— Наверное, — покраснев, ответила женщина. Она взглянула на телохранителя, стоящего справа от Палендия, и быстро отвела глаза.

Будучи воспитанной на Тереннии, она считала, что такие мужчины не только хотят женщин, но и нуждаются в них, даже не могут обойтись, как не могут обойтись без воды и еды — в отличие от «истинных» мужчин, которых она, к собственному разочарованию, уже успела достаточно узнать.

— Кто знает? — глубокомысленно заметил Палендий, промокнув губы салфеткой.

— И вы говорите, что эта девушка — рабыня? — спросила черноволосая женщина, указывая на прислужницу.

— Этого мы не говорили, — возразил капитан.

— Каны, госпожа? — спросила прислужница, появляясь позади черноволосой женщины.

— Нет! — поспешно воскликнула та.

По знаку Палендия прислужница вернулась на свое место за стулом капитана.

— И кто же ее хозяин? — поинтересовалась женщина.

— Все мы — по крайней мере, до завтрашнего вечера. Ведь она приписана к кораблю как прочее имущество, — ответил капитан.

— До состязания, — добавил Палендий.

— Не могу поверить, что она рабыня, — растеряно проговорила черноволосая женщина.

— Конечно, мы стараемся не выставлять это напоказ, — кивнул капитан.

— Она не рабыня! — настаивала женщина.

— Но ведь это не корабль варваров, — возразил капитан.

— Вы не верите потому, что на ней обычная одежда и нет ошейника? — спросил Палендий.

Черноволосая женщина раздраженно кивнула.

— Ошейник — прелестное украшение, к тому же он полезен для опознания, запоминания и тому подобное, — заметил Палендий, — но узы, связывающие раба — отнюдь не ошейник. И потом, почему вы решили, что она одета не так, как положено рабыне?

Черноволосая женщина в замешательстве опустила голову.

— А разве на ней одежда рабыни? — спросила она, смущенная и покрасневшая.

— Да, — подтвердил Палендий.

Над столом повисло молчание.

— Она не рабыня, — в отчаянии прошептала черноволосая женщина.

— Подай кану! — приказал капитан, поднимая бокал.

— Да, — ответила прислужница, спеша на полнить его.

— Говори, как следует!

— Да, господин, — повторила прислужница.

Прислужница подняла глаза на черноволосую женщину, и в ее взгляде смешались злоба, вызов, а потом внезапный испуг. Она опустила голову и встала на свое место.

Такие женщины, как она, не были свободными. Они не всегда могли делать то, что хотели. Они подчинялись власти господ и подвергались наказаниям.

Палендий наблюдал за черноволосой патрицианкой с Тереннии, с особым удовольствием задерживая взгляд на золотом ожерелье в полдюйма шириной, плотно охватившем шею. Бессознательным жестом патрицианка поднесла руку к горлу, а затем поспешно положила ее на блестящую скатерть стола. Ожерелье напомнило Палендию о причудливых ошейниках рабынь, сделанных из переплетенных цепей. Конечно, ожерелье не было таким прочным и не имело замка.

— Мне отослать ее? — предупредительно спросил капитан, который по долгу службы заботился не только о маршруте и безопасности путешествия, но и об удобствах пассажиров.

Черноволосая женщина не ответила.

— Еще каны, — приказал молодой офицер имперского флота, находящийся сейчас в отпуску. Прислужница осталась в столовой.

Пригубив кану, Палендий взглянул на черноволосую женщину поверх края бокала. Палендий был еще довольно крепок, но за последние годы как-то обрюзг — несомненно, сказывались последствия спокойной жизни, обильной еды, и прочих излишеств. Он изучал черноволосую патрицианку. Она напоминала ему породистое, резвое и здоровое животное. Интересно, какая рабыня могла бы получиться из нее? Телохранитель, один из гладиаторов, стоящих за спиной Палендия, тоже разглядывал женщину и тоже представлял, какой могла бы эта женщина стать в качестве рабыни.

