- Сейчас мы с тобой, Жан, будем пить виски. Я принесу, а ты пока достань бокалы… помнишь, где стоят?
      Гурон помнил. Он поднялся с табуретки и вдруг подумал, что совершенно гол… раньше он не стеснялся наготы в присутствии Вероники, а сейчас вдруг…
      - Что это? - спросила она за спиной.
      - Что? - произнес он, оборачиваясь.
      - Что это? - глухо повторила она, с ужасом глядя на Гурона… на рваные багровые рубцы на левом боку и ноге. Он понял, почему ему мешает собственная нагота.
      - Это? Это… немного не повезло - упал, - сказал он правду… почти правду… маленькую-маленькую долю правды. Вероника закрыла лицо руками и заплакала - жалобно, по-бабьи. Он присел рядом, обнял за плечи и стал успокаивать, что-то шептать в ухо. Сам понимал - ерунду, банальщину… ее тело под халатом вздрагивало. Хотелось как-то пожалеть, но он давно забыл, как это делают.
      Они пили "дикую курицу".
      44
      Виски "Famous Grouse".
 
      Виски отдавал торфом и солодом.
      - Где же ты был, Жан? - спросила Вероника.
      Где я был? Вы все задаете один и тот же вопрос… Один и тот же. Один. И тот же. Где я был?
      А где, черт возьми, я был?!
      …- где же ты был, Жан?
      - В командировке.
      - Не хочешь говорить?
      Гурон затянулся сигаретой… сильно, глубоко…
      - Хочешь, я останусь? - сказал он вдруг то, что не собирался говорить. - Совсем останусь.
      - Зачем?
      - Мы поженимся.
      - О-о, куда тебя понесло, мсье Жан… зачем?
      - Не знаю… но люди женятся… живут вместе. Детей рожают.
      - Глупости… глупости, глупости. Я, кстати, старше тебя почти на три года.
      - Какое это имеет значение?
      - Имеет, капитан, имеет… бабий век короток, Жан. Я скоро начну стариться, а ты… ты мужик видный, на тебя тетки внимание обращают. Я буду тебя ревновать, ты будешь раздражаться, потом начнешь тихо меня ненавидеть… кому это надо?
      - Вероника!
      - Плесни мне еще виски.
      Гурон налил в бокал коричневую жидкость, Вероника сделала глоток, посмотрела ему в глаза и сказала:
      - Ты опоздал, Жан. Ты опоздал на год… вернее - на жизнь. Я уезжаю.
      - Куда?
      - В Тель-Авив.
      - Куда-куда?
      - В Израиль.
      - А… надолго?
      Она посмотрела странным взглядом, и он вдруг понял. Он растерялся, он сказал:
      - Подожди, подожди… у тебя же отец русский.
      - Вот именно - отец. А национальность у нас, евреев, определяют по материнской линии. Помнишь, была раньше такая похабная поговорочка: ты - еврей, а мне не повезло?.. Мне повезло, Жан. Я уезжаю… В Тель-Авив. В Израиль. На историческую, как принято говорить, Родину, мой милый.
      - Но… почему?
      - Я не хочу больше здесь жить… в этой стране я не хочу жить. И не могу! Хватит, наелась уже! Досыта! Макашовы, баркашевы… "Память" эта поганая! Ждать, пока начнутся погромы? Увольте, я уезжаю. Пока еще не поздно. Пока "народ-богоносец" не обезумел вконец.
      Гурон сидел молча. Он ничего не понимал. Он еще ничего не понимал в этой новой реальности. Он вспомнил московского таксиста, который вез его в банк: "Товарищ, я вахту не в силах стоять, - сказал кочегар кочегару".
      - Что ты молчишь?
      - А что я должен сказать?
      - Я не знаю… скажи хоть что-нибудь.
      Он залпом выпил виски, бросил:
      - Ну… я пойду.
      - Куда? Куда ты пойдешь посреди ночи?
      - Домой… желаю тебе счастья на исторической Родине. Прощай.
      Он быстро оделся и ушел. Рыжеволосая женщина села на пол прихожей, похожей на вход в преисподнюю, и тихонько завыла.
      В кухне стыли желтые хризантемы.
