I. Вместо пролога

Медленно, словно лениво, поднимается над городом зимнее солнце. Его слабые лучи с трудом пробивают январскую изморозь и падают на крыши большого города. Начинается новый день, полный труда и тревог для одних, праздный и веселый для других.

В такое вот утро последнего дня января 1881 года в семье прачки на свет появилась ранее положенного срока крошечная девочка. Она казалась столь слабой, что ни восприемница ее, ни соседки, суетившиеся возле кровати матери, не надеялись, что девочка будет жить. Как обычно, поторопились окрестить младенца и нарекли Анною — по имени святой, праздник которой значился в церковном календаре. Девочка часто хворала, долгие месяцы ее укутывали ватой, жизнь едва теплилась в ней. Но заботами матери и бабушки ребенок выжил.

Анна Павловна Павлова (по отцу она Матвеевна) оставила мало подробностей о своем детстве и годах, проведенных в Петербургской театральной школе. Не так много их и в книге Виктора Дандре, ее мужа и антрепренера. Еще меньше в мемуарах людей, близко знавших балерину.

В автобиографии, совсем короткой, Анна Павлова пишет:

«Первое мое воспоминание — маленький домик в Петербурге, где мы жили вдвоем с матерью… Мы были бедны, очень бедны».

Отца своего, отставного солдата, Анна, или Нюрочка, как ласково называла ее мать, не помнила. Он жил отдельно от них где-то в деревне и спустя два года после рождения дочери умер.

«…Мама, — рассказывает Анна Павловна, — всегда ухитрялась по большим праздникам доставить мне какое-нибудь удовольствие. На пасху — огромное яйцо, начиненное игрушками; на рождество — елочку, увешанную золотыми орехами. А раз, когда мне было восемь лет, она объявила мне, что мы поедем в Мариинский театр». Любопытству девочки не было предела — она все выспрашивала у матери, что же там будут представлять и как обыкновенные люди превратятся в сказочных. Любовь Федоровна снова и снова переговаривала сказку о Спящей красавице, которую Аня и так знала в мельчайших подробностях.

Снег только что выпал, и город сделался нарядным, чистым, казалось, все приготовилось к празднику. Мать и дочь ехали в Мариинский театр на извозчике, и санки бесшумно скользили по белым улицам Петербурга. Счастливая девочка слушала и не слышала, как мать говорила ей:

— Вот ты и увидишь сейчас волшебников.

«Еще несколько минут — и передо мной открылся неведомый мир, — вспоминает Анна Павловна. — С первых же нот оркестра я вся затрепетала… Взвился занавес, открыв раззолоченную залу дворца, я тихонько вскрикнула от радости…»

Партию юной принцессы Авроры исполняла в ярко-алом эффектном костюме итальянская балерина Брианца. К ее темным волосам и смуглой коже этот костюм очень шел. Она танцевала изящно и легко, покоряя зрителей совершенной техникой своего искусства. Любовь Федоровна обращала внимание дочери на тех героев балета и те простенькие танцы, которые, по ее мнению, были доступны пониманию ребенка: в прологе то были пажи и прекрасные девушки; они несли на парчовых подушках подарки, которые король приготовил для фей, приглашенных на крестины дочери. Торжественно одна за другой появлялись добрые волшебницы. Среди них и фея Сирени — крестная мать принцессы Авроры. С ней шесть юных дев, они поддерживали длинный шлейф ее платья. «Помню, — пишет Павлова, — я закрыла лицо, когда на сцену выехала старая, злая волшебница в карете, запряженной крысами». То была горбатая, страшная фея Карабос, которую забыли пригласить на этот праздник. Ее резкие, быстрые прыжки и верчения были так выразительно угрожающи, что у Ани душа оцепенела.

В третьем акте появляются Белая кошечка и Кот, Голубая птица и принцесса Флорина, Красная Шапочка и Волк, Золушка… Любовь Федоровна спросила дочку:

— А ты хотела бы так танцевать?

— Нет, не так, — твердо отвечала девочка. — Я хочу танцевать, как та дама, что изображает Спящую красавицу. Когда-нибудь я стану Авророй и буду танцевать, как она, в этом театре!

Мать и не подозревала, что Анна предсказала свою судьбу.

Театр ошеломил ребенка. Возвращаясь домой, девочка говорила только о том, как она будет выступать на сцене в роли Авроры.

