- Человек из Пскова…
      - Ну, а фамилия-имя-отчество есть у твоего человека?
      - Только имя.
      - Ну ты, Индеец, даешь! - Чапов озадаченно потер подбородок.
      - Очень нужно, Чапай.
      - Да-а… дата рождения?
      - Не знаю, - смущенно сказал Гурон. - Возраст примерно двадцать пять - двадцать семь лет.
      - Да-а-а… ну ты даешь! А имя-то какое?
      - Анфиса.
      Чапай покачал головой, посмотрел на Гурона исподлобья, произнес:
      - Ну, имя, в общем-то, редкое. Это плюс… Анфиса, говоришь?
      - Анфиса. У нее еще брат есть. Младший. Юра зовут.
      - Ценная информация… а что ты еще про эту Анфису знаешь?
      - В сентябре 89-го она выехала в Турцию… и не вернулась. А еще…
      - А вот это другой коленкор, - перебил Чапов. - Это уже совершенно конкретная информация. Итак, подбиваю итоги: жительница Пскова двадцати пяти-двадцати семи лет, зовут Анфиса, выехала в Турцию в сентябре 89-го и не вернулась… будет тебе адрес этой Анфисы, Жан Петрович.
      Чапов ушел. Гурон побрился сашкиной бритвой, перемыл посуду и поехал на кладбище.
      * * *
      За три с лишним года, что Гурон не был на Ковалевском, оно успело сильно вырасти в размерах и обильно покрылось подрастающим кустарником и деревьями. И все же, ведомый памятью и чутьем профессионала, он безошибочно вышел к могиле.
      Могила тоже переменилась - на скромной плите добавился эмалированный овал с фотографией мамы и две рубленые строчки с фамилией, именем, отчеством и двумя датами… Гурон остановился у могилы, прошептал: здравствуйте, я наконец-то пришел. Он долго смотрел на родные лица, потом положил к плите астры.
      Он снял куртку и долго выпалывал руками сорняки, выросшие на могиле. Потом присел на чужую скамейку, достал из полиэтиленового пакета бутылку водки и две стопки. Налил себе и отцу, выпил. Палило солнце, щебетали птицы… отец смотрел с фотографии строго, мать - с улыбкой и слегка грустно…
      Прости меня, мама… прости. Я не смог тебя проводить. Я виноват. Ты - я знаю - простишь, но я виноват. Отец всегда гордился тем, что сын у него боевой офицер. Он говорил: ты служишь Родине, сын. А ты говорила: береги себя, сынок… я знаю, что втайне от отца ты ходила в церковь и ставила свечки. Возможно, твои молитвы помогли мне выжить. Ты знаешь, мама, что я безбожник, но теперь мне почему-то кажется иногда, что это твои молитвы помогли мне выжить… прости меня, мама. Я служил Родине и не смог прийти на твои похороны… теперь оказалось, что все то, ради чего я воевал и сидел в плену, - ошибка. Чудовищный Большевистский Эксперимент. Тупиковая Ветвь Исторического Развития… В центре Москвы за доллары скупают наши ордена… какие-то уроды запросто продают русских женщин в рабство за границу… по улицам разъезжают бандиты… Прости меня и ты, отец. Может быть, даже хорошо, что ты не дожил до Этого. Ты бы не смог спокойно смотреть, как подонки торгуют орденами Героев. Ты всегда говорил мне, что превыше всего - честь офицера. Я видел офицеров, которые лезут на штурм банка. Их бьют дубинками, но они все равно лезут… за этими самыми долларами. Я не осуждаю их. Я понимаю, что у них семьи, дети… Но я не уверен, что смогу продолжать службу в армии, в которой служат такие офицеры. Порой мне кажется, что люди на улице смотрят на меня и думают: он тоже из этих… прости меня, отец.
      Я не знаю, в чем я виноват, но знаю точно: я - виноват… Простите меня.