      * * *
      Небо затянуло густой облачностью с залива, пошел дождь. Гурон вышел на набережную. Большеохтинский мост был разведен, волнишка лизала покрытый пятнами старческой пигментации гранит. Вверх по Неве медленно двигался сухогруз. С борта сухогруза доносилась музыка, ранняя битловская вещь - "Lucy in the skies with diamonds".
      45
      "Люси в небесах с бриллиантами".
 
      Гурон вытащил из кармана бутылку, сделал глоток, поставил бутылку на парапет и побрел прочь.
      Из темноты вылез бомж… осторожно понюхал бутылку, потом влил маленький глоток в беззубый рот - расцвел, прижал бутылку к сердцу.
      Много ли надо человеку для счастья?
      Как и Люси, бомж воспарил к небесам… с бриллиантами…
      Гурон медленно шел по набережной, смотрел на воду… мимо него проехала черная "Волга". Он не обратил на автомобиль никакого внимания… "Волга" и "Волга" - много таких. На них - ухоженных, в исполнении "люкс" - в советскую эпоху возили номенклатуру.
      В машине, которая проехала мимо Гурона по набережной, тоже ехал начальник. Он не принадлежал к номенклатуре, не имел привилегий, но он тоже решал вопросы. Довольно часто он решал их гораздо быстрей и эффективней, чем, например, мэр или городской прокурор. У него не было положенной высоким должностным лицам "вертушки" или права отдавать официальные приказы. Но и без "вертушки" он справлялся со своим делом весьма неплохо.
      В совсекретных документах ОРБ "должность" пассажира "Волги" называлась "авторитет, лидер ОПГ", а вместо ФИО часто использовалось прозвище - Рафаэль.
      Прошедший день у Рафаэля оказался довольно хлопотным. С утра пришлось выкупать в ментуре Гуся, который сдуру и по пьяни спалился со стволом на кармане. Менты запросили триста баксов за Гуся и двести за возврат ствола. Рафаэль подумал: это вы, ребятки, перепутали… должно быть как раз наоборот, - но ничего объяснять не стал, заплатил. Когда выбрались из ментуры, Рафаэль дал Гусю по морде и зарядил на семьсот бакинских. Вперед - наука!
      Потом на рынок завалилась какая-то залетная команда. Внаглую поставили станок, стали крутить наперстки… к ним подошли, поговорили. Оказалось, команда из Карелии. Им объяснили: пацаны, хотите крутить - крутите. Нет вопросов. Но нужно отстегивать, потому что рынок под нами… Карельские повели себя неправильно и Буйвол - бывший омоновец, один из "замов" Рафаэля - забил им стрелу на вечер.
      Потом пришлось разбираться с одним барыгой. Урод сам пришел два месяца назад, попросился под крышу… добро пожаловать, родной! Еще он попросил кредит на развитие бизнеса, красиво все обосновал: он купит в Эстонии мини-заводы по производству копченой колбасы, сыра, молочной продукции. Начнет гнать первоклассный продукт, быстро вернет кредит с хорошими процентами и, соответственно, будет отстегивать хорошие крышные… Барыга был эстонец, но жил в Питере, имел здесь хорошую трехкомнатную квартиру на Петроградской и, вообще, производил благоприятное впечатление. Он говорил убедительно, показывал проспекты этих самых мини-заводов и бумаги с экономическими обоснованиями. Кредит - пятнадцать тысяч баксов - ему дали.
      Вместо того, чтобы заняться делом, этот эстонский желудок пошел по питерским кабакам и шлюхам… И ведь никто ни о чем не догадывался! Всех развел чухонец долбаный! Облажались, как дети малые… А он периодически появлялся, показывал какие-то бумаги на эстонском языке, с печатями, какие-то счета, рассказывал, как движется дело.
      Первые подозрения появились, когда он попросил еще тысяч пять на непредвиденные расходы. Хорошо - не дали. А потом пацаны случайно встретили его в кабаке. Он был пьян, сорил бабками. Его взяли за шкварник, стали разбираться… оказалось, что никаких заводов он не покупал, денег у него уже почти не осталось и, вообще, он обыкновенный алиментщик в бегах. Бумаги, которые он демонстрировал, оказались исполнительными листами на взыскание алиментов… Рафаэль схватился за голову! Кинули. Как лоха последнего развели… Это взбесило Рафаэля сильнее, чем финансовые потери.
