- У меня есть результаты теста на расширение зрачков, - сказала судья, взяв со стола бумагу. Крестьянин не мог рассмотреть, что еще лежит на столе, так как тот был слишком высок. - В тестовой ситуации твои зрачки расширились.
      Крестьянин промолчал, не совсем понимая, о чем она говорит.
      - Ты понимаешь меня?
      - Нет, - покачал он головой.
      - Ты смотрел на женщину и думал о ней, как о существе женского пола, объяснила судья.
      - Она и была существом женского пола, - удивился крестьянин.
      - Ты находишься в цивилизованном обществе с цивилизованными законами, возразила судья. - Здесь мужчины и женщины одинаковы. А ты смотрел на женщину так, как будто она отличается от мужчины.
      - Да, - признал крестьянин.
      - Это опасные антиобщественные наклонности, - заявила судья. Крестьянин молчал. - Это нарушение гражданских и нравственных норм.
      - Только не на той планете, где я вырос, - возразил крестьянин. Он помнил, как вместе с юношей из своей деревни, Гатроном, и другими парнями они часто убегали смотреть, как девушки ловят сетью рыбу в озере. Иногда он жалел, что Гатрона пришлось убить, но у него не было выбора - Гатрон первый ударил его. Иногда деревенские девушки высоко подтыкали юбки. Они знали, что за ними наблюдали, и старались казаться оживленными и смешливыми. Позднее он поймал Лиа в ее собственную сеть и опрокинул на спину в тростниках, среди травы и ила. Как она вздрагивала и смеялась, как беспомощно целовала его! Затем он, пораженный наслаждением, которое только что испытал, уступил ее своему другу Гатрону. Она не хотела этого, но не могла сопротивляться, запутавшись в сети. Гатрон тоже остался доволен. Позднее Лиа отпустили, а сами вернулись в деревню длинной дорогой. В тот день крестьянин впервые осознал, какой ценной может оказаться женщина, и понял, как естественно существование планет, где женщин продают и покупают. Они, должно быть, замечательно выглядят с цепями на ногах - покорные, готовые услужить. Ему хотелось, чтобы и Лиа, и других женщин, которых он знал - Тессу и Пиг обратили в рабство. Гатрон долгие года был его другом, они вместе работали и охотились. А потом в один злополучный день Гатрон ударил его. Гатрона пришлось убить. Несомненно, этот случай крестьянин должен был запомнить надолго. Он не желал ни с кем сближаться так, как с Гатроном - это оказалось опасным. Не то, чтобы он перестал смеяться, петь и шутить по праздникам. Он всего лишь никого не хотел подпускать к своей душе. Вероятно, ему хотелось иметь друзей, но он опасался. С другой стороны, он мог и не задумываться об этом. Например, так было с медальоном - он предпочитал не раздумывать, откуда он взялся. Редко, кто знал, о чем он думает; никто из односельчан не мог похвалиться тем, что знает его, даже женщины. Он ясно понимал, как опасно подпускать к себе людей. Гатрон был близок ему. Опять-таки, кто знает, насколько это было связано с медальоном и цепочкой? Может, крестьянин не был столь чутким и подозрительным к вопросам, которые могли бы заинтересовать другого человека. Или же это казалось ему слишком простым, неважным и неинтересным.
      - Если ты не хочешь, чтобы я смотрел на нее как на женщину, зачем ты привела ее ко мне полуодетой? - спросил крестьянин.
      Судья в ярости взглянула на него.
      - И надела на нее ожерелье? - добавил он.
      - Молчи!
      - Разве она не личность? - спросил он, не совсем уверенный в значении этого слова. Казалось, оно ничего не выражает. Крестьянин никогда не знал, что оно значит.
      Стражники подняли дубинки.
      - Она - арестантка, падшая женщина, - объяснила судья.
      - Не личность?
      - Нет. На таких, как она, каждый имеет право смотреть с расширенными зрачками.
      - Тогда что плохого, если я сделал это? - удивился крестьянин.