К столу приблизился младший офицер. Вскоре после его разговора с капитаном последний вытер губы, коротко извинился и покинул столовую.

Палендий и телохранители смотрели ему вслед, как и первый помощник. Даже молодой офицер флота заметил неожиданный уход капитана.

— Кажется, у нее на ноге нечто вроде браслета? — небрежно поинтересовалась черноволосая женщина.

— Да, конечно» — кивнул Палендий. — Так положено.

— Ну, довольно! — внезапно воскликнула эта дама, скомкав салфетку и вскакивая на ноги.

Все находящиеся в столовой повернулись к ней.

Она указала на телохранителя — на того, чье присутствие и внимание беспокоили ее весь вечер.

— Он постоянно смотрит на меня! — выпалила женщина.

— Почему бы и нет, дорогая? — мягко возразил Палендий и тактично добавил: — Почему бы ему не смотреть на вас или на остальных наших очаровательных спутниц?

Это добавление было благосклонно встречено другими сидящими за столом женщинами, которые, в большинстве случаев, не часто удостаивались подобных комплиментов.

Покраснев, черноволосая женщина вновь села на место.

— Все было бы иначе, будь вы одеты в хайк, милочка, — сказала одна из женщин.

Это замечание было встречено дружным смехом. Черноволосая женщина вновь залилась краской и опустила голову.

Хайком называлось темное, тяжелое одеяние, укрывающее женщину с головы до пят. Узкую прорезь в нем на уровне лица, прикрывали черной густой сеткой или вуалью. Такую одежду носили женщины пустынь, которые не смели подниматься с колен в присутствии мужчин. Никто не знал, были ли эти женщины свободными, по собственному желанию облаченными в хайк, или же бесправными рабынями в ошейниках. Черноволосая женщина смутилась. Как неловко она чувствовала себя!

— Каны для всех! — скомандовал Палендий.

Прислужница поспешила наполнить прозрачные бокалы.

Она наполнила даже бокал черноволосой женщины, не встречаясь с ней взглядом, впрочем, как и с другими пассажирами.

— Что за состязание ожидается завтра вечером? — поинтересовался один из мужчин.

Палендий обменялся улыбкой с первым помощником капитана, еще сидящим за столом.

— Это сюрприз, — сказал он.

— Это как-нибудь связано с узником, взятым на борт на орбите Тиноса? — спросил офицер флота, сидящий слева от Палендия. Сам этот офицер появился на борту после состыковки с орбитальной станцией Тиноса. Тинос, как может предположить читатель по этим замечаниям, находился в стороне от обычных маршрутов имперских кораблей, кроме военных. Будет интересно заметить, что связь со станцией Тиноса была потеряна четыре дня назад. Подобные затруднения случались нередко — связь между удаленными, разрозненными фортами Империи за последние несколько лет стала ненадежной, почти случайной. Некоторые имперские базы не могли связаться с центром целыми десятилетиями.

— Подождите — и узнаете, — таинственно заключил Палендий.

