– Я вас не понимаю. На острове никого нет. Если мы выйдем, вас никто не увидит. Бояться нечего.
      – Не в этом дело. Однажды я вышла прогуляться. Я была одна, но все время чувствовала чье-то присутствие. Оно преследовало меня. Это было так страшно.
      – У вас слишком богатое воображение. Я каждый день хожу пешком от пристани до дома и ни разу не встречала призраков.
      – Это не призрак. Это чье-то присутствие. Гнетущее присутствие. Больше я ничего не могу вам сказать.
      У медсестры вертелся на языке вопрос, слышала ли девушка о прежней любовнице Лонкура. Она задала его окольным путем:
      – Мне очень нравятся ваши белые ночные сорочки.
      – Мне тоже. Это Капитан мне их подарил.
      – Они великолепны. Какое качество! Я никогда не видела таких в продаже.
      – Это потому, что они старинные. Капитан сказал, что они достались ему от матери.
      «Она ничего не знает», – заключила медсестра.
      – Грустно иметь такие красивые сорочки, когда ты сама безобразна. Их следовало бы носить той, чье лицо – само совершенство.
      – Только не начинайте опять жаловаться, Хэзел!
      – Мне хочется подарить вам одну, вам так пойдет.
      – Я ее не приму. Нельзя передаривать подарки.
      – Ну, тогда разрешите мне хотя бы сказать вам: вы красивая. Очень красивая. Доставьте мне удовольствие: пользуйтесь своей красотой и радуйтесь ей. Это великий дар.
      Перед тем как направиться к пристани, Франсуаза прошлась по берегу. Ей хватило двадцати минут, чтобы обойти остров.
      Медсестра была не из тех, кто верит в потустороннее. Она знала, что двадцать лет назад здесь утонул человек, и ей не пришлось искать иррациональных объяснений гнетущему чувству, которое навевали эти места.
      Вопреки своим ожиданиям никакой могилы она не обнаружила. «И в самом деле, глупо искать ее здесь! Лонкур не стал бы так рисковать. Если бы ставили надгробье везде, где кто-то покончил с собой, и земля и море превратились бы неплотные кладбища».
      Однако со стороны, обращенной к Нё, Франсуаза заметила выдававшийся далеко в море каменный выступ в форме стрелы. Она долго смотрела на него: хотя она ничего не знала наверняка, у нее почему-то сжалось сердце.
 
      На следующий день, прибыв на остров, она встретила Капитана, который куда-то собирался.
      – Мне нужно в Нё, уладить кое-какие дела. В виде исключения катер сегодня сделает лишний рейс. Не бойтесь, он будет здесь вовремя, чтобы отвезти вас на материк. Я оставляю вас одну с нашей милой больной.
      Медсестре подумалось, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она испугалась, заподозрив ловушку, и пошла к дому как можно медленнее, чтобы видеть, как Лонкур поднимается на борт. Когда катер отчалил, она закрыла за собой дверь и бросилась в курительную.
      Она выдвинула все ящики стоявшего там секретера.
      Среди бумаг ей попались старые фотографии; на одном портрете стояла дата; 1893 – «год моего рождения», – промелькнуло у нее в голове, и тут она увидела ангельски прекрасное лицо молодой девушки. На обороте чернилами было написано имя: «Адель».
      Франсуаза рассмотрела портрет: девушке было на вид лет восемнадцать. Она была так свежа и прекрасна, что дух захватывало.
      Непрошеная гостья вдруг вспомнила, что Лонкур был не единственным тюремщиком в этом доме.
      Она закрыла ящики и поднялась к своей пациентке.
      Та ждала ее, бледная, как полотно.
      – Вы опоздали на десять минут.
      – Разве это причина, чтобы встречать меня с таким лицом?
      – Вы не понимаете! Вы – единственное событие в моей жизни. Раньше вы никогда не опаздывали.
      – Я просто прощалась с Капитаном, он уехал до вечера на материк.
      – Уехал? А мне он ничего не говорил.
      – Он сказал, что ему нужно уладить какие-то дела. К вечеру он вернется.