      Гурон сидел, задумавшись. Щебетали птицы, припекало солнце. Мимо Гурона, по разбитой, в ухабах, дороге, проехал похоронный автобус. Вслед за ним ехал черный "мерседес", потом вереница машин, почти сплошь - "девятки" с тонированными стеклами, некоторые - без номеров. Замыкал кортеж еще один автобус. Гурон проводил их взглядом. Процессия проехала метров тридцать, остановилась возле свежевырытой могилы. Из автомобилей неторопливо выбрались молодые мужчины - крепкие, коротко стриженные, в черных костюмах. И женщины в черных платьях. Выбрался поп в рясе. Из замыкающего автобуса высыпали человек десять военных музыкантов с инструментами. Из первого автобуса вынесли гроб - даже на вид очень дорогой, с массивными бронзовыми ручками. Четверо мужчин понесли его к могиле. Все четверо были неуловимо похожи друг на друга. Гурон даже подумал сначала: братья. Потом понял: нет, сходство в другом. И не братья они - братва… парни с горячего асфальта. Он сделал глоток водки и выкурил сигарету. Встал, прошептал: до свиданья, - и медленно двинулся к выходу.
      Когда он отошел метров на триста, ветер донес до него звук траурной музыки - военный оркестр исполнял "Адажио" Альбиони на могиле бандита.
      * * *
      Чапов протянул Гурону листок бумаги. Гурон взял в руки, прочитал: "Кораблева Анфиса Антон., 18.04.1970., г. Пс., Железнодорожная, 23. Выехала в Т. 03.09. 89., З/пас. 43 ? 253278. Кораблев Юрий Антон., 17.02.76., Кораблева Антонина Дмитр., 03.03.48.".
      Гурон подумал: значит, ей было всего двадцать два… сказал:
      - Спасибо, Саня.
      - Считай, что тебе повезло, - ответил Чапай. - Есть у меня во псковском розыске хороший кореш… он и помог. Кстати, рассказал, что вместе с Кораблевой пропала еще одна девушка - ее подружка Екатерина Листьева. Туркам был направлен запрос. Они дали ответ в том духе, что да, мол, границу обе гражданки СССР пересекли, в Турцию въехали… но о дальнейшей их судьбе ничего неизвестно. Кстати, кореш мой псковский через неделю будет в Петербурге. Если тебе, Ваня, нужны подробности, то…
      - Не нужны, - перебил Гурон. Чапай посмотрел внимательно, потер подбородок и сказал:
      - Я в душу тебе, Жан, лезть не хочу, но… Как бы поделикатней?.. Тут, понимаешь ли, такие дела, что… в общем, Анфисы Кораблевой, скорее всего, в живых уже нет.
      - Я знаю, - сказал Гурон.
      - Понятно, - озадаченно произнес Сашка, но расспрашивать не стал.
      * * *
      Гурон сошел на перрон. Голос Анфисы произнес: …город у нас древний, красивый. Кремль у нас старинный, церквей много…
      Н у, здравствуй, древний Псков. Гурон сунул в рот сигарету, пошел по перрону.
      Железнодорожная оказалась на самой окраине. Там, где собственно город уже кончился, где стояли частные дома с садами и огородами, с поленницами дров. Гурон медленно шел по разбитому, потрескавшемуся асфальту… ноги отказывались идти, но он все-таки шел.
      Дом № 23 он нашел почти что в самом конце улицы. Остановился у калитки. На участке росли яблони, закрывали фасад одноэтажного дома под старым, потемневшим от времени шифером. Гурон поднял щеколду, распахнул калитку. Навстречу ему выбежала мелкая трехцветная собачонка с рваным ухом, тявкнула дважды, уставилась на Гурона черными блестящими пуговицами глаз.
      - Привет, - сказал ей Гурон. Собачонка закрутила хвостом. - Хозяева-то дома?
      Собачонка тявкнула еще раз. Гурон решил, что это означает: да, - и пошел по дорожке к дому. Он прошел между яблонь, кустов красной смородины. Ему открылся огород с грядами картошки, слева - дом, справа - сарай и поленница. На низеньком крылечке сарая сидел юноша, возился с мопедом. Несколько секунд Гурон смотрел на него, потом окликнул:
      - Юра.
      Юноша вскинул голову, близоруко сощурил глаза. У него были подбородок и губы Анфисы… Он поднялся, вытер руки грязной тряпкой. Гурон через силу улыбнулся, подошел.
      - Здравствуй, Юра.
      - Здравствуйте, - ответил Юра неуверенным, ломающимся голосом. Гурон протянул руку:
      - Давай знакомиться. Меня зовут Николай.