Молодая черноволосая женщина взглянула на телохранителя, к которому только недавно, к собственному стыду, привлекла внимание. Он стоял прямо, сложив мускулистые руки на груди. Он открыто ответил на ее взгляд. В нем не было ничего таинственного. Вероятно, телохранитель чувствовал себя свободно в присутствии своего господина, Палендия, или же просто не боялся вызвать неудовольствие посторонних. Такое иногда происходит с теми людьми, которые живут на тонкой и холодной грани между жизнью и смертью. Он в упор взглянул на женщину. Ей показалось, что теперь он смотрит не просто с откровенным любопытством и острым интересом, с похотливой жадностью сильного мужчины, а с еле уловимым, почти незаметным презрением. В голове у женщины пронеслась безумная мысль, что она заслужила это наказание. Конечно, теперь она понимала, что ей следовало молчать и оставаться на месте. Ее поступок был ошибкой — она опозорила сама себя. Она чувствовала себя в чрезвычайно глупом положении. Но и в самом деле она не заблуждалась в значении взгляда телохранителя, насколько она разбиралась или решалась разбираться в таких вопросах. А как он смотрел сейчас! Такой взгляд был бы позволителен, если бы речь шла о женщинах на невольничьем рынке! Как он осмелился выразить свое презрение? Разве он не понял, что она из знатного рода основателей Телнарии, из сословия патрициев, что ее предок был членом первого сената? Но откуда мог простолюдин-выскочка, такой, как этот гладиатор или Палендий, знать об этом? Он смотрел на нее как на женщину и даже хуже — как на доступную женщину, которую можно презирать. Она представила себе, как связанная женщина — не она сама, а другая — спешит угодить этому телохранителю. Конечно, разве рабыни могут выбирать? Женщина со смущением поняла, что она бы возненавидела эту рабыню. Она вновь подняла голову. Как он смотрел на нее! Как бесил ее этот взгляд! «Ты забыл, что я не нагая, закованная в цепи рабыня, стоящая перед тобой на невольничьем рынке!» — думала она. Внезапно ей пришло в голову, что в глубинной, потаенной части собственной души она жаждет быть рабыней. Женщина уставилась в тарелку. Она никогда не испытывала подобных чувств — по крайней мере, столь определенных и захватывающих. Она почувствовала себя слабой, смущенной, беспомощной, стыдливой, чрезмерно женственной и уже было решила, что будет вечно ненавидеть этого телохранителя, но' тут заметила, что Палендий с интересом наблюл дает за ней.

В этот момент, к облегчению женщины, вернулся капитан.

— Что-нибудь случилось? — спросил офицер флота.

— Нет, — ответил капитан, — ничего.

— Вы как раз вовремя, капитан, — заявил Палендий, поднимая бокал. — Я готов предложить тост.

— Прекрасно, — улыбнулся капитан. Он сел за стол, и прислужница поспешила наполнить его пустовавший бокал.

— Я предлагаю выпить за нашу прелестную спутницу, — провозгласил Палендий, указывая бокалом на черноволосую женщину, которая казалась изумленной. — Очаровательная, откровенная неловкость вашего поведения сего дня вечером не осталась незамеченной для меня и других пассажиров, дорогая.

За столами послышались смешки.

— Что можно сказать по поводу беспокойства, растерянности, временной вспыльчивости, даже стыдливости — из ряда вон .выходящих при обычных обстоятельствах?

Женщина вспыхнула и сердито потупилась.

— И потом, — торжественно продолжал он, — эта приятная перемена туалета…

Тело женщины, не прикрытое тканью платья — лицо, шея, руки и плечи — покрылись румянцем.

— Да! — воскликнул Палендий, и все рассмеялись. — С вашего позволения, я объясню все тем спутникам, коим неизвестны причины подобного смущения.

Она недовольно подняла голову.

— Вы не возражаете? — спросил Палендий.

— Нет.

— Надеюсь, это не секрет?

— Разумеется, нет, — отозвалась женщина.

— Наша прелестная спутница, — заявил Палендий, высоко поднимая бокал, — обручена, и теперь на «Аларии» торопится в объятия жениха!

— Да что вы говорите! — пронеслось эхом по залу.

— Поэтому не следует удивляться тому, что наша очаровательная спутница, которая облечена высоким званием исполнителя Тереннианского суда, чувствует себя обеспокоенной, испуганной, смущенной, как деревенская девчонка, которую ведут на веревке!

Вновь грянул смех.

