Меня зовут Тэрл Кэбот – так в пятнадцатом веке сократили прозвище «Кэбото», хотя, насколько мне известно, никакого отношения к венецианскому путешественнику, водрузившему в Новом Свете стяг Генриха VII, я не имею. Это объясняется многими причинами, в числе которых – тот факт, что мои предки были простыми бристольскими торговцами, бледнолицыми и огненно-рыжими. И все же это совпадение – пусть только географическое – осталось в родовой памяти как вызов сухости и рациональности жизни, измеряемой количеством проданной одежды. И мне уже хочется думать, что был уже в Бристоле один Кэбот, наблюдавший за, тем как его итальянский тезка бросает якорь ранним утром 2 мая 1497 года в бристольской гавани.
      Что касается моего имени, то, смею вас уверить, оно доставило мне немало хлопот, особенно в детстве, послужив не менее важной причиной для демонстрации физической силы, чем раньше волосы. Скажем так – это не самое распространенное имя, по крайней мере, не в этом мире. Так назвал меня мой отец, который исчез, когда я был еще младенцем. Я считал его умершим, пока через двадцать лет после его исчезновения не получил странное послание от него. Моя мать, о которой он осведомлялся, умерла, когда мне было шесть лет – я как раз пошел в школу. Биографические данные всегда утомительны, и я скажу лишь, что воспитывала меня тетушка, которая снабдила ребенка всем, кроме материнской любви.
      Довольно любопытно, что я поступил в Оксфорд, однако не стану упоминать на этих страницах имя моего колледжа. Учился я вполне прилично, не поражая успехами не себя, ни своих наставников. Как и большинство молодых людей, я счел себя вполне образованным, когда смог процитировать одну-две фразы по-гречески и достаточно познакомился с основами философии и экономики, чтобы понять, что я вряд ли вполне соответствую этому миру, полному, согласно этим наукам, скрытыми связями. Тем не менее, я не примирился с мыслью кончить жизнь среди полок тетушкиного магазина, в пыльной атмосфере одежды и тканей.
      Будучи начитанным и неглупым юношей, я предложил свои услуги нескольким небольшим американским колледжам в качестве преподавателя истории – английской истории, конечно. Правда я несколько завысил свою ученую степень, а мои наставники были настолько добры, что в своих рекомендациях не стали разуверять их в этом. Мне кажется, эта ситуация (неофициально они дали мне понять это) развеселила моих учителей. Один из колледжей, которым я предложил свои услуги, пожалуй самый неразборчивый из них – это был небольшой мужской колледж в Нью-Хэмпшире – подписал соглашение, и вскоре я получил свое первое, и, думаю, последнее место в учебном мире.
      Конечно, думал я, скоро все раскроется, но у меня будет работа по крайней мере на год и средства для оплаты проезда в Америку. И это удовлетворило бы меня, если бы не усложняющееся положение дел. Я стал понимать, что зачислен в колледж был в основном потому, что считался факультетской диковинкой. У меня не было публикаций, и, несомненно на мое место было множество претендентов из американских университетов, намного превосходящих меня в науках, но не обладающих прелестным британским акцентом. Да, это повлечет немало приглашений на чай, коктейль или ужин.
      Америка мне понравилась, но в первый семестр я был страшно занят, продираясь через множество текстов, пытаясь удержать превосходство или, по крайней мере, быть немного впереди остальных студентов по английской истории. Мне пришлось открыть, что звание англичанина не дает еще автоматически авторитета в этой области. К счастью, мой декан, специализирующийся в области экономической истории Америки, знал еще меньше меня, или же делал вид, что это так.
      Сильно помогли рождественские каникулы. Я рассчитывал на это время, чтобы укрепить свои знания и обойти студентов. Но после всех контрольных, тестов, экзаменов меня обуяло дикое желание послать к черту Британскую Империю и уйти в поход – хотя бы до Белых Гор.
      Я одолжил туристское снаряжение – рюкзак и спальный мешок у одного из немногих друзей, которых приобрел на факультете, тоже преподавателя, но только более плачевного предмета – физкультуры. Мы часто совершали совместные прогулки. Интересно, что он думает о том, где сейчас его снаряжение и сам Тэрл Кэбот? Конечно, администрация страшно недовольна тем, что приходится подыскивать преподавателя в середине года и строить догадки на мой счет. Но им никогда больше не увидеть Тэрла Кэбота в своих стенах.
      Мой друг проводил меня до гор, и там мы расстались, договорившись встретиться на этом месте через три дня. Прежде всего я проверил свой компас, как бы предугадывая, что мне предстоит, и оставил шоссе.
      Почти сразу я оказался среди первозданных лесов. Бристоль – плотно заселенный район, и я не был готов к столь внезапной встрече с дикой природой. Колледж был все-таки продуктом, если можно так выразиться, цивилизации. Я не испугался, зная, что идя в любом направлении, рано или поздно выйду на шоссе, и что здесь невозможно потеряться, по крайней мере надолго. Скорее, я был даже рад.
      Я шагал не менее двух часов, прежде чем тяжесть рюкзака дала знать о себе. Перекусив, я углубился в горы.
      К вечеру я остановился на скалистой площадке и принялся собирать топливо для костра. Отойдя немного от импровизированного лагеря, я остановился в испуге. Слева на земле лежало что-то светящееся, излучающее холодное голубое сияние.
      Я бросил хворост и подошел к предмету – самому странному из виденных мной. Это была прямоугольная металлическая коробка, плоская, но не очень большая, такая, какие сейчас используют для писем. На ощупь она казалась горячей. Волосы встали у меня дыбом. На коробке старинными английскими буквами были написаны два слова – ТЭРЛ КЭБОТ.
      Это явно было шуткой. Мой друг тайком пришел за мной. Я позвал его, смеясь. Однако никто мне не ответил. Я рванулся в лес, ломая ветки, приминая кусты, хотел найти его.
      Но прошло пятнадцать минут, а поиски ничего не дали. Я ходил по кругу в центре которого лежала коробка. Наконец я решил, что, подбросив странный предмет, он дал мне найти его и пошел домой или к своему лагерю. Во всяком случае, он не находился в пределах слышимости, иначе бы откликнулся. В противном случае это было не красиво с его стороны.
      Я вернулся к коробке и поднял ее. Она стала остывать. Я вернулся вместе с ней в лагерь и разжег костер. Несмотря на теплую одежду, я дрожал, сердце бешено колотилось. Я был напуган.
      Поэтому, отложив коробку, я занялся приготовлением пищи, которое отвлекло меня от происшествия и успокоило. Только когда мясо было готово, я вернулся к необычному предмету.
      Повертев его в руках при свете костра, я прикинул, что длиной он около 20 дюймов и 4 дюйма толщиной, весит примерно 4 унции. Свечение почти исчезло, но еще можно было видеть, что коробка голубого цвета. Она уже почти остыла. Сколько же она поджидала меня в лесу? Когда ее положили здесь?
      Пока я размышлял над этим, свечение совсем пропало. В таком состоянии я бы ее не обнаружил. Коробка зажглась и потухла словно по желанию ее отправителя. Послание получено, сказал я себе, понимая, что шутка не слишком удачна.
      Я пригляделся к буквам. Они были очень старые, но я слишком мало разбирался в этом, чтобы с уверенностью назвать дату. Что-то в них напоминало мне колониальный договор на одной из фотографий в моем учебнике. Наверное, семнадцатый век? Буквы казались врезанными в крышку, составляли с ней одно целое. Замка или защелки в ней не было. Я поцарапал ее ножом, но и это не помогло.
      Чувствуя себя дураком я достал консервный нож и пытался продырявить крышку. Несмотря на легкость коробки, она сопротивлялась ножу с твердостью стальной болванки. Я взялся за нож обеими руками и налег изо всех сил. Лезвие ножа согнулось под прямым углом, на коробке же не осталось и царапины. Я осмотрел коробку более внимательно, ища способ открыть ее. На задней стороне был кружок, в котором находился отпечаток большого пальца. Я протер поверхность рукавом, но отпечаток не исчез. Отпечатки же моих пальцев исчезли немедленно. Этот отпечаток, как и буквы, казался частью металла.
      Наконец я нажал пальцем на кружок, в котором находился отпечаток большого пальца, однако ничего не случилось. Устав от всего этого, я отложил коробку и вернулся к ужину. Поев, я разделся и залез в спальный мешок.
      Лежа около угасающего костра, я глядел в исчерченное ветвями деревьев небо и на вздымающиеся горы. Долго я лежал так, чувствуя себя одиноким, но не совсем – как человек, затерянный в пустыне, чувствует себя единственным живым человеком на планете, и ближайшее к нему существо – его судьба и надежда – находятся вне нашего маленького мира, где-то в межзвездных просторах.
      Эта мысль внезапно поразила меня, и я почему-то испугался, не знал, что делать. Коробка была совсем не жуткой. Где-то глубоко внутри я уже давно это чувствовал, с самого начала. Как бы во сне я вылез из своего мешка, собрал топливо, подбросил его в костер и взял коробку. Сидя в мешке, я подождал, пока разгорится огонь, а потом тщательно совместил свой большой палец с отпечатком на коробке. Она отозвалась на мое прикосновение, как я и ожидал и чего очень боялся. Очевидно, что только один человек мог открыть эту коробку – тот, чей отпечаток пальца соответствовал странному замку: тот кого звали Тэрл Кэбот. Коробка открылась с треском, напоминающим шорох целлофана.
      Из коробки выпало кольцо из красного металла с простой литерой «К». Но я едва обратил на это внимание. Внутри коробки была надпись теми же самыми буквами, которыми было написано мое имя на крышке. Я посмотрел на число и похолодел, сжав в руках коробку: 3 февраля 1640 года. Сейчас же были шестидесятые годы двадцатого века – больше трехсот лет разницы. Самое странное, что в этот день тоже было 3 февраля. Подпись на днище была сделана уже не древними буквами, а в современной манере.
      Эту подпись я уже видел несколько раз на письмах, которые хранила моя тетушка. Да я знал эту подпись, но не помнил ее владельца. Это была подпись моего отца, Мэтью Кэбота, исчезнувшего много лет назад.
      В глазах у меня замельтешило, я не мог шевельнуться. Мир на мгновение померк, но мне удалось взять себя в руки, глубоко вздохнуть несколько раз, и холодный воздух, наполнивший легкие, вернул мне ощущение реальности. У меня в руках было письмо невероятной давности, отправленное более чем триста лет назад в горы Нью-Хэмпшира, написанное человеком, которому по обычному летоисчислению было не более пятидесяти лет – моим отцом.
      Даже теперь я помню это письмо до последнего слова. Думаю, что я сохраню это короткое послание в глубинах своей памяти до тех пор, пока как говорится, не вернусь в Город Праха.
      3-й день февраля года 1640 от рождения Господа нашего.
      Мой сын, Тэрл Кэбот. Прости меня, ибо я лишен выбора, все решено. Поступай как знаешь, но судьба твоя уже предопределена и ее не избежать. Желаю здоровья тебе и твоей матери. Носи при себе кольцо из красного металла и, если можешь, принеси мне пригоршню нашей зеленой Земли.
      P.S. Уничтожь это письмо. Так нужно. Любящий тебя Мэтью Кэбот.
      Я читал и перечитывал письмо, оставаясь неестественно спокойным. Я понял, что я не болен, а если и был, то это было состояние проблеска мысли и понимания, не имеющее никакого отношения к физической слабости. Я положил письмо в рюкзак.
      Я решил, что как только рассветет, я должен покинуть горы. Нет, это могло быть поздно. Безумие – карабкаться ночью по горам, но что мне оставалось? Я не знал сколько времени осталось у меня, но даже если всего несколько часов, то и тогда я еще мог достичь шоссе или хижины.
      Я посмотрел на компас, вычисляя, где может быть шоссе. Это было нелегко в темноте. Где-то в сотне ярдов от меня прокричала сова. Может быть, кто-то следил за мной из леса? Какое неприятное ощущение! Я натянул ботинки и куртку, сложил мешок и уложил его в рюкзак, затоптал костер.
      Когда огонь угас, я поднял кольцо. Оно было горячим, твердым, материальным куском реальности. Оно БЫЛО. Я положил его в карман и принялся за поиски дороги.
      Глупо, конечно, шляться в такую темень – я легко мог сломать руки, ноги и даже шею. И все же, если бы между мной и лагерем лежала бы одна миля или две, я чувствовал бы себя в большей безопасности – не знаю от чего. Я мог бы подождать утра и идти при свете. Может быть, легче скрыть свой след днем. Сейчас самым важным было покинуть лагерь.
      Я шел в полной темноте уже около двадцати минут, когда, к моему ужасу, рюкзак и скатка на спине загорелись голубым пламенем.
      В одно мгновение я скинул их на землю, и в остолбенении смотрел на голубой огонь, пожирающий вещи. Такой огонь я видел лишь у ацетиленовой горелки. Было ясно, что загорелась коробка. Я содрогнулся, представив себе, что было бы, если бы я положил ее в карман.
      Странно, что я не побежал сломя голову от огня, хотя он выдавал мое местонахождение. Я встал на колени около остатков рюкзака и мешка. Камни около них почернели. Не осталось ни следа коробки. Она совершенно исчезла. В воздухе стоял неприятный едкий запах, совершенно незнакомый мне.
      Я на секунду подумал, что кольцо, лежащее у меня в кармане, тоже может взорваться, но почему-то отверг эту мысль. Мог быть какой-то смысл в уничтожении письма, но зачем же уничтожать кольцо? Кто бы это ни был, мой отец или нет, он не хотел причинить мне вреда, но, с другой стороны, землетрясение или наводнение тоже не хотели приносить вреда. Что я могу сказать о силах, которые действуют этой ночью, о силах, которые могут раздавить меня одним легким движением, как муравья, случайно попавшего под каблук?
      Единственной связью с реальностью для меня оставался компас. Во время происшествия с рюкзаком, когда меня ослепил свет, и, к тому же, я повернулся, я потерял направление и нуждался в его помощи. При свете фонарика я взглянул на него – и сердце мое замерло: стрелка бешено вращалась вокруг своей оси, то в одну, то в другую сторону, как если бы законы природы в этом районе прекратили свое действие.
      Впервые с тех пор, как я открыл коробку, я стал терять контроль над собой. Компас был моей единственной надеждой. Теперь все пошло к чертям. Раздался громкий звук – я думаю это был мой вопль ужаса, которого я никогда не перестану стыдиться.
      Затем я побежал, как обезумевшее животное, бог весть в каком направлении. Сколько я бежал – не знаю, может быть несколько часов, а может несколько минут. Я спотыкался и падал, влетал в какие-то колючие кусты, расцарапавшие мне лицо, губы стали солеными от крови, это я помню, но яснее всего я помню ослепляющий, головоломный бег в темноте, бессмысленный и изнурительный. Я увидел во тьме чьи-то глаза и побежал в другую сторону, услышав за собой хлопанье крыльев и крик совы. Потом я вспугнул небольшое стадо оленей, очутившись в самой его середине, среди скачущих и лягающихся тел.
      Появилась луна, залив горы своим холодным светом, белым на снегу на ветвях деревьев и на склонах, сверкающим на скалах. Я не мог больше бежать, упал на землю, ловя ртом воздух, и пытаясь понять, почему я побежал. Впервые в своей жизни я ощущал такой абсолютный, беспричинный страх, охвативший меня словно когтями древнего сказочного зверя. Я поддался ему всего лишь на мгновение, и он целиком завладел мной, как пловцом, захваченным быстрым потоком – сопротивляться было невозможно. Теперь я пошел. Я огляделся и обнаружил, что нахожусь у каменной площадки, где я расстилал спальный мешок. Вот и угли моего костра – я вернулся к лагерю! Уж не знаю, как это так получилось.
      Лежа под лунным светом, я ощутил землю под собой, ощутил ее своим ноющим телом – и это было хорошо. Это значило, что я жив.
      Я видел, как спускался корабль. Мгновение он казался падающей звездой, но внезапно она вспыхнула и превратилась в гигантский, толстый серебряный диск. В полной тишине он опустился на площадку, едва примяв снег. Я встал и тут же в корабле отварилась дверь. Я должен был войти. Слова отца возникли в моей памяти. «Судьба уже предопределена». Но перед входом в корабль я остановился на краю площадки, наклонился и набрал, как просил мой отец, пригоршню нашей зеленой Земли. Я почувствовал, что должен что-то взять с собой, хотя бы частичку своей земли, земли своего мира.

      Времени, проведенного мной на корабле я совершенно не помню. Проснулся я отдохнувшим, и открывая глаза ожидал увидеть свою комнату в колледже. Без всяких неприятных ощущений повернул голову – и оказалось, что я лежал на каком-то твердом плоском предмете в круглой комнате с низким – всего 7 футов – потолком. В ней было пять узких окон, не способных пропустить человека. Они напоминали мне бойницы средневекового замка. Сквозь них все же проникало достаточно света, чтобы разглядеть обстановку.
      Слева от меня виднелся великолепный гобелен с охотничьей сценой, как я понял, где охотники с копьями, сидящие на странного вида животных, атаковали отвратительное чудовище, напоминающее борова, но только невероятных размеров по сравнению с фигурками людей. У него были четыре саблевидных клыка. Фон, растительность и выражение лиц охотников напоминали мне гобелены Возрождения, виденные мной во Флоренции.
      Напротив гобелена – как я понял для украшения – висели круглый щит и перекрещенные копья. Щит был похож на древнегреческие щиты с ваз Лондонского музея. Символы на щите ничего не говорили мне – скорее всего это были монограммы владельца или выдумка мастера. Над щитом висело что-то вроде древнегреческого шлема гомеровского периода. В нем была Y-образная прорезь для глаз носа и рта. В оружии было какое-то первобытное достоинство. Вещи висели на стене, как знаменитое колониальное оружие над очагом, готовое в любой момент к отражению врага; они были отполированы и поблескивали в полумраке.
      Кроме этих вещей, кресел и циновок в углу и двух каменных блоков в комнате ничего не было; стены и потолок выглядели мраморными. Двери я не видел. Я поднялся с каменного ложа и подошел к окну. Выглянув в него, я увидел солнце – земное солнце. Похоже, оно было немного больше, чем полагалось, но определить этого я не мог, однако был уверен, что это солнце. Небо, как и на Земле, было голубым. Сначала я так и решил, что передо мной Земля, а увеличение солнечного диска – лишь иллюзия.
      Очевидно, что в атмосфере было достаточно кислорода, если я мог дышать. Да, это Земля. И все же я понимал, что это не моя планета. Здание, где я очутился, было лишь каплей в море таких же цилиндрических башен, соединенных друг с другом узкими цветными мостами.
      Я не мог наклониться так, чтобы увидеть землю, лишь на горизонте были видны холмы, покрытые зеленой растительностью, но на таком расстоянии я не мог понять, трава это или нет. Удивленный всем этим, я вернулся к столу, и попытавшись сесть на него, ушиб о него ногу. Но затем я вспрыгнул на стол, затратив на это такое усилие, как если бы поднимался на одну ступеньку лестницы в общежитии колледжа. Само движение получилось совсем другим. Гравитация была меньше, чем должна была быть. Значит, эта планета меньше Земли, и, судя по величине Солнца, ближе к нему.
      И одет я был по-иному. Охотничьи ботинки, меховая шапка и тяжелая одежда исчезли. Я был одет в нечто вроде красноватой туники с каким-то желтым поясом. Несмотря на все приключения в лесу, я был чист. Значит, меня вымыли. На пальце правой руки находилось красное кольцо с символом «К». Я был голоден. Сидя на столе, я попытался понять все это, что мне никак не удавалось. Как ребенок на огромном заводе или складе, я не мог понять, что за вещи меня окружают, что я испытываю.
      Вдруг одна из панелей в стене убралась внутрь, и в комнату шагнул высокий рыжий мужчина лет сорока пяти, одетый так же, как и я. Я не знал, что и подумать. Этот человек на вид был землянином. Он улыбнулся, подошел ко мне, и, положив руки мне на плечи, сказал:
      – Ты мой сын, Тэрл Кэбот.
      – Да, я – Тэрл Кэбот, – сказал я.
      – Я твой отец, – сказал он.
      Мы обменялись рукопожатием, и этот привычный жест успокоил меня. Я был удивлен тем, что безоговорочно поверил тому, что этот человек не только землянин, но и мой пропавший отец.
      – Как мать? – спросил он.
      – Умерла уже много лет назад.
      – Из всех них я любил ее больше всего, – сказал он, повернулся и отошел к стене, чтобы скрыть свое потрясение от этого известия. Я не хотел сочувствовать ему, но не смог сдержаться, за что разозлился на себя. Разве он не бросил меня и мою мать? И как просто сказал он «из всех них», кто бы они не были! Я не хотел знать этого.
      Но, не смотря на все это, мне захотелось подойти к нему, взять его за руку, коснуться его. Я чувствовал родство с ним, с его горем. Глаза мои затуманились. Во мне поднялось что-то, какие-то болезненные воспоминания, до сих пор молчавшие – воспоминания о женщине, которую я едва помнил, ее красивое лицо, руки, успокаивающие проснувшегося среди ночи ребенка. И кроме ее лица я вспомнил еще одно.
      – Отец, – сказал я.
      Он выпрямился, пошел навстречу мне через комнату. Невозможно было сказать, плакал он или нет. В глазах его была горечь и печаль, и мои жесткие чувства смягчились. Глядя в них я с радостью понял, что есть хотя бы один человек, любящий меня.
      – Сын мой, – сказал он.
      Мы встретились на середине комнаты и обнялись. Я плакал, и он тоже, и мы не стыдились друг друга. Позднее я узнал, что и в этом мире сильные люди могут переживать, и что лицемерная хладнокровность тут, как и в моем мире, не в почете.
      Наконец, мы разжали руки.
      – Она будет последней, – сказал он. – Я не имел права позволять ей любить меня.
      Я промолчал.
      Он почувствовал мои мысли и сказал:
      – Спасибо за подарок, Тэрл Кэбот.
      Я удивился.
      – Пригоршня земли, – сказал он – пригоршня моей родины.
      Я кивнул, не желая отвечать ему.
      Я хотел, чтобы он сам рассказал мне о тысячах неведомых мне вещей, раскрыл все тайны.
      – Ты голоден, – сказал он.
      – Я хочу знать, где я, и что я здесь делаю.
      – Конечно, но сначала ты должен поесть. – Он улыбнулся. – Когда ты утолишь свой голод, я поговорю с тобой.
      Он дважды хлопнул в ладоши, и панель снова отошла в сторону. К моему удивлению в комнату вошла девушка, немного моложе меня, с белокурыми волосами, в безрукавке из сшитых диагональю полос ткани и короткой – выше колен – юбке. Она была босиком. Когда ее глаза встретились с моими, я увидел, что они голубые. Единственным ее украшением была светлая металлическая полоска, которую она носила как воротник. Она вышла так же быстро, как и вошла.
      – Ты можешь получить ее вечером, если захочешь, – сказал отец, едва обратив на нее внимание.
      Я не совсем понял, что он имел в виду, но сказал «нет».
      По настоянию отца, я стал поглощать пищу, не отрывая от нее глаз, едва чувствуя вкус еды, простой, но превосходной. Она напоминала дичь, а не мясо домашнего животного, и была поджарена на костре. Хлеб был еще теплым, фрукты – виноград и что-то еще – были свежими и холодными как горный снег. Вино тоже было великолепным. Позже я узнал, что оно называется ка-ла-на. Пока я ел и после еды, мой отец рассказывал мне:
      – Мир этот называется Гор. На всех языках планеты это слово означает Домашний Камень. – Он остановился, заметив мое удивление. – Домашний Камень – повторил он. – Именно так. В селах этого мира каждая хижина возводилась вокруг плоского камня, помещенного в центре круглого цилиндра. На нем вырезался родовой знак и он назывался домашним камнем. Это был, вообще говоря, символ суверенности, и каждый крестьянин в своей хижине был суверенен.
      – Позже, – продолжал отец. – Домашние Камни появились у деревень, а впоследствии и у городов. В деревне Домашний Камень помещался обычно на рынке, а в городе – на вершине самой высокой башни. Естественно, со временем он приобрел мистический символ и стал возбуждать те же чувства, что земляне испытывают при виде своего знамени.
      Отец встал и зашагал по комнате. Глаза его странно блестели. Конечно, причиной было сказание о Домашнем Камне Гора, чьи корни затерялись в веках, которое говорило о том, что домашние камни должны стоять, ибо это дело чести, а честь уважается во всех законах.
      – Эти камни, – продолжал отец, – различны по цвету и размерам, многие из них украшены сложной резьбой. Некоторые большие города имеют Домашние Камни небольшого размера, но невероятной древности, сохранившиеся с того времени, когда город был просто деревней или гордым замком.
      Отец остановился возле узкого окна и взглянул на холмы.
      Помолчав он заговорил снова:
      – Место, где человек устанавливал Домашний Камень, по закону считалось его собственностью. Хорошие же земли защищались мечами сильнейших землевладельцев местности.
      – Мечами? – спросил я.
      – Да, – сказал отец, как будто в этом не было ничего невероятного, и улыбнулся: – Тебе еще много придется узнать о Горе. Существует, если можно так выразиться, иерархия Домашних Камней, и два воина, которые перережут друг другу глотку за клочок плодородной земли, будут сражаться бок о бок не на жизнь, а на смерть, в бою за Домашний Камень их деревни или города, где они живут.
      Как-нибудь я покажу тебе свой собственный Домашний Камень. В нем есть пригоршня земли, которую я принес с собой, придя в этот мир, – давным-давно. – Он пристально посмотрел на меня. – Я сохраню и ту пригоршню, которую принес ты. Когда-нибудь она будет твоей, – глаза его затуманились. – Если ты сумеешь заслужить Домашний Камень.
      Я встал, глядя на него.
      Он отвернулся и как бы погрузился в мысли.
      – Мечта каждого завоевателя или государственного деятеля – заполучить Главный Домашний Камень планеты, – помолчав, продолжил он, не глядя на меня. – Говорят, такой камень есть, но он хранится в священном месте и является источником силы Царствующих Жрецов.
      – А кто это такие?
      Отец тревожно взглянул на меня, будто он сказал больше, чем хотел. Мы оба замолчали.
      – Да, – сказал он наконец. – Я должен рассказать тебе о Царствующих Жрецах. – Он улыбнулся. – Но позволь мне рассказать об этом в свое время, чтобы ты лучше понял. – Мы снова сели за стол и отец спокойно и обстоятельно рассказал мне всю историю.
      Рассказывая, отец часто называл Гор двойником, позаимствовав название у пифагорийцев, первыми высказавших мнение о существовании такой планеты. Странно, что наше солнце на языке Гора называется Лар-Торвис, что означает Центральный Огонь, другое пифагорийское выражение, использовавшееся, правда, не для солнца, а для другой планеты. Чаще солнце называют Тор-ту-Гор, что означает Свет над Домашним Камнем. Позже я узнал, что существует секта, поклоняющаяся солнцу, но численность ее была незначительна по сравнению с теми, кто поклонялся Царствующим Жрецам, которые, кем бы они ни были, стяжали славу богов. В сущности, они стали наиболее древними божествами Гора, и во время опасности молитва, обращенная к ним, могла слететь с уст даже храбрейшего человека.
      – Царствующие Жрецы бессмертны, – говорил отец, – по крайней мере, так думает большинство.
      – И вы тоже? – спросил я.
      – Не знаю. Может быть.
      – Что это за люди?
      – Скорее боги.
      – Вы это серьезно?
      – Да, – сказал он, – разве существо, обладающее бессмертием, безграничной силой и мудростью, нельзя назвать богом?
      Я промолчал.
      – Я лично считаю, – продолжал он, – что Царствующие Жрецы – это все же люди, такие же как и мы, или гуманоидные существа, обладающие наукой и технологией настолько далеко ушедшими от нашего уровня знаний, насколько двадцатый век ушел от средневековья.
      Это предположение показалось мне разумным, ибо я с самого начала считал, что существуют силы и разум, настолько отличающиеся от того, что я знал, насколько мы отличаемся от инфузории.
      Даже технология коробки с ее замком с отпечатком пальца, дезориентация моего компаса, корабль, прилетевший за мной и доставивший меня, лежащего в анабиозе, в этот странный мир, свидетельствуют о невероятном уровне цивилизации.
      – Царствующие Жрецы, – сказал отец, – воздвигли священное место в Сардарских горах и дикую пустыню, закрывшую путь людям. Оно считается большинством людей табу. Никто еще не вернулся с этих гор, – глаза отца приняли странное выражение, как бы блуждая где-то вдали, видя то, что он предпочел бы забыть. – Идеалисты и мятежники разбивались о ледяные отроги гор. Чтобы достичь их, нужно идти пешком. Животные тут бесполезны. Некоторые бунтовщики и беглецы, пытавшиеся найти в них убежище, были найдены на равнине в виде кусков мяса, брошенных с невероятной высоты.
      Я сжал металлический кубок. Вино всколыхнулось и мое отражение в нем раздробилось на тысячи осколков. Затем поверхность снова успокоилась.
      – Иногда, – сказал отец, все еще с отсутствующим видом, – люди, которые достаточно пожили или стары, идут в горы, чтобы найти секрет бессмертия. Если они и находят его, то некому это подтвердить, ибо никто из них не вернулся в города Башен. Кое-кто думает, что такие люди со временем сами становятся Царствующими Жрецами. Я считаю, правда это или нет, – впрочем как и большинство легенд – что смерть – это ключ к секрету Царствующих Жрецов.
      – Вы этого не знаете, – сказал я.
      – Нет, – согласился он.
      Отец рассказал мне несколько легенд о Царствующих Жрецах, и я понял, что до какой-то степени они верны, а именно, что Царствующие Жрецы могут разрушать и завладевать всем, что пожелают, и что они на самом деле божества этого мира. Считалось, что они знают обо всем, что происходит на планете, но не придают этому никакого значения. До отца доходили слухи, что они совершенствуются в своих горах, и, медитируя, не могут обращать внимания на беды и радости нашего мира, незначительного для них. Они были, иначе говоря, устранившимися богами, присутствующими, но отдаленными, не беспокоящимися о делах смертных по эту сторону гор. Это предположение, о достижении святости, показалось мне не слишком соответствующим судьбам тех, кто пытался проникнуть в горы. Мне трудно было понять какого-либо из этих теоретических святых, отрывающегося от своей медитации, чтобы сбросить непрошенных пришельцев на равнину.
      – Есть только одна область, – сказал отец, – к которой Царствующие Жрецы испытывают наибольший интерес – это техника. Людей, живущих ниже гор, ограничивают избирательно. Например, военная техника ограничена настолько, что наиболее мощное наше оружие – самострел и копье. Далее, запрещены механические устройства передвижения, приборы связи, радары, сонары и прочая подобная техника, широко распространенная на нашей родной планете.
      С другой стороны, ты узнаешь, что в освещении, строительстве, сельском хозяйстве и медицине, например, смертные, то есть люди, живущие ниже гор, достигли значительного прогресса. Ты удивишься, увидев, какие провалы есть в нашей технике – не смотря на Царствующих Жрецов. Тебе сразу придет в голову, что должен же был кто-нибудь на этой планете придумать такие вещи как винтовка и бронемашина.
      – Такое оружие непременно должно было быть придумано, – сказал я.
      – И ты прав, – сказал он. – Время от времени их изобретают, но их владельцы уничтожаются, исчезая в пламени.
      – Как коробка из голубого металла?
      – Да. Обладать таким оружием – значит подвергнуть себя Огненной Смерти. Некоторые отчаянные люди все же осмеливаются владеть или создавать такое оружие, и даже довольно долго могут избегать смерти, но рано или поздно, она настигает их. Однажды я видел это.
      Очевидно он не желал далее говорить на эту тему.
      – Что за корабль доставил меня сюда? – спросил я. – Это один из великолепных образцов вашей техники?
      – Не нашей, а Царствующих Жрецов. Я не верю, чтобы звездолетом управлял управлял кто-нибудь из смертных.
      – Значит, Царствующие Жрецы?..
      – Очевидно. Наверное, им управляли из Сардарских гор. Впрочем, как и при всех Приглашениях.
      – Приглашениях?
      – Да. Когда-то и я совершил такое путешествие, и другие.
      – Но с какой целью, для чего?
      – Каждый со своей целью.
      Отец рассказал мне о мире, в котором он тоже когда-то очутился. Он знал от Посвященных, провозгласивших себя посредниками между людьми и Царствующими Жрецами, что планета Гор была спутником одной из звезд в какой-то из бесконечно далеких Голубых Галактик. Несколько раз Царствующие Жрецы перемещали ее к другим звездам. Я счел эту историю невероятной, по крайней мере в этой части, ибо такое перемещение, даже со скоростью света, невозможно. Кроме того, при передвижении в пространстве без солнца, дающего тепло и свет, все живое погибло бы.
      Если планета вообще передвигалась – а теоретически это возможно – она должна была попасть в эту систему от ближайшей звезды. Может быть, однажды она была спутником Альфы Центавра, но даже и в этом случае расстояние кажется непреодолимым. Но какова должна быть тогда техника, чтобы совершить такое перемещение, не убив при этом жизни! Конечно, жизнь могла спрятаться под землей, где должны быть запасы продовольствия и воздуха – и тогда планета превратилась бы в огромный звездолет.
      Могла быть и другая возможность, о которой я сказал отцу – планета все время могла быть в нашей системе, но оставаться неизвестной землянам, хотя это кажется невозможным, если вспомнить, что человечество исследовало небо миллионы лет, этим занимались и неандертальцы, и великолепные умы Маунт Вильсон и Маунт Паломар. К моему удивлению, отец принял эту гипотезу.
      – Это, – сказал он с оживлением, – теория солнечного щита, именно по этому я предпочитаю думать о планете как о двойнике, антиподе, не только вследствие ее отношения к нашему миру, но и вследствие ее расположения. Орбита планеты такова, что между нею и Землей всегда находится Центральный Огонь, хотя для этого приходится вносить коррективы в орбиту.
      – Но все равно, – возразил я, – существование планеты должно было быть открыто. В Солнечной системе нельзя скрыть планету размером с Землю!
      – Ты недооцениваешь Царствующих Жрецов и их науку, – улыбнулся отец. – Сила, способная передвигать планету – я верю, что Жрецы располагают ею – способна вносить исправления в движение планеты, а это позволяет ей прикрываться солнцем, как щитом.
      – Но она должна влиять на орбиты других планет.
      – Гравитационное влияние может быть нейтрализовано. Я верю, что Царствующие Жрецы располагают властью над гравитацией, по крайней мере в определенной области, и пользуются ею. В любом случае, управлять они могут лишь с помощью этой силы. Физические же доказательства, такие как свет или радиоволны, могут быть искажены полем так, что они будут рассеиваться, не обнаруживая планеты.
      Но меня это не убедило.
      – С исследовательскими спутниками тоже можно как-то справиться, – добавил отец. – Конечно, как это делается, знают одни лишь Жрецы.
      Я осушил свой кубок.
      – Но все же существование двойника имеет доказательство.
      Я взглянул на него. Удивление было написано у меня на лице.
      – Да, – продолжал он, – но поскольку гипотеза о существовании еще одной планеты не принимается во внимание, это доказательство приводится в соответствие с существующими теориями; иногда предпочтительнее признать неисправность инструмента, чем существование целого мира.
      – Но неужели никто ничего не понял?
      – Ты же знаешь, – рассмеялся отец, – что есть разница между между фактами, которые нужно объяснить, и объяснениями фактов, и ученые, естественно, выбирают то объяснение, которое соответствует привычному миру, а на Земле считают, что Гор существовать не может.
      Окончив разговор, отец встал, положил мне руку на плечо, задержал ее на минуту и улыбнулся. Затем дверь в стене беззвучно раскрылась, и он вышел из комнаты, ничего не сказав мне ни о моей роли, ни о моем назначении, какими бы они не были. Он не хотел объяснять мне ни причины, вследствие которых я попал на Гор, ни загадочных событий с коробкой и письмом, предшествовавших этому. Но еще более я сожалел о том, что он не рассказал мне о себе, о том человеке, чья плоть и кровь были моей плотью и кровью – моем отце.
      Я должен сказать вам, что то, о чем я пишу, я считаю правдой, но не ожидаю от вас полного доверия, так как и сам на вашем месте не поверил бы многому. Я не могу привести в свою пользу какого-либо доказательства, и вам придется либо верить мне на слово, либо нет. Фактически, этой истории так трудно поверить, что Царствующие Жрецы не позаботились, чтобы она не была написана. И я счастлив, что могу поведать вам все. Я ДОЛЖЕН рассказать о том, что видел, хотя бы Башням, как говорят жители Гора.
      Почему Жрецы, правящие этим миром, были так снисходительны ко мне? Ответ наверное прост – в Царствующих Жрецах осталось еще немного от людей – если они были людьми – чтобы быть тщеславными, и в своем тщеславии они пожелали, чтобы вы узнали о их существовании, пусть и не восприняли этого всерьез. Может, в священном месте сохранились юмор и ирония. В конце концов, что вы можете сделать, узнав о существовании двойника, Царствующих Жрецах и Приглашениях? Ничего: ваша примитивная техника, которой вы так гордитесь, бессильна по меньшей мере еще в течение тысячелетия, а за это время Царствующие Жрецы могут найти новое солнце и новых людей, которые заселят планету.

