И все же капитан развернулся навстречу противнику. Он сделал бы это и в том случае, если бы немцев оказалось в десятеро больше. Число их в такой обстановке не имело никакого значения, ибо речь шла не о победе, которой и не могло быть в обычном понимании этого слова, а о спасении почти трехсот голодных и измученных блокадой маленьких ленинградцев, находившихся на борту транспортных самолетов. И хоть ничтожно мал был шанс спасти их, но он все же был, и это надо было сделать любой ценой, даже ценой собственной гибели. Путь к этому был один: атака противника в открытую, причем немедленная и решительная, чтобы вся шестерка "мессеров" тотчас вцепилась в одинокого И-16.
      Развернувшись, капитан стал снижаться с таким расчетом, чтобы гитлеровцы как можно быстрее заметили его. Все решали секунды. Пилютов оглянулся - Ли-2 в том же строю низко ползли над скованной льдом Ладогой.
      Пилютов посмотрел на "мессеров" - те сохраняли прежний порядок растянутый пеленг: "Значит, еще не увидели меня",- подумал он и нажал на гашетку. Длинная светящаяся нить трассирующих пуль протянулась в сторону врага. Это подействовало: одна пара немедленно стала набирать высоту, другая отвалила в сторону, имея намерение зайти в хвост И-16, ведущая пара продолжала лететь по прямой. Отвлекающий маневр удался, и теперь можно было начинать бой.
      Долго ли длился этот бой, Пилютов не помнил. Он не следил ни за временем, ни за показаниями приборов. Только одно занимало советского аса: не отпустить "мессеров", дать возможность девятке Ли-2 улететь как можно дальше, скрыться из виду. Он даже не сразу заметил в воздухе "19-го желтого". Впрочем, теперь капитану было не до "желтоносого", и он даже не искал с ним встречи. Пилютову было все равно, кого атаковать, в кого вгонять пулеметные очереди. Главная цель была иной - накрепко держать около себя гитлеровцев, ни на секунду не выпускать их из боя, не позволить им внимательно наблюдать за обстановкой в воздухе.
      Немцы все время старались загнать И-16 в бой на вертикаль, где Ме-109 имели преимущество, а Пилютов тянул их на крутой вираж. Мотор истребителя временами захлебывался, а машину лихорадило от перегрузок. Несколько раз И-16 был на грани штопора, но Пилютов каким-то чудом успевал выйти из него и снова атаковал.
      Он ходил и в лобовые атаки, причем с такой яростью, что "мессера" рассыпались в разные стороны, и сваливался на врага сверху, и бил снизу.
      Сперва он подловил ведомого "желтоносого". Короткой очередью из всех пулеметов он разнес "мессершмитту" фонарь и, видимо, наповал сразил пилота, так как истребитель свалился в крутое пике, из которого так и не вышел. Потом задымил второй "мессер". Он тянул в сторону Шлиссельбурга с небольшим снижением, оставляя за собой густой шлейф черного дыма. Но в этот момент противнику удалось зажать Пилютова в "клещи". Его все-таки загнали в бой на вертикальном маневре. Одна пара вцепилась в хвост И-16, а вторая, в которой был "желтоносый", теснила сверху, мгновенно пресекая все попытки капитана прорваться к облакам.
      Пилютов понял - наступает развязка. Но не страшился ее. Он сделал все, что мог, не жалел себя. Наконец, капитан предвидел наиболее вероятный исход этой схватки и внутренне подготовился к нему. Он знал, что скорее всего это будет последний и самый трудный экзамен из всех, которые выпали на его долю. Он немало сдал подобных экзаменов за минувшие полгода, но этот, видимо, последний.
      Но Пилютов был настоящим бойцом и сопротивлялся до конца. Даже когда исхлестанные пулями элероны превратились в мочало и машина стала плохо слушаться рулей, он умудрился сбросить с хвоста "мессеры", развернулся и грудью встретил "желтоносого". Пилютов уже поймал противника в перекрестие прицела и готов был всадить в него весь оставшийся боезапас, как по И-16 словно ударило крупным градом - и тотчас под ногами пилота беспомощно заболтались педали: вражеская очередь перебила рулевые тяги. Нос И-16 неудержимо потянуло книзу, и "желтоносый" выскочил из прицела. "Ишачок" стал совсем неуправляем, держался только на моторе, и Пилютов повел машину к берегу.