Телохранитель внимательно выслушал тост. Он сам был из деревни, но не думал, что деревенские девчонки как-то по-особому нервничают или пугаются, когда их ведут на веревке. Много раз до свадьбы их успевали взять на стогах сена, в кустах или у озера. Конечно, он полагал, что городские девушки, особенно из среднего сословия, могут в таких случаях испытывать страх, — эти девушки мало знали о сексе по причине родительского воспитания или строгих общественных норм. Для некоторых из них брачная ночь становилась настоящим потрясением. Для тех, кого это может заинтересовать, упомяну, что церемония с веревкой была примитивным брачным обрядом, когда пара обменивалась клятвами, стоя в кольце веревки, разложенной по земле. В конце церемонии парень обвязывал веревку вокруг шеи девушки и на глазах у всей деревни вел к себе домой. Церемония не считалась завершенной, пока невеста не входила в дом жениха. За это время противники брака имели последнюю возможность выразить свой протест. У различных народов Империи существовали подобные церемонии. Выбор сравнения для тоста, сделанный Палендием, можно объяснить тем, что горожане мало знали об обычаях отдаленных деревушек. С другой стороны, подобное сравнение из уст сообразительного Палендия не было таким неверным, как показалось телохранителю. В конце концов, одно дело поваляться с другом на стоге сена или у озера и совсем другое — войти с веревкой на шее в его дом на глазах у всей деревни, зная, что отныне ты принадлежишь ему и это известно всем. Естественно, что невесты могли испытывать смущение. В конце концов, за кого она выходила замуж? Она напоминала проданную рабыню, еще не узнавшую нрав своего хозяина, но понимающую, что теперь она всецело принадлежит ему.

— С какой планеты ваш жених? — спросил Палендий.

— С Митона, — ответила она. — Это в первом провинциальном квадранте.

Планета Митон только недавно вошла в состав Телнарианской Империи.

Молодая женщина не слишком охотно произнесла название планеты, ибо она не входила в число древних Телнарианских планет.

— И кто этот счастливец? — не унимался Палендий.

— Туво Авзоний, — ответила женщина и огляделась.

— Ах вот как! — воскликнул Палендий.

— Он глава министерства финансов первого квадранта, — уточнила женщина.

— Великолепно!

— Он из знатного рода, — с неожиданной резкостью добавила она.

Конечно, к подобному роду из всех сидящих за столом принадлежала только черноволосая женщина. Однако воспользовавшись нашими знаниями, мы можем сделать исключение для молодого офицера флота. Он тоже происходил из знатного рода, более того — был прямым потомком одного из сенаторов. Но об этом в то время никто не знал. Можно сказать об этом офицере и еще кое-что: во-первых, странно, что отпрыск почти такого же знатного, как императорский, рода в те дни посвятил себя тяжелой и неблагодарной военной службе. Во-вторых, хотя он находился в отпуске, он попал на борт «Аларии» на орбите Тиноса, а Тинос, при его удаленности и заброшенности, вряд ли был удобным местом для проведения отпуска. Скорее всего, офицер мог возвращаться в часть из дома, расположенного на Тиносе. Но маловероятно, чтобы он проходил на Тиносе службу — ведь там, кроме небольшого форта, не было никаких баз.

— И можно надеяться, — продолжал Палендий, — что этот род такой же высокий и древний, как ваш?

— Еще древнее, — ответила женщина.

Это замечание было воспринято ее спутниками с вежливой холодностью.

Знатность Туво Авзония вовсе не была причиной равнодушия к предстоящему союзу. Причина крылась совсем в другом.

Следует сказать, что многие граждане Империи часто раздражались при упоминании о родовитости, которая, на их взгляд, не составляла столь же большого различия, как, например, между гумилиори и хонестори, те и другие считали себя одинаково уважаемыми сословиями. Они старались даже пренебрегать различиями между хонестори и высшей аристократией, перед которой все еще испытывали известный трепет — отчасти в силу традиции, отчасти из-за важного вклада аристократии в историю Империи. Кроме того, существовали различия между прямыми и непрямыми потомками аристократов, патрициями и членами местных сенатов, причем последние бывали особенно надменными, претенциозными и высокомерными по отношению к низшим слоям. Как мы можем предположить, различия между хонестори и патрициями были не так очевидны, как между гумилиори и хонестори или горожанами и сельчанами.

