Василий Романович Носенков
      ЗЕЛЕНАЯ РАСЧЕСКА
      1
      Чуткое ухо Бадракова уловило короткий сигнал "Волги". Он поднялся с постели, приоткрыл штору и выглянул в окно. Так и есть, машина, подмигивая красными огоньками, осторожно разворачивалась в тесном дворе старого дома.
      Значит, что-то случилось.
      Он уже одевался, когда в прихожей раздался стук в дверь.
      - Сейчас выйду, вот папиросы затерялись где-то, - негромко ответил он шоферу.
      Вскоре он вышел во двор и молча сел в машину.
      Мотор работал на малых оборотах. Стрелка часов упиралась в цифру четыре. Шофер, не поворачивая лица, покосил глазом в сторону Бадракова, словно убеждаясь, что в машину сел именно он, включил скорость и медленно вывел "Волгу" со двора.
      Несколько минут оба молчали, каждый думал о чемто своем. Петр Кириллович не в первый раз выезжал вот так, среди ночи, на работу и потому не хотел проявлять перед шофером излишнее любопытство. Но неизвестность тяготила его.
      - Что там случилось? - спросил он наконец, как будто между прочим.
      - Кража в ателье дамского пошива, - равнодушно ответил шофер.
      - Кража, говоришь? Ателье, брат, у нас перворазрядное. Знаешь, сколько там заказов сейчас, перед праздниками? - оживился Бадраков.
      - Заказов у них много, это верно, - согласился шофер, сбавляя скорость перед перекрестком.
      Остаток пути до самого дома, где помещалось ателье, они проехали молча. Под аркой, укрывшись от непогоды, стояли постовой милиционер и следователь Люда Распопова. Чуть подальше от них - сторож и дворник.
      - Проспали, стража милая! - нарочито громко сказал Бадраков, пожимая теплую руку Люды и принимая от нее оперативную сумку.
      - Где уж нам спать... Вон сколько домов обслуживаем, - развела руками одна из женщин.
      - В ателье проникли через черный ход, со двора, - деловито сообщила Люда и первой пошла вперед, под арку.
      Бадраков шел следом, освещая ей фонариком дорогу.
      Во дворе они свернули налево, остановились. Массивная дверь черного хода, обитая жестью, была раскрыта настежь.
      Прежде всего в небольшой кружок света попала куча пустых деревянных вешалок.
      - В управление звонили?
      - Да, сообщено. Подождем, сейчас они должптл подъехать. Тогда уж сразу и приступим, - спокойно ответила Люда.
      Действительно, вскоре к мосту происшествия подъехала крытая милицейская машина. Первым из кабины выскочил заместитель начальника уголовного розыска города.
      Из машины выходили оперативные работники, эксперт научно-технического отдела, проводник со служебно-розыскной собакой...
      2
      ...Вернувшись с осмотра места происшествия в отдел, старший оперуполномоченный прошел в свой кабинет.
      Было раннее утро, когда темнота только начинает отступать. Он включил настольную лампу, небрежно бросил на стул оперативную сумку, потрепанную коричневую папку и подошел к окну. на противоположной стороне улицы суетливо толкались при посадке в автобус люди. Двое мужчин отошли в сторону и, видно, о чем-то горячо спорили. Один из них, солидный, в светлом плаще, в азарте достал из портфеля лист бумаги и, жестикулируя, убедительно доказывал что-то другому.
      "Наверняка эти не автобус ругают, - подумал Петр Кириллович, на мгновение задерживая на них взгляд. - Может быть, обсуждают проект умной машины или корабля? Конструкторы. Завидная профессия - проектировать и строить на радость и пользу людям.
      А наш труд - разве можно рассказать о пем, о том напряжении сил, о бессонных ночах, о раздумьях, о бесконочных поисках, за которыми незаметно улетают лучшие годы... Не успеешь довести до конца одно дело, даже не вздохнешь спокойно, как новое уже поджидает тебя..."
      Он отошел от окна. На его столе в беспорядке валялись полуисписаннью обрывки бумаги, стружка от карандашей, в пепельнице - окурки. А на листке календаря была неумело нарисована карикатура: человек в шляпе, воткнув длинный нос в лупу, рассматривает окурок.
      "Сейчас знаменитый Шерлок Холмс, то бишь Б., узнает, кто развел свинство на его столе", - прочитал Бадраков надпись под рисунком.
      - Действительно свинство, - проворчал он, с ожесточением комкая в руках листок с карикатурой. - Лучшего определения этому не подыщешь. А развел... Межевой, конечно. Его "почерк".
      Побросав бумажки и окурки в печку, он расстегнул папку, достал протокол осмотра места происшествия, письменные объяснения дворников и сторожа и обломок зеленой расчески. Обломок был найден на подоконнике в ателье, как раз напротив форточки, в которую, как предполагали работники милиции, проник один из преступников и открыл внутренние запоры запасных дверей.
      На полированной поверхности расчески были нацарапаны три буквы: "-ов В".
      Конечно, имея в руках полную расческу или обе ее половинки, не составляло бы особого труда прочитать фамилию ее владельца. Но, увы! Второй частью расчески, может быть, и сейчас пользуется ее хозяин. Не исключено также, что она давным-давно потеряна или выброшена. И потом еще неизвестно, чья она. Может быть, обломок расчески принадлежал одному из работников ателье? Вполне возможно, что он был найден уборщицей па полу в примерочной и положен на подоконник...
      Необходимо было срочно устранить все сомнения.
      Только после того, как окажется, что обломок расчески работникам ателье но принадлежит и они его не видели, можно будет считать находку вещественным доказательством.
      Пока ничего этого на руках у Бадракова не было.
      И он наметил первое мероприятие: установить, кому принадлежит находка.
      В коридоре послышались тяжелые шаги. В кабинет вошел участковый уполномоченный Шарапкин.
      - Не выспался, Николай Сергеевич? - встретил его Бадраков.
      - И не выспался, если хочешь, - ответил недовольным тоном Шарапкин. - В два часа ушел домой. Лечь удалось в три. А в шесть уже подняли. Не автомат же я, правда?
      - Все это верно, - охотно согласился Бадраков, усаживая его к своему столу. - Только претензии, пожалуйста, предъявляй не мне, а тем, кто ворует. Вот поймаем мы с тобой их, голубчиков, тут ты первым делом и спрэсишь, кто им давал право лишать нормального отдыха такого заслуженного человека, как лучший участковый уполномоченный районного отдела милиции.
      Вымпел у тебя еще не отобрали?
      - Все шутить изволите, Петр Кириллович. С них, сволочей, не спрашивать надо, а шкуру снимать.
      - Ну, ну, - заулыбался Бадраков. - Не будь таким кровожадным. А сейчас нам с тобой придется поработать вплотную. Ателье обчистили, слышал?
      - Слышал. Зацепки есть? - уже более деловито поинтересовался участковый.
      - Мало зацепок, Коля. Собака довела по следу до проспекта и дальше, не пошла. Дворник пояснила, что с того места в три часа ночи ушла легковая машина.
      Марку даже толком объяснить не может, а номер тем более не заметила. Вот тебе первая зацепка.
      Дальше Бадраков, не торопясь, принялся излагать результаты осмотра места происшествия. На подоконнике в зале ателье найден обломок расчески. Кому принадлежал - неизвестно. Очевидно, искать преступников или хотя бы одного из них следует среди подросткоп.
      Размер форточки и расстояние между прутьями решетки свидетельствуют о том, что взрослому человеку туда пе пролезть. Помимо того, что кто-то отпер дверь изнутри, бьал открыт при помощи ключа или отмычки навесной замок, висящий снаружи. Напрашивался вывод - не слишком ли много мелочей приходилось учитывать преступникам? Не была ли оказана им помощь со стороны кого-либо из работников ателье? Все эти вопросы требовали немедленного ответа.
      Пока Бадраков занимался с участковым уполномоченным, на улице уже совсем рассвело. Уборщицы заканчивали уборку кабинетов. Помаленьку стали собираться остальные работники уголовного розыска.
      Межевой с довольной физиономией заглянул к Бадракову, "поздравил" с новым преступлением на его территории, с ехидным юмором напоминая, что в группе Петра Кирилловича не уважают профилактику.
      - Зато ты хорошо профилактируешь по вечерам в чужих кабинетах, - не удержался Бадраков.
      Межевой покраснел и начал оправдываться. Но в это время зазвонил телефон. Следователь Люда Распопова сообщила, что допрошенные работники ателье не видели и не оставляли на подоконнике никаких обломков расчоски. Значит, в руках у работников милиции есть хоть маленькая ниточка, которая может помочь в раскрытии преступления.
      Пришли на работу Грищенко и Снегирев. Они сразу были посвящены во все подробности кражи. Грищенко взял обломок расчески и не выпускал его из рук в течение часа. Он думал о чем-то своем, перечитывал в который раз протокол осмотра, делал в блокноте записи для себя, даже чертил какие-то немыслимые, одному ему известные схемы...
      Когда Бадраков посчитал, что все уже оговорено и обсуждено, и спросил у сидящих, кто может внести дополнения к плану, выяснилось, что Грищенко не усвоил и пе запомнил ничего из того, о чем говорили его товарищи добрый час.
      - Вот тут не совсем ясно в протоколе осмотра отражено расположение и габариты окна, - начал он.
      - Я так и знал, что из-за Грищепко все придется начинать сначала, безнадежно махнул рукой Бадраков. - И зачем ему отдавали вещественное доказательство? Кто это сделал?
      Грищепко виновато заморгал белесыми ресницами и покорно затих.
      Бадраков молча сунул ему черновые наброски плана и велел ознакомиться...
      3
      Молоденькая девушка-почтальон легко взбежала по лестнице на площадку второго этажа и нажала кнопку звонка квартиры двадцать девять. За дверью послышались легкие шаги. Приятный женский голос спросил:
      - Кто там?
      - Почта, Синелопову телеграмма.
      - Одну минуточку.
      Дверь открылась. На площадку вышла молодая женщина в дорогом халате. Надменньга вид, высокая прическа, лепивьге движения рук - все говорило о том, что эта женщина независима и живет в достатке.
      - Какая телеграмма? - удивилась она, приподняв левую бровь.
      - Обыкновенная, - ответила почтальон, - ему нужно расписаться.
      На слове "ему" девушка сделала особое ударение, стараясь подчеркнуть, что намерена вручить телеграмму лично адресату, чтобы немножко дать понять этой даме, что она не собирается перед ней заискивать. Красивая женщина была неглупа и поняла интонацию голоса. Опа на минуту остановилась в раздумье, слегка прикусила верхнюю губу и отрывисто позвала:
      - Володя, к тебе пришли!
      Подросток лет тринадцати-четырнадцати торопливо подошел к двери. В руках он держал малелькую модель пассажирского лайнера. Женщина тотчас с безразличным видом ушла в квартиру. Девушка недоверчиво спросила у подростка:
      - Вы и есть Синелопов Владимир?
      - Я и есть, - коротко ответил мальчик.
      - Распишитесь в получении телеграммы и время поставьте.
      Володя расписался и отвернулся, принимаясь тут же распечатывать телеграмму.
      - А это ваша мать? - не отставала от него почтальон.
      - Хотя бы. Зачем вам все знать? - отвечал Володя.
      Ему сегодня, в свой день рожденья, не хотелось вести пустые разговоры. Видя, что девушка обиженно шмыгнула носом, он решил загладить свою грубость.
      - У меня и отец есть. Он военный, служит.
      - Очень хорошо, - сказала девушка, не оборачиваясь, и ушла.
      Телеграмма была от отца. В нескольких словах Синелопов-старший поздравлял сына с днем рождения, желал успехов в учебе и жизни. Несмотря на краткость телеграммы и кажущуюся сухость слов, Володя был польщен отцовским вниманием. В сущности, это была первая за четырнадцать лет телеграмма, адресованная на его имя и касающаяся только его одного.
      Радостный он. вошел в комнату. Зоя Ильинична сидеда на диване. На лице ее было полное безразличие.
      Она и раньше с неохотой читала отцовские письма, подолгу не писала ответов, ссылаясь на занятость, хотя мальчик видел, что времени у нее больше чем достаточно. А если и писала, то предельно кратко. Вот и сейчас она прекрасно знает, от кого телеграмма, но не интересуется или делает вид, что ей все равно.
      - Мама, меня отец поздравляет с днем рождения, - сказал Володя не очень громко.
      - А-а... хорошо. Я тоже поздравляю тебя, сынок. - В словах ее Володя не почувствовал той теплоты к нему, какая была у нее раньше, примерно год назад. А уж кто, как не мать, обладает запасом неистощимой энергии, задором. На нее с восторгом засматривались многие, когда они бывали с отцом в гостях. Она так просто и в то же время красиво может рассказывать, легко и заразительно смеяться... И вдруг с ее стороны такая сухость и безразличие.
      - Мама, а я Борьку Чувахипа в гости пригласил, - продолжал Володя.
      После этого сообщения Зоя Ильинична сунула свои маленькие ноги в оленьи туфли.
      - Что ж ты раньше не сказал? Сбегаи в магазин. Октябрнна тоже обещала зайти.
      В магазине Володя купил все необходимые продукты.
      Возвращаясь домой, на дворе встретил Борьку: начищенные до блеска модные остроносые туфли, белая рубашка с галстуком-шнурком, узенькие, в обтяжку, голубые брюки и длинные, нечесаные волосы.
      - Салют! - закричал Борька издали, помахивая растопыренной ладонью над головой. - Вьшивон, закусон тащишь? Хорошо, дела, достойные похвал. Я не опоздал?
      - Как видишь, нет.
      - Ну и прекрасно. Тогда разреши мне досрочно поздравить тебя с днем рождения, - продолжал Чувахин, протягивая крупную немытую руку. - Считай меня первым своим другом.
      - Спасибо, - ответил на рукопожатие Володя.
      - Одно шампанское, и только? - поинтересовался Чувахин.
      - Нам только лимонад, - уточнил Володя.
      Борька выразительно присвистнул и легонько попридержал Синелопова за полу пиджака.
      - Гроши остались? - шепнул тихо.
      - Вот, четыре рубля с мелочью.
      - Тогда не все пропало, - обрадовался Чувахин, смело забирая трешку из руки Володи. - Жди меня вот на этой скамеечке.
      - Как же? А мать... - сделал робкую попытку протеста Володя. Но Борька уже ничего не слышал. Он во весь опор бежал со двора, разбрызгивая грязь по сторонам.
      Вскоре он вернулся сияющий. Из-за оттопыренной полы пиджака доверительно показал белую головку "маленькой". Затем вынул из кармана зеленую расческу, взял ее обеими руками за концы и торжественно преподнес Володе:
      - Дарю. От всего сердца.
      После такого нежного излияния Володя постеснялся спросить с него сдачу. Они быстрым шагом направились к Синелоповьж.
      В комнате Зои Ильиничны уже сидела расфуфыренная Октябрина и мурлыкала что-то своим слащавым голоском. Хозяйка оставила ее одну, предварительно подставив к дивану низкий столик с пухлой стопкой журналов мод, а сама хлопотала на кухне.
      Настала торжественная минута, и Чувахину, как старшему из мужчин, было доверено открыть шампанское.
      Чтобы показать, какая это трудная работа открывать шампанское, Борька зажмурился. Глухо стрельнула пробка, и шипящее вино полилось в фужеры. Октябрина с улыбкой подставляла их поочередно, а сияющий Борька наливал.
      Сразу же, как только был провозглашен тост за здоровье Володи и выпито шампанское, женщины оставили ребят и ушли на кухню.
      Хитро подмигивая Володе, Чувахин достал "резерв".
      Налил две полные рюмки. Но именинник не притронулся к водке.
      - Не могу. Я никогда ее не пил.
      - Тоже мне мужик! Но пил, так надо учиться пить. А натурщица не плоха, правда? - прищелкнул языком Чувахин.
      - Какая еще натурщица? - не понял Володя.
      - Ну, эта, Октябрина. Я ее знаю, она напротив нас в сером доме живет, а работает натурщицей, - продолжал Борька, берясь за тонкую ножку рюмки и оглашая компату заливистым смехом. - И знаешь, в чем смысл ее работы?
      - Не знаю и знать не хочу.
      - А чего краснеешь?
      Такое заявление совсем расстроило Володю. Он машинально потянулся к рюмке, молча чокнулся с Борькой и выпил все до дна одним махом. У него захватило дыхание, будто кто-то невидимый сжал клещами горло и но давал возможности втягивать воздух в легкие.
      Закатив глаза под лоб, он ошалело смотрел перед собой, пе соображая, что с ним произошло и что следует делать в подобных случаях. А Борька Чувахин ударил его своей тяжелой ладонью по спине и сунул под нос хлебную корку.
      - В себя, в себя тяни, - поучал он, озорно улыбаясь.
      А когда Володя со слезами на глазах принялся часто дышать, подал ему стакан с лимонадом.
      - Ну, вот и проходит. Потом совсем хорошо станет.
      А ты прикидывался травоядным: "не могу", "не хочу", - передразнил Чувахин.
      В тот же вечер, поддавшись уговорам Борьки, Володя выпил еще полрюмки водки.
      Вспыхнувшая недавно тревога за мать улеглась, и он подумал о ней, как о самом дорогом и близком ему человеке на свете, а эта натурщица Октябрина была просто красивой женщиной. Мало ли что она раздевается в мастерских... Это искусство... Вскоре он почувствовал, что засыпает.
      Причина охлаждения родителей друг к другу Володе была неизвестна. Поэтому после своего дня рождения он стал ревниво относиться к каждому, как ему казалось, подозрительному поступку матери. Зоя Ильинична часто уходила из дома по вечерам, ссылаясь на неотложные дела. То ей нужно было идти к портнихе, то ехать на вокзал провожать в отпуск знакомых, а в большинстве случаев она вообще не считала нужным сообщать сыну, куда и зачем уходит.
      Это было в порядке вещей, и упрекать ее он был не вправе.
      Почему-то теперь он начал подозревать, что мать всегда скрывала от него действительную цель своих вечерних отлучек из дома.
      Оц сделал также неожиданное открытие: мать совсем перестала контролировать его поступки. За последние полгода она ни разу не поинтересовалась его учебой в школе, не спрашивала, как и с кем он проводит свободное время, какими мыслями живет.
      Даже когда Володя в день рождения впервые за свою жизнь выпил полторы рюмки водки и опьянел, она этого не заметила...
      4
      Борька Чувахин, с которым Володя особенно сблизился после своего дня рождения, познакомил его с одним интересным парнем, Генкой Баклушиным. Генка был заядлым любителем птиц. Жил он по соседству с Борькой. Во дворе его дома, над дровяным сараем, калапчой возвышалась дощатая голубятня. Отделенная перегородкой от вольера для голубей, каморка являлась своего рода штабом Генки. Здесь он встречал покупателей и выносил им напоказ голубей. Нередко он и сам покупал птиц у неизвестных ребят. Володя стал часто заходить сюда, составляя компанию Борьке. Вместе они кормили птиц.
      Изредка, после удачной продажи голубей, Баклушин приглашал ребят в каморку и говорил:
      - Ну, мальчики, за сизокрылых!
      В первое время Володя наотрез отказывался от угощения. После того вечера, когда Чувахин заставил его выпить, он не переносил даже запаха спиртного.
      Однажды Баклушин принес бутылку красного вина.
      С умыслом или по неосторожности, он сорвал этикетку и сказал ребятам, что это импортный морс. Володя выпил маленький стаканчик. Горьковато, но ничего. Он уступил просьбе товарищей и выпил второй. И опять, как в день рождения, перед глазами поплыли окружающие предметы. Он не мог сидеть и повалился в каморке на старый топчан. Дощатый потолок начал переливаться радужными цветами. Глаза закрылись, но он отчетливо слышал, о чем говорят ребята. Баклушин с Борькой допивали вино. Видимо, рассчитывая, что Синелопов уснул, Генка спросил у Бориса о родителях Володи.
      - У него отец офицер, подполковник, - сообщил Чувахин, - служит где-то на Дальнем Востоке. А мать работает экономистом на заводе, недалеко от бань...
      - Слушай, я же работал там в прошлом году, - прорвал Баклушин. - Его мать не Зоей Ильиничной зовут?
      - Да. Она такая красивая.
      - Теперь знаю, - утвердительно ответил Генка. - Она с нашим инженером, Анатолием Григорьевичем, романчик крутила. Он с женой из-за нее разошелся.
      И этот подполковник был на заводе в прошлом году.
      Пронюхал об их связи, ходил в партком. Сейчас инженера уволили, спился окончательно. Вот они, какие дела...
      Володя не поверил своим ушам. У него вспыхпуло желание вскочить с топчана, дать оплеуху наглому Баклушину, закричать: "Неправда! Моя мать хорошая! Вы клевещете!" Но руки и ноги отказались подчиниться.
      И тут он вспомнил, как к ним на квартиру действительно заходил мужчина с завода, где работала мать. У него была толстая папка с медной пластинкой и дарственной надписью на ней, дорогой плащ, модная шляпа. В общем, "туз" или "делец", называй как хочешь. Мужчина похозяйски, как у себя дома, вешал шляпу и плащ и, явно стесняясь Володи, говорил, довольно потирая руки:
      "Ну-с, Зоя Ильинична, я все-таки нашел нашу с вами ошибку. Сейчас я вам докажу". - "Я так и предполагала, Анатолий Григорьевич, что вы с этими расчетами меня и дома найдете. Володя, иди погуляй, мы с инженером заниматься будем", - говорила мать и широко открывала дверь в свою комнату, приглашая гостя.
      Ничего не подозревавший Володя уходил. Правда, один раз после возвращения с прогулки он нашел на кухне пустую бутылку из-под муската. Но не придал тогда этому значения. Теперь, припоминая все подробности, мальчик стал все больше убеждаться в достоверности сказанного Баклушиным. Не прав был Генка лишь в одном - очень нагло и цинично отзывался о его матери. А мать все же хорошая, он верил в нее...
      Володе казалось, что он нашел разгадку странного поведения родителей. Значит, виной всему был тот толстый красноносый инженер. Но теперь он не посещает квартиру и, как видно... Постой, постой, зато в последнее время к ним частенько наведывается смуглый мужчина с тонкими усиками. Художник. Его к ним привела Октябрипа. Он пишет портрет матери. Безобидное запятие. Но, может быть, и здесь кроется какая-нибудь хитрость? Уж болыю долго он рисует ее портрет.
      Что же делать? Неужели их семья распалась, а родители до поры до времени пытаются скрыть это от него?
      О, если б он зпал, как поступить, чтобы все поставить на прежние места. Главное, обидно, что его все еще продолжают считать ребенком. О жизни своих родителей он узнаёт случайно от знакомых...
      Не проронив ни слова, Володя встал с топчана и направился к выходу. Баклушин с Борькой недоуменно переглянулись, затем Генка крикнул ему вслед:
      - Эй, Вовка! Приходи завтра, мы тебя ждем, слышишь?
      Это было сказано твердо и прозвучало как приказ.
      "Пошли вы к черту, - подумал Володя, нетвердыми шагами спускаясь по ветхой лесенке. - Тоже мне друзья отыскались. Преподнесли два стакана вина и считают, что посвятили в рыцари. Назло возьму и не приду. Очень вы мне нужны".
      По дороге он обдумывал, как лучше вызвать на откровенность мать. Так дальше продолжаться не может, они должны объясниться обязательно. Он решил сегодня же сознаться матери, что уже второй раз за короткое время пил вино. Затем нужно будет поинтересоваться, почему так редко пишет отец.
      Мать встретила его с какой-то необъяснимой тревогой в глазах. Володя про себя с удовлетворением отметил, что она все же заботится о нем, думает. Вот задержался он у голубятника, она и переживает. Когда он разделся, Зоя Ильинична почему-то сразу проводила его на кухню, шепотом объяснила, где взять ужин. Стягивая полы халата на груди, она вздрагивала, руки покрылись гусиной кожей.
      - Замерзла? - ласково спросил Володя. Он решил подготовить мать к своему признанию и обдумывал, как проще начать разговор.
      - Да, знобит что-то, - ответила Зоя Ильинична, не глядя на сына, и, поспешно удаляясь в комнату, добавила: - Спать пойдешь сразу к себе.
      На этот раз Володя решил не подчиниться. Он зажег газ, поставил на горелку сковороду с ужином и направился к ней. Дверь в комнату была плотно прикрыта. Он тихо потянул на себя ручку. Взгляд остановился на черном пиджаке, по-хозяйски повешенном на спинке стула.
      "Откуда это?" - подумал в недоумении Володя.
      На полу под тем же стулом он увидел мужские модельные полуботинки и узнал их. Это были полуботинки художника.
      Он беспомощно опустил руки. Дверь мягко прикрылась. За пей послышался тихий голос матери. Ему вторил мужской басок.
      Для Володи все стало ясно. В горле застрял неизвестно откуда взявшийся комок и не давал дышать.
      Волосы, казалось, отделились от головы. К вискам прилила кровь. В носу защипало, и слезы полились из глаз.
      Он попятился по коридору на кухню. Там беспомощно опустился на стул.
      В большой сковороде шипела жареная картошка с колбасой. Но, несмотря на мучивший его недавно голод, он не мог есть. В пепельнице он увидел папиросу с чуть обожженным кончиком, другой копчик был в помаде. Значит, мать пробовала курить! Еще не легче.
      Для чего она это делает? Бывает, женщины курят по необходимости, связанной с работой, - хирурги, химики. Бывает - с горя. А мать...
      С остервенением он оторвал от папиросы напомаженный кончик, подержал ее на синем пламени горелки и первый раз в жизни затянулся дымом. Выкурив полпапиросы, он почувствовал легкое головокружение, к горлу подступала тошнота. Это на минуту отогнало от него тяжелые мысли. Он выключил газ и ушел в свою комнату спать.
      Сдержать данное себе слово не ходить на голубятню он не мог. Наоборот, после того ужасного вечера его стало тянуть туда как магнитом. Теперь по вечерам щуплый Синелопов неотрывно следовал за Баклушиным.
      Генка учил своего юного друга всему: курить, пить вино, плевать сквозь зубы. А один раз они были даже у кинотеатра и успешно перепродали двадцать билетов на заграничный фильм.
      Многие жильцы, встречая Володю в позднее время на лестнице своего дома с папиросой, делали замечания, осуждающе покачивали головами. Но дальше этого дело не шло. Сама же Зоя Ильинична или не замечала персмены в поведении сына, или пе хотела замечать.
      - Растет мальчик, что здесь особенного, - безразлично отвечала она знакомым, когда те высказывали опасения за Володю.
      Посещая голубятню, Володя не чувствовал привязанности к новым друзьям, даже перестал уважать их. Голуби тоже не были единственной целью, ради которой он приходил сюда. Тогда что же его тянуло в эту тоспую, пропахшую птичьим пометом каморку? Просто он не знал, где убить свободное время. Раньше его страстью было строить кораблики. Он с каждым разом все более совершенствовал их конструкции, часто ходил в Военно-морской музей ради того, чтобы снять чертежи с маленьких парусников и фрегатов, пытался даже приобрести бензиновый моторчик и сделать настоящий маленький эсминец.
      Теперь, после появления в их семье художника Ласточкина, модели кораблей были частично сломаны, остальные валялись заброшенными в кладовке. Кисти, мольберт и старые картины, которые Ласточкин откудато приносил и неумело реставрировал, заняли все полки, прихожую, а некоторые даже хранились в комнате матери. Эти выцветшие, изодранные картины одним своим видом раздражали Володю не меньше, чем сам художник. Даже в отсутствие Ласточкина мальчик чувствовал себя дома скованным. Он наскоро делал уроки и торопливо выскакивал на улицу. Там дышалось свободнее и было намного легче.
      К школьным друзьям его но тянуло. Они знали положение дел в семье Володи и смотрели на него почемуто такими глазами, будто он был парализованным или неполноценным физически. До дружбы ли при такой ситуации. При случайной встрече где-нибудь на улице Володя еще больше чувствовал это и норовил улизнуть.
      Один случай особенно неприятно поразил его. Как-то он встретил в магазине Димку Сухарькова из седьмого "б" и Августа Варакса из восьмого класса. Ребята покупали лампочки для карманного фонарика. Из магазина вышли вместе. Пройдя десяток метров, Володя заметил в широком окне сберкассы Ласточкина. При помощи трафарета художник оформлял витрину. Володя покраснел и отвернулся, проходя в двух шагах от окна, а Варакс принялся оживленно нашептывать что-то на ухо Сухарькову.
      - Халтурит, - не стесняясь, ответил Димка. - Не так легко содержать две семьи.
      Кровь прилила к лицу Володи. С ребятами он дальше не пошел. Сам того не замечая, он пришел во двор Генкиного дома и по привычке поднялся на голубятню.
      После того как Володя случайно подслушал беседу Баклушина с Борькой Чувахиным, Генка почему-то никогда не заводил разговоров на семейные темы. Он расхваливал своих голубей, спрашивал, не найдет ли Володя подходящего покупателя, которьга может оптом купить всех его птиц с голубятней вместе. Иногда угощал вином, дарил сигареты. Изредка они вместе ходили к кинотеатру, на рынок... И за одно то, что Баклушин но бередил рану расспросами или намеками, Володя был ему благодарен.
      - А-а, Вовка, мое вам с кисточкой! - приветствовал он на сей раз Сипелопова.
      - Здравствуй.
      - Вот вчера какие-то чужаки приблудились, нужно их на первое время в изолятор, а потом, пожалуй, продать. Все равно улетят, - объяснял он, тыча хворостиной в угол, где обособленно сидели три турмана.
      - Красивые голуби, - признал Володя.
      - Э-э, все дерьмо. Разве на них заработаешь? - скороговоркой затрещал Баклушин. - Тут у меня друг вернулся, а с ним его друг - чудесные ребята! Подожди, вот они скоро должны подойти ко мне. Я уже "керосин"
      для них подготовил...
      - Керосин? Зачем? - не понял Володя.
      - Ты еще не знаешь? - ухмыльнулся Баклушин.
      Видно было, что он навеселе. - "Керосин" - это, понашему, вьшивон. Ну, водочка там, коньячок и всякое ипое горючее. Без этого, брат, нельзя, для нас это первое дело.
      - Раз друзья придут, так можно и дома встретить, - подоуменно пожал плечами Володя. - Что здесь хорошего?
      - А ты молодой, да из ранних, - насупился Генка. - Даешь советы, что тот прокурор.
      Действительно, вскоре на голубятню пришли двое.
      Кряжистый парень в серой куртке и таких же брюках, по всему видать старший, хитро подмигнул Баклушину, пожимая руку выше локтя. Володю он как будто не замечал.
      Его товарищ, худой, долговязый молодой человек в помятом плаще-болонье, пристроился на ящике и не подавал голоса. Можно бьгао подумать, что он глухонемой.
      Человек в серой куртке рассматривал стены голубятни, словно разыскивая что-то. Володя успел заметить, что у него вместо зубов во рту торчат почерневшие корни. Был он к тому же косорот, темен лицом и часто облизывал языком пересохшие губы. Что-то свиреподикое было в его некрасивом лице с рыбьими глазами.