      Капитан уже различал вдали небольшой лесок и кусты перед ним. Дотяни он до берега - и снова жизнь, и снова в бой. И Пилютов не жалел стального сердца И-16 - выжимал из него все силы. До спасительного берега оставалось совсем немного. И тут на Пилютова навалилась вся четверка "мессеров". Впереди мчался "желтоносый", за ним чуть поодаль остальные.
      Гитлеровцы открыли огонь почти одновременно. Огненные трассы, скрестившись, ударили по истребителю, внутри под капотом что-то заскрежетало и звякнуло, и винт с характерным присвистом закрутился вхолостую. И-16 сразу осел, будто провалился в яму. И снова за спиной Пилютова вспыхнули пулеметно-пушечные очереди. Одна из них вдребезги разнесла фонарь кабины, и капитан почувствовал острую боль в плечах и руках. Промелькнули под плоскостями кусты. Заваленные до макушек снегом, они приняли на себя падающий самолет и смягчили удар.
      Пилютов выскочил из кабины и кинулся в лес, но гитлеровцы огнем прижали его к земле. Он вернулся к машине и спрятался под мотор. Немцы подожгли истребитель. Чтобы не взорваться вместе с ним, Пилютов вскочил и побежал. Над головой его снова зазвенело. Капитан оглянулся - на него пикировал "желтоносый". На плоскостях "мессера" заискрились огоньки выстрелов, и тотчас что-то сильно толкнуло комэска в спину, он остановился, с секунду постоял, как-то неестественно вытянувшись во весь рост, и, запрокинув голову, рухнул лицом в снег. Пилютов пролежал в беспамятстве на морозе несколько часов и замерз бы, если бы не случай. Летчика заметил проезжавший на санях местный колхозник. Он доставил Пилютова в ближайший медсанбат. Здесь капитану оказали первую помощь и затем отправили в Старую Ладогу, где находился морской госпиталь. Летчика сразу положили на операционный стол. Врачи извлекли из капитана более 20 осколков. К тому же у Пилютова оказались обмороженными руки и лицо. Но крепкий организм выдюжил, и скоро комэск вернулся в строй.
      На третий или четвертый день после героической схватки Пилютова с шестью немецкими истребителями я прилетел в Волхов. Осенью и зимой 1941 г. я часто наведывался в районы Волхова и Тихвина. Здесь была сосредоточена добрая треть сил авиации Ленинградского фронта. Я уже упоминал, что из-за острой нехватки аэродромов мы часть полков передислоцировали за реку Волхов. Управлять ими из Ленинграда было сложно и нецелесообразно, поэтому 19 сентября мы создали специальную оперативную группу ВВС фронта. Группа эта непосредственно руководила действиями всей авиации, базировавшейся на аэродромах Волховского и Тихвинского аэроузлов. Начальником группы был назначен мой заместитель полковник И. П. Журавлев, хороший организатор и волевой командир. Замечу, кстати, что, когда был создан Волховский фронт, Иван Петрович стал командующим ВВС этого фронта. Закончил он войну во главе 14-й воздушной армии в звании генерал-лейтенанта.
      Ознакомившись с положением дел в группе, я по своему обыкновению побывал в ближайших частях, заглянул и в Плеханово к подполковнику Матвееву. Здесь и узнал о "19-м желтом", о его затянувшемся поединке с Пилютовым.
      В полку мне сообщили и о другой жаркой схватке, происшедшей тоже 17 декабря. Героем ее оказался Петр Покрышев. Его пятерка сопровождала в Ленинград группу транспортных самолетов. Над мысом Осиновец, где находилась последняя перевалочная база и откуда грузы непосредственно поступали на ленинградские склады, Ли-2 подверглись атаке девятки Ме-109. В этом бою Покрышев увеличил счет своих побед.