      Но и финансовые потери были не малые. Рафаэль хотел было отобрать у эстонца квартиру. И вот тут выяснилось, что никакой квартиры у него нет… Тere!
      46
      Привет (эст.)
 
      Очень большой Теrе! Со злости Рафаэль избил горячего эстонского парня едва ли не до полусмерти, но денег-то от этого не добавилось! Решение вопроса отложили "на потом".
      А вечером была стрелка с карельскими. Стрелу забили на пустыре за рынком, заранее приготовились. Карельские пацаны приехали на навороченной "девятке", были мгновенно блокированы двумя грузовиками, окружены людьми Рафаэля. Бойцы держали в руках дубинки и стальные прутья, двое - помповые ружья. Карельские такого оборота не ожидали - смешались.
      Не спеша подошел Рафаэль с ракетницей в руке, выплюнул на капот "девятки" сигарету и сказал:
      - Некрасиво, пацаны, получается.
      Один из залетных попытался выйти из машины, но Буйвол врезал стальным прутом по боковому стеклу. Стекло осыпалось, северный варяг благоразумно остался сидеть в машине. Рафаэль сказал:
      - Ай, не красиво. Мы ведь предлагали вам жить дружно… предлагали?
      Тот, что хотел выйти из машины, кивнул. Рафаэль спросил:
      - Значит, согласны жить дружно?
      Варяг опять кивнул.
      - Тогда предлагаю скрепить нашу дружбу салютом, - сказал Рафаэль, направил короткий ствол ракетницы в окно автомобиля и нажал на спуск. Бабахнуло, ствол фукнул языком пламени, швырнул в салон "девятки" ракету. Четверо сидящих внутри мужчин оторопели, а ракета пересекла салон, ударилась в стойку, вспыхнула и заметалась внутри, как огненная синица в клетке.
      Она ударялась в стекла, в потолок, попадала в ошеломленных людей… отскакивала, кидалась снова, шипела и разбрасывала искры. Тесное пространство салона наполнилось нестерпимо ярким светом и человеческим криком. На одном из бойцов вспыхнула куртка.
      Карельские братки начали выскакивать из машины. На них обрушились дубинки. Перепуганные водители грузовиков, которых принудили блокировать "девятку", со страхом смотрели на расправу из кабин КАМАЗов.
      Вот такой выдался день у Рафаэля…
      После стрелки поехали в "Бочонок" - отметить победу. Пацаны веселились, как дети. Рафаэль не веселился. Понимал, что за эту стрелу еще могут предъявить, потому что - беспредел. Даже вор законный Столб, под которым находилась группировка Рафаэля, вполне мог осудить… Вообще-то, Рафаэль относился к ворам скептически, считал их дармоедами. Но лично Столба уважал за умение делать дело, отсутствие консерватизма и серьезную биографию - вор и на свет-то появился за колючей проволокой, на "мамкиной" зоне. Треть жизни просидел, но не превратился в зэчару засиженного, а сумел хорошо вписаться в новые времена…
      В отличие от вора, Рафаэль родился во вполне благополучной семье ленинградских интеллигентов. Была такая особая, ныне почти вымершая порода - ленинградская интеллигенция. Как и мамонты, они погибли в результате глобальных катаклизмов. Но не природных, а социальных… Да, Игорь родился в семье искусствоведов, и никто даже предположить не мог, что из мальчика, который почти все время проводит в кружке рисования и в музеях, еженедельно посещает театр и Капеллу, может вполне толково, увлеченно и со знанием рассуждать о творчестве Караваджо и Йорданса, Вермера и Тинторетто… никто не мог подумать, что из этого скромного мальчика получится нечто прямо противоположное тому, о чем мечтали его родители.
      А вышло так, что в пятнадцать лет мальчик вдруг влюбился в девочку из соседнего дома. Влюбился так, как влюбляются только в пятнадцать, - безоглядно. Но девочке нравились совсем другие мальчики - решительные, дерзкие, способные постоять за себя в драке.