— Во всяком случае, — заметил Палендий, деликатно переключая внимание группы на менее щекотливую сторону вопроса, — совершенно понятны все ваши проявления сегодняшним вечером — беспокойство, тревога, возбуждение, смущение, очаровательный румянец — как последствия стремления поскорее оказаться в объятиях возлюбленного.

За столами засмеялись. Черноволосая женщина нахмурилась.

Она никогда не видела Туво Авзония, только на портретах, которыми они обменялись. Брак устроила судья, ее мать, после беседы с леди-мэром, так же происходящей из патрициев того города на Тереннии, где был цирк, в котором произошли рассказанные ранее события.

Название города мы узнаем позднее, когда придет для этого время. Достоверность было трудно проверить, но считалось, что Туво Авзоний является потомком в сто третьем колене древнего рода Авзониев. Судебный исполнитель, черноволосая женщина, был а потомком лишь в сто пятом колене подобного рода. Таким образом, брак был более выгоден для нее, чем для Туво Авзония. В этом отношении, как видно, ей повезло, и ее мать вместе с леди-мэром имели полное право радоваться ее успеху. Кто из ее близких знал, какими будут последствия этого союза среди сильных мира сего? Если бы судебный исполнитель не старалась казаться в достаточной мере благодарной за усилия, предпринятые ради нее матерью и мэром, мы могли бы приписать это подозрению в эгоистичности их побуждений. Мы могли бы заметить, что судебный исполнитель была недостаточно благодарна Туво Авзонию за оказанную ей честь, несмотря на разницу их положений. Возможно, ее уязвляло это. Однако за столом судебный исполнитель почти не задумываясь заявила, что род ее жениха выше ее собственного, а это, несомненно, было верно в генеалогическом смысле. Кто мог сказать, превосходило ли сто пятое колено ее собственного рода сто третье колено рода Авзониев? Кроме того, в силу свойств своей натуры женщина надеялась на лучшую партию, считая себя вполне достойной ее, к тому же она совсем не пленилась портретом Туво — он выглядел посредственным юнцом. Нет, она определенно была недовольна его рекомендациями, результатами тестов и прочими сведениями, если бы не объяснения матери и мэра о том, что по представлениям Тереннии, он может оказаться «настоящим мужчиной». Как зла она была! Как старалась подавить свое отвращение и разочарование! Как хотела хотя бы в глубине души отвергнуть предложение! Она уже подвергла Туво Авзония беспричинным, злым мысленным упрекам; она презирала его. Ей хотелось разбить ему жизнь, безжалостно властвуя над ним. Кто пожелал бы стать женой мелкого чиновника с провинциальной планеты и вести тягостно-скучную жизнь — ведь вряд ли развлечения и лавки там будут лучше, чем на Тереннии, разве что еще дальше от центра? О, она заставит его поплатиться, замучает его требованиями и капризами, какими бы чудовищными они ни были, истощит его средства, какими бы обширными они ни оказались, доведет его до отчаяния и публично унизит! Да, он еще поплатится!

— Итак, — сказал Палендий, — мы пьем за нашу очаровательную спутницу! Желаем ей счастья и радости, и пусть она как можно быстрее соединится со своим женихом!

Тост был встречен с одобрением. Судебный исполнитель снова покраснела.

— Пейте, пейте! — призывали ее.

Она поднесла тонкий бокал к губам и сделала глоток, искоса поглядев на Палендия.

— Достойный союз, — сказал капитан, поднимая бокал.

— Пусть он будет плодовитым, — добавил офицер флота.

Она еле сдержалась.

— Наверное, вы ужасно волнуетесь! — сказала одна из женщин.

— И так жаждете его поцелуев, — подхватила другая.

— Счастья вам! Удачи!

— Пусть вы станете рабыней в его руках! — воскликнул кто-то.