      – Хо! – крикнул Торн, самый невероятный член касты Писцов, набрасывая на голову голубую мантию, как будто не в силах вынести дневного света. Потом из одежды появилась песочная голова писца с голубыми глазами, моргающими по обе стороны острого носа. Он оглядел меня.
      – Да, – крикнул он вновь. – Я заслужил это! – И снова спрятал голову под одежду. Оттуда раздался его приглушенный голос: – Почему я, идиот, должен терпеть всяких идиотов? – Вновь появилась голова. – Неужели мне больше нечего делать? Разве нет у меня тысяч свитков, пылящихся на полках и ожидающих, когда их прочтут?
      – Не знаю, – сказал я.
      – Взгляните! – в отчаянии завопил он, безнадежно махнув рукой в сторону самой захламленной комнаты, которую я видел на Горе. Его стол был завален бумагами, чернильницами, ручками, перьями, кожаными застежками и обертками. Не было ни фута, где бы не лежал манускрипт, и сотни их, сваленных в кучу, громоздились тут и там. Его спальная циновка лежала неубранной, одежда не проветривалась неделями. Личные его вещи, казавшиеся столь незначительными, тоже использовались для хранения свитков.
      Одно из окон в комнате Торна было перекошено, очевидно его расширяли, неуклюже орудуя плотницким молотком, скалывая камень, чтобы открыть дорогу свету. Под столом всегда стояла жаровня, полная горячих углей, пожалуй, слишком близко к сокровищам премудрости, разбросанным по полу. Похоже, что у Торна всегда было холодно, или говоря иначе, никогда не было слишком жарко. Даже в жару он не переставая утирал нос рукавами своей синей мантии, отчаянно дрожал и жаловался на дороговизну топлива.
      Сложения Торн был хрупкого и всегда напоминал мне рассерженную птицу, обожающую перебранки. Одежда продырявилась в дюжине мест, лишь два или три из которых подвергались неловкой атаке иглы. Оторванный ремешок одной из сандалий беззаботно болтался сзади. Вообще-то горийцы, насколько я успел убедиться за эти несколько недель, очень тщательно следили за одеждой, придавая большое значение внешности, но у Торна, по-видимому, были иные заботы. Среди них, к несчастью, не последним делом было обругать какого-либо человека, случайно оказавшегося в пределах его внимания.
      Но, несмотря на все эксцентричные выходки, блажь и раздражительность, меня притягивал этот человек, я чувствовал в нем то, чем я всегда восхищался – добрый и острый ум, чувство юмора, любовь к знанию – одна из самых благородных и глубочайших страстей. Более всего меня поражала его любовь к манускриптам и людям, написавшим их столетия назад. Он ознакомил и меня с мыслями тех людей, которые задумывались над этим миром и его смыслом. И я не сомневался, что Торн был лучшим ученым Города Цилиндров, как сказал мой отец.
      С раздражением Торн сунул руку в одну из кип свертков, и вынул оттуда, потрясая, сильно потрепанную рукопись и поместил ее в устройство для чтения – металлическую раму с колесиками наверху и внизу и, нажав кнопку, подвел книгу к нужному месту.
      – Аль-Ка! – сказал он, ткнув пальцем в символ начала. – Аль-Ка.
      – Аль-Ка, – повторил я.
      Мы переглянулись и рассмеялись. Слезы умиления появились на длинном носу ученого, он моргнул.
      Я приступил к изучению горийского алфавита.
      Несколько последующих недель я посвятил напряженной учебе, перемежавшийся с заботливо рассчитанными периодами еды и сна. Сначала меня обучали только отец и Торн, но как только я стал усваивать язык, меня стали натаскивать в специальных предметах. Торн говорил по-английски с горийским акцентом, его научил языку мой отец. Большинство горийцев относились к английскому языку как к бесполезному, ибо он не был в ходу на планете, но Торн изучил его, видимо, ради удовольствия видеть, как выглядят мысли в других одеждах.
      Мое расписание, кроме еды, сна, обучения языку и истории, включало в себя тренировку во владении оружием и пользованием различными устройствами, которые так же обычны для Гора, как для нас наши машины.
      Одним из самых интересных был транслятор, приспособленный для многих языков. Хотя на Горе был общий язык, с несколькими диалектами и разновидностями, некоторые из них по звучанию имели мало общего с тем, что я слышал раньше. Они напоминали скорее крики птиц или рычание животных; эти звуки не могли быть изданы человеческим горлом. Машина применялась для разных языков, но всегда входным или выходным языком был горийский. Если, например, я говорил что-то по-горийски, а в машине был язык А, то на выходе получалась фраза на языке А, и наоборот.
      К моему удовольствию, мой отец приспособил одну из этих машин для английского языка, и она оказала немало пользы в изучении горийского языка. К тому же, отец и Торн занимались со мной очень усердно. На машине я упражнялся сам. Переводческая машина была чудом миниатюризации, каждая из них, будучи размером не более портативной пишущей машинки, хранила в себе не менее 4-х не-горийских языков. Перевод, конечно, был буквальным, а словарь ограничивался лишь 25 000 слов. Так что для сложных переводов и полного самовыражения машина была лишь подспорьем. Зато она, как утверждал отец, не совершала преднамеренных ошибок, и перевод, даже не адекватный, был честен.
      – Ты должен знать, – говорил Торн мне, – историю и географию Гора, его экономику, социальную структуру и обычаи, например, кастовую систему и кланы, правила размещения Домашнего Камня, Места Святости, когда в войне можно щадить врага, а когда нет и тому подобное.
      И я учил все это, или столько, сколько мог успеть. Торн вскрикивал в ужасе, когда я делал ошибки, непонимание и недоверие выражались на его лице, он печально брал большую книгу, автор которой ему нравился, и бил меня ею по голове. Так или иначе, он желал мне добра.
      Странно, но меня совершенно не обучали религиозным обрядам, кроме того, что не следует навлекать гнев Царствующих Жрецов, и Торн отказывался сообщить что-либо, заявляя, что это область Посвященных. Религиозные дела планеты целиком взяли в свои руки Посвященные, которые мало поощряли любопытство других каст относительно святынь и церемоний. Меня научили нескольким молитвам Царствующим Жрецам, но они были на старо-горийском языке, употребляемом только Посвященными, я не особенно старался учить его. К моей радости, я узнал, что Торн, при всей его феноменальной памяти, начисто забыл их, Подозреваю, что между кастами Писцов и Посвященных существует некая неприязнь.
      Этические учения Гора, свободные от требований и притязаний Посвященных, были собраны в Свод Законов – собрание устных преданий, чье происхождение было утеряно. Я уделял особое внимание Законам Касты Воинов.
      – И прекрасно, – говорил Торн, – из тебя никогда не получится Писец.
      Законы воинов представляли собой кодекс рыцаря, преданного своему вождю и Домашнему Камню. В этом чувствовалось жестокое, но не лишенное галантности чувство долга, которое я уважал. Это было не самым плохим вариантом.
      Меня наставляли в двойном знании. Одно из них представляло собой то, во что верил народ, а другое было тем, что должны были знать люди мыслящие. Между двумя этими знаниями бывало удивительное расхождение, например, все касты, кроме высших, были убеждены в том, что их мир представляет собой плоский широкий диск. Возможно, это делалось для того, чтобы предотвратить исследования и развить привычку полагаться на общее мнение – своеобразный регулятор.
      С другой стороны, высшим кастам – Воинам, Строителям, Писцам, Посвященным и Врачам – говорилась правда, потому что считалось, что они все равно ее сами узнают, наблюдая за тенью планеты на одной из трех лун Гора, или за движением звезд, или за тем, как из-за горизонта появляются сначала горы, и так далее.
      Я раздумывал, не усекается ли Второе Знание для образованных людей на их уровне так же, как усекается Первое Знание на уровне Низших Каст. Не существует ли тут Третьего Знания, доступного Царствующим Жрецам.
      – Город, – рассказывал мне однажды отец, – это основная политическая единица Гора. Города строятся так, что контролируют по возможности большую территорию, вокруг которой простирается ничейная земля.
      – Кто руководит этими городами? – спросил я.
      – Правители избираются из высших каст.
      – Высших Каст?
      – Конечно. В круге Первого Знания детям в городских интернатах рассказывается легенда, что если человек из Низшей Касты пожелает управлять городом, то город будет разрушен.
      Наверное, у меня был недовольный вид.
      – Кастовая структура, – терпеливо объяснил мне отец, чуть заметно улыбнувшись, – непоколебима, но не заморожена и зависит не только от рождения. Например, если ребенок в школе докажет, что он может принадлежать к Высшей Касте, ему позволяется вступить в нее при наличии желания. И, наоборот, если ребенок не проявляет способностей, необходимых для его касты, например, воина или врача, то его не принимают.
      – Понятно, – не слишком удовлетворенно сказал я.
      – Высшие касты города избирают администратора и Совет, вырабатывающий законы. В случае кризиса власть переходит к военному вождю, убару, который правит без контроля посредством приказов, пока, по его мнению, кризис не минует.
      – По его мнению? – скептически произнес я.
      – Обычно пост сдается после кризиса – так предписывает закон Воинов.
      – Но если он не захочет уступать власть? – спросил я. Я уже достаточно знал о Горе, чтобы понять, что не всегда можно полагаться на Закон.
      – Того, кто не желает уступить власть, – сказал отец, – покидают его люди. Провинившийся убар отстраняется от власти, и остается один во всем дворце без охраны, где его и закалывают простые горийцы.
      Я кивнул, представив себе дворец, в котором в тронном зале сидит лишь один человек, ждущий, когда разгневанная толпа ворвется в ворота и утолит свой гнев.
      – Но, – сказал отец, – иногда такой вождь завоевывает преданность своих подчиненных и они не оставляют его.
      – И что тогда?
      – Он становится тираном, и правит до тех пор, пока его безжалостно не свергнут в одной из войн.
      Глаза отца застыли. Он рассказал мне не просто историю. Я понял, что он знал таких людей.
      – Пока, – медленно повторил он, – его безжалостно не свергнут.
      На следующий день я вернулся к Торну и к его неописуемым урокам.
      Гор, как и следовало ожидать, оказался не шаром, а сфероидом. Южное полушарие было тяжелее и походило на земное. Угол наклона оси был острее чем земной, но не слишком, не на столько, чтобы ликвидировать смену сезонов. Более того, как и у Земли, здесь было два полюса и экваториальный пояс, а также южная и северная климатические зоны. Большая часть Гора на карте изображалась белым пятном, но я был достаточно занят тем, чтобы зазубрить названия рек, морей, равнин и полуостровов, которые были нанесены там.
      Экономической основой горийской жизни были свободные крестьяне, которые были одной из низших, но несомненно самой многочисленной кастой. Основной культурой была желтая пшеница, называемая са-тарна или Дочь Жизни. Интересно, что мясо называлось са-тассана, что означало Мать Жизни. И когда кто-нибудь говорил о пище вообще, он говорил о са-тассана. Название желтой пшеницы казалось вторичным, производным. Это означало, что сельскохозяйственной экономике предшествовала охотничья. Это было естественным предположением, но сложность выражений занимала меня. Я догадывался, что сложный язык был разработан прежде появления примитивных охотничьих групп, исчезнувших уже давным-давно. Люди пришли – или, вернее, были привезены – на Гор со своим развитым языком. Вероятно, приглашения совершались достаточно давно.
      Но для подобных размышлений у меня было мало времени, ибо мое расписание было составлено так, что грозило превратить меня в горийца через несколько недель, если я не загнусь от этой попытки. Но мне эти недели доставили удовольствие, как и всякому, кому нравиться учиться – хотя я и не знал, с какой целью это делается. Я встречался за эти недели с многими горийцами, не считая отца и Торна, в основном со свободными гражданами из каст Писцов и Воинов. Писцы были учеными и служащими Гора, внутри касты существовали свои группировки, от простых переписчиков до ученых.
      Я видел мало женщин, но знал, что они – будучи свободными – распределяются по кастам в соответствии с теми же критериями, что и мужчины, хотя в каждом городе были свои правила. В целом эти люди нравились мне, они в основном были земного происхождения и были доставлены в результате приглашения. Очевидно, их выпускали на волю как животных в заповедник или рыб в воду. Их предки могли быть халдеями, кельтами, сирийцами, англичанами, доставленные в этот мир в разное время из разных цивилизаций. Но их дети, конечно, становились простыми горийцами. За века почти все следы происхождения горийцев исчезли. Но меня радовали английские слова в горийском – такие как «топор» или «корабль». Многие выражения были определенно греческого или немецкого происхождения. Если бы я был лингвистом, то несомненно обнаружил бы множество параллелей и заимствований, грамматических и лексических, между горийским и земными языками. Земное происхождение не принадлежало к Первому Знанию.
      – Торн, – спросил я однажды, – почему это не принадлежит к Первому Знанию?
      – Разве это не очевидно? – спросил он.
      – Нет.
      – Ага! – сказал тот, и медленно закрыв глаза, пробыл в этом состоянии около минуты, видимо подвергая эту мысль всестороннему обследованию.
      – Вы правы, – сказал он наконец, открывая глаза. – Это не очевидно.
      – Что же нам тогда делать?
      – Продолжать занятия, – ответил Торн.
      Кастовая система была достаточно эффективна, воздавая каждому по заслугам, но я относился к ней отрицательно по этическим причинам. Она была слишком жестокой, особенно в отношении к выбору правителей и знанию. Но куда более печальным было то, что эта система предусматривала рабство. Было лишь три группы, лежащих вне кастовой системы – раб, изгнанник и Царствующий Жрец. Человек, который отказался от своего образа жизни или желает сменить касту без разрешения Совета Высших Каст, автоматически становится изгнанником и подлежит смерти.
      Девушка, которую я встретил в первый день моего пребывания на планете, была рабыней, а то, что я принял за украшение – символом рабства. Другой символ – клеймо – был скрыт под одеждой. Если бы раб и снял ошейник, все равно он не смог бы уничтожить клейма. Эту девушку я больше не видел. Не знаю, что с ней случилось, я не спрашивал об этом. Один из первых уроков, усвоенных мной на Горе, учил не интересоваться судьбой рабов. Я решил подождать. От одного из писцов я узнал, что рабы не могут давать свободным советы, ибо это может повредить ему, и ничто не может принадлежать рабу. Была бы моя власть, я ликвидировал бы такое несправедливое устройство, и даже сказал об этом отцу, но он ответил, что на Горе есть много вещей и похуже, чем рабство.
 
      Копье с бронзовым наконечником без всякого предупреждения с ошеломляющей скоростью полетело мне в грудь, тяжелое древко вращалось на лету, как хвост кометы. Я уклонился, лезвие рассекло мою тунику, порезав кожу, и вошло в деревянную стену за мной на 8 дюймов. Если бы я не увернулся, оно проткнуло бы меня насквозь.
      – Он достаточно быстр, – сказал мужчина, бросивший копье. – Я беру его.
      Так я познакомился со своим учителем военного искусства, который оказался моим тезкой. Я буду звать его Старшим Тэрлом. Это был белокурый бородатый гигант, похожий на викинга, с жесткими голубыми глазами, шагающий по земле так, как если бы она принадлежала ему. Чертой, которая в Старшем Тэрле произвела на меня самое яркое впечатление, была его гордость – он был гордым, но справедливым. Потом я узнал, что, к тому же, это еще и мудрый человек.
      Конечно, большая часть моего военного образования была посвящена мечу и копью. Копье показалось мне легким – из-за меньшей гравитации – и скоро я научился кидать его с надлежащей силой и точностью. Я научился пробивать щит на близком расстоянии и попадать в мишень размером с обеденную тарелку с двадцати ярдов. Тогда мне предложили кидать его левой рукой.
      Сначала я отказался.
      – Что, если тебя ранят в правую руку? – спросил Старший Тэрл. – Что ты будешь делать?
      – Обратится ко врачу, – заметил наблюдавший за моими занятиями Торн.
      – Нет! – взревел Старший Тэрл, – он должен остаться и умереть, сражаясь, подобно воину.
      Торн сунул свиток, который читал, подмышку и высморкался в рукав неизменной синей мантии.
      – Разве это разумно? – спросил он.
      Старший Тэрл схватил копье и Торн, подобрав мантию, поспешил удалиться из пределов тренировочного поля.
      В отчаянии я взял левой рукой другое копье и бросил еще раз. К моему большому удивлению, оно упало вполне прилично. Так я повысил свою выживаемость на несколько процентов.
      Мое искусство владения коротким горийским мечом было столь совершенным, что это признавали даже мои учителя. В Оксфорде я посещал фехтовальный клуб, продолжал заниматься этим видом спорта и в Нью-Хэмпшире, но здесь фехтование было жизненно необходимым. И опять: меня заставили научиться владеть мечом обеими руками, но, как и в случае с копьем, я не смог достичь больших высот. Пришлось примириться с мыслью, что я – непоправимый правша.
      Часто во время уроков Старший Тэрл наносил мне довольно неприятные порезы, выкрикивая:
      – Ты мертв!
      Но вот к концу обучения мне удалось прорваться сквозь защиту и нанести ему удар в грудь. Лезвие окрасилось кровью. Он швырнул свой меч на каменные плиты и, прижав меня к своей кровоточащей груди, рассмеялся:
      – Я мертв! – восторженно кричал он, хлопая меня по плечу, как отец, научивший сына играть в шахматы и впервые потерпевший от него поражение.
      Меня научили владеть щитом, преимущественно для того, чтобы отразить летящее копье. К концу обучения я умел сражаться со щитом и в шлеме. Я всегда считал, что кольчуга была бы прекрасным дополнением к этим двум предметам, но она была запрещена Царствующими Жрецами. Возможно, они считали войну биологическим селективным процессом, в котором слабейший погибает и не может воспроизводить себя. Поэтому смертным дозволено владеть лишь примитивным оружием. На Горе не могло случиться так, чтобы щелчок переключателя в подземной пещере уничтожил бы целую армию. Кроме этого, примитивное оружие гарантировало медленную скорость селекции, так что можно было направлять ее в желательную сторону.
      Кроме меча и копья разрешались самострел и лук, которые должны были несколько перераспределить вероятность выживания. Может быть, Царствующие Жрецы запрещали новое оружие в целях собственной безопасности. Сомневаюсь, чтобы они стали сражаться друг с другом на мечах в своих святых горах, чтобы проверить принцип селективности на своей шкуре. Что касается самострела и лука, то меня мало учили владеть ими. Старший Тэрл не придавал им большого значения, считая их оружием, недостойным настоящего воина. Я не разделял его презрения и для своего собственного блага в свободное время тренировался с ними.
      Вскоре после этого я почувствовал, что мое обучение подходит к концу. Возможно, потому, что увеличился отдых и повторение пройденного материала, может быть, это витало в настроениях моих учителей. Я почувствовал, что почти готов, но к чему? К этому времени я уже сносно стал болтать по-горийски и понимал разговоры моих учителей, не предназначенные для моих ушей. Я начал думать по горийски и требовалось некоторое мысленное усилие, чтобы перейти на английский. После нескольких английских слов или страницы английской книги из библиотеки отца все входило в норму, но усилие все-таки требовалось. Я овладел горийским. Однажды, во время упорной атаки старшего Тэрла, я выругался по-горийски, и он рассмеялся.
      Но в тот вечер, когда пришло время урока, он не смеялся. Он вошел в комнату, неся металлический двухфутовый стержень с кожаной петлей. В его рукоятке был переключатель, имевший две позиции, как у фонарика. Такой же стержень свисал с его пояса.
      – Это не оружие, – сказал он, щелкнув переключателем в рукоятке и ударил стержнем по столу. Снопом посыпались желтые искры, но стол остался неповрежденным.
      – Что же это такое? – спросил я.
      – Стрекало для тарна, – ответил он, выключил стрекало и протянул его мне. Когда я ухватился за конец стержня, он внезапно сдвинул переключатель – и миллионы желтых искр взорвались в моей руке. Я завопил от боли и сунул пальцы в рот. Ощущение было как от удара током или укуса змеи. Рука была невредима.
      – Будь осторожнее со стрекалом, – сказал старший Тэрл. – Это не игрушка.
      Теперь я взял стрекало очень осторожно около ременной петли и обмотал ее вокруг запястья.
      Старший Тэрл вышел, и я понял, что должен идти за ним. Мы принялись подниматься по спиральной лестнице цилиндрического здания и вылезли на крышу. Никаких перил не было. Я мог строить лишь догадки о цели подъема. Пыль попала в мои глаза. Старший Тэрл взял свисток для тарна и резко дунул в него.
      До сих пор я видел тарнов лишь на гобеленах и иллюстрациях в книгах, посвященных выращиванию, разведению и содержанию тарнов, которые я изучал. Позднее я узнал, что это было сделано специально. Горийцы говорят, что способность управлять тарном является прирожденной, человек может овладеть ею, а может и нет. Научиться этому нельзя. Это вопрос души, связь между двумя существами должна быть мгновенной, внутренней, спонтанной. Говорят, что тарны чувствуют, может человек быть тарнсменом или нет, и те, кто ими являются, переживают первую встречу.
      Сначала я ощутил порыв ветра и хлопающие звуки, как от гигантского полотенца, потом меня накрыла огромная крылатая тень, и гигантский тарн, с когтями, похожими на стальные крючья, резко хлопая крыльями, завис надо мною.
      – Держись подальше от крыльев, – крикнул Старший Тэрл.
      Но я не нуждался в предупреждении и выбежал из-под птицы. Один удар такого крыла мог бы смахнуть меня с крыши.
      Тарн опустился на крышу цилиндра и уставился на нас своими большими глазами.
      Хотя тарн, как и большинство птиц, легок, потому что кости его полые, это невероятно мощная птица, даже для такого размера. В отличие от земных птиц, орла, например, которые взлетают с разбегу, тарн, благодаря своей могучей мускулатуре, а также меньшей гравитации Гора, может подпрыгнуть и одним взмахом своих огромных крыльев оказаться в воздухе вместе с седоком. Горийцы иногда называют эту птицу Братом Ветра.
      Оперение у тарнов бывает разное, и их обычно выводят строго по масти, равно как по силе и понятливости. Черные тарны используются для ночных полетов, белые в зимних компаниях, многоцветные для гордых воинов, которым ни к чему камуфляж. Чаще всего встречаются тарны зеленовато-коричневого оттенка. Если отвлечься от размеров, то тарн больше всего напоминает земного ястреба, но с хохолком как у сойки.
      Тарны очень злы и редко поддаются полному приучению. Как и их земные аналоги, они плотоядны. Тарны не нападают на своих седоков. Единственное, чего они боятся – это стрекало. Они обучаются Кастой Тарноводов с молодости, когда они содержатся на привязи у тренировочного столба. Если птенец отказывается подчинятся приказам, его привязывают к столбу и бьют стрекалом. Кольца, похожие на те, которые надеты на лапы птенцов, птицы носят и во взрослом возрасте, как напоминание о столбе и стрекале. Конечно, обычно птицы не привязываются, разве что, когда они слишком возбуждены или не могут получить пищу. Тарн – одна из двух наиболее часто употребляемых «лошадей», вторая – тарларион, разновидность ящерицы, используемая, в основном теми племенами, которые не разводят тарнов. Никто в Городе Цилиндров не ездил на тарларионах, хотя они довольно распространены на Горе, особенно в низинах – степях и пустынях.
      Старший Тэрл оседлал своего тарна, взобравшись наверх по кожаной лестнице, привязанной к седлу с левой стороны, и поднял его в воздух, пристегнувшись широкой фиолетовой лентой. Он бросил мне маленький предмет, который я едва не упустил. Это был свисток, настроенный на особый тон, вызывавший только того тарна, который предназначался мне. Никогда еще со времени приключения с компасом в горах Нью-Хэмпшира не испытывал я такого страха, но теперь я не позволил ему овладеть мной. Если я должен умереть – да будет так, если не суждено – то буду жить.
      Я улыбнулся, несмотря на страх, своему замечанию. Оно напоминало положения Законов Воина: если понимать их буквально, то они предписывали не принимать ни малейших мер для обеспечения собственной безопасности. Я дунул в свисток. Звук его был несколько иным, чем у свистка Старшего Тэрла.
      Почти сразу же откуда-то появился другой крылатый гигант, даже больший, чем у Старшего Тэрла, и, описав круг, подлетел к крыше и приземлился в нескольких футах от меня, звякнув когтями. Когти были покрыты сталью – это был боевой тарн. Он поднял свой изогнутый клюв и закричал, помахивая крыльями. Огромная голова повернулась и злые глазки уставились на меня. Затем клюв открылся и я мельком увидел черный острый язык, длиной с человеческую руку, потом тарн рванул вперед, нацеливаясь на меня и я услышал, как Старший Тэрл кричит в ужасе:
      – Стрекало! Стрекало!

