– Узнаю эти места, – сказала она, оглядев окрестности с вершины. Впереди далеко в равнину вдавалась большая каменная осыпь, след когда-то сошедшего с гор и давно растаявшего ледника. – За ней наш замок. А вон, видите…

– Домики, – сказал Вач, поднял волокушу со стариком и заспешил вниз по отлогому склону.

– И вправду селение, – обрадовался Бард. – Дук, друган, ты видишь? Хоть поедим чего…

Они достигли подножия, и тут старик, с самого Разлома не подававший голоса, что-то простонал.

– Дед! – Лара бросилась к нему, заставила Вача отпустить волокушу и склонилась над Жерантом. Лицо того было серым, глаза запали.

– Перо, – прохрипел он, глядя на внучку почти бессмысленным взглядом. – Перо дай. Чернила.

– Бредит он? – участливо спросил Дук, подходя ближе.

– Пергамент… – сказал Жерант.

– Зачем тебе? – спросила Лара, чуть не плача. – Ты что-то написать хочешь?

Сухие морщинистые губы, ставшие такого же цвета, как и пепельная кожа вокруг них, шевельнулись. По щеке потекла слеза. Жерант кивнул.

– Писать.

– Идемте к этой деревне быстрее! – заторопилась Лара, выпрямляясь. – Как тебя… Вач, тяни дальше!

Толстяк повернулся к Бреси и приказал:

– Ты тяни.

– Почему? – удивился тот.

– Тяни! – Вач подтолкнул его к волокуше и сказал Дуку: – Охраняй.

– А ты куда? – спросил Жиото.

– Гляну.

Он взглянул на Лару, на Дука и заспешил к хижинам, крыши которых виднелись далеко впереди.

– Это он на разведку пошел, – пояснил Бреси, хватаясь за волокушу. – Дук, друган, помог бы ты мне…

Жиото проследил взглядом за кожаной сумкой, удаляющейся вместе с толстым, и ответил:

– Ты сам тащи, мне ж вас охранять надо.

Теперь они шли медленно: вагант был куда слабее Вача. Пологий холм остался позади, оползень приблизился. Толстяк давно скрылся из виду. Лара несколько раз вздыхала, словно хотела что-то спросить и не решалась, и наконец заговорила:

– Этот Вач странный какой-то. Молчит все время, а если говорит, то мало совсем и так… будто рявкает. Почему он такой?

– Вач – он не злой, госпожа, – пропыхтел тяжело дышащий Бреси. – Мы с ним друганы давно, я его хорошо знаю. Он просто разговаривать не горазд. Такой вот человек. Не умеет говорить. Зато, если разобраться, он один вас в той пещере спас. Смелый он, отчаянный. У него, понимаете, такая натура – он служить кому-то должен. Ему нужно, чтоб кто-то им командовал, говорил ему, что делать. Нет, когда драка какая, так он и сам может, но ведь не все время ж драки, правда?

– Он раньше служил Гебу?

– Ну да. То есть он в страже был, а этот Геб у него, значит, капитаном.

– И потом Трилист приказал ему мне служить?

– Так и есть, госпожа. А я решил помогать ему, чтоб он какую глупость не сделал. Вач на меня полагается, слушается меня. А теперь и вас будеть слушаться, правда, Дук?

– А как же, – откликнулся тот, кивая. – Все правильно говоришь, друг.

Жиото был озабочен и расстроен. Госпоже он не пришелся по душе, а почему – неясно. Как бы сделать так, чтобы она обратила на него внимание? Нет, конечно, теперь Дуку хозяин не нужен, он теперь богач и сам скоро слуг заведет, вот только надо заполучить обратно кафтан с кошелем. Но все одно – мальчишка явно нравился Ларе больше, а это неприятно.

– Почему тогда Вач и дедушку не спас? Почему позволил ему ногу отрубить?

Дук с любопытством взглянул на ваганта.

– Тут сложно объяснить, госпожа, – неуверенно начал Бреси. – Он, понимаете… Мне так показалось, что он ведьму с шаманом раньше видел. Ну, может, не этих самых, с постоялого двора, а каких других… Но, в общем, знает их повадки. У них же магия, госпожа, с магией и самый ловкий боец не всегда справится. Так вот он выжидал, чтоб напасть. Когда они своим ритуалом так озаботятся, что про все вокруг забудут. Тогда и напал. И еще, госпожа, капитан ведь ему приказал вам служить, а не дедушке вашему.