— Да, вот именно, — повторили несколько голосов.

Женщина густо покраснела. Как отличались эти люди от жителей городка на Тереннии!

— Смотрите на нее! — засмеялся Палендий, падая на стул.

— Прошу вас, не надо, — взмолилась она.

Палендий запрокинул голову и осушил бокал.

Похоже, он уже выпил слишком много.

— Мы везем на Митон девственницу! — довольно грубо прокричал Палендий, переворачивая бокал и хватая салфетку. — Ждать уже недолго!

Конечно, она, как аристократка и патрицианка, еще оставалась девственницей. Она смущенно взглянула на телохранителя, стоящего справа от Палендия. Он продолжал наблюдать за ней с пренебрежительным выражением на лице, как будто она была выставлена на невольничьем рынке. Как она ненавидела этого мужлана!

Она встрепенулась, когда безумная, абсурдная мысль пронзила ее мозг. «Я не хочу, чтобы меня презирали, я хочу угождать», — подумала женщина, но тут же быстро и испуганно отогнала это наваждение.

Многие женщины Тереннии оставались девственными — особенно образованные, из высших сословий; сексуальность считалась оскорбительным проявлением низменной натуры. Конечно, на этой планете не одобрялись браки и роды у женщин-аристократок. Разве могло разумное существо обременять себя подобной обузой? О предстоящем союзе между судебным исполнителем и Туво Авзонием, как можно заметить, не было объявлено публично, можно даже сказать, что брак готовился втайне. Однако браки, как бы они ни порицались, в некоторых случаях могли принести кому-либо пользу в социальном, экономическом или профессиональном отношении.

— И тогда!… — орал Палендий.

Он опустил кулак, обернутый салфеткой, на тонкий, прозрачный бокал, разбив его на тысячу осколков. По скатерти разлетелись рубиновые капли каны.

Судебный исполнитель вздрогнула и покраснела, несомненно, разгорячённая каной, чуть не падая в обморок. Эта реакция могла показаться недопустимо женственной, но следует учитывать все обстоятельства — силу Палендия, мощь его телохранителей, смех сидящих за столом, действие каны, боязливое беспокойство самой женщины, впервые осознавшей свою слабость, мягкость и уязвимость, свое отличие от мужчины, который только что ударом массивного кулака вдребезги разнес бокал. В этот момент многое казалось женщине значимым и символичным. Но не думаю, что по ее реакции мы можем судить о смирении, потрясении, почти обмороке как о признаках ее женственности. Учитывая принятые на Тереннии нормы и особенно нормы для высших классов, мы бы хотели остаться нейтральными в подобных вопросах, просто наблюдая за происходящим и позволяя читателю, если у того есть желание, сделать самостоятельное суждение. Поэтому мы будем считать эту реакцию женщины проявлением женственности — глубокой, подлинной, достоверной подверженной подобным чувствам и реакциям. Для женщин они казались вполне естественными. Среди менее женственных дам своего круга она часто ощущала себя не такой, как все, и боялась проявления у себя подобных чувств. Она никогда не отваживалась быть самой собой, такой, какой она была — великолепной и совершенно отличающейся от мужчин. Она всегда старалась отвергать и прятать свою женственность, но тем не менее та существовала. Изменения в ее жизни оказали бы существенное влияние на ее привычки. Она обнаружила себя в ситуации, в которой ее женственность могла раскрыться полностью — в состоянии, когда это было бы не только допустимо, но и необходимо. Действительно, к собственному изумлению и радости, она наконец ощутила себя самой собой, и ей не оставалось другого выбора, какими бы ни были последствия этого поступка.

— Уже поздно, — заметил капитан.

Сидящие за столами стали подниматься, желая друг другу приятного вечера.

— Кана еще осталась? — спросил Палендий у прислужницы.

— Да, господин, — ответила она.

Палендий щелкнул пальцами, и прислужница заспешила к нему. Судебный исполнитель вздрогнула, увидев такое послушание.

