Интернет был заключен в проводах и оптоволоконных кабелях, информация хранилась на винчестерах — в жестком дискретном мире. Знаменитый протокол 7/83 позволил вложить Сеть прямиком в поле Максвелла. Здесь программы могли как существовать на отдельных серверах, так и становиться децентрализованными приложениями: распределенные по значительным областям геосети, они меняли занимаемую ими площадь, модифицируя самих себя в бесконечном поиске идеальных решений, перестраивались и самоорганизовывались, протягивали друг к другу автономные подсети для решения схожих задач, разрушали их, перерождались или умирали; вечный беззвучный шум, призрачный шелест миллиардов терабайт, единиц и нулей, стоял над планетой, и тысячи клиентов входили в геовэб посредством внешнего харда или телесных пользовательских интерфейсов.
      Планетарная Сеть — штука динамическая, подвижная. Подчиняясь легчайшим, мягким течениям — флоу — непринужденному скольжению битов, легкому дыханию вечности в атмосфере цифрового кода, следуя незадокументированным, лишенным строгой математической логики эстетическим принципам, она сама себя налаживает, выстраивая фрактальные узоры, красота которых кое-кого сподвигнула на то, чтобы признать ее разумной. Геосеть сексуальна и прекрасна, как Афродита из пены, свежа и настойчива, как весенний бриз. Флоу — это естественная самонастройка динамических конфигураций, универсальная навигация, легкость перемещения от файла к файлу, от программы к программе, прозрачность интерфейса, отправляющая сознание пользователя в бесконечное путешествие через глобальную архитектуру геосети, когда поиск даже самой утилитарной информации — это творческий акт, а ее обнаружение и постижение — оргазм художественного переживания.
      Хотя ума у геосети все же нет: она разумна не в большей степени, чем накатывающий на пустынный песчаный берег океанский прибой, чем дуги водяных рифелей или морозные узоры кристаллизующейся на стекле влаги. Но оптимальные маршруты прохождения данных вычисляются словно сами собой, и потому связь с частным партнером Континетпола Михаилом Раппопортом была отличной.
      По вечерней улице, озаренной высокочастотными токами — сиянием светящегося над Университетами воздуха, — они уже подходили к Общежитию, когда Дану пришлось сесть на скамейку. Он сказал Нате: ‘Подожди, меня вызывают’, вытащил из кармашка на ремне телемонокль, нацепил на нос и вставил штекер-спичку в крошечное гнездо под мочкой правого уха. Его короткая черная комфорт-куртка — комфортка — несла в себе множество хитрых карманчиков, соединенных проводами отделений и вшитых в ткань микрокапсул. Монокль же был навороченный, универсальный: закрывал не только глаза, но и часть ушных раковин, чтобы доносить до пользователя звуковой ряд, а еще от дужки вниз шла проволока с каплей микрофона на конце.
      Его телесный комп, собственно говоря, не представлял собой ничего такого уж супер-высокотехнологичного. Что может быть проще, чем имплантировать в позвонок крошечную серебристую фитюльку, голографический винчестер на пару терабайт? Проц под правой лопаткой — тоже нехитрое дело. Нет, конечно, есть технологии и куда более простые, но и эта — не последний писк хай-тека.
      Пока что на планете насчитывалось не так уж много пользователей геовэба. Существовали интерфейсы, реагирующие непосредственно на ментальное усилие, на изменения бета-ритмов, но у Дана была обычная сенсорная пластина, подключенная к телемоноклю оптоволоконным шнурком. По ней приходилось водить пальцами или коротким пластиковым стрекалом, соединяя линиями квадраты с различными буквами и цифрами и отдавая таким образом команды.
      Для максимальной интерактивности лучше всего лежать в емкости с жидкостью, удельный вес которой равен весу человеческого тела, имеющей такую же температуру, в изолированном помещении. Но и так было хорошо.
      Хотя не очень: он чувствовал дуновение ветерка, ощущал ягодицами и спиной скамейку, а это отвлекало. Впрочем, ощущения казались далекими, их почти заглушали два потока синхронизированной информации, которыми монокль наполнял уши и глаза. Эмблема геовэба — голубой шарик, заключенный в круглую клетку из пересекающихся под прямым углом тонких белых линий — мигнула и исчезла.
      Далеко внизу был электронный Парк — не только здания с офисами и игровые сектора, но еще и музеи, галереи, интерактивные библиотеки, базы данных по искусству, науке, истории, архивы, фонотеки и фильмотеки. В каждом здании имелись выходы на БГБиблиотеку. Когда Антикопирайт победил, оцифровано было все — книги, фильмы, музыка, исторические и футурологические исследования, каталоги, научные труды, своды законов, нормативы и инструкции; в сети происходили конкурсы, выставки, симпозиумы, искусствоведческие, научные и правовые дискуссии, постепенно здесь были зафиксированы все словари, учебники, энциклопедии и сочинения умнейших мыслителей, все идеи, понятия и образы... В основе Парка лежала программа Большой Гипертекстовой Библиотеки имени Лейбница и Нельсона. Там посредством перекрестных ссылок от статей к художественным образам, от тех к научным теориям, от теорий — к схемам и чертежам, от схем к сводам законов и каталогам, от которых ссылки вели к оцифрованным картинам, голографическим изображениям статуй, записям спектаклей, старинным или новым фильмам, и так далее, и так далее — посредством этой сверхсложной паутины ссылок БГБ включала в себя всю созданную людьми инфо-массу. Суперплотная связность, когда всё имеет связь со всем, победила инфо-энтропию: импликативный порядок в БГБ был суперстабильным, никакая информация там никогда не терялась, никуда не пропадал, хотя найти ее зачастую было и сложно. Сфера разума, некая рассеянная и всепроникающая субстанция, раньше имевшая скорее умозрительный, неявно-мистический вид, проявилась в Интернете, влилась в него, как вода в бутылку, и Данислав периодически принимался, задумчиво хмуря лоб, размышлять о том, что Сеть — это воплощенная ноосфера. Впрочем, у данной мысли не было продолжения. Этакая многозначительная философическая максима, из которой он не мог вывести никаких дальнейших интересных умозаключений.
      Но сейчас Дан находился куда выше Парка. Он увидел накрытую голубым куполом долину, огромный диск, испещренный бесчисленными разноцветными линиями, составляющими квадраты, в которых были равнобедренные треугольники, в которых были ромбы, в которых были круги, в которых были пентаграммы, в которых были гексаграммы... Сервер Континентпола, существующий не на винчестере, но висящий прямо посреди завихрений магнитного поля. Каждый фрактальный набор — точка связи, хотя никого вокруг Дан не видел. Еще бы, у них ведь секретность, не хватало, чтобы все агенты, информаторы и доносчики, с которыми штатному следователю Континетпола приспичило связаться через геовэб, могли наблюдать аватары товарищей по оружию, стоящие в соседних фракталах.
      Зато Раппопорт-старший был здесь: висел, сложив ноги по-турецки, на облачке размером с подушку. Аватара у шефа была в черном кимоно, с узкими глазами и катаной за спиной. А еще — белый плащ с капюшоном из плотной шерстяной материи и тщательно прорисованными текстурами.
      Раппопорт сказал:
      ‘Континентпол предоставил нам свой ресурс для связи. У меня новости.’
      ‘Слушаю’ — ответил Дан.
      ‘Мы нашли Вомбата. По всей видимости, сейчас он работает на экстремистскую группу, отколовшуюся от дерекламистов. Они пытаются вмешаться... гм, вмешаться в дела ‘Вмешательства’. Несколько часов назад возле автономии было совершено нападение на спецфургон тибетцев, перевозивший нечто с их корпоративного космодрома. Перед этим глава группы выходил на связь с Вомбатом. Следует найти его.’
      ‘Ага, — сказал Дан. — Слушайте, Михаил, это все может быть опасным. Я к таким заданиям не привык. Вы что, не знаете, на чем я специализируюсь? Я разговоры разговариваю, а не с экстремистами перестреливаюсь. Помните, что тогда возле инкубатора произошло, когда вы хотели, чтоб я у Гринписа технологию выкрал? Меня чуть не подстрелили, сотрясение мозга получил...’
      Наступила пауза. Раппопорт висел на своем облачке, Дан сидел неподвижно. Шар его мозга тихо покачивался в мелких магнитных волнах. Магнитный ветер с едва слышным шелестом гнал по круглой долине магнитную пыль. Потом Раппопорт сказал:
      ‘Нет никого больше в вашей автономии. Кого мне послать? И вообще, вы единственный из моих людей знаете местные условия. Действуйте осторожно, вот и все!’
      ‘У меня тут знакомая. Зачем я ее брал? Потому что на банкете ЭА надо быть с дамой. Думал, потреплюсь, как обычно, новой инфы раздобуду — и все. А вы что меня заставляете делать? Знал бы — хотя бы ее не привозил сюда.’
      Опять тишина. Черная аватара налита красками, но если смотреть чуть в сторону, то можно заметить совсем легкое призрачное мерцание — след пробегающей резонансной волны.
      ‘Что-то узнали?’ — спросил наконец шеф.
      ‘Так, сплетни. Тут говорят, к одному из членов группы, которая занималась каким-то проектом для ‘Вмешательства’, поступил видео-файл от Гэндзи. Не по геовэбу, по обычной университетской сети. Посмотрев его, тот человек сошел с ума.’
      ‘Это известно.’ — сказал Раппопорт.
      ‘Да, но еще говорят: к Гэндзи файл поступил из космоса. С орбиты, понимаете? Отследить его не смогли. Что это значит? Разве не все спутники известны?’
      ‘Не все, — сказал Раппопорт. — Их же много. Платформы всякие, базы, анклавы... У ‘Вмешательства’ есть как минимум один спутник, который мы не можем засечь. Эллиптическая орбита, высота, видимо, около двух тысяч километров. По некоторым данным мы можем судить, что это большая сфера с покрытием, препятствующим обнаружению. С объекта и был спущен груз, который перевозили из космодрома и который захватили дерекламисты. Возможно, видео-файл попал к Гэндзи оттуда же. Найдите Вомбата. Будьте осторожны.’
      Оставаясь лицом к Дану, он поплыл наискось вверх, к далекому голубому куполу, чуть покачиваясь...
      ‘У вас дерьмовая аватара! — мстительно сказал вслед Данислав, показав на белый плащ. — Бурнус! Причем тут бурнус к ниндзя?’
      Заставка геовэба, шарик в круглой клетке, мигнула и тут же исчезла. Вместо нее лазеры монокля запустили в зрачки Дана карту Университетов и пульсирующую красную точку там, где находился этот Вомбат.
      — Ох ты! — сказал Данислав, отключаясь и снимая монокль. — Так он, выходит, в Общежитии сейчас...
      — Кто?
      Он покосился на сидящую рядом Нату и спросил:
      — Ну что, идем? Ты круто смотришься, бэйби, как раз для такой вечеринки...
      Ната надела вечернее платье из гладкой ткани с зеленовато-стальным отливом, и туфли на таких высоченных каблуках, что Дан теперь смотрел на нее снизу вверх. Пигментация ее тонка могла меняться, цвет Ната выбрала яркий — сидящий в волосах псевдоживой жук пылал алым. И прическу она сделала классную. Данислав машинально пригладил свои волосы. После выхода из геосети изменившиеся альфа-ритмы делали мир странным, как бывает, когда много раз подряд повторишь какое-нибудь слово, и оно потеряет смысл, превратившись в набор чудных звуков, — сейчас все предметы вокруг сделались чуждыми и лишенными смысла конгломератами непонятной, незнакомой материи. Ну а после работы с телесным компом Дан всегда остро чувствовал свое тело, его анатомию: вот верхняя апертура, ключица, лопатки, позвоночник, ребра, вот таз... кости, сухожилия и мышцы... все это покрыто где натянутой, а где уже и свисающей кожей... Его ладонь похлопала по затылку. Черепная кость, а дальше мозг — вполне обычный, разве что с правым полушарием, активным чуть выше среднего. Данислав своим мозгом был доволен, хотя иногда не понимал, что происходит вокруг. Вот как сейчас, к примеру...
      Что касается Жиля Фнада, то лобные и височные доли коры его головного мозга, участки, формирующие стратегию поведения, были весьма, весьма специфическими. Ответственная за мораль и этику височная область напоминала раскаленный до густо-вишневого цвета, пышущий дрожащими волнами жара кусок металла, а желудочки мозга, предназначенные природой для образования и циркуляции ликвора, — такие огромные, что для мозгового вещества вокруг них и места почти не оставалось. Решетчатая кость казалась сильно увеличенной, лобные пазухи разрослись, — короче говоря, мозг у Фнада был небольшим, и работал он крайне странно. Какой-нибудь впечатлительный врач, если бы ему пришлось обследовать голову Жиля при помощи ядерно-магнитного томографа, долгое время после этого мучался бы ночными кошмарами.
      С органами у него тоже было не все в порядке — главным образом потому, что значительная часть являлась искусственной, созданной на биологическом принтере по технологии NewsHP, когда пористую форму из синтетического желе наполняли органическими клетками, а потом, как из мягкого пластилина, лепили из получившейся смеси нужные органы, прошивали в них кровеносные сосуды — и заменяли ими то, что успело поизноситься или выйти из строя.
      Жиль выбрался по резиновой ленте транспортера, когда-то переправлявшего в цех сырую глину, пересек карьер, а затем долго брел через необъятное бетонное поле, по которому ветер гнал тихо скрипящие лоскуты пластипапера, съежившиеся клочья дестабилизированной креп-фольги и асбестовую пыль. Изредка мимо пролетали брошенные тонк-жуки, Фнад даже попытался поймать одного, чтобы связаться с ламой, но жук, надрывно звеня, будто кто-то пытался дозвониться по нему, тяжело взмахивая пластиковыми крыльями, полетел прочь. Почти разряженный, но еще подчиняющийся сторожевой утилите, принуждавшей его избегать всех, кроме хозяина, он вдруг задергался, окутался фиолетовым дымком и рухнул на землю. Это уже явно была работа подцепленного через геовэб вируса. Ходили слухи, что недавно хакеры наловчились клепать вирусы, которые из операционных систем тонк-жуков в виде звуковых кодов могут переходить в мозг человека, если тот воспользуется зараженным устройством, так что Жиль плюнул и пошел дальше. Впереди виднелись размытые силуэты Университетов, в другие стороны тоскливый пейзаж тянулся до горизонта. На краю поля обнаружился ручной насос, весь заржавевший, но еще действующий, и Жиль кое-как помылся, отчистил одежду: не хватало еще, чтобы в городе к нему пристали бюрики.
      Его мозг превратился в кипящую сверхновую звезду, вспышки гнева облизывали черепные своды ревущими протуберанцами; глаза затянула красная пелена прилившей к голове крови. Он не попал на космодром, пропустил доставку Машины, но это ладно, наплевать на ‘Вмешательство’, — его оглушили, связали, бросили в какую-то бетонную яму! На запястьях до сих пор остались клейкие влажные ошметки липучек, мерзкая гадость, да еще и суставы ломит как всегда после...
      Раздались голоса, и Жиль пошел осторожнее. Впереди возвышался перевернутый самосвал с прицепом — лежащим на боку железным параллелепипедом. Фнад обогнул его, глянул: стенка разворочена, внутри двое. Растафары, один колесничий, второй нормальный. Колесничий кружился на одном месте, то приседая, то распрямляясь, и что-то взволнованное бормотал, второй стоял неподвижно, пялясь перед собой. Оба в лохмотьях. Дрянные людишки! Жиль побрел прочь.
      — Погоди-не-ходи!
      Он оглянулся: переваливаясь через песчаные горки, колесничий с отрешенным лицом катил к нему. Правый глаз был скрыт под моно-моноклем, от которого изогнутая пластиковая спираль вела к штекеру в виске.
      — Разве так надо? У нас остался заморчок вроде сморчок хочешь приклеиться? — отдачу дает как футурекс поет при перенагреве без лишнего кэша... Кэша... — растафар ненадолго замолк, моргнул левым глазом, словно внутри его головы мигнула глюкнувшая операционка. Это был явный ифноман, чье сознание беспрерывно путешествовало по БГБиблиотеке, неслось через паутину перекрестных ссылок, охватывающих все человеческое наследие. Впрочем, коль скоро он еще мог говорить и как-то реагировать на окружающее, значит, инфо-зависимым стал относительно недавно. Инфоманы на последней стадии болезни как правило впадали в кататонию, сознание их ‘улетучивалось’ в Гипертекст, что служило неисчерпаемым источником для новой мифологии о сетевых призраках, которые будто бы уже даже создали свое электронное королевство, скрытое ‘на другой стороне’ геовэба и невидимое для обычных пользователей. Инфомания была сродни эротомании или порнозависимости, когда человек все свободное время — а если мог себе такое позволить, то и все время — уделял эротическим или порнографическим онлайн-играм. Только здесь вожделенной целью была не Эрос, а Мудрость или Истина, впрочем, по Платону так же обладавшая эротической притягательностью, провоцировавшая страсть к обладанию — если не плотскому, то хотя бы ментальному. Инфомания еще не стала общечеловеческой проблемой, но врачи и психологи уже обратили внимание на это явление — главным образом потому, что болезненная страсть к обладанию новой информацией, в отличие от порнозависимости, охватывала в основном людей, склонных видеть дальше собственного носа, интеллектуалов, то есть гуманитарную и техническую элиту. Одним из следствий зависимости было желание поделиться заполученной информацией с окружающими, что выливалось в ассоциативно-беспорядочную речь, или беспрерывное, лихорадочное рисование, или — совсем уж редкий случай — в создание музыки. Известная многим личность по прозвищу Композитор, лежащий в частном стационаре богатый инфоман, подключенный к геосети, вот уже больше года почти беспрерывно транслировал электронный концерт, посредством которого успел изложить всем, кто был готов его слушать, Специальную Теорию Относительности, этрусскую мифологию, теорию черных дыр, новейший урбанистический фольклор двухслойного мегаполиса, столицы Западного Сознания, все семьдесят пять сохранившихся офортов из серии «Капричос» Гойи, а теперь заканчивал музыкальный пересказ синергетики.
      Бродяга разинул слюнявый рот, и слова опять полились сплошным потоком бессмысленных битов:
      — Кэша — каша! Каша познания во сне сознания через остаточные явления — я говорю ты говоришь он говорит! — только метеорит на орбите и пьяные монахи бродят по городу плюют на иконы Иуды совершенных идей, бесконечного постижения прекрасное — прекрасно... Что делаешь друг!!! — взвыл колесничий, когда Жиль ударил его кулаком в лицо.
      Растафар опрокинулся на спину, Фнад ухватил его за колено, приподнял — колеса вращались в разные стороны, — раскрыл нижнюю суставную чашечку указательного пальца правой руки и включил плазменный кинжал. Жужжащая полоска вонзилась в плоть. Бродяга, чьи нервные окончания давно атрофировались, лишь захныкал. В середине газового лезвия дрожал красный стерженек, дальше оно становилось синеватым, а по краям — зеленым, таким чистым, раскаленно-зеленым, что глаза резало. Правое колесо отпало вместе с костяной ‘вилкой’. Колесничий охал и нес чушь. Жиль отключил кинжал, швырнул растафара на землю — тот упал на бок, вращая целым колесом, поливая все вокруг кровью и потоком бессмысленных причитаний. Второй бродяга так и стоял в прицепе, пялясь на происходящее с тупой полуулыбкой.
      Фнад пошел дальше, не оглядываясь. Сустав ныл. У него имелось еще несколько подобных девайсов, все — покрытые специальной органической тканью, препятствующей сканированию. Ее совсем недавно вырастили биологи ‘Вмешательства’, таможня в аэропортах пока не наловчилась определять импланты, замаскированные такой штукой.
      Он услышал гулкий лай, доносящийся будто из трубы, оглянулся — стая одичавших модо-собачек брела через развалины. Там было несколько плоских, словно древесные листы на прутьях-ножках, собачка-шарик, не столько идущая, сколько прыгающая с кочки на кочку, собакогусеница — вроде заросшей сиреневым мхом кишки на сотне коротких лапок... Фнад скривился: еще одно свидетельство низкого эгоизма людей! Когда модифицированные домашние животные, результаты изощренных трансгенных мутаций, вышли из моды, часть их усыпили, а часть просто выгнали, и теперь стаи ‘летающих кошек’, похожих на очень крупных мохнатых кузнечиков, будто саранча, скакали по Псевдозоне, а бескрылые модо-попугайчики с губами вместо клювов, способные произносить длинные связные фразы, ковыляли по индустриальным развалинам. Завидев Фнада, собачки разразились какофонией жалких звуков, затявкали, засвистели и зачихали, но закон не позволял создавать модо-животных больше определенных размеров, к тому же в них искусственным образом понижалась агрессивность, потому Фнад гаркнул на стаю, замахал руками — и собачки, поджав волосатые, кожистые и хитиновые хвосты, убрались.
      На краю индустриальной зоны тянулось частное шоссе, бригада рабочих устанавливала новые ворота, а возле сгоревшей будки толпились вооруженные бюрики. Фнад обошел все это стороной. Феноменальная развитая сенсорика помогла ему пробраться мимо мин, а контрольная вышка почему-то не отреагировала на Жиля — и ядом не плюнула, и не передала в здание Бюро сигнала, так что никакие вертолеты не прилетели.
      Вечерело, над городом разлилось сияние искусственной аurora borealis. Жиль Фнад устал, он хотел есть и пить. Общежитие уже высилось впереди — и Фнад шел, снедаемый ненавистью к окружающему, не столько к неодушевленному миру, сколько к многочисленной высокоорганизованной органике, которая двигалась, дышала, чихала, разговаривала, сидела в открытых кафе, флиртовала, целовалась, рассматривала голо-буйки, пила, пожирала химические вещества и другую органику, подвергшуюся термообработке или сырую...
      Формой Общежитие напоминало поставленный вертикально старинный фонарик: более широкий круглый цоколь, затем горизонтальная плоскость, а над ними — очень высокая цилиндрическая башня с антенной-тарелкой у вершины. Если бы Раппопорт или кто другой позже попросил Данислава быстро изобразить эту постройку, то Дан нарисовал бы простенький рисунок:
 
      Ни одного окна — зачем окна, на что смотреть, если телекубы могут симулировать любой ландшафт из любой временной эпохи? Вершина постройки погружалась в искусственное сияние, которое включали на ночь для освещения города. Полотнища света лениво двигались — как если бы кто-то взял за один конец разноцветную простыню из легкой металлопленки и стал трясти ею, заставляя полоскаться, ходить волнами над землей, и все это снял на видео, а затем пустил изображение в замедленной съемке.
      На стоянке под распахнутыми дверями полукруглого центрального входа стояло множество машин — и обычных, и такси-челомобилей, которые, доставив пассажиров на вечеринку, ожидали их возвращения. Дан и Ната прошли между токамобилями, слыша бормотание таксистов: у тех была своя сеть, в которой они, как правило, проводили все свободное время.
      Общежитие вовсе не показалось Даниславу таким уж распрекрасным. Разве что высокое очень, а больше никаких достоинств. До Ниагары во всех смыслах далеко...
      — Так купил бы себе билет тоже, — говорила Ната. — Разве он дорогой?
      — Не знаю, — отвечал Данислав. — Тебе-то я не покупал...
      Некоторое время назад выяснилось, что билет, который Ната подобрала, после того как антивирус Дана шуганул пиаробота, — это пропуск на многочасовую экскурсию вглубь ничейной ПсевдоДнестровской зоны, что извивающейся лентой тянулась между двумя подсознаниями. ПсевдоДнестр, искусственный речной приток, первым подвергся заражению микророботами. До того планета успела пострадать от их крошечных нано-сородичей, когда управляющие ими компьютеры, способные манипулировать материей на атомарном уровне, накрыли Исландию сплошным слоем интеллектуального наногеля. Его распространение удалось остановить лишь введя в него резидентную программу, логический вирус, который ‘поссорил’ наногель самого с собой, в результате чего тот скоропостижно скончался от внутренней нейрологической войны. Впрочем, было подозрение, что отдельные кляксы наногеля, вовремя отделившие свое сознание от материнской массы, затаились в земных трещинах, так что Исландию на всякий случай взорвали. С тех пор нанороботы никто не производил, — но и микророботы, как оказалось, тоже ничего хорошего не принесли. После их бунта воды и берега ПсевдоДнестра на долгое время обезлюдили, а теперь там возникла ядреная смесь Дикого Запада и чернобыльской зоны.
      ‘Наземный транспорт’, который расхваливал рекламный автомат, оказался всего лишь сцепкой туристических вездеходов, лязгающего, растянувшегося на полкилометра каравана, из бронированных окошек которого туристы разглядывают экзотические пейзажи и диковатых аборигенов Псевдозоны.
      — Видел я это, — проворчал Дан. — Мне такие штучки никогда не нравились. Там наверху платформа, вроде как открытая, с невысоким ограждением. Столики, официанты. Туристы сидят и смотрят наружу. В безопасности, потому что платформа под аэрационным пологом.
      — Ну так что?.. — ныла Ната. — Ну вот и поехали...
      — Это вроде зоопарка, понимаешь? Сидят богатые хрычи и пялятся на замурзанных фермеров, бродяг этих всех, на дикарей... У них, может, голод, дети мрут — а тут мимо катит себе туристический караван, весь в огнях, и хорошо одетые буржуи тычут в них пальцами. Не поеду!
      — Всего ведь на три часа экскурсия, — не отступала Ната, успевшая просмотреть текст на обратной стороне билета и загоревшаяся идеей прокатиться по ничейной зоне.
      Они подошли к раскрытым дверям Общежития, сквозь которые внутрь вливались последние ручейки гостей. Между дверями и холлом тянулся просторный тамбур с парой сенсорных подков, вдоль стен стояло два десятка охранников-бюриков в серебристой форме, все с болевыми жердями в руках. Дан заприметил на потолке что-то новое, устройства, которых раньше не видел: длинные гибкие штыри с решетчатыми шариками на концах. Штыри состояли непонятно из чего, вроде — металл, но слишком мягкий, да и цвет какой-то странный, густо-янтарный... Они поворачивались, направляя шарики на посетителей, вздрагивали, а потом застывали.
      — Не могу, — сказал Дан. — Мы специально ради этого банкета сюда прилетели, а ты хочешь, чтобы мы ушли... Ну не могу! Не обижайся.
      Ната свесила нос, и все время, пока они пробирались через толпу, молчала.
      Круглый холл блистал огнями; шум голосов, шарканье ног и смех отражались от высокого зеркального потолка, под которым тянулась кольцевая площадка с дверями лифтов. Вверху плясали, переливаясь, проникая друг в друга и распадаясь, голографические картины — не один рекламодатель выложил ЭА приличную сумму за то, чтобы установить в холле Общежития свой проектор. Ната тут же воспряла духом, заулыбалась и стала крутить головой, разглядывая толпу.
      Состояла она в основном из молодежи, хотя попадались и солидные дамы и господа. Молодежь по большей части двигалась в сторону ведущего вниз широкого пандуса, а гости поважнее поднимались наверх, к лифтам.
      — Внизу дискотека должна быть! — прокричал Данислав. — ‘Электрикум Арт’ самого этого, как его... Зага Космо пригласило!
      — Так мы туда идем? — обрадовалась Ната.
      — Нет. Нам наверх, мы вроде как знатные гости...
      Она опять скуксилась, и тогда Данислав, начиная раздражаться, прокричал:
      — Слушай, я не понимаю! Тебе что, совсем не хочется на этот банкет? Ты же готовилась, красилась, платье это надела... В чем дело?
      Они уже вступили на узкий спиральный эскалатор, один из множества, тянувшихся к кольцевой площадке с дверями лифтов. Море людских голов, на котором отблески голограмм скользили, переливались, будто радужные бензиновые узоры на поверхности лужи, медленно проворачивалось, опускаясь под ними.
      — Ты обидишься, — сказала Ната.
      Данислав покрутил головой, взглянул на стоящего впереди мужчину в дорогом вечернем костюме, на двух дам, ехавших ниже, и все понял.
      — Не обижусь, честное слово. Так что?
      — Мы ведь часто на такие банкеты... Ты меня постоянно на них водишь. Мне на них...
      — Скучно?
      — Да... нет. То есть и скучно тоже. Но еще я...
      — Чувствуешь себя стесненно? Не знаешь, как себя вести со всеми этими людьми? Тебе неинтересно, о чем они говорят, главное, ты вообще не понимаешь большую часть того, что они говорят, и ты напряжена, скована?..
      Она внимательно, слегка растерянно и чуть обиженно слушала, а когда он замолчал, сказала:
      — И еще эти дядьки... Они...
      — ...Бросают на тебя плотоядные взгляды, и хотя, в принципе, мужское внимание приятно, но именно их внимание, взгляды этих старых гамадрилов, — неприятно? А дамы...
      — Гамадрилов? — переспросила она.
      — Неважно. А дамы все такие холеные, холодные, расфуфыренные, и бокалы держат, оттопырив мизинцы?
      — Что? — удивилась она. — Какие мизинцы?
      Они уже достигли площадки с лифтами, и Данислав отвел Нату в сторону, встал под стеной, отрешенно разглядывая поток людей. Кабины то подъезжали и раскрывали двери, то уезжали.
      — Да... — заключил он. — Это не для тебя, правильно. Ты терпела, а теперь решила восстать. Взбунтоваться.
      Ната потупилась, хмуря брови.
      — И ты тоже становишься другим на этих вечеринках.
      Он развел руками.
      — У меня работа — ходить по ним...
      Она подняла голову и взглянула ему в глаза.
      — Какая работа?
      Данислав молчал долго. Почему бы и не сказать ей? Какая, в конце концов разница, что плохого в том, если она узнает... Понимаешь, все считают, что я — богатый наследник, владелец ‘Искусственных садов’, бездельник-повеса при кликах, и меня приглашают на все подобные мероприятия, а еще — на заседания дюжины фондов и десятка контор, совладельцев акций ‘Искусственных садов’, на все вечеринки, балы, банкеты. А на самом деле... На самом деле, когда стало известно, что родители замешаны в нелегальном клонировании внутренних органов, и образцы берутся у детей с африканского юга — все наше имущество перешло под контроль Континентпола, и на скорости двести километров родители врезались в ограждение, предварительно отключив систему безопасности токамобиля — это был никакой не теракт новогвинейских националистов из Юго-Восточного Бессознательного, это было самоубийство. Теперь Континентпол поддерживает мой имидж богатого молодого бездельника, хотя у меня, по сути, ничего нет, я вынужден работать на Раппопорта-старшего, хозяина конторы по техно-шпионажу, сотрудничающей в основном с Континентполом, который ограничен законами Сознания и доверяет всякие двусмысленные мероприятия частным партнерам; я живу за счет Раппопорта и собираю инфу — любые сведения, слухи и сплетни, циркулирующие среди элиты, а еще ко мне до сих пор иногда обращаются мелкие лаборатории, пытаясь продать какое-нибудь изобретение, ведь известно, что мои родители сделали первоначальный капитал, помимо прочего, приторговывая новейшим хай-теком, а теперь эти изобретения Раппопорт перекупают для Континентпола.