Лара, выслушав Бреси, задумалась. Из-за оползня показался Кабан и заспешил к ним.

– Не идите, – произнес он, подбегая.

Вагант положил на землю концы волокуши и спросил:

– А чего не идти?

Старик что-то забормотал, и все, кроме Вача, склонились над ним. Лара села на землю, погладив спутанные седые волосы на голове Жеранта, подняла лицо к толстяку.

– Что ты там увидал? Почему не идти?

– Плохо, – сказал Вач. Он с сомнением поглядел на ваганта, окинул взглядом окрестности, будто проверяя, не прячутся ли где-то поблизости враги, и ткнул пальцем в Дука. – Ты. Идем. Вы здесь стойте. А ты… – толстяк показал на Барда. – Гляди, чтоб не напали.

– Чтобы кто не напал?

Вач помолчал, затем махнул рукой.

– За нами идет. Один.

– Кто идет?

– Не знаю. От самого леса.

И заспешил обратно к селению. Дук сказал: «Вы тогда подождите нас, госпожа», – сделал шаг следом, и тут слабые пальцы ухватились за его штанину. Он глянул вниз – рука старика упала на траву, и тихий голос произнес:

– Чернила принеси. Пергамент.

Селение состояло из пары десятков беспорядочно расположенных домов. Увидев первый труп, Дук уразумел, почему Вач не хотел, чтобы госпожа шла с ними. Мертвец висел в расщепленном стволе обгоревшего дерева, одежда на нем обуглилась – вместе с кожей.

Большинство домов остались целыми, но несколько сгорели. Где-то с заунывным скрипом качалась и хлопала ставня. Хижины явно были пусты; когда Дук громко позвал: «Эй! Живые есть?» – никто не откликнулся.

Они медленно шли по усеянной мелкими камешками земле, Вач не снимал ладони с торчащего над плечом топорища.

– Вон еще один, – произнес Дук, углядев возле хижины второй труп. Подошел ближе, заглянул в синее подпухшее лицо. Лежащий навзничь крестьянин обеими руками держался за свою шею.

– Посмотрим, что там, – предложил Дук и толкнул дверь.

Он замер, разглядывая тех, что были внутри. Вач, сопя, протиснулся мимо него, окинул взглядом полутемную комнату.

– Четверо их тут, – сказал Дук. – А, не, вон еще один, под столом.

Кабан двинулся дальше по улице. Жиото, стараясь не дышать носом, вошел в комнату, перешагивая через трупы, добрался до стола и заглянул в стоящую на нем глубокую миску. Увидев, что посудина пуста, разочарованно плюнул в нее и пошел обратно.

На середине селения возвышался дом в два этажа, окруженный изгородью с выломленной калиткой. У изгороди лежало еще несколько тел. Вач переходил от одного к другому, склонялся и разглядывал их. Когда Жиото приблизился, толстяк повернулся к нему, ухватил себя рукой за шею, слегка сжал.

– Все удушенные? – понял Дук.

Вач махнул рукой на амбар, видневшийся за домом.

– Давай. А я в доме пока, – ответил Жиото.

Он прошел через распахнутую дверь, оглядел первый этаж. На кухне и в кладовке наверняка имелось съестное, но вдруг наверху остались какие-то ценности? Следовало поискать, пока толстый не вернулся, и Дук заспешил туда.

Скорее всего, дом принадлежал чару или сельскому старшине. Особого богатства не наблюдалось, но все же и мебель здесь какая-то была, и шерстяные одеяла на широкой кровати, и даже драный ковер на полу.

И два трупа, женский и мужской, на кровати под одеялами.

Вдоль стены стояли три объемистых сундука с откинутыми крышками. Дук, подходя к ним, уже заранее знал, что внутри ничего стоящего не окажется – и не ошибся.

