– Странно, что она не приехала к своему брату раньше. Моя сдержанность, похоже, вынуждала ее открываться все больше и больше. В ее голосе звучала требовательная нота. Конечно, история прошлого Викторины уже должна была стать общим достоянием. Слухи и сплетни на этот счет тоже сыграли роль. И то, что Ален Соваж уезжал на призыв дотоле никому не известной сестры, просто обязаны были знать все «старые семейства».

– Я ничего об этом не знаю, миссис Билл, – твердо ответила я.

Хотя тщательные ухищрения помогали ей сохранить видимость юности, однако сегодня она казалась несколько увядшей, возможно, из-за яркого света. Взгляд ее стал тяжелым.

– Конечно, вы обязаны так говорить! – вспыхнула она. – Должно быть, ей стоило большого труда восстановить треснувшую лакировку светских манер. – Объяснюсь откровенно: я, как мать, хочу узнать побольше о молодой леди, к которой мой сын пытает довольно сильный интерес.

Ее объяснение было столь очевидно фальшивым, что она, должно быть, осознала это, еще не кончив говорить. Я не верила, что она испытывает к Генри какие-либо материнские чувства. Она даже не пыталась объяснять дальше, только уставилась на меня каким-то диким взглядом. Я удивилась, потому что прочла в ее взгляде отчаяние, превосходившее все мои представления. Словно… словно она обнаружила в Викторине некую опасность.

Она отвернулась, вертя в руках отделанный кружевами веер. Хотя она и недурно владела лицом, стиснутые руки ее выдавали. Я услышала треск пластин слоновой кости. Она как-то странно взглянула на сломанный веер, слабо вскрикнула и бросилась прочь.

Я вышла на веранду. Там тоже были люди, хотя толпа и начинала редеть, поскольку подавали ранний завтрак. Некоторые гости вызывали свои экипажи. Но нигде я не увидела того молодого человека.

Позже в главном зале я встретилась с Аленом, провожавшим гостей. Он вопросительно взглянул на меня и я молча ответила, покачав головой. Миссис Дивз наконец добилась места рядом с ним и была по-королевски самоуверенна. Я выскользнула прочь, не пытаясь заговорить с ним.

Солнце уже вставало, когда я обрела покой у себя в комнате. Я успела нанести визит Викторине, и нашла ее спящей, с Амели на страже. В гостиной дожидалась другая служанка, присланная Аленом на всякий случай, а точнее, как я предположила, для уверенности, что никто не нарушит покой Викторины.

Фентон, помогавшая мне снять платье, выказала редкую предупредительность и не болтала. С тех пор, как я последовала в сад за Викториной, миновала тягостная, длинная, хлопотливая ночь, и я была рада, что она, наконец, кончилась. Я проспала почти весь день, но сон не освежил меня и, поздно проснувшись, я сохранила воспоминание о беспокойных снах, и голова у меня болела. Но позже, выпив чаю, я немного пришла в себя.

Придя к Викторине, я нашла там миссис Дивз, сидевшую в кресле у самой постели. Девушка полулежала на подушках и, хотя она выглядела еще слабой, лихорадочный румянец сошел с ее щек. Она улыбнулась мне.

– Наконец-то, Тамарис! – Она достала маленькие часики из кружевного кармашка на внутренней стороне полога, сверилась с ними, и нахмурилась с шутливой укоризной. – Вы все спали и спали. Амели дважды ходила к вам, но Фентон прогоняла ее прочь. Вы что, принимали какие-то порошки?

– Нет. Это просто усталость после долгой ночи, полной волнений. Но как вы себя чувствует, Викторина?

Она зажала уши ладонями.