      Юра показал испачканные в смазке ладони, Гурон пожал ему руку выше кисти, кивнул на мопед, спросил:
      - Ремонтируешься?
      - Да вот… ступица…
      - Ступица… а мама-то дома?
      - На работе… вы к маме?
      - К маме… и к тебе тоже. А скоро придет Антонина Дмитриевна?
      - Теперь уже скоро.
      - А можно я подожду здесь?
      - Конечно.
      Гурон присел на крыльцо, вытащил из кармана сигареты. Пахло яблоками и керосином.
      - А вы… - хотел спросить что-то Юра, но Гурон быстро перебил - он боялся вопросов:
      - Ступица, говоришь? Ну, давай посмотрим, что там с твоей ступицей.
      Минут через сорок залаяла собачонка, убежала к калитке. Юра сказал: вот и мама, - а потом появилась сама Антонина Дмитриевна. В руках несла холщовую сумку, застиранную до белизны. На ткани слабо проступал трафаретный лик Пугачевой… Антонина Дмитриевна выглядела старше своих лет, одета была плохо и… в общем, она представляла собой хорошо известный всем тип женщины, замордованной жизнью. Достаточно посмотреть на нее и становится понятно: пьющий муж… а то и вовсе нет мужа - ушел, сидит или сама паразита выгнала… тяжелая работа… плюс халтура… плюс еще одна… да дети, которых надо поднимать… Все это было написано на лице ее, в глазах отрешенных, в руках с синими прожилками вен. Все знакомо. Все до боли знакомо… сколько их таких в России? Никто не считал…
      Гурон поднялся, вытер руки, двинулся навстречу.
      - Здравствуйте, Антонина Дмитриевна, - сказал Гурон. Она посмотрела тревожно, почти со страхом. Гурону тоже было не по себе. Он совершенно не представлял, как сообщит этой усталой женщине о том, что дочь ее убита. Убита и похоронена (Похоронена? Себе-то не ври - она завалена камнями в яме!) далеко-далеко от дома… как ты это скажешь? Какими словами?
      - Здравствуйте, - произнесла Антонина Дмитриевна.
      Н у, что ты молчишь, капитан? Что же ты не скажешь ей, что из-за тебя - из-за тебя! - погибла ее дочь… Она говорила: Коля, не надо в Югославию. Там албанцы, там Азиз… ну, что ты стоишь и молчишь? Скажи. Скажи, что Анфисы уже нет. Убей последнюю надежду, которая, может быть, еще теплится в этой усталой женщине…
      - Вы… - произнесла Антонина Дмитриевна… жук в тростнике - холера! - жужжал… жужжал, жужжал… Гурон посмотрел в глаза женщине - в них жила тревога - и вдруг сделал то, о чем потом будет сожалеть… Иногда он будет даже хвалить себя за то, что поступил именно так. Но чаще - сожалеть.
      - Антонина Дмитриевна, - сказал Гурон. - Антонина Дмитриевна, я привез вам привет от вашей дочери.
      Женщина ахнула и выронила сумку.
      …Они пили жиденький чай на веранде, на столе стояло варенье, печенье, огурцы соленые и бутылка водки, к которой Гурон так и не притронулся. И он врал, врал, врал: …замужем. Муж любит ее безумно… да, муж - очень состоятельный человек, очень! Огромный дом, бассейн, прислуга, автомобиль… ну и что, что не умеет водить? Ей и не нужно водить, у нее свой водитель. Персональный…
      Гурон врал, ненавидел себя за это и сам удивлялся, как складно у него получается. Он видел недоверие, проскальзывающее временами в глазах Антонины Георгиевны и усиливал ложь. Помнил, что ложь, чтобы в нее поверили, должна быть чудовищной.
      …Почему не пишет? А вот уж это - извините, написать вам она не может. Муж у нее - высокопоставленный чиновник. А в той стране не одобряют любые контакты с Советским Союзом… ее муж, Теодор, и так имел некоторые осложнения в связи с женитьбой на советской гражданке… впрочем, может быть, ситуация там переменится и Анфиса сможет написать… а может быть, даже и приедет… нет, детей нет пока, но, надо полагать, еще будут… Гарем? Ну что вы, Антонина Дмитриевна?! Какой же может быть гарем? Теодор - образованный человек, учился в Европе… все у Анфисы отлично, она просто счастлива. Только вот по дому, по вам с Юрой, скучает… а так все отлично, просто отлично…
      В глазах у Антонины Дмитриевны стояли слезы. Гурону было очень стыдно. Он вытащил из кармана и положил на клеенку коробочку, купленную Анфисой в белградском ювелирном магазине "Зла-тар филигран", нажал на кнопочку.