— С вами все в порядке? — спросил молодой офицер флота.

— Да, — кивнула она.

Палендий взял флягу из рук прислужницы и предложил ее левому телохранителю.

— Нет, спасибо, хозяин, — ответил тот.

Тогда Палендий протянул флягу другому телохранителю.

— Благодарю, не надо, хозяин.

— Может, завтра, после состязаний? — спросил Палендий.

— Может быть, хозяин.

— Ваши псы хорошо вышколены, — заметил сосед Палендия.

Палендий сам отпил из фляги и неуверенно поставил ее на стол.

Две-три женщины подошли к судебному исполнителю, чтобы поцеловать ее и пожелать счастья. Она отвечала немного смущенно и формально. В конце концов, она была .родом с Тереннии.

Телохранитель Палендия взглянул на нее, решив, что такая женщина недостойна даже ошейника. Еще одна дама подошла поговорить с ней. Как холодно и надменно отвечала ей дочь судьи!

Как известно, на Тереннии физические контакты, прикосновение одного человека к другому, считалось отвратительным, по крайней мере, среди людей высшего круга. И все же как высокомерно держалась дочь судьи!

Телохранитель продолжал следить за ней и думать о ее сексуальности — сейчас почти подавленной жестокими усилиями, но если бы она дала себе волю, то эта сексуальность оказалась бы неуправляемой, превратив женщину в свою пленницу и жертву.

Еще одна женщина ласково поцеловала дочь судьи в щеку.

В самом деле, думал телохранитель, она не совсем безнадежна. Но потом он отверг эту мысль, ибо эта дама была из хонестори, к тому же патрицианкой. Такая женщина не может оказаться в ошейнике, по крайней мере, на планетах, знакомых телохранителю. Однако он мысленно примерил на нее ошейник и счел общий вид вполне сносным.

— Спокойной ночи, дорогая, — произнес Палендий. Женщина кивнула.

Слегка пошатываясь, Палендий направился к выходу. Она наблюдала, как Палендий выходит из столовой, поддерживаемый телохранителями. Конечно, она давно была знакома с Палендием, как и многие люди ее круга на Тереннии.

Он был сказочно богат со всеми своими землями и четырьмя тысячами колонов. У него была власть и, вероятно, много врагов. Телохранители сопровождали его повсюду — крупные, настороженные, быстрые, умелые, жестокие люди. Гладиаторы — и этим все сказано.

Женщина смотрела на скатерть, усыпанную крошками, смятыми салфетками и каплями каны. Она заметила салфетку, которой Палендий обмотал кулак, прежде чем разбить бокал. Какой вульгарный жест!

У Палендия тоже имелись слабости — например, кана или страсть к цирковым боям. Женщина знала, что он содержит школу для гладиаторов, где мужчины учатся владеть и распространенными, и редкими видами оружия.

Люди Палендия, как и он сам, казались совсем не такими, как другие знакомые ей мужчины.

Как беспокойно она чувствовала себя в их присутствии, какое смятение в душе испытывала каждую минуту!

Она вспомнила телохранителя, стоящего справа от Палендия. Ее пальцы нервно дотронулись до ожерелья, плотно охватившего шею.

Женщина вновь подумала о телохранителе. Как он разглядывал ее! Никто еще не осмеливался так смотреть на нее!

Как она презирала, как ненавидела этого невозмутимого, полуголого гиганта, который смотрел на нее с презрением!

«Не хочу, чтобы мной были недовольны», — подумала она, и тут же, изумившись столь безумной мысли, поспешила отогнать ее.

Да как он смел так смотреть! Какое право он имел — невежественный, неграмотный мужлан, животное, обученное для цирковых боев? Она — высокородная патрицианка!

«Может, он не считал меня достойной наказания?», — эта мысль и взволновала, и испугала женщину, тут же исчезнув.

Она заметила прислужницу, которая убирала посуду со стола.

— Эй, ты! — позвала она, и прислужница замерла на месте. — Поди сюда!

Прислужница подошла поближе.

— Как тебя зовут? — спросила судебный исполнитель.

— Янина…

— Говори, как следует! — прикрикнула женщина.

— Янина, госпожа.

— Ты привыкла стоять в присутствии свободных людей? — спросила судебный исполнитель.

— Простите, госпожа, — девушка быстро опустилась на колени.

— Разве такой проступок не заслуживает наказания?

— На все воля хозяев, госпожа, — ответила девушка. — Из уважения к чувствам других пассажиров ко мне стараются не привлекать внимания.

— Поэтому ты и ведешь себя, как прислуга?

— Я прислуживаю, госпожа, но ни на что не претендую. Я не осмеливаюсь претендовать на высокое положение свободной служанки.

— Сегодня я наблюдала, как ты ведешь себя при людях, — сказала судебный исполнитель.

— Да, госпожа.

— Должно быть, вне чужого присутствия с тобой обходятся по-другому?

— Да, госпожа, тогда со мной обращаются соответственно моему положению.

— И что же это значит?

— То, что я рабыня, госпожа, — дрожа, ответила девушка.

— Что должен делать раб?

— Стремиться угождать и повиноваться.

— Тебя можно купить и продать, — добавила судебный исполнитель.

— Да, госпожа.

— Ты — животное, которое можно купить и продать.

— Да, госпожа.

— Ты красивое животное, — продолжала судебный исполнитель.

— Благодарю, госпожа.

Судебный исполнитель сердито повернулась и вновь взглянула на прислужницу.

— Ты удивительно красивая рабыня, Янина.

— Спасибо, госпожа.

— Такие женщины, как ты, — заметила судебный исполнитель, — пригодны только для того, чтобы быть рабынями.

— Да, госпожа.

Прижав к бедру белую сумочку, судебный исполнитель направилась к двери. На пороге она обернулась. Прислужница по-прежнему стояла на коленях у стола.

— Можешь встать и продолжить работу, — сказала судебный исполнитель.

— Да, госпожа. Спасибо, госпожа, — ответила девушка.

Возвращаясь из столовой к себе в каюту (разумеется, без сопровождения — ведь она была с Тереннии!), судебный исполнитель задержалась в холле у гигантского овального иллюминатора. За ним простирался мрак таинственной ночи, в которой медленно плыли звезды, будто блестящие осколки в море.

Женщина почувствовала себя очень маленькой и одинокой в этой ночи — даже находясь в освещенном коридоре, на корабле, под защитой прочной стальной обшивки.

Женщина оглядела свое отражение в стекле иллюминатора и поправила волосы. Она осталась довольна собой, она и прежде не считала себя дурнушкой. Она представила, как будет изводить Туво Авзония — вот именно, изводить его! Он должен поплатиться, должен пострадать за все. Женщина внимательно осмотрела себя. Напрасно она надела это белое платье, серьги и ожерелье — все это она купила прямо на корабле. На Тереннии таких вещей не носили, там даже белая подпоясанная тога считалась неприличной. Мать всегда бурно протестовала, когда она одевалась подобным образом. Однако сама женщина не привыкла подчиняться, она умела делать только то, что ей хотелось и когда хотелось. Она вгляделась в собственное отражение. Вероятно, не стоило сегодня так наряжаться — она просто не подумала. Видел ли кто-нибудь, как этот уродливый, невежественный телохранитель пялился на нее? Женщина не помнила, чтобы на нее когда-нибудь так смотрели, кроме случая с этим же парнем, тогда еще крестьянином — когда он стоял в зале суда. Тогда она была довольна своей внешностью и одеждой. Женщина вспомнила о той девчонке в столовой, Янине… или как там ее звали. Она носит только то, что ей позволят. Судебный исполнитель вгляделась в черноту за окном, где мерцали звезды.