      Новая победа советского летчика имела особое значение. Сбитый вражеский истребитель оказался не простым "мессером". Это был Ме-109Ф - модифицированный вариант, только что начавший поступать на вооружение немецких ВВС. Он имел более совершенную аэродинамическую форму, мотор большей мощности и превосходил в скорости Ме-109Е почти на 80 км. Увеличена была и мощность огня Ме-109Ф добавлена третья пушка 20-мм калибра. Так мы узнали о появлении у противника новой боевой машины и смогли своевременно предупредить о ней летчиков.
      И еще любопытная деталь. На сбитом Ме-109Ф летал ас. На борту истребителя были нарисованы 15 опознавательных знаков ВВС различных европейских стран. Последней стояла наша звездочка. Так гитлеровец обозначал одержанные им в воздухе победы.
      - Как видите, есть и ваша звезда,- заносчиво сказал он на допросе.- А я совсем недавно прибыл на Восточный фронт.
      - И недолго пробыл,- услышал он в ответ.
      Когда я прилетел в Плеханово, советские войска уже громили врага под Москвой. На фоне нашего первого огромного успеха и окончательного провала гитлеровского плана захватить Ленинград победы Пилютова и Покрышева над немецкими асами прозвучали для нас, ленинградцев, особенно вдохновляюще.
      Прощаясь с летчиками, я спросил, как настроение у Пилютова, все-таки не он сбил "желтоносого", а "желтоносый" его, хотя и не без помощи ведомых. Но факт-то остается фактом.
      - Пилютова неудачи только разжигают, товарищ генерал,- ответил Покрышев.Пишет: вернусь, больше "девятнадцатого" не упущу.
      И капитан сдержал свое слово. Недели через три он вернулся в полк и прежде всего осведомился о "желтоносом".
      - Летает,- услышал Пилютов.
      - Что же так! - Пилютов недовольно посмотрел на однополчан. Хотел добавить: "Или пороху у вас не хватает?" - но промолчал. Понимал, что дело тут не в недостатке мужества и мастерства у боевых товарищей.
      Вероятно, догадавшись о промелькнувшей у Пилютова мысли, Чирков, как бы оправдываясь, сказал, что "желтоносый" теперь ведет себя очень осторожно и появляется над Ладогой только в сопровождении двух и даже более пар.
      - Ты его крепко прижимал, да и мы без тебя ему спуску не давали. Не сбит, но бит, вот и держит нос по ветру: чуть что не по нему - вильнет хвостом и в облака. Ищи его там.
      Шли дни, Пилютов, еще не совсем оправившийся после ранений - побаливали рука и плечо, летал уже наравне со всеми. Он упорно искал "желтоносого". Раза два встречал немца, но тот не принимал вызова. Чирков оказался прав: гитлеровец держался настороженно, без прежней уверенности и лихости и даже при равенстве в силах часто уводил свою группу в облака.
      - Надо на живца поймать его,- однажды сказал Пилютов своему новому ведомому А. Горбачевскому. - Завтра летим парой. Одной. И бить будем внезапно, из-за облаков. Хватит с ним балет устраивать в небе. Он на "мессере" поувертливей нас.
      - Это верно,- согласился Горбачевский.- Вот если бы тысченках на шести повстречался, мы бы прописали ему ижицу. Да где там! - Ведомый безнадежно махнул рукой.- Вон какая облачность, да фрицы и не полезут на такую высоту. Выше трех не забираются. Знают: выше наш "миг"- король.
      В день последней схватки Пилютова с "желтоносым" из-за Ладоги пришло радостное известие - ленинградцам вторично увеличили хлебный паек. Новая надбавка, как и первая, декабрьская, измерялась граммами. Но то были поистине золотые граммы. За эти граммы советские летчики, прикрывавшие "дорогу жизни", дрались с ожесточением небывалым, с мужеством неслыханным. Дрались уже два месяца. На ледовой трассе каждый из них уже назубок знал малейший поворот и изгиб, самую неприметную дорожную веху.