      - Это Анфиса прислала вам… в подарок.
      Крест сиял, Антонина Дмитриевна и Юра смотрели на него, как смотрят на новогодний подарок дети. Антонина Дмитриевна подняла глаза на Гурона, спросила робко:
      - Это же, наверно, очень дорого стоит?
      Гурон понятия не имел, сколько стоит крестик даже приблизительно. Он пожал плечами и вытащил из кармана пачечку денег:
      - Вот еще… немного денег… Анфиса давала в валюте, но я поменял на рубли.
      Антонина Дмитриевна заплакала.
      Он уходил, когда уже темнело - опустошенный, злой на себя. Антонина Дмитриевна поцеловала его, прижалась мокрой щекой.
      - Юра, - сказал Гурон, - проводи меня немножко.
      Антонина Дмитриевна стояла у калитки, махала вслед. Гурон курил, ощущал усталость безмерную - как после марш-броска. Спросил:
      - Юра, а ты не знаешь человека по имени Казбек?
      - Карабаса, что ли?
      - Вроде бы, - неопределенно ответил Гурон.
      - А кто ж его не знает? Его здесь все знают.
      - А чем он так знаменит?
      - Ну! Он крутой, блин… у него тут все схвачено.
      - Так уж и все? Он, вообще-то, чем занимается?
      - Да всем… а сейчас та-ак развернулся! Вон, модельное агентство открыл.
      - Модельное агентство?
      - Ну! К нему в очередь стоят. Он девушек в Ленинград отправляет, в Москву… даже, говорят, за границу… крутой!
      - Даже, говоришь, за границу? - спросил Гурон. - Понятно… а где его агентство находится?
      * * *
      Модельное агентство Карабаса находилось в самом центре Пскова, в одном здании с рестораном.
      Когда Гурон подошел к ресторану, было уже совсем темно, горели фонари. Гурон смотрел на кабак с противоположной стороны улицы. Довольно обшарпанный фасад "украшала" мертвенно-бледная неоновая вывеска, за стеклом входной двери маячил швейцар, перед входом столпились полтора десятка автомобилей - сплошь "восьмерки" и "девятки" с тонированными стеклами. Со стороны могло показаться, что Гурон кого-то ожидает или решает для себя вопрос: а не зайти ли в кабак? Гурон закурил, пересек улицу и остановился у двери. Слева от нее обнаружил две таблички. Одна была черного цвета с изображением знаков Зодиака и текстом: "Салон прорицательницы Эмилии". Другая - "золотая" - гласила: "Модельное агентство "Kasbek". Ниже, прямо на стене было написано синим фломастером: "Второй этаж. Вход через вестибюль ресторана". Гурон посмотрел на окна второго этажа - в одном из них горел свет. Возможно, в окне агентства "Kasbek". Гурон собрался уже отойти в сторону, но швейцар вдруг услужливо распахнул дверь… Гурон подумал секунду и вошел внутрь.
      - Добрый вечер, - сказал щвейцар. Гурон огляделся: впереди - вход в ресторан, слева - закрытый гардероб, справа - две двери - "М" и "Ж", и лестница, ведущая на второй этаж. Видимо, к прорицательнице Эмилии и в агентство "Каsbek"…
      Гурон прошел в зал ресторана, сел у стойки бара. Подошел бармен - безразлично-вежливый, в бабочке и несвежей сорочке, с синяком под глазом, замазанным кое-как тональным кремом. Спросил: что желаете? Гурон попросил полтинничек водки и дольку лимона. Давила "музыка", слащавые голоса долдонили про Фаину, повторяя безостановочно: фаина, фаина, фаинафаинафаинафаинафаина… Гурон подумал: Большой Погремушке эта "песня" пришлась бы по вкусу.