      Судья нахмурилась и покраснела, положив обратно на стол бумагу.
      Затем его отвели к судебному исполнителю в синем мундире. Она была молода и довольно привлекательна. Крестьянин прикинул, как бы она выглядела обнаженной с ожерельем на шее, подобно падшей женщине. Вероятно, они бы не слишком отличались друг от друга. Но крестьянин тут же решил, что его мысли неприличны. Эта женщина была хонестори, возможно, даже патрицианка, одна из немногих на провинциальной планете. Но все же она была женщиной. Так в чем же разница? Первый раз взглянув на крестьянина, она затаила дыхание и смутилась, а потом отвернулась, густо покраснев. Судья не заметила этого. Причина того, почему ее дочь в день зрелищ облачилась в тогу и прошлась по арене, была ясна - она хотела появиться в таком виде перед крестьянином, увидеть его связанным. Вероятно, этим она думала унизить его, показать свою власть - ведь оба стражника подчинялись ей.
      - Суд готов проявить милосердие, - сказала судья, которая при любых обстоятельствах оставалась самой собой.
      Ему предложили выбор между особой жизнью и смертью. Его. преступление было ужасно - кража дарина и серебряного браслета, а потом хладнокровное немотивированное убийство порядочного горожанина и уважаемого владельца таверны. Нашлось девять свидетелей преступления, пятеро из которых были близкими родственниками владельца таверны и еще четверо - стражниками, которые подтвердили кражу браслета и дарина. Подсудимый не смог опровергнуть обвинения. Он также не стал объяснять, как в его котомке оказались дарин и браслет. Записи таможни сообщали, что во время прибытия крестьянина на планету этих предметов у него не было.
      - Ты признан виновным, - объявила судья. - Ты хочешь просить суд о милосердии?
      - Нет, - ответил он.
      Ответ не удовлетворил судью.
      - Тем не менее, - сухо продолжала она, - суд склонен проявлять снисходительность в своем терпении и милосердии, несмотря на тяжесть преступления и неразумное решение преступника. В конце концов, нравственное выздоровление и перевоспитание обвиняемого, даже столь не заслуживающего снисхождения - главная и самая важная цель правосудия. Хотя пожизненное отбывание наказания на исправительных работах - недостаточная компенсация за содеянные злодеяния, помощь в благосостоянии общества лучше, чем ничего, и этим не следует пренебрегать.
      Из всей этой речи крестьянин понял очень мало.
      - Есть способ уменьшить энергию, силу и неприемлемую агрессивность твоей натуры, - продолжала судья.
      Он опять не понял.
      - Конечно, ты понимаешь, что твои гены антисоциальны, опасны, потому не должны быть распространены, - добавила она.
      Крестьянин не знал, что такое "гены".
      Вскоре он понял, что ему предоставляют выбор: либо его кастрируют и затем отошлют до конца жизни работать на полях, либо публично казнят в цирке. Судья, ненавидящая и боящаяся таких мужчин, как он, в своей важности и суетности считала, что предоставление такого выбора заставит крестьянина смириться с лишением мужского достоинства. Так он выполнит ее волю, унизит и оскорбит себя.
      Но крестьянин выбрал смерть.
      В зале суда послышались вздохи, шепот и восклицания. Сама судья на мгновение утратила дар речи.
      - Ты не оставляешь мне другого выхода! - со сдержанной яростью воскликнула она.
      Крестьянина должны были отвести в цирк, на попечение хозяина.
      - Уведите его! - приказала судья.
      Вперед выступила ее дочь в синем мундире и вместе со стражниками препроводила крестьянина из зала.