      - Что же, такое событие отметить полагается, а, Петр? - провожая в полет Пилютова, заметил Покрышев.- Встретишь "желтоносого", не сплошай.
      Выйдя на трассу, Пилютов сразу же ушел в облака, притерся к нижней кромке. На озере было неспокойно - дул сильный ветер. Он взвихривал сухой мелкий снег и будто туманной дымкой заволакивал ледовую дорогу. Солнце появлялось редко. Неспокойно было и вверху, когда машины входили в облака, вихревые потоки хлестали по "мигам".
      Минут через пятнадцать Пилютов заметил впереди шестерку Ме-109. Они шли над самой трассой, высматривая добычу. Капитан пропустил их под собой. Из-за облаков очертания вражеских истребителей казались размытыми, но Пилютов все же разглядел ярко-желтый нос ведущего. Он развернулся и вместе с ведомым стал пристраиваться в хвост "мессерам".
      Сперва капитан хотел ударить по паре, замыкавшей "клин". Внезапная атака на "желтоносого" могла сорваться. Пока "миги" пикировали бы на ведущего, ведомые успели бы заметить опасность и предупредить о ней своего командира, а затем моментально вцепились бы в хвосты советских истребителей, проскочивших вперед. Но "мессеры" неожиданно стали набирать высоту и сближаться с "мигами". Это было на руку Пилютову, так как сокращало расстояние для атаки, и он выбрал для первого удара "желтоносого".
      Когда "миги" нависли над противником, Пилютов перевел машину в пике и ринулся на ведущего. Он поймал в прицел кабину "желтоносого" и, не спуская пальцев с гашетки, ждал лишь момента, когда машины сблизятся еще немного. Хотел ударить как можно точнее и наверняка. Но в самый последний миг "желтоносый" исчез в неожиданно попавшемся на его пути неплотном облаке.
      Поняв, что атака все равно сорвалась, Пилютов с досады дал по противнику длинную очередь. "Миги" с разгона выскочили на открытое место, и почти тут же на советских летчиков накинулась пара "мессеров". Пилютов успел развернуться и изготовиться к бою. Впереди мчался "желтоносый". Вторая пара противника заходила с тыла. Третьей пока не было видно. "Желтоносый", как и во второй схватке, шел в лобовую. Пилютов принял вызов. Раза два "желтоносый" рыскнул в сторону. Это не укрылось от Пилютова. Вероятно, гитлеровец хотел выйти из боя, но побоялся подставить себя под удар, и Пилютов окончательно утвердился в мысли, что выбранная им тактика оправдывает себя. И действительно, метров за семьдесят "желтоносый" отвалил вверх и в сторону. Пилютов на полупетле вцепился ему в хвост. Краем глаза он приметил, как на Горбачевского ринулась пара "мессеров", а другая устремилась на помощь ведущему. В запасе у Пилютова оставались считанные секунды. По обстановке в воздухе он видел, что, если не уложится в эти секунды, "желтоносый" уйдет. Пилютов до предела форсировал работу мотора. Расстояние между истребителями сократилось еще, и капитан дал первую очередь. Огненная трасса пронеслась рядом с кабиной "мессера". Гитлеровец сделал глубокий вираж со снижением. Пилютов следовал за ним, будто привязанный. Повторяя все эволюции "желтоносого", комэск ловил момент и нажимал на гашетку, поливая противника то короткими, то длинными очередями. Он видел, как очереди несколько раз угодили в плоскости "мессершмитта", но в кабину ему никак не удавалось попасть.