— Мамочка, милая, ведь ты позволишь мне учиться танцевать… Ты позволишь? — страшась отказа, повторяла она. — Ты позволишь?

И как-то утром Анна объявила матери свое непоколебимое решение — она станет балериной.

— Но тогда тебе придется расстаться со мной, нашим домом и поступить в балетную школу, — пыталась переубедить дочь Любовь Федоровна. — Неужели ты захочешь оставить меня одну на свете?!

Анна уверяла мать, что не хочет расставаться с нею, но тут же спохватывалась, обещала часто приходить домой и лето проводить вместе.

— Если бы ты знала, мамочка, как я хочу танцевать.

В конце концов Любовь Федоровна примирилась с выбором Ани, пожалуй, даже признала его наилучшим ил всего того, что могла предложить столичная жизнь бедной женщине.

Уступая просьбам дочери, Любовь Федоровна осенью привела ее в театральное училище. Но девочка была так худа, мала и на вид беспомощна — к тому же ей было только восемь лет, — что там решительно отказались принять Аню в балетное отделение.

— Приходите, когда ребенок подрастет.

Два года нетерпеливого ожидания заветных десяти лет пролетели быстро. Каждое лето мать и дочь переезжали на дачу — в Лигово, к бабушке, у которой был свой домик с крошечной верхней террасой. Здесь, у бабушки, и проходила дачная жизнь Ани, старушка с любовью учила девочку читать и писать, вязать и шить.

Нюра часто грустила, становилась вдруг задумчивой и оживлялась, только когда заводила разговор о театре, о танцах, о балете, о ее «великом будущем».

Нередко она одна уходила в лес, иногда на речку Лиговку. По речке называлась Лиговом и деревенька, и станция Балтийской железной дороги, самой старой из петербургских дорог. Из Лиговки еще во времена Петра I был проведен канал для фонтанов Летнего сада. В глазах девочки и канал, и темный лес становились декорациями «Спящей красавицы», и в сумраке высоких сосен она воображала себя царевной.

Душе девочки близки были мягкие краски северной русской природы. Сколько ликования доставлял ей найденный ранней весной скромный подснежник! Через многие годы пронесла Павлова нежное чувство к этому цветку. Сидя на лавке у деревянного забора, сбитого из простых дощечек, возле бабушкиного дома, Анна подолгу наблюдала, как весело и забавно купались воробьи в лужицах на уже чернеющей от тающего снега дороге. Яркое весеннее солнце растопляло снега — в лесу расцветали ландыши и фиалки. Девочка любовалась ими, ласково прикасаясь своими маленькими пальчиками к миниатюрным цветкам. Каждый день она обходила бабушкин сад, и чувство сопричастности к природе не покидало ее, когда она смотрела на зеленое кружево оживших берез.

Лето приносило новые радости. Поля покрывались коврами белых, синих, фиолетовых цветов. Птицы, наконец построив гнезда и высидев птенцов, с утра до темноты сновали туда-сюда в поисках корма. Позже, став известной балериной, бывая в разных частях света — в Италии, в Индии, Америке, на Яве, — Павлова, прислушиваясь к шуму леса, глядя на полевые цветы или удивляясь пению какой-либо заморской птицы, неизменно вспоминала Лигово и свое детство.

Целеустремленность порой помогает таланту окрепнуть, но отнимает простые детские радости.

Музыкально одаренная девочка пыталась танцевать как театральная Аврора, упорно училась ходить на пальцах, точнее, на полупальцах. Это не удавалось, и понятно. Стояние и хождение на голых пальцах, не в специальных балетных туфельках, без чего не обходится и самая опытная, технически сильная балерина, было делом необычайно трудным, близким к самоистязанию. Но девочка еще и еще раз поднималась на полупальцы и, пробежав немного, приседала в реверансе, не забывая улыбнуться воображаемой публике.

Любовь Федоровна приезжала в Лигово в воскресные дни. Видя, как дочь старается научиться танцевать, как лицо ее при этом озаряется каким-то внутренним светом и она внезапно превращается совсем в иную, почти незнакомую девочку, мать тяжело вздыхала. Анна часто напоминала ей о том, что пора подать прошение.

В театральном училище Любови Федоровне объяснили, что достаточно, если девочка умеет читать, писать и считать, главное, чтобы у нее было хорошее сложение и здоровье. Бабушка взялась по-своему готовить Нюрочку к экзаменам. Она поила ее парным молоком, пекла пирожки, кормила блинчиками со сметаной. Девочка сопротивлялась, как могла, упрямо повторяя, что балерины не бывают толстыми.