      Он забросил мольберт и - к ужасу родителей! - стал заниматься в подпольной секции модного тогда карате. Ни уважения, ни любви девочки он этим не снискал - она уже успела закрутить любовь с восемнадцатилетним "королем двора" по кличке Кент…
      Лет через пять, когда Кент вернется после отсидки, его убьют в пьяной драке собутыльники, заподозрив в нем опущенного. А бывшую девочку бывший примерный мальчик случайно увидит в 90-ом. Пьяненькая и неряшливая, она будет стоять на Сенной, торговать семечками. Он подойдет и купит стакан семечек. А она его не узнает… а он с удивлением спросит себя: неужели его судьба изменилась под влиянием этого никчемного и жалкого существа?
      Но все это будет потом, а тогда, в 79-ом, она казалась ему богиней, и именно из-за нее Игорь стал заниматься карате, влился в круг спортсменов, а в 83-ем, так и не закончив Политехнический, подсел за участие в разбойном нападении. В Крестах получил погоняло Рафаэль - за то, что умело рисовал шаржи на сокамерников и контролеров. Получил пять лет, отсидел от звонка до звонка и вышел в 88-ом - аккурат к тому времени, когда пришла пора ковать деньги, и все конкретные пацаны бросились их ковать.
      Он был уже отравлен тюрьмой и не видел никаких моральных препятствий для того, чтобы уйти в криминал.
      Он присоединился к бригаде некоего Слона и около года пребывал на "рядовой работе": собирал дань с ларечников, выбивал долги, ездил на стрелки. Потом его заметили, повысили. Потом кто-то вкатил в голову Слона две порции нарубленных гвоздей из обреза охотничьего ружья, и Рафаэль неожиданно для многих стал бригадиром… для многих, но только не для него самого. Он-то знал, кто снес голову Слону.
      После двух выстрелов из обреза криминальная карьера Рафаэля стала стремительной. Он выбился в авторитеты, руководил коллективом из двух десятков человек, пользовался уважением. Он старался не раздражать ментов, редко прибегал к прямому насилию и даже внешне сильно отличался от классического братанского облика. Он носил приличные костюмы, не злоупотреблял наркотиками - так, покуривал травку - интересовался живописью и серьезной музыкой.
      Но все, кому нужно было знать, знали, что Рафаэль расчетлив, жесток и обид не прощает.
      Черная "Волга" с Рафаэлем и двумя охранниками промчалась по набережной мимо Гурона. Ни тот ни другой даже не подозревали о существовании друг друга… но скоро, очень скоро, случай (случай ли?) сведет их лицом к лицу.
 

Глава третья

 

НЕТ, РЕБЯТА, ВСЕ НЕ ТАК…

 
      Когда Гурон проснулся, Чапова дома уже не было. Гурон бесцельно побродил по пустой квартире, прикидывая, чем заняться. Дело, собственно, было одно-единственное: навестить тетку… Впрочем, нынешней ночью образовалось еще одно.
      Он позвонил Чапову на службу - повезло, застал на месте - и попросил:
      - Саня, пробей мне одну машиненку… могем?
      - Могем… проблемы, Ваня?
      - Нет проблем. Просто хочу одного знакомого навестить.
      - Ладно, диктуй номер.
      - Анна 46-24, Леонид, Евгений.
      - Принято, перезвони минут через цать.
      * * *
      Спустя час Гурон вошел во двор "сталинского" дома на Лесном. Сразу увидел знакомую машину, приткнувшуюся около подъезда - "тяжелый ночной бомбардировщик". Гурон удовлетворенно усмехнулся, вошел в подъезд и поднялся на третий этаж. Он остановился у нужной ему квартиры, приложил ухо к двери и услышал музыку и голоса. Значит, "пилот" "бомбардировщика" выспался после ночных "полетов" и уже бодрствует. Гурон вытащил из кармана пустой конверт, только что купленный в киоске "Союзпечати" (еще, помнится, подумал: интересно - Союза нет, а "Союзпечать" есть), нажал на кнопку звонка.
      Через несколько секунд за дверью раздались шаги, глазок потемнел, потом голос извозчика, слегка приглушенный дверью, спросил:
      - Кто?