      Чувствуя за спиной обжигающее дыхание смерти, немец вертелся юлой, во всем блеске демонстрируя свое действительно незаурядное пилотажное мастерство. Но сбросить с хвоста Пилютова он так и не смог. Тогда "желтоносый" прибегнул к хитрости: свалил машину в штопор и стал имитировать беспорядочное падение, надеясь, что Пилютов сочтет его подбитым и отстанет. Но комэск разгадал эту уловку и ринулся за "мессером". На нисходящей прямой он быстро поймал в прицел кабину "желтоносого" и дал длинную очередь из всех пулеметов. "Мессершмитт" задымил, потом вспыхнул и лишь тогда Пилютов оставил противника. И пора было сверху на него неслись два вражеских истребителя. Пилютов ушел от атаки и стал набирать высоту. Гитлеровцы не последовали за ним. Вероятно, неожиданная и скорая гибель командира, да еще при тройном превосходстве в силах, ошеломила немецких летчиков, и группа их, как цепь, лишившаяся одного звена, моментально распалась. "Мессеры" вдруг круто развернулись на юг и скрылись в облаках.
      Пилютов окинул взглядом пустынную Ладогу - далеко внизу густо дымил "желтоносый". Порывы ветра рвали дым в клочья, но дым был так густ и тяжел, что не поддавался ветру, а только вытягивался в ленту и стлался над самым льдом.
      Шли годы. Война все дальше и дальше уходила в прошлое и становилась историей. Во второй половине 50-х годов судьба снова и надолго привела меня на берега Невы. Я уже расстался с армией. По состоянию здоровья вышел в запас и Герой Советского Союза Петр Андреевич Пилютов, кавалер 11 орденов, сбивший 23 фашистских самолета.
      - Мотор сдает,- как-то при встрече на одном торжественном вечере пожаловался Петр Андреевич и легонько постучал пальцами по сердцу.- В войну гоняли его на полном форсаже. Самолеты жалели, а себя - нет. Да и у вас тоже, товарищ Главный маршал, я слышал.
      Мы разговорились в перерыве, вспомнили, как водится, минувшее и, конечно, "дорогу жизни", бои над Ладогой.
      - А "желтоносого" помните? - спросил я.- Все-таки вогнали его в землю, а! Расскажите-ка, ведь я об этом узнал уже в Москве.
      Петр Андреевич рассказал о последней схватке с гитлеровским асом, потом как-то интригующе посмотрел на меня и сказал:
      - А ведь это не все, Александр Александрович. Но тут зазвенел звонок, приглашавший нас в зал, и беседу пришлось прервать.
      - О настоящем финале расскажу в другой раз,- пообещал Пилютов.- Напомните при встрече.
      Однако за делами службы я запамятовал об обещании Петра Андреевича, а когда вспомнил, Пилютов был тяжело болен. Вскоре его не стало. О том, что не успел сообщить мне Пилютов, рассказал через несколько лет после его кончины бывший начальник штаба 154-го иап полковник в отставке Николай Федорович Минеев.
      ...После войны Пилютов долго служил в Группе советских войск в Германии. Однажды с несколькими сослуживцами в выходной день Петр Андреевич зашел в ресторан пообедать. За столом, как водится, возникла дружеская беседа. Все были летчики, все прошли через войну, у всех она была еще очень свежа в памяти. Каждому было чем поделиться. Пилютов рассказал о своем поединке с "19-м желтым".
      За соседним столиком сидели немцы. Один из них все время внимательно прислушивался к рассказу Пилютова.
      - Вот и все,- закончил свои воспоминания Петр Андреевич.- Сгорел на земле. Так и не стало этого аса. Жаль, что не удалось взглянуть на него хоть на мертвого. Не дешево достался он нам.
      Немец, сидевший за соседним столиком, вдруг быстро поднялся и подошел к советским летчикам.
      - Прошу извинить меня.- по-русски обратился он к
      Пилютову.- Я слышал ваш рассказ. Все в нем верно, кроме одной детали, быть может, теперь не столь существенной для вас, но весьма немаловажной для вашего противника.
      Пилютов с удивлением посмотрел на незнакомца.
      - Да, кроме одной,-повторил немец, внимательно рассматривая Пилютова, и добавил:- Так вот вы какой!
      Пилютов, ничего не понимая, пожал плечами и спросил:
      - Так что же неверно?
      - "Желтоносый" не сгорел, он жив.
      - Вот как!- смешался Пилютов.- Откуда это вам известно?
      - Кому же и знать, как не мне! - Незнакомец вдруг щелкнул каблуками, особенно четко, как это умеют делать только кадровые военные, и, заранее наслаждаясь произведенным эффектом медленно произнес: - Разрешите представиться: "Девятнадцатый желтый".
      - Затем он рассказал, как, сбитый в последнем бою Пилютовым, все же сумел приземлиться. На льду его подобрали советские солдаты. Летчика доставили в госпиталь, а после лечения отправили в лагерь для военнопленных. В плену он научился довольно свободно разговаривать по-русски. После войны он в числе первых освобожденных военнопленных вернулся, на родину и стал жить в ГДР. Видимо, пережитое на фронте и в плену оставило в бывшем асе глубокий след.
      Разгром "Карельского вала"
      Я начал свои воспоминания рассказом об июньских событиях 1941 г. Закончу тоже июнем, но уже победного 1944 г. Но прежде позволю себе небольшое вступление.
      В феврале 1942 г. решением Государственного Комитета Обороны меня назначили первым заместителем командующего ВВС Красной Армии. Это назначение свалилось буквально как снег на голову. Я долго и безуспешно гадал, кому обязан столь крутым поворотом в служебной карьере. Лишь много позже узнал, что моему столь большому повышению содействовал А. А. Жданов. Но в то время об его участии в моей судьбе я даже не подозревал, Андрей Александрович ни словом не обмолвился об этом. Более того, при расставании он сделал вид, будто мой перевод в Москву полная неожиданность и для него.
      В одиннадцатом часу ночи 1 февраля 1942 г. меня срочно вызвали в Смольный. Жданов прихварывал и потому принял меня полулежа. Как всегда, приветливо поздоровавшись, он осведомился, как идут дела в моей "епархии", помолчал, внимательно глядя на меня, и вдруг тихо, по четко произнес:
      - К сожалению, Александр Александрович, нам придется расстаться. Вас срочно вызывают в Москву.
      В моей памяти еще очень свежи были частые смещения военачальников, особенно в первые месяцы войны, и я, хотя за собой никакой вины не чувствовал, встревожился.
      - Скажите, товарищ Жданов, я в чем-нибудь провинился? Не справился с работой?- напрямик спросил я.
      - Ну, что вы, что вы! - Жданов даже приподнялся на диване.- Напротив. Вас назначают на новую, очень ответственную работу.
      Но повышение не прельщало меня. Я привык к Ленинграду, а за семь месяцев войны еще больше сроднился с городом, с его героическими защитниками и мужественным населением и потому попросил оставить меня на прежнем месте.
      - Не в моей власти,- и Жданов развел руками.- Да и так надо. Так надо,повторил Андрей Александрович.- Улетите завтра же. Вас уже ждут. Явитесь сразу в ЦК партии, там вам все объяснят. Ну, желаю успехов на новом месте. Мы же расстаемся с вами с самыми добрыми чувствами. Семь месяцев бок о бок - это что-нибудь да значит.
      Я зашел к командующему фронтом М. С. Хозину попрощаться. Хозин высказал сожаление.
      - Не забывайте Ленинградский фронт,- на прощание сказал он.
      2 февраля 1942 г. я вместе с адъютантом Л. Смирновым на единственном оставшемся у нас исправном бомбардировщике Пе-2 улетел в Москву. Вел самолет Владимир Александрович Сандалов. (Замечу, кстати, что через несколько месяцев Сандалова за боевые действия под Ленинградом представили к званию Героя Советского Союза и я, будучи в то время уже командующим ВВС Красной Армии, утвердил это представление. А вскоре появился и Указ Президиума Верховного Совета СССР.)
      В пути нас застала непогода, и мы заночевали в Череповце. В Москву на Центральный аэродром прилетели утром 3 февраля. Днем я был в ЦК партии, где и получил должную информацию, а вечером был принят Сталиным.