      Толпа закричала, когда барранг в руке одного из скопцов после нескольких быстрых ложных выпадов, сдерживаемых в последний момент, очередным ударом отсек голову первой жертве, так что она отлетела далеко в сторону. Один из карликов, к удовольствию толпы, вперевалку заспешил за головой, собираясь положить ее себе в корзину. Он казался огорченным, наклонялся из стороны в сторону, ставя корзину на песок рядом с отрубленной головой. Он поднял голову за волосы и взвесил на руке, а потом сунул в корзину. Тело осталось стоять на коленях, как бывало при особенно быстрых и чисто нанесенных ударах. Артериальная кровь, разгоряченная при испуге жертвы ложными выпадами, хлестала вверх. Стоящих рядом обдали яркие брызги. Одни карлики мерными досками определяли высоту фонтана, другие, когда тело тяжело осело в песок, зацепили его крючьями и потащили к Воротам мертвых, оставляя кровавую борозду на песке.
      Вторая голова отлетела еще дальше, чем первая. Поднялся одобрительный шум. На ограждении арены там и тут пестрели пятна крови от отлетающих голов. Ходили слухи, что грузные скопцы могли регулировать направление и дальность полета, изменяя угол удара, в последний момент слегка поворачивая лезвие. Иногда особо азартные зрители сговаривались со скопцами об этом.
      Гимн Флоону, каким бы слабым и невнятным он ни казался, разносился по всей арене.
      Конечно, существовали и худшие способы умерщвления, связанные с мучениями и пытками. Дыба, клещи, щипцы, ножи, крючья, колья, веревки с узлами, костры, каленое железо - весь этот арсенал был позднее доведен до совершенства приверженцами Флоона для того, чтобы мучить других его приверженцев, еретиков и отступников. В целом подобные пытки редко применялись в Империи, где обычно склонялись к милосердию, которое редко впоследствии проявляли приверженцы Флоона - они, по мнению крестьянина, обладали мстительностью мелких людишек, в руках которых внезапно оказалась власть. Самой излюбленной в Империи была дыба - иногда ее. ставили даже в залах суда, чтобы вытягивать признание у подсудимых. Рабов обычно растягивали на дыбе прежде, чем они давали показания - таким образом, достоверность их слов считалась доказанной. Почетом в Империи пользовались дикие звери - несомненно, из-за зрелищ, которые можно было устраивать с ними. Эти звери, измученные голодом, выскакивали на арену, движимые запахом крови и плоти, и за считанные секунды расправлялись с жертвой.
      Да, отсечение голов было милосердной и быстрой казнью. Несчастные не успевали опомниться, как их головы оказывались на песке или в корзине. Удар барранга был даже более милосерден, чем смерть от страшных язвенных или каннибальских болезней, когда больной постепенно пожирал части собственного тела.
      Еще одна голова отлетела к барьеру. Толпа неистовствовала.
      Большинство приверженцев Флоона на арене были гражданами Империи, по крайней мере, значились таковыми. Вполне понятно, почему казнь совершалась при помощи баррангов - из замысла учредить почетную смерть, приемлемую для граждан. Кроме того, содержание зверей обходилось дорого, ведь между зрелищами их надо было кормить. Предприимчивые люди возили их с планеты на планету, устраивая игры и зрелища, показывая их в зверинцах. Иногда звери бежали с кораблей, и такие побеги бывали настоящим разорением для их владельцев. Флоон не был гражданином Империи; он погиб на электрическом стуле, или, точнее, на том, что мы называем электрическим стулом. Это орудие представляло собой подобие раскаленной дыбы. Преступлением - если его можно так назвать - последователей Флоона, казненных сейчас в цирке, был отказ возложить лавровые венки на алтарь гения Империи у входа в городскую ратушу. Эту церемонию обычно производили гражданские власти в день рождения очередного императора или в дни известных праздников - например, в день вступления в Империю федерации Тысячи Солнц. Раз в год каждый горожанин должен был прийти к алтарю и возложить на него лавровый венок, щепотку благовоний