– Может быть, прикажете вами восхищаться?
      – Люди, способные быть счастливыми, достойны восхищения. Чем пытаться разрушить их счастье, завоеванное е нелегкой борьбе, лучше отдать должное их мужеству и решимости.
      – И надо полагать, следует умилиться при виде девушки в неволе?
      – Если бы вы знали девушек, как знаю их я, вам было бы известно, что они обладают чувством трагического.
      – Вы, нижется, забыли, что я сама была одной из них.
      – Вы никогда не были девушкой-затворницей, подавленной и обожаемой. Случись такое с вами, вы бы знали, что девственницы обожают судьбоносные мизансцены.
      – Странное дело, но я что-то не припомню, что бы подобные пошлости фигурировали в моих девичьих грезах.
      – В самом деле, вы ведь девушка весьма своеобразная. И позвольте мне не развивать эту тему.
      – Развивайте, сколько хотите. Все равно моя возьмет.
      – Посмотрим. Но прежде подумайте. Уверяю вас, тут есть над чем подумать.
      Охранники отвели Франсуазу обратно в пурпурную комнату. Они унесли книги, использованные ею для побега, и даже на всякий случай стол. Дверь заперли на замок.
      Оставшись одна, узница невольно вняла совету Капитана: она задумалась. Крепко задумалась.
      После обеда, когда медсестра вошла в комнату девушки, у той было страдальческое выражение лица.
      – Это что за вид в день рождения? И все же я вас поздравляю!
      – Как я могу радоваться, да и чему? Тому, что заперта здесь в четырех стенах до конца своих дней? Что дрожу, ожидая, когда Капитан залезет ко мне в постель?
      – Не думайте об этом.
      – Как я могу думать о чем-то другом? Хуже всего, что этой ночью я видела дивный сон, на он, увы, оборвался: ангел света влетел ко мне в комнату и говорил мне пленительные речи. Их небесная музыка избавляла меня от мук. Он уже готов был открыть мне большую чудодейственную тайну, как вдруг от легкого шороха за дверью я проснулась. Все было тихо, и я опять уснула в надежде нагнать улетающий сон. Но я так его больше и не увидела. Сама не понимаю, почему я пришла в такое отчаяние из-за какого-то сна. Не могу описать, как прекрасен был этот бесполый ангел, какое пламя мгновенно вспыхнуло в нас обоих, как кружили мне голову его сладостный голос и его спасительные речи! И никогда больше я не увижу его и не услышу. Как жестоки сновидения: чтобы заставить нас страдать, нам сначала дают взглянуть на чудо, а потом его отнимают!
      Франсуаза не знала, что сказать.
      – Позавчера, – продолжала девушка, – вы предлагали мне прогуляться, а я упиралась. Так вот, сегодня я согласна. Увидеть во сне херувима, зная, что вечером заявится Капитан… Мне нужно отвлечься. И бог с ними, с моими страхами.
      – Идемте прямо сейчас, – обрадовалась медсестра, не давая Хэзел времени передумать.
      Она взяла ее за руку и увлекла прочь из дома. Охранники растерялись и ничего не успели предпринять. Было условлено, что девушка не знает о своем положении узницы, так что открыто воспрепятствовать ее прогулке они не могли.
      Вне себя от радости, Франсуаза воскликнула:
      – Наконец-то мы одни! Наконец-то свободны!
      – Свободны от чего? – удивилась девушка и пожала плечами.
      Люди Лонкура побежали в курительную, чтобы сообщить ему о случившемся. Капитан, не упустивший ни слова из разговора молодых женщин, и сам уже все знал.
      – Ступайте! Оставьте меня в покое! – приказал он странным голосом.
      Видеть подруг Капитан не мог: в его доме невозможно было посмотреть в окно. Тогда он вышел на крыльцо, чтобы хоть издали наблюдать за ними.
      Он плакал от бессильной ярости.
      – Я должна сделать вам одно невероятное признание, Хэзел, – начала Франсуаза Шавень.