– Я не хочу больше слышать этого вопроса! Я чувствую себя гораздо лучше, но никто в это не верит. Теперь Ален говорит, что в понедельник мы поедем в город, и там мне придется показаться врачу, чтобы доказать, что я всего лишь немного утомилась. В комнатах было так жарко, что я вышла в сад, потом пошла слишком быстро и продрогла… и поэтому у меня разболелась голова. И для всех этих ахов и охов нет ни малейшего повода! Я говорила Алену, но он не слушал. Он сделал суровое лицо и сказал, что я непременно должна показаться доктору. Ну и прекрасно, так я и сделаю. Вот тогда Ален усвоит, как глупы его сомнения, и мы больше никогда о них не услышим. Со мной всегда бывало так, даже в раннем детстве. Амели знает, что надо сделать, чтобы я снова почувствовала себя лучше. А обращаться к врачу – глупость.

Но я была уверена, что в саду она с кем-то встречалась. Если Кристоф Д'Лис преследует ее, если именно его я видела с ней на балконе, вполне можно предположить, что она обещала встретиться с ним. Эти слова, что я уловила – канун Святого Иоанна… Следовало найти святцы и посмотреть, какое это число.

Но сейчас я приняла – для вида – объяснения Викторины, и вежливо поприветствовала миссис Дивз, выразив надежду, что ей понравился бал.

– Просто чарующая ночь. Да вы и сами должны знать, мисс Пенфолд. Сад прекрасен в лунном свете, особенно для интимных бесед и прогулок, не так ли? – В ее словах слышалась плохо скрытая злоба.

Я вздрогнула, на мгновение решив, что она была свидетельницей тайного свидания Викторины. Однако ее злоба явно была направлена на меня.

– Мистер Билл очень любезен, – продолжала она, эдак лениво мурлыча. – Только, возможно, мне следует предупредить вас, мисс Пенфолд, что относительной свободой в обществе пользуются только замужние дамы, а незамужняя, даже и в зрелых летах, встретит много суровых глаз, готовых отметить малейший промах в ее поведении.

– Это хорошо известно, миссис Дивз. – Если она ожидала каких-либо протестов от оскорбленной невинности, то она промахнулась. Я заметила в лице Викторины слегка злорадное удовольствие, смешанное с удивлением. Наверное, она гадала, что я делала в саду.

– Мистер Билл? – повторила Викторина. – Тамарис, возможно ли, что галантный Генри проявил прошлой ночью внимание к вам? Ах, какое разочарование! Я ведь думала, что он ездит сюда ухаживать за мной! – Она насмешливо вздохнула. – Итак, вы увлекли в сад мистера Билла, или он увлек вас? Фи, Тамарис, вы всегда так много говорите о поведении, подобающем леди. Неужели на вас так сильно повлияла луна?

Ее тон был легок, пусть даже в нем и содержалось немного яду, но отнюдь не злоба, как у миссис Дивз.

– Я была в саду, потому что увидела, как вы покинули дом, и испугалась – правильно, как оказалось – что вам станет плохо. Разыскивая вас, я столкнулась с мистером Биллом. Вот и вся история про мои прогулки при луне.

Викторина рассмеялась.

– Если он курил одну из этих tres horreurs ^[15] сигар, которые он обожает, то я довольна, что он не нашел меня. Ненавижу этот запах. Мне от него худо, даже хуже, чем от моих мигреней. Pauvre ^[16] Тамарис…

Она состроила такую рожицу, что я не могла не подхватить ее смех.

– О, все было не так уж страшно. Мы были на воздухе, и он уже докурил сигару, прежде чем встретился со мной. Мы говорили всего минуту или две. Он искал вас, ведь вы обещали ему танец.

– Так он и сказал, – заметила миссис Дивз.

Я гадала, что произошло между нею и Генри Биллом. Если он намекнул, что я направлялась на свидание, ее бы это только порадовало. Однако Генри Биллу следовало бы заодно намекнуть что здесь замешан другой мужчина, а не он сам.

В любом случае, сейчас эта сплетня не имела значения, поскольку Ален Соваж знал правду. И если миссис Дивз захочет опорочить меня перед ним, она не преуспеет.

