Глава 18

Весна в степях сменилась летом; трава становилась все зеленей и роскошней. У овец появились ягнята, и стада процветали; лошади снова начали лосниться, даже верблюды роскошествовали, их двойные горбы раздулись — признак изобилия пищи и воды. Шунг-ню радостно скакали по просторам до самого невероятно далекого горизонта, где возвышались туманные горы. Их снежные вершины были неотличимы от облаков, которые теснились вокруг них, оставляя все остальное небо чистым.

В таких необъятных просторах даже обширный королевский клан с его огромными стадами и табунами казался цепочкой муравьев, ползущих по куску нефрита вслед за своим вожаком. Глаза Серебряной Снежинки привыкли к солнцу и к бесконечным просторам; она с трудом припоминала то время, когда полдня езды верхом утомляли ее и вызывали боль во всем теле. День за днем двигались шунг-ню, но горы, на которых начал таять снег, не становились ближе. Таявший лед наполнял ручьи, а от них трава становилась еще богаче и зеленей.

Мы подобны муравьям, думала Серебряная Снежинка, только ползем не по нефриту, а по барабану. Задача в том, чтобы пройти незаметно, чтобы барабан не взорвался звуками. Всю весну и часть лета у девушки было то же ощущение, которое охватывало ее на севере перед бурей: небо чистое, ветер легкий, но нервы ее ощущают раскаты грома, и мысленно она видит, как сгибается трава под ударами непогоды.

Весна была прекрасна, лето еще лучше. Воины часто уезжали присматривать за стадами, оставляя заботы о юртах старикам и женщинам. Но если отсутствовал Вугтурой, не было и Тадикана. Честная игра, и то, как приветливо относился Куджанга к младшему сыну, делало ее еще честней в глазах Серебряной Снежинки. Девушка старалась постоянно держать глаза опущенными, в отличие от женщин шунг-ню, которые смотрели, куда и на кого хотели. Она вела себя еще скромнее, чем раньше, когда поняла, зачем доставала сумку с ароматными травами, которую теперь тщательно прячет под одеждой.

Часами Серебряная Снежинка ехала верхом, работала и жила, испытывая удовлетворение, но потом резко приходила в себя от злобного взгляда или резкого замечания Острого Языка, у которой было много сторонниц среди пожилых женщин, заправлявших юртами. Но если у Острого Языка были приверженцы, появились они и у Серебряной Снежинки, и она радовалась, заметив, что число их день ото дня растет.

Она почти забыла, что так и не получила ответ на свое первое письмо, которое со страхом срочно отправила с Басичем. Постепенно она смирилась с мыслью, что если Басич не погиб от когтей и клыков белого тигра, то умер от истощения и письмо потеряно. Это помогало ей утешать Соболя, которая гордилась своей сдержанностью, но тем не менее горько плакала в одиночестве. Часто с ней сидела Ива, молча утешая, как это делают животные, одним своим присутствием.

Неужели только Серебряная Снежинка воспринимает лето как промежуток между бурями, которые обрушиваются с высот? Такие бури приносят влагу на поля, и потому их приветствуют; но если поля пересохли, такие бури несут с собой молнии и угрозу пожара, который ветер погонит по степи, голодный, свободный и свирепый, как сами шунг-ню, но гораздо более разрушительный и быстрый.

Впервые поняла Серебряная Снежинка, насколько священен огонь для шунг-ню. Зимой его нужно охранять, потому что на нем готовят еду и он согревает юрты; летом его нужно остерегаться, чтобы он их не пожрал. Серебряная Снежинка слышала о живущих далеко на западе ху, которые считают огонь демоном. Возможно, они варвары, но теперь, поняв страх шунг-ню перед степным пожаром, она сочувствовала их верованиям.

Куджанга продолжал здравствовать. Враждебность Острого Языка словно смягчилась, но Серебряная Снежинка все время чувствовала, что барабан духов готов загреметь или что зверь, например, белый тигр, присев, ждет первого же неосторожного движения своей добычи.

Солнечный свет, более золотой и яркий, чем люн, или дракон, вышитый на одеянии императора, освещал лагерь королевского племени. Он запускал свои сверкающие когти в большую юрту шан-ю, заставляя по-новому блестеть роскошные ковры и подушки и затемняя свет огня в жаровне, который по сравнению с ним казался слабыми искрами. День стоял ясный, и Серебряная Снежинка приказала женщинам вытащить ковры и подушки из юрты, чтобы они с шан-ю могли в ожидании ужина посидеть на свежем воздухе.

Голоса в юрте свидетельствовали, что там появилась Ива. Она приняла на себя приготовление еды и заодно присматривала, чтобы Острый Язык не могла добавить своих трав и листьев. Из-за юрты доносились звуки бамбуковой флейты; играет, конечно, ребенок, на время свободный от работы, которую дети степей учатся выполнять, еще не научившись ходить или ездить верхом. Ветер подхватил песню, и она слилась, ядовитая, горько-сладкая, со звуками лютни Серебряной Снежинки и ее мягким высоким голосом. Старый шан-ю улыбался. На мгновение сердце Серебряной Снежинки устремилось к нему. Старик, сидящий рядом с ней, называется ее мужем, а не отцом; но разве, облегчая ему жизнь в прошедшие месяцы, не служила она ему, как, по Конфуцию, должна преданная дочь служить отцу?

Ветер исполнял вариации на ее мелодию и приносил ей запахи ее нового дома: острые запахи лошадей, пыль равнин, заманчивый аромат вареного мяса, приправленного пряностями из ее запасов.

Из юрты вышла Острый Язык, за ней незаметно последовала Ива. Короткий момент хорошего настроения кончился. Девушка инстинктивно оглянулась. Нет, Вугтурой уехал смотреть приплод кобыл. Но он может вернуться к вечеру или завтра: он свободный человек и может ехать, куда хочет. Но Серебряную Снежинку успокаивало сознание, что только сегодня утром Тадикан тоже уехал с отрядом своих приспешников, объявив, что хочет снова навести страх на фу ю.

Навевающие меланхолию звуки флейты смолкли, их сменила брань матери музыканта, ругавшей ребенка за безделье. Серебряная Снежинка кончила свою песню. Беззубой улыбкой и смехом Куджанга побуждал ее начать новую, на этот раз веселую песню пьяных, которую она слышала в Шаньане. Девушка не обращала внимания на раздражение Острого Языка и ее красноречивое притоптывание ногой в фетровом сапоге.

Но это притоптывание все больше и больше ее отвлекало. Она не смела посмотреть, принесла ли Острый Язык свой ненавистный барабан духов, обтянутый страшной кожей, но притопывание напоминает звуки барабана, который бьет в ритме ударов сердца.

Звуки копыт прервали ее задумчивость и песню. Девушка взглянула на шан-ю Куджангу, который должен знать, какие всадники возвращаются в лагерь. Тот напрягся, явно собираясь с силами, чтобы встать и схватить копье. Но потом поморщился.

— Кто может в одиночку скакать по степи? — произнес шан-ю.

Теперь, внимательней прислушавшись, Серебряная Снежинка почувствовала в этих ударах копыт что-то тревожное. Как и подсказал более опытному шан-ю его слух, только один всадник приближался к лагерю; ритм шагов свидетельствовал об усталости лошади и о том, что она нервничает; она спотыкалась, что совсем необычно для лошадей шунг-ню, за которыми хозяева тщательно ухаживают.

— Брат! — Соболь, обладавшая острым зрением степнячки, побежала вперед, пряди волос и кожаные полы одежды летели за ней. Ива сделала неуверенный шаг вперед и остановилась. Никогда не видела Серебряная Снежинка на лице служанки такого горя и ненависти к своей хромоте.

Соболь добежала до спотыкающейся лошади вместе с несколькими старыми воинами. Схватив узду, она повела лошадь к юрте и к шан-ю, который стоял, сжимая копье. Серебряная Снежинка отложила лютню. Она ахнула, рассмотрев Басича.

Некогда сильный и здоровый мужчина, он сильно изменился. Лицо его было изуродовано шрамами от когтей, одна рука привязана к груди. Серебряная Снежинка подавила дурноту, заметив, что рука кажется слишком короткой и кончается грязными окровавленными тряпками.

Увидев ее, Басич высвободил руку и приветственно поднял ее. Это усилие совсем доконало его, он пошатнулся в седле и упал в протянутые руки сестры. Серебряная Снежинка и Ива подбежали. Соболь всхлипнула и подавила слезы.

— Кто это сделал? — спросила она у своего почти потерявшего сознание брата, тряся его за плечи. Ива перехватила ее руки и отвела. — Кто?

Ива сунула Басичу под нос растертые травы, он вдохнул их запах и закашлялся.

— Белый тигр… — прошептал он. — Я бежал.., бродил.., пока не нашел… — Он замолчал и захрипел.

Как ты думаешь, он выживет? — Серебряная Снежинка посмотрела на Иву, надеясь, что та поймет вопрос и успокоит ее. Ива едва заметно пожала плечами и наклонилась, разматывая повязки на руке Басича. Если он прожил так долго после нападения белого тигра, рана не должна воспалиться, хотя известно, что укус большой кошки вызывает такое воспаление. Но Басич очень слаб, особенно для шунг-ню, которые обладают легендарной выносливостью. Если Басич отдохнет, если у него не начнется лихорадка, если он сохранил волю к жизни, можно надеяться.

— Спроси у него, кто это сделал, — настойчиво зашептала она. Служанка, хромая, вернулась к Басичу. При ходьбе она отбрасывала длинную угрожающую тень. Увидев ее, несколько шунг-ню расступились, зазвучал барабан Острого Языка — коротким раскатом грома перед началом бури.

— Меня.., изгнали, — с трудом сказал Басич.

— Его пытали, — прошептала Ива Серебряной Снежинке, потом снова склонилась к воину, который лежал, прислонившись к плечу сестры. — Кто тебя изгнал?

— Фу ю, — со стоном ответил он и замолчал. Голова его откатилась в сторону. Соболь испустила вопль, который сдерживала все эти недели, не зная, жив ее брат или умер.

— Он не умер, — сказала ей Ива. — Пока не умер и, может, проживет еще много лет.

И, может, он всем нам спас жизнь, — подумала Серебряная Снежинка. Она смотрела, как Соболь и Ива пытаются устроить Басича поудобнее. Но когда они попытались его поднять и перенести к юрте Соболя, он стал сопротивляться. Ему достаточно было смотреть на лагерь и знакомые лица, которые он, очевидно, уже не надеялся увидеть. Итак, вначале фу ю его приютили, а потом изгнали. И фу ю — это то самое племя, которое вызывает такую тревогу у Тадикана. Девушка стояла, поворачивая футляр от письма, когда голос мужа заставил ее вздрогнуть от неожиданности.

— Это не призыв к войне, — пожаловался шан-ю. — Ну, тогда созовем на пир. К нам вернулся Басич, которого мы оплакивали как мертвого, и мой старший сын отомстит ничтожным фу ю за раны Басича. Может, мне следует потребовать череп предателя-вождя фу ю и сделать из него кубок, как из черепа вождя юе чи. Не каждый день кто-нибудь из моих детей возвращается с того света. Давайте выпьем за него! — И он выпил — из этого ужасного кубка, как с отвращением заметила Серебряная Снежинка. И кончил речь приступом кашля, а Серебряная Снежинка заторопилась к нему на помощь.

— Это еще не мой погребальный пир, — проворчал Куджанга, когда она усаживала его на ковры и подушки. Но под его ворчанием скрывалось удовольствие от заботы девушки, и он опирался на молодую жену с большей готовностью, чем на длинное копье. Кубок из черепа остался лежать на траве, пока Острый Язык не послала ребенка принести его.

К вечеру Ива наконец заявила, что довольна состоянием Басича. Серебряная Снежинка уговорила Куджангу принять немного укрепляющих снадобий, которые привезла с собой из Шаньаня. Тени удлинились и лежали на траве, как удары кисти искусного каллиграфа. Девушка вдвойне ценила свои припасы: кто знает, дошло ли письмо, в котором она просит прислать еще трав, чтобы Ива могла делать из них настойки, и получит ли она ответ? Не попадет ли этот ответ не ей в руки, а в когти белого тигра?

Будет еще возможность, надеялась Серебряная Снежинка, позаботиться о своей судьбе. В данный момент те, кто бережет ее и кого охраняет она, в безопасности; самой ей тоже ничего не грозит; Острый Язык в отсутствие сына и подчиняясь приказам шан-ю, вынуждена сдерживаться. Женщина сидела у костра, всем своим злобным видом показывая, что очаг будет осквернен, если Серебряная Снежинка или Ива осмелятся к нему приблизиться. Или просто это зависть стареющей женщины, замененной молодой женой, которую она намерена превзойти в приготовлении еды и в других отношениях?

Серебряная Снежинка покачала головой и поджала губы: когда Куджанга велел ей сказать, что ее печалит, она улыбнулась и сменила тему. Если бы были силы, надо было бы поиграть и спеть. Меланхолия по-своему так же ужасна, как ночные кошмары. Сегодня она в безопасности; сегодня она может петь повелителю, который так благожелателен к ней, как она не могла надеяться. Но что будет завтра? Она не смеет поделиться своими опасениями ни с мужем, которого волнение может прикончить, ни с его младшим сыном, который сочтет их проявлением неверности или слабости. Даже простое признание этих подозрений делает ее уязвимой к оскорблениям и обвинениям.

Хотя снаружи, за пределами юрты шан-ю, темнело, дневная жара еще не спала. Только накануне Куджанга заговорил о необходимости свернуть лагерь и ехать на самые высокие летние пастбища, к подножию Небесных гор, где никогда, даже в самое жаркое лето, не пересыхают ручьи, питаемые ледниками.

Постоянно подъезжали все новые всадники шунг-ню. Они соскакивали с лошадей, поднимая пыль, которая танцевала в огне костра и заката на фоне далекого горизонта. Что за этим горизонтом? — думала девушка. Даже постоянные бродяги шунг-ню не могли сказать ей уверенно.

Она закашлялась, сдерживая желание сорвать высокий шелковый воротник и заставляя себя держать руки неподвижно на коленях. Пыль может вызвать у Куджанги приступ кашля. Но нет, проведя всю жизнь в степях, шан-ю привык. Он лишь слегка чихнул, закрыл глаза и опустил голову на грудь. Похоже на дремоту, в какую впадают старики.

Старики дремлют в тепле, думала девушка, а остальным надо работать и заботиться о них. Кто заботится сейчас о ее отце? — думала она. У него теперь снова есть земли, богатство, честь; но рядом нет послушной дочери, которая дает ему не только свою заботу, но и поддержку зятя и радость от крепких внуков, чтобы почитать предков, и пухлых внучек, которые установят связи с другими древними родами.

На мгновение старик шан-ю, от которого она всегда видела только добро, показался ей таким же, как остальные шунг-ню. Все они чужаки, варвары, и она застряла среди них в бесконечном океане пыли и травы.

Она молода, красива, однако ее отдали скорее как дочь, чем как невесту, старику варвару, продали по существу, хотя обычай и вежливость называют это браком; у нее никогда не будет детей, и когда ее кровь остынет, когда замедлится пульс, она умрет — в одиночестве и бесчестии. Она и сейчас чувствует этот пульс. Он уже замедляется и скоро совсем остановится, и она умрет — от одиночества и пыли, если не от других причин. Старые песни правы: жизнь ханьской женщины или ханьского мужчины в степях суха, горька и коротка.

Но этот замедляющийся пульс прервал молчание ее отчаяния. Она только раз в прошлом испытала абсолютную печаль. А потом, — подумала она, — потом я излила свою печаль на листе, и Ива перебросила этот лист через стену. И это незначительное происшествие, этот ничтожный лист дал мне дружбу, какой я никогда раньше не знала.

Возможно, и из нынешней печали тоже может родиться радость. Биение стихало, совсем стихло; но на этот раз тишина была долгожданной. Из печали может родиться удовлетворение. Серебряная Снежинка вспоминала слова мастера Конфуция, вспомнила месяцы, проведенные в Холодном дворце, и ту гораздо более печальную участь, которую годами без жалоб выдерживали ее отец и Ли Лин. Своим собственным изгнанием она вернула им богатство и честь; а Чине она дала еще больше. Разве не называют ее королевой, которая принесла мир шунг-ню? Даже если шунг-ню не хотели этого мира, он был необходим Срединному царству. По сравнению с этим что такое ее маленькая жизнь? Послушание всегда было ее долгом; она счастлива, что ее послушание принесло ее земле, ее народу, людям, которых она любит, такой богатый дар.

Эта мысль заставила ее снова улыбнуться; она взглянула на мужа, который спал всегда, когда появлялась возможность: каждый воин знает, как это предусмотрительно. Кубок, простой, из бронзы с резьбой, выпал у него из рук. Серебряная Снежинка осторожно перегнулась через старика и поставила кубок прямо, потом посмотрела на Иву, которая сидела вместе с Соболем возле Басича, опустив, как и подобает скромной служанке из Чины, голову; женщины кормили и поили больного. Интересное зрелище, подумала Серебряная Снежинка, глядя, как Басич засмеялся и попытался заставить Иву поднять голову. У Басича есть маленькие дети, у него много лошадей, он обладает большим влиянием в клане; и, очевидно, он не считает, что хромота Ивы приносит неудачу. Здесь, далеко от Шаньаня и его незыблемых представлений о красоте, рыжие блестящие волосы и ровные брови Ивы тоже кажутся красивыми.

Ага, он завоевал улыбку служанки, заметила Серебряная Снежинка. Только подумать: она смеялась над Ивой из-за лисьих щенят. Что ж, у всех живых существ бывает время любви; может, она не правильно поступала, неотвязно держа служанку при себе. Было бы хорошим предзнаменование, если организовать такой брак. Спрошу Вугтуроя. Мысль промелькнула в сознании так быстро, что у Серебряной Снежинки не было даже времени покраснеть.

У нее на глазах Басич затих на ковре, который вытащила для него Ива; он отдыхал, как повелитель перед пиром.

Как жарко у костров для приготовления пищи! Серебряная Снежинка заставила себя сдержать стон и потянулась за своей чашкой. Кислость перебродившего кобыльего молока охладит ей горло. Девушка чувствовала себя так, словно наглоталась пыли. Она уже предвкушала, как жидкость потечет по пересохшему горлу.

— Нет, малышка! Не пей это!

Приказ прозвучал так быстро, что рука девушки дрогнула. И сразу вслед за этим шан-ю бросился к ней. Удар его тела, еще сохранившего крепость после жизни, проведенной в седле, выбил из ее руки кубок и отбросил на ковры и подушки. А старик упал на нее, как будто они и на самом деле муж и жена.

Кубок покатился по ковру, свет отразился от серебра и пожелтевшей кости. Кость? Это совсем не ее кубок. Это тот кубок из черепа, который она ненавидит. Она не то что пить, и смотреть на него не хочет! Кто подменил кубки.., и почему?

Шан-ю выпрямился, из его рук свисал полупустой мех с кобыльим молоком, которое он пил. Серебряная Снежинка попыталась подняться, а он покачнулся и одной шишковатой рукой ухватился за опору юрты. Он пытался сохранить равновесие, и свет от жаровни упал на его лицо. Половина лица словно вспыхнула; другая оставалась в тени и как будто обвисла, словно была сделана из воска и на нее неосторожный ремесленник пролил кипяток. Уголья жаровни словно зажгли его глаза; крошечные демоны грозно заплясали в их глубине.

Свободной рукой Куджанга погладил волосы Серебряной Снежинки, растрепавшиеся от падения.

— Я буду охранять тебя, малышка, — сказал он, и слова его звучали нечетко.

По-прежнему держа в руках мех с кобыльим молоком, он прошел к кухонному костру и полил его; пламя вспыхнуло сверхъестественным зеленоватым цветом. Затем с шипением огонь погас. Женщины вокруг закричали в гневе из-за пропажи доброй еды и осквернения священного пламени. Что-то едкое, с запахом горького миндаля, смешалось с запахами горелой пищи, угля и мяса. Серебряная Снежинка наклонила голову и принюхалась к пятну на подушке, куда пролилось кобылье молоко. Тот же запах горького миндаля. Ива, с ее острым лисьим чутьем и знанием трав, узнала бы это немедленно; шан-ю, с его охотничьим обонянием, тоже понял, хотя и не заметил подмены кубков.