      Я выбросил вперед руку для защиты и вместе с ней взлетело стрекало. Я схватил его как палку и ударил по клюву, пытающемуся схватить меня, как кусок пищи на плоской крыше цилиндра.
      Дважды тарн пытался сделать это и дважды я отбивал его клюв. Тогда он поднял голову и вытянул клюв, приготовясь обрушить его на меня. И в это мгновение я щелкнул тумблером и подставил под клюв стрекало. Эффект был потрясающий – последовала вспышка желтого света, сноп искр, вопль боли и ярости тарна, который захлопал крыльями, удирая от меня, и поднятый им ветер едва не сдул меня с крыши… Я оказался на четвереньках у самого ее края. Тарн, дико крича, облетел цилиндр, и устремился прочь от города.
      Уже не знаю почему, но я решил, что нельзя отпускать тарна и прижав свисток к губам, издал призывный свист. Гигантская птица затрепетала в воздухе, теряя высоту и вновь набирая ее. Если бы я не считал его крылатым животным, я бы решил, что он борется с собой, испытывает духовные муки. Зов природы, диких холмов, чистого неба боролся в нем против жестких условий существования, против воли слабых людей с их желаниями, с их элементарной психологией стимулов и реакций, веревками и стрекалами.
      Наконец, издав вопль ярости, тарн вернулся к цилиндру. Я поймал лестницу, свисавшую с седла и взобрался на него, пристегнувшись страховочным ремнем.
      Тарн управлялся с помощью ошейника на горле, к которому привязаны, как правило, шесть разноцветных кожаных ремней, или поводьев, прикрепленных к металлическому кольцу на передней части седла. Поводья различаются как по цвету, так и по положению на кольце. Другими концами поводья привязываются к небольшим кольцам на ошейнике, расположенным соответственно положению поводьев. Механика управления проста. Седок дергает за ремень, привязанный к кольцу, соответствующему выбранному направлению. Например, чтобы снизится или приземлиться, нужно дернуть за четвертый ремень, кольцо которого расположено на горле под клювом. Чтобы подняться, используется первый ремень, привязанный к кольцу на шее. Кольца нумеруются по часовой стрелке.
      Иногда для управления применяется стрекало. Колют им животное в направлении, противоположном желаемому. Так можно заставить лететь его куда надо, но этот метод не точен, потому что вызывает инстинктивную реакцию, и нужный угол редко достигается. Более того, опасно часто применять стрекало: оно может потерять эффективность, и всадник останется во власти животного. Я потянул за первый повод и, преисполненный ужаса и восхищения, почувствовал силу гигантских крыльев, молотящих невидимый воздух. Меня дернуло назад, но пояс помог удержаться в седле. На минуту я задохнулся и выпустил из рук поводья. Тарн поднимался все выше, и Город Цилиндров уходил вниз, на глазах уменьшаясь. Я не ощущал раннее ничего подобного, но если человек может чувствовать себя богом, то я в этот момент чувствовал себя им. Внизу я увидел и Старшего Тэрла на его тарне, старающегося догнать меня. Подобравшись поближе, он кричал что-то, но слова уносились ветром. Потом я расслышал:
      – Эй! Не хочешь ли ты долететь до лун?
      И тут я впервые ощутил холод, или мне показалось это, но великолепный черный тарн все еще поднимался, хотя удары крыльев по разряженному воздуху становились все слабее. Многоцветье холмов и долин Гора лежало подо мной, и мне казалось, что я вижу изгиб горизонта. Теперь я понимаю, что это было следствием моего возбуждения и разряженного воздуха.
      К счастью, перед тем, как потерять сознание, я рванул четвертый поводок, и тарн, сложив вверх крылья, ринулся вниз, подобно пикирующему соколу, так что у меня захватило дух.
      Я опустил поводья, бросив их на кольцо, что было сигналом перейти в горизонтальный полет. Тарн взмахнул крыльями и плавно полетел прямо, однако с такой скоростью, что скоро мы оставили город далеко за собой. Старший Тэрл, с довольным видом, летел рядом. Он махнул рукой в сторону города.
      – Я обгоню тебя! – крикнул я.
      – Идет, – отозвался он и в то же мгновение развернул своего тарна, направив его к городу. Я был огорошен. Благодаря своему умению, он вырвался вперед настолько, что догнать его было почти невозможно. Наконец, я тоже повернул тарна и мы устремились в погоню. Кое-что из его воплей долетало до меня. Он заставлял своего тарна лететь быстрее, с помощью криков передавая ему свое возбуждение. В голове у меня мелькнула мысль, что тарны обучены откликаться на голос так же, как и на движение повода. Это не удивило меня.
      И я заорал на свою птицу, по-горийски и по-английски сразу:
      – Хар-та! Хар-та! Быстрее! Быстрее!
      Казалось, огромная птица поняла мое желание, или же ей не понравилось, что кто-то оказался впереди, но в моем пернатом жеребце произошла разительная перемена. Он вытянул шею, а крылья защелкали как кнуты, глаза загорелись и каждый мускул напрягся. Буквально через минуту или две мы обогнали Старшего Тэрла, к его большому удивлению, и вскоре очутились на вершине цилиндра, откуда начали полет.
      – Клянусь бородами Царствующих Жрецов, – проревел Старший Тэрл, посадив свою птицу. – Это самый лучший тарн из всех тарнов.
      Освобожденные тарны полетели к своим загонам, а мы со Старшим Тэрлом спустились в мою комнату. Он был в восхищении.
      – Что за тарн! – восторгался он. – У меня был целый пасанг преимущества, но ты обогнал меня! (Пасанг – мера расстояния на Горе, около 0.7 земной мили.) Этот тарн, – говорил Старший Тэрл, – был выращен для тебя специально, выведен из лучших пород наших боевых тарнов. Тебя имели в виду Тарноводы, выхаживая и тренируя его.
      – Я думал, – сказал я, – что он убьет меня на крыше. Кажется, они не совсем обучили его.
      – Нет! – воскликнул Старший Тэрл. – Выучка великолепная. Дух тарна не должен быть сломлен, особенно боевого тарна. Он был доведен до той точки, когда хозяин должен был решать, будет ли тарн служить ему или убьет его. Ты должен изучить своего тарна, а он тебя. В небе вы должны представлять собой одно целое – мыслью и волей. У вас должно быть вооруженное перемирие. Если ты станешь слабым и беспомощным, он убьет тебя. Но пока ты силен, он будет считать тебя своим хозяином, служить и повиноваться тебе. – Он сделал паузу. – Мы не были уверены в тебе, и я и твой отец, но теперь ты меня убедил. Ты овладел тарном, боевым тарном. В твоих жилах течет кровь твоего отца, который был раньше убаром Ко-Ро-Ба, этого Города Цилиндров.
      Я был удивлен, ибо впервые узнал, что мой отец был военным вождем города, и что он является носителем высшей гражданской власти, и что этот город называется Ко-Ро-Ба (древнее выражение, означающее деревенский рынок). Горийцы не очень охотно называют имена. Часто, особенно в низших кастах, у них есть два имени – одно настоящее, а другое – общеупотребительное. И только ближайшие родственники знают настоящее имя.
      На уровне Первого Знания утверждается, что знание настоящего имени дает его обладателю власть над человеком, возможность использования этого имени в наговорах и заклинаниях. Возможно, эти верования были занесены сюда с Земли, где первое имя человека известно лишь его близким знакомым, которые, предположительно, не причинят ему вреда. Второе имя, соответствующее горийскому прозвищу – это общая собственность, которая не священна и не подлежит защите. Люди Высших Каст, в большинстве своем, понимают, что это все предрассудки и пользуются своим первым именем довольно свободно, прибавляя к нему название города. Например, мое имя звучит: Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба или, проще, Тэрл из Ко-Ро-Ба. Низшие же касты уверены, что настоящие имена людей из высших каст – это прозвища, а настоящие имена они скрывают.
      Наш разговор внезапно прервался. За окном моей комнаты раздался шелест крыльев. Старший Тэрл прыгнул вперед и швырнул меня на пол. В тот же момент стальная стрела из арбалета влетела в узкое окно и, ударившись о стену над моим каменным креслом, срикошетила к другой стене. Я мельком увидел блеск черного шлема, когда воин, сидящий на тарне и все еще сжимающий арбалет, потянул за первый повод и скрылся из виду. Послышались крики и, высунувшись из окна, я увидел стрелы, полетевшие вдогонку нападавшему, который удалился уже на полпасанга от здания и избежал возмездия.
      – Член Касты Убийц, – сказал Старший Тэрл, глядя на удаляющуюся точку. – Марленус, который должен был стать убаром всего Гора, знает о твоем существовании.
      – Кто он такой? – спросил я, потрясенный всем этим.
      – Утром узнаешь, – сказал Старший Тэрл, – узнаешь и то, зачем ты оказался на Горе.
      – Но почему я не могу узнать это сейчас?
      – Потому что утро уже близко, – ответил Старший Тэрл.
      Я глядел на него.
      – Да, – повторил он, – завтрашнее утро уже близко.
      – А вечер, – спросил я.
      – А вечером мы будем пить.
 
      Утром я проснулся на своей циновке в углу комнаты, дрожа от холода. Скоро наступит рассвет. Я щелкнул тумблером на циновке и принял сидячее положение. Она была ледяной на ощупь, потому что именно на это время я установил стрелку температурного устройства. Мало кому нравится нежиться в ледяной постели. К горийским приборам для отрывания смертных от их постелей я относился столь же неодобрительно, как и к будильникам на Земле. Кроме того, голова моя гудела, как бронзовый щит после удара копьем, и этот гул вытеснил все воспоминания, вроде вчерашнего покушения на мою жизнь. Планета может перевернуться, но человек всегда остановится, чтобы вынуть камешек из ботинка. Я сел, скрестив ноги, на циновке, которая снова нагрелась. Потом заставил себя встать и плеснуть воду из чаши для умывания себе в лицо.
      Я кое-что помнил из предыдущей ночи, но не многое. Мы вместе со Старшим Тэрлом обошли множество пивных в разных цилиндрах, и помню, как беззаботно прогуливались, распевая непристойные лагерные песни, по узким – в ярд шириной – мостикам между цилиндрами бог весть на какой высоте. Кое-где она достигала тысячи футов. Слишком много мы выпили ферментированного варева, хитроумно приготовленного из желтого зерна, са-тарна, и называющегося пага-са-тарна – Наслаждение Дочери Жизни – сокращенно «пага», и к которому я вряд ли больше притронусь. Помнил я и девушек в последней таверне (если это была таверна), соблазнительных в своих танцевальных нарядах, рабынь наслаждения, выращенных как животных для удовлетворения страсти. Если и были прирожденные рабы и прирожденные люди, как уверял меня Старший Тэрл, то это были прирожденные рабыни. Было невозможно принять их за что-нибудь другое, если они этим и были, и где-то сейчас они неохотно просыпаются, чтобы вымыться. Особенно мне запомнилась одна, с гибким телом гепарда и черными волосами, разбросанными по коричневым плечам, запомнились браслеты на ее запястьях, их звон в ее спальне, где мы пробыли гораздо больше того часа, за который я заплатил. Я выгнал эту мысль из своей раскалывающейся головы, сделал неудачную попытку вызвать чувство стыда, и накинул тунику. Тут в комнату вошел Старший Тэрл.
      – Мы идем в Зал Совета, – сказал он.
      Я пошел за ним.
      Зал Совета представлял собой комнату, где избранные представители Высших Каст Ко-Ро-Ба собирались на свои встречи. Такие залы были в каждом городе. Это был широчайший из цилиндров, и высота потолка в зале превышала обычную в шесть раз. Потолок был освещен чем-то вроде звезд, а стены раскрашены в пять цветов – белый, голубой, желтый, зеленый и красный – цвета каст. Каменные скамьи членов Совета вздымались пятью величественными ярусами, каждый для определенной касты, и были окрашены в соответствующий цвет.
      Нижний ярус, самый удобный, белоснежного цвета, занимали Посвященные, истолкователи воли Царствующих Жрецов. Далее, по порядку, шли голубой, желтый, зеленый и красный, занятые представителями Писцов, Врачей, Строителей и Воинов.
      Торн, как я заметил, не присутствовал на втором ярусе. Я улыбнулся про себя. «Лично я, – говорил он, слишком практичен, чтобы участвовать в правлении, чреватом опасностями.» Вероятно, если бы город осадили, Торн не заметил бы этого.
      Я был рад тому, что моей касте, Касте Воинов, был отведен последний ярус. Была бы моя воля, я бы вовсе не относил воинов к Высшим Кастам. С другой стороны, я считал, что Посвященные тоже сидят не на своем месте, ибо они полезны обществу даже меньше воинов. Воины, по крайней мере могут защищать город, а что могут делать Посвященные, кроме того, чтобы служить мишенью болезней в силу своей профессии.
      В центре амфитеатра находился трон, и на нем, в государственной мантии – простой мантии коричневого цвета, скромнейшей из одежд присутствующих, восседал мой отец – Правитель Ко-Ро-Ба, а ранее убар. У его ног лежали шлем, щит, копье и меч.
      – Выйди вперед, Тэрл Кэбот, – сказал отец и я стал перед троном, чувствую, что глаза присутствующих устремлены на меня. Позади стоял Старший Тэрл. Я заметил, что прошедшая ночь почти не отразилась на его облике. И на миг я ощутил ненависть к нему.
      Старший Тэрл сказал:
      – Я, Тэрл, меченосец из Ко-Ро-Ба, клянусь, что этот человек достоин стать членом Касты Воинов.
      Отец отвечал ему согласно ритуалу:
      – Нет башни в Ко-Ро-Ба крепче клятвы Тэрла, меченосца нашего города. Я, Мэтью Кэбот из Ко-Ро-Ба принимаю ее.
      Затем, начиная с нижнего яруса, каждый член Совета называл свое имя и объявлял, что он тоже верит клятве меченосца. Когда они закончили, мой отец вручил мне предметы, лежавшие у его ног. К левой руке он прикрепил щит, на плечо повесил меч, в правую руку вложил копье и медленно надел на голову шлем.
      – Ты принимаешь Законы Воина? – спросил отец.
      – Да, – ответил я. – Принимаю.
      – Какой у тебя Домашний Камень?
      Чувствуя, каким должен быть ответ, я сказал:
      – Мой Домашний Камень – это Домашний Камень Ко-Ро-Ба.
      – Этому ли городу ты посвящаешь свою жизнь, меч и честь?
      – Да.
      – Тогда, – сказал отец, кладя руки мне на плечи, – властью Правителя этого города в присутствии Совета высших Каст, я объявляю тебя Воином Ко-Ро-Ба.
      Отец улыбнулся. Я был горд, слыша одобрение Совета, выражавшееся криками и горийскими аплодисментами – быстрыми ударами правой ладони по левому плечу. Никто, кроме кандидатов в Касту воинов, не мог войти в Зал Совета вооруженным. Если бы братья по касте были вооружены, они постучали бы наконечниками копий по щитам. Теперь же они выражали свое одобрение на гражданский манер, делая это, может быть чересчур громко для столь почтенного собрания. Каким-то образом я чувствовал, что они действительно гордятся мной, не знаю уж почему. Я еще не сделал ничего, чтобы заслужить их одобрение.
      Вместе со Старшим Тэрлом я покинул зал Совета и вошел в комнату, где мы стали ожидать отца. На столе лежало множество карт. Старший Тэрл подошел к ним и, подозвав меня, стал водить по ним пальцем.
      – Вот здесь, – сказал он наконец, указывая на низ карты, – лежит город Ар, древний враг Ко-Ро-Ба, главный город Марленуса, который хочет стать убаром всего Гора.
      – А какое это имеет отношение ко мне? – спросил я.
      – Ты будешь должен отправиться в Ар и выкрасть его Домашний Камень, чтобы принести его в Ко-Ро-Ба.

      Я оседлал своего черного тарна, щит и копье были прикреплены к седлу, меч болтался на плече. По сторонам седла висело метательное оружие: арбалет с дюжиной стрел слева, лук с тридцатью стрелами справа. На седле было легкое вооружение тарнсмена – пища, компас, запасная тетива и перевязочный материал. К седлу была привязана, покрытая плащом раба, девушка в бессознательном состоянии – Сана, рабыня башни, которую я видел в свой первый день пребывания на Горе.
      Я помахал на прощание рукой Старшему Тэрлу и отцу, дернул за первый повод и отправился в путь, оставив позади башню и крошечные фигурки на ней. Набрав высоту, я выровнял тарна и дернул за шестой повод, взяв курс на Ар. Минуя цилиндр, где Торн хранил свои рукописи, я был рад увидеть маленькую фигурку писца, стоящего у грубо вытесанного окна. Я понял, что он, может быть, ждет меня несколько часов. Помахав ему, я перевел взгляд на холмы, лежащие впереди. Теперь я уже не чувствовал того восторга, как в первом полете. Я был сердит и встревожен, был в ужасе от гнусного плана, который должен был осуществить, и думал о девушке, привязанной к седлу.
      Как я был удивлен, когда она появилась в той маленькой комнатке, где мы со Старшим Тэрлом очутились после Совета, выйдя вслед за отцом. Она стояла на коленях в позе башенного раба, в то время как он объяснял мне план Совета.
      Власть Марленуса, или большая ее часть, строилась на его мистической способности побеждать, которая никогда не покидала его. Непобедимый Убар Убаров, он храбро отказался снять свой титул после Долинной Войны, 12 лет назад, и люди не покинули его, не предали обычной для зарвавшегося убара смерти. Солдаты и Совет города, поддавшись его посулам, поверили обещаниям богатства и власти Ару.
      И у них были основания для такой доверчивости – вместо того, чтобы превратиться в обычный осажденный город, каких было множество на Горе, он стал центральным городом, в котором хранилась дюжина Домашних Камней ранее свободных городов. Теперь поднималась целая империя Ара, военизированное, мощное, надменное государство, уничтожающее своих врагов и простирающее свою власть на все большее число городов, долин, холмов и пустынь.
      С течением времени Ко-Ро-Ба будет вынужден выставить пригоршню своих тарнсменов против тарнсменов Ара. Мой отец, как правитель Ко-Ро-Ба, пытался сколотить союз против Ара, но свободные горийские города считали себя слишком независимыми и в гордости своей предпочитали действовать в одиночку, отказываясь от союза. Они выгнали посланников отца рабскими кнутами из Залов Совета, что само по себе в другой обстановке повлекло бы за собой объявление войны. Но отец знал, что свара со свободными городами – это безумие, которого добивается Марленус. Уж пусть лучше Ко-Ро-Ба считают городом трусов. Но если бы Домашний Камень Ара, символ величия империи, был бы похищен из города, чары Марленуса были бы разрушены. Он стал бы предметом насмешек, особенно для свободных людей – вождь, потерявший Домашний Камень. Ему крупно повезет, если его не казнят публично.
      Девушка на седле шевельнулась, действие снотворного проходило. Она застонала и повернулась ко мне. Как только мы взлетели, я развязал путы на ее руках и ногах, оставив только пояс, прикрепляющий ее к спине тарна. Я не мог допустить, чтобы план Совета исполнился целиком, во всяком случае относительно ее, хотя она согласилась сыграть в нем свою роль, зная, что это будет стоить ей жизни. Я ничего не знал о ней, кроме того, что ее зовут Сана и она рабыня из города Тентис.
      Старший Тэрл говорил мне, что Тентис известен своими тарнами и находится далеко в горах, чье имя он носит. Налетчики из Ара нападают на стада тарнов и цилиндры, где была пленена девушка. Она была продана в Аре в день Любовного Пира и куплена агентом моего отца. Ему, в соответствии с планом Совета, нужна была девушка, которая ценой собственной жизни захочет отомстить людям Ара.
      Но я не мог не жалеть ее, даже в жестоком мире Гора. Она перенесла слишком многое, и явно не принадлежала к числу девиц из таверны, рабство, в отличие от них, не было для нее идеалом жизни. Несмотря на ошейник, она была свободной. Я почувствовал это еще в тот момент, когда отец приказал ей встать и перейти к новому хозяину. Она встала, и, ступая босыми ногами по каменному полу, подошла ко мне, упала на колени и, опустив голову, протянула ко мне скрещенные руки – ритуальный жест подчинения: я мог связать их. Ее роль в плане была проста, но фатальна.
      Домашний Камень Ара, как и большинство Домашних Камней цилиндрических городов, хранился открыто на высочайшей башне, как вызов тарнсменам соперничающих городов. Конечно, он охранялся и при первом признаке серьезной опасности был бы спрятан. Любое посягательство на Домашний Камень воспринималось жителями города как святотатство и наказывалось мучительной смертью, но зато величайшим подвигом считалась кража Домашнего Камня другого города, и воин, совершивший это, удостаивался высших почестей и считался любимцем Царствующих Жрецов.
      Домашний Камень города – объект многочисленных ритуалов. Очередным должен быть Весенний Пир Са-Тарны, Дочери Жизни, празднуемый в период прорастания зерен, чтобы обеспечить хороший урожай. Это сложный праздник, отмечаемый большинством горийских городов, требующий многочисленных и сложных приготовлений. Самые важные церемонии совершаются в основном Посвященными города, но к некоторым из них допускаются члены Высших каст.
      Например, в Аре ранним утром на крышу здания, где находится Домашний Камень, поднимается член касты Строителей и кладет там примитивный символ своего ремесла, металлический прямоугольник, молясь Царствующим Жрецам о благоденствии своей касты в следующем году; затем приходит Воин и кладет возле камня оружие, потом приходят представители и других каст. Самое важное, что во время этих церемоний стражи камня удаляются внутрь башни, оставляя молящегося наедине с Царствующими Жрецами.
      Затем, в кульминацию Арского Весеннего Пира, член семьи убара приходит на крышу ночь, когда в небе сияют три луны, с которыми связан праздник, и кладет перед камнем зерно, ставит рядом кувшин с красным, похожим на вино напитком, сделанным из плодов дерева ка-ла-на. Это важнейший пункт в плане Совета Ко-Ро-Ба. Член семьи убара молится Царствующим Жрецам о богатом урожае и возвращается в башню, после чего стража возвращается на свое место.
      В этом году честь совершить жертвоприношения зерна принадлежит дочери убара. Я узнал, что ее зовут Талена, что она считается первой красавицей Ара, и что я должен ее убить.
      В соответствии с планом Совета Ко-Ро-Ба, во время жертвоприношения, в полночь, я должен буду приземлиться на крыше высочайшей башни Ара, убить дочь убара и унести ее тело и Домашний Камень, сбросив труп в болото к северу от Ара, а Камень принести домой. Девушка, Сана, должна одеться в платье дочери убара и занять ее место внутри башни. Предполагалось, что пройдет несколько минут, прежде чем ее опознают, и перед этим она сможет выпить яд, который ей дал Совет.
      Две девушки должны умереть, чтобы я получил выигрыш во времени и успел улететь. В глубине души я чувствовал, что не должен выполнять этот план. Я резко изменил курс, дернув за четвертый канат, и направил тарна к голубеющей вдали цепочке гор. Очнувшись, девушка зашарила руками по плащу, окутывающему ее голову, отыскивая застежку.
      Я помог ей скинуть капюшон и был восхищен ее длинными белокурыми волосами, коснувшимися моей щеки. Я положил плащ на седло позади себя, восхищаясь не только ее красотой, но и смелостью. Тут было чему пугаться девушке – высота, на которой она очутилась, дикий зверь, который нес ее к жестокой судьбе, ожидающей ее в конце полета. Но она была уроженкой Тентиса, славившегося своими тарнами, и ее было нелегко испугать.
      Она не глядела на меня, осматривая и поглаживая свои запястья. Рубцы от пут были еще заметны.
      – Почему вы развязали меня и сняли капюшон? – спросила она.
      – Я думал, тебе будет удобней, – ответил я.
      – Вы хорошо обращаетесь с рабыней, спасибо.
      – Ты не… испугалась? – спросил я, запнувшись на этом слове. – Я имею в виду тарна. Ты, наверное, уже летала на тарнах. Я первый раз испугался.
      Девушка удивленно повернулась ко мне:
      – Девушкам редко позволяют летать на тарнах, разве что носить корзины, но не как воинам.
      Она сделала паузу, в течение которой был слышен только свист ветра и хлопанье крыльев тарна.
      – Вы сказали, что испугались, когда впервые увидели тарна.
      – Да, – рассмеялся я, вспомнив свой ужас.
      – Почему вы говорите об этом рабыне? – спросила она.
      – Не знаю. Но это действительно так.
      Она повернулась и глянула на голову тарна.
      – Однажды мне пришлось летать на спине тарна, – сказала она резко, – в Ар, переброшенной через седло, перед тем, как меня продали на улице Клейм.
      Нелегко разговаривать на спине летящего тарна, когда ветер бьет в лицо, и хотя я хотел поговорить с девушкой, я не мог этого сделать.
      Она посмотрела на горизонт и внезапно напряглась:
      – Это не путь в Ар, – крикнула она.
      – Знаю, – сказал я.
      – Что вы делаете? – она повернулась ко мне лицом, с расширившимися от страха глазами. – Куда вы летите, хозяин?
      Слово «хозяин», хотя и было обычно для девушки, которая, по крайней мере официально принадлежала мне, испугало меня.
      – Не называй меня хозяином.
      – Но вы мой хозяин.
      Я извлек из кармана своей туники ключ, который мне дал отец и отпер им замок на ошейнике Саны. Сняв ошейник, я швырнул его вместе с ключом вниз, проследив за их полетом.
      – Ты свободна, – сказал я, – и мы летим в Тентис.
      Она села позади меня совершенно ошеломленная, недоверчиво ощупывая шею.
      – Почему? – спросила она.
      Что я мог ответить ей? Что я пришел из другого мира, и что все обычаи Гора не могут быть моими, или что я позаботился о ней, настолько беспомощной, заставившей меня посмотреть на нее не только как на инструмент Совета, но и как на молодую, полную сил девушку, которая не может быть принесена в жертву государственным интересам.
      – У меня есть на то причины, но не думаю, что ты поймешь меня, – и добавил, еле слышно, что и сам вряд ли понимаю их.
      – Мой отец и братья, – сказала она, – наградят тебя.
      – Нет.
      – Если пожелаешь, они отдадут меня тебе без выкупа.
      – Полет до Тентиса долог.
      Она гордо ответила:
      – Мой выкуп – это сотня тарнов.
      Я свистнул про себя – моя бывшая рабыня, должно быть, богата. На жалование воина я не смог бы купить ее.
      – Если вы приземлитесь, – сказала Сана, видимо желая хоть как-то отблагодарить меня, – я смогу дать вам наслаждение.
      Мне пришло в голову, что воспитанная в традициях Гора, она сможет понять лишь один ответ, лишь он остановит ее.
      – Ты хочешь уменьшить ценность моего подарка? – спросил я, начиная сердиться.
      Она на мгновение задумалась и потом поцеловала меня:
      – Нет, Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба, ибо ты знаешь, что я ничем не могу уменьшить ценность твоего подарка. Я позабочусь о тебе.
      Я понял, что она говорит, как свободная женщина, используя мое имя. Обняв девушку, я укрыл ее от порывов ледяного ветра. – Однако, – подумал я, – сотня тарнов! Максимум сорок, принимая во внимание ее красоту. За сотню тарнов можно было получить дочь Правителя, а за тысячу – дочь царского убара. Тысяча тарнов – неплохое пособие для горийского военачальника.
      Я оставил Сану на башне Тентиса, поцеловал и, сняв с шеи ее руки, улетел. Она плакала, как и все женщины в подобных случаях. Я направил тарна прочь, помахав на прощание маленькой фигурке в одежде рабыни. Ее белокурые волосы развивались по ветру, и белая рука махала мне. Я повернул тарна к Ару.
      Когда я пересек Воск, могучую реку около сорока пасангов в ширину, чьи воды падали в пропасть Танбер, я понял, что, наконец, нахожусь на территории империи Ар. Сана настояла, чтобы я взял склянку с ядом, которой ее снабдил Совет, дабы она не подверглась неминуемым пыткам, после того, как обнаружат подмену. Я вытащил этот пузырек и швырнул его в широкие воды Воска. Если бы меня ждала легкая смерть, я бы приложил меньше сил к победе. Может быть, конечно, я еще пожалею о своем решении.
      Потребовалось три дня, чтобы достичь города Ар. Сразу после перелета через Воск я спустился и устроил лагерь, а потом путешествовал только по ночам. Днем я освобождал своего тарна, позволяя ему добывать себе пропитание. Они прирожденные охотники и едят только то, что могут добыть сами. Обычно их пищей им служат горийские антилопы или дикие быки, которых они убивают и поднимают на огромную высоту в своих чудовищных когтях, где разрывают на куски и пожирают. Нет необходимости говорить, что тарны – угроза всему живому, имеющему несчастье попасть под тень их крыльев, не исключая и людей.
      В течение первого дня, укрывшись в одной из рощ на границе Ара, я ел, спал, упражнялся во владении оружием, чтобы поддержать свежесть в мускулах, которые затекают от длительного пребывания на спине тарна. Но я скучал. Даже берега реки были угрюмыми, ибо люди Ара, как опытные военные, опустошали полосу шириной в две-три сотни пасангов вдоль своих границ, срезая фруктовые деревья, забрасывая колодцы, засаливая плодородные земли. Ар хотел, преследуя свои цели, окружить себя невидимой стеной, опустошенным районом, страшным и непроходимым.
      На следующий день я встретил больше приятного и устроил лагерь в долине, усеянной деревьями ка-ла-на. В предыдущую ночь я перелетел через поля пшеницы, серебристо-желтые в свете трех лун. Я держал курс по компасу, указывающему всегда на Сардарские горы, жилище Царствующих Жрецов. Иногда я вел тарна по звездам, расположенным, правда, несколько под другим углом, чем те, которые я видел над своей головой в горах Нью-Хэмпшира.
      Третья стоянка была в болотистом лесу на северной границе города Ар. Этот район я выбрал потому, что он наименее посещаем в пределах полета тарна от Ара. Ночью я видел много огней деревень подо мной и дважды слышал свистки тарнских патрулей – групп из трех воинов, облетающих свой район. В моей голове мелькнула мысль – бросить эту затею, стать изгнанником, дезертиром, но спасти свою шкуру, выбравшись из этого предприятия, сберегая свою жизнь, хотя бы и только временно.
      Но за час до полуночи, в день Весеннего Пира, я оседлал своего тарна, дернул за первый повод и поднялся над деревьями заболоченного леса. Почти тотчас я услышал вскрик начальника арского патруля:
      – Вот он!
      Они следили за моим тарном еще тогда, когда он пасся над лесом и теперь летели на меня с двух сторон, сокращая расстояние. Очевидно, они не желали брать меня в плен, ибо сразу же после крика я услышал свист стрелы, пущенной из арбалета, над своей головой. Прежде чем я собрался с мыслями, черная крылатая тень возникла впереди меня, и при свете трех лун я увидел воина, швыряющего в меня копье.
      Он, несомненно, достиг бы цели, не сверни мой тарн резко влево, едва не столкнувшись с другим тарном, чей седок выпустил в меня стрелу, которая вонзилась в седло. Третий уже догонял меня сзади. Я повернулся, поднял стрекало, пристегнутое к запястью, чтобы отразить удар меча. В момент соприкосновения из лезвия посыпались желтые искры. Вероятно, я как-то успел повернуть тумблер. Оба тарна инстинктивно отпрянули друг от друга, и я таким образом выиграл еще немного времени.
      Я отстегнул свой лук и заложил стрелу, одновременно заставив тарна описать полукруг. Думаю, что первый из моих преследователей не ожидал, что я поверну птицу, продолжая преследовать меня. Пролетая мимо него, я увидел его расширившиеся глаза в прорези шлема – он понял, что я не промахнусь. Потом он дернулся в седле и его тарн, крича, скрылся из поля моего зрения.
      Двое оставшихся патрульных приготовились к атаке. Они бросились навстречу мне, промежуток между ними был около пяти ярдов: они хотели заставить моего тарна сложить крылья и таким образом поймать нас между своими животными.
      У меня не было времени для размышления, но мой меч вдруг оказался у меня в руке, а стрекало на поясе. Когда мы столкнулись в воздухе, я рванул за первый повод, пустив в ход стальные когти своего тарна. И сейчас я благодарю тарноводов Ко-Ро-Ба за то, чему они его научили. Может, мне стоило поблагодарить за боевой дух моего пернатого гиганта, которого Старший Тэрл назвал тарном среди тарнов. Действуя когтями как саблями и нанося удары клювом, издавая оглушительные вопли, мой тарн бросился на двух вражеских птиц.
      Я скрестил меч с ближайшим из двух воинов, но продолжалось это очень недолго. Внезапно один из вражеских тарнов, отчаянно хлопая крыльями, рухнул в болотистый лес. Оставшийся воин развернул своего тарна для следующей атаки, но, вдруг вспомнив, что его обязанность – поднять тревогу, в бешенстве прокричал что-то и погнал своего тарна к огням Ара.
      Он был уверен в успехе, но я знал, что легко догоню его на своем тарне. Я направил его за уменьшающейся точкой и отпустил поводья. Когда мы приблизились к убегающему противнику, я положил на тетиву новую стрелу. Решив не убивать воина, я ранил его тарна в крыло. Тот завертелся, оберегая пораженное место. Воин не смог больше управлять птицей, и они рухнули на землю.
      Я потянул за первый повод и отпустил его только тогда, когда мы оказались на такой высоте, что мне стало тяжело дышать. Я взял курс на Ар, желая пролететь выше патрулей. Когда мы достигли Ара, я пригнулся в седле, надеясь, что точка на фоне лун, которую могут заметить наблюдатели из города, будет принята за дикого тарна.
      Город Ар насчитывал не менее 100 тысяч цилиндров, и каждый из них был освещен огнями Весеннего Пира. Не было сомнения в том, что Ар – величайший город Гора. Это был великолепный город, драгоценный камень империи, столь желанный ее убару, всепобеждающему Марленусу. И там, внизу, где-то в этом сиянии, лежал простой кусок камня, Домашний Камень этого гигантского города, который я должен буду украсть.