или цветы. Какой бы невинной ни казалась многим эта церемония, последователи Флоона решительно отвергали ее. Городские власти могли бы пренебречь этим, если бы не вмешались власти имперские. Поспешно был издан указ Телнарии, предписывающий проводить церемонию как род присяги на верность Империи. Когда имперские власти бывали чем-то обеспокоены, они воспринимали подобные вопросы самым серьезным образом. Каким бы абсурдным при всей незыблемости и вечности Империи это ни казалось, власти страшились внутреннего раскола или даже мятежа. В те времена у границ Империи было беспокойно. Иногда разносились нелепые слухи о попрании этих границ варварами - страшными варварами, вторгшимися на территорию Империи. То, что происходило в отдаленных районах, всегда вызывало преувеличенные слухи. Сведения, как правило, оказывались ненадежными - как видите, в этом смысле наше время не слишком отличается от времен Телнарианской Империи. Когда стало ясно, что имперские власти обеспокоены всерьез, в городах начали требовать от приверженцев Флоона исполнения церемонии. Многие из них с жаром возложили венки, по крайней мере, под надзором городских властей, другие же наотрез отказались. Это ставило городские власти в неприятное положение получалось, что они пренебрегли имперским указом. Соответственно этому, время от времени на многочисленных планетах небольшие группы особенно рьяных последователей Флоона заключали в тюрьмы или даже публично казнили в цирках. Подавляющее большинство мирных, законопослушных флоонианцев не пострадало им даже разрешали навещать своих соратников в тюрьмах...
      Еще один быстрый удар барранга - и очередная голова отделилась от тела. На этот раз карлик ловко подхватил ее корзиной. Толпа шумела, среди шума явственно слышался звон монет.
      - Ты мог бы не оказаться здесь, - сказала женщина, проходя перед зрителями по песку, чтобы связать его. - Ты сам сделал выбор.
      Это была правда - он предпочел смерть кастрации. Судья ничего не поняла или же, судя по ее ярости, поняла слишком хорошо. Интересно, поняла ли ее дочь? Крестьянин решил, что да - в конце концов, в душе она была женщиной.
      Карлик вперевалку прошел по песку, волоча крюк. Этот стальной предмет сильно напоминал кочергу - железная палка с пятидюймовым крюком на одном конце. Острие крюка было заточено, чтобы лучше впиваться в плоть или ткань и удерживаться в них. Карлик толкнул крюком крестьянина, и тот сердито дернулся. Несомненно, это было сделано для того, чтобы сердце жертвы заколотилось быстрее. Крестьянин подозревал, что его казнь приберегут напоследок.
      Он видел, как грузный скопец дернул за волосы одного из последователей Флоона, чтобы тот поднял голову. Для пущего эффекта жертвы ставили на колени с поднятой головой, чтобы направить поток крови вверх. Иначе картина была менее впечатляющей, да и высоту кровавого фонтана было бы трудно измерить.
      Крестьянин взглянул в сторону ложи. Дочь судьи читала, ее мать беседовала с мэром. Видимо, эта часть зрелищ не казалась им интересной. Вероятно, они даже считали убийство смирных, покорных, как овцы, флоонианцев отвратительным и жестоким. Однако он подозревал, что немного погодя женщины вновь обратят свое внимание на арену - даже судебный исполнитель на время отложит книгу. Интересно, станут ли они заключать пари?
      Один из скопцов внезапно направился к крестьянину с поднятым баррангом, но прошел мимо. Зрители засмеялись. Карлики на крюках волокли трупы к Воротам мертвых.
      Один из карликов споткнулся и выронил голову. Другой быстро подхватил ее и побежал прочь. Первый пустился в погоню, сердито крича. Это было забавно.
      Но самое лучшее предстояло впереди - битвы со зверями, гладиаторские бои и тому подобные развлечения.
      Один из флоонианцев неожиданно пришел в себя и побежал по арене. Толпа взревела.
      - Не надо, брат! - кричал вслед ему товарищ. - Встань на колени вместе с нами! Коос не умирает! Не предавай Карша - он спасет тебя! Уповай на Флоона!