      Он выпил водку, окинул взглядом публику: бритые затылки, спортивные штаны и кожаные куртки, слегка разбавленные малиновыми пиджаками…
      - Казбек, - прозвучал вдруг голос сзади. Гурон замер. Несколько секунд он сидел неподвижно, потом "лениво" обернулся назад. Увидел в вестибюле плотного мужчину восточной внешности, в хорошем черном в светлую полоску костюме… с усиками… с глазами слегка навыкате. Рядом с ним стояли две молодые девушки в коротких юбках, на очень высоком каблуке. Чуть сбоку и сзади от Казбека стоял амбал, жевал резинку… через зал к Казбеку шел тип с жабьей мордой, в малиновом пиджаке, с руками, распростертыми для объятия. Казбек широко улыбнулся, двинулся навстречу.
      Стихла "музыка", Гурон отвернулся. Он сидел, курил, думал: что дальше? Что ты собираешься делать дальше?
      Ответ был совершенно очевиден, предопределен словами, произнесенными ломающимся юношеским голосом: он девушек… отправляет за границу.
      Если бы эти слова не прозвучали, то я просто вернулся бы в Петербург… Вот не надо! Не надо обманывать себя. Ты сам спросил про Казбека. Ты совершенно сознательно спросил у Юры Кораблева про Казбека… еще там, в Югославии, у ямы, накрытой серыми камнями, ты решил, что обязательно встретишься с Казбеком. Вот и встретились… что ты собираешься делать?
      Гурон снова бросил взгляд назад - Казбек, девицы, мордоворот и Жаба поднимались по лестнице на второй этаж.
      В очередь, говоришь, девушки стоят? За границ у, говоришь, отправляет?.. ну-ну.
      - Повторить? - произнес бармен.
      - Да, - сказал Гурон.
      Он залпом выпил водку, швырнул на стойку купюру и вышел.
      Гурон вышел на улицу. К автомобилям, стоявшим у входа, добавился еще один - "Форд-скорпио". Надо полагать, что именно на нем приехал Казбек - крутой! Гурон посмотрел на окна второго этажа. Свет горел уже в двух окнах. Одно из них было крайнее, угловое. Гурон зашел за угол, в переулок. И здесь, со стороны переулка, тоже светилось угловое окно, на шторе шевелились тени.
      Гурон наскоро выкурил сигарету, осмотрелся, принял решение…
      Он вытащил из кармана горсть монет, выбрал помассивней - двадцатирублевые, прицелился в уличный фонарь. Попал с третьей попытки. Лампочка тоненько звякнула и погасла. В переулке стало темно, только луна пробивалась сквозь облака. Гурон подошел к стене, поставил ногу на кронштейн водосточной трубы.
      Гурон лез, труба издавала жестяной скрежещущий звук. Он почти добрался до второго этажа, когда окно над ним распахнулось. Он приник к стене, замер. Через несколько секунд мимо него пролетел, вращаясь, окурок, потом чей-то голос - кажется, Жабы, - произнес:
      - Давай, давай… по-быстрому, детка, по-быстрому.
      - Не надо, - ответил неуверенно почти детский голос. - Я прошу вас: не надо.
      - Э, нет, детка… ты же хочешь стать моделью? А вход в модельный мир лежит через анал.
      - Я прошу вас… не надо, не надо!
      Раздался звук пощечины и голос Жабы произнес:
      - Быстро подставляй жопу, сучка.
      Гурон стиснул зубы. Медленно, очень медленно, он преодолел последний метр, вылез на карниз.
      С проспекта в переулок свернула компания нетрезвых подростков, остановились внизу, прямо под Гуроном, взялись орошать стену в три струи. Гурон стоял на карнизе, вжимался в оконную нишу, терпеливо ждал, пока они уйдут. Они мочились долго, невероятно долго. Казалось, это не кончится никогда…
      Гурон заглянул в щель между шторами. В комнате горело два торшера. Жаба в спущенных до колен брюках стоял спиной к Гурону, двигал белыми ягодицами, охал, кряхтел… правой рукой он упирался в спину согнутой в три погибели девушки, левой вцепился в ее волосы, оттягивал голову назад, выворачивал. В зеркале на противоположной стене Гурон видел его физиономию - похотливую, перекошенную… довольную.
      Гурон спрыгнул в комнату. Жаба мог бы увидеть его в зеркале, но не увидел - он был слишком занят…
      Жаба сделал несколько мощных толчков тазом, выгнулся, закрыл глаза, зарычал - утробно, по-звериному. Девушка вскрикнула. Жаба небрежно оттолкнул ее от себя, приказал:
      - Теперь, сука, оближи.