Остаток дня я провела с Викториной. Миссис Дивз лишила нас своего общества вскоре после моего прибытия, оповестив, что должна присоединиться к Алену, который собирался править сам каретой четверней (последняя новинка в здешних краях), чтобы провезти избранных гостей по поместью. Когда за ней закрылась дверь, Викторина села прямо и с силой произнесла:

– Настоящая d'chat! Разве вы не слышали по ее голосу, что она прямо пышет торжеством! Она уже воображает себя хозяйкой, приказывающей всем… включая меня! До тех пор, пока не спихнет меня замуж за чьего-нибудь дуболома-сынка с жирным загривком и грубыми лапами! Говорю вам: она не получит Алена, не получит! – Ее изящные руки сжались в кулаки, и она ударила ими по покрывалу, накинутому на ее колени.

– Я думаю, ваш брат сам должен решать вопрос относительно своей женитьбы, и не сомневаюсь, что он сделает это разумно, – отвечала я по возможности спокойным тоном.

Однако триумф, которого прошлой ночью добилась миссис Дивз, помешав Алену в поисках незнакомца, не выходил у меня из головы, как и то, что она разыгрывала роль хозяйки, провожая гостей. Но Викторина была в сильном возбуждении, и я поспешила успокоить ее, напомнив, что он не предлагал миссис Дивз принимать гостей, а предназначил эту роль Викторине. Именно ее он усадил во главе стола прошлой ночью, и ей же предоставил открыть бал.

– Да, вы правы, – согласилась она. – Но когда дело касается женщин, мужчина становится совершенно слепым и не видит даже самых явных ловушек. Я не люблю Огасту, а она решила непременно стать женой Алена. – Она сунула руку под подушки и вытащила, крепко зажав в кулачке, какой-то предмет. Я уловила блеск золота, но не разглядела, что она держит, поскольку она прижала руку к груди, стиснув то, что прятала, между телом и ладонью.

Веки ее опустились. Сперва я подумала, что это от утомления, но затем поняла, что она глубоко задумалась. В это мгновение она отдалилась от меня. Амели вышла вперед и сделала мне знак. Я обнаружила, что покорно, без слов поднимаюсь из кресла, чтобы оставить Викторину и ее самозванную охранницу одних. Сейчас я хотела бы увидеть Алена и увериться в его присутствии, что сгущающиеся тени – лишь плод моего воображения. Но Ален был с гостями, и мне пришлось ждать в одиночестве.

Викторина спустилась к обеду, оживленная и очаровательная. Возможно, ей пришлось пересилить себя из опасения, что, если ее не будет, миссис Дивз и дальше будет разыгрывать здешнюю хозяйку. Но если даже и так, следов усилий не было видно.

Поскольку это был воскресный вечер, мы предавались пристойным развлечениям. Несколько часов мы провели в Белой комнате с фресками, где две девушки из Брайтона пели и музицировали, а джентльмены периодически выходили, наверное, покурить и обсудить вопросы политики или бизнеса, считавшиеся слишком сложными для женского разумения.

Ален этим вечером не совершал тайных вылазок в сад, он оставался сидеть между Викториной и миссис Дивз. Я держалась в стороне от общества, довольствуясь возможностью просто посидеть и отдохнуть.

Когда на следующий день мы ехали в Сан-Франциско (точнее, через два дня, потому что Ален хотел оградить Викторину от переутомления и растянул наше путешествие вдвое), миссис Дивз все еще разделяла наше общество. Викторина много чего бубнила на этот счет, я лишь надеялась, что ни Амели, ни Фентон, сидевшие с нами в карете, не расслышат ее. Она выражала надежду, что дорогую Огасту в легком экипаже Алена будет всю дорогу тошнить, и это, конечно, несколько охладит ее брата. Однако, если быстрая езда и вызвала у миссис Дивз подобные ощущения, она не выказала никаких признаков дурноты.

В эти часы у меня было время глубоко и серьезно поразмыслить о себе самой. Чувство долга не позволяло мне покинуть Викторину, ведь она была действительно больна. Но какой-то внутренний инстинкт предупреждал, что я лишусь душевного спокойствия, если останусь. Я нашла в себе силы взглянуть правде в лицо. Ален Соваж (я уже больше не думала о нем как о «мистере Соваже») стал для меня – безо всякой моей на то воли – центром всего, он слишком сильно занимал мои мысли. Стоило ему войти в мою комнату, чтобы я потом весь день ощущала его волнующее присутствие.

Романтическая любовь, как ее описывают авторы чувствительных романов… Я долго испытывала серьезные сомнения, что такое чувство вообще существует, считая его писательским вымыслом, и никогда бы не поверила, что буду подмечать малейшее движение единственного мужчины, ловить каждое его слово, удерживать себя, но страстно желать малейшего предлога побыть с ним.

Это открытие смутило меня. Меня даже страшило то, что таилось на дне моей собственной души. Спасение было в отчужденности, в стремлении избегать всего, что могло поколебать маску, которой я так старательно прикрываюсь. Ведь если я буду настолько глупа, что уступлю этому новому чувству, я уже никогда не буду хозяйкой себе.

Впервые за долгое время я нуждалась в совете женщины старше и мудрее себя, кому я могла бы рассказать все без утайки и спросить, что мне делать с этим? Может быть, мне следовало покинуть это семейство, пока я не увязла слишком глубоко и оставалась еще надежда вернуть покой для сердца и ума.

Однако мне не к кому было обратиться. Из всех, с кем прежде сталкивала меня жизнь, близок мне был только отец. И даже если бы он был здесь, существовало нечто, чем я не могла бы поделиться даже с ним. Следовало полагаться только на себя, и ошибка могла стать роковой.

Осознав это, я испугалась. Я чувствовала себя так, будто меня все быстрее и быстрее несет к чему-то мрачному и опасному, а у меня нет ни сил, ни желания бороться.

Ален поместил нас в том же отеле, где мы останавливались раньше. Викторина, казалось, пребывала в добром здравии: она была полна сил, без устали сновала по квартире, бросаясь от окна к окну, чтобы посмотреть, что делается внизу. Довольно странно, что она ни разу не предложила поездить по магазинам, хотя мы выезжали в город каждый день. Обычно мы посещали Вудвард-Гарденз, где могли полюбоваться знаменитыми черными лебедями на озере и цветочными лужайками вокруг оранжерей.

Викторина предпочитала наблюдать эти красоты, оставаясь в экипаже. И, когда я предлагала посетить картинную галерею, а миссис Дивз – театр, ответом Викторины неизменно было «позже». Поскольку она не была больна, я полагала, что она чего-то ждет… или, может быть, кого-то? Возможно, она боялась оказаться в отсутствии, когда появится этот кто-то.

Доверенный врач Алена уехал на побережье, и мы должны были ждать его возвращения, в то время как сам Ален был завален множеством дел. В те дни я узнала о лихорадочной спекуляции акциями рудников, причем занимались этим не только мужчины, но и женщины тоже. Я наслушалась удивительных историй о судомойках, которые вчера еще стояли у своих корыт, а на следующий день могли накупить бриллиантов, чтобы унизать свои опухшие красные пальцы.

Я гадала, втянуты ли компании Соважа в эту авантюру. Но когда миссис Дивз однажды спросила о таком помещении капитала, Ален довольно резко отозвался о подобной купле-продаже. Его интересы занимали не только рудники – в эти дни я узнала о его власти над целой «империей», включающая в себя скотоводческие ранчо, лесоразработки, шахты, пакетботы и торговые корабли, пересекающие Тихий океан.

На третий день нашего бесцельного сидения в городе он вернулся поздним утром, принеся с собой, как всегда, свежий ветер, ожививший наше тепличное, расслабляющее бытие.

– Берите ваши шляпки, леди, ваши мантильи, жакеты, все, что вам потребно. Мы едем с визитом.

Он был так оживлен и напорист, что я сразу встала, заинтригованная и тем, и другим. Но Викторина, раскинувшись на диване, томно спросила:

– Куда мы едем?

Голос ее прозвучал капризно, словно она сразу хотела сказать «нет», но не решалась.

– На «Рани». Корабль только что встал на якорь и привез сокровища, которые вас удивят. А теперь поторопитесь, экипаж ждет.

Возможно, именно магическое слово «сокровища» разогнало тучи, набежавшие на чело Викторины. Я сама была немало возбуждена, пришпиливая шляпку, и на меня нахлынули воспоминания… слишком сильные. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз ступала на палубу корабля, вдыхала его особую атмосферу, которая, сочетая в себе множество запахов, для меня неизменно означала счастье.

Глава десятая.

Пока мы ехали, Викторина задавала множество вопросов. Но я сидела молча, мысленно предвкушая предстоящее. Эта часть города отличалась от той, что я уже видела, ибо мы сейчас углубились в дебри Варварского Берега с его дурной славой.

Шум и крики достигали наших ушей даже сквозь закрытые окна кареты. Здесь, как я слышала, бродили банды хулиганов, а полицейские (специально отбираемые за силу и отвагу, вооруженные как ножами, так и пистолетами) осмеливались появляться только по двое и по трое. Этот район города славился по многим морям. В грязных ночлежках и безымянных пьяных притонах вербовщики занимались своим ремеслом, подбавляя наркотики в выпивку подгулявших матросов, обирали их до нитки, и затем отправляли их, бессильных и зачастую смертельно больных, пополнять команды стоящих на якоре кораблей.

Мой отец никогда не действовал через вербовщиков. Он рассказывал, что дважды в этой гавани ему вместе со своей командой приходилось драться, чтобы вышвырнуть их с палубы. А от его историй о портовых кварталах Сан-Франциско меня дрожь пробирала.

Но когда мы наконец ступили на палубу «Рани», я огляделась кругом с почти болезненным чувством. «Рани» была одним из тех прекрасных клиперов, что ныне, увы, быстро вытесняются пароходами.

Нет больше прекраснейших кораблей из всех, что когда-либо плавали, воплощенной мечты моряков, бесстрашно бороздивших на них воды, где никогда прежде не видели американского флага. «Рани» принадлежала к вымирающему племени, и за это я любила ее.

Нас встретили капитан и его первый помощник. Когда нас проводили вниз, Викторина посетовала, что с трудом удерживается на ногах, но я обнаружила, что не утратила морской походки и не нуждаюсь в чужой руке для поддержки.

Капитан Мэксфилд принял нас по-королевски. Нам были поданы коробки с засахаренным имбирем и другими чужеземными сластями. Хотя для меня они не были ни чужеземными, ни экзотическими. Я разглядывала разные диковины из далеких стран, вроде тех, что собирал когда-то мой отец: свитки китайских картин, устрашающую маску, рот которой был усажен зубами акулы, малайский нож, на чьем лезвии оставил следы морской воздух.

Я поклевывала имбирь и переводила взгляд с одной стены на другую, покуда мои грезы не прервал первый помощник.

– Извините, мисс Пенфолд, но, как поглядишь на вас, можно подумать, что вы уже бывали здесь раньше.

– Бывала. – Заметив его удивленный взгляд, я объяснила. – Нет, я не имела в виду ваш корабль. Но моим отцом был капитан Джесс Пенфолд, и я плавала вместе с ним много лет. В сущности, я и родилась на борту корабля.

– С ума сойти! – Я подумала, что в своей модной упаковке выгляжу весьма далекой от спартанской морской жизни. – Капитан Пенфолд? О, я слышал о нем в Кантоне. Он был в большой дружбе с купцом Хо. Там о нем до сих пор вспоминают.

– Я так рада! – Человек должен оставаться в памяти тех, с кем он был связан при жизни. И то, что его все еще вспоминают с уважением, наполнило меня гордостью и счастьем.

– И еще я слышал, что он разбил пять пиратских джонок в Японском море, – продолжал мистер Уиккер. – Но это уж сказка!

Я улыбнулась.

– Одна из тех, что рождаются при пересказе. Я, видите ли, была там. Всего-то было две джонки, и у одной, должно быть, пьяный рулевой, так неустойчиво она шла. Но когда они атаковали, это было страшно.

– Две или пять – какая разница? Нужно быть настоящим мужчиной, чтобы сделать такое. С этими восточными пиратами я не пожелал бы встретиться, разве что с парой пушек, готовых к бою, и с пистолетом в каждой руке. Большая потеря, мисс Пенфолд, что эти дьяволы с конфедератских рейдеров загубили такого человека и его команду, – прямодушно закончил он.

И снова я была тронута, польщена и горда мыслью, что о моем отце так вспоминают.

– Итак, леди, – капитан, до того беседовавший с Аленом, встал. – Мистер Соваж считает, что вам будет интересно взглянуть на сливки нашего груза до того, как их запрут в банковских сейфах.

Он подошел к небольшому сейфу, прочно привинченному к полу, и вынул оттуда металлический ящик. Из него капитан достал несколько ящичков поменьше, обернутых индийским хлопком-сырцом, и тут нам открылись сказочные сокровища.

В одном ящичке были жемчуга, матово мерцавшие на тусклом сырце. Второй ящичек содержал камни с Цейлона – рубины и сапфиры, а третий – нефрит. Не тот нефрит, что обычно экспортируется на Запад, но полупрозрачный «императорский» нефрит, который так строго охраняется в пределах Китая, что большинство уроженцев Запада даже не подозревают о его существовании. Этот нефрит являл собой не просто камни, как в других контейнерах, но был обработан и покрыт резьбой. Здесь была бабочка, две превосходных серьги, браслет, на котором были вырезаны крошечные сложные сценки – все это вполне могло принадлежать придворной даме.

– Этот нефрит… Как он вам достался? – вырвалось у меня. Капитан Мэксфилд усмехнулся.

– Честным путем, мисс Пенфолд, хотя вы, возможно удивитесь, когда узнаете, каким. Дело в том, что нам повезло в Проливах. Пираты пытались сыграть с нами одну из своих дьявольских штучек – пустили по воде шлюпку с закрепленным торчком веслом, а на него привязали обрывок рубахи – вроде как сигнал бедствия. Однако один из наших, что ходил на корабле, несколько лет назад едва не вляпался в такую ловушку. Поэтому мы сделали вид, будто заглотили приманку, а сами захватили их дау ^[17], когда она подвалила к нашему борту. Это, – он постучал по крышке ящика обветренной смуглой рукой, – мы нашли в каюте капитана. Неизвестно, ни где он захватил это, ни когда. В любом случае, законных владельцев нет: они, скорее всего, давно мертвы. Поэтому эти сокровища – наша законная добыча.

– Так и есть. После аукциона или продажи – это уж как вы решите, – живо сказал Ален, – вырученная сумма будет разделена между командой. Я дам вам расписку за ящик и отправлю его прямо в банк. Сам Таккер должен оценить его. Он может предложить вам выкупить их; мой совет – соглашайтесь. Его ювелирный магазин – лучший в городе.

– Мы оставляем все это на вас, мистер Соваж. В любом случае вы получите долю судовладельца.

– В этом случае – нет. – Ален покачал головой. – Я не могу претендовать на добытое в бою. Вы рисковали своими жизнями, а не я.

Капитан достал перо, бумагу и чернила, Ален написал расписку. Поверх его склоненного плеча я взглянула на миссис Дивз и Викторину. Первая хмурилась, но глаза Викторины были устремлены только на драгоценности. На ее лице был написан своего рода голод – словно она видела пищу, лежавшую вне пределов ее досягаемости.

На меня драгоценности тоже произвели впечатление, особенно нефрит. Но затем я содрогнулась, представив, каким путем они попали в руки пирата из Проливов. Я была уверена – всякий, кто наденет их, зная их историю, никогда не сможет чувствовать себя чистым.

– Ален, – спросила Викторина, когда мы снова оказались в карете. – Эти прекрасные вещи… Кто их купит?