Экзамены проходили обычно в конце августа. Любовь Федоровна заранее сшила Анне белое платье, купила туфли и ленту в косу.

29 августа 1891 года. В светлом коридоре на втором этаже Петербургского театрального училища всех пришедших на экзамен классные дамы построили парами и провели в большой зал. Там стояли стулья и длинный стол для экзаменаторов. Девочки расселись на стульях у стены. Тотчас явились преподаватели и заняли свои места за столом.

Детей вызывали по списку, сразу десять человек. Вероятно, не одна Нюрочка думала, что их сейчас заставят читать что-нибудь или решать задачи. Но им предложили походить, побегать, словом, показать свою осанку и внешность. Это было неожиданно, но весело. Экзаменаторы внимательно присматривались ко всем, что-нибудь спрашивали, просили сделать какое-нибудь движение, показать ножку, сомкнуть пятки, чтобы можно было разглядеть колени. Некоторым не везло, их вычеркивали из списка тут же.

Павлову вызвали в третьем десятке. Гердт спросил имя и фамилию, улыбнулся, заметив смущение девочки.

— Анна Павлова, — отвечала она ему и, ободрившись, вдруг сказала: — Вы принц Дезире, я видела «Спящую красавицу», правда?

— Вы угадали, деточка! — согласился Павел Андреевич. — Теперь составьте пятки, и посмотрим ваши ножки.

Он наклонился, потрогал нижнюю часть ноги, убедился в ее гибкости, отошел, чтобы оценить всю внешность, еще раз повторил, проверяя и запоминая: «Анна Павлова». Когда окончился осмотр последних девочек, всех опять поставили в пары и повели через классы и коридоры в лазарет.

В лазарете им пришлось раздеться, надеть белые халаты и ждать своей очереди. Экзамен на здоровье оказался очень строгим. Отвергались кандидатки из-за слабого сердца, искривленного позвоночника, плохого зрения. Проверялся также и слух.

Когда медицинский осмотр кончился, все были приглашены наверх, в столовую, где пили чай с бутербродами. После завтрака экзамены продолжались в музыкальном зале и в общеобразовательном классе. Тут пришлось и читать, и писать, и считать, но не отсеивался никто. И вся-то общеобразовательная программа училища соответствовала лишь курсу начального городского. Строже спрашивала учительница музыки. Сидя за роялем, она заставляла петь гаммы. Неожиданно для себя самой Нюрочка оказалась одаренной чуть ли не абсолютным слухом. Она пропела своим тонким голосом верно все гаммы подряд и вразбивку.

Совет училища нашел возможным из шестидесяти экзаменовавшихся принять всего одиннадцать девочек. Некоторые сомнения вызывала Павлова, но Гердт решительно взял ее под защиту.

«Я обезумела от восторга, когда директор пообещал зачислить меня в число учениц», — вспоминала Анна Павлова об этом необыкновенном дне своей жизни.

Пока Нюрочка экзаменовалась, Любовь Федоровна познакомилась с родителями других кандидаток. Всех беспокоило то обстоятельство, что выдержавших экзамен условно принимают только на год. В конце этого срока неспособных отчисляют. Зато талантливых берут в интернат, и они полностью содержатся за счет казны. Для многих это обстоятельство было немаловажным.

Нюрочка выслушала сообщение матери со спокойной уверенностью — значит, через год ее возьмут в интернат!

Год прошел очень быстро и для матери, утром провожавшей Нюрочку в училище, а вечером встречавшей ее, и для дочери, переживавшей свои первые успехи и первые ученические огорчения. Анна выдержала годичное испытание, и ее зачислили в интернат. Это влекло за собой расставание с домом. Девочка и радовалась и гордилась, что мечта ее сбывается. «И все же расплакалась, когда пришлось прощаться с мамой, — вспоминает Анна Павлова. — Она тоже плакала. Тогда я не понимала ее слез, как понимаю их теперь. Она-то сознавала все значение того шага, который я делала». Любовь Федоровна предугадывала, что, посвящая свою жизнь искусству, театру, человек навсегда становится пленником сцены. И даже неудачники не имели силы расстаться с ней. Размеренная, спокойная домашняя жизнь оказывалась несовместимой с напряженной жизнью кулис.