      Гурон сделал шаг к Жабе, рубанул ребром ладони в основание черепа. Жаба осел на пол. На жабьей морде все еще сохранялось выражение удовлетворения. С толстого члена еще стекало белое, клейко е.
      Изумленно, испуганно смотрела на Гурона девушка… только теперь Гурон разглядел ее как следует и понял, что ей не больше шестнадцати-семнадцати лет.
      - Тихо, - сказал ей Гурон и поднес к губам палец. - Тихо.
      Она кивнула, в глазах стояли слезы. Гурон показал на дверь, спросил:
      - Казбек там?
      Она снова кивнула. Гурон подошел к двери, прислушался, но ничего не услышал. Он рывком распахнул дверь, на секунду замер, охватил помещение взглядом. Первое, что бросилось в глаза - девушка в школьной форме в свете двух прожекторов… фотокамера на треноге… длинноволосый молодой парень возле нее… А в стороне, в тени, в креслах у низкого столика - Казбек и мордоворот, которого Гурон видел внизу, в вестибюле.
      Все четверо обернулись на распахнувшуюся дверь. Первым очухался мордоворот. Он вскочил с кресла, сунул руку под куртку. Гурон сделал шаг вперед, схватил прожектор на стойке, швырнул его в голову мордоворота. Вскрикнула "модель", вскочил Казбек, заорал мордоворот, фотограф испуганно отпрянул. Гурон походя оглушил его, подскочил к мордовороту, дважды ударил ногой в пах. Мордоворот скорчился, упал на бок, из-за брючного ремня на пол вывалился ПМ. Застыла девица в школьной форме, как вкопанный стоял Казбек. Гурон подобрал с пола пистолет, опустил предохранитель, передернул затвор. На пол выпрыгнул патрон.
      Гурон толкнул Казбека в грудь. Тот шлепнулся в кресло.
      - Вот, значит, какое у тебя "модельное агентство", Казбек-Карабас, - сказал Гурон.
      - Ты кто такой? Ты что беспредел творишь? - произнес Казбек с напором, но неуверенно. - Кто тебя прислал?
      - Жук.
      - Жук? Я не знаю никакого Жука.
      - А зря… жук жужжит. Жук жужжит в тростнике. И знаешь, Казбек, что он мне нажужжал?
      - Нет! Нет, не знаю… волыну убери.
      - Он нажужжал мне, что ты, Казбек - мразь. Что ты продаешь русских женщин за границу.
      - Они сами… они сами туда хотят.
      - Может быть, и хотят. Но они не знают, что ты продаешь их в рабство…
      - Нет! - закричал Казбек. Гурон склонился над Казбеком, быстро сунул ствол в открытый рот. Крик превратился в неразборчивое мычание. Гурон наклонился еще ниже, к самому уху торговца живым товаром, прошептал:
      - Ты помнишь двух девушек, которых ты продал в Турцию три года назад? Одну звали Анфиса, другую - Катя… помнишь?
      Казбек что-то мычал, судорожно сглатывал слюну. Гурон смотрел на него сверху… смотрел так, как смотрят на дохлую крысу.
      - Больше ты не продашь никого, - сказал Гурон и нажал на спуск.
      Он тщательно стер свои "пальцы", вылез по той же водосточной трубе и неторопливо прошел мимо ресторана… он даже успел на электричку, которая уходила в Лугу. Он сидел в почти пустом вагоне и смотрел, как проплывают мимо залитые лунным светом поля, как бегут невесомые, почти прозрачные облака в небе… Стучали колеса, Гурон думал: все! Все, никогда больше… хватит с меня. Этим выстрелом я подвел итог трех последних лет своей жизни. Теперь - все. Это была последняя кровь. Я больше никогда не возьму в руки оружия.
      Он очень сильно заблуждался.
 

Глава вторая

 

НОЧНАЯ ТАКСА

 
      Весь следующий день Гурон гулял по городу. Он узнавал и не узнавал свой город. Кажется, все здесь было, как раньше, - мощно и гордо стоял Исакий, атланты по-прежнему держали небо, вставали на дыбы бронзовые кони на Аничковом, а дева, хранительница града Петрова, парила на шпиле Петропавловки… Но что-то было уже не так, что-то неуловимо изменилось.