      Беглец достиг барьера, попробовал взобраться на него, но безуспешно. Высота барьера позволяла обходиться даже без проволочных ограждений, чтобы защитить зрителей от зверей. Иногда разъяренные звери все же успевали выбраться за пределы арены и покусать нескольких зрителей, которые потом умирали от ран или заражения крови.
      Карлики с крюками спешили к отчаявшемуся беглецу. Он пытался закрыться от ударов, но его окружили и повалили на песок, а потом протащили на крюках перед почетной ложей. Беднягу вновь поставили на место, и от удара барранга его голова отлетела на дюжину ярдов.
      - Смелее, братья! - призвал один из флоонианцев. Они вновь запели гимн Флоону - дрожащими, пронзительными голосами.
      Скопец приблизился к крестьянину. Он взмахнул баррангом, остановив его в нескольких дюймах от шеи жертвы, и рассмеялся. У крестьянина забилось сердце.
      - Подними голову, - пропищал карлик.
      Один из флоонианцев повернулся к крестьянину.
      - Молись Флоону!
      Заворочавшись, крестьянин раздраженно взглянул на него.
      - Молись Флоону! - повторил фанатик.
      И тут же его голова слетела с плеч. Остальные продолжали петь. Крестьянин не хотел умирать так, как они.
      Еще один скопец подошел к нему, но вновь не нанес удара. Он отвернулся, смеясь и потрясая баррангом в сторону трибун.
      Он не заметил, что крестьянин поднялся на ноги.
      Этого почти никто не заметил - все следили, как два карлика катаются по песку, вырывая друг у друга голову. Каждый старался запихнуть ее в свою корзину. Одному это удалось, но как только он отвернулся, другой карлик утащил голову из корзины. Таким сценкам зрители всегда радовались - даже мэр, судья и ее дочь с любопытством наблюдали за возней карликов.
      - На колени! - запищал карлик, подбегая к крестьянину и помахивая крюком. Мгновенное движение - и карлик упал со сломанной шеей.
      И вновь это почти никто не заметил. Крестьянин попытался разорвать опутавшие его веревки. Крюк карлика лежал на песке, почти зарывшись в него.
      Крестьянин уставился на крюк. У него не было лезвия, только острый конец, которым можно было что-либо зацепить, поддеть, и тупой - которым можно было толкнуть.
      Крюком можно подцепить узел веревки, но вряд ли удастся быстро порвать или перерезать ее. Если бы у него было побольше времени, если бы за ним не следили, крюк бы мог здорово пригодиться. Даже менее сильный мужчина или женщина смогли бы избавиться от веревок с помощью крюка - если бы им дали время.
      Крестьянин вновь напрягся, разводя связанные руки. Веревки глубоко врезались в кожу. Он рванул их изо всей силы и с яростью взглянул на крюк.
      Он связан. Он не в состоянии поднять крюк. У крюка нет лезвия, у него нет времени.
      Крестьянин упрямо напрягал мускулы. Он был чудовищно силен, а сейчас собрался и напрягся. Для такого сильного человека, как он, веревки были не более крепкими, чем нитки для слабака - но этого никто не знал. Видимо, можно оправдать стражников и дочь судьи за то, что они не знали о силе своего пленника. В конце концов, откуда можно было узнать об этом. Разве такие веревки не выдерживали силу кабанов и жертвенных быков? Что же говорить об обыкновенном человеке? Но крестьянин был необыкновенным, или, вернее, незаурядным человеком.
      Веревки могли бы не поддаться ему - их тщательно выбрали, такие, которые с легкостью удержали бы даже сильного, чудовищно могучего человека.
      Крестьянин потянул веревки - увы, они держали его.
      Подошедший карлик с любопытством наблюдал за ним. Только он заметил борьбу, проходящую посреди песчаной арены. Зрители, другие карлики и скопцы не отрывали глаз от смешных драчунов с корзинами. Карлик не стал подходить слишком близко - он увидел, что его товарищ лежит на песке со странно вывернутой шеей и выпученными глазами.