II. Верность призванию

Первый постоянный публичный театр в Петербурге возник по указу императрицы Елизаветы Петровны «Об учреждении русского театра» в 1756 году. Петербургское театральное училище, которое призвано было готовить артистов для придворных театров, основано раньше — в 1738 году.

Труппа первого русского театра, как и театральное училище, долгое время не имела собственных помещений. Только в 1832 году было сооружено по проекту Карла Ивановича Росси здание Александрийского театра, возглавившее грандиозный архитектурный ансамбль.

Ансамбль составился из театра — Александрийского, Александрийской площади и Театральной улицы. Теперь это Театр имени Пушкина, площадь Островского и улица Зодчего Росси. С одной стороны на Александрийскую площадь смотрело здание Публичной библиотеки со статуями великих мыслителей древности на фасаде между колоннами. С другой — павильоны и решетка сада Аничкова дворца. За театром расположилась единственная в своем роде Театральная улица. Ее образовали два параллельных здания, окрашенных, как и театр, в желтый цвет и декорированных белыми колоннами. Ширина улицы равнялась высоте здания, а длина оказалась в десять раз больше. Четкие архитектурные формы и пропорции всех сооружений придавали улице особую торжественность и строгую красоту.

Театр получила драматическая труппа; здания Театральной улицы заняли управление Императорскими театрами и Петербургское театральное училище.

Карл Иванович Росси, выросший в артистической семье, понимал, что архитектурные формы созданного им ансамбля безотчетно, бессознательно, изо дня в день, будут восприниматься маленькими обитателями школы, направлять их мысли, формировать вкусы, пробуждать в них чувство прекрасного.

С неизменной благодарностью вспоминают Театральное училище его бывшие ученики и ученицы, хотя «железной» своей дисциплиной оно и напоминало монастырь.

Распорядок дня для девочек и мальчиков был одинаков, нарушить его — преступление.

В восемь часов утра колокол будил всех обитательниц дома. Как ни тяжко было вставать, они быстро одевались и под наблюдением надзирательницы совершали утренний туалет в умывальной комнате. Там стоял широкий медный круг в виде карусели, с кранами. Под ними обычно обливались холодной водой до талии. Одевшись, торопились на молитву, ее по очереди читала одна из воспитанниц. В девять все шли в столовую, где уже дымился чай, вкусно пахло хлебом и маслом. Затем начинался урок танцев.

Уроки эти проходили в просторных, очень высоких и светлых залах. Стояло несколько диванчиков для отдыха, рояль и зеркало до самого пола. Вдоль стены на кронштейнах были укреплены круглые палки. Нижняя — для учениц младших классов, та, что повыше, — для старших. Это нехитрое сооружение называлось «станок».

Самым первым учителем Павловой был Александр Александрович Облаков — в прошлом танцовщик. У него девочка задержалась недолго. Уже со второго класса она стала ученицей Вазем. Анна хорошо запомнила свое место у станка. Худенькую малорослую девочку с живыми карими глазами Екатерина Оттовна Вазем поставила так, чтобы всегда иметь ее в виду.

К тому времени, когда Анна Павлова впервые переступила порог училища, Екатерина Оттовна уже покинула сцену, где успешно прослужила двадцать лет. Сильная технически, «партерная» балерина, она считалась одной из лучших на Мариинской сцене. А теперь и среди своих коллег, и среди воспитанниц слыла педагогом дельным, строгим и справедливым. Вазем беспокоилась, что слабенькая Анна Павлова не будет успевать за другими ученицами и может надорваться. Зная, как нетерпеливо ждала девочка два года того момента, когда ее примут в училище, и видя, как она упорно занимается, Вазем надеялась, что из Павловой выйдет отличная балерина.

Анна прибегала в класс раньше всех и становилась к станку. С затаенной радостью она ожидала слов Екатерины Оттовны:

— Первая позиция! Все встали в первую позицию? Итак, плие. И — и раз…

Раздавались звуки рояля, и урок начинался.

Анна старательно приседала в плие и раз, и два, и три, и десять. Потом шли батманы, маленькие, большие, с первой, с пятой позиции.

— Глубже, глубже присядь, Анна, — ласково говорила Екатерина Оттовна. — А ты, Люба, — обращалась она к Любе Петипа, которая стояла вслед за Анной, — опять поднимаешь пятку от пола. Следи за собой.