      – Какое же?
      Они стояли на том самом месте, где двадцать лет тому назад покончила с собой Адель Лангле.
      Франсуаза уже готова была заговорить, но вдруг отчего-то вздрогнула и осеклась.
      Вдали, у дома, старик что-то выкрикивая, но ветер гасил его слова, словно огоньки лампад.
      – Идиотка! Эта тупая медсестра сейчас двумя фразами разрушит то, что мне пришлось строить тридцать лет! Подумать только – все мои труды и всю мою любовь перечеркнут несколько слов, вылетевших изо рта этой дуры! Она – змей, искушающий мою Еву. Почему такой глупой штуке, как язык, дано стереть Эдем с лица земли?
      – Что же, Франсуаза? Почему вы замолчали?
      Впервые Франсуаза увидела девушку при свете дня. В доме Капитана всегда царил полумрак. Теперь, когда лицо Хэзел не скрывали потемки, оно сияло всей своей возмутительной красотой. Смотреть на такое великолепие было почти невыносимо.
      И в один миг ослепленная мадемуазель Шавень кардинально изменила свои планы.
      – Я хотела сказать, что вы не знаете, какая вы счастливица, Хэзел. Если бы не Капитан, Мертвый Предел был бы раем на земле. Это счастье – жить в изоляции от себе подобных.
      – Особенно такому страшилищу, как я.
      – Не только. Я бы не отказалась жить здесь с вами.
      – Лучшего подарка от вас ко дню рождения я и пожелать не могу.
 
      Капитан издалека разглядел восторженный жест девушки. «Все пропало. Теперь она знает», – подумал он.
      Мир отринул его. Корабль его жизни отдал швартовы – так ему показалось. Словно во сне, когда никак не можешь решить, чудесный он или кошмарный. Капитан двинулся к двум молодым женщинам. Стоял конец марта, но с неба лился тот совершенный свет, какой бывает только зимним днем у моря. Может, из-за этого бледного сияния две женские фигуры казались ему такими далекими?
      Он все шел и шел, и не бы по конца этому пути. Ему вспомнилось высказывание эфиопского мудреца, которого он знавал лет сорок тому назад, когда морская судьба забросила его в Африку: «Любовь, – дело великих ходоков». Теперь он наконец понял, как правдивы эти слова.
      Он шел к своей любимой, и каждый шаг был изнурителен, как метафизическое испытание. Шагнуть значило поднять ногу и почти рухнуть наземь, но удержаться в последний момент: «Когда я дойду до нее, я не стану больше удерживаться, я рухну.» Неописуемый ужас раскаленными щипцами терзал его грудь.
      – Вот идет Капитан, – сказала медсестра.
      – Что это с ним? Он шатается, как больной.
      Подойдя к женщинам, старик увидел сияющее лицо Хэзел.
      – Вы сказали ей?… – спросил он Франсуазу.
      – Да, – солгала она. Это был неприкрытый садизм.
      Лонкур повернулся к недоумевающей девушке:
      – Не сердись на меня. Постарайся понять, даже если простить это нельзя. И не забывай, что я люблю тебя, как никто никогда не любил.
      Сказав это, он побежал прочь, к острию каменной стрелы, отмечавшей место самоубийства Адели, и бросился оттуда в море.
      Хорошему пловцу, даже семидесятисемилетнему, чтобы принять смерть в пучине вод, требуется усилие скорее умственное, нежели физическое.
      «Не плыть. Не шевелить ни руками, ни ногами. Быть тяжелым и неподвижным. Обуздать жажду жизни, дурацкий инстинкт самосохранения. Адель, теперь я знаю наконец то, что знаешь ты. За двадцать лет не было ночи, когда бы я не думал о том, как ты утонула. Я не понимал, как это возможно, как вода, первый друг всего живого, может убить? Как твое тело, такое легкое, могло стать тяжелее колоссальной толщи воды? Теперь я понял: ты избрала самый логичный конец. Вода и любовь, – колыбель всякой жизни: ничто больше не дарит ее так щедро. Умереть от любви или умереть от воды, или от того и другого вместе – значит замкнуть круг, перепутать вход с выходом. Принять смерть от самой жизни».
      Хэзел истошно визжала. Франсуаза удерживала ее обеими руками.
      Голова старика ни разу не показалась на поверхности воды.
      – Он умер, – ошеломленно произнесла наконец молодая девушка.
      – Наверняка. Он вряд ли был амфибией.
      – Он же покончил с собой! – возмущенно воскликнула Хэзел.
      – Что верно, то верно.
      Девушка разрыдалась.
      – Ну, будет вам. Старик свое пожил.
      – Я любила его!
      – Какая чепуха. Да вам дурно делалось от одной мысли, что он к вам прикоснется сегодня вечером.
      – Ну и что, все равно я его любила!
      – Ладно. Прекрасно, вы его любили. Тем не менее, вполне естественно, что он умер раньше вас, учитывая разницу в возрасте.
      – Бог мой, да вы ликуете!
      – От вас ничего не скроешь.
      – Вы его ненавидели?
      – Да. Его самоубийство – лучший подарок ко дню рождения.
      – Но почему он наложил на себя руки?
      – Поди знай, что творится в голове у стариков, – сказала Франсуаза и улыбнулась, подумав, что ей удалось совершить идеальное преступление.
      – А те слова, что он слазал мне перед тем, как броситься в воду, – это объяснение его поступка?
      – Вероятно, – солгала старшая подруга. – Самоубийцы всегда испытывают потребность оправдаться, как будто это кому-то интересно.
      – Как вы жестоки и циничны! Этот человек был моим благодетелем!
      – Благодетель хорошо попользовался своей подопечной.
      – Попользовался! Вы как будто забыли, что я обезображена.
      – Забыть это невозможно. Но к вашему уродству привыкаешь, – ответила молодая женщина, не сводя глаз с дивно прекрасного лица Хэзел.
      Они вернулись в дом, одна в слезах, другая – не помня себя от радости, что избавилась от своего врага благодаря искусно подстроенному недоразумению.
      Пока питомица Капитана плакала на своей кровати, убийца наводила справки. Дела Лонкура вел нотариус из Танша. Франсуаза позвонила ему и узнала, что своей душеприказчицей Капитан назначил ее, а единственной наследницей была Хэзел.
      «Побольше бы таких сознательных покойников», – подумала мадемуазель Шавень.
      Когда были улажены скучные формальности, медсестра сообщила девушке:
      – Вы теперь владелица колоссального состояния. Чего бы вам хотелось?
      – Остаться на Мертвом Пределе, чтобы никто не видел моего ужасного лица.
      – Как раз перед смертью Капитана я говорила, что хочу жить здесь с вами. Вы по-прежнему не против?
      Лицо Хэзел просияло.
      – Я уже не смела и надеяться! Это мое самое заветное желание!
      – Оно совпадает с моим.
      – Но вправе ли я принять такую жертву? Ведь вы красивы, вы могли бы жить в большом мире, среди людей.
      – Меня к ним совсем не тянет.
      – Как это возможно?
      Вместо ответа Франсуаза крепко обняла свое сокровище.
      – Вы куда интереснее, чем целый мир, – сказала она девушке.
      Так свершилась бархатная революция. Мадемуазель Шавень никого не уволила: верные люди всегда могли пригодиться, да и огромные деньги, кроме как на содержание прислуги, на острове тратить было больше не на что. Жаклин и дворецкий продолжали исполнять свои обязанности по кухне и дому.
      Франсуаза перебралась из пурпурной комнаты в спальню Капитана. Не так уж редко кратчайший путь к власти лежит через тюрьму. Никому и в голову не пришло оспаривать ее права.
      Время от времени Франсуаза ездила в Нё, где ее считали вдовой Лонкура. Она покупала редкие ценные книги, цветы и духи. Двое охранников всегда сопровождали её и несли покупки.
      Она непременно делала крюк, не отказывая себе в удовольствии зайти в аптеку, чтобы подразнить своего разоблачителя. Всякий раз бывшая медсестра с елейной улыбкой просила у него термометр. «В память о старых добрых временах», – уточняла она. Аптекарю стоило больших усилий сохранять невозмутимый вид.
      Вернувшись на Мертвый Предел, Франсуаза входила в комнату Хэзел, преподносила ей белые лилии и другие подарки, которые выбирала для нее в городе. Девушка сияла. С тех пор, как медсестра заняла место ее опекуна, бывшая питомица Капитана была из седьмом небе от счастья.
      – Ну и что с того, что я безобразна? – регулярно повторяла она молодой женщине – Красивая внешность никогда не дала бы мне удела счастливее, чем жизнь с вами.
      На самом же деле она хорошела день ото дня, и единственная, кому дано было ею любоваться, блаженствовала.
      Лет двадцать спустя случилась война. Обитательницы Мертвого Предела ее почти не заметили и нисколько ею не интересовались.
      Только когда неподалеку высадились союзники, они немного посетовали:
      – Скорей бы все кончилось. От этих людей столько шума.
 
      Второго марта 1973 года мадемуазель Шавень, войдя в спальню мадемуазель Энглерт, присели на край ее кровати и сказала:
      – Сегодня исполняется ровно пятьдесят лет с того дня, как я познакомилась с вами.
      – Не может быть!
      – Да-да, мы с вами уже не молоденькие.
      Они рассмеялись и стали наперебой, вспоминать многочисленных кухарок, которые за эти годы «надорвались у плиты»: Жаклин, потом Одетта, Берта, Мариетта, Тереза. Каждое имя вызывало новый взрыв веселья.
      – Вы обратили внимание? – заключила старшая. – Ни одна не продержалась больше десяти лет.
      – Неужели мы так много едим? – прыснула младшая. – Или мы и в самом деле чудовища?
      – Я-то точно чудовище.
      – Вы? Что вы, Франсуаза, вы – святая. Вы пожертвовали ради меня всей жизнью! Если существует рай, его двери уже распахнуты для вас.
      Наступило молчание. Бывшая медсестра как-то странно улыбнулась. Помедлив, она произнесла:
      – Теперь, Хэзел, я могу сказать вам.
      И рассказала все, начиная с пожара на Гваделупе. Хэзел сидела остолбенев. В утешение ее подруга добавила такие слова:
      – Не убивайтесь. Что уж теперь, когда от вашего лица одно воспоминание осталось!
      – Скажите мне, скажите, какой я была.
      – Это не выразить никакими словами. Вы были так божественно прекрасны, что я ни на миг не устыдилась своего преступления. Вот что, по крайней мере, вам следует знать: еще ничья красота не оставалась такой нерастраченной, как ваша. Благодаря нашему счастью на острове, я насладилась каждой, даже самой малой черточкой вашего лица.
      Они долго молчала. Та из двух старух, что была помоложе, выглядела растерянной.
      – Вы очень сердитесь на меня? – спросила старшая.
      Хазел подняла на нее свои чудесные глаза.
      – Напротив. Открой вы мне это пятьдесят лет назад, я бы не устояла перед искушением показаться всему свету и, уж наверное, попала бы не в такие хорошие руки, как ваши. Мне на долю выпали бы мучения, которым подвергают красоту люди и время. Никогда бы мне не знать неомраченного счастья, что подарили мне вы.
      – Это вы мне его подарили. Деньги ведь ваши.
      – Я не могла найти им лучшего применения.
      – Выходит, вы мне благодарны?
      – А вы как будто этим разочарованы.
      – Не станете же вы отрицать, что я чудовище?
      – Нет, не стану. Но что может быть лучше для красавицы, чем повстречать чудовище?
      Франсуаза улыбнулась. Она что-то прятала за спиной. Это была белая лилия, и она протянула ее Хэзел.