      Крестьянин натянул веревки, выгнувшись назад. Они стали влажными от крови. Одна из них, поддавшись напору, неожиданно лопнула.
      (Полагаю, крестьянина не следовало связывать - тогда бы он сдержался, скованный собственной волей, и покорно подставил бы шею под удар барранга. Но ему не дали такой возможности, лишив его внешней свободы. Крестьянин не стал задумываться - в таких случаях он предпочитал принимать решения немедленно. Они не доверяли ему - это дала понять судебный исполнитель. И правда, почему они должны были доверять ему? Они его не знали. Во всяком случае, мы никогда не узнаем, что случилось бы, если бы крестьянина не связали).
      Крестьянин налег на веревки. Он чувствовал, как внутри него закипает ярость. Он ясно слышал звук лопнувшей веревки. По веревкам струилась кровь.
      Эти веревки могли бы сдержать и кабана, и жертвенного быка... Еще одна лопнула.
      Карлик в своей заляпанной кровью одежде ничего не понял - конечно, ему было трудно увидеть, что делает крестьянин связанными за спиной руками.
      На лбу у крестьянина вздулись вены, как пыточный венец. Его глаза напоминали глаза зверя.
      Итак, в нем просыпалась ярость. Целые войска пугались такой ярости.
      Карлик, умное существо, знал, что он в безопасности - или, по крайней мере, убеждал себя в этом. Ведь крестьянин был связан. Тем не менее карлик забеспокоился, почти запаниковал. Он отошел подальше.
      Еще одна веревка лопнула, за ней другая.
      И тут карлик издалека заметил разлохмаченный, будто покрытый шерстью, свободно свисающий конец веревки. Карлик не понял, была ли веревка непрочной с самого начала или же она разлохматилась недавно, от усилий крестьянина, стоящего по щиколотку в песке, покрытом пятнами его крови.
      Из-за пения флоонианцев нелегко расслышать звук лопающейся веревки.
      На трибунах зааплодировали, когда два карлика закончили драку и поклонились, вдвоем держась за корзину.
      В этот момент карлик, который наблюдал за крестьянином, вскрикнул и побежал к трибунам, указывая назад. Зрители вскочили. Скопцы стремительно обернулись.
      Крестьянин стоял на песке; с его окровавленных рук свисали обрывки веревок.
      Глава 8
      Скопцы не успели даже поднять барранги, когда крестьянин выхватил из песка крюк, оставленный убитым карликом, и бросился на них, как огромный, бешеный зверь, потрясая оружием. Скопцы тонко завопили - их голоса изменились от ужаса и той операции, которую они некогда перенесли. Такой крюк мог впиться в шею и проткнуть ее насквозь, мог пробить яремную вену, которая выплеснет рубиновую кровь - не такую яркую, как артериальная; он мог ударить в глазницу и вонзиться в череп, сокрушить челюсть и врезаться в ротовую полость, разрывая язык. Скопцы попятились и пустились наутек. Крюк разил их в спины, перебивая позвоночники, разрывая кожу, неожиданно обнажая белые выгнутые ребра. Толпа бесновалась. Карлики побросали мерные доски, корзины и даже крюки, которыми могли бы обороняться, прямо в песок, перед почетной ложей. Один из скопцов постоянно оглядывался, став серым от ужаса в свое время он первым подошел к крестьянину и сделал ложный выпад, едва не пронзив ему живот. Второй скопец, который чуть раньше не задел баррангом шею крестьянина и отошел со смехом, сейчас неуверенными дрожащими руками занес над головой барранг. "Уходи!" - пронзительно закричал он крестьянину и ударил его, но тот отразил удар крюком. Зазвенел металл. Прежде, чем скопец успел приготовиться ко второму удару, крюк вонзился ему в грудь. Крестьянин удерживал скопца на ногах, а тот дико извивался, пытаясь высвободиться. Крестьянин резко выдернул крюк, вытаскивая наружу обломки ребер и месиво легких. Орудие, сотворившее такой хаос, взметнулось в вверх, как