Пока ноги привыкали к выворотному положению — они должны были стоять пятка к пятке с разведенными по горизонтали носками и строго подтянутыми коленками, — Анна очень нервничала. Ей хотелось все упражнения делать так, чтобы ею осталась довольна Вазем. Но, увлеченная мелодией рояля или заглядевшись на другую девочку, Анна невольно переставала следить за своими ногами. А тут еще приходилось не выпускать из виду и свои руки. Екатерина Оттовна требовала, чтобы руки тоже плавно, мягко разворачивались в нужных позициях.

И хотя в конце урока Анна уставала, она занималась со страстью, и ей всегда было жаль покидать зал.

В полдень раздавался звонок, и все шли завтракать. Старались поскорее проглотить кофе с хлебом, так как прогулка после завтрака сулила отдых на свежем воздухе. Вернувшись с улицы, снова учились. В четыре был обед. Свободного времени оказывалось немного, так как вскоре начинались уроки музыки, случались и репетиции — воспитанники готовились к предстоящим выступлениям на сцене Мариинского театра. Ужинали обычно в восемь, а в девять все уже должны были лежать в постелях.

Пятница была банным днем. По субботам, воскресеньям обязательным было посещение домашней церкви. По большим праздникам воспитанников возили на спектакли в Александрийский, Мариинский или Михайловский театры.

Воспитанниц в интернате жило немного. И потому в свободные от обязательных занятий часы всегда можно было найти уединенный уголок в огромных помещениях школы. Анна ценила эти часы одиночества. Она любила, сидя в кресле в самом дальнем углу просторной музыкальной гостиной, слушать, как кто-либо из старших учениц играет на рояле. Ее часто видели и за чтением книг в библиотеке училища. Но случалось, перелистает несколько страниц и вдруг задумается или засмотрится куда-то.

— Ты опять в себя смотришь? — спрашивает ее Лена Макарова. На занятиях в школе девочки сидели рядом, и Лена быстро заметила эту привычку Анны вдруг отрешаться от действительности. — О чем опять мечтаешь?

Анна смотрит на подружку выразительными карими глазами, загадочно улыбается, легко и стремительно вскакивает со стула и начинает кружиться в вальсе, поддразнивая Лену.

— Угадай! Нет, не надо, все равно не скажу.

Свои мысли, настроения Анна не любила открывать никому. Единственный ребенок у матери, она привыкла считать Любовь Федоровну своим лучшим другом и только ей доверяла свои детские заботы и радости.

Императорские театры со всеми принадлежащими им учреждениями находились в ведении министерства двора. За ним числилось и театральное училище, но оно было под покровительством самих царей; ежегодно вся царская семья посещала специальный ученический спектакль. Состоялся он и 22 марта 1893 года, незадолго до смерти Александра III, на второй год пребывания Анны Павловой в училище.

Ученические спектакли давались в небольшом школьном театре. Ставил их обычно балетмейстер Императорских театров Лев Иванович Иванов, непосредственный помощник знаменитого хореографа Мариуса Петипа.

На этот раз для «царского» спектакля подготовили балет «Волшебная флейта» с заново поставленными Ивановым танцами. Композитору Ричарду Евгеньевичу Дриго пришлось спешно перерабатывать музыку к балету. То, что Дриго успевал накануне вечером написать, утром он играл на репетиции. Случалось так, что написанного не хватало и репетицию Лев Иванович откладывал до следующего дня.

Бедного крестьянина Луку, влюбленного в такую же бедную, но прелестную девушку Лизу, играя Миша Фокин. Лизу исполняла Стася Белинская, а богатого старика маркиза — четырнадцатилетний Сережа Легат, младший представитель династии известных танцовщиков. Родители Лизы, как полагается, намеревались выдать дочь за маркиза, но в назревавшую драму вмешалась Фея, и все кончилось благополучно.

Спектакль смотрела вся царская фамилия. После веселого окончания балета гости и воспитанники училища направились в большой зал. Государь разговаривал с представленными ему участниками спектакля. Когда очередь дошла до самой красивой в училище Белинской, он расспросил девочку о родителях и ее семье, пространно говорил о соблазнах славы людской и умении бороться с ними.