      Нетрудно было определить высочайшую башню в Аре, цилиндр убара Марленуса. Спустившись ниже, я видел, что мостики между домами полны людей, празднующих Весенний Пир, многие были пьяны. Среди цилиндров летали тарнсмены; веселящиеся воины, упоенные свободой пира, гонялись друг за другом, шутя скрещивали оружие, устремляли своих тарнов с быстротой молнии на мостки, отворачивая в нескольких дюймах над головами испуганных жителей.
      Я храбро устремил своего тарна вниз, в скопление цилиндров, посадив его, подобно пьяному тарнсмену Ара, на стальную балку, выдвигающуюся из стены цилиндра и служащую насестом для тарнов. Хлопая крыльями и обхватив своими стальными когтями балку, он поерзал взад-вперед, устраиваясь поудобнее. Наконец, удовлетворенный, он сложил крылья и замер, если не считать быстрых движений головы и блеска злобных глаз, устремленных на людей, ходящих по мосткам.
      Мое сердце бешено забилось, когда я понял, как легко могу улететь отсюда. Однажды мимо меня пролетел пьяный воин без шлема, кипевший от желания драться. Он стал задирать меня. Если бы я уступил ему место, это вызвало бы подозрение, ибо на Горе единственным почитавшимся ответом на вызов было принятие его.
      – Да уничтожат Царствующие Жрецы твои кости, – прокричал я столь беззаботно, сколь мог, и для лучшего впечатления добавил:
      – И да бросят тебя в навоз тарлариона!
      Последнее ругательство, относящееся к ящерицам, которых использовали многие примитивные племена, кажется удовлетворило его.
      – Да потеряет твой тарн свое оперение, – проревел он, сажая свою птицу на свободный кусок балки. Он наклонился ко мне и протянул кожаный бурдюк с вином, из которого я сделал большой глоток, пренебрежительно швырнув бурдюк ему обратно. Через секунду он снялся с шеста и полетел дальше, хрипя песню о печалях лагерных потаскушек.
      Как и большинство горийских компасов, мой был снабжен циферблатом часов. Я посмотрел на часы – две минуты первого. Мои мысли о бегстве и отступлении исчезли. Я резко поднял тарна и направил его к башне убара.
      Через минуту она была подо мной. Я быстро снизился, ибо никто без специального разрешения не может летать возле башни убара. Спускаясь, я осмотрел широкую плоскую крышу цилиндра: она казалась освещенной изнутри голубоватым светом. В центре находилась круглая платформа, около десяти шагов в диаметре, к ней вели четыре круглые ступени. На платформе в одиночестве стояла темная фигура. Когда тарн сел на платформу и я соскочил с него, девушка закричала.
      Я рванулся к центру платформы, опрокинув по пути церемониальную корзину с зерном и раздавив красный сосуд с ка-ла-на. Я бежал к груде камней в центре платформы под громкие вопли девушки. Скоро я услышал крики людей и звон оружия – воины бежали по ступеням на крышу. Который из них Домашний Камень? Как узнать его? Ага! Это должен быть камень смоченный ка-ла-на и посыпанный зерном. Я почувствовал, как девушка напала на меня сзади, яростно царапая мои горло и плечи. Она упала на колени и, внезапно, схватив один из камней, побежала. Копье ударилось в платформу рядом со мной. Стража была на крыше!
      Я прыгнул за девушкой, схватил ее и, повернув к себе, вырвал из рук камень. Она ударила меня и побежала за мной к тарну, который возбужденно хлопал крыльями, готовясь покинуть опасное место. Я подпрыгнул, схватился за седельное кольцо и, минуя лестницу, мгновенно вскочил в седло, тут же дернув за первый повод. Тяжело одетая девушка попыталась взобраться на тарна по лестнице, но одежда слишком мешала. Я выругался, когда стрела задела мое плечо, и тарн, взмахнув крыльями, взлетел. В моих ушах стоял звон стрел, крики разъяренных воинов и вопли девушки.
      Я в недоумении глянул вниз: девушка болталась внизу, уцепившись за лестницу, и под ней была уже не крыша, а далекие огни Ара. Я вынул из ножен меч, чтобы обрубить лестницу, но остановился и сердито вложил его обратно; я не мог позволить тарну нести лишний вес, но не мог и обрубить лестницу.
      Я выругался, услышав внизу свистки, призывающие тарнов. Все тарнсмены Ара эту ночь проведут в полете. Миновав последнее здание города, я очутился во тьме горийской ночи, устремившись в Ко-Ро-Ба. Положив камень в седельную сумку и застегнув замок, я втащил лестницу.
      Девушка все еще взвизгивала от ужаса, ее пальцы и мускулы одеревенели. Я положил ее на седло перед собой и пристегнул ее к нему. Мне было жаль девушку, ставшую беспомощной пешкой в мужской игре, где ставкой была империя.
      – Попробуй не бояться, – сказал я.
      Она дрожала, всхлипывая.
      – Я не причиню тебе вреда. Когда мы перелетим через заболоченный лес, я отпущу тебя на дороге в Ар. Ты будешь в безопасности. – Мне хотелось убедить ее. – Утром ты снова будешь в Аре, – обещал я.
      Она беспомощно пробормотала какие-то слова благодарности и доверчиво повернулась ко мне, обвив мою талию руками для уверенности. Я почувствовал ее дрожащее тело, ее зависимость от меня, но вдруг, сомкнув руки, она с криком ярости выбросила меня из седла. Падая, я понял, что забыл пристегнуться к нему, когда взлетел с крыши цилиндра убара. Я взмахнул руками, хватая пустоту, и полетел вниз.
      Но я успел запомнить ее победный смех, замирающий вверху, как ветер. Я напрягся, приготовившись к удару, подумать лишь, успею ли я ощутить его, и решив, что успею. Тогда я расслабил мускулы, как если бы это имело какое-то значение. Я ожидал шока и, теряя сознание почувствовал, как почти безболезненно пробившись сквозь ветви, рухнул в какое-то мягкое, податливое вещество.
      Когда я открыл глаза, то обнаружил, что прилип к огромной сети из широких эластичных нитей, которые простирались примерно на пасанг, и сквозь которую прорастало множество деревьев заболоченного леса. Сеть внезапно затрепетала, и я попытался подняться, но не смог, прилипнув к нитям. Ко мне приближался, осторожно переступая через нити и ловко неся свое туловище, один из Болотных Пауков Гора. Я устремил свои глаза к голубому небу, желая, чтобы оно было моим последним впечатлением на этом свете. Я вздрогнул, когда огромное животное приблизилось ко мне принялось ощупывать меня своими волосатыми лапами. Я взглянул на него: он ошеломленно разглядывал меня четырьмя парами глаз. Затем, к своему огромному изумлению, я услышал металлический голос:
      – Кто вы?
      Я решил, что сошел с ума. Затем вопрос повторился, причем звук слегка усилился:
      – Вы из Ара?
      – Нет, – ответил я, принимая участие в том, что считал галлюцинацией, привидевшейся мне в припадке безумия.
      – Нет, я из свободного города Ко-Ро-Ба.
      Когда я сказал это, чудовище нагнулось надо мной и я увидел его клыки, изогнутые подобно ножам. Я напрягся, ожидая страшного укуса, но вместо этого слюна или что-то вроде этого покрыла нити, удерживающие меня. Они сразу ослабили свою хватку. Освободив, он поднял меня в челюстях и отнес на край сети, и, спустившись вниз по висящей нити, положил меня на землю. Затем он отошел в сторону, не отрывая от меня взгляда своих перламутровых глаз.
      Я вновь услышал металлический голос:
      – Меня зовут Нар, я из Паучьего Народа.
      Тут я впервые заметил, что к его животу подвешен транслятор, такой же, как я видел Ко-Ро-Ба. вероятно, он переводил неслышные звуковые импульсы в человеческую речь. Аналогично переводились мои слова. Одна из ног паука лежала на кнопках прибора.
      – Ты слышишь это? – спросил он, понизив звук до прежнего уровня.
      – Да, – ответил я.
      Насекомое казалось обрадованным.
      – Хорошо, – сказал он, – не думаю, что разумные существа должны говорить громко.
      – Вы спасли мне жизнь. Спасибо.
      – Вашу жизнь спасла паутина, – поправил меня паук. Он замер на мгновение и, как бы поняв меня, сказал: – Я не причиню тебе вреда. Паучий Народ не убивает разумных существ.
      – Весьма признателен.
      Но от следующего предложения у меня перехватило дыхание:
      – Это вы украли Домашний Камень Ара?
      Я сначала промолчал, но поняв, что это создание не питает любви к людям Ара, ответил утвердительно.
      – Это радует меня, – сказал Нар, – ибо люди Ара плохо обращаются с Паучьим Народом. Они охотятся на нас и оставляют в живых лишь тех немногих, которые должны прясть ткань кур-лон, используемую для их мельниц. Раз они ведут себя не как разумные существа, мы сражаемся с ними.
      – Откуда вы знаете, что Домашний Камень Ара украден?
      – Весть распространилась из города, ее несли все разумные существа, независимо от того, ползают они, летают или плавают.
      Насекомое подняло одну из своих передних ног, чувствительные волоски на ней коснулись моего плеча.
      – Весь Гор радуется, кроме Ара.
      – Я потерял Домашний Камень, – сказал я. – Дочь убара обманула меня, сбросив меня с тарна, и только ваша паутина спасла меня от смерти. Наверное, сегодня вечером радость вновь вернется в Ар, когда дочь убара вернет Домашний Камень.
      – Как дочь убара вернет Домашний Камень, если стрекало висит у тебя на поясе? – промолвил металлический голос.
      Внезапно я все понял и удивился, как это не пришло мне в голову раньше. Я представил себе девушку, сидящую верхом на разъяренном тарне, необученную вождению, даже без стрекала, которым она могла бы обороняться от птицы. Ее шансы выжить были еще меньше, чем если бы я обрезал лестницу над цилиндрами Ара, когда она была в моей власти, вероломная дочь Марленуса. Скоро тарн должен проголодаться. Через несколько часов наступит утро.
      – Я должен вернуться в Ко-Ро-Ба, – сказал я. – Я проиграл.
      – Если хотите, я провожу вас до края болота, – сказал Нар. Я согласился, и это разумное существо, взвалив меня на спину, ловко двинулось через заболоченный лес.
      Мы передвигались таким способом около часа, когда вдруг Нар резко остановился и поднял переднюю пару лап, изучая запахи и пытаясь выловить что-то из плотного влажного воздуха.
      – Тут поблизости дикий плотоядный тарларион, – сказал он, – держитесь крепче.
      К счастью я сделал это немедленно, ухватившись за черные волосы, покрывавшие панцирь, ибо Нар внезапно подбежал к ближайшему дереву и взобрался на него. Через две или три минуты я услышал голодное хрюканье дикого тарлариона, а еще через мгновение в ужасе завопила женщина.
      Из-за спины Нара я увидел болото, заросшее тростниками, над ним вились облака насекомых. Из зарослей тростника, примерно в пятидесяти шагах впереди нас и тридцати футах ниже, появилась бегущая фигурка девушки, руки ее были умоляюще протянуты вперед. В тот же миг я узнал одежду, только сильно выпачканную и разорванную – это была одежда дочери убара.
      Едва она выбежала на поляну, разбрызгивая застоявшуюся зеленую воду, как из тростника высунулась голова дикого тарлариона, чьи глаза горели, предвкушая добычу, а огромная пасть была широко раскрыта. Почти невидимая от быстроты движения, из нее вылетела узкая коричневая стрела языка и обмоталась вокруг стройной, беспомощной фигурки девушки. Она взвизгнула в истерике, стараясь освободиться от липкой плоти. Но язык начал подтягивать ее к раскрытой пасти чудовища.
      Не размышляя, я соскочил со спины Нара и, ухватившись за некое подобие лианы, в один миг очутился на земле, выхватил меч и побежал к тарлариону. Очутившись между ним и девушкой, я отрубил мечом его отвратительный коричневый язык.
      Пораженное пресмыкающееся издало громкий вопль от боли, вскочило на задние лапы и закружилось на месте, причмокивая, втягивая и выбрасывая остатки коричневого языка. Затем оно опрокинулось на спину, быстро перевернулось на ноги и принялось осматриваться. Почти сразу оно заметило меня и его пасть, наполнившаяся бесцветной жидкостью, раскрылась, обнажая острые клыки.
      Оно рванулось вперед, разбрызгивая грязь. В одно мгновение животное оказалось рядом со мной, но я нанес удар мечом по его нижней челюсти. Оно щелкнуло пастью, но я, упав на колени, пропустил ее челюсти над собой и ловко вонзил меч ему в шею. Зверь попятился назад, сделав несколько шагов. Язык или, скорее, обрубок его, пару раз высунулся из пасти. Казалось, тарларион не понимал еще, что теперь он уже не может распоряжаться им.
      Он еще глубже погрузился в болото, полузакрыв глаза. Я знал, что битва кончилась. Все больше бесцветной жидкости сочилось из разрубленного горла. Около лап тарлариона закипела вода, и я понял, что маленькие водяные ящерицы принялись за свое черное дело. Я наклонился и вымыл лезвие своего меча в зеленой воде, но туника так промокла, что вытереть об нее меч я не мог. Тогда я пошел к дереву и, взобравшись на корень посуше, огляделся.
      Девушка исчезла. Это меня разозлило, хотя я был не прочь избавиться от нее. Чего еще я мог ждать? Что она станет благодарить меня за спасение жизни? Несомненно, она бросила меня на съедение тарлариону, надеясь, как истинная дочь убара, что ее враги истребят друг друга в схватке, пока она будет спасать свою жизнь. Я крикнул:
      – Нар! – зовя своего приятеля паука, но и он исчез. Я устало сел, прислонившись спиной к дереву, но не выпуская из рук меча.
      С отвращением я посмотрел на тело тарлариона. По мере работы водяных ящериц труп медленно погружался в воду, тая на глазах. Через несколько минут остался лишь начисто обглоданный скелет, в некоторых местах которого копошились маленькие ящерицы, выискивая малейшие кусочки плоти.
      Послышался какой-то звук. Я вскочил, держа наготове меч. Через болото своей прыгающей походкой приближался Нар, а в его челюстях болталась дочь Марленуса. Она била паука своими слабыми кулачками, отчаянно ругаясь, как и подобает, по-моему, истинной дочери убара. Нар вспрыгнул на корень и, посмотрев на меня своими светящимися глазами, положил девушку передо мной.
      – Это дочь убара Марленуса, – сказал он и иронически добавил, – она забыла поблагодарить тебя за спасение своей жизни, что довольно странно для разумного существа.
      – Заткнись, насекомое, – сказала дочь убара. Казалось, она совсем не боялась Нара, может быть потому, что люди Ара были знакомы с Паучьим Народом, но все же она явно избегала его челюстей и слегка вздрагивала, вытирая его слюну рукавом своего платья.
      – К тому же, она говорит слишком громко для разумного существа, не так ли? – спросил Нар.
      – Да, – сказал я.
      Только теперь я рассмотрел дочь убара как следует. Ее платье было запачкано грязью и болотной жижей, в некоторых местах тяжелая ткань порвалась. Платье переливалось оттенками красного, желтого, фиолетового в различных сочетаниях. Вероятно, ее рабыням требовались часы, чтобы одеть ее. Многие свободные женщины Гора, особенно из высших каст, носили одежду таинства, но вряд ли их платья были столь сложны и великолепны. Одежда таинства, по своей сути, напоминает одежду мусульманских женщин, только более усложненную. Из мужчин только отец и муж могут видеть женщину без покрывала.
      В варварском мире Гора эта одежда должна обезопасить женщину от пут тарнсменов. Мало кто станет рисковать своей жизнью, чтобы заполучить женщину, отвратительную, как тарларион. Лучше уж украсть рабыню, грех тогда меньше и тут уж не ошибешься.
      Глаза девушки яростно сверкали сквозь узкую щель в покрывале. Я заметил, что они зеленого цвета, неукротимые, как и полагается дочери убара, привыкшей повелевать людьми. Заметил я и то, что она, к моему неудовольствию, выше меня на несколько дюймов и вся ее фигура скорее всего непропорциональна.
      – Вы немедленно освободите меня и убьете это грязное насекомое, – заявила она.
      – Кстати, пауки чрезвычайно чистоплотные насекомые, – заметил я, показывая глазами на ее перепачканную одежду.
      Она высокомерно пожала плечами.
      – Где тарн? – спросил я.
      – Вам следовало бы спросить, – сказала она, – где Домашний Камень Ара.
      – Где тарн? – спросил я снова, больше интересуясь судьбой своего животного, чем куском камня, из-за которого рисковал жизнью.
      – Не знаю, – ответила она, – меня это не интересует.
      – Что же случилось? – допытывался я.
      – Я не собираюсь отвечать на вопросы, – объявила она.
      Я в ярости сжал кулаки.
      Тут челюсти Нара осторожно сжали горло девушки. Дрожь прошла по ее закутанному телу, она подняла руки, пытаясь освободиться от ужасных челюстей. Очевидно, Паучий Народ был не так безвреден, как она полагала в своей гордыне.
      – Прикажите ему остановиться, – крикнула она, безуспешно пытаясь ослабить хватку паука.
      – Вам нужна ее голова? – спросил Нар металлическим голосом.
      Я знал, что животное, которое предпочитает, чтобы его род исчез с лица земли, чем причинит вред разумному существу, придумало какой-то план или что-то вроде этого. Поэтому я сказал:
      – Да.
      Челюсти стали сжиматься на горле девушки, как лезвия гигантских ножниц.
      – Стойте! – хрипло крикнула она.
      Я сделал знак Нару ослабить его хватку.
      – Я старалась повернуть тарна назад, к Ару, – сказала девушка. – Я никогда не летала на тарнах. Я ошиблась, и тарн знал это. У меня не было стрекала.
      Нар разжал челюсти.
      – Мы были уже где-то за болотным лесом, – продолжала она, – когда влетели в стаю диких тарнов. Мой тарн убил вожака.
      Она содрогнулась при воспоминании, и я ощутил жалость к ней, представив то, что пришлось ей пережить, прикованной к седлу гигантского тарна, сражающегося высоко над лесом за власть в стае.
      – Тарн убил вожака, – продолжала девушка, – и преследовал тело до самой земли, где разорвал его на куски. Я соскользнула с седла и скрылась в лесу. Через несколько минут тарн поднялся в небо. Я видела, как он занял место впереди стаи.
      Вот так, – подумал я. Тарн вернулся к дикому состоянию, его инстинкты взяли верх над рефлексами, памятью о людях.
      – А Домашний Камень Ара? – спросил я.
      – В седельной сумке, – ответила она, подтвердив мои предположения. Я запер его в сумке, а она неотделима от седла. Девушка сгорала от стыда, и я понял, как она унижена, потерпев неудачу – не сумев спасти Домашний Камень. Итак, тарн улетел, возвратившись к своему первобытному состоянию, Домашний Камень Ара остался в седельной сумке, я и дочь убара Марленуса оба потерпели неудачу, и теперь стояли, глядя друг на друга, на сухом корне в заболоченном лесу Ара.