нож. Еще один скопец завизжал - тот, который первым убил человека на арене - и изумленно оглянулся, чувствуя, как грозное орудие таранит ему спину. "Он безоружен!" - закричал вожак скопцов, тот, кто вывел их на арену. Но крестьянин уже не был безоружным - взамен крюка, застрявшего в трупе, он держал в каждой руке по баррангу. Скопцы завопили и бросились к барьеру перед почетной ложей. Дважды ударил барранг. "Он обезумел!" - кричали зрители на трибуне: они не понимали натуру крестьянина, не знали, каким может быть человек в ярости. "Бегите!" - заорал вожак скопцов, и те бросились наутек. Служители, прежде невозмутимо стоявшие у Ворот мертвых с граблями в руках, скользнули в ворота и заперли их изнутри, как только заметили, что крестьянин освободился. Они не оставили ему шанса бежать через эти ворота. Кое-кто из карликов улизнул вместе с ними, остальные метались по арене. Один из скопцов дергал ворота перед лестницей, ведущей в почетную ложу. Но ворота заперли сразу же, как только через них прошла судебный исполнитель со стражниками. Двое скопцов были убиты здесь, пока пытались распутать цепи, закрывающие ворота. Третий подбежал туда, где прежде пытался перебраться через барьер флоонианец, пойманный на крюки карликами. Он отбросил барранг и безуспешно пытался вскарабкаться на барьер. Когда скопец обернулся, его глаза выпучились от ужаса, ибо крестьянин неторопливо, но уверенно догнал его и прикончил одним ударом. Крестьянин огляделся. Где-то на арене был скопец, который велел своим собратьям убегать, хотя у них в руках были барранги - вожак, который вывел скопцов на арену и первым поднял свой барранг, повернувшись к ложе мэра. Уловив за спиной едва слышный шорох, крестьянин мгновенно обернулся и метнул барранг. Рассеченный лезвием надвое, рухнул в песок карлик. Крестьянин увидел, что вожак скопцов убегает к центру арены. Казалось, у него иссякли силы, он был не в состоянии поднять свой барранг и волочил его за собой. Крестьянин поспешил за ним, оступаясь на рыхлом песке. Внезапно позади раздался густой рык. Крестьянин оглянулся. Через ворота зверинца на арену выскочил рыжий викот - не слишком крупный, не такой, каких показывают в цирках столиц, но тем не менее опасный. Его шкура местами оплешивела, виднелась покрытая струпьями кожа, под которой проступали ребра. Зверь мотал головой. "Убей! Убей!" - вопили зрители.
      Существовало много видов "звериных боев". Обычно звери дрались между собой, схватывались естественные противники - собаки и викоты, удавы и обезьяны-расы, ягуары - и так далее, или же самцы одного вида: тейно высотой в восемь футов, сориты с мощными копытами, медведи-арны и прочие, но иногда велись бои между зверем и человеком - они назывались "охотами". Сейчас на арене не было охотника, только один зверь. Он поднял голову и принюхался, раздувая ноздри. Вероятно, его сбивал еще чувствующийся в воздухе запах фимиама, но ненадолго. У зверя были изумрудные глаза с длинными узкими зрачками. Крестьянин не шевелился. Обычно викоты не нападали на людей - это крестьянин узнал еще в деревне. Он не сомневался, что перед ним именно викот. Такие звери, если их не злить и к ним не приближаться, редко нападали сами, особенно старые, слишком слабые и больные. Конечно, зверь мог быть обученным, но это казалось маловероятным. Охотники бы не отважились выйти с тренированным зверем на арену. На свободе викот мог просто убежать, особенно если считал, что его не заметили, если противники не встретились взглядом; но здесь, в пределах маленькой арены, он оказался слишком близко. Крестьянин не сомневался, что первый же прыжок зверя на таком маленьком пространстве будет роковым. Зверь быстро двинулся вперед. Крестьянин воткнул один барранг в песок, а другой схватил обеими