      - Заказное письмо для Антонова Геннадия Захаровича, - ответил Гурон, искажая голос.
      Дверь приоткрылась на ширину цепочки:
      - Давай сюда.
      - Ага, давай! А расписаться в получении? Понимать же надо: заказное!
      Дверь закрылась - звякнула цепочка - дверь распахнулась… "Ночной пилот" - в тренировочных штанах и тельняшке, с картишками в левой руке - посмотрел на Гурона, все понял и попытался захлопнуть дверь. Конечно, ничего у него не получилось… Жан шагнул в прихожую, подмигнул извозчику и сказал:
      - Вот и встретились два одиночества.
      - Ты че, мужик? Ты че? Че те надо? - быстро и с напором заговорил таксист. Он был тертый, наглый и немного выпивший.
      - Ночью вы, помнится, говорили мне: сэр.
      - Ты че в квартиру ломишься, мужик? Я тя не знаю. Вали отсюда на х…!
      Мужской голос из кухни спросил:
      - Че там у тебя, Борода?
      - Да вот, лох какой-то понты кидает. Наезжает, сука, внаглую.
      Гурон сказал:
      - Часы верни, урод… дареные часы.
      - Какие часы? Какие, бля, часы? Ты че - о…уел в атаке? Вали отсюда быстро.
      Из кухни вышел еще один мужчина - плотный, краснорожий и тоже с картами в руке:
      - Че тут за х…?
      - Да вот видишь, Колян… чего-то приперся мэн борзой, права, бля, качает.
      - Права качает? А по сопатке?
      Гурон спокойно повторил:
      - Часы верни.
      Из кухни высунулись еще двое - молодой со шрамом на щеке, и другой, постарше, с глазами палача.
      - Часы верни.
      - Пошел на х…! - нагло ответил Борода.
      Гурон понял, что разговаривать бесполезно и ударил ногой в пах. Борода согнулся. Краснорожий выдохнул: твою мать! - и пошел в атаку. Гурон встретил его прямым в голову. Осенними листьями порхнули карты, краснорожий рухнул на пол.
      Двое в дверях кухни переглянулись. Тот, что постарше, сказал:
      - Ты что это, брат? Пришел в чужой дом, людей бьешь… нехорошо.
      - Он ночью слинял с моими часами, - ответил Гурон. - Часы дареные.
      - Эге… не те ли, что он на кон поставил? Ты посмотри сам - они вон, в кухне, на столе. Зачем же сразу морду-то бить? Можно ж и по-человечески… верно?
      Гурон перешагнул через краснорожего, шагнул в кухню. На столе, покрытом клеенкой, стояла початая бутылка водки, стаканы, несколько бутылок чешского пива… дымилась сигарета в пепельнице, лежали карты, деньги… и лежали подаренные Грачем часы - шикарная "Омега".
      - Твои котлы, брат? - спросил из-за плеча молодой со шрамом.
      - Мои, - ответил Гурон.
      - Ну так получи, - сказал неуловимо изменившимся голосом молодой. Гурон нырнул, ушел в сторону, мимо плеча просвистела сковорода, врезалась в стол. Зазвенело стекло, хлынуло пиво из разбитой бутылки. Гурон локтем, с развороту, ударил молодого в лицо, сломал нос и, заломив руку за спину, быстро развернулся к старшему:
      - Есть вопросы?
      Тот покачал головой: нет. Гурон оттолкнул тело в угол, взял со стола часы, застегнул браслет и вышел из кухни. Водила все еще охал, держался руками за "хозяйство", смотрел с ненавистью… проходя мимо него, Жан увидел на подзеркальной полочке ключи от машины. Он подцепил ключи указательным пальцем.
      - Э-э, - промычал водила. Гурон вышел.
      Он отпер дверцу "копейки", сел в продавленное кресло. Крутанул стартер, и старенький двигатель затарахтел, заметно подтраивая на холостых. Гурон до упора вытянул подсос, посмотрел по сторонам… выбрал помойку. Он разогнал машину насколько позволяло ограниченное пространство и "воткнул" ее в угол бетонной коробки. Захрустело железо, капот вздыбился, из разорванного радиатора хлынул тосол.