      Девушка выпрямилась, величественная даже в своем испачканном одеянии. Она отступила на шаг от Нара, будто чудовищные челюсти еще угрожали ей. Ее глаза горели.
      – Дочери Марленуса было приятно сообщить вам и вашему восьминогому брату о судьбе тарна и вожделенного Домашнего Камня.
      Нар раздраженно щелкнул челюстями. Я еще не видел это благородное создание в более раздраженном состоянии.
      – Немедленно освободите меня, – заявила дочь убара.
      – Вы свободны, – сказал я.
      Она ошеломленно взглянула на меня и стала пятиться назад, держась на безопасном расстоянии от Нара и не поворачиваясь ко мне спиной, как бы ожидая, что я ударю ее мечом в спину.
      – Хорошо, – сказала она наконец, – что вы подчинились моему приказу. Возможно, это облегчит вашу смерть.
      – Разве можно отказать в чем-нибудь дочери убара? – сказал я и добавил, как теперь думаю – злобно, – счастливого вам пути через болото.
      Она вздрогнула и остановилась. На ее платье еще оставался след языка тарлариона. Я, не глядя более на нее, положил руку на переднюю конечность Нара, стараясь не повредить чувствительных волосков.
      – Ну, что брат, – сказал я, припомнив оскорбление, придуманное дочерью убара, – продолжим путь? – Я хотел, чтобы он не думал, что весь человеческий род презрительно относится к Паучьему Народу.
      – Конечно, брат, – ответил механический голос Нара. И правда, в этом разумном существе было больше хорошего, чем я встречал во многих варварах Гора. И, конечно, я мог гордиться его обращением – ибо сколько раз, намеренно или нет, я наносил ущерб его разумному роду.
      Я взобрался к пауку на спину, и он слез с корня.
      – Подождите! – закричала девушка. – Вы не можете бросить меня здесь!
      Она шагнула вперед, оступилась и упала в воду. Вдруг она встала на колени и протянула ко мне руки, внезапно осознав всю безнадежность своего положения. – Возьмите меня с собой! – просила она.
      – Подождите, – сказал я Нару, и паук остановился.
      Дочь убара попыталась встать, неловко закопошилась в воде – казалось, что у нее одна нога короче другой. Она вновь оступилась и рухнула в воду, выругавшись не хуже тарнсменов. Я рассмеялся и, соскочив со спины Нара, подошел к ней и втащил на корень. Она была удивительно легка для своего роста.
      Едва я взял ее на руки, как она злобно ударила меня своей испачканной рукой по лицу:
      – Как вы осмелились коснуться дочери убара!
      Я пожал плечами и скинул ее обратно в воду. Она разъяренно вскочила на ноги и вскарабкалась на корень. Тут я впервые обратил внимание на ее ноги. Один из башмаков на высочайшей – не менее десяти дюймов – платформе сломался и теперь болтался, привязанный к ноге лентами. Я рассмеялся – так вот откуда взялся такой рост!
      – Мне жаль, что он сломался, – сказал я.
      Она попыталась подняться, но не смогла, так как одна нога была на десять дюймов короче другой.
      – Не удивительно, что вы едва могли ходить, – сказал я, расстегивая второй башмак. – Зачем вам эта дурацкая обувь.
      – Дочь убара должна смотреть на своих подчиненных сверху вниз, – ответила она.
      Теперь, когда она стояла босиком, девушка едва достигала мне до подбородка, что было не намного выше среднего роста горийской девушки. Она не поднимала глаз, чтобы не встречаться со мной взглядом. Дочери убара не подобало смотреть на мужчину.
      – Я приказываю вам защищать меня, – сказала она, не отрывая глаз от земли.
      – Я не подчиняюсь вашим приказам, – ответил я.
      – Вы должны взять меня с собой.
      – Почему? – спросил я. В конце концов, согласно жестоким законам Гора, я ничем не был обязан ей, скорее наоборот, если вспомнить покушение на мою жизнь, окончившееся неудачно благодаря лишь сети Нара, я имел полное право убить ее, бросив на съедение водяным ящерицам. Естественно, такая точка зрения была чужда мне, но почему она считает, что я не должен обращаться с ней так, как она заслуживает по горийским законам?
      – Вы должны защитить меня, – сказала она. В ее голосе слышалась мольба.
      – Почему? – я начинал злиться.
      – Потому что мне нужна ваша помощь. Вы не должны были заставлять меня говорить это! – вдруг резко выкрикнула она, в ярости подняв голову и на мгновение взглянув мне в глаза, потом вновь уставившись в землю.
      – Вы просите моей благосклонности? – спросил я, что по-горийски означает ответ на просьбу, короче, все равно, что сказать «пожалуйста». Кажется, я правильно употребил это выражение.
      Она внезапно стала послушной.
      – Да, хотя странно, что я, дочь арского убара, прошу вас об этом.
      – Вы пытались убить меня, и я по-прежнему вижу в вас врага.
      Последовала длинная пауза.
      – Я знаю, чего вы ждете, – сказала девушка, став внезапно неестественно бесстрастной. Я не понял ее. О чем она думала? Затем, к моему удивлению, дочь убара Марленуса упала передо мной на колени, опустила голову и, подняв руки, скрестила их перед собой. Это был тот же жест, который сделала Сана, становясь моей рабыней – жест подчинения женщины. Не отрывая глаз от земли, дочь убара произнесла чистым, спокойным голосом:
      – Я подчиняюсь.
      Позже я желал, чтобы у меня были веревки, чтобы связать эти невинно протянутые запястья. Некоторое время я оставался безмолвным, потом, вспомнив горийские обычаи, которые предписывали либо убить женщину-пленницу, либо принять подчинение, я взял ее запястья в свои руки и сказал:
      – Я принимаю подчинение.
      Я поднял ее на ноги.
      Потом я помог ей взобраться на волосатую спину паука, усевшись рядом с ней. Нар молча двинулся вперед так, что только ноги мелькали в мутной воде. Однажды он попал в трясину и нас тряхнуло так, что мы слетели в грязь, но быстро выбрались оттуда с помощью всех восьми ног паука и продолжили путешествие.
      Через час Нар остановился и указал вперед лапой. Там, в двух или трех пасангах, через болотные деревья прорисовывались желтые поля са-тарны Ара. Механический голос произнес:
      – Я не хочу подходить к ним ближе, это опасно.
      Я соскочил с его спины и помог слезть дочери убара. Мы стояли перед огромным насекомым. Я положил руку на его страшную голову и он слегка сжал ее челюстями.
      – Желаю вам удачи, – сказал Нар.
      Я ответил соответственно горийским традициям и пожелал здоровья и безопасности его народу.
      Насекомое положило передние лапы мне на плечи.
      – Я не спрашиваю твое имя, воин, не хочу называть твоего города в присутствии рабыни, но знаю, что ты и твой город будут почитаемы Паучьим Народом.
      – Спасибо, – сказал я. – Я и мой народ сочтут это за честь.
      – Берегись дочери убара, – предупредил Нар.
      – Она подчинилась, – ответил я, зная, что обещание должно быть исполнено.
      Нар сделал жест лапой, который я истолковал как прощальное приветствие, и скрылся в лесу. Я помахал ему вслед.
      – Идем, – сказал я девушке и направился к полям са-тарны. Она последовала за мной.
      Так мы шли около двадцати минут и вдруг девушка вскрикнула. Я резко повернулся: она по пояс погрузилась в болото, попав в полынью. Я попытался подойти к ней, но почва уходила из-под моих ног. Пояс меча оказался слишком коротким, стрекало, пристегнутое к поясу, упало в воду и утонуло.
      Девушка погружалась все глубже, вода уже дошла ей до груди. Она отчаянно кричала, потеряв всякий контроль над собой от ужаса предстоящей гибели.
      – Не шевелись! – крикнул я. Но она уже не владела собой. – Покрывало! Снимите его и бросьте мне! – крикнул я. Она попыталась сорвать покрывало, но не смогла. Ее голова медленно погружалась в зеленую воду, грязь подползла к самым глазам, лишь руки оставались на поверхности.
      Я быстро огляделся и заметил полузатонувшее бревно в нескольких ярдах от себя, высовывавшееся из воды. Несмотря на опасность, я добрался до него и изо всех сил потянул на себя. Мне показалось, что прошли часы, но на самом деле через несколько секунд я вынул его. Я положил его поперек полыньи и, держась за него, доплыл до места, где тонула дочь убара.
      Наконец, я нашарил в грязи ее запястье и вытащил девушку из трясины. Мое сердце забилось от радости, когда я услышал, что ее легкие с хрипом начали втягивать зловонный, но живительный воздух. Я толкнул бревно к берегу и, наконец, выволок тело в насквозь промокшей одежде на сухое место.
      Впереди, в какой-нибудь сотне ярдов, я увидел границу желтого поля са-тарны и желтый кустарник ка-ла-на. Я сел рядом с девушкой, измученный всеми этими приключениями. Я улыбался про себя. Гордая дочь убара, во всех своих имперских регалиях, сильно воняла – из-за грязи, пропитавшей ее одежду.
      – Вы спасли мне жизнь, – сказала она.
      Я кивнул, не желая об этом говорить.
      – Мы выбрались из болота?
      Я снова кивнул.
      Это, кажется, удовлетворило ее. Животным движением, не соответствующим ее одеждам, она перевернулась на спину, глядя в небо, столь же изможденная, как и я. Ведь она была слабой девушкой. Я почувствовал к ней жалость.
      – Я прошу вашей благосклонности, – сказала она.
      – Что вам надо?
      – Я голодна.
      – Я тоже, – рассмеялся я, вспомнив, что ничего не ел с предыдущей ночи. – Там есть ка-ла-на. Подождите меня здесь, я соберу немного фруктов.
      – Нет, я пойду с вами, если позволите, – сказала она.
      Я был удивлен таким превращением, но вспомнил, что она подчинилась.
      – Конечно. Я буду рад такой компании.
      Я взял ее за руку, но она отпрянула:
      – Подчинив себя, я должна следовать за вами.
      – Глупости, – сказал я, – идите рядом.
      – Нет, – покачала она головой, – я не могу.
      – Как вам угодно, – рассмеялся я и пошел к деревьям ка-ла-на. Она следовала за мной.
      Мы были уже около деревьев, когда я услышал легкий шорох одежды. Я повернулся, и как раз вовремя, чтобы увидеть руку, замахивающуюся длинным острым кинжалом. Она рычала от бешенства, когда я вышиб оружие из ее рук.
      – Животное! – воскликнул я в ярости. – Грязное вонючее, неблагодарное животное!
      В бешенстве я схватил кинжал и около секунды боролся с желанием вонзить его в сердце вероломной девушки. Но вместо этого сунул его за пояс.
      Несмотря на то, что я крепко держал ее за запястье, дочь Марленуса выпрямилась и надменно промолвила:
      – Тарларион! Ты думаешь, что дочь убара всего Гора подчиниться такому, как ты?
      Я бросил ее на колени перед собой.
      – Вы подчинились, – сказал я.
      Она прокляла меня, ее зеленоватые глаза горели ненавистью.
      – Так-то вы обращаетесь с дочерью убара? – кричала она.
      – Я покажу вам, как я обращаюсь с самой вероломной женщиной Гора, – воскликнул я, отпустив ее запястье. Сорвав с ее головы покрывало, схватив за волосы, как публичную девку, я поволок дочь убара всего Гора к роще ка-ла-на. Там я бросил ее к своим ногам. Она пыталась прикрыться остатками покрывала, но я не позволил ей сделать это, и она оказалась, как говорят на Горе, с обнаженным лицом. Великолепная копна волос, черных, как оперение моего тарна, освобожденных от ткани, хлынула на землю. Ее оливковая кожа, зеленые глаза и все черты лица были прекрасны. Красивый рот был искажен яростью.
      – Я предпочитаю видеть лицо своего врага, – сказал я.
      В бешенстве она смотрела, как я разглядываю ее лицо, но не надела покрывала.
      – Ты понимаешь, что я не могу больше доверять тебе, – сказал я.
      – Нет, конечно, я – ваш враг.
      – Поэтому я не могу дать тебе еще один шанс.
      – Я не боюсь смерти, – сказала она, но губы ее слегка вздрогнули.
      – Сними одежду, – приказал я.
      – Нет! – крикнула она и встала на колени передо мной, склонив голову. – От всего сердца, воин, – сказала она, – дочь убара на коленях просит вашей милости. Пусть это будет только меч и скорее.
      Я откинул голову назад и рассмеялся. Она боялась, что я попытаюсь насладиться ею – я, обычный солдат. Впрочем, не могу отрицать, такое желание приходило мне в голову, пока я тащил ее за волосы в рощу, и если бы не ее красота, мне, наверное пришлось причинить вред тому, кого Нар называл разумным существом. Я устыдился и решил не причинять вреда этой девушке, хотя она была злобной и вероломной, как тарларион.
      – Я не собираюсь ни насиловать, ни убивать тебя.
      Она подняла голову и удивленно посмотрела на меня.
      Затем, к моему изумлению, она встала и презрительно произнесла:
      – Если бы ты был настоящим воином, то унес бы меня на спине своего тарна выше облаков, и едва миновав заставы Ара, сбросил бы мои одежды на улицы города, чтобы люди знали, какая судьба постигла дочь убара.
      Очевидно, она считала, что я испугался ее и что она, дочь убара, не имеет отношения к обязанностям обычной рабыни. И теперь она была рассержена тем, что стояла на коленях перед трусом.
      – Ну, воин, – сказала она, – и что же ты хотел от меня?
      – Чтобы ты сняла одежду.
      Ответом был яростный взгляд.
      – Я повторяю, что не могу дать тебе еще один шанс. Значит я должен убедиться, что у тебя нет больше оружия.
      – Мужчина не может смотреть на дочь убара.
      – Либо ты снимешь одежду, либо я сделаю это сам.
      Она стала расстегивать крючки своего тяжелого платья.
      Но едва она сняла первую петлю с крючка, как ее глаза загорелись торжеством, а из уст вырвался крик радости.
      – Не двигайся, – приказал кто-то за моей спиной. – Ты на прицеле.
      – Хорошо сделано, люди Ара, – воскликнула девушка.
      Я медленно повернулся и обнаружил за своей спиной двух арских солдат, офицера и рядового. Последний направил мне в грудь арбалет. На таком расстоянии он не мог промахнуться, и если он выстрелит, то стрела, пробив меня насквозь, улетит в лес. Начальная скорость стрелы около пасанга в секунду.
      Офицер, здоровый детина, со шлемом, хоть и отполированным, но носящим следы боев, с мечом в руке подошел ко мне и обезоружил меня. Взглянув на символ на рукоятке ножа он, казалось, обрадовался. Затем, повесив его себе на пояс, он вынул из сумки пару наручников, застегнул их на мне и обернулся к девушке.
      – Вы – Талена, дочь Марленуса?
      – Вы видите – на мне одежды дочери убара, – сказала девушка, не придавая никакого значения вопросу. Она вообще не слишком много уделяла внимания своим спасителям, ценя их не больше, чем пыль под ногами. Она повернулась ко мне с торжествующим лицом, видя меня в оковах и в своей власти. она злобно плюнула мне в лицо, но я даже не пошевелился. Затем девушка правой рукой изо всей силы ударила меня по щеке.
      – Так вы Талена? – терпеливо переспросил офицер. – Дочь Марленуса?
      – Конечно, герои Ара, – гордо ответила она. – Я Талена, дочь Марленуса – убара всего Гора.
      – Хорошо, – офицер кивнул своему подчиненному, – раздень ее и одень рабский ошейник.

      Я рванулся вперед, но наткнулся на кончик меча офицера. Солдат, положив арбалет на землю, шагнул к застывшей от изумления дочери убара и начал расстегивать крючки на ее платье. Через несколько секунд она стояла совершенно нагая, а грязная одежда лежала около ее ног. Хотя ее кожа была запачкана болотной жижей, это не могло уменьшить ее красоту.
      – Почему вы это сделали? – спросил я.
      – Марленус бежал, – ответил офицер. – В городе хаос. Посвященные взяли правление в свои руки и приказали публично заколоть Марленуса и членов его семьи на стенах Ара.
      Девушка простонала.
      Офицер между тем продолжал:
      – Марленус утратил Домашний Камень, счастье Ара. Вместе с пятьюдесятью тарнсменами он захватил сколько мог из сокровищницы Ара и скрылся. На улицах идет гражданская война между различными группировками.
      Девушка безвольно протянула свои запястья и рядовой защелкнул на них рабские наручники, сделанные из золота и украшенные голубыми камнями. Они могли бы быть украшением, если бы не их функция. Талена молчала. Ее мир рухнул в одно мгновение. Она стала ничем. Как и другие члены семьи Марленуса. Она станет объектом мести разъяренных горожан, которые некогда под мелодичную музыку Гора маршировали в колоннах убара в дни его славы, неся флаги с изображением ка-ла-на и сумки с зерном са-тарны.
      – Я тот, кто украл Домашний Камень.
      Офицер кольнул меня мечом.
      – Мы так и подумали, найдя тебя в компании марленусского отродья, – хрюкнул он. – Не бойся – хотя многих в Аре восхитил твой подвиг, смерть не будет легкой и приятной.
      – Освободите девушку, – сказал я. – Она ни в чем не виновата, наоборот, она делала все, чтобы спасти Домашний Камень.
      Талена, казалось, испугалась, что я прошу за нее.
      – Посвященные сказали свое слово, – объявил офицер. – Им нужна жертва, чтобы снискать милость Царствующих Жрецов и восстановить Домашний Камень.
      В этот момент я проклял Посвященных Ара, которые, как и вся их каста, жаждали только политической власти, от которой формально отказались, согласно белому цвету своей одежды. Настоящей целью жертвоприношения было устранение всех возможных претендентов на трон Ара и последующее усиление политической власти Посвященных.
      Глаза офицера сузились. Он снова кольнул меня мечом.
      – Где Домашний Камень? – осведомился он.
      – Не знаю, – ответил я.
      Тут, к моему изумлению, дочь убара произнесла:
      – Он говорит правду.
      Офицер холодно посмотрел на нее, и она вспыхнула при мысли, что ее тело более не священно в его глазах и не находится под защитой убара.
      Она подняла голову и спокойно сказала:
      – Домашний Камень в седельной сумке его тарна. Тарн улетел. Домашний Камень исчез.
      Офицер выругался.
      – Ведите меня в Ар, – сказала Талена. – Я готова.
      Она сошла с кучи тряпья и гордо выпрямилась. Ветерок играл ее черными волосами.
      Офицер оглядел ее и его глаза вспыхнули. Не глядя на рядового, он приказал ему связать меня и пристегнуть к горлу цепь, обычно применяющуюся на Горе для рабов и заключенных.
      Затем, не сводя глаз с Талены, он вернул меч в ножны.
      – Эту я свяжу сам, – сказал офицер, вынимая из подсумка цепь и приближаясь к девушке. Она стояла не шевелясь.
      – Путы не нужны, – сказала она.
      – Это я решу сам, – ответил офицер и рассмеялся, набрасывая цепь на горло девушке. Кольцо защелкнулось. Он игриво дернул цепь. – Вот уж не думал вести на своей цепи Талену – дочь Марленуса.
      – Животное! – прошипела она.
      – Мне кажется, что я научу тебя уважать офицера, – сказал он, просунув руку между ее горлом и кольцом, а потом внезапно одним движением притянул ее к себе и опрокинул на траву. Солдат с восторгом смотрел на это, рассчитывая, что придет и его черед. Всем весом наручников я ударил его по затылку, и он рухнул на колени.
      Офицер вскочил на ноги и в ярости схватился за меч. Но я прыгнул на него прежде, чем он вынул его даже наполовину, и схватил руками за горло. Мои пальцы сжались как когти тарна. Он выхватил из-за пояса кинжал Талены, будучи скован я не мог предотвратить удар.
      Внезапно его глаза расширились, а вместо руки остался кровавый обрубок. Талена успела выхватить меч и отрубить руку, державшую кинжал. Я ослабил хватку. Офицер дернулся пару раз на траве и умер. Талена все еще стояла с остекленевшими глазами, в ужасе от того, что совершила.
      – Брось меч, – скомандовал я, боясь, как бы не пришла ей в голову мысль убить меня. Девушка бросила оружие и упала на колени, закрыв лицо руками. Все же ничто человеческое не было ей чуждо.
      Я взял меч и подошел к рядовому, раздумывая, стоит ли убивать его, если он еще жив. Думаю, я оставил бы его в живых, но судьба распорядилась по своему – он неподвижно лежал на траве. Тяжелые наручники проломили ему череп.
      Я пошарил в сумке офицера и нашел ключ к наручникам, но с трудом мог поднести его к нужному отверстию.
      – Дай мне, – сказала Талена и открыла замок. Я сбросил наручники и стал растирать запястья.
      – Прошу вашей милости, – сказала Талена, протягивая мне руки, стянутые рабскими наручниками.
      – Конечно, – сказал я, – извини.
      Я нашел в сумке ключ к ее наручникам и открыл их. Затем я снял ее цепь, а она мою.
      – Что ты собираешься делать? – спросила она.
      – Взять все, что может потребоваться, – ответил я, сортируя вещи. Больше всего меня заинтересовали часы-компас, пища, две фляги с водой, тетива и немного масла для механического арбалета. Я решил взять меч и самострел, в колчане оставалось десять стрел. Ни у одного из солдат не было ни копья, ни щита. Потом я бросил в одну кучу цепи и наручники вместе с рабским ошейником. Трупы я подтащил к болоту и бросил в трясину.
      Когда я вернулся к роще, Талена сидела на траве около одежд, сорванных с нее. Я был удивлен, что она не оделась.
      Увидев меня она спросила:
      – Мне можно одеться?
      – Конечно, – ответил я.
      – Как видишь, у меня нет больше оружия, – улыбнулась она.
      – Ты себя недооцениваешь.
      Она порылась в груде вонючей одежды, которая была ей так же отвратительна, как и мне. Наконец, ей удалось найти сравнительно чистое одеяние, что-то сделанное из голубого шелка, оставляющее плечи обнаженными, и надела его, использовав вместо пояса полосу от покрывала. Это была вся ее одежда. Теперь она не стала скромничать – это выглядело бы глупым после того, как она была полностью обнажена. С другой стороны она была рада избавиться от тяжелых одежд дочери убара. Ее одежда и теперь была слишком длинна, волочилась по земле, так как была предназначена скрывать ноги, одетые в башмаки на платформе. По ее просьбе я подрезал платье до щиколоток.
      – Спасибо, – сказала она.
      Я улыбнулся: это было непохоже на нее.
      Она прошлась по поляне, рассматривая себя, два или три раза повернулась, видимо довольная собой и той свободой движений, которую она получила. Я набрал плодов из ка-ла-на и достал один из сухих пайков. Талена села возле меня на траву, и я разделил с ней трапезу.
      – Мне жаль твоего отца, – сказал я.
      – Он был Убаром Убаров, – ответила она и, поколебавшись мгновение, добавила, – жизнь убара ненадежна. Он должен был знать, что это когда-нибудь случится.
      – Ты говорила ему об этом?
      Она откинула голову и рассмеялась.
      – С Гора вы или нет? Я никогда не видела своего отца, кроме как на всенародных праздниках. Дочери членов Высших Каст растут в сторожевых садах, как цветы, пока какой-нибудь высокородный покупатель, предпочтительно убар или правитель, не заплатит за них цену, установленную отцом.
      – То есть ты даже толком не знаешь своего отца?
      – Разве в твоем городе это не так, воин?
      – Да, – сказал я, вспомнив, что в Ко-Ро-Ба семья почиталась и укреплялась. Не сказалось ли тут влияние моего отца, воспитанного в других традициях, – подумал я.
      – Мне бы, наверное, это понравилось, – сказала она. Затем посмотрела на меня:
      – А как называется твой город?
      – Не Ар.
      – Можно узнать твое имя?
      – Меня зовут Тэрл.
      – Это прозвище?
      – Нет, это мое настоящее имя.
      – Талена – это тоже мое настоящее имя, – сказала она. Вполне естественно, что принадлежа к высшей касте, она не имела предрассудков, связанных с именем. Вдруг она спросила:
      – Ты – Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба?
      Я не сумел скрыть своего изумления и она рассмеялась.
      – Я знала это.
      – Откуда?
      – Кольцо, – сказала она, указывая на красное кольцо на втором пальце моей правой руки. – Оно носит символ Кэбота, Правителя Ко-Ро-Ба и ты его сын, Тэрл, которого воины Ко-Ро-Ба обучили искусству войны.
      – У Ара хорошие шпионы.
      – Лучше, чем убийцы. Па-Кур, вождь убийц Ара, пытался убить тебя, но не смог.
      Я вспомнил покушение на свою жизнь в цилиндре своего отца, которое могло быть успешным, если бы не быстрота реакции Старшего Тэрла.
      – Ко-Ро-Ба – один из немногих городов, которых боялся мой отец. Он понимал, что когда-нибудь тому удастся объединить независимые города в борьбе против Ара. Мы подумали, что тебя обучают именно с этой целью и решили убить тебя. – Она замолчала и с восхищением посмотрела на меня. – Мы не могли и думать, что ты попытаешься выкрасть Домашний Камень.
      – Откуда ты знаешь это?
      – Женщины Огороженных Садов знают все, что делается на Горе, – ответила она, и я понял, какие интриги, шпионаж и вероломство выращивались в этих садах. – Я заставляла своих рабынь спать с солдатами, торговцами, строителями и многое узнала.
      Я был потрясен столь циничным использованием девушек просто для получения информации.
      – А если они отказывались делать это?
      – Я била их, – ответила холодно дочь убара.
      Я принялся делить пайки, извлеченные из мешков солдат.
      – Что ты делаешь? – спросила она.
      – Хочу дать тебе половину.
      – Но зачем?
      – Я расстаюсь с тобой, – сказал я, пододвигая к ней ее половину вместе с флягой воды и кладя на все ее кинжал. – Возможно, тебе это пригодится.
      Впервые с тех пор, как она узнала о падении Марленуса, она была ошеломлена. Зрачки ее глаз вопросительно расширились, но они прочли в моих глазах только решительность.
      Я сложил свои вещи и был готов покинуть поляну. Девушка поднялась и закинула на плечо свой мешок.
      – Я иду с тобой, – сказала она, – ты не можешь оставить меня.
      – А если я прикую тебя к дереву?
      – Чтобы я досталась солдатам?
      – Да.
      – Ты не сделаешь этого. Не знаю почему, но не сделаешь.
      – Кто знает.
      – Ты не такой, как воины Ара, ты совсем другой!
      – Не ходи за мной.
      – Одну, – возразила она, – меня сожрут животные или найдут солдаты, – она содрогнулась. – В лучшем случае я попадусь работорговцам и меня продадут в на улице Клейм.
      Я понял, что она говорит правду. У беззащитной женщины на Горе нет других возможностей.
      – Разве я могу тебе верить? – спросил я, смягчаясь.
      – Не можешь, – согласилась она, – для меня и Ара ты остаешься врагом.
      – Тогда мне лучше покинуть тебя.
      – Тогда я заставлю тебя взять меня с собой.
      – Как?
      – Вот так, – сказала она и упала передо мной на колени, опустила голову и подняла скрещенные руки. Она рассмеялась. – Теперь ты должен либо взять меня с собой, либо убить, если ты сможешь это сделать.
      Я выругался, ибо она нечестно использовала преимущества законов воина.
      – Что стоит подчинение Талены, дочери убара? – спросил я.
      – Ничего, но ты должен либо принять его, либо убить меня.
      Вне себя от гнева я поднял с земли рабские наручники, колпак и цепь с ошейником. К неудовольствию Талены, я защелкнул браслеты на ее запястьях, надел на нее колпак и цепь.
      – Если ты хочешь быть пленной, то и обращаться с тобой следует, как с пленной. Я принимаю твое подчинение и воспользуюсь им.
      Я отнял у нее кинжал и повесил его на свой пояс, перекинул через плечи оба мешка с едой. Потом я поднял арбалет и покинул поляну, волоча на цепи – не слишком вежливо – спотыкающуюся дочь убара. Но из-под колпака, к моему изумлению, раздавался ее смех.

      Мы путешествовали по ночам через серебристо-желтые поля са-тарны – двое беглецов под тремя лунами Гора. К удивлению Талены, я скоро снял с нее колпак, цепь и наручники. Когда мы пересекли поле, она объяснила мне, какие опасности могут грозить нам, в основном от степных зверей и прохожих чужеземцев. Интересно, что в горийском языке слово «чужеземец» было тем же словом, что и «враг».
      Талена была оживлена, как бы радуясь исчезновению Огороженных Садов и положения дочери убара.
      Она была на свободе на равнинах империи. Ветер разбросал ее волосы, трепал платье, и она подставляла ему голову и плечи, он опьянял ее, как ка-ла-на. Да, хоть формально и рабыня, но со мной она была свободнее, чем была до сих пор: она походила на дикую птицу, взращенную в клетке, но, наконец, вырвавшаяся на волю. Ее счастье было заразительно и, хотя мы оставались смертельными врагами, мы шутили и смеялись, шагая по равнине.
      Мы шли, насколько я мог определить, в сторону Ко-Ро-Ба, во всяком случае не к Ару. Это было бы равносильно смерти. Впрочем, такая же судьба ожидала бы нас в большинстве горийских городов. Убить чужеземца – не самый большой грех на Горе. Кроме того, понимая, что уроженку Ара будут ненавидеть почти во всех городах Гора, я должен был скрывать личность моей спутницы. Теоретически, благодаря воспитанию, полученному Таленой в Огороженных Садах, сделать это было нетрудно.
      Меня тревожило другое: что станет с Таленой, если мы, несмотря на все невзгоды, благодаря улыбке судьбы, все же достигнем Ко-Ро-Ба? Будет ли она возвращена Посвященным Ара или окончит свои дни в подземельях Ко-Ро-Ба? Позволят ли ей жить, хотя бы как рабыне?
      Если Талену тоже занимали эти вопросы, то она не подавала виду, что обеспокоена этим. Она рассказала свою версию, которая по ее мнению, могла бы помочь нам:
      – Я буду дочерью богатого торговца, которую вы украли, – объяснили она, – вашего тарна убили люди моего отца и теперь вы ведете меня в свой город, как рабыню.
      Я охотно согласился с этой историей. Для Гора она была вполне обычной и не возбудила бы подозрений. Свободные женщины Гора не путешествуют ни в сопровождении солдата, ни, тем более, в одиночку. Мы согласились, что нас трудно узнать. Люди, наверное, думали, что загадочный тарнсмен, похитивший Домашний Камень Ара и дочь его убара, давно скрылся на своем тарне в неизвестном городе, которому служил его меч.
      Утром мы немного поели и наполнили фляги водой из ручья. Я позволил Талене напиться первой, что немало удивило ее – так же, как и то, что я предоставил ее самой себе.
      – Разве ты не будешь смотреть как я моюсь? – спросила она игриво.
      – Нет.
      – Но я могу убежать, – рассмеялась она.
      – Что ж, это было бы к лучшему, – заметил я.
      Она снова рассмеялась и исчезла, скоро я услышал, как она плещется в воде. Через несколько минут она появилась снова, одетая в голубое платье. Кожа ее сияла, засохшая болотная грязь исчезла. Она распустила волосы, чтобы они высохли.
      После этого я насладился купанием. Потом мы заснули. К ее огорчению, я пристегнул ей руки к дереву в нескольких футах от меня – в качестве меры предосторожности. Я не хотел проснуться с кинжалом в груди.
      Вечером мы снова двинулись в путь, на этот раз осмелившись воспользоваться дорогой, ведущей из Ара. Дорога – скорее шоссе – была вымощена камнем и могла сохраняться тысячелетиями. Поверхность ее была гладкой, с прорезанной колеями от повозок, образовавшимися за много веков. Из-за беспорядков в Аре мы никого не встречали. Беженцы еще не появлялись, а торговцы боялись приближаться к Ару. Но, тем не менее, обгоняя редких путешественников, мы были настороже. На Горе, как и в моей родной Англии, левостороннее движение. Это не только какая-то условность или соглашение: ведь когда воин идет по левой стороне, он всегда готов встретить неприятеля с мечом в руке.
      Но опасаться нам было некого, мы обогнали лишь несколько крестьян, тащивших вязанки с хворостом, и двоих Посвященных. Однажды Талена испуганно отдернула меня в сторону, и мимо нас прошел больной неизлечимой болезнью дар-косис, предупреждая о своем приближении щелканьем деревянных дощечек.
      – Страдалец, – сказала Талена печально, используя общее название больных на Горе. Само название болезни, дар-косис, почти не употреблялось. Я мельком увидел лицо под колпаком и похолодел. Единственный глаз больного на мгновение слепо повернулся к нам, и человек продолжил свой путь.
      Становилось очевидно, что дорога пустеет, становится заброшенной. Семена проросли сквозь трещины между камнями, колеи от повозок исчезли. Мы миновали несколько перекрестков, но я все время брал курс на Ко-Ро-Ба. Что мы будем делать, когда достигнем Выжженной Земли и реки Воск, я не знал. Поля са-тарны истощались.
      Поздно вечером мы увидели над дорогой одинокого тарнсмена, и это напугало нас обоих.
      – Мы никогда не достигнем Ко-Ро-Ба, – сказала Талена.
      Вечером мы расправились с остатками еды и с последней флягой воды. Когда я достал наручники, она вновь проявила тактичность – видимо, ужин настроил ее на оптимистический лад.
      – Нам нужно сделать по-другому, – сказала она. – Это неудобно, – и она оттолкнула наручники.
      – Что ты имеешь ввиду?
      Она огляделась и внезапно улыбнулась.
      – Вот, – сказала она Талена вынула из сумки цепь, обмотала ее несколько раз вокруг своих тонких щиколоток, защелкнула замок и отдала ключ мне. Затем, неся цепь, она подошла к ближайшему дереву и обмотала свободный конец вокруг стола.
      – Дай мне наручники, – приказала она.
      Я выполнил ее просьбу и она соединила ими два соседних звена цепи, окружающей ствол и отдала ключ мне. Покачав ногой, она показала, что не может отойти от дерева.
      – Вот храбрый тарнсмен, – сказала она, – учись, как следует обращаться с пленниками. Теперь можешь спать спокойно – я обещаю не убивать тебя сегодня.
      Я рассмеялся и на мгновение сжал ее в объятиях. Кровь забурлила в наших жилах. Я не хотел отпускать ее, но, собрав всю свою волю, разжал объятия.
      – Вот как, – презрительно сказала она, – тарнсмен обращается с дочерью богатого торговца.
      Я упал на землю, отвернувшись от нее, но не смог уснуть.
      Рано утром мы покинули стоянку. Нашим завтраком была вода в фляге и маленькие засохшие плоды с куста поблизости. Но едва мы прошли немного по дороге, как Талена схватила меня за руку. Я прислушался и услышал вдали клацанье когтей тарлариона.
      – Воин, – предположил я.
      – Скорее надень на меня колпак, – скомандовала она.
      Я сделал это, надев также и наручники. Клацанье когтей тарлариона, окованных сталью, быстро приближалось.
      Через минуту показался всадник – великолепный бородатый воин в золотом шлеме, вооруженный копьем. Он остановил ящерицу в нескольких шагах от меня. Его тарларион был из породы высоких тарларионов, которые бегают на задних лапах. В его огромной пасти блестели длинные клыки. Перед грудью висели непропорционально маленькие передние лапы.
      – Кто ты? – спросил воин.
      – Тэрл из Бристоля, – ответил я.
      – Бристоль? – переспросил удивленный воин.
      – Разве ты не слышал о нем? – я принял возмущенный вид, как будто был оскорблен.
      – Нет, – подтвердил воин. – Я – Казрак из Порта Кар и служу Минтару из касты Торговцев.
      Я не нуждался в объяснениях: Порт Кар – город в дельте реки Воск, прибежище пиратов и подобных им людей.
      Воин указал пальцем на Талену.
      – Кто она?
      – Тебе не обязательно знать ее имя и происхождение.
      Воин рассмеялся и хлопнул себя по бедру.
      – Ты хочешь уверить меня, что она из Высшей Касты? Она скорее похожа на дочь козьего пастуха.
      Я видел, как Талена сжала кулаки.
      – Что нового в Аре? – спросил я.
      – Война, – ответил всадник. – Теперь, когда люди Ара заняты братоубийственной войной, пятьдесят городов собрали армии, которые расположились на берегах Воска, готовясь вторгнуться в Ар. Такого лагеря ты еще не видел – целый город из шатров, пасанги стойл тарларионов, крылья тарнов гремят подобно грому, костры поваров видны за два дня пути от реки.
      Талена спросила изменившимся голосом:
      – Значит, трупоеды собрались над телом раненого тарлариона?
      Это было горийское выражение, и похоже, что пленницам не подобало произносить его.
      – Я не говорил с девушкой, – сказал воин.
      Я извинился за Талену:
      – Она недолго носит наручники.
      – Куда ты направляешься? – спросил я.
      – На берега Воска, к городу шатров, – ответил он.
      – А что слышно о Марленусе? – спросила Талена.
      – Ты бы побил ее, она слишком дерзка, – сказал воин, но ответил. – Ничего. Он бежал.
      – А Домашний Камень Ара и дочь убара? – спросил я, чувствуя, что Казрак ожидает этого вопроса.
      – Домашний Камень сейчас, по слухам, в сотне городов. Кое-кто говорит, что он уничтожен. Правду знают лишь Царствующие Жрецы.
      – А дочь Марленуса? – настаивал я.
      – Несомненно, в Райских Садах храбрейшего тарнсмена Гора, – рассмеялся воин. – Надеюсь, что ему повезло с ней так же, как с Камнем. Я слышал, что у нее нрав тарлариона, и лицо тоже может поспорить с нравом!
      Талена выпрямилась.
      – Я слышала, – гневно сказала она, – что дочь убара – красивейшая женщина на Горе.
      – Мне нравится эта девушка, – сказал воин. – Уступи ее мне. Отдай ее мне, иначе мой тарларион раздавит тебя. Или, может, ты хочешь отведать копья?
      – Ты знаешь закон, – сказал я громко. – Если ты хочешь ее, ты должен вызвать меня, биться со мной на том оружии, которое я выберу.
      Лицо воина омрачилось, но лишь на мгновение.
      – Идет! – крикнул он, пристегнул копье к седельной сумке и легко спрыгнув с ящерицы. – Я вызываю тебя!
      – Меч, – сказал я.
      – Согласен.
      Мы отвели испуганную Талену к краю дороги. Она стояла здесь как награда, которую получит сильнейший, и уши ее наполнились звоном мечей воинов, боровшихся не не жизнь, а на смерть ради нее. Казрак из Порта Кар неплохо владел мечом, но с первых мгновений схватки мы поняли, что я сильнее. Его лицо побелело, когда он пытался остановить мой яростный натиск. Я шагнул назад, указывая на землю мечом, что являлось знаком для заключения мира, если он желателен. Но Казрак не положил свой меч к моим ногам. Он внезапно бросился в атаку, заставив меня защищаться. Казалось, что предложение мира разъярило его еще больше.
      Наконец, мне удалось ранить его в плечо и правая рука воина опустилась. Я вышиб из нее оружие. Он гордо стоял на дороге, ожидая смерти.
      Я повернулся и подошел к Талене, которая должна была ждать, пока с нее не сорвут колпак.
      Когда я сделал это, она радостно всхлипнула и в ее зеленых глазах отразилось удовлетворение. Потом она увидела раненого воина и вздрогнула.
      – Убей его! – приказала она.
      – Нет.
      Воин, державшийся за раненое плечо, из которого текла кровь, горько усмехнулся.
      – Она стоит этого, – сказал он. – Я снова вызываю тебя.
      Талена сорвала с моего пояса кинжал и бросилась к воину. Я успел схватить ее за наручники как раз тогда, когда она собиралась вонзить его ему в грудь. Он не двинулся.
      – Ты должен убить его, – сказала Талена, вырываясь. В гневе я завернул ее руки за спину и закрепил на них наручники.
      – Тебе следовало бы высечь ее, – посоветовал воин.
      Я оторвал немного материи от платья Талены, чтобы сделать перевязку Казраку. Она вытерпела это, но не глядела на меня. Едва я закончил перевязку, как услышал звон металла и, подняв голову, обнаружил, что окружен конными копьеносцами, носящими те же цвета, что и Казрак. Позади них, растянувшись до горизонта, приближалась длинная цепь крупных тарларионов, которые волокли огромные повозки, наполненные товарами.
      – Это караван Минтара из касты Торговцев, – сказал Казрак.