      Чапай пришел поздно, сильно усталый и не совсем трезвый. Поужинали, выпили, вяло поговорили, легли спать.
      Ночью Гурон проснулся. В незашторенное окно светила полная луна. Из-за стены доносился храп Чапова. В кухне капала вода из крана. Гурон посмотрел на часы - 01:34. Он встал, нашел на неубранном столе сигареты и закурил. Подошел к распахнутому окну. Все небо заполняла луна, ветра не было, и тяжелые кроны лип замерли неподвижно. В доме напротив светилось одно-единственное окно. С проспекта Науки изредка доносились звуки проезжающих автомобилей.
      Он с ногами забрался на широкий подоконник, сел, затянулся. Прямо под ним тускло, желто, светил фонарь, вокруг лампы порхали два бледных мотылька. На асфальте метались их тени - тоже бледные. Он выкурил сигарету, выщелкнул за окно. Окурок прочертил кривую светящуюся траекторию, ударился о колпак фонаря и брызнул искрами.
      Гурон опустил босые ноги на пол и пошел в прихожую, к телефону. Не включая света, он набрал номер. Понимал: глупо… за три года она могла выйти замуж… могла переехать… она может быть сейчас в отпуске… или на даче… и вообще - ночь. И она, как все нормальные люди, спит.
      …и в лунном свете на полу, укрывшись тонким слоем пыли, дремлет одиночество…
      …глупо, глупо! Он задержал палец на последней цифре, удерживая диск, потом отпустил его. Негромко пощелкивая, диск покатился в исходное положение… против часовой стрелки. Вспять!
      Как она сказала в последний раз? - Уезжай! Уезжай и не возвращайся больше… я устала тебя ждать, капитан. Я выхожу замуж.
      Из трубки потекли гудки. Набатно ударила капля в раковине: капп! Забормотал во сне Чапов.
      - Алло… алло, говорите… вас не слышно, - произнесла трубка ее голосом.
      - Это я.
      Тишина в трубке… в мире - тишина… капп!
      - Господи! Это - ты? Где ты? Откуда ты звонишь?
      - Я…
      - Приезжай.
      - А… твой муж?
      - Немедленно приезжай. Слышишь? Приезжай немедленно, капитан! Я жду тебя. Если ты не приедешь, я сойду с ума.
      * * *
      Он поймал частника, сказал: на Лиговку, мастер. "Мастер" - шустрый, с бородкой "а-ля Троцкий" - сказал: тяжелый ночной бомбардировщик к вашим услугам, сэр. Таксу знаете? Гурон упал на продавленное сиденье, закурил. Разбитая "копейка", дребезжа, рванулась по проспекту Науки.
      Ночной, залитый лунным светом, город летел навстречу автомобилю. Рассеченное косой трещиной лобовое стекло таранило плотный воздух. Воздух влетал в салон, шевелил волосы.
      - Где сейчас можно купить бутылку шампанского? - спросил Гурон.
      - Можно прямо у меня, сэр.
      - По тройной цене?
      - Ночная такса, сэр… водочка подешевле.
      - Давай.
      - Прямо щас изволите?
      - Водку давай сейчас.
      - Как скажете… но бабульки вперед. Времена, знаете ли, такие, что…
      - Знаю, - перебил Гурон. - Теперь уже знаю.
      Водила хмыкнул, остановился на набережной и вышел из машины. Открыл багажник. Гурон смотрел на Неву… по лунной воде плыл буксирчик. На низкой мачте горели два огонька - красный и зеленый.
      Хлопнула крышка багажника, водила вернулся, принес бутылку шампанского и водку.
      - Хорошо бы расплатиться, сэр… времена, знаете ли…
      Гурон, не глядя, сунул ему несколько купюр… водила посмотрел искоса, ничего не сказал, пустил двигатель.
      Гурон сорвал с бутылки беленькую "бескозырку", по машине поплыл запах разведенного спирта. Он сделал глоток из горлышка, сунул бутылку во внутренний карман. Город стремительно набегал на автомобиль, желтые вспышки светофоров предупреждали о беде. Лунный свет обжигал кожу наждаком.