      Гурон аккуратно обтер баранку и набалдашник рычага переключения передач. Вылез из машины. Обтер наружную и внутреннюю ручки… закурил, полюбовался своей "работой" и выбросил ключи в контейнер с мусором.
      Удивительно, но на душе стало немножко легче. Он вышел на Лесной, остановился и задумался: а что дальше?
      Делать ему было абсолютно нечего, и он подумал, что надо, все-таки, проведать тетку. Потом сообразил вдруг, что в десяти минутах ходьбы - Выборгская набережная и дом, где он провел первые годы своей жизни… стоит навестить?
      Сентиментально и банально до дури, но, пожалуй, стоит, раз уж оказался здесь. Он вышел на Кантемировскую и двинулся к Неве. Он шел и пытался зрительно восстановить образ дома ? 35 - маленького, двухэтажного, с печным отоплением и плотно забитыми коммуналками… и сараи за домом… и поленницы возле сараев. Там, среди сараев и дров, пацаном он играл в войну. Разве думал тогда, что война станет его жизнью?
      Он дошел даже быстрее, чем предполагал. Он вышел на набережную у Кантемировского моста, повернул налево, к своему дому… а дома не было!
      Гурон остановился… как же так? Как же так - ведь был дом! Мой дом! Старый. Двухэтажный. С печным отоплением… с сараями… с поленницами… как же так?
      Он быстро, почти бегом, двинулся вперед. Ему хотелось обнаружить хотя бы следы дома, хотя бы фрагменты фундамента… но и фундамента не осталось.
      * * *
      Гурон стоял на улице, ждал Валентина. Валентин опаздывал. Гурон посмотрел на часы, и в этот момент из-за поворота, сверкая хромированным оленем на капоте, выехала бежевая "Волга".
      Гурон улыбнулся - "двадцать первая" "Волга" досталась Паганелю от отца и была предметом гордости. Машине было уже больше четверти века, но она выглядела игрушечкой. И покойный Степан Валентинович и сам Валька в машине души не чаяли. Она хранилась в гараже, зимой на ней не ездили и только с наступлением весны "Волга" покидала гараж с тем, чтобы возить семью Корзуновах на рыбалку. Тяжелый советский автомонстр был невероятно прожорлив, жег бензин нещадно. В те времена, когда литр бензина стоил четыре копейки, эксплуатация "двадцать первой" не была чрезвычайно накладна. Но стоимость бензина выросла многократно и теперь "Олень", как называли "Волгу" в семье Корзуновых, выезжал из гаража крайне редко.
      Жан предположил, что Валька приехал на "Олене" только для того, чтобы прокатиться, "вспомнить молодость".
      "Олень" плавно затормозил, Валентин высунулся в окно, весело закричал:
      - Эх, прокачу!
      Гурон засмеялся, сел на переднее сиденье.
      - Здорово, - весело сказал он, протягивая ладонь. - Опаздываешь.
      - Извиняй, начальник! Рработа! Но через десять минут мы уже будем сидеть за столом… эх, будем водка пить, пьяный морда грязь валяться.
      - Орать матерные частушки в мусоропровод, - подхватил Гурон.
      - Точно. А Наташа уже на стол накрыла… ждет.
      У "Академической" Гурон сказал: тормозни, Валя, на минутку.
      - Зачем?
      - Цветы купить.
      - Не надо, Индеец… дорого это нынче.
      - Обижаешь, Валя… Неужели ты думаешь, что я поеду знакомиться с невестой друга без цветов?
      Валентин спорить не стал. Знал: не переспоришь… Взять, да и проехать мимо цветочниц, не останавливаясь? Так ведь выпрыгнет на ходу… Индеец - он, собака, такой. Он это запросто.
      Валентин остановился, Гурон вышел и через несколько минут вернулся с шикарными розами. Валентин покосился, но ничего не сказал. Гурону показалось, что все-таки он остался доволен.
      …Наташа оказалась высокой, чуть полноватой пепельной блондинкой с выразительными глазами и чем-то напоминала молодую Доронину. Она слегка смущалась, но в этом не было никакого кокетства и придавало ей своеобразный шарм.