      – Не трогайте его, – сказал Казрак. – Это мой брат по мечу, Тэрл из Бристоля.
      Он говорил в полном соответствии с кодексом воинов Гора, законы которого были для него столь же привычными, как дыхание, и которые я, Тэрл Кэбот, поклялся выполнять в Зале Совета Ко-Ро-Ба. Тот, кто пролил вашу кровь, становится братом по мечу, если вы не отречетесь от своей крови на оружии. Это родство между воинами Гора устанавливается несмотря на город, которому они служат. Это кастовая традиция, выражение уважения воинов к тем, кто разделяет тяготы их жизни и профессии, независимо от того, в каком городе он живет или какой Домашний Камень почитает.
      Пока я стоял в кольце копий охраны каравана, стена тарларионов вдруг раздвинулась, пропуская Минтара из касты Торговцев. Богато украшенная платформа висела между двух медленно идущих тарларионов. Звери остановились по приказу возницы и занавеси раздвинулись. Внутри на подушках из шелка сидела человекоподобная жаба с круглой, как яйцо тарлариона, головой, с глазами, утонувшими в складках жира. С подбородка свисала тощая прядь волос. Маленькие глазки торговца, бегая, как у птицы, быстро оглядели всю сцену. Их подвижность была пугающей по сравнению с их нездорово раздувшимся хозяином.
      – Итак, – сказал торговец. – Казрак из Порта Кар встретил соперника?
      – Это мой первый проигрыш, – гордо сказал Казрак.
      – Кто ты? – спросил Минтар, изучив сперва меня, а затем Талену, которая мало его заинтересовала.
      – Тэрл из Бристоля. А это моя женщина, что я подтвердил мечом.
      Минтар закрыл глаза, потом снова открыл и погладил бороду. Он явно ничего не слышал о Бристоле, но не хотел признаться в этом перед своими людьми. Более того, он был настолько умен, что даже не стал претендовать на знание города. Действительно, а вдруг его не существует?
      Минтар взглянул на кольцо воинов, окружающее меня.
      – Вызовет ли кто из моей стражи Тэрла из Бристоля на бой за женщину? – спросил он.
      Воины нервно зашевелились. Казрак рассмеялся. Один из всадников сказал:
      – Казрак из Порта Кар – лучший воин в караване.
      Лицо Минтара затуманилось.
      – Тэрл из Бристоля, – сказал он, – ты вывел из строя моего лучшего воина.
      Один или два воина покрепче ухватились за копья. Я внезапно почувствовал, что несколько наконечников приблизились ко мне.
      – А значит, причинил мне убыток, – сказал Минтар. – Можешь ли ты уплатить мне за такой меч?
      – У меня нет другой ценности, кроме этой девушки, но я не могу отдать ее.
      Он снова посмотрел на Талену без всякого интереса.
      – Ее цена не выше половины платы за такого воина, как Казрак.
      Талена вздрогнула как от пощечины.
      – Значит, мне нечем уплатить тебе, – сказал я.
      – Я торговец, – сказал Минтар, – и мои законы указывают мне плату.
      Я решил продать жизнь подороже. Странно, но меня заботило лишь то, что случиться с девушкой.
      – Казрак из Порта Кар, – сказал Минтар, – согласен ли ты поделиться с Тэрлом из Бристоля своей платой, если он займет твое место?
      – Да, – сказал Казрак, – он мой брат по мечу и сделал мне честь…
      Минтар был доволен. Он взглянул на меня:
      – Тэрл из Бристоля, согласен ли ты служить Минтару, торговцу?
      – А если я не соглашусь?…
      – Тогда я прикажу своим людям убить тебя, – вздохнул Минтар, – и мы оба много потеряем.
      – О, Убар Торговцев! – сказал я. – Я не хочу причинять тебе еще больших убытков.
      Минтар развалился на подушках, довольный сделкой. К моему удивлению, он боялся, как бы частицу его добра не принесли в жертву. Он скорее убил бы человека, чем потерпел бы убыток в одну десятую диска тарна, так как соблюдал он закон своей касты.
      – А что насчет девушки? – спросил Минтар.
      – Она останется со мной, – ответил я
      – Если хочешь, я куплю ее.
      – Она не продается.
      – Двадцать дисков, – предложил Минтар.
      Я рассмеялся.
      Минтар тоже улыбнулся.
      – Сорок.
      – Нет.
      Это ему менее понравилось.
      – Сорок пять, – бесстрастно продолжил он.
      – Нет, – повторил я.
      – Она из Высшей Касты? – спросил Минтар, удивленный равнодушием к его предложениям. Вероятно, его цена была ниже стоимости девушки из Высшей Касты.
      – Я, – гордо сказала Талена, – дочь богатого торговца, богатейшего на Горе, украденная у отца этим тарнсменом. Его тарн был убит, и он взял меня в Бристоль, чтобы сделать рабыней.
      – Богатейший торговец Гора – это я, – холодно заметил Минтар, и Талена поперхнулась. – Если твой отец торговец, назови его имя. Я должен знать его.
      – Великий Минтар, – вмешался я, – прости эту самку тарлариона. Ее отец – козий пастух в болотистом лесу Ара, и я украл ее, то есть она сама просила похитить ее. По глупости своей, она думала, что я возьму ее в Ар, наряжу в шелка и драгоценности, поселю в высочайшем цилиндре. Но едва мы покинули деревню, я надел на нее наручники и повел в Бристоль, где она будет пасти моих коз.
      Солдаты заржали и Казрак громче всех. На мгновение я испугался, что она объявит себя дочерью Марленуса, предпочтя публичную казнь маске отпрыска пастуха коз.
      – Ты можешь держать ее на моей цепи, пока служишь мне, – сказал торговец.
      – Минтар щедр, – промолвил я.
      – Нет, – сказала Талена, – я разделю шатер своего воина.
      – Как хочешь, – сказал Минтар. – Если хочешь, я продам ее в городе Шатров и прибавлю плату к твоему жалованию.
      – Если я продам ее, то сам, – сказал я.
      – Я честный торговец и не обману тебя, но вмешиваться в чужие дела не стану.
      Он откинулся на подушки и подал знак закрыть занавески. Перед тем, как они закрылись, он успел сказать:
      – Но сорока дисков ты за нее больше никогда не получишь.
      Он был прав. Несомненно, у него был товар лучше и по более низким ценам.
      Казрак повел меня вдоль повозок, чтобы указать место, где можно оставить Талену. Около группы повозок, покрытых желтым и голубым шелком, я остановился, снял наручники с запястий девушки и передал ее смотрителю.
      – У меня есть свободное ножное кольцо, – сказал он и повел ее в повозку. Там было уже около двадцати девушек, одетых как рабыни и прикованных к металлическому брусу, идущему посередине. Талене это явно не понравилось. Перед тем, как исчезнуть, она прошипела через плечо:
      – Так просто ты не избавишься от меня, Тэрл из Бристоля.
      – Посмотрим, сумеешь ли ты удрать с цепи, – рассмеялся Казрак и повел меня к повозкам кладовщика.
      Но едва надсмотрщик успел приковать Талену к общей цепи в повозке, а мы отошли шагов на десять, как вдруг раздались женские вопли, рычание и звуки ударов. Из повозки раздался шум катающихся тел, грохот цепей. Надсмотрщик прыгнул в повозку и к этой какофонии добавились его проклятия и щедро раздаваемые удары плетки. Затем он в ярости выволок Талену из повозки за волосы. Талена сопротивлялась, а девушки в повозке бранили ее и подбадривали надсмотрщика. Тот швырнул мне девушку. Волосы ее были растрепаны, руки в синяках, на спине следы плети. Платье наполовину разодрано.
      – Держи ее в своем шатре, – сказал надсмотрщик.
      – Пусть меня уничтожат Царствующие Жрецы, если она не добилась своего, – восторженно проревел Казрак. – Действительно, она настоящая самка тарлариона.
      Талена задрала свой окровавленный нос и улыбнулась.
 
      Следующие несколько дней я считаю счастливейшими в моей жизни. Я и Талена стали частью медлительного каравана Минтара, членами его великолепной бесконечной разноцветной процессии. Казалось, путешествие никогда не кончится, и я все больше влюблялся в длинную линию повозок, наполненных разнообразным товаром: загадочными металлами и драгоценностями, кипами тканей, провиантом, винами, оружием и упряжью, косметикой и парфюмерией, лекарствами и рабами.
      Караван Минтара, как и большинство караванов, просыпался задолго до рассвета и шел до полуденного зноя. Лагерь разбивался ранним вечером. Животных нужно было накормить и напоить, выставить охрану, обезопасить повозки, и только потом члены каравана могли вернуться к своим кострам. Вечером наездники ящериц и воины развлекали себя рассказами и песнями, подсчетом своих подвигов, непрерывно глотая пагу.
      В эти дни я научился править тарларионом, выделенным мне надсмотрщиком над всеми тарларионами каравана. Эти гигантские ящерицы выращивались на Горе за тысячи поколений до того, как был укрощен первый тарн, и с самого вылупления из яйца воспитывались, чтобы служить верной «лошадью» воинам. Они откликались на голос и повиновались приказам до той степени, которую могли усвоить их маленькие мозги. В остальных случаях ударяя концом копья по глазам или ушам – самым чувствительным местам на их теле – можно было заставить их выполнить свое желание.
      Высокие тарларионы, в отличие от своих медлительных четвероногих тягловых братьев, были плотоядными. И все-таки они ели значительно меньше тарнов, которые могут за день сожрать пищи в половину своего веса. Кроме того, воды они также потребляли гораздо меньше. Больше всего в домашних тарларионах меня поражала их выносливость, способность к длительному движению, отличающая их от диких собратьев и земных ящериц. При медленном движении высокий тарларион гордо ступает, ставя свои когтистые ноги на землю в размеренном темпе, но когда его вынуждают бежать, он совершает огромные прыжки, увеличивая скорость в двадцать раз.
      Что касается седла, то, в отличии от седла тарна, оно предназначено для гашения удара. Деревянное седло сделано так, что кожаное сидение плавает на гидравлической подкладке из густого масла. Это масло не только позволяет гасить удар, но и, в нормальных условиях, поддерживает седло параллельно земле. Несмотря на это, всадники всегда носят толстый кожаный пояс, надежно защищающий живот. Кроме того, всадники всегда обязательно обуты в высокие мягкие ботинки, которые называются «тарларионовыми». Они предохраняют ноги от шершавых боков ящерицы. Если бы не они, ноги человека во время движения протирались бы до костей.
      Казрак, как и обещал, вернул мне часть своей платы – весьма солидный кусок в 80 тарновых дисков. Я поспорил с ним, доказывая, что как собрат по мечу, должен получить всего 40 дисков, и в конце концов убедил его взять половину назад. Это облегчило мне душу. Кроме того, я не хотел, чтобы Казрак, когда он выздоровеет, был вынужден драться с каким-нибудь несчастным воином за бутылку вина ка-ла-на. Мы с Таленой разделили шатер, но, к удивлению Казрака, я отделил шелковой занавеской угол для девушки.
      Ее единственная одежда была в столь плачевном виде, что я и Казрак направились к интенданту за парой рабского платья. Это должно было уничтожить любые подозрения о ее истинном положении. Казрак на свои личные деньги купил две вещи, которые он считал главными – ошейник, который он сразу отдал граверу, и плетку.
      Мы вернулись в шатер, где Талена с неудовольствием встретила новую одежду. Она поджала губы и, если бы не присутствие Казрака, она прямо высказала бы свое неудовольствие.
      – Не думаешь ли ты ходить в одежде свободной женщины? – спросил я.
      Зная, что в присутствии Казрака ей придется играть свою роль, она негодующе посмотрела на меня, надменно наклонила голову и сказала:
      – Конечно, нет, – иронически добавив, – хозяин. – Выпрямившись, она с быстротой стрелы исчезла за занавеской. Через минуту оттуда вылетело ее разодранное голубое платье.
      А еще через минуту Талена вышла из-за занавески, чтобы показаться нам одетой в такое же рабское платье, которое носила Сана – короткое, без рукавов, сшитое в виде диагональных полос.
      Она повернулась перед нами.
      – Я вам нравлюсь? – спросила она.
      Это было очевидно. Талена была очень красивой девушкой.
      – На колени, – сказал я, доставая ошейник.
      Талена побледнела. Казрак хихикнул, и она склонилась передо мной, сжав кулаки.
      – Прочти, – сказал я.
      Она прочла надпись вслух:
      – Я СОБСТВЕННОСТЬ ТЭРЛА ИЗ БРИСТОЛЯ.
      Я защелкнул стальной ошейник и положил ключ в сумку.
      – Не принести ли железо? – спросил Казрак.
      – Нет! – взмолилась Талена, впервые испугавшись.
      – Я не стану клеймить ее сегодня, – сказал я, сохраняя спокойствие.
      – Царствующие Жрецы! – рассмеялся Казрак. – Ты заботишься о самке тарлариона!
      – Оставь нас, воин, – сказал я.
      Казрак вновь рассмеялся, подмигнув мне и преувеличенно церемонно покинул шатер.
      Талена вскочила на ноги и бросилась на меня с кулаками. Я схватил ее за запястья.
      – Как ты осмелился?! – возмущалась она. – Сними эту вещь!
      Она отчаянно боролась со мной, но когда поняла, что силы не равны, я отпустил ее.
      – Убери этот презренный предмет! – приказала она. – Сейчас же!
      Губы ее побелели от ярости.
      – Дочь убара всего Ара не может носить чей-то ошейник.
      – Дочь убара всего Ара, – сказал я, – носит ошейник Тэрла из Бристоля.
      Последовала долгая пауза.
      – Впрочем, – она попыталась спасти лицо, – тарнсмену вполне к лицу надевать свой ошейник на дочь богатого торговца.
      – Или дочь козьего пастуха, – добавил я.
      – Да, возможно, – сказала она. – Хорошо же. Я принимаю разумность твоего плана. – Потом требовательно протянула руку. – Дай мне ключ, чтобы я смогла снять ошейник, когда захочу.
      – Ключ останется у меня, и ошейник будет снят когда я захочу, если это случится.
      Она выпрямилась и отвернулась, ибо делать было нечего.
      – Хорошо, – сказала она, и тут заметила второй предмет, который Казрак приобрел для усмирения самки тарлариона. Ее глаза зажглись. – А это что значит?
      – Тебе, конечно, известна рабская плетка? – спросил я, с удовольствием взяв ее и хлопнув пару раз.
      – Да, – сказала она. – Я часто наказывала ею своих рабынь. Теперь она предназначается для меня?
      – Если потребуется.
      – У тебя не хватит духа.
      – Скорее желания.
      Она улыбнулась. Следующие ее слова поразили меня.
      – Что ж, используй ее, если будешь недоволен мной, Тэрл из Бристоля, – сказала она.
      Пока я раздумывал над этим, она вышла.
      Следующие несколько дней, к моему удивлению, Талена была послушна, мила и весела. Ей понравился караван, и она часто ходила вдоль разноцветных повозок, болтая с возницами и вымаливая у них с помощью лести фрукты и сладости. Она даже примирилась с обитательницами желтых и голубых повозок, принося им драгоценные лагерные сплетни, угощая их, расписывая красоту их будущих хозяев.
      – Она явно примирилась с рабством, – сказал я Казраку.
      – Не с рабством, – улыбнулся он. И пока я думал над смыслом его слов, Талена вспыхнула и опустила голову, яростно натирая кожу моих тарларионовых ботинок.
      Она стала любимицей каравана. Несколько раз воины приставали к ней, но, прочитав надпись на ошейнике, ретировались. Рано вечером, когда караван останавливался, она помогала мне и Казраку устанавливать шатер и собирать топливо. Она готовила для нас, подвязав волосы, чтобы на них не попадали искры. После еды она чистила утварь и имущество, сидя на ковре между нами и рассказывая о своих приключениях в этот день

      Через несколько дней, под звон колокольчиков каравана, мы прошли сквозь Выжженную Землю – голубую полосу почвы, которая служила границей империи Ар. В отдалении слышался шум могучего Воска. Когда караван взобрался на холм, мы увидели внизу, на берегу Воска, невероятный варварский лагерь – пасанги ярко раскрашенных шатров, тянувшихся насколько видел глаз, приютивших самую огромную армию из всех когда-либо собиравшихся на равнинах Гора.
      Флаги сотен городов над шатрами и шум реки перекрывался ревом тарновых барабанов, которые предназначались для управления огромными подразделениями. Талена подбежала к моему тарлариону, и я с помощью древка копья посадил ее в седло так, чтобы ей был виден лагерь. Впервые за последние несколько дней она разозлилась.
      – Стервятники собрались попировать на трупах убитых тарнсменов, – сказала она.
      Я ничего не ответил, зная, что послужил в какой-то мере причиной сбора этой смертельной силы на берегу Воска. Именно я украл Домашний Камень Ара, что привело к падению Марленуса, которое низвергло Ар в пучину анархии, и теперь стервятники будут кормиться величайшим городом Гора.
      Талена припала к моему плечу, и даже не глядя на нее, я понял, что она плачет.
      Если бы я мог, я вернулся бы в прошлое и отказался бы от захвата Домашнего Камня – что означало бы оставить разрозненные города Гора по одиночке лицом к лицу отражать имперские притязания Ара – если бы благодаря этому в моих объятиях не очутилась эта девушка.
      Караван Минтара не стал останавливаться днем, как это было раньше, а продолжал двигаться, стремясь добраться до Города Шатров к темноте. За это время я и мои товарищи сумели оправдать потраченные на нас деньги. Мы вступили в бой с тремя группами грабителей из речного лагеря; две группы были маленькими и недисциплинированными, но третья провела молниеносную атаку на повозки силами дюжины вооруженных тарнсменов. Они отошли, сохранив порядок, под огнем наших арбалетов и мало что захватили.
      Я снова увидел Минтара, впервые с того времени как я присоединился к каравану. Его палантин направлялся назад. Он сидел с довольным лицом и, запуская руку в тяжелый кошель, вынимал оттуда монеты и оделял ими воинов в награду за работу. Я поймал один диск и сунул его в мешок.
      Вечером мы подошли к огороженному пространству, приготовленному для Минтара Па-Куром, Владыкой Убийц, убаром этой огромной, неуправляемой орды хищников. Караван был окружен охраной и через несколько часов началась торговля. Караван, благодаря его товарам, был необходим лагерю, и поэтому торговцы могли назначать более высокие цены. Я с удовольствием заметил, что Па-Кур, Владыка Убийц, гордый вождь огромной орды, величайший из всех, когда-либо собиравшихся на Горе, нуждается в Минтаре, простом торговце.
      Я объяснил Талене мой немудреный план. Он заключался в том, чтобы купить тарна, если я сумею это сделать, или украсть, если не хватит денег, а потом лететь в Ко-Ро-Ба. Приключение могло оказаться рискованным, особенно если мне придется украсть тарна и бежать от преследования, но, в конце концов, побег на тарне казался мне более надежным способом, чем переправа через Воск и пеший переход через холмы и пустыни до далеких цилиндров Ко-Ро-Ба.
      Талена казалась угнетенной по сравнению с прежней оживленностью.
      – Что будет со мной в Ко-Ро-Ба? – спросила она.
      – Не знаю, – сказал я усмехнувшись. – Может быть, ты станешь публичной девкой.
      Она лукаво улыбнулась.
      – Нет, Тэрл из Бристоля, – сказала она, – лучше пусть меня убьют, ведь я все-таки дочь Марленуса.
      Я не стал говорить ей этого, но если бы судьба распорядилась именно так, и я не смог бы предотвратить этого, то казнили бы не только ее. На стенах Ко-Ро-Ба висели бы два тела. Я не смог бы жить без нее.
      Талена встала.
      – Давай выпьем этой ночью, – сказала она. Это горийская поговорка, которая выражала покорность судьбе и уверенность в том, что события следующего дня находятся в руках Царствующих Жрецов.
      – Выпьем, – согласился я.
      Вечером я взял Талену в Город Шатров, и при свете фонарей, прикрепленных на концах копий, мы рука об руку ходили по запруженным улицам среди разноцветных шатров и рыночных прилавков.
      Тут были не только воины, но и торговцы, фокусники, крестьяне и проститутки, рабы и разносчики. Талена, пораженная всем этим, прижималась к моему плечу. В одной палатке мы увидели бронзового гиганта, глотающего огненные шары, а в другой – торговцами шелками, расхваливающего свой товар, а в третьей – торговца пагой. В одной из палаток танцовщицы демонстрировали свои тела, а их хозяин объявлял цену каждой.
      – Я хочу посмотреть рынок, – нетерпеливо сказала Талена, и я понял, какой рынок она имела ввиду. Наверняка в этом огромном городе была своя улица Клейм. Нехотя я повел Талену в желто-голубой шатер, где мы попали в толпу разгоряченных покупателей, и протолкнулись вперед. Здесь она наблюдала, как на большой деревянный круг выводили девушек, некоторых из которых она знала по каравану, и одну за другой продавали с аукциона.
      – Она прекрасна, – сказала Талена об одной девушке, когда маклер рванул за застежку на правом плече рабского платья и оно соскользнуло к ногам рабыни. При виде другой девушки она презрительно хмыкнула. Казалось, Талена была довольна, когда ее подруги доставались красивым воинам и радостно смеясь, когда одна из девушек, которую она особенно не любила, досталась толстому увальню из касты Тарноводов.
      К моему удивлению, девушки ничуть не огорчались от того, что их продают, и всячески старались подчеркнуть свои прелести, соревнуясь друг с другом, кто будет стоить больше. Конечно, куда приятнее получить высокую оценку, это гарантирует хорошее отношение со стороны хозяина, поэтому девушки делают все возможное, чтобы подогреть интерес покупателя. Я заметил, что Талена, как и все остальные, ничуть не возмущена этой торговлей красотой. Так было принято, это было частью горийского быта.
      Разве на моей планете не было подобных рынков, только невидимых, где женщин продавали, исключая случаи, когда они сами продавались, являясь товаром и продавцом одновременно, и это никого не возмущало. Разве большинство женщин на Земле не оценивают банковского счета и собственности их вероятных мужей? И многие продают себя ради достижения какой-либо цели. На Горе, – подумал я с иронией, – по крайней мере, есть четкое разделение между торговцами и товаром, и не девушки получают выгоду от сделки.
      Среди толпы я заметил высокого человека, одиноко сидящего на высоком деревянном троне, окруженном тарнсменами. На нем был черный шлем члена Касты Убийц. Я взял Талену за локоть и, несмотря на ее протесты, вывел из толпы на улицу.
      Мы купили бутылку ка-ла-на и распили ее тут же, на улице. Талена выпросила у меня десятую долю диска. Через несколько минут она вернулась, неся маленький сверток. Она отдала мне сдачу, и склонив голову мне на плечо, заявила, что устала. Мы вернулись к нашему шатру. Казрака не было, и я решил, что он ушел на всю ночь и сейчас уже находится в одной из желтых палаток города Шатров.
      Талена скрылась за шелковой занавеской, а я развел костер, не желая пока ложиться. Я не мог забыть человека в черном шлеме, сидящего на троне, и думал: – Мог ли он заметить меня? Или, может быть, я ошибся? Я сидел на ковре, подбрасывая хворост в костер, и слушал приглушенную музыку, доносившуюся из соседнего шатра – звуки флейты и барабанов.
      Пока я так развлекался, из-за занавески появилась Талена. Я думал, что она ушла спать, но вместо этого она стояла передо мной, одетая в прозрачные одежды горийской танцовщицы, губы ее были сильно накрашены, голова моя кружилась от распространившегося по шатру сильнейшего запаха духов. На оливковых щиколотках были одеты танцевальные браслеты с маленькими колокольчиками. В каждой руке у нее было по кинвалу. Она опустилась на колени и грациозно подняла руки над головой. Кинвалы блеснули, и Талена, дочь убара всего Гора, стала танцевать передо мной под музыку из соседнего шатра.
      Изящно согнувшись передо мной, она спросила:
      – Ты доволен мной, хозяин?
      В ее голосе не было ни злобы, ни иронии.
      – Да, – сказал я, не став отступать от роли, порученной мне.
      Она ненадолго задумалась. Потом подошла к стене шатра и быстро сняла рабскую цепь и плеть, вложила их в мои руки, и упала передо мной на колени, но не в позе раба башни, а рабыни наслаждения.
      – Если хочешь, – сказала она, – я исполню танец плети и танец цепи.
      Я отбросил цепь и плеть к стене.
      – Нет, – сердито сказал я. – Я не хочу, чтобы ты танцевала эти жестокие танцы Гора, столь унижающие женщину.
      – Тогда я покажу тебе любовный танец, – сказала она счастливо, – танец, которому я научилась в Огороженных Садах Ара.
      – Это мне нравится, – сказал я, и Талена исполнила этот горийский танец страсти.
      Так она танцевала несколько минут. Ее шелка вспыхивали в свете костра и обнаженные ноги с позвякивающими колокольчиками мягко ступали по ковру. С последним ударом кинвалов она, горячо и учащенно дыша, с блестевшими глазами упала передо мной на ковер и оказалась в моих объятиях. Глядя мне в глаза, она сказала, чуть запинаясь:
      – Принеси железо, заклейми меня хозяин.
      – Нет, Талена, – сказал я, целуя ее в губы. – Нет.
      – Я должна принадлежать кому-то, – прошептала она, – и хочу принадлежать тебе, вся целиком и полностью. Я хочу твоего клейма. Тэрл из Бристоля, ты понимаешь меня? Я хочу быть твоей рабыней.
      Я расстегнул ее ошейник и сорвал его с шеи.
      – Ты свободна, любимая, – прошептал я. – Навсегда.
      – Нет, – заплакала она, – я твоя рабыня. – Она прижалась ко мне. – Я твоя, – прошептала она, – возьми меня.
      За моей спиной послышался шум, и в шатер ворвались тарнсмены. Я помню, что успел повернуться и увидеть древко копья, опускающегося на мою голову, услышать крик Талены. В глазах моих вспыхнуло и наступила тьма.

      Мои лодыжки и запястья были привязаны к легкой плавающей раме, и веревки впились в мою плоть под весом тела. Я повернул голову, ощущая боль в животе, и окунул лицо в воду Воска. Я попытался подвигать руками и ногами, моргая от света раскаленного солнца.
      – Он очнулся, – сказал кто-то.
      Я почувствовал, как в раму забили древками копий, намереваясь спихнуть ее в воду
      Я напряг зрение и сквозь пелену увидел темный предмет, оказавшийся шлемом члена Касты Убийц. Медленно, с ритуальным движением, шлем поднялся, и я увидел серое жесткое лицо, которое казалось выкованным из металла. Глаза были неподвижны, они казались сделанными из стекла или камня и искусственно врезанными в металлическую маску.
      – Я Па-Кур, – сказал человек.
      Да, это был он, Владыка Убийц Ара, вождь орды.
      – Мы снова встретились, – сказал я. Глаза его шевельнулись.
      – Цилиндр из Ко-Ро-Ба, – напомнил я. – Арбалет.
      Он молчал.
      – Тогда тебе не удалось убить меня, – с издевкой сказал я. – Возможно, тебе следует повторить попытку. Теперь цель больше соответствует твоему искусству.
      Люди, стоявшие за Па-Куром, возмущенно зароптали. Сам он никак не выразил своих чувств.
      – Оружие, – сказал он, протянув руку. В ней мгновенно оказался арбалет. Это был большой стальной лук, заряженный и взведенный, со стальной стрелой в ложе.
      Я приготовился встретить смерть. Интересно, успею ли я ощутить удар? Па-Кур поднял руку и сделал повелительный жест. Я увидел маленький круглый предмет, подброшенный в воздух одним из людей Па-Кура – это был тарновый диск. Когда эта точка достигла своего апогея, я услышал щелчок, жужжание тетивы и свист стрелы. Прежде, чем диск стал падать, стрела поразила его и пролетела еще ярдов 250. Люди Па-Кура затопали ногами по песку и забили наконечниками копий по щитам.
      – Я сказал глупость, – промолвил я.
      – И ты умрешь смертью глупца, – в его голосе не было гнева, как и вообще каких бы то ни было эмоций.
      – Подожди, – сказал я. – Прошу твоей милости.
      Но мольбы в моих словах не было.
      Па-Кур сделал жест, чтобы люди остановились.
      – Что ты сделал с девушкой?
      – Талена, дочь убара Марленуса, будет править в Аре в качестве моей королевы.
      – Она скорее умрет, – сказал я.
      – Она согласилась, – ответил Па-Кур, – и заключила со мной союз. – Даже теперь каменные глаза не пошевелились. – Она пожелала, чтобы ты погиб смертью простолюдина, на Раме Унижения, недостойный гибели от нашего оружия.
      Я закрыл глаза. Я должен был знать, что Талена, дочь убара, воспользуется первой же возможностью, чтобы вернуться в Ар и захватить власть, даже во главе дикой орды грабителей. И я, ее защитник, должен быть унижен, уничтожен. Конечно, только Рама унижения могла утолить месть Талены, столько натерпевшейся от меня. Это, и только это могло стереть в ее памяти воспоминания о времени, когда она нуждалась в моей помощи и даже готова была любить меня.
      Каждый бандит из шайки Па-Кура, как бы исполняя обряд перед тем как столкнуть раму в воды Воска, плюнул на меня. Па-Кур последним плюнул на ладонь и положил ее мне на грудь.
      – Если бы не дочь Марленуса, – сказал он металлическим голосом, – я убил бы тебя честно. Клянусь своим шлемом.
      – Я верю тебе, – сказал я, и голос мой оборвался.
      Древки копий снова уперлись в раму, спихивая ее с берега. Поток подхватил ее, и она начала медленно вращаться, уплывая все дальше и дальше к центру той силы природы, которая называлась Воском.
      Эта смерть была не из приятных. Я беспомощно плыл без воды и пищи, тело, подвешенное на раме за несколько дюймов от воды, испытывало муки из-за своего собственного веса и палящего солнца. Я знал, что лишь через несколько дней достигну городов в дельте Воска – в виде трупа, высушенного солнцем. И еще неизвестно, достигнет ли мой труп дельты. Гораздо более вероятно, что какая-нибудь водяная ящерица, а то и подводное животное уволокут меня в воду вместе с рамой и там расправятся со мной. Может случиться, что мой тарн спустится с неба, чтобы полакомиться беспомощным человеком, привязанным к унизительной раме. Одно я знал точно – ни один человек не придет мне на помощь, ибо тело на раме может принадлежать только злодею, предателю или совершившему святотатство против Царствующих Жрецов, и это должно быть действительно кощунство, если учесть долготерпение самих Жрецов.
      Мои запястья и лодыжки побелели и онемели. Солнечные лучи и жара угнетали меня. Глотка пересохла, и вися всего лишь в нескольких дюймах от поверхности Воска, я сгорал от жажды. Мысли толчками впивались в мой мозг. Вид вероломной, прекрасной Талены в платье танцовщицы, лежавшей в моих объятиях. Она была счастлива целовать холодного Па-Кура в обмен на трон Ара, благодаря ее неугасимой ненависти я осужден на эту ужасную смерть, не имея возможности умереть, как подобало бы воину. Я хотел бы ненавидеть ее, о, как бы я хотел ненавидеть ее! – и не мог. На поляне болотистого леса, в полях империи, на дороге, в караване Минтара – всюду, я видел лишь женщину, которую любил, цветок варварской расы в далеком и неизведанном мире.
      Ночь наступала бесконечно долго, но наконец ослепительное солнце исчезло и я погрузился в прохладную ветреную темноту. Звезды сияли в тишине, волны бились о раму. Однажды, к моему ужасу, под рамой проскользнуло длинное тело, сверкающая чешуя коснулась моего лица. Всплеснув хвостом, существо исчезло. Как ни странно я завопил от восторга, все еще дорожа жизнью, невзирая на то, что пытка продолжалась.
 
      …Солнце снова вылезло на небосклон и начался мой второй день на Воске. Помню, я все боялся, что никогда уже не смогу двигать руками и ногами, искалеченными веревками. Потом я как безумный смеялся над этим – ведь мне никогда уже не придется ими воспользоваться, такого случая больше не представится.
      Может быть, этот дикий смех и привлек тарна. Он приближался ко мне со стороны солнца с растопыренными когтями. Они крепко сжались на мне, и на мгновение рама ушла под воду; тарн бешено захлопал крыльями, пытаясь поднять свою добычу, и внезапно я вместе с рамой оторвался от воды. Рама повисла на моих руках и ногах, а когти тарна почти раздавили меня. Затем, к счастью, веревки, не выдержав веса рамы, оборвались, и тарн полетел ввысь, сжимая меня в когтях.
      Я получил ту же отсрочку, какую получает мышь, которую несет в гнездо ястреб, вскоре мое тело на голой скале будет разодрано на куски дикой птицей, чьей добычей я стал. Тарн, коричневый тарн с черным хохолком – наиболее распространенный вид – нес меня к далекой цепи гор. Воск превратился в широкий ручеек, искрящийся далеко внизу.
      Под собой я увидел мертвые просторы Выжженной Земли, тут и там виднелись пятна зелени, в тех местах где в эту опустошенную страну откуда-то залетели семена растений, провозглашая неистребимость жизни. Около одного такого пятна я заметил нечто, сперва показавшееся мне тенью, а затем превратившееся в несколько точек – стаю небольших животных, вероятно, млекопитающих, называемых здесь куалаи – серовато-коричневые звери, с колючей черной гривой.
      Насколько я мог понять, мы еще не миновали широкой дороги, ведущей к Воску. Тогда бы я смог увидеть орду Па-Кура, идущую в Ар, ее марширующие колонны, линии скачущих тарларионов, полки тарнсменов, повозки с провиантом и вьючных животных. И где-то в массе, среди флагов и барабанного боя, есть девушка, предавшая меня.
      Насколько это было возможно, я во время полета сжимал и разжимал кулаки, двигал ногами, чтобы вернуть хоть часть прежней подвижности. Тарн летел медленно, и я, радуясь тому, что освободился от Рамы Унижения, обнаружил, что почти примирился с той быстрой смертью, что ожидала меня.
      Но внезапно полет убыстрился, а потом стал хаотическим. Тарн бежал! Волосы мои стали дыбом, когда я услышал резкий злобный крик другого тарна; это была огромная черная птица, крылья которой вздымали вихри. Он напал на моего пленителя. Моя птица быстро увернулась и бросок прошел впустую. Снова атака, и снова мой тарн увернулся, но нападающий предвидел это, и за секунду до поворота упредил его движение и две птицы столкнулись.
      В следующее мгновение я почувствовал, что окованные сталью когти нападающего впились в грудь моей птицы и она, содрогнувшись в конвульсиях, раскрыла когти и я стал падать на землю. В то же мгновение упала и моя птица, а атакующий тарн полетел ко мне. Падая, я вертелся в воздухе, в ужасе следя за приближением земли. Но я так и не достиг ее – тарн перехватил меня по дороге, как чайка подхватывает рыбу, выпавшую у соперницы.
      Скоро тарн достиг своих гор, превратившихся из далекой цепочки в пустынные, пугающие красноватые скалы. Высоко, у самой вершины горы, тарн бросил меня в гнездо, сделанное из ветвей и хвороста, и наступил на меня своей лапой, чтобы я не вырывался, пока клюв сделает свое дело. Но едва клюв опустился ко мне, я сумел поднять руку и яростно ударить по нему, непрерывно ругаясь.
      Звук моего голоса оказал на птицу неожиданное действие. Она ошеломленно склонила голову набок. Я продолжал орать, и только теперь понял, что этот тарн был моим собственным тарном. Я нажал на ногу, прижимающую меня ко дну гнезда, приказывая убрать ее. Птица подняла ногу и попятилась, не зная, что ей делать. Я вскочил на ноги, стоя по-прежнему в пределах досягаемости его клюва, но не испытывая страха. Я одобрительно похлопал его по клюву, как если бы мы были в загоне, и почесал перья на шее, там, где он не может достать клювом, как всегда действуют тарноводы, выискивая паразитов.
      Я поймал несколько вшей размером с орех, которые поражают диких тарнов, и скормил их птице. Я делал это до тех пор, пока тарн не вытянул шею. Седла и поводьев на нем уже не было, они, видимо, сгнили, или же птица сорвала их с себя почесавшись спиной об скалы вокруг гнезда. Через несколько минут удовлетворенный тарн взмахнул крыльями и улетел на поиски добычи, которые до этого завершились так неудачно. Очевидно, что на свой лад он считал меня несъедобным. Однако, что он легко может переменить свои взгляды, если ничего не найдет внизу. Жаль, что я потерял свое стрекало в болотах Ара. Я поискал выход из гнезда, но скалы вверху и внизу были практически отвесными.
      Внезапно меня накрыла тень – вернулся мой тарн. Но, взглянув наверх, я к своему ужасу обнаружил, что это дикий тарн. Он сел на край гнезда, щелкая клювом. Теперь мне не помогли бы никакие приемы тарновода. Я растерянно оглянулся в поисках какого-нибудь оружия, и тут – я едва поверил своим глазам – в ветвях гнезда были втиснуты остатки моего седла. Я схватил копье из седла и повернулся. Птица слишком долго целилась, она была уверена в моем бессилии. И когда она шагнула вперед, не обращая внимание на копье, я вонзил его широкий наконечник в грудь тарна. Он пошатнулся, крылья повисли, и птица рухнула на гранитный пол. Она несколько раз содрогнулась и глаза ее остекленели. Она умерла в то же мгновение, когда, когда наконечник пронзил ей сердце. Я вытащил копье и, используя его как рычаг, спихнул труп в пропасть.
      Затем я вернулся в гнездо и осмотрел остатки упряжи. Лук и арбалет, вместе со стрелами, исчезли. Наконечником копья я разорвал седельный мешок. В нем лежал Домашний Камень Ара, невзрачный, маленький, плоский камень коричневого цвета. Он был выгравирован еще в то время, когда Ар был маленькой деревушкой.
      Я нетерпеливо отложил камень в сторону. В сумке должен был лежать запас пищи на обратный путь в Ко-Ро-Ба. Первым делом я достал одну из двух фляг и сухой паек. И вот, на вершине горы, под порывами сильного ветра, я получил такое наслаждение от обеда, какого не получал никогда, хотя он состоял всего лишь из нескольких глотков воды, черствых бисквитов и куска мяса.
      Я порылся в седле еще и нашел свои старые карты и тот прибор, который служит горийцам одновременно хронометром и компасом. Насколько я выяснив, вспоминая полет над Воском, я нахожусь на Вольтан Рейндж, или Красных Горах, как их еще называют, южнее реки и восточнее Ара. Это означало, что я все же пересек дорогу, но до или после орды Па-Кура – неизвестно. Мои вычисления подтвердились красноватым оттенком скал, причиной которого было большое содержание оксида железа.
      Я достал из сумки путы и тетиву, решив использовать их для ремонта седла. Черт побери, как же я не догадался взять запасное стрекало! Не помешал бы и лишний свисток. Мой выпал, когда Талена скинула меня со спины тарна.
      Я совсем не был уверен, что смогу управлять тарном без стрекала. Правда я редко применял его, даже реже, чем рекомендовалось. Но все же оно всегда было рядом, готовое к работе. Теперь его не было. В конце концов, все зависело от того, насколько удачна будет его охота, и еще насколько сильна в нем тяга к свободе. Я, конечно, могу убить его, но это не поможет мне выбраться из гнезда. Не слишком благоприятна перспектива голодной смерти в убежище своего тарна. Да, я либо улечу, либо умру.
      За то время, которое он охотился, я успел починить, насколько мог, с помощью веревок и тетивы седло и упряжь. Когда мой тарн опустился на край гнезда, я уже окончил свою работу, успев даже собрать мешок. Почти механически я положил туда Домашний Камень Ара, этот простой булыжник, который так изменил мою жизнь и судьбу империи.
      В когтях тарна была антилопа, называемая табук, которая водилась в рощах ка-ла-на. Спина у нее была сломана, шея и голова беспомощно болтались.
      Когда он поел, я подошел к нему, что-то дружелюбно бормоча, как будто ничего необычного не происходило. Дав ему рассмотреть упряжь, я осторожно надел ее ему на шею, потом накинул на спину седло, и заползая под брюхо, застегнул его. Затем спокойно взобрался наверх по лесенке и, привязав ее к луке седла, немного посидел на нем и решительно потянул за первый повод. Черное чудовище поднялось в воздух и я облегченно вздохнул.

      Я летел к Ко-Ро-Ба, неся в сумке трофей, который, по крайней мере для меня, был бесполезен. Он уже сделал свое дело. Его потеря развалила империю и на некоторое время гарантировала независимость Ко-Ро-Ба и его соседей. Но моя победа, если это можно назвать победой, не радовала меня. Моя миссия окончилась, но я не ликовал. Я утратил любимую девушку, пусть она была жестока и вероломна.
      Я поднял тарна выше, чтобы видеть на две-три сотни пасангов. Вдали, почти за горизонтом, билась серебряная жилка Воска и виднелась полоса Выжженной Земли. Бросил я взгляд и на красные скалы Вольтан Рейндж, убегающие к востоку. Южнее виднелся свет заходящего солнца, отражающийся от цилиндров Ара на севере. На некотором расстоянии от Воска горели холодные огни костров Па-Кура.
      Потянув за второй повод, я направил тарна к Ко-Ро-Ба и вдруг увидел прямо перед собой нечто, чего не ожидал встретить здесь, и это испугало меня. Внизу, защищенные со всех сторон скалами, видные только с неба, горели четыре или пять костров, возможно, какого-то горного патруля, или охотничьей партии, гоняющейся за верром – горийским горным козлом с длинной шерстью и спиральными рогами, либо за более опасным ларлом – леопардоподобным зверем, распространенным на Вольтан Рейндж и некоторых других грядах, и чьих визитов за пищей боялись люди равнин. Я снизился, не веря, что костры принадлежат охотникам или патрулю. Что-то непохоже, чтобы сейчас на Вольтан Рейндж оставался один из арских горных патрулей, или чтобы там были охотники.
      И мои подозрения подтвердились. Возможно, люди из загадочного лагеря услышали шум крыльев тарна, или я на мгновение закрыл одну из горийских лун, но огни внезапно погасли, рассыпавшись искрами, а угли были мгновенно залиты. Отверженные, решил я, или беженцы из Ара. Многим должна казаться притягательной удивительная безопасность гор. Удовлетворив свое любопытство и не желая приземляться в темноте, откуда легко могло вылететь копье, я потянул за первый повод, решив, наконец, отправиться назад в Ко-Ро-Ба, откуда улетел несколько дней назад, которые показались целой вечностью.
      Во время подъема я услышал ужасный охотничий крик ларла, пронзивший сумерки, упавшие на вершины гор. Даже тарн содрогнулся в полете. Вой подхватили где-то среди скал еще два ларла. Охотясь в одиночку, ларл молчит, бережет крик до последнего мгновения, когда сможет привести свою жертву в оцепенение. Но этим вечером здесь охотилась стая ларлов, и крики диких зверей направляли жертву в сторону, откуда не раздавались крики.
      При свете трех лун, создающий причудливые переливы на земле, я увидел ларла, легко крадущегося по открытому пространству, почти белого в лунном свете. Он остановился, поднял свою огромную голову – два-три фута в диаметре – и новый крик разорвал тишину. Ему мгновенно ответили где-то за два пасанга к западу и примерно с такого же расстояния с юга. Зверь готов был вновь двинуться вперед, но вдруг его остроконечные пятнистые уши поднялись и он снова застыл. Я подумал, что он услышал тарна, но ларл не обращал на нас никакого внимания.
      Я опустился еще ниже, ведя тарна широкими кругами и не выпуская ларла из виду. Хвост животного заколотился по земле. Затем он припал к почве и пополз вперед, почти касаясь поверхности, быстро, но осторожно. Уши снова спокойно висели по бокам широкой головы. Видеть ларла, бесшумно крадущегося, подобно ветерку в траве, к жертве, было и прекрасно, и страшно.
      Случилось что-то неожиданное – какое-то животное старалось разорвать охотничий круг. Казалось бы, зачем ларлу беспокоиться о каком-то животном, выбирающимся из этой сети криков и ужаса. Можно пренебречь одной особью ради целостности круга. Но это не так. По каким-то причинам ларл всегда разорвет охотничий круг, в котором может оказаться несколько животных, ради одного, стремящегося вырваться на свободу. Хотя это чисто инстинктивное действие со стороны ларла, оно учитывало тот факт, что после многих поколений могло появиться животное, передающее свои рефлексы по наследственности, потомок тех, кто уцелел после того, как ларл потерял цель охоты. Это могли быть только те животные, которые не стремятся разрушить круг и на них легче всего охотиться.
      Внезапно, к своему ужасу, я увидел жертву ларла. Это был человек, с поразительной беспечностью шагающий по скалам. На нем были желтые одежды больного дар-косисом, этой страшной, неизлечимой болезнью Гора.
      Не раздумывая, я схватил копье и, рванув тарна за четвертый повод, повел его вниз. Птица приземлилась между жертвой и приближающимся ларлом.
      Решив не бросать копье с безопасной, но ненадежной дистанции, сидя в седле, я соскочил на землю, и ларл, разъяренный вмешательством, издал свой парализующий крик и прыгнул. На мгновение я действительно оцепенел. Как стальной кулак ужаса поразил меня этот крик. Скорее всего, это был просто рефлекс.
      Но мгновение длилось недолго, и я поднял копье, чтобы встретить удар нападающего ларла. Мое появление дезориентировало его или спутало его рефлексы, возможно, крик был слишком коротким, или же я слишком быстро оправился от него. И когда зверь прыгнул на свою жертву с расстояния в двадцать футов, то вместо нее он встретил упертое в землю копье, которое сжимал полуголый воин Ко-Ро-Ба. Наконечник копья исчез в теле разъяренного ларла до самого древка, которое постепенно тоже погружалось в тело под тяжестью животного. Я выпрыгнул из-под чудовищного зверя, избежав удара его когтистых передних лап. Древко сломалось и ларл рухнул на землю, перекатился на спину и, яростно ревя, размахивал лапами, пытаясь вырвать острие копья. Затем он содрогнулся в конвульсиях, голова упала, глаза затянулись белой пеленой.
      Я повернулся к человеку, которому спас жизнь. Он сгорбился в своем саваноподобном одеянии, как сломанная бурей ветка. Его лицо скрывал капюшон.
      – Тут еще много этих зверей, – сказал я, – пойдемте. Здесь небезопасно.
      Человек отшатнулся и как бы уменьшился в своих желтых одеждах. Указывая на свое лицо он прошептал:
      – Священная болезнь.
      Это буквальный перевод названия дар-косис, или еще ее называют – священное страдание. Болезнь называется так потому, что считается освященной Царствующими Жрецами, и человек, страдающий ею, освящен ими. Поэтому пролить его кровь – святотатство. С другой стороны, Страдальцам, как их называют, нечего бояться. Их болезнь так разрушительна, так беспощадна и столь страшна, что даже храбрейшие из изгнанников уступают им дорогу, так что Страдальцы имеют наибольшую свободу передвижения на Горе. Конечно, им рекомендуется держаться подальше от людских поселений, и если они не следуют этому предостережению, то могут быть встречены камнями. Странно, но побить Страдальцев камнями не считается преступлением перед Царствующими Жрецами, которым не нравится, когда проливают кровь больных.
      В качестве акта милосердия, Посвященные отделили им несколько мест, называемых дар-косисными ямами, где Страдальцев, отбывающих в них добровольное заключение, снабжают пищей, сбрасываемой с тарнов. Попав в яму, Страдалец уже не может покинуть ее. Найдя несчастного на Вольтан Рейндж, так далеко от обычных путей и плодородных полей Гора, я решил, что он убежал – если это возможно – из одной из этих ям.
      – Как тебя зовут? – спросил я.
      – Я из Страдальцев, – ответила роковая фигура. – Страдальцы мертвы, мертвые не имеют имен, – он говорил хриплым шепотом.
      Я был рад, что сейчас ночь и капюшон скрывает его лицо – я не имел желания выяснять, сколько же плоти осталось еще на его черепе.
      – Ты убежал из Ямы?
      Человек съежился еще больше.
      – Со мной ты можешь не бояться, – сказал я. Я указал на тарна, в нетерпении взмахивающего крыльями. – Скорее на моего тарна.
      – Священная болезнь, – возразил человек, указывая на свой капюшон.
      – Я не могу позволить тебе умереть здесь, – сказал я и содрогнулся от того, что придется взять этого мертвеца, этот шепчущий труп с собой. Болезни я боялся больше, чем ларла, но я не мог оставить его в лапах зверей.
      Человек хихикнул.
      – Я уже мертв, – сказал он и неприятно рассмеялся. – Я из Страдальцев. Ты хочешь заболеть священной болезнью? – спросил он, вытянув свою руку и как бы стараясь схватить меня в темноте.
      Я в ужасе отпрянул.
      Существо шагнуло ко мне и упало на землю, простонав. Кряхтя, оно уселось на камень – завернутое в желтую ткань и закачалось вперед-назад, издавая какие-то сумасшедшие звуки, что-то вроде причитания или всхлипывания.
      Где-то на расстоянии пасанга раздался вопль разъяренного ларла, одного из компании, убитого мной. Он был расстроен неудачной охотой.
      – Вставай, – сказал я. – Времени мало.
      Я подавил дрожь отвращения и протянул ему руку.
      – Вот моя рука, – сказал я. – Я помогу тебе.
      Из груды желтых одежд, которые были живым существом, ко мне протянулась рука с пальцами, скрюченными, как у курицы. Невзирая на страх, я сжал ее и стал поднимать страдальца.
      К моему удивлению, его рука крепко сжала мою и прежде, чем я что-либо понял, моя рука дернулась и вывернулась. Я был брошен к ногам человека, который вскочил на ноги и поставил ногу мне на горло. В его руке был меч воина и его острие уперлось мне в грудь. Он расхохотался и откинул капюшон на плечи. Под ним оказалась огромная голова, похожая на львиную, с длинными волосами и великолепной бородой. Человек выпрямился во весь рост и стал похож на гигантскую статую. Он вынул из-под своей одежды тарнский свисток и дунул в него. Почти сразу же ему ответили другие свистки, целая дюжина. Через минуту воздух наполнился хлопаньем крыльев и полсотни тарнсменов появилось над нами.
      – Я – Марленус, убар Ара, – сказал человек.