      - Где сейчас можно купить цветы? - спросил Гурон.
      - На Московском вокзале - без проблем.
      - Тормознешь.
      На Гончарной водила остановился, сказал:
      - Цветы, сэр. - Гурон взялся за ручку дверцы. Водила добавил: - Но сначала не худо было бы подбить окончательный расчет… времена, знаете ли…
      Заниматься расчетами-расплатами не хотелось - Гурон матюгнулся, расстегнул браслет и снял с руки часы: держи залог, зануда… я быстро.
      Он выпрыгнул из машины, пересек Гончарную… за спиной зарычал двигатель, и "копейка" стремительно рванула по улице, унося оплаченное шампанское и подаренные Грачем швейцарские часы. Гурон ринулся наперерез, но не успел. Он проводил удаляющийся автомобиль взглядом, сплюнул и пробормотал: ночная такса… ночная такса, мать твою… времена нынче, знаете ли…
      На вокзале он купил желтые хризантемы, заплатил сумму, которая еще три года назад казалась совершенно фантастической, и пошел пешком.
      * * *
      Вероника открыла дверь и сделала шаг назад. Большая прихожая, оклеенная красноватыми обоями под кирпич, освещенная несколькими бра в красных абажурах, казалась зевом огромной печи, входом в преисподнюю… Хозяйка преисподней - миниатюрная рыжеволосая женщина в красном до полу халате - стояла и смотрела на Гурона зелеными глазами. В ее правой руке дымилась длинная сигарета. Он протянул цветы.
      - Желтые хризантемы, - сказала она глубоким грудным голосом. - Желтые…
      Сквозь щель в шторах тек лунный свет… в этом нереальном свете лежали на полу спальни хризантемы. Вероника перевернулась на живот, потянулась за сигаретой. Огонек зажигалки осветил лицо без косметики, морщинки в углах глаз, миниатюрный кулончик - символ Водолея - на золотой цепочке. Огонек зажигалки погас, вспыхнула сигарета.
      - Зачем ты приехал? - спросила Вероника.
      - Ты сказала: немедленно приезжай.
      - Когда я говорила: не уезжай, - ты меня услышал?
      Он сел, взял со столика пачку "мальборо", спросил:
      - Ты замужем?
      - Была… зачем ты позвонил?
      - Извини, - сказал он и поднялся.
      - Куда ты?
      - Хочу поставить цветы в воду… погибнут.
      - Ставь-не ставь - все равно погибнут.
      Он не обратил внимания на эти слова, подобрал цветы с полу и вышел.
      В кухне он положил цветы в раковину, открыл кран с холодной водой. Потом опустился на стул, прикурил и долго смотрел, как сигаретный дым растворяется в лунном свете.
      Вспыхнуло электричество, Гурон повернул голову - в двери стояла Вероника. Молочно-матово светилась кожа под незапахнутым халатом.
      - Выпьем за встречу? - спросила она.
      - Да… да, конечно. Я вез шампанское, но… меня ограбили.
      - Тебя? - спросила она, широко раскрывая глаза. - Тебя ограбили?
      - Но у меня есть водка, - торопливо произнес он, понимая, что говорит что-то не то.
      Вероника опустилась на табуретку, стряхнула пепел с сигареты и засмеялась.
      - Почему ты смеешься?
      Она продолжала смеяться, и в этом смехе было что-то неправильное.
      - Почему ты смеешься?
      Она смахнула слезинку, затушила сигарету и сказала:
      - Какая водка? Ну какая водка, Жан? Мы будем пить виски. Мне подарили замечательный шотландский виски… горе ты мое!
      - А кто тебе подарил?
      - Да какая разница? - беспечно произнесла она. - Мы просто будем пить хороший виски.
      - Виски - он? - зачем-то спросил Гурон.
      - О, господи! О чем ты спрашиваешь!.. тебе это надо?
      - Не знаю.
      - Вообще-то, согласно нормам русского языка, виски - несклоняемое существительное среднего рода, то есть - оно. А вот Вертинский считал, что виски - это он. Я больше верю Вертинскому.
      - Кому?
      - Александру Николаевичу Вертинскому. Он пел: "Как хорошо с приятелем вдвоем сидеть и пить простой шотландский виски".
      Вероника посмотрела на Гурона долгим-долгим взглядом и сказала: