного конкретного текста - "Песни про белого слона" (1972), произведения не самого популярного, почти не исполнявшегося Высоцким (сохранилась лишь одна фонограмма), но зато совсем еще не "заслушанного", не заезженного повторением и цитированием. В сказочно-игровой фабуле этой песни заложена непростая сюжетная метафора, требующая активной "дешифровки". Итак:
      Жили-были в Индии с самой старины
      Дикие огромные серые слоны
      Слоны слонялись в джунглях без маршрута
      Один из них был белый почему-то.
      Добрым глазом, тихим нравом отличался он
      И умом, и мастью благородной,
      Средь своих собратьев серых белый слон
      Был, конечно, белою вороной.
      Вроде бы обычный для "животного" цикла Высоцкого мотив - индивидуум, выбивающийся из общего ряда. "Белых ворон" мы встречаем в самых разных обличьях: это и тот единственный волк, что вырвался за красные флажки, и Жираф, вопреки традициям влюбившийся в Антилопу, и Иноходец... Но во всех этих случаях сам автор остается "за кадром", не участвуя в действии, а в большей или меньшей степени отождествляя себя с аллегорическими персонажами, переоплощаясь в близких его сердцу строптивцев ("Охота на волков" и "Бег иноходца" недаром строятся от первого лица). А тут довольно редкий случай, когда две "белые вороны", две независимых личности - сам автор и его персонаж - сведены судьбою:
      И владыка Индии - были времена
      Мне из уважения подарил слона.
      "Зачем мне слон?" - спросил я иноверца,
      А он сказал: "В слоне большое сердце..."
      Слон мне сделал реверанс, а я ему - поклон,
      Речь моя была незлой и тихой,
      Потому что этот самый - белый слон
      Был к тому же белою слонихой.
      На "владыку Индии" не отвлекаемся - идем к сути. Речь о дружбе. А может быть, и о любви: в таком случае слона можно считать слонихой. Важно, говоря словами совсем другой песни, что "нас было двое". С контакта двух людей, диалога двух личностей начинается зарождение общих ценностей, выработка всечеловеческого идеала. Могут ли хотя бы два человека понять друг друга? Кажется, могут:
      Я прекрасно выглядел, сидя на слоне,
      Ездил я по Индии - сказочной стране,
      Ах, где мы только вместе не скитались!
      И в тесноте отлично уживались.
      И бывало, шли мы петь под чей-нибудь балкон,
      Дамы так и прыгали из спален...
      Надо вам сказать, что этот белый слон
      Был необычайно музыкален.
      Но идиллическая ситуация в мире Высоцкого не может длиться долго. Гармоничные отношения неизбежно прерываются:
      Карту мира видели вы наверняка
      Знаете, что в Индии тоже есть река,
      Мой слон и я питались соком манго,
      И как-то потерялись в дебрях Ганга.
      Что же это - разлука, разрыв? А может быть, измена?
      Я метался по реке, забыв еду и сон,
      Безвозвратно потерял здоровье...
      А потом сказали мне: "Твой белый слон
      Встретил стадо белое слоновье..."
      Что же это за стадо такое, что ради него слон оставил своего хозяина и развеселую жизнь вдвоем? Вспомним: сначала наш белый слон входил в состав серого стада, где был чужаком. По сравнению с этой вынужденной жизнью в "коллективе" его союз с рассказчиком был несравненно свободнее и плодотворнее. Но так уж устроен человек, что лучшее для него - враг хорошего, что он продолжает искать добра, как говорится, "от добра". Белый слон узнал, что он не один такой, что существует, оказывается, "белое стадо", объединенное не по стадному, а по какому-то более высокому принципу, что возможна высшая связь свободных личностей, "белых ворон", вырвавшихся из "серых" стад. И вот эту возможность наш аллегорический слон предпочел дружбе с рассказчиком. Ну а что же тот? Ведь он вроде бы вправе считать бегство своего друга предательством. Но рассказчик уходит в сторону:
      Долго был в обиде я, только - вот те на!
      Мне владыка Индии вновь прислал слона:
      В виде украшения для трости
      Белый слон, но из слоновой кости.
      Не сочтите за слишком вольную аналогию, но этот костяной "двойник" до некоторой степени эквивалентен портрету возлюбленной - традиционному лирическому символу ("Расстались мы, но твой портрет..." у Лермонтова, "Твое лицо в его простой оправе..." у Блока). В игровом сюжете проступает мотив нешуточной боли: привязался ведь герой-рассказчик к своему слону, и "украшение для трости" его не утешает. Он пытается уйти в иронию, совсем некстати припоминая тех пресловутых слоников на комоде, которые долгое время были для советской пропаганды символом мещанства:
      ...Говорят, что семь слонов иметь - хороший тон,
      На шкафу, - как средство от напастей...
      И после этого отвлекающего маневра - резкий смысловой переход, выход на полную монологическую серьезность:
      Пусть гуляет лучше в белом стаде белый слон
      Пусть он лучше не приносит счастья!
      Здесь, по сути, развернута вся иерархия нравственных ценностей Высоцкого. На низшей ступени -"серое" стадо, коллектив, объединенный по принципу несвободы (его возможные "расшифровки": завод, армия, блатная "малина", семья без любви друг к друту, государство). Личность, вырывающаяся "за флажки", способная к "побегу на рывок", к тому, чтобы быть "тем, который не стрелял", - такая личность стоит уже на ступень выше. Еще выше - союз двоих: будь то чета влюбленных друг в друга кораблей или автомобилей, поддерживающие друг друга на скале альпинисты, боевое содружество летчиков ("Взлетят наши души, как два самолета..."), даже - под смеховым знаком - пара собутыльников, нацелившаяся на выезд в Израиль.
      Но есть еще и "белое стадо" - высшее единство людей. Сообщество, где каждый - личность, где ни одна индивидуальность не попирает другую, а наоборот - помогает ей раскрыться в полной мере. Это, конечно, только мечта, только идеал, соответствовать которому "на все сто" не могли ни многократно воспетый Высоцким дружеский круг, ни так много значивший в его жизни Театр на Таганке, ни даже многомиллионная аудитория слушателей поэта. Но все эти подлинные, нефальшивые единства несли в себе черты того самого мечтательно-сказочного идеала. Так что ощущение "белого слона в белом стаде" Высоцкому все-таки было знакомо. Потому он смог его почувствовать и там, где сам "не бывал, не воевал, не плавал, не сидел" - в героической обреченности солдат-штрафников, в мужестве "черных бушлатов", в непоказной солидарности сибирских старателей или моряков. Высоцкий всегда один и всегда со всеми. Это самая большая удача, которая возможна в жизни.
      И к этому реальному, не декларативному духовному идеалу нас упорно ведет динамично-двусмысленное слово Высоцкого, его энергичная сюжетика, его философичное остроумие. От слова -к образу, от образа к сюжету, от сюжета к многоплановому роману в песнях. От человека -к человеку, от союза двоих к единству всех людей, от личности - к миру. Таков путь слова и путь духа.
      Я пишу - по ночам больше тем
      ОСОБОЕ МЕСТО
      "Я пою", - говорили о себе поэты в былые времена. "Пишу стихи" - это было для обыденной речи. Поэт поет, а не пишет.
      Остроумно заметил В.Берестов: "Поэзия и весь облик Владимира Высоцкого - это осуществленная метафора поэтов XIX века. Они писали перьями и ощущали себя певцами. Высоцкий пел под гитару и считал себя профессиональным поэтом"**********************.
      Высоцкий любил слова "писать", "пишу":
      Сказал себе я: брось писать,
      но руки сами просятся
      Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай...
      Я пишу - по ночам больше тем...
      Не писать мне повестей, романов...
      Я вам пишу, мои корреспонденты,
      Ночами песни - вот уж десять лет.
      Дело, конечно, не только в словах, но и в них тоже. Высоцкий принадлежал к тем людям, для которых "литература", "писатель", "поэт" слова ответственные, святые. Довелось же ему жить в то время, когда само представление о писательстве было в значительной мере искажено. Начало литературной работы Высоцкого - это годы, когда умер Пастернак, официально лишенный звания писателя, когда Бродскому не позволили именоваться поэтом, объявив его тунеядцем. Слово "писатель" стало обозначением должности, бюрократической биркой. "Вот у нас семь тысяч членов Союза писателей СССР, сейчас я любого спрошу - быстро назовет не более тридцати, кто-то назовет пятьдесят, но уж никак не сто. А ведь все печатались, у всех книги", говорил Высоцкий во время концерта, выражая общее негласное мнение той поры.