Ставня в окне, поскрипывая, качалась на ветру, иногда громко хлопала. Он откинул одеяло, оглядел хозяев – оба голые, у обоих кровоподтеки на шеях – и обошел кровать. Позади был низкий стол и табурет, на столе лежала курительная трубка, мутное зеркальце в деревянной оправе, стоял заткнутый тряпицей глиняный пузатый пузырек, валялись сломанные перья и пергамент. Вспомнив, о чем просил старик, Дук взял пузырек, потряс – внутри булькнуло. Он собрал все, что было на столе, засунул в котомку и стал спускаться. На середине лестницы услыхал шаги, выставив перед собой посох, сбежал по ступеням и увидел спину Вача, маячившую в раскрытой двери кладовой.

– Это ты… – пробормотал Жиото.

Толстяк оглянулся на Дука и залез в кладовку. Пошуршал там и выбрался, сжимая связку вяленой форели и плетеную бутыль.

Перекинув связку через плечо, он вопросительно ткнул пальцем вверх.

– Двое там, – сказал Жиото. – Хозяин с хозяйкой, мертвые. В кровати лежат, задушили их тоже. Это что значит? Ночью на селение напали. Только не пойму я – что за разбойники такие, которые всех душат?

В кухне нашлось еще вяленое мясо, краюха хлеба, а в печи – чугунок с холодной похлебкой.

– Идем назад, – решил Жиото, засовывая в котомку несколько деревянных ложек. – Поесть хватит, а госпожа говорила – до замка ихнего уже недалеко. Ты сказал, нас преследует кто-то? От самого леса? Как такое может быть? Он что, за нами через тот туннель успел пройти?

Пожав плечами, Кабан вышел из дома. Дук, обеими руками неся перед собой чугунок, последовал за ним.

Когда селение осталось позади, Жиото сказал, поглядев на толстяка:

– А ты молодец, друг Вач, смелый. Я вот тоже мертвяков не боюсь. Потому как если он мертвый – так чего его бояться. Он же не шевелится уже. Это живых опасаться надо, а мертвяк – он ходить не может, ничего тебе не сделает…

Вач что-то буркнул.

– Что, друг? – спросил Жиото.

– Может, – повторил Вач.

– Чего «может»? А, ты про… Ну, если его некромаг какой поднимет – тогда конечно. Но все одно. Мы с тобой, Вач, не боимся их, правда? Я думаю, мы с тобой всякие дела могли бы делать. Ты такой крепкий мужик, ловкий – молодец. Уважаю. Вот вагант – он хлипкий. – Жиото вновь покосился на спутника. Вач глядел перед собой и молчал. «Он вообще понимает, о чем я говорю?» – усомнился Дук и решил действовать смелее.

– Вагант этот – трус изрядный, сразу ясно. И подлец, думаю. Вот ты его с госпожой наедине оставил, а зря. Я тебе вот что скажу: ты бы его вообще прогнал. От него только неприятности. Госпожу мы с тобой и вместе защитить сможем, а вагант этот…

Вач остановился.

– Ага. Ты меня понял, – сказал Жиото, тоже останавливаясь и поворачиваясь к нему. Кабан вдруг толкнул Дука кулаком в грудь. По его понятиям это, может, был и несильный удар, но Дук, семеня ногами, попятился, потерял равновесие и упал на спину, высоко подняв руки и стараясь не выпустить чугунок. Тот все же качнулся, холодная похлебка выплеснулась Дуку на лицо.

– Друг, да чего ты? – закричал Жиото, садясь, и увидел спину уходящего Вача. – Эй, да я ж пошутил! – Он встал и, ощущая, что в груди екает, а ребра побаливают, устремился следом. – Я же тебя испытывал, как ты своего друга любишь, верность твою! Да я за нашего ваганта готов жизнь отдать, честно!

Лара, съев лишь немного хлеба и запив глотком вина из бутыли, ушла к деду. Он есть отказался – тихо мычал, сжав губы, когда внучка пыталась сунуть в рот кусочки разрезанной рыбы или накормить с ложки похлебкой, разогретой на костре. Дук отдал ей чернила с пером и пергаментом, и пока мужчины, сидя у костра, хлебали похлебку, она, перевернув деда на бок, положила его голову себе на колени, а перед лицом старика расстелила пергамент. Лара сама макала перо в чернильницу и вставляла его в дрожащие пальцы.

– Что там в селении? – спросил Бреси.

– Всех передушили, – ответил Дук. – Я такого не видал раньше. Если б разбойники на них какие напали – тогда ясно. А тут… Что-то происходит в этих горах непонятное. Госпожа! – повысил он голос. – Мы до замка засветло дойдем?

Лара не ответила.

Когда, поев, они затушили костер, старик как раз закончил писать. Для него это оказалось непосильной работой – теперь Жерант беспрерывно стонал и корчился от боли в ноге. Лара плакала над ним, не зная, что делать.

– Скоро помрет, – тихо сказал Дук ваганту. – До вечера и то может не дотянуть.

Старик впал в беспамятство, но не затих – метался на волокуше и что-то бормотал. Путники обогнули оползень, прошли мимо мертвого селения, и дальше перед ними открылась овальная долина, одним концом вдающаяся в лес, а другим – в горы.

– Глядите, водопад, – обрадовался Бреси. – Никогда не видал…

Они остановились. Там, где в лесу была выемка – западный край долины, – виднелись развалины. А над северным краем, на обширном каменном уступе невысоко над долиной стоял замок: башня и стена полукругом, концами примыкающая к горному склону. Этот склон становился отвесным как раз на той высоте, где располагалась постройка, а ниже полого спускался к долине. Под уступом рос еловый лесок, извивалась лента дороги, что вела к замку от приткнувшегося у горы селения. Вдоль косогора сбегал узкий поток и становился речкой, которая текла по дальнему краю долины.

Дук Жиото прищурился, увидев, с каким выражением рассматривает все это Вач. Опустив волокушу, он подался вперед, костяшки сжатых в кулаки пальцев побелели. «Что это с толстым приключилось?» – удивился Дук.

– Пришли, – сказала Лара. – Теперь я хочу кое-что сказать вам всем. Вач, дай мне сумку.

Толстяк медленно повернул к ней голову, словно не сразу поняв, что к нему обращаются. Дышал он тяжелее, чем обычно, рот был приоткрыт.

– Сумку дай, – повторила Лара.

Кабан снял ее с плеча и передал госпоже. Лара села на землю, откинула клапан, достала две шкатулки и поглядела на Дука.

– Есть у тебя какая-нибудь тряпка побольше?

– Тряпка, – повторил он. – Не знаю… А зачем, госпожа?

– Чтобы завернуть эти шкатулки, конечно.

Ничего не понимая, Жиото присел на корточки, положил между коленей котомку и стал рыться в ней. Когда он поднял взгляд, Лара держала на ладони несколько золотых монет.

– Возьмите каждый по три, – приказала она. – Хотя, Вач… Ты желаешь стать моим слугой?

Он кивнул.

– Можешь взять монеты. Или – служи мне, тогда с тобой разговор другой.

Он вновь кивнул.

Дук, положив у ног Лары кусок холстины, взял монеты, не задавая вопросов, – он уже догадался, чего, скорее всего, она хочет от них.

– Госпожа, но зачем вы их нам даете? – подал голос Бард Бреси.

– С каких это пор бедный вагант отказывается от золота?

– Мы… Да у нас с Вачем…

Жиото быстро глянул на него, но юнец замолчал и наконец взял монеты.

Лара завернула шкатулки в холстину и протянула Вачу.

– Спрячь их за пазуху. А вы… Когда придем в замок, там будет моя родня. Дочери деда… – она кивнула на мечущегося в бреду Жеранта. – Мои тетки и их мужья. Я скажу, что вы трое спасли нас, вас примут. И позже спросят, не было ли чего-то с собой у меня и деда. Вы скажите – да, была эта сумка. Скажите, что когда мы остановились отдохнуть, я открыла ее и выложила на траву все, что внутри. Флаконы, зеркальце, платок, ножик… и больше ничего. Понимаете?

Бард Бреси перевел растерянный взгляд с госпожи на Вача, который засунул сверток за пазуху и запахнул куртку. Вагант явно ничего не понимал.

– Никаких шкатулок, госпожа, – подтвердил Дук. – Мы не видели никаких шкатулок.

– Да. И еще, если об этом спросят, подтвердите, что дед что-то писал на пергаменте.

Глава 5

Колеса натужно скрипели, старая кляча шла еле-еле. Все, даже Лара, поднимались пешком, на телегу уложили лишь Жеранта. Хозяин, кривоногий бородатый старикашка, пояснил, что иначе его лошадка не сдюжит и упадет на середине дороги: идти-то в гору.

В приютившемся у склона селении было десятка четыре домов, но большая их часть пустовала. Дук не заметил молодых парней и девок, здесь жили одни старики. Когда путники приблизились к крайним хижинам, их увидели, раздались испуганные голоса, показалось несколько крестьян с дрекольем. Лара прокричала, что это внучка хозяина со слугами, и сам хозяин тоже здесь, раненый, и его нужно немедленно доставить в замок. Поднялась суматоха, и вскоре они уже двигались по неровной каменистой дороге, что тянулась через ельник.

Старик, владелец телеги, несколько раз поглядывал на Вача и наконец проскрипел:

– Во, я тя узнал!

Все, кроме толстяка, повернули к нему головы.

– Ты ж Вач, а? Папка твой плотником был? А ты лес рубил, для замка и для нас. Как папка с мамкой твои поживают? Думал, только двое вас в наших местах осталось, стриженых… Я Горкин, помнишь меня, малец?

Вач кивнул крестьянину, не то здороваясь, не то подтверждая, что помнит.

– Слепой я стал совсем, – пожаловался старик. – Не сразу признал.

– Вач, друган, так ты отсюда, что ли? – изумился Бард Бреси. – Во дела! Ты в этом селении раньше жил?

– Так и есть, – ответствовал старикан вместо молчащего Кабана. – А когда монастырь порушили, монахов поубивали, его семья в город и уехала.

– Монахов? – подал голос Дук. – Что такое «монахи»?

– Так они себя прозывали. Монахи войны. Жили в том монастыре, у леса. Все – стриженые, тока настоятель их с волосами до плечов. Они как-то появились со стороны Разлома, давненько ужо, да и отстроили здеся свой монастырь. Из нашей деревеньки туда несколько парней тож подалось, обучались там, хотя ночевали по домам у себя. Настоятель этот страсть как шаманов с ведьмами не любил, мракобестию всяку. Он и чаров не любил, но их в наших местах почти што и нетути, а мракобестий в лесу полно.

– А господа? – Дук показал вверх. Сквозь еловые кроны виднелся уступ и край сложенной из каменных глыб стены. – Эти земли и селение ваше – все ж ихнее? И они позволили, чтоб у них под боком какие-то… как ты сказал? Монахи какие-то поселились?

– Да им же ж тока на руку, – не согласился старик. – Нечисть-то чем дальше, тем чаще из лесу своего выходила. Но там мелочь всякая, а вот в горах… вот там страхолюдища живут. И у монахов с господами такой, значит, договор получился. Те этих защищают, и нас, сирых, тож, а эти тем позволяют здеся жить. И харчи мы им давали, да. А то настоятель как-то пришел, собрал всех, обсказал, што воюет против нелюдей, што ему сильные молодые парниши нужны. Грил, владеет всякими… приемами, значит. Штоб драться сподручнее. Может с любым оружием обучить так, што шаманы, токмо тебя завидя, враз побегут прочь.

Дорога изогнулась, склон стал круче, и лошадь встала. Пришлось всем, кроме Лары и крестьянина, упереться в телегу и толкать. Горкин ухватил клячу под уздцы, потянул, осыпая ее бранью.

– И что дальше было? – спросил запыхавшийся Бреси, когда ельник закончился и они выехали на ровную площадку перед замком.

Крестьянин поглядел на Вача, который так и не сказал ни слова.

– А што было… Поубивали их. С гор спустились душители, из леса вышли совиные люди… Жило там такое племя, а мож, и щас живет. Я полагаю – они промеж собой договорились и вместе решили монахов изничтожить. Ну и сожгли монастырь ихний. Настоятель – не знаю, то ли убег, то ли умре. Всех наших юнцов, что в монахи подались, тоже поубивали, окромя Вача. Мы тогда в замке попрятались, а папашка Вача в город уехал вместе со всей семьей. Вот и вышло, што живыми только трое осталися. Двое ненашенских монахов, которые вместе с настоятелем пришли, – они в замке до сих пор живут. Ну и Вач, он же ж с родичами своими тоже в город подался. Откройте, люди добрые, главный господин с внучкой пожаловали! – вдруг заголосил крестьянин дребезжащим голосом, стуча кулаком по двери, что была в левой половине ворот.

Дук и Бреси отошли назад, задрали головы, разглядывая стену и башню на фоне темнеющего неба. Стена не очень-то и высокая, решил Дук, а в крыше башни – дыры.

Бреси стоял, разинув от восхищения рот. Шаманы с ведьмами, Разлом, горы Манны, замок… Вагант счастливо вздохнул. Нет, но как же хорошо, что он в Форе не остался! Прозябал бы сейчас там, по улицам шатался голодный…

– Да что же ж такое! – сказал крестьянин и заколотил пуще прежнего. – Эй, открывайте!

Наконец, в двери отодвинулась заслонка, возникло лицо.

– Горкин, ты, что ль? – произнес голос. – Ты чего приперся на ночь глядя? Не открою, и не проси, вертай взад… – Голос смолк, когда крестьянин отступил, а Лара шагнула к двери.

– Здесь Жерант, хозяин ваш, – сказала она. – А я его внучка, Лара. Быстро открывай.

Когда телега въехала во двор, поднялся шум. Запричитали женские голоса, забегали люди. Несколько слуг взяли волокушу со стариком и понесли внутрь большого каменного дома, что стоял возле косогора. Лара пошла с ними, Вач затопал следом. Горкин, попрощавшись, укатил обратно, а Дук и Бреси остались стоять посреди двора. Вагант крутил головой и хлопал глазами, Дук настороженно приглядывался к окружающему. Он слыхал, что господские дома в замках называют паласами. Местный палас, стоящий почти вплотную к склону, был трехэтажным, округлым и с навесными бойницами вдоль крыши.

Хотелось пить, но сколько Дук ни глядел, колодца не заприметил. Вокруг большого дома стояли постройки из бревен – и жилые, и сараи с конюшнями. Двор земляной, плотно утоптанный. К галерее на опоясывающей его полукругом стене вело несколько тяжелых приставных лестниц. Слышался приглушенный плеск водопада.

– Где ж тут колодец у них? – Дук еще раз огляделся и пошел к двум мужчинам, которые не участвовали в общей суматохе. Пока раскрывали ворота и впускали телегу, они стояли рядом с мечами наготове, внимательно наблюдая за происходящим. После обменялись с Ларой несколькими словами, а когда старика унесли, вернулись к столу слева от дверей господского дома. Теперь эти двое сидели там и тихо разговаривали. На столе стоял кувшин, пара чашек и миска, лежал хлеб.

– И я пить хочу, – Бреси поспешил за Дуком.

Когда они приблизились, мужчины подняли головы. Монахи, понял Дук, разглядев их. Один пожилой, круг волос на голове поседел, второй – немногим старше Жиото. Оба худые и гибкие, сильные. Одеты одинаково, в свободные куртки и штаны, на обоих сапоги. Поперек лавки рядом с каждым лежал длинный узкий меч.

– Добрые люди, где тут у вас попить можно? – спросил Дук. – Жажда умучила.

– Садитесь, – предложил молодой. – И есть небось хотите?

– И есть тоже, – согласился Жиото.

В кувшине оказалось не вино, как он ожидал, а вода, в мисках – гречневая каша и остатки мясного пирога.

Пока они с вагантом ели, монахи молча разглядывали их. Начало темнеть. По двору сновали слуги. Звучали голоса. На вершине стены появилось несколько фигур – дозорные, решил Дук. В окнах господского дома горели свечи. Доносился звук шагов, кто-то что-то приказывал.

– Этот жирный, который внутрь прошел, – наконец произнес молодой монах. – Его не Вачем ли зовут?

– Он, да, – откликнулся Бреси. – Вы ж с ним эти, крестьянин говорил, как вас… монахи?

– Монахи, – согласился пожилой. – Вас как звать?

Выслушав ответ, он сказал:

– Я – Шарпа, а он – Одлик.

– Чудные имена какие, – сказал Бреси.

Монах не стал спорить.

– Может, и чудные. А ты почему поэтом прозываешься?

– Как так – поэтом? – удивился вагант.

– На севере, откуда я родом, бардами поэтов зовут. Не каких-то там певцов, менестрелей, то бишь бродяг, что по улицам песенки распевают, а ученых поэтов, владетелей истинного языка, которые с предсказателями знаются и Белую Даму или Ночную Кобылу могут так в стихах описать, что призовут их…

Бреси возразил:

– Так то на севере. А я – вагант. Слыхали про таких?

– Ага. Ну что, вагант, и ты, Дук. Рассказывайте. Откуда вы, как сюда попали да что по дороге приключилось.

– Так, может, погодить, пока господа соизволят нас позвать? – спросил Дук. – Они ж захотят взглянуть на нас. Придется еще им…

– Господа вас, может, и позовут, да мы-то снаружи останемся, – перебил Шарпа. – Ты, Дук, не спорь. Мы старшие в замковой охране, понял? И если нам что-то в вашем рассказе не понравится, если вы вдруг подозрительными покажетесь, так мы вас прям здесь, за этим столом, зарубим. И хозяева нам ничего не скажут.

– Да что ж вы так сурово к нам! – воскликнул Бреси, но Жиото, смекнув что к чему, уже начал, заискивающе улыбаясь, говорить.

Монахи слушали внимательно, не перебивая, лишь иногда задавали вопросы – про то, как выглядели шаман с ведьмой, как они ухали, да был ли на постоялом дворе кто-то еще. После Дука стал рассказывать вагант – и говорил бы долго, потому что речь его была куда цветистее и беспорядочнее, чем у Жиото, но в конце концов Одлик прервал его:

– Ладно. Хватит, малый. Про то, как ты Вачу всякие советы давал, уже в третий раз начинаешь.

Бреси вспыхнул и умолк.

Совсем стемнело, большинство слуг со двора исчезли, стало тихо, лишь в паласе еще слышались голоса. На стене зажгли факелы – в их свете Жиото насчитал полдесятка дозорных. Стало холодно, с гор подул ветер. Водопад глухо шумел в темноте за стеной, а снизу, из долины, не доносилось ни звука.

Дверь дома раскрылась; освещая дорогу небольшой лампой, вышел невысокий толстенький господин. Подняв лампу, оглядел присутствующих и повернулся к Шарпе.

– Ну как?

– Вагант да слуга лавочника, оба из Форы, – ответил тот. – Так, приблудные. Прибились к господину Жеранту с госпожой Ларой по дороге. – Он покосился на тех, о ком говорил, и добавил: – Даже и помогли им сюда добраться.

– Люди они? – уточнил господин с лампой. – Не нежить какая, точно?

Дук широко развел руками, похлопал себя по бокам.

– Что вы, господин, у нас и оружия никакого нету, сами поглядите.

– Обычные люди, – Шарпа встал. – Одлик, ты этой ночью у дома охраняй. Я сейчас за этими двумя пригляжу, а после на стену.

– За мной идите, – приказал господин Дуку с Бреси и вернулся в дом.

Он оставил их на втором этаже под дверью, а сам вошел внутрь. Пока дверь раскрывалась и закрывалась, Дук успел разглядеть горящий камин. Они с Бреси стояли в полутьме, слушая приглушенные голоса, что доносились из комнаты. Зашедший в дом вместе с ними Шарпа молчал. Меч висел в ножнах на его боку.

– Кто он, этот господин с лампадкой? – спросил вагант.

– Вару, управляющий. Замком занимается, когда господа в городе, – ответил монах и больше не произнес ни слова.

Дверь вновь раскрылась, управляющий махнул Шарпе рукой, приглашая войти. Монах скрылся за дверями, а господин Вару приказал: «Ждите» – и спустился по лестнице, захватив лампу. Опять стало темно. Монах что-то тихо бубнил, иногда его прерывали более громкие голоса, задающие вопросы. Вернувшись, Шарпа прикрыл дверь за собой, поглядел на Дука, на Бреси и заговорил:

– Я хотел внутри постоять, пока вы там, но господа не разрешили. Сказали, раз вы обычные люди, так и опасаться вас нечего. Там госпожа Арда и госпожа Силия, дочери хозяина. И мужья их, господин Мелон с Иваром. Вы двое – держитесь вежливо, на вопросы отвечайте коротко и толково. Да господина Ивара не рассердите, ясно? Это тот, что постарше. Он легко сердится и в гневе суров. Все понятно?

– Что ты, господа нас благодарить будут, – откликнулся Бреси. – Мы ж племянницу их спасли и папашу. Мы же…

– Все поняли? – повторил монах. – Идите.

Он развернулся и зашагал вниз по лестнице, а Бреси с Дуком вошли в комнату.

Дочери господина Жеранта, старшая – Арда, крупная круглолицая женщина лет сорока, облаченная в пышное синее платье, – и Силия, тощая, с унылым длинным лицом, в платье красного цвета, – сидели в креслах. Ноги обеих были укутаны в пледы. Поодаль, на углу заставленного посудой стола примостился господин Ивар, красавец с тронутыми сединой висками. Жиото решил, что он муж Арды. Ивар крутил в руках маленький ножик. Мелон, здоровый широкоплечий малый лет тридцати, со светлой бородкой и редкими кучерявыми волосами, стоял за креслами, вполоборота к пылающему камину.

Бреси и Дук, поклонившись, остановились посреди комнаты. Со стен на них пялились морды – чучела оленей и медведей. Среди них была башка огромной совы, Жиото и не думал, что такие на свете бывают.

– А! – сказал Мелон глубоким басом, вышел из-за кресел, ухмыляясь и глядя на гостей. – Вот и спасители дорогого тестя. Что ж вы не углядели, позволили ногу ему оттяпать?

Арда что-то тихо сказала, и Мелон вернулся к ней со словами:

– Да, дорогая?

«Так он ее муж, а не госпожи Силии?» – удивился Дук. Кудрявый бородач казался лет на десять младше супруги.

– Ты, надо полагать, вагант, – заговорил Ивар, ткнув ножиком в сторону Барда Бреси. – А ты – прислуга лавочника?

– Так и есть, ваш милость, – ответил Дук, кланяясь.

Ивар подошел к креслу, где сидела Силия, примостился на подлокотнике и положил ладонь на плечо молодой жены. Дук заметил, как женщина поморщилась и слегка отстранилась.

Мелон, погладив бородку, воскликнул:

– Славные ребята! Вагант, ты петь умеешь? Тут скука, так развесели нас…

– Дорогой, помолчи, пожалуйста, – оборвала его Арда, и тот послушно заткнулся. – Ивар, вы хотели что-то спросить у этих людей, не так ли?

Жиото решил, что глаза у супруга младшей дочери совершенно рыбьи – тусклые, невыразительные. Эти глаза уставились на Бреси и Дука. Будто щука глядела на маленьких рыбок…

– Вы двое сопровождали племянницу и господина Жеранта, – сказал Ивар. – Что у них было с собой, какие вещи?

Бард молчал, а Жиото, низко поклонившись, заговорил:

– Сумка была, ваш милость. Небольшая така, кожана.

– Сумка – и все? Я так понял, они до самого леса в фургоне ехали. Что в фургоне?

– Так мы же ж их токмо в лесу и встренили, ваш милость, – стараясь выглядеть глупее и проще, он говорил так же, как крестьянин Горкин. – На постоялом этом… дво€ре… Вам ить монах про то толковал? Телега ихняя крытая снаружи осталася. Не видали, че в ней.

– Ваша история с капитаном городской стражи и этим монахом, которому он приказал служить Ларе, совершенно дикая, – заметил Ивар, поднимаясь с подлокотника и прохаживаясь перед креслами. – Что за послание кровью на доске? Про такое менестрели на улицах поют, а в жизни такого не бывает.

– Этого не зна, ваш милость, – ответил Дук. – Меня там не было, я и сам это все от, как его… от ваганта вот ентого услыхал…

Он не повернул головы, когда Бард Бреси с обиженным возмущением уставился на него.

– Дук, ты что же, мне не поверил тогда… – начал Бреси, и тут Ивар, подскочив к нему, одной рукой ухватил за волосы, дернул, опрокинув юнца на колени, и приставил к тощей шее ножик.

– Не лги, – процедил он. – Говори, как все было?

– Ну началось, – пробурчал Мелон из-за кресел. Он повернулся лицом к камину и протянул руки, грея их над огнем.

– Правду говори, – повторил Ивар, дергая Бреси за волосы.

– Но ведь правда же! – задушенно прохрипел вагант. – Ведь правда все! Меня монах… Вач меня в городе нашел и притащил туда! Там капитан лежал мертвый, а на груди дощечка. И на ней… – он сглотнул, кончик ножа при этом слегка ткнулся в кожу, на шее выступила капелька крови. – Дощечка, и на ней красным накалякано! Я же… я же помогал, я же от чистого сердца…