      - Знакомлю, - сказал Паганель, - эту женщину зовут Наташа… в тот самый момент, Ванька, когда ты позвонил из Москвы, я как раз сделал ей предложение, и она сказала: да.
      - Очень приятно, - пробормотал Гурон, вручая розы. Наташа слегка порозовела.
      - А это, Наташа, тот самый Индеец… он же Жан, но ты не думай - он не француз, он шпаненок с Выборгской стороны, так что можешь называть его Ванька. Он и на Ваньку откликается.
      - Очень приятно, - произнесла в свою очередь Наташа. - Спасибо за цветы.
      За те три года, что Гурон не был в квартире Корзуновых, здесь почти ничего не изменилось. Те же географические карты и фотографии на стенах, старая подзорная труба, те же модели парусников и тот же глобус… Гурон подошел и крутанул его… побежали, побежали континенты и океаны… океаны и континенты… Гурон ткнул пальцем и попал, конечно, в Африку. На глобусе не было и не могло быть Острова - крошечного клочка суши на экваторе, в тридцати милях от западного побережья Африки. Гурон приблизительно определил его место, а потом прикинул расстояние до Калининграда - а чего? Не так уж и далеко. Если наложить большой палец на Остров, то мизинцем аккурат дотянешься до Калининграда.
      - Па-апрошу к столу, - сказал Валентин. Выпили за знакомство, Наташа предложила закусывать… А стол был домашний и Гурон вдруг понял, что уже давно он не сидел за таким столом… если не вспоминать обед у Баси. А он и не хотел вспоминать.
      Гурон смотрел на раскрасневшуюся от вина Наташу, на шумного Паганеля… он видел, какими глазами они глядят друг на друга. От этого становилось тепло, хорошо и немножко завидно.
      В жизни Гурона женщины появлялись и исчезали сами собой. Он никогда не задумывался об этом. И только теперь вдруг понял, что что-то в его жизни было не так, было неправильно… Мне уже тридцать, думал он. По обычным человеческим меркам - половина жизни… к моей жизни эти мерки не особенно применимы, но все же… все же - тридцатник. За спиной уже столько всего, что и самому не верится. И с чем же я пришел к своему тридцатилетию? Семьи нет, детей нет, страны, которой служил, тоже нет… маму похоронили без меня…
      - Жан, - сказала Наташа. - Жан, да что же вы не едите-то? Вот - пирожки с капустой.
      Действительно - пирожки с капустой! В нормальной человеческой жизни должны быть пирожки с капустой… должны быть домашние тапочки, телевизор, диван… должна быть женщина, которая ждет.
      Но для того, чтобы были хотя бы домашние тапочки, должен быть дом! А у тебя даже своего угла нет.
      А что есть? Память и ордена… последним из них ты награжден посмертно. Так что и тебя самого как бы уже и нет. Ты есть, но тебя нет…
      Наташа что-то спросила, Гурон не расслышал, ответил наобум:
      - Спасибо. Замечательные пирожки.
      Наташа улыбнулась. Паганель рассмеялся, сказал:
      - Пирожки действительно замечательные. Но не о них речь… Ты о чем задумался, Ванька?
      - Задумался? Да, в общем-то, ни о чем… Вы знаете, ребята, я тут недавно побывал на Выборгской набережной. Хотел взглянуть на дом, в котором прошло мое детство… так нет больше дома-то - снесли… даже фундамента не осталось.
      - Ностальгируешь? - спросил Валентин.
      - Да как сказать? Дом был очень старый, дореволюционной постройки. Наверное, правильно, что снесли, но… я же в нем вырос. Хотелось посмотреть.
      - Вы, Жан, помните этот дом? - спросила Наташа.