      – Как жаль. Лучше бы он не возвращался и поручил вам посидеть со мной эту ночь.
      – По-моему, вы не нуждаетесь в сиделке, Хэзел.
      – Я нуждаюсь в подруге, и вы это прекрасно знаете. Когда я была маленькой, Кэролайн нередко оставалась ночевать у меня. До самого утра мы рассказывали друг другу истории, придумывали всякие игры, смеялись. Мне так хочется, чтобы это вернулось.
      – Нам это уже не по возрасту.
      – Какая же вы зануда!
      Пока девушка держала во рту термометр, медсестра собиралась с мыслями, чтобы задать ей несколько вопросов. Увы, она подозревала, что Лонкур мог оставить на посту у слуховой трубы кого-нибудь из своих ищеек. Ей оставалось только надеяться, что никто не видел, как она выходила из курительной.
      – Тридцать восемь.
      Франсуаза зашла на минутку в ванную, вернулась и приступила к привычному массажу. Она уже убедилась, что Хэзел всегда говорила с ней свободно, не подозревая, что старик подслушивает их разговоры; теперь ей хотелось выведать у девушки еще кое-что. И медсестра начала невинным голосом:
      – Я думала о нашем вчерашнем разговоре. Пожалуй, вы правы; имена – это важно. Есть такие, что навевают мечты. А какое ваше любимое женское имя?
      – Раньше было Кэролайн. Теперь – Франсуаза.
      – Вы путаете вкусы с привязанностями.
      – Это правда, но только отчасти. Например, если бы вас звали Джозианой, это имя не стало бы моим любимым.
      – А разве нет имен, которые вы бы любили, хоть никогда и не встречали людей, носивших их? – продолжала старшая подруга, надеясь, что страж, который наверняка их слушает, не придерется к этим вопросам, далеким от медицины.
      – Никогда об этом не задумывалась. А вы?
      – А я люблю имя Адель. Хотя у меня никогда не было знакомой Адели.
      Девушка рассмеялась; медсестра не знала, как это следовало понимать.
      – Вы такая же, как я! Адель – очень похоже на то, как вы на свой французский манер произносите мое имя – Азель.
      – Действительно, я об этом не подумала, – изумленно согласилась Франсуаза.
      – У вас, как и у меня, вкусы зависят от привязанностей. Если, конечно, я ваша подруга, – добавила она, посерьезнев.
      – Конечно, и вы это прекрасно знаете. Как вы думаете, Хэзел и Адель означают одно и то же?
      – Вряд ли. Но звучание часто важнее смысла. Адель – да, это красиво. У меня тоже никогда не было знакомой Адели.
      «Она не лжет», – подумала медсестра.
 
      Франсуаза Шавень снова наведалась в архив больницы Нё; ни одной Адели среди умерших в 1903 году не оказалось.
      Она напрягла память, пытаясь вспомнить, как выглядел почерк Лонкура. «Я, возможно, зря ломаю голову, если писал под его диктовку кто-нибудь из персонала – или если надпись на фотокарточке сделана не рукой Капитана».
      Она внимательно прочла имена всех умерших в 1903 году женщин – их было ни больше, ни меньше обычного. «В больницах ведь не всегда умирают», – сказала себе Франсуаза. Она дошла почти до конца регистрационной книги, как вдруг на странице, датированной 28 декабря 1903 года, ей бросилась в глаза одна запись:

      «Скончалась: А. Лангле, родилась в Пуэнт-а-Питре 17.1.1875.»

      А. – это могла быть Адель, но с тем же успехом Анна, Амелия или Анжелика. Однако мелкий, бисерный почерк напоминал тот, что Франсуаза видела на обороте фотокарточки. К тому же ее внимание привлекли две детали. Хозяин кафе говорил, что Лонкур прилез ту женщину на своем корабле, однако имя у нее было не иностранное: Гваделупа вполне подходила к случаю. Кроме того, дата рождения совпадала с предполагаемым возрастом девушки с фотографии.
      И, наконец, в книге не была указана причина смерти: такое же нарушение правил, как и сокращенное до инициала имя. Полагалось вписывать имена полностью, указывать название болезни или обстоятельства, повлекшие смерть. «Какая досадная промашка! Умолчание красноречивее слов. К тому же вы могли бы сократить и слова „скончалась“ и „родилась“, которые указали мне пол покойной. Но вам, разумеется, и в голову не приводило, что через двадцать лет некая любопытная особа станет совать нос в ваши тайны».
 
      На следующий день Капитан вызвал ее в курительную:
      – Я разочарован, мадемуазель. Весьма разочарован. Я в вас ошибся.
      Медсестра побледнела.
      – Я так доверял вам. Теперь с этим покончено навсегда.
      – Мне нет оправдания, месье. Я нуждалась в деньгах, поэтому я открывала ящики вашего секретера.
      – Ах, так вы вдобавок рылись в моем секретере?
      Волна паники захлестнула Франсуазу, но она решила держаться роли воровки:
      – Я надеялась найти наличные или драгоценности, которые можно было бы продать. Но ничего ценного там не оказалось, так что я ничего не взяла. Можете меня выгнать.
      – О том, чтобы я выгнал вас, не может быть и речи. Наоборот.
      – Говорю же вам, я ничего у вас не взяла!
      – Перестаньте ломать комедию. Вас интересуют вовсе не деньги. Хорошо еще, что я съездил вчера в Нё, – иначе я бы по-прежнему вам доверял.
      – Вы наводили обо мне справки?
      – Это не понадобилось. Я просто проходил по улице, когда меня заметил аптекарь; он вышел из лавки и рассказал мне о вас весьма интересные вещи. Например, что вы покупаете у него каждый день по термометру.
      – И что же?
      – А то, что этот славный малый задумался: зачем вам по термометру в день? Вряд ли это можно объяснить Вашей неловкостью. Разбивать термометр каждый день можно только умышленно. И он заключил, что вы хотите отравить кого-то ртутью.
      Франсуаза засмеялась:
      – Я – отравительница?
      – Аптекарь кое-кого расспросил и выяснил, что вы в настоящее время прилежно пользуете меня. Он решил, что вы покушаетесь на мою жизнь. Я постарался его разубедить, отозвавшись о вас самым лестным образом. К сожалению для вас, он, кажется, мне поверил.
      – К сожалению для меня?
      – Да. Продолжай он считать вас преступницей, возможно, сообщил бы в полицию, которую встревожило бы ваше исчезновение.
      – Кроме полиции есть и другие люди. Меня хватятся в больнице.
      Старик улыбнулся:
      – Там все улажено. Я сообщил сегодня утром вашей начальнице, что женюсь на вас, и на работу вы больше не выйдете.
      – Что?
      – Самое забавное, что она воскликнула: «Я так и знала! Как не повезло мне и как повезло вам! Умница, красавица и такая честная девушка!»
      – Я отказываюсь выходить за вас замуж.
      Он расхохотался:
      – Не смешите меня. Сегодня утром я обыскал комнату моей питомицы и понял, где собака зарыта: в ванной, в глубине стенного шкафа я обнаружил миску с ртутью. Не знаю, что восхищает меня больше – ртуть, ваш ум или ваша глупость. Ум, потому что это надо было сообразить: каждый день вас обыскивали мои люди, получившие приказ не пропускать ничего отражающего. Но кто мог подумать о ртути в термометре? Неплоха и идея с тазиком якобы для клизмы.
      – Я не понимаю, что вы такое говорите.
      – И что же вы собирались делать с этой ртутью?
      – Ничего. Действительно, я как-то случайно разбила термометр и из соображений гигиены собрала ртуть в миску.
      – Очень смешно. Надо были разбить больше десятка градусников, чтобы набрать столько ртути. Вот тут-то и проявилась ваша глупость или, по крайней мере, наивность: чтобы образовалась нормально отражающая поверхность, сколько, по-вашему, пришлось бы разбить термометров?
      – Откуда мне знать?
      – Не меньше четырехсот. Вы, должно быть, полагали, что времени у вас достаточно, не так ли? Думаю, выздоровление моей питомицы вы запланировали на будущий год.
      – Хэзел действительно больна.
      – Возможно. Но температуры у нее нет. Я проверил – у меня тоже есть градусник. Кстати, вас не обескуражил тот факт, что ртуть на дне миски не образовала лужицу, а так и оставалась в капельках? Это одно из ее свойств.
      – В определенном количестве она это свойство утрачивает.
      – Я рад, что вы наконец перестали отрицать очевидное. Действительно, ртуть утратила бы это свойство, но только если бы вам не требовалось полтора года, чтобы наполнить миску. Потому что у ртути есть и другие свойства. Дорогая мадемуазель, в ваших талантах медсестры я не сомневаюсь, но позволю себе усомниться, что вы столь же способный химик. Зеркальщики уже лет двадцать с лишним как перестали использовать ртуть. Прежде всего, в этом отпала необходимость, а главнее – ртуть очень ядовита.
      – В глубине стенного шкафа она никому не причинила бы вреда.
      – Никому, кроме миски, дорогая моя. Через месяц-другой ртуть разъела бы фаянс, и ваш драгоценный запас бы вытек. Все труды насмарку. С вами, наверно, при виде этого случилась бы истерика.
      – Истерики не в моем духе. К тому же вы не вполне уверены в том, что говорите: миска могла и выдержать. Если бы аптекарь не поделился с вами своими подозрениями, мне бы все удалось.
      – Надо совсем не иметь мозгов, чтобы сообразить, будто можно в течение целого года покупать каждый день по термометру и ни у кого не вызвать подозрений! Впрочем, я еще не сказал вам самое интересное. На зеркалах я собаку съел. Думаю, вы догадываетесь, что у меня были причины интересоваться этим вопросом. Так вот, моя милая, даже если бы вам каким-то чудом удалось купить четыреста термометров и не привлечь ничьего внимания, даже если бы выдержал фаянс, у вас бы все равно ничего не вышло.
      – Почему?
      – Потому что без слоя стекла ваша ртуть ничего бы не отражала. Какими бы стальными ни были ваши нервы, вы бы наверняка разрыдались, обнаружив это. Потому что вы же понимаете, что мои люди обыскивают тщательно и никогда не пропустили бы стекло.
      – Я вам не верю. Ртуть отражает.
      – Совершенно верно. Но при одном условии: ртути надо придать вращательное движение. В принципе, вам было бы нетрудно это сделать, легонько встряхивая миску. Но вы получили бы вогнутую поверхность, а дать бедной девочке кривое зеркало – это же верх садизма, вы не находите?
      И он захохотал.
      – Вам ли это говорить?
      – Я – другое дело. Я люблю Хэзел и борюсь за свою любовь. Цель оправдывает средства.
      – Если бы вы ее любили, разве вам не хотелось бы сделать ее счастливой?
      – Что и говорить, у мадемуазель большой опыт в любви. Три скучных жениха, к которым вы не испытывали никаких чувств, верно? И потом, Хэзел счастлива.
      Теперь рассмеялась Франсуаза:
      – Оно и видно! Судя по всему, вы не имеете ни малейшего представления о том, как выглядит счастливая женщина. Полагаю, что предыдущая, Адель, тоже была, на ваш взгляд, очень счастлива. Так счастлива, что покончила с собой в двадцать восемь лег. Если только это действительно было самоубийство.
      Старик побледнел:
      – Если вы знаете это имя, значит, видели фотографию в ящике секретера.
      – Видела. Красавица. Какая жалость!
      – Да, жаль, что она покончила с собой. Потому что это было самоубийство, можете не сомневаться.
      – Я все равно считаю это убийством. Десять лет вы держали ее в тех же условиях, что и вашу нынешнюю питомицу. Как ей было не свести счеты с жизнью?
      – Вы не имеете права так говорить! Разве я мог желать ее смерти – я, любивший ее больше всего на свете? Как говорится, я только ради нее и жил. Когда она покончила с собой – вы не можете даже вообразить, как сильно я страдал. С тех пор я жил одной лишь памятью о ней.
      – А вы не задумывались, почему она наложила на себя руки?
      – Я знаю, я виноват перед ней. Вы не имеете ни малейшего представления о том, что такое любовь. Это болезнь, и от нее человек не становится лучше. Стоит только полюбить по-настоящему, поневоле причиняешь любимому существу зло, даже – и особенно – если хочешь сделать его счастливым.
      – «Человек»! Вы хотите сказать – «я»! Никогда в жизни не слышала о человеке, который обрек бы любимую на такую жизнь.
      – Естественно. Любовь – не частое явление в человеческой среде. Я, очевидно, первый случай, с которым вы столкнулись. Ведь вы, смею надеяться, достаточно умны и понимаете, что чувства и отношения вам подобных недостойны именоваться любовью.
      – Если любовь состоит в том, чтобы причинять зло, почему же вы так медлили? Почему не убили Адель в первую же встречу?
      – Все не так просто. Влюбленный – существо сложное, он стремится еще и сделать любимую счастливой.
      – Объясните мне, каким образом вы делаете счастливой Хэзел. Это выше моего понимания.
      – Ей грозила нищета, а я ее спас. Здесь она живет в роскоши и без забот.
      – Я уверена, что она бы сто раз предпочла быть бедной и свободной.
      – Здесь она окружена заботой, нежностью, преклонением и почетом. Она любима – и прекрасно знает это и чувствует.
      – Как будто ей от этого легче!
      – Еще как. Вы просто не знаете, какое это счастье – быть любимой.
      – Зато я знаю, какое счастье быть свободной.
      Старик усмехнулся;
      – Ну и как, греет вас свобода по ночам в постели?
      – Раз уж мы заговорили на вашу излюбленную тему, знайте, что ночи, когда вы приходите к Хэзел, превратились для нее в кошмар.
      – Ну да, это она так говорит. Хотя ей самой нравится. Тому есть безошибочные признаки, вы же понимаете.
      – Замолчите, вы отвратительны!
      – Почему же? Потому что доставляю удовольствие своей возлюбленной?
      – Как может молодая девушка хотеть близости с человеком, на которого тошно смотреть?
      – Я имею тому доказательства. Но я вообще сомневаюсь, что вы сведущи в этом вопросе. Секс, сдается мне, – не ваш конек. Для вас тело – это объект осмотра, выслушивания и лечения, а не дивный ландшафт, оживающий от вашего прикосновения.
      – Ладно, допустим, вы доставляете ей удовольствие, но как вы можете думать, будто этого достаточно, чтобы сделать ее счастливой?
      – Послушайте, она обеспечена, окружена роскошью, наконец, она безумно любима во всех смыслах этого слова. Ей не на что жаловаться.
      – Вы упорно обходите молчанием одну мелочь, не так ли? Ваш чудовищный обман, которому она верит вот уже пять лет!
      – Это действительно мелочь.
      – Мелочь! Я полагаю, нечто подобное вы проделали и с Аделью?
      – Да, ведь этот дом изначально я строил для нее.
      – А вам никогда не приходило в голову, что именно ваши козни довели ее до самоубийства? Как у вас язык повернулся сказать, что это мелочь?
      Лонкур помрачнел.
      – Мне казалось, что если она сумеет полюбить меня, то перестанет терзаться из-за этого.
      – Теперь-то вы должны знать, что ошибались. В первый раз у вас было хотя бы это оправдание: вы не ведали, что творили. Но как вы могли, несмотря на то, что ваш опыт с Аделью провалился, начать все сызнова с Хэзел? Вы преступник! Неужели вы не понимаете, что она тоже покончит с собой? Одна причина – один результат!
      – Нет. Я не сумел пробудить любовь в Адели: просто не знал, как это делается. Я многому научился на своих ошибках: Хэзел любит меня.
      – Какое нелепое самомнение. Вы думаете, юная, нежная девушка способна влюбиться в похотливого старикашку?
      Капитан улыбнулся:
      – Занятно, не правда, ли? Я и сам удивился. Может статься, нежные юные девушки питают тайную склонность к омерзительным старикашкам?
      – А мотет статься, у данной конкретной девушки просто не было выбора. Или, может статься, этот старикашка заблуждается, думая, что она его любит.
      – Теперь у вас будет достаточно времени, чтобы строить эти сентиментальные догадки, поскольку, как вы уже, наверно, поняли, вы больше не покинете Мертвый Предел.
      – А потом вы меня убьете?
      – Не думаю. Мне бы этого не хотелось, потому что вы мне нравитесь. Да и Хэзел ожила с тех пор, как вы за ней улаживаете. Она – хрупкое создание, хоть и не так тяжело больна, как вы утверждали. Если бы вы вдруг исчезли, ее бы это глубоко опечалило. Вы будете продолжать посещать ее, как ни в чем не бывало. Вашей жизни пока ничто не угрожает, но не забывайте, что все разговоры прослушиваются: одно двусмысленное слово – и я посылаю своих людей.
      – Прекрасно. В таком случае я немедленно поднимусь к Хэзел: она давно уже меня заждалась.
      – Не смею вас задерживать, – насмешливо произнес Лонкур.
 
      На Хэзел просто лица не было.
      – Я знаю, я сильно опоздала, – сказала медсестра.
      – Франсуаза, это ужасно: у меня нормальная температура.
      – Капитан только что мне об этом сообщил, что ж, прекрасная новость.
      – Я не хочу выздоравливать!
      – До выздоровления вам далеко. Температура была лишь одним из симптомов вашей болезни, которую еще лечить и лечить.
      – Это правда?
      – Да, это правда. Так что не смотрите на меня такими несчастными глазами.
      – Но ведь… когда-нибудь я все равно поправлюсь. Наша разлука всего лишь откладывается.
      – Клянусь вам, что нет. Я уверена, что ваш недуг хронический.
      – Почему же тогда я чувствую себя гораздо лучше?
      – Потому что я лечу вас. И никогда не перестану лечить. Иначе ваши недомогания возобновятся.
      – Какое счастье!
      Никогда не видела, чтобы так радовались нездоровью.
      – Это подарок небес. Какой парадокс: я никогда не была так полна жизни и сия, как сейчас, когда заболела.
      – Это потому, что вы и раньше уже были нездоровы, но не знали об этом. А теперь мое лечение и массажи вас взбодрили.
      Хэзел рассмеялась:
      – Это не массажи, Франсуаза, хоть я и не сомневаюсь в их пользе. Это вы. Ваше присутствие. Мне вспомнилась одна индийская сказка, которую я читала, когда была маленькой. У могущественного раджи была единственная дочь, которую он обожал. Увы, девочку одолел загадочный недуг: она чахла день ото дня, и никто не мог понять отчего. Созвали врачей со всей страны и объявили им: «Если вы сумеете вылечить принцессу, вас осыплют золотом. Если же не сумеете, вам отрубят голову за обманутую надежду раджи». Лучшие лекари царства один за другим приходили к больной девочке, но ничем не смогли ей помочь и были обезглавлены. Вскоре во всей Индии не осталось ни одного живого врача. И тогда появился какой-то бедный юноша и сказал, что может вылечить принцессу. Придворные рассмеялись ему в лицо: «У тебя в котомке даже медицинских инструментов нет! Ты идешь на верную гибель!» Юношу ввели в роскошные покои принцессы. Он сел у ее изголовья и начал рассказывать ей сказки, легенды, всякие истории. Рассказывал он замечательно, и личико больной просияло. Через несколько дней она уже была здорова, и стало ясно, что болезнью, которой она страдала, была скука. А юноша остался с ней навсегда.
      – Это очень мило, но у нас другой случай: это вы рассказываете мне интересные истории.
      – Разницы нет: как я вам уже говорила, к разговору побуждает собеседник.
      – То есть вам скучно, и я вас развлекаю.
      – Пожалуй, нет. Я не могу сказать, что мне скучно. В моем распоряжении огромная библиотека Капитана, а я, к счастью, обожаю читать. Страдала я до вашего появления от одиночества.
      – А что вы читаете?
      – Все. Романы, стихи, пьесы, сказки. И не по одному разу: есть книги, которые нравятся больше, когда их перечитываешь. «Пармскую обитель» я прочла шестьдесят четыре раза, и в каждый следующий раз читать было интереснее, чем в предыдущий.
      – Как можно шестьдесят четыре раза читать один и тот же роман?
      – Если бы вы были влюблены, разве вам хотелось бы привести только одну ночь с предметом вашей страсти?
      – Это нельзя сравнивать.
      – Можно. Одно и то же желание, как и один и тот же текст могут иметь множество вариаций. Было бы жаль ограничиться только одной из них, тем более если шестьдесят четвертая – лучшая.
      Слушая ее, медсестра подумала, что Лонкур, пожалуй, говорил правду, когда заявлял, что он доставляет девушке удовольствие.
      – Я не так начитана, как вы, – проронила Франсуаза многозначительно.
 
      Два часа спустя старик приказал ей следовать за ним.
      – Само собой, моя питомица ничего не должна знать о вашем присутствии здесь. Вы будете заперты в другом крыле дома.
      – А чем я буду заниматься целыми днями, помимо двух часов у постели Хэзел?
      – Не моя забота. Об этом надо было подумать прежде, чем осваивать ремесло зеркальщика.
      – У вас, кажется, большая библиотека?
      – Что вам угодно почитать?
      – «Пармскую обитель».
      – А вы знаете, что Стендаль сказал: «Роман – это зеркало, которое носят по дороге»?
      – Единственное зеркало, в которое имеет право смотреться ваша питомица.
      – И лучшее из всех существующих.
      Они вошли в комнату, где все стены, кресла, кровать были обиты темно-красным бархатом.
      – Это так называемая пурпурная комната. Сам цвет я не очень люблю, но мне нравится его название – в жизни нам нечасто приходится его употреблять. А так у меня появляется случай время от времени его произносить. Благодаря вам я, очевидно, буду чаще иметь это удовольствие.
      – В моей комнате в Нё есть свет. Там настоящее окно с видом на море, а не слуховое окошко под потолком.
      – Если вам нужно освещение, зажгите лампы.
      – Мне нужен солнечный свет. Никакое освещение его не заменит.
      – В этом доме предпочитают тень. Я оставлю вас, устраивайтесь.
      – Устраиваться? У меня нет с собой никаких вещей, месье.
      – Я приготовил для вас кое-какую одежду на смену.
      – Я тоже смогу попользоваться приданым Адели?
      – Вы высокая и худенькая, вам должны прийтись впору ее вещи. Ванная комната рядом. Слуга принесет вам ужин. И «Пармскую обитель», конечно.
      Он запер дверь на ключ и ушел. Медсестра услышала, как заскрипели ступени лестницы под его ногами. Вскоре все стихло, кроме приглушенного плеска волн.
      Через час слуга в сопровождении охранника принес ей на подносе суп из омара, утку в апельсиновом соусе, ромовую бабу и «Пармскую обитель».
      «Какая роскошь! Мне хотят пустить пыль в глаза», – подумала Франсуаза. Но она не привыкла есть в одиночестве и поэтому предпочла бы что-нибудь из скромного меню больничной столовой, зато в компании своих коллег.
      Поев, она легла на кровать и открыла роман Стендаля. Прочла несколько страниц и отложила книгу: «И что только Хэзел в этом находит? Наполеоновские битвы, итальянские графы… Скука. Может быть, это оттого, что у меня нет настроения».
      Она погасила свет и стала думать о другой книге, о которой говорила Хэзел. Эту книгу Франсуаза читала: «Граф Монте-Кристо». «Да, моя дорогая, вы как в воду глядели, вспомнив этот роман: отныне я, как и вы, – узница замка Иф».
      Она ожидала, что ее станет мучить бессонница. Однако, наоборот, уснула как убитая. Утром ее разбудил Лонкур, похлопав по руке. Франсуаза вскрикнула, но тут же успокоилась, увидев за его спиной слугу, убравшего вчерашний поднос и поставившего на его место другой, с завтраком.