Заканчивались такие вечера обычно ужином в столовой, где вместе с воспитанниками все члены царской семьи пили чай, стараясь держаться как можно проще и доступнее, чему, впрочем, содействовали сами ученики. Воспитанники очень любили яти спектакли еще и потому, что за царским посещением следовало прекращение занятий на три дня; и с отъездом царя до утра следующего дня, когда все расходились по домам, училище горело огнями и никто не спал.

В 1893 году был последний «царский» спектакль. Николай II присутствие на ученических спектаклях считал скучным и ненужным делом.

Красавице Белинской, привлекшей внимание Александра III, преподаватели и товарищи предрекали великую будущность. Она действительно была очень способной девочкой. Однако всемирную славу уже через несколько лет принесла русскому балету и навсегда осталась в искусстве идеалом красоты Анна Павлова, тогда маленькая, хрупкая ее подружка, не получившая роли в «царском» спектакле. Павлова хорошо училась по всем предметам, и о ней говорили как об «очень внимательном», «одаренном» ребенке, но все-таки не выделяли ее из ряда других учениц, а товарищи по классу за худобу и старательность даже прозвали Шваброй.

Рано утром, еще до завтрака, прибежавшая навестить Анну Стася Белинская увидела пустую постель. Она обошла все здание и нашла Нюрочку в зале для танцев. Одна-одинешенька импровизировала девочка танцы за каждого из героев вчерашнего представления.

Балетные спектакли в Мариинском театре давались два раза в неделю: по средам и воскресеньям. Было принято в последний акт балета вставлять танцы детей. Так приучались воспитанницы балетного отделения к большой сцене. К этим выступлениям готовились. Предстоящей поездке на Театральную улицу радовались.

Театральная площадь стала называться так с 1765 года, когда здесь построили деревянный театр для праздничных карнавальных представлений фокусников, акробатов и клоунов. В будние дни театром пользовались труппы любителей. Но деревянный театр обветшал, и на его месте в 1783 году был построен каменный.

В новом, Большом театре показывали оперные и балетные спектакли. Играли в нем и драматические русские и зарубежные труппы. В этом театре впервые увидело свет рампы «Горе от ума» Грибоедова; тут выступали Василий Андреевич Каратыгин, Екатерина Семеновна Семенова, танцевала Авдотья Ивановна Истомина, дарованием которой восхищался Пушкин, часто посещавший этот театр. Здание неоднократно горело и скова поднималось из пепла.

В 1886 году, когда уже работал Мариинский, театральные чиновники решили перестроить здание Большого театра для консерватории. Этим занялся академик архитектуры Академии художеств Альберт Катеринович Кавос, сын известного композитора Катерино Альбертовича Кавоса.

Кавос-отец с 1806 года руководил оперной труппой, преподавал в театральном училище, написал ряд опер. Более чем кто-либо другой, композитор хлопотал об открытии в Петербурге консерватории.

Мариинский театр, названный так по имени царицы, жены Александра II, был открыт в 1860 году. В нем прошли премьеры опер и балетов Чайковского, Мусоргского, Глазунова, Римского-Корсакова, Танеева. Мариинский театр выдвинул группу блестящих певцов, таких, как Николай Николаевич Фигнер, Иван Васильевич Ершов, Александр Михайлович Давыдов. Здесь же достигло расцвета искусство балетной труппы — весь мир узнал имена Анны Павловой, Матильды Кшесинской, Веры Трефиловой, Ольги Преображенской, Тамары Карсавиной, Михаила Фокина, Вацлава Нижинского.

С тайной мечтою стать артистами Мариинского театра приходили на экзамен в театральное училище дети. Но, конечно, далеко не всем удавалось осуществить свою мечту. Первым признанием являлось зачисление в интернат, вторым, еще более надежным, назначение в дивертисмент. В одном из актов балетного спектакля обычно давалась сюита танцевальных номеров, это могло быть и концертное соло, и сюжетные миниатюры. Ученицам поручались небольшие сольные номера с учетом, конечно, их способностей.

Павлову в первый же год ученичества поставили на сцене «в толпу». В этот «выход» девочка страшно испугалась. Очутившись перед черной бездной театрального зала, она не могла даже свободно вздохнуть. По счастью, Анна была закрыта кругом спинами девочек и мальчиков. Довольно быстро Анна освоилась со сценой, и зрительный зал уже не казался ей темной ямой. Вместе с одноклассницами она зорко следила за ведущими танцовщиками. Выступления их неизменно и горячо обсуждались потом в спальной всеми воспитанницами.