      - Помню, - кивнул Гурон. Он хорошо помнил дом на набережной. Набережной, как таковой, в годы его детства еще не было, а был спуск к Большой Невке и галечный берег с лодками… У отца тоже была лодка. И нос и корма у нее были одинаково острыми и назывались такие лодки финками. С лодки отец вылавливал плывущие по реке бревна - так экономили на дровах. Жан всегда просил, чтобы отец взял его с собой, и отец наверно взял бы, да мама категорически противилась этому. Взмахивая длинными веслами, отец уплывал один, а Жан оставался на берегу. По весне лодки обязательно смолили, и над берегом плыл изумительный запах кипящей смолы… смолу, когда она остынет, можно было жевать - вкусно! А по воде можно было пускать "блинчики"… А на противоположном берегу стояла телебашня. Когда над Невой плыл туман, казалась, что башня падает… это было захватывающе и жутковато. Семья Петровых занимала двенадцатиметровую комнатку в большой коммуналке на втором этаже. В квартире было восемь комнат и больше тридцати жильцов. Почти половина мужчин имели срок? за спиной. Практически все мужики выпивали и время от времени получали новые срок? или хотя бы "пятнадцать суток" за пьяные безобразия. В квартире все про всех все знали… в большой кухне (а может, и не была она такой уж большой? Может, это сейчас так кажется?) сплетничали, случалось - скандалили, бывало - дрались… Однажды сосед, дядя Коля Олень, наловил в заливе угрей, бросил их в раковину под струю воды, а сам по какой-то надобности отлучился. А мама пришла в кухню и хотела набрать воды в чайник. Она подошла к раковине… и увидела там извивающийся клубок черных змей! Мама закричала, уронила чайник и едва не лишилась чувств. Прибежал изрядно нетрезвый Олень, сильно обрадовался, что так смешно получилось. Он схватил пару змееподобных рыбин и стал пугать маму. Прибежал отец, без лишних разговоров дал Оленю в зубы… а мама после того случая еще долго подходила к раковине с опаской. Следующей весной Олень утонул по пьянке, перевернувшись на лодке у самого берега, и его искали в Неве водолазы. Жан на всю жизнь запомнил, как их круглые шлемы с иллюминаторами скрываются под водой, а из-под воды вырываются пузыри воздуха… Одно время он даже мечтал быть водолазом.
      Помнил ли он дом своего детства? Да, он помнил… вероятно, не столько сам дом, сколько связанные с ним образы и эмоции: ледоход на Неве… первые книжки, которые он прочитал… праздничный салют… мамины руки… свою скарлатину… и как он учился кататься на двухколесном велосипеде, но еще не научился поворачивать и кричал: уйдите все с дороги! Я поворачивать не умею… запах внесенных с мороза дров помнил… и запах корюшки… помнил роскошных гэдээровских солдатиков, которых подарили ему на новый год… и как с приятелем Колькой украли у отца папиросы и попробовали курить… и еще многое, многое другое…
      Помнил ли он дом своего детства? Да, он его помнил. И неосознанно берег в себе эту память. Теперь дома нет.
      - Помню, - кивнул Гурон. - Но не так, чтобы очень хорошо - мал еще был… А вот - нет его. Даже и фундамента нет.
      А Паганель сказал:
      - Во многом ты, Индеец, прав: наш дом разрушен… ностальгия заедает. Кто бы мог подумать? Ты ведь знаешь, что к так называемой "советской власти" я всегда относился, мягко говоря, скептически…
      - Знаю, - слегка усмехнулся Гурон.
      - Вот-вот… даже не к "советской власти" - не было такой власти. Была власть кепеэсэс. Господи, как я презирал всех этих партийных царьков, профсоюзных шестерок и комсомольских проституток. А сейчас, когда все они вдруг стали "демократами", презираю еще больше. Потому и в партию не вступил, карьеры не сделал… да и хрен с ней! А вот теперь, ребята, накатила ностальгия, пришло понимание: у нас была Империя! У нас была Великая Советская Империя! Не понимали… ничего тогда не понимали. А имена? Имена какие были? Георгий Константинович Жуков… Юрий Алексеевич Гагарин… Юрий Владимирович Андропов… Вячеслав Михайлович Молотов! Ах, какие были имена. Какие были титаны… теперь их обгаживают пигмеи. Валентин снял со стены гитару, тронул струны, спел:
      Ах, девочки! Война, война, Идет аж до Урала. Ах, девочки! Весна, весна, А молодость пропала!
      Он резко оборвал игру, сказал:
      - Я давеча смотрел хронику с записью парада на 7 ноября… вспоминал: ветер!