      Так кончилась самая памятная и дорогая сердцу страничка моей фронтовой биографии. Начиналась новая. Однако покидал я Ленинград с уверенностью, что фашистам никогда не бывать в нем. После сокрушительного разгрома гитлеровских войск под Москвой коренной поворот в ходе войны в нашу пользу почувствовала вся страна. И мы, ленинградцы, уже в то самое тяжкое для города и фронта время не просто мечтали, а обменивались мнениями и строили планы, где и когда будем прорывать блокаду.
      Провожали меня ближайшие помощники - полковники В. Н. Жданов и С. Д. Рыбальченко, полковой комиссар А. А. Иванов, главный инженер А. В. Агеев и еще несколько сослуживцев. Прощаясь с боевыми соратниками, я сказал, что скоро придет праздник и в наш город и что гнать врага от Ленинграда будем вместе.
      Но участвовать в прорыве блокады в январе 1943 г. мне не довелось, хотя и очень хотелось. В то время я по заданию Ставки находился на Донском фронте, откуда руководил действиями советской авиации, помогавшей нашим наземным войскам в ликвидации армии Паулюса.
      Не пришлось мне непосредственно участвовать и в январско-февральской операции 1944 г., в результате которой Ленинград был полностью освобожден от блокады, а 18-я и 16-я фашистские армии оказались отброшенными на рубеж Чудского озера и реки Великой.
      Только в июне 1944 г. наконец-то вновь оказался на берегах Невы. Приехал я в Ленинград в качестве представителя Ставки с заданием проверить готовность авиации фронта и КБФ к предстоящей операции на Карельском перешейке и затем координировать ее боевые действия.
      Для операций 1944 г. характерным было не одновременное проведение их по всему советско-германскому фронту, как в предшествовавшем году, а последовательное, одна за другой. Но старое испытанное правило: бить врага непрерывно, не давать ему передышки, оставалось в силе.
      Такой план был не случаен. Он позволял нам создавать на решающих стратегических направлениях мощные ударные группировки, держал противника в постоянном напряжении и заставлял его усиленно маневрировать большими массами войск, которые требовались для затыкания брешей в обороне. Кроме того, такой метод ведения наступления путал гитлеровцам все карты, мешал им разгадывать наши замыслы и заранее готовиться к отражению ударов.
      По плану Ставки Ленинградский фронт дважды вступал в действие - в январе и июне. После зимне-весенних операций 1944 г. началась летняя кампания. Во второй половине апреля Генштаб свел воедино соображения по поводу летних операций, в числе которых были Выборгская и Свирско-Петрозаводская. Летнее наступление советских войск открывал Ленинградский фронт, затем вступал в дело Карельский фронт. Удары этих фронтов должны были сокрушить военную машину Финляндии и вывести северного союзника Германии из войны.
      12 мая после почти трехмесячного отсутствия{193} я вернулся в Москву и вскоре был у Сталина с докладом о результатах боевых действий советской авиации в сражениях на Правобережной Украине. Особый интерес у Верховного вызвал рассказ о том, как летчики помогли наземным войскам ликвидировать довольно сильную вражескую группировку, окруженную нами в Тернополе.
      Гитлеровцы, засевшие в северной части города, перекрыли своим огнем шоссе - единственный удобный и наикратчайший путь снабжения наших войск, которые в то время вели бои километрах в двадцати западнее Терноноля. Маршал Г. К. Жуков, назначенный командующим 1-м Украинским фронтом вместо смертельно раненного генерала армии Н. Ф. Ватутина, как-то при мне посетовал на это неудобство.
      - Такая заноза в нашем тылу, никак не выдернешь ее! - сердито сказал Георгий Константинович и вопросительно посмотрел на меня.