      – Вы спали одетая, даже не разобрав постель.
      – Действительно. Я не ожидала, что меня внезапно сморит сон. Вы что-то подсыпали в мой ужин?
      – Нет, вы ели то же, что и мы. Просто на Мертвом Пределе хорошо спится.
      – Какая я счастливица, что мне оказано гостеприимство в таком райском уголке. Зачем вы пришли? Могли бы прислать кого-нибудь из ваших людей разбудить меня.
      – Люблю смотреть на спящих красавиц. Для мужчины преклонных лет нет зрелища прекраснее.
      Дверь снова заперли на ключ. Франсуаза позавтракала и опять легла, прихватив «Пармскую обитель». К стыду своему, она убедилась, что ей все так же скучно.
      Зевнув, медсестра отложила роман, и ей захотелось проявить легкомыслие. Она открыла шкаф, чтобы посмотреть, какую одежду отобрал для нее Капитан. Там оказались платья, сшитые по моде тридцатилетней давности, – длинные, с затейливой отделкой, почти все белые. «Мужчины просто с ума сходят по женщинам в белом!» – подумалось ей.
      Она взяла одно платье, на вид очень красивое. Облачиться в него без посторонней помощи оказалось нелегко, ведь Франсуаза привыкла к своему рабочему халату, надеть который было секундным делом. Управившись с платьем, она захотела посмотреть, как выглядит в этом наряде, – и вспомнила, что в доме нет зеркал.
      «Какой толк наряжаться в роскошные туалеты, если нельзя себя в них увидеть?» – подумала Франсуаза. Она разделась и решила помыться. Но в ванной комнате не было ни ванны, ни умывальника. «Ох уж эта мне фобия! От этого дома без отражений я сойду с ума!»
      Целый час она простояла под душем, обдумывая всевозможные планы, заведомо невыполнимые. Затем, чистая, как инструменты хирурга, снова легла в постель. «Мне здесь все время хочется спать!» Ей вспомнились азы психологии, освоенные ею во время учебы: у определенной категории людей, по тем или иным причинам не удовлетворенных жизнью, подсознание само находит выход, именуемый бегством в сон. В зависимости от степени недовольства это может проявляться по-разному: от легкой сонливости до летаргии.
      «Вот это со мной и происходит», – с досадой поставила она диагноз. Но минуту спустя подумала, что в этом, пожалуй, нет ничего плохого: «К чему бороться? Делать мне все равно нечего. Книга скучная, примерять платья без зеркала нет смысла, и голову незачем ломать попусту. Сон – прекрасное и разумное занятие».
      И она отключилась.
 
      Старик стоял у ее изголовья.
      – Вы не заболели, мадемуазель?
      – Я использую заключение себе во благо: принимаю курс лечения сном.
      – Вот ваш обед. Я приду за вами через два часа и провожу к моей питомице. Будьте готовы.
      Франсуаза поела в полудреме. Потом опять прилегла на кровать и почувствовала, что Морфей овладевает ею с новой силой. С трудом она дотащилась до ванной комнаты, приняла ледяной душ и наконец проснулась. Она надела старомодное платье, то самое, что уже примеряла. Потом тщательно причесалась, насколько это было возможно без зеркала.
      Лонкур, войдя в ее комнату, застыл как вкопанный.
      – Какая вы красавица! – воскликнул он, глядя на нее с восхищением.
      – Приятно слышать. Будь у меня зеркало, и я бы смогла полюбоваться.
      – Я был прав: вы такая же худенькая, как она. Хотя совсем на нее не похожи.
      – Действительно, я мало похожа на птицу в когтях у кота.
      Он улыбнулся и повел ее в другой конец дома. В комнату Хэзел она вошла одна; та, увидев ее, вскрикнула:
      – Франсуаза, вы ли это? Где ваш белый халат?
      – Вы жалеете о нем?
      – Вы великолепны. Повернитесь-ка. Просто изумительно! Что случилось?
      – Я решила, что не обязательно делать вам массаж в медицинском халате. Это платье досталось мне от матери, вот я и подумала: глупо, что я никогда его не надеваю.