руками. Ему нужна была сила обеих рук и всего тела, да и то ее могло не достать. Когда на арене затевалась охота, зверя дразнили, нанося сбоку длинными копьями удары, от которых он ослабевал, а потом загоняли в сеть. Зверь падал - окровавленный, измученный, едва способный пошевелиться, и его добивали дротиками. Нет, вряд ли викот был дрессированным - этот зверь выглядел слишком дешевым, купленным ради одного боя. Однако он достигал семи-восьми футов в длину и весил около пятисот фунтов. Зверь казался возбужденным и настороженным. Конечно, ему сделали шоковый укол, как бывало перед боями, в которых участвовали охотники-профессионалы - те, которые сами покупали зверей и за плату сдавали их владельцам цирков. Для зрителей на трибунах время казалось бесконечным, но прошло не более нескольких секунд, прежде чем крестьянин и зверь бросились друг на друга. Взметнулся песок, а когда он осел, трибуны взорвались воплями изумления и ужаса: крестьянин стоял над зверем, череп которого был расколот ударом барранга! Когда-то давно, когда крестьянину было четырнадцать лет, он так же прикончил ягуара, только вместо барранга у него тогда был топор. Мужчины деревни охотились на ягуаров, потому что те пожирали скот, и ему, еще совсем мальчишке, несмотря на его рост и силу, приказали держаться подальше. Но зверь обошел охотников. Заслышав шум, мужчины побежали, опасаясь самого худшего. Потом крестьянина долго хвалили, хлопая по плечам. Каким гордым и счастливым был он в тот вечер! Вернувшись в деревню, он подарил шкуру ягуара своему лучшему другу, Гатрону...
      Крестьянин обернулся, и вожак скопцов, который боязливо приближался к нему сзади, бросил барранг и убежал.
      Под крики зрителей на арену вышли двое охотников. Они были облачены в пятнистые шкуры хищника ханиса, обитающего в саваннах Лизиса, шестой планеты массивной звезды Великая Сафа. Оба несли в левых руках сети, в правых копья. За поясом у них были заткнуты острые, тонкие дротики. Охотники приближались к крестьянину с двух сторон, потряхивая сетями и покрикивая. Неужели они думали напугать его этим, словно викота? Он был человеком, а не затравленным зверем. Резко повернувшись, он бросился на охотника, заходящего справа. Первый удар барранга выбил из его рук копье, второй отсек руку по плечо; увернувшись, крестьянин надвое разрубил сеть. Подхватив копье левой рукой, он ринулся на второго охотника, слишком медлительного, чтобы избежать удара. Позади первый охотник упал на песок и застонал. Крестьянин выдернул копье из тела охотника, который зашел слева. Он был еще жив. Крестьянин набросил на него сеть, протянул руку сквозь ячейки и вынул из-за пояса охотника дротики. Как он и предполагал, их наконечники покрывала темная мазь. Он всадил все пять дротиков в корчащееся тело, отошел к трупу викота и взглянул в сторону трибун.
      Тишина длилась всего минуту, а затем была нарушена звуком труб, и из ворот для бойцов вышли два гладиатора из тех, кому предстояло сражаться позже. Эти были искусные, обученные бойцы. Вряд ли они готовились драться насмерть в маленьком цирке провинциального города. Обучение гладиаторов стоило дорого, поэтому их жизнь ценили. Зрители ждали от них всего лишь красивого боя. Побежденного гладиатора, просящего милосердия зрителей, всегда щадили. У зрителей были свои любимцы: некоторые гладиаторы славились на десятках планет. Их боев ждали месяцами, их расхваливали, предвкушая эффектное зрелище. Кое-кто из богатых гладиаторов имел собственные поместья. Ходили слухи, что иногда гладиаторы пускались на различные ухищрения раздавливали во рту или под туникой капсулы или бычьи пузыри, наполненные кровью. Раскрытие таких уловок обычно вызывало шумные скандалы, объявлялась нечестность даже самых признанных лидеров.