– Возможно, Таккер. Его «Бриллиантовый Дворец» может себе это позволить. И в любом случае капитан Мэксфилд может довериться ему как честному оценщику. Что ж, теперь вы повидали то, что можно назвать «сокровищами Индии».

– «Сокровищами Индии»… – мечтательно повторила она.

– Но большая часть выручки пойдет на ветер! – В голосе Миссис Дивз звучало раздражение. – Эти люди были вполне готовы отдать вам долю судовладельца, Ален. А теперь она уйдет в карманы простых матросов и будет растрачена в подобных местах! – Она взмахнула затянутой в перчатку рукой в сторону улиц Варварского Берега.

– Не простых матросов. Очень даже не простых, если они оказались способны сделать то, что сделали. Нет, судовладелец получает доход от обычных торговых рейсов. Эта же находка стала следствием того, что они рисковали своими жизнями. И они так же вправе извлечь выгоду из своих усилий, как и все прочие люди. Этот нефрит… он, должно быть, составлял гордость какой-нибудь принцессы или императорской наложницы. Каким ветром занесло его в сундук пирата в Проливах?

– Таким, о котором я бы не решилась говорить подробно, – высказала я вслух свои прежние мысли.

– Совершенно верно, – согласился Ален.

Мы не сразу вернулись в отель, сначала Ален свозил нас в знаменитый французский ресторан «Пудель». Там нам подали яства, каких я не видела и не пробовала с тех пор, как покинула Брюссель на борту «Королевы Индии». Когда мы уже вставали из-за стола, я мельком заметила у колонны смуглого человека, смотревшего на нас.

Был ли это тот самый молодой человек, с которым я видела Викторину на балконе? Или он мне уже мерещился в любом мужчине сходного роста и цвета кожи? Взгляд мой был столь мимолетен, что я не была уверена.

Когда Ален уже усаживал нас в экипаж, подбежал официант. Он прошел мимо мистера Соважа и протянул Викторине сложенный носовой платок.

– Мадемуазель уронила вот это…

Викторина пробормотала слова благодарности, скомкала платок и сунула его за кружевную манжету платья. Вполне незначительный инцидент и явно невинный… но он отложился в моей памяти.

Когда мы вернулись в «Лик-Хауз», Алену поднесли телеграмму, содержание которой заставило его нахмуриться. Он сжал губы, и все резкие линии его лица обозначились сильнее.

– Дурные новости? – быстро спросила миссис Дивз. Она явно готовилась выразить сочувствие, но я не могла представить, чтобы Ален Соваж захотел этого, какие бы удары не нанесла ему жизнь.

– Снова нелады на «Лошадиной подкове». Думаю, что я напрасно послал разбираться Паркинсона: он просто не умеет как следует работать с людьми. Пришло время сменить его там, но это означает новую поездку в Вирджиния-Сити. Я должен ехать как можно скорее.

– Итак, – заметила Викторина после его отъезда, – он не отослал нас обратно в деревню. Здесь есть что сделать, что повидать…

– Но вы же ничего не хотели делать! – Я была более встревожена переменой обстоятельств, чем осмеливалась высказать. Снова вся ответственность была на мне, и если Викторина только и дожидалась, чтобы Ален уехал… что я могла сделать?

– Это потому, что Ален все время говорил о docteur и что я не должна переутомляться, пока ему не покажусь. Теперь здесь больше нет Алена, никто не качает головой и не говорит, что мне следует вести себя осторожно. Я не больна, я ему так и говорила – и всем вам тоже, – но он никогда не слушал. И тогда, и раньше у меня была простая мигрень и немного кружилась голова. Теперь я не чувствую ничего подобного, и мы будем делать, что захотим, но уже без мрачной мины Алена. – Углы ее рта опустились, словно она передразнивала брата.

Однако она не собиралась начинать незамедлительно, за что я была благодарна, Напротив, она удалилась в спальню, сказав, что сейчас должна отдохнуть.

Мы уже получили визитки от тех, кто побывал на балу, но были избавлены от тягот обязательных визитов болезнью Викторины и еще тем, что мы приехали в город исключительно чтобы повидаться с врачом.