Даже для таких маленьких ролей, которые поручались детям, нельзя было обойтись без репетиций. Обычно их проводили в зале училища; но накануне спектакля учениц отвозили в театр, чтобы они запомнили, где что надо делать на большой сцене рядом с настоящими артистами.

Анна прилежно слушала объяснения учителя на уроках, будь то французский или история. Но язык музыки и танца она любила так сильно, что даже не старалась спрятать от глаз педагога то ликование, которое ее охватывало при мысли, что скоро позовут танцевать.

Едва приоткрывалась дверь классной комнаты и раздавалась знакомая с первых лет учения фраза «на репетицию», девочки вскакивали со своих мест и, не закрыв тетради и учебники, устремлялись в зал.

Если предстояла поездка в театр, подавали старый театральный экипаж, известный под названием «ноев ковчег» — он забирал человек пять или шесть. Девочек сопровождали классная дама, горничная и швейцар, который сидел на козлах. Такие театральные кареты заезжали обычно за артистами и развозили их после театра домой.

Мальчики из балетного отделения и девочки, участвовавшие в спектакле, приезжали отдельно. В карете Павлова сидела прямо, не наклоняясь, не заглядывая в окна, как делали ее подруги, а стараясь сосредоточиться на спектакле. Она с ранних лет относилась к театру благоговейно. Выступления на сцене также проходили под строгим контролем классных дам, горничных, которые из-за кулис следили за тем, чтобы воспитанницы не встречались с мужчинами. Избежать надзора не было никакой возможности: охранители девичьей чистоты знали, в какую кулису девушка должна удалиться. Когда Нюрочка, выполнив свой номер, уходила со сцены, в кулисах ее уже встречали, спешно уводили наверх, в уборную. Здесь она переодевалась и ждала остальных.

Девочкам и мальчикам было строжайше запрещено разговаривать друг с другом даже на уроках бальных танцев и во время репетиций. Часто, погруженная в свои мечты, Павлова не только молчала, но и не поднимала глаз на партнера, самозабвенно проделывая все фигуры кадрили или менуэта.

На прогулках девушек и юношей также разделяли. Каждый раз при выходе на улицу или во двор, при возвращении с улицы или со двора всех встречала дежурная классная дама и пересчитывала.

Вначале процедура пересчитывания вызывала у Анны Павловой недоумение, потом негодование, а в конце концов она научилась относиться к этой строгости с чувством юмора.

Несколько поколений воспитанниц передавали друг другу легенду о «Безумной Анне». Ученица, прозванная «Безумной Анной», необычайно красивая и столь же необычайно смелая, увлеклась гвардейским офицером, с которым познакомилась дома, в один из отпускных дней. Он похитил ее прямо из школы. После этого происшествия воспитанниц вообще перестали отпускать, кроме как на пасху и рождество.

Романтически настроенной, экзальтированной Павловой «монастырская жизнь» в театральном училище с обязательными выступлениями на сцене Мариинского театра вовсе не казалась однообразной и скучной, хотя ей иногда приходилось оставаться в интернате и в праздничные дни.

Анна Павлова была на вид так миниатюрна, что общее мнение считало ее слабее других воспитанниц. Все были уверены, что Анна нуждается в усиленном питании. Дежурная классная дама выписала ей из лазарета рыбий жир, и Анна, преодолевая отвращение, принялась пить его по столовой ложке три раза в день. Она хотела поскорее стать сильной, чтобы достичь виртуозности итальянской балерины, несравненной Пьерины Леньяни. На зависть всем танцовщицам, итальянка делала в «Лебедином озере» тридцать два фуэте! К счастью, Павел Андреевич Гердт, главный учитель Анны в старших классах, глядя, как его ученица проделывает упражнения, опасные для ее организма, постарался убедить ее не добиваться эффектов, явно ей не свойственных.

— Предоставьте другим акробатические трюки, — говорил он, — мне просто больно смотреть, когда вы проделываете все леньянинские па. То, что вам кажется вашим недостатком, на самом деле редкое качество, выделяющее вас из тысячи других! Вам суждено, может быть, воскресить и даже превзойти забываемую теперь прелесть романтического балета эпохи Тальони!

Анна слушала прилежно, но в то время вряд ли вполне могла понять, что в ее стройной, хрупкой фигурке с ограниченными, как тогда казалось, техническими возможностями, заложена величайшая сила индивидуальности.