      Я промолчал. Но по дороге на КП командующего 2-й воздушной армией меня вдруг осенило: а что. если попробовать разгромить остатки вражеского гарнизона ночными легкими бомбардировщиками? Так в то время громко назывались учебно-тренировочные одномоторные самолеты По-2, которые мы с успехом использовали для боевых действий. Но ввиду своей беззащитности от вражеских истребителей летали По-2 (У-2) только ночью. В данной же ситуации - бомбежка должна была вестись очень точно и по малым целям - По-2 предстояло действовать днем. Решение было рискованным. Прорвись к Тернополю пара или две "мессершмиттов", и от двух дивизий По-2, которые мы бросили на подавление противника, полетели бы щепки не только в переносном, но и в буквальном смысле этого слова (конструкция этого самолета целиком была из дерева и перкаля). Но мы дали По-2 очень мощное истребительное прикрытие. Летали они поэтому в хороших условиях, работали отлично, и едва отбомбился последний экипаж, как гитлеровцы выбросили белый флаг.
      - Мал золотник, да дорог: хотя и маленькие и тихоходные самолеты, но дело свое делают,- отреагировал Сталин на мой рассказ. Он молча прошелся по кабинету, думая о чем-то своем, а потом обернулся и неторопливо сказал:
      - Скоро вам предстоят новые поездки. Мы заканчиваем разработку большой операции в Белоруссии. Вы полетите к Жукову{194}. Но прежде придется вам съездить в Ленинград к Говорову. Обо всем более подробно вас проинформирует Антонов. Держите с ним связь.
      Дня через два я был у заместителя начальника Генштаба. Алексей Иннокентьевич проинформировал меня о предстоящих операциях, но не в полном объеме их, а пока лишь в пределах, необходимых мне как командующему ВВС Красной Армии. Замечу, что все о важнейших операциях до определенного времени знал очень ограниченный круг людей. Эта строгая секретность хотя в какой-то степени и затрудняла подготовку к операциям, но полностью оправдывала себя. Всем известно, чего стоила гитлеровскому командованию уверенность, что летом 1944 г. главный удар советские войска нанесут на юге в Галиции, а не в Белоруссии по группе армий "Центр".
      Более подробно познакомился я с планом Белорусской операции только на обсуждении его в Ставке 22 и 23 мая.
      До начала Выборгской операции оставалось мало времени, и я немедленно занялся делами авиации Ленинградского фронта. Сам принцип ярко выраженной ударной группировки, которой предстояло сокрушить мощную оборону противника на Карельском перешейке, обусловливал необходимость сильного воздушного кулака. Помимо того, характер этой обороны и самой местности перешейка делали наступление немыслимым без массированной непрерывной авиационной поддержки войск. Поэтому, насколько позволяли возможности тыла 13-й воздушной армии, мы постарались обеспечить ее ударную группу достаточным числом бомбардировщиков. На аэродромы Ленинградского аэроузла были передислоцированы из Резерва Верховного Главнокомандования 334-я бомбардировочная и 113-я дальнебомбардировочная авиадивизии.
      Однако при решении этого, казалось бы, несложного вопроса возникли трудности. Когда мы обсуждали, какими типами бомбардировщиков усилить ВВС Ленинградского фронта, то к единому мнению сразу не пришли. Некоторые товарищи предлагали послать Пе-2. Они ссылались на то, что "пешки" больше подходят для действий в условиях Карельского перешейка. Но тщательный анализ показал неприемлемость этого варианта: предлагавшие его не учли, что самое главное для нас - время.
      Если бы мы послали на Карельский перешеек Пе-2, а не Ту-2 и Ил-4, то сами себе чрезвычайно усложнили бы задачу и не уложились бы в срок, отведенный на подготовку авиации к предстоящей операции. В этом случае, чтобы создать бомбовый эквивалент, вместо двух дивизий пришлось бы перебросить под Ленинград не менее шести. Таким числом свободных авиасоединений Ставка тогда не располагала: основные силы бомбардировочной авиации были сосредоточены на Украине и в Белоруссии. Ослаблять же ВВС на этих направлениях, особенно на белорусском, мы никак не могли. Наконец, и тыл 13-й воздушной армии не смог бы своими силами обслужить дополнительно такое число бомбардировщиков, и мы вынуждены были бы усилить его за счет тыловых частой авиации других фронтов. А переброска авиационных тылов дело сложное и долгое. Время же подгоняло нас.
      Следовало учитывать и еще одно немаловажное обстоятельство.