Я подумала, что миссис Дивз будет тяготиться нашей изоляцией и отсутствием Алена. Теперь она могла возобновить связи с прежними друзьями, и мне придется одной опекать Викторину.

До сих пор девушка была достаточно свободна, но беспокойная живость, которую она снова выказала утром, бродя от окна к окну, меня обескуражила.

Миссис Дивз удалилась с грудой записок, на которые она, по ее словам, должна была ответить незамедлительно.

На меня тоже подействовало беспокойство Викторины, и я не могла усидеть ни с книгой, ни с шитьем. Викторина с самого начала нашего знакомства ясно показала, что ее единственное чтение составляют модные журналы. Если она и открывала книгу, то лишь из любопытства: чтобы посмотреть что такого привлекательного находят в ней другие.

Хотя у нее были ловкие пальцы и она умела делать разные забавные пустячки вроде чепчиков, жабо и тому подобного из обрезков кружев, лент и искусственных цветов, но и на этом не могла сосредоточиться надолго. Она отбрасывала рукоделие незаконченным, потеряв к нему всякий интерес, предоставляя Амели делать последние стежки.

Сейчас же она хлопнула в ладоши, как делала всегда, призывая горничную – жест, который, по-моему, неприятно напоминал обычаи рабства. Правда, ни госпожа, ни служанка, похоже, не считали его оскорбительным.

– Амели! Принеси мне карты! – приказала она таким резким тоном, какого я никогда не слышала у нее в обращении с горничной.

Амели же, вопреки своему обычаю мгновенно подчиняться, двинулась не сразу. Я видела, как шевельнулись ее губы, будто она хотела что-то сказать. Потом она вопросительно глянула в мою сторону.

– Ты что, не слышала? – Нетерпение Викторины росло. Похоже, она отвергала некий немой протест служанки. Ее пальцы метнулись к горлу, отчасти приоткрыв под кружевом сорочки змеиное ожерелье. – Принеси сейчас же карты!

Амели вышла с явной неохотой, а Викторина выбрала один из маленьких столиков и быстро освободила его от вазы с розами, серебряного подноса с визитками и полупустой коробки конфет. В довершение она сдернула пурпурную плюшевую скатерть, обнажив полированную столешницу.

Пинком отшвырнув скомканную скатерть, она двумя толчками подвинула столик к своему креслу. Вернулась Амели с черным ларчиком в руках, но не сразу передала его хозяйке. Напротив, она стояла у стола, прижимая свою ношу к груди, словно бы не желая уступать. Пристальный взгляд Викторины встретился со взглядом служанки. Медленно, очень медленно Амели поставила ларец. При этом стал ясно виден ее отвратительный браслет с пауком. Я гадала, зачем она носит это украшение, столь искусное, что я вздрагивала всякий раз, как его замечала.

– Ты можешь идти! – в голосе Викторины был лед.

Амели медленно удалилась. Если она задерживалась, надеясь, что настроение хозяйки изменится и та снова ее позовет, то она просчиталась.

Викторина не обращала на меня внимания. Она вела себя так, словно была в комнатке одна, двигалась быстро, как будто повторяла действия, многократно проделанные раньше. Она коснулась крышки ларчика, та откинулась, и Викторина извлекла колоду карт.

Это была не обычная колода вроде тех, какими играют в вист. В белых, прекрасно ухоженных руках Викторины они выглядели так, как если бы она зачерпнула из канавы пригоршню грязи. Насколько я могла разглядеть, их с обеих сторон покрывала именно застарелая грязь. Такими мерзкими картами могли бы играть на Варварском Берегу, но Викторине они явно не внушали отвращения.

Она трижды перетасовала карты перед тем, как разложить их на столе лицом вверх на какой-то запутанный манер, не принятый ни в одном известном мне пасьянсе. Некоторые карты укладывались крест-накрест. И пользовалась она не всей колодой, а только частью ее. Для нее это явно было серьезно, сосредоточенность ее достигла такой силы, какой она никогда раньше не выказывала.