      И тем не менее Высоцкий очень хотел, чтобы его назвали писателем, хотел увидеть свои произведения опубликованными. Он никогда не переставал верить в литературу как таковую, в писательство как высокое призвание. Про многие официально разрешенные опусы можно сказать: это напечатано, но не написано. А Высоцкий на протяжении двадцати лет непрерывно писал. "Теперь самое главное, - говорил он о себе. - Если на две чаши весов бросить мою работу: на одну - театр, кино, телевидение, мои выступления, а на другую только работу над песнями, то, я вас уверяю, песня перевесит! Несмотря на кажущуюся простоту этих вещей, - можете мне поверить на слово, я занимаюсь этим давно, - песни требуют колоссальной отделки и шлифовки, чтобы добиться в них вот такого, будто бы разговорного тона. Я вам должен сказать, что песня для меня - никакое не хобби, нет!"
      Но только после смерти Высоцкого эти слова в полной мере стали понятны даже тем, кто с приязнью и удовольствием встречал все новые и новые его песни, простодушно полагая, что сочинять их, наверное, было так же легко и приятно, как слушать. Впервые заговорили о рукописях Высоцкого, впервые отчетливо поняли, что главная тайна его окруженной легендами и слухами жизни - это "всего-навсего" постоянная работа, львиную долю которой составлял напряженный, изнурительный писательский труд.
      Сегодня мы не только слушаем Высоцкого - мы его читаем и видим тот писательский путь, что был им пройден. Видим то особое место, которое занял в литературе Высоцкий.
      Потому особое, что он помог литературе оглядеться вокруг, подумать о сотрудничестве с музыкой, с актерской игрой, с четкой театральной режиссурой, явленной в песнях-спектаклях Высоцкого.
      Особое и потому, что в работе Высоцкого осуществились внутренние возможности самой литературы, не всегда ею используемые: соединение поэтичности с прозаичностью, культуры с просторечием, пафоса с обыденностью, неистощимого остроумия с философской серьезностью.
      Особое, наконец, потому, что на нем мог находиться только Высоцкий. Нет ничего неразумнее вычислять место Высоцкого в литературе по "спортивному" принципу: первое оно или не первое, кому Высоцкий уступает, а кого превосходит. Этот писатель никогда не брался за чужое дело, но зато свое он делал так, как не смог бы никто другой.
      Высоцкому невозможно подражать - ни в формах авторской песни, ни в "письменном" стихотворчестве. В то же время влияние его на современную русскую литературу - огромно, и будет выявляться оно еще очень долго. Бывают такие писатели, которым невозможно следовать в частностях, но после которых просто физически нельзя жить и работать по-старому, писать так, как будто этих писателей не было. Причем жанрово-цеховые различия здесь несущественны: будь ты поэт, прозаик, драматург, но, если в литературе твоего времени работали Некрасов или Блок, Пастернак или Булгаков, Набоков или Солженицын, - это не может не сказаться и на твоей работе. Это все необходимые ориентиры, которые ты не обойдешь, даже если станешь от них полемически отталкиваться, даже если будешь делать совершенно другое дело.
      Владимир Высоцкий принадлежит к таким упрямым и неумолимым ориентирам русской литературной истории. Опыт Высоцкого не учит, что писать и как писать, но он заставляет крепко задуматься о том, зачем писать. Его собственный ответ на этот, по словам Блока, "самый русский вопрос: "зачем?" отчетлив и подкреплен многолетней работой со словом.
      Затем, чтобы сказать свое, только свое решительное "да" и "нет" жизни, честно пройдя мыслью весь путь между "да" и "нет".
      Затем, чтобы вновь и вновь находить в человеке человека.
      Затем, чтобы проделанная писателем работа духа вечно продолжалась в читателях.
      Я умру
      и скажу, что не все
      суета!
      Владимир Иванович НОВИКОВ
      Родился в 1948 году в городе Омске. Критик, литературовед, кандидат филологических наук.
      Автор книг
      "Диалог" (1986)
      "В.Каверин. Критический очерк"
      (1986, в соавторстве с О.Новиковой)
      "Новое зрение.
      Книга о Юрии Тынянове"
      (1988, в соавторстве с В.Кавериным)
      "Книга о пародии" (1989)
      Живет в Москве.
      * Назовем имена тех, кто еще при жизни Высоцкого начал изучение его творчества, кто регулярно записывал его новые песни на пленку, кто составлял его машинописные сборники (в том числе авторизованные), кто собирал о нем биографические и библиографические материалы: В.Абрамов, Б.Акимов, Ю. Андреев, И.Белоконь, А.Гарагуля, Л.Гурзо, Г.Дроздецкая, А.Копылов, А.Крылов, К.Мустафиди, А.Репников, В.Савич, О.Терентьев, Г.Толмачев, В.Туманов, М.Шемякин и другие.
      **Кузнецов Ф. Конфуз с "Метрополем"// Размышления о нравственности. М., 1979. С.400-401.
      *** Евтушенко Е. Поющий нерв нашей эпохи. Огонек. 1988. N 4. С.27.
      **** Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого. М., 1988. С.227
      ***** Жутовский Б. Я болен временем. "Огонек". 1989. No 15. С.19
      ****** Австрийский исследователь Хайнрих Пфандл посвятил им интересный доклад "Свое и чужое слово у Высоцкого", сделанный 1 февраля 1988 г. в ЦДЛ.
      ******* Самойлов Д. "Свято верю в чистоту ...", Неделя". 1988. No 3. С.24.
      ******** Текстология концертов Высоцкого - один из важнейших аспектов дальнейшего исследования его творчества. Авторские "предисловия" и "примечания" к песням - "не пауза, чтобы заполнить промежуток", как строго и решительно подчеркивал Высоцкий, а значимые тексты. Значимые сами по себе - как своего рода импровизационная проза: красноречивый пример - подборка "О песнях, о себе", составленная А.Крыловым и И.Роговым для книги "Четыре четверти пути" на основе фонограмм интервью и выступлений. И значимые как "обрамление" песни, как, говоря терминологическим языком, ее "автометаописание". Примером могут служить разделы "Служение стихиям не терпит суеты..." и "Прыжки и гримасы судьбы" в той же книге, где песни предстают в сопровождении авторских высказываний о них. Надо полагать, появятся еще книжные издания концертов как текстов, и тогда можно будет заняться исследованием закономерностей "сцепления" песен, их сочетаемости, изучением композиции концертов. Все это откроет нам новые смысловые оттенки.
      *********Здесь и далее все высказывания Высоцкого приводятся по тексту подборки "О песнях, о себе" - Владимир Высоцкий. Четыре четверти пути. М., 1988. С.108-149.
      ********** И успех театральной постановки по произведениям поэта в большой мере зависит от того, насколько объемно вырисовывается на сцене такой дом. Хорошо это удалось Ивановскому народному молодежному театру имени Высоцкого (режиссер Регина Гринберг) в цикле из трех спектаклей, в своеобразном сценическом "трехтомнике".
      *********** Русская советская литература. Л., 1988. С.529.
      ************Там же. С.529-530.
      ************* Интересующиеся найдут их в "Антологии авторской песни" ("Русская речь". 1989. No 6).
      ************** Бистрицкас Р., Кочюнас Р. Homo Sovieticus или Homo Sapiens? -"Радуга". 1989. No 5. С.80-81.
      ***************"Русская речь". 1988. No 1. С.155-159.
      **************** Крымова Н. Мы вместе с ним посмеемся. "Дружба народов". 1985. No 8. С.252.
      ***************** Живая жизнь. С. 116
      ****************** Богомолов Н. Пространство слова// "Журналист". Учебная газета факультета журналистики МГУ. No 3 - 5. 25 января 1988 г. С.19.
      ******************* Карякин Ю. О песнях Владимира Высоцкого. "Лит.обозрение". 1981. No 7. С.96.
      ******************** Об этом - в комментариях А.Крылова к книге: Высоцкий В. Поэзия и проза. М., 1989. С.406-407.
      ********************* Конкретно-политический подтекст песни улавливают не только современники Хрущева, но и новое поколение - см., например, статью молодого критика Е.Канчукова ("Лит.Россия". 1988. No 5).
      ********************** Берестов В. "И опять я в мыслях полагаюсь на слова людей..." "Новый мир". 1988. No 2. С.246.