      Я был брошен на колени перед убаром. Спина моя кровоточила от бичей. Девять дней, проведенных в его лагере, меня непрерывно пытали. Впервые за это время я увидел его. Я решил, что эта встреча должна положить конец моим мучениям – мучениям, которым подвергался воин, укравший Домашний камень его города.
      Один из тарнсменов Марленуса схватил меня за волосы и наклонил мою голову к сандалиям убара. Я попытался выпрямиться, и в моих глазах не было того, что доставило бы ему наслаждение. Мы находились в гранитной пещере одной из гор Вольтана, вокруг горели костры. Передо мной, на грубом троне из обломков скал, сидел Марленус, его длинные волосы разметались по плечам, борода достигала рукоятки меча. Он был гигантом, даже более огромным, чем старший Тэрл, и в его глазах я увидел огонь могущества, горевший и в глазах его дочери Талены. Хотя я должен был умереть от руки этого великолепного варвара, я не чувствовал к нему ненависти. Если бы сейчас я должен был бы убить его, я сделал бы это с уважением, а не с ненавистью и презрением.
      На шее у него висела золотая цепь с медальоном, изображающим Домашний Камень Ара. В руках у него был сам Камень, этот ничтожный источник стольких страданий и страстей, кровопролитий и славы. Он держал его бережно, как ребенка.
      У входа двое из его людей укрепили тарларионскую пику, вроде тех, что были у Казрака и его товарищей, в щели, наверное, специально приготовленной для этого. Вероятно, с ее помощью меня должны были заколоть. Существовали разные пути прекращения моего существования, и некоторые из них были милосерднее других. Я не ожидал, что мне будет дарована быстрая смерть.
      – Это ты украл Домашний Камень Ара? – спросил Марленус.
      – Да.
      – Это было сделано неплохо, – сказал он, наблюдая игру света на истертой поверхности камня.
      Я ждал, стоя на коленях, удивляясь тому, что его, как и тарнсменов, не интересовала судьба дочери.
      – Ты понимаешь, что должен умереть? – не глядя на меня спросил
      Марленус.
      – Да.
      Держа камень в руках, Марленус наклонился вперед:
      – Ты молод, храбр и глуп, – сказал он, внимательно посмотрев мне прямо в глаза, и выпрямился.
      – Когда-то я был также молод и храбр, и, быть может, так же глуп – да глуп. – Марленус смотрел куда-то поверх меня. – Тысячи раз я рисковал жизнью и отдал годы юности мечте об Аре и империи, когда на Горе будет единый язык, единые законы, единые деньги, дороги и пути станут безопасными, крестьяне будут мирно возделывать свои поля, и будет лишь один Совет, лишь один могучий город, объединяющий цилиндры нескольких небольших, враждующих городов – все это разрушил ты… – Марленус взглянул на меня. – Впрочем, что ты, простой тарнсмен, можешь понимать в таких вещах? Но я, Марленус, хотя и являюсь воином, я больше, чем просто воин, и так было всегда. Когда другие видели только законы своей касты, не чувствовали другого долга, кроме долга своему Домашнему Камню, я осмелился мечтать об Великом Аре – когда настанет конец бессмысленным войнам, кровопролитию и террору, конец тревогам и страху, омрачающим нашу жизнь – я мечтал о том, что из праха поднимется новый мир, мир законности и чести, власти и справедливости.
      – Твоей справедливости, – сказал я.
      – Моей, если хочешь, – согласился он.
      Марленус положил Домашний Камень пред собой на землю и взял меч, лежащий на коленях. Теперь он был похож на бога войны.
      – Знаешь ли ты, тарнсмен, – спросил он, – что здесь нет другой справедливости, кроме справедливости меча? Такова правда – подумай об этом. – Он сделал паузу. – Без этого, – он дотронулся до лезвия, – нет ничего – ни справедливости, ни мира. Без меча здесь нет ничего.
      – По какому праву меч Марленуса должен принести справедливость на Гор?
      – Ты не понимаешь, – ответил он, – что само право, о котором ты столько говоришь, обязано своим существованием мечу.
      – Это ложь, – сказал я. – Надеюсь, что ложь. – Я выпрямился, хотя малейшее движение раздражало раны от кнута на спине.
      – До меча, – терпеливо объяснил Марленус, – тут не было права, только факт – что есть то, что есть, а не то, чему следовало бы быть, и так будет до тех пор, пока меч не создает, установит, гарантирует правду, не придаст ей вес и значение. – Он с легкостью поднял меч, как если бы это была ветка. – Сначала меч, потом государство, и лишь затем – справедливость.
      – Но мечта об Аре, о которой ты говоришь, в которую веришь, она принесет это право?
      – Да.
      – Это правильная мечта?
      – Несомненно.
      – Тогда твоему мечу не хватило силы воплотить ее в жизнь.
      Марленус задумчиво взглянул на меня и рассмеялся.
      – Клянусь Царствующими Жрецами, я утратил меру.
      Я пожал плечами, что было весьма болезненно в цепях.
      – Но, – продолжал он, – если даже ты прав, как же мы узнаем, верна мечта или нет.
      Я не мог ответить на этот вопрос.
      – Я скажу тебе, – рассмеялся Марленус и похлопал по лезвию, – с помощью этого.
      Он поднялся и вложил меч в ножны. Как по сигналу, в пещеру вошли тарнсмены и схватили меня.
      – Заколоть его, – приказал Марленус.
      Тарнсмены сняли с меня цепи, чтобы я мог умереть свободным. Вероятно, для того, чтобы мои конвульсии доставили больше удовольствия наблюдателям.
      Я как бы онемел, даже спина, которая, не будь я на пороге смерти, была бы адом, не давала о себе знать.
      – Твоя дочь, Талена, жива, – сказал я Марленусу. Сам он не спрашивал меня об этом и даже не подавал признаков заинтересованности. И все же, поскольку он был человеком, я решил, что и он хочет об этом знать, несмотря на то, что он был далек от мира и погружен в свои мечты.
      – Она должна была принести мне тысячу тарнов, – сказал он. – Продолжайте, – приказал он воинам.
      Они крепко схватили меня за руки. Двое вынули пику из щели и понесли ее вперед. Она должна была вонзиться в меня, и вместе со мной вернуться на место.
      – Она твоя дочь, – сказал я Марленусу. – И она жива.
      – Она подчинилась тебе? – спросил он.
      – Да.
      – Значит, она ценит свою жизнь дороже моей чести.
      Внезапно чувство онемелости, бессилия во мне исчезли в вспышке ярости.
      – Будь проклята ваша честь, – проревел я. – Ваша вонючая честь!
      Не понимая уже, что делаю, я стряхнул двух тарнсменов со своих рук, как детей, и обрушился на Марленуса. От моего удара по лицу он опрокинулся назад, морщась от боли и удивления. Я повернулся как раз вовремя, чтобы отразить пику, летящую мне в спину. Я схватил ее, перевернул и, используя, как палку, держа ее перед собой, прыгнул на тех двоих и опрокинул их. Раздалось два крика, и пика оказалась в полном моем распоряжении. Пять или шесть тарнсменов уже бежали к широкому отверстию пещеры, но я ринулся на них, и, держа копье перед собой параллельно земле, с нечеловеческой силой выволок их наружу и скинул с края площадки перед пещерой. Их вопли были заглушены ревом тарнсменов, бросившихся на меня.
      Один из них поднял арбалет, но я проткнул его копьем насквозь, и стрела ударила в стену над моей головой, выбив сноп искр. Другого я сбил ударом ноги и, выхватив его меч, уложил третьего, подбежавшего ко мне, и ранил четвертого, но был оттеснен вглубь пещеры. Я был обречен, но решил умереть с честью. Все это время я слышал звериный рык Марленуса, хохотавшего за моей спиной от радости, что простое закалывание превратилось в бой, так милый его сердцу. В момент передышки я повернулся лицом к нему, надеясь скрестить меч с самим убаром, но в этот момент кандалы ударили меня по лицу и горлу – метнул их в меня Марленус. Я задохнулся и мотнул головой, чтобы стряхнуть с глаз кровь, и меня тут же схватили трое или четверо тарнсменов.
      – Хорошо сделано, юноша, – объявил Марленус. – Я так и думал, что ты не захочешь умереть, как раб. – Он обратился к своим людям, указывая на меня. – Что скажете, – рассмеялся он. – Достоин ли этот воин умереть Смертью Тарна?
      – Конечно достоин, – сказал один из тарнсменов, прижимая тунику к пораженной груди.
      Меня выволокли наружу, к моим запястьям и лодыжкам привязали путы, а их свободные концы тут же привязали к кожаным седлам двух тарнов – один из которых был мой собственный черный гигант.
      – Ты будешь разорван на куски, – сказал Марленус. – Это не очень приятно, но лучше, чем закалывание.
      Тарнсмены оседлали птиц.
      – Я еще жив, – сказал я. Глупо, конечно, но я чувствовал, что мой смертный час еще не настал.
      Марленус не стал разубеждать меня.
      – Ты украл Домашний Камень Ара. Тебе повезло. – сказал он.
      – Никто еще не избежал Смерти Тарна, – сказал один из его людей.
      Воины разошлись, давая дорогу птицам.
      Марленус сам наклонился в темноте, проверяя и укрепляя узлы на путах.
      – Хочешь, я убью тебя сейчас? – ласково сказал он. – Все-таки, Смерть Тарна – не из приятных.
      Его рука, невидимая другим людям, оказалась на моем горле. Я почувствовал, как он сжимает его.
      – Откуда такая доброта? – спросил я.
      – Ради девушки, – ответил он.
      – Почему?!
      – Ради ее любви.
      – Твоя дочь ненавидит меня.
      – Она согласилась стать женой Па-Кура, Владыки Убийц, чтобы дать тебе маленький шанс выжить, послав тебя на Раму Унижения.
      – Откуда ты это знаешь?
      – Это знают все в лагере Па-Кура, – ответил Марленус. Я почувствовал, что он улыбается в темноте. – Я сам, один из страдальцев, узнал это от Минтара, торговца. Он стремится иметь друзей в обоих лагерях, ибо кто знает, не сядет ли Марленус снова на трон Ара?
      Вероятно, я издал крик ярости, ибо Марленус заткнул мне рот свободной рукой.
      Не спрашивая меня более ни о чем, он поднялся и отошел под крылья одного из тарнов, помахав рукой.
      – Прощай, воин, – сказал он.
      Резким толчком тарнсмены подняли птиц в воздух. На мгновение я повис между двумя птицами, затем на высоте ста футов тарнсмены по сигналу – свистку с земли – развернули птиц в противоположных направлениях. Острая боль разодрала мое тело. Я невольно вскрикнул. Птицы старались как можно дальше отлететь одна от другой. Снова и снова наступала мгновенная передышка, когда одна из птиц ослабляла натяжение пут. Я слышал над собой проклятия тарнсменов и вспышки стрекал. Вдруг птицы снова резко натянули путы, вызвав ослепляющую вспышку боли.
      Внезапно раздался треск и одна из веревок оборвалась. Не размышляя, слепо подчиняясь рефлексу, я схватил свободной рукой шнур и попытался стащить его с запястья. Птицы рванулись и боль пронзила меня, но и шнур, вместе с клочками кожи слетел с руки и исчез во тьме. Скоро тарнсмены поймут, что случилось. Сначала они решат, что мое тело разорвалось пополам, и тьма скроет истину, но ненадолго – до тех пор, пока они не подергают за шнуры, проверяя вес груза.
      Я изогнулся и стал карабкаться по одной из двух веревок, ведущих к огромной птице надо мной. Через несколько секунд я очутился у седла.
      Тут тарнсмен увидел меня и завопил от ярости, выхватывая меч. Он рубанул с плеча, но я увернулся и сжал коготь птицы – она вскрикнула и стала неуправляема. Тогда, одной рукой сжимая коготь, другой я расстегнул застежку, и все седло, к которому тарнсмен был пристегнут поясом, слетело со спины тарна и полетело на землю.
      Я услышал вопль тарнсмена, а затем наступила тишина.
      Другой тарнсмен должен встревожиться. Каждое мгновение было драгоценно. Я прыгнул во тьме к поводьям птицы и ухватился за кольцо на шее. Резкий рывок заставил птицу отреагировать так, как если бы я потянул за четвертый повод. Он немедленно стал спускаться, и минутой позже я стоял на скалистом плато. За горами виднелась полоса красного света – приближался рассвет. Мои лодыжки были все еще привязаны к птице, и я быстро разорвал ремни.
      С первым лучом света я увидел в сотне футов от себя то, что я надеялся найти – седло и скорчившееся тело тарнсмена. Я подбежал к нему и вытащил арбалет, который не повредился при падении. Стрелы тоже сохранились. Я зарядил его и тут же услышал, что надо мной летит тарн. Он спускался к погибшему, и его тарнсмен слишком поздно увидел меня. Стрела пронзила его в седле.
      Тарн, мой черный гигант из Ко-Ро-Ба, приземлился и величественно пошел вперед. Я подождал, немного опасаясь, пока он не подошел ко мне и не положил голову мне на плечо, вытянув шею для почесывания. Я наскреб несколько пригоршней вшей и положил ему на язык, благодарно похлопал по ноге и взобрался в седло, сбросив мертвого тарнсмена на землю и заняв его место.
      Я чувствовал прилив сил. У меня снова были оружие и тарн. И даже стрекало. Я взлетел, не думая уже о Ко-Ро-Ба или Домашнем Камне. Возможно с глупым, но неиссякаемым оптимизмом я провел птицу над Вольтан Рейндж и полетел к Ару.

      Ар, осажденный и бесстрашный, представлял собой великолепное зрелище. Его прекрасные цилиндры вызывающе сверкали за белыми мраморными валами его двойных стен – первая из них была высотой 300 футов, вторая, через двадцать ярдов – около 400 футов, они были достаточно широки, чтобы по ним могли проехать в ряд сразу шесть повозок. Через каждые пятьдесят футов на стенах вздымались башни, поставленные так, что невозможно было избежать огня из многочисленных амбразур. По всему городу от цилиндра к цилиндру тянулись, поблескивая в солнечном свете, почти невидимые проволоки, сотни таких проволок образовывали сеть, защищающую от тарнов. Провести тарна между этими проволоками было невозможно – они разрезали бы ему крылья.
      Внутри города Посвященные, которые взяли его под свой контроль после бегства Марленуса, раскрыли осадные резервуары и распределяли продовольствие из гигантских элеваторов. Город, подобный Ару, при хорошем командовании мог противостоять осаде в течение жизни целого поколения.
      За стенами города начинались укрепления Па-Кура, сложенные под руководством лучших инженеров Гора. За сотни ярдов от стены, за пределами досягаемости лука, тысячи рабов и плотников рыли гигантский ров, футов шестьдесят шириной и восемьдесят глубиной. На внешней его стороне ссыпалась вынутая земля, которая, предварительно утрамбованная, превращалась в вал, на вершине которого, после его завершения, будут установлены многочисленные устройства для дезориентирования лучников, подвижные деревянные экраны и легкие метательные орудия.
      Между рвом и стенами города под покровом ночи были установлены тысячи кольев, остриями к стенам. Я знал, что многое сверху не видимо: свободное пространство между кольями усеяно скрытыми ямами-ловушками с острыми кольями на дне. Кроме того, в земле скрывались деревянные доски с железными крюками, подобные тем, которые использовались в древности на Земле. За первым рвом через несколько сотен ярдов шел второй, поменьше, но тоже с валом, около двадцати футов глубиной и тридцати футов шириной. Этот вал окружала ограда из острых кольев. Через каждые сто ярдов шли ворота. За этой стеной размещались бесчисленные палатки орды Па-Кура.
      Тут и там между палаток собирались осадные башни. Девять уже было готово. Конечно, невозможно было достичь высоты стен Ара, но с помощью таранов они могли пробить нижние уровни. Тарнсмены должны будут атаковать вершины стен. Когда придет время атаки, через ров будут переброшены мосты, по которым башни подкатятся к стенам Ара; через них потечет кавалерия тарларионов, вся орда. Легкие машины, в основном катапульты, будут перенесены тарнами.
      Еще один способ осады вступил в действие, но я не мог видеть его – это подземная война между лагерем Па-Кура и Аром. Многочисленные туннели уже сейчас должны прокапываться к Ару, а из него к лагерю. Наиболее ожесточенная борьба будет вестись в этих змееподобных норах, глубоко под землей, при свете фонарей. Многие из них будут разрушены или засыпаны. Учитывая глубину фундамента стен города и скальное основание, на котором он покоится, можно было судить, что вряд ли будет прорыт туннель, с помощь которого можно будет обрушить приличный кусок стены, но можно вывести туннель в пределы города, по которому солдаты ночью проникнут в него и перебьют охрану ворот, и Ар, окажется беззащитным перед ордой убийц.
      Я заметил одну особенность укреплений осаждающих – отсутствие третьего рва, прикрывающего лагерь сзади. Я решил, что Па-Кур считает себя в безопасности и не хочет тратить время и рабов на ненужную работу. Но все же он совершает ошибку, не соблюдая правила осады. Если бы у меня было определенное количество людей, я бы ею воспользовался.
      Я посадил тарна на границе лагеря Па-Кура, примерно в семи-восьми милях от города. Я не удивился тому, что меня никто не окликнул: высокомерие Па-Кура или его самонадеянность явились причиной того, что в тылу не было никакой охраны, системы паролей и отзывов. Ведя тарна на поводу, я вступил в лагерь как на карнавал или на ярмарку. У меня не было никакого определенного плана, но я рассчитывал найти Талену и бежать, либо умереть.
      Остановив спешившую рабыню, я спросил ее, где расположена стоянка Минтара, решив, что она, наверное, проделал путь от Воска до сердца империи. Она была недовольна непредвиденной задержкой, но горийский раб не станет игнорировать вопрос свободного человека. Она выплюнула монеты, находившиеся у нее за щекой, и удовлетворила мое любопытство. Горийские одежды редко уродуются карманами, за исключением спецодежды для ремесленников.
      С сильно бьющимся сердцем, скрыв лицо под шлемом, отнятым у воина на Вольтан Рейндж, я подошел к стоянке Минтара. У входа стояла гигантская временная проволочная клетка-загон для тарна. Я уплатил тарноводу серебряный диск, приказав ему позаботиться о птице: почистить и покормить ее, привести в готовность. Его недоумение было развеяно еще одним диском.
      Я обошел окрестности стоянки Минтара, отделенной от основного лагеря, как и большинство стоянок торговцев, плетеной изгородью. Через стоянку, как через осажденный город, тянулись противотарновые провода. Стоянка Минтара была самой большой среди торговых стоянок и занимала несколько акров. Наконец, я подошел к корали тарларионов и подождал, пока не отлучится один из стражей, который мог узнать меня.
      Оглядевшись, не смотрит ли кто, я перепрыгнул через изгородь и попал в гущу ездовых тарларионов. Предварительно я установил, что в этой корали нет высоких тарларионов, на которых ездит Казак и его воины. Они слишком возбудимы и плотоядны, а мне не нравилась перспектива поднимать шум, прокладывая себе дорогу среди них с помощью копья.
      Их более кроткие родственники не стали бы прерывать свои мысли о пище. Укрытый за их огромными, как автобусы, телами, я прокрался к выходу.
      Счастье не изменило мне, когда я перепрыгнул через стену и направился по тропинке к палаткам людей Минтара. Обычно стоянка торговцев, в отличие от хаоса лагеря Па-Кура, организована в лучших военных традициях, по геометрической схеме. Военный лагерь располагается концентрическими кругами, отражающими четверичный принцип военной машины Гора, так же и торговая стоянка состоит из концентрических кругов, причем палатки стражи занимают внешний ряд, возчики, ремесленники, маркитантки и рабы – следующие ряды, а центр оставлен для торговца, его товаров и телохранителей.
      Именно поэтому я перебрался через изгородь именно в этом месте; я искал палатку Казрака, которая должна была стоять во внешнем кольце, около коралей. Мои предположения оказались правильными, и через минуту я скользнул в его палатку и бросил на циновку свое кольцо со знаком Кэбота.
      Час, который я провел внутри палатки, показался мне вечностью. Наконец появилась усталая фигура Казрака со шлемом в руке. Я не стал говорить с ним, пока оружие было в его руках: к сожалению, горийский воин прежде всего, встретив в своей палатке чужака, убьет его, а потом станет разбираться, кто он такой. Я остался в тени и подождал, пока он отстегнул меч. Вспыхнуло огниво, и Казрак зажег маленькую лампу – фитиль, вставленный в медную чашку с тарларионовым жиром – и при ее мерцающем свете повернулся к циновке. И тут же он упал на колени и схватил кольцо.
      – Царствующие Жрецы! – воскликнул он.
      Я прыгнул к нему и зажал ему рот руками. Он яростно отбивался.
      – Казрак! – сказал я и убрал руки. Он обнял меня и прижал к груди, с наполнившимися слезами глазами.
      – Я искал тебя, – сказал он. – Два дня я скакал по берегам Воска, чтобы освободить тебя.
      – Это было святотатством, – рассмеялся я.
      – Пусть так, но я должен был освободить тебя.
      – Мы снова вместе, – просто сказал я.
      – Я нашел раму в полпасанга от Воска, уже сломанную, и подумал, что ты погиб.
      Этот храбрец плакал, и я тоже чувствовал, что слезы подступают к моим глазам, но от радости – ведь он был моим другом. Подойдя к его ящику около циновки, я достал флягу вина ка-ла-на и, сделав большой глоток, протянул ее ему. Он осушил ее одним глотком и вытер бороду, испачканную красной жидкостью.
      – Да, мы снова вместе, – сказал Казрак. – Снова вместе, Тэрл из Бристоля, мой брат по мечу.
      Мы уселись и я рассказал ему о своих приключениях, а он слушал меня, качая головой.
      – Самой судьбой и Царствующими Жрецами тебе предназначено совершать великие подвиги.
      – Жизнь коротка. Давай лучше поговорим о наших делах.
      – За сотню поколений из тысячи храбрецов едва ли кто сравниться с тобой.
      Кто-то вошел в палатку. Я исчез в тени. Это был один из доверенных воинов Минтара – человек, чьи тарларионы тащили паланкин торговца.
      Даже не оглядев палатку, он обратился прямо к Казраку:
      – Не хотят ли Казрак и его гость, Тэрл из Бристоля, сопроводить меня в палатку Минтара, торговца?
      Мы были ошеломлены, но поднялись и пошли за ним. Уже стемнело и я надел свой шлем, так что узнать меня было невозможно. Перед тем, как покинуть палатку, я положил кольцо в свой мешок, но теперь решил, что излишнее благоразумие не повредит моей гордости.
      Шатер Минтара был огромен и казался дворцом из шелка. Пройдя мимо стражи у входа, мы увидели в центре шатра у небольшого костра двух человек, между которыми лежала игорная доска. Один был Минтар, чье тело подобно бурдюку покоилось на мягких подушках. Другой, гигант, носил одежды Страдальца, но носил их по-королевски. Он сидел, скрестив ноги, с выпрямленной спиной и высоко поднятой головой – как подобает воину. Даже издали я узнал его – это был Марленус.
      – Не будем прекращать игру, – сказал он Минтару.
      Мы встали рядом.
      Минтар погрузился в мысли, не отрывая взгляда от красных и желтых клеток доски. Увидев нас, Минтар моргнул, и его пухлая рука протянулась, на секунду поколебавшись, к одной из 100 клеток доски, где находился тарнсмен. Он коснулся его. Последовал мгновенный обмен ходами, подобный цепной реакции: первый тарнсмен взял первого тарнсмена, второй копьеносец ответил нейтрализацией первого копьеносца, но был сражен вторым тарнсменом, тарнсмен – рабом копья, и раб копья – рабом копья.
      Минтар откинулся на подушки:
      – Вы взяли город, но не Домашний Камень. – Его глаза заблестели от удовольствия. – Я позволил это, чтобы захватить раба копья. Он дал мне нужную точку, слабую, но решающую.
      Марленус усмехнулся.
      – Позиция должна выдерживать любое рассмотрение. – И он величественным жестом двинул своего убара в разрыв, образовавшийся в результате взятия раба копья. Убар закрыл Домашний Камень.
      Минтар наклонил голову, признавая себя побежденным, и большим пальцем повалил своего убара.
      – Это моя слабость, – пожаловался он. – Я во всем гонюсь за прибылью, пусть даже маленькой.
      Марленус взглянул на нас с Казраком.
      – Минтар учит меня терпению, – сказал он. – Обычно он мастерски защищается.
      – А Марленус всегда нападает, – улыбнулся Минтар.
      – Захватывающая игра, – сказал Марленус почти откровенно. – Некоторым она заменяет музыку и женщин, доставляя не меньшее удовольствие. Она помогает им забыться. Это – как вино ка-ла-на в ночь, в которую его следует выпить.
      Мы молчали.
      – Вот смотрите, – сказал Марленус, восстанавливая позицию. – Я использую убийцу, чтобы взять город. Убийца падает от тарнсмена… необычное, но интересное решение.
      – И тарнсмен падает от раба копья, – добавил я.
      – Верно, – согласился Марленус и взмахнул рукой, – но я побеждаю.
      – А Па-Кур, – сказал я, – убийца.
      – Да, – сказал Марленус, – и Ар – город.
      – А я – тарнсмен? – спросил я.
      – Да, – ответил он.
      – А кто же, – спросил я, – раб копья?
      – Какая разница? – сказал Марленус, взяв в руку несколько рабов копья и по одному роняя их на доску. – Сгодится любой.
      – Если Убийца возьмет город, – сказал я. – Власть посвященных будет уничтожена и орда уберется прочь, останется гарнизон.
      Минтар уселся поудобнее.
      – Молодой тарнсмен неплохо играет, – сказал он.
      – И когда Па-Кур падет, – продолжал я, – гарнизон разделится и произойдет восстание.
      – Возглавляемое убаром, – сказал Марленус, глядя на фишку, зажатую в руке. Он провел ею по доске, спихивая остальные фигуры на шелк. – Убаром, – воскликнул он.
      – Вы хотите, чтобы город сдался Па-Куру, его орда ворвалась в цилиндры, разгромила и сожгла город, уничтожила или поработила население? – спросил я, невольно содрогнувшись, представив себе орду Па-Кура в Аре, грабящую, убивающую, насилующую, или, как говорят горийцы, умывающую мосты кровью.
      Глаза Марленуса вспыхнули.
      – Нет, – сказал он, – Но Ар падет, Посвященные способны только бубнить молитвы Царствующим Жрецам да обсуждать детали бессмысленных и безжалостных жертвоприношений. Они получили власть, но не умеют с нею обращаться. Они никогда не смогут противостоять хорошо организованной осаде города. Им не удержать его.
      – Разве вы не можете войти в город и захватить власть? – спросил я. – Вы вернули Домашний Камень. За вами пойдут.
      – Да, – сказал Марленус, – я вернул Домашний Камень и кое-кто последует за мной, но этого недостаточно. Кто встанет под знамена изгнанника? Власть Посвященных должна быть уничтожена.
      – У вас есть ход в город?
      Марленус пристально посмотрел на меня.
      – Возможно, – сказал он.
      – Тогда у меня есть контрплан, – сказал я. – Попробуйте захватить Домашние Камни городов, подчиненных Ару – они хранятся в Главном Цилиндре. Тогда вы сможете разделить орду Па-Кура, отдав Домашние Камни этим городам – с условием, что они отведут свои войска. Если они не согласятся, уничтожьте камни.
      – Солдаты двадцати городов, – сказал он, – хотят грабить, разрушать, насиловать, а не Домашние Камни.
      – Но некоторые из них дерутся за свою свободу – за свои Домашние Камни. Я уверен, что не все в орде Па-Кура грабители и убийцы. – Заметив интерес убара, я помедлили. – К тому же, насколько бы не были развращены горийские солдаты, они все-таки не станут рисковать своими Домашними Камнями.
      – Но если осада будет снята, то Посвященные останутся у власти.
      – И Марленус не получит свой трон, – продолжил я. – Но город будет спасен. – Я испытывающе взглянул на Марленуса. – Что вам дороже, убар, ваш город или ваш титул? Хотите вы благополучия Ару или своей личной славы?
      Марленус вскочил на ноги и, откинув желтую одежду, выхватил из ножен свой меч.
      – убар, – крикнул он, – отвечает на такие вопросы только с мечом в руках!
      Я тоже выхватил оружие. Мы несколько долгих секунд смотрели друг на друга, потом он рассмеялся, вкладывая меч в ножны.
      – Твой план неплох, – сказал он. – Я и мои люди войдут ночью в город.
      – И я с вами.
      – Нет, – сказал Марленус. – Люди Ара не нуждаются в помощи воина Ко-Ро-Ба.
      – Может быть, – сказал Минтар, – молодой воин заботится о Талене, дочери Марленуса?
      – Где она? – спросил я.
      – Мы точно не знаем, – ответил Минтар, – но она должна содержаться в палатках Па-Кура.
      И тут впервые заговорил Казрак.
      – В день, когда падет Ар, она обвенчается с ним и станет править городом. Он рассчитывает, что это заставит уцелевших жителей считать его настоящим убаром. Он объявит себя их освободителем, спасителем от деспотизма Посвященных, восстановителем старого порядка и славы империи.
      Минтар лениво переставлял фигурки на доске то в одну, то в другую позицию.
      – В принципе, в данной ситуации для нас не важна девушка, – сказал он, – но лишь Царствующие Жрецы видят все варианты. Может быть, лучше сбросить ее с доски. – С этими словами он взял фигуру «супруга убара» или «дочь убара» и бросил ее в ящик.
      Марленус, сжав кулаки, посмотрел на доску.
      – Да, она должна быть снята с доски, но не только из гуманности. Она опозорила меня, оставшись одна с воином, подчинившись ему и умоляя убийцу о снисхождении.
      – Она не опозорила тебя, – сказал я.
      – Она подчинилась, – возразил Марленус.
      – Чтобы спасти свою жизнь.
      – И ходит слух, – сказал Минтар, не отрывая глаз от доски, – что она отдалась Па-Куру, чтобы некий тарнсмен, которого она любила, получил шанс выжить.
      – Она могла принести выкуп в тысячу тарнов, – горько сказал Марленус, – а теперь она стоит меньше, чем вымуштрованная рабыня.
      – Она твоя дочь, – сказал я.
      – Если бы она была здесь, – сказал он, – я бы убил ее.
      – А я бы убил тебя.
      – Верно, – он пристально посмотрел на меня, – один из нас должен убить другого.
      – Неужели ты не любишь ее?
      Марленус изумился.
      – Я – убар, – сказал он и одел желтые одежды Страдальца на свою гигантскую фигуру. Опустив капюшон на лицо, он уже уходил, но внезапно вновь повернулся ко мне, вытянув свою палку.
      – Похоже, тебя любят Царствующие Жрецы, – сказал он и пробурчал еще что-то под своим капюшоном. Потом покинул палатку, ничем не отличаясь от обычного Страдальца.
      Минтар выглядел довольным.
      – Ты единственный избежал Смерти Тарна, – сказал он с восхищением. – Наверное, это все же правда, что ты – воин, появляющийся раз в тысячелетие, и что Царствующие Жрецы пригласили тебя, чтобы ты изменил мир?
      – Откуда ты узнал, что я в лагере? – спросил я.
      – От девушки, – ответил Минтар, – и не логично ли предположить, что ты будешь искать помощи у Казрака, своего брата по мечу?
      – Да.
      Минтар сунул руку в мешок, достал оттуда двойной золотой диск и бросил его Казраку. Тот поймал его.
      – Насколько я понимаю, ты прекращаешь свою службу у меня, – сказал Минтар.
      – Я должен поступить так, – ответил Казрак.
      – Это твое право.
      – Где стоят палатки Па-Кура? – спросил я.
      – На самом высоком месте лагеря, – ответил Минтар, – около второго рва, напротив главных ворот Ара. Ты увидишь черное знамя Касты Убийц.
      – Спасибо. Ты храбрый человек, хоть и торговец.
      – Торговец должен быть храбр, как воин, юный тарнсмен. Вот смотри: предположим, Марленус получит Ар обратно – разве не получит Минтар монополии?
      – Да, – сказал я, – но Па-Кур предлагает такую же монополию.
      – И даже лучше, – поправил меня Минтар, снова обращаясь к доске, – но, видишь ли, Па-Кур – не игрок.

      Мы с Казраком вернулись в его палатку и до утра обсуждали возможности спасения Талены. Мы придумали множество планов, но ни один из них не был реальным. Было бы самоубийством прямо прорываться к ней, и все же, если бы не было другого выхода, я предпринял бы эту попытку. Сейчас же, пока не пал город и Па-Кур не изменил плана, она в безопасности. Не похоже, что Па-Кур был так наивен, чтобы использовать девушку до того, как она публично назовет его Свободным Спутником, как требуют того ритуалы Гора. Как рабыня она может потерять политическое значение. Но мысль о том, что она заключена в палатках Па-Кура, приводила меня в бешенство, и я знал, что не смогу сдерживаться бесконечно. Но пока Казраку удалось уговорить меня подождать, потому, что любое преждевременное действие приведет к неудаче.
      Поэтому в следующие несколько дней я оставался в шатре Казрака. Я перекрасил свои волосы в черный цвет и достал вооружение убийцы. На левой половине шлема я укрепил золотой значок посланца. В этой маскировке я мог свободно ходить по лагерю, наблюдая приготовления к осаде, муштровку войск и даже забрался на одну из осадных башен и наблюдал Ар.
      Время от времени боевые горны подавали сигнал тревоги – арские войска делали вылазки. Навстречу им тогда выходили копьеносцы и всадники Па-Кура. Иногда им удавалось загнать аритов в ворота города, иногда же арские войска теснили людей Па-Кура до защитных кольев, один раз им удалось даже дойти до осадных мостов у большого рва.
      И все же воины Па-Кура явно превосходили аритов. Их человеческие ресурсы были, казалось, неисчерпаемыми, к тому же в его распоряжении была тарларионская кавалерия, которой практически не было в Аре.
      Во время боя небо наполнялось тарнсменами обеих сторон, поражающих неприятеля сверху или вступающими в беспощадные дуэли на высоте нескольких сотен футов. Но постепенно и этот ресурс Ара истощался, опустошаемый превосходящими силами Па-Кура. На девятый день осады небо принадлежало ему, а армия Ара не появлялась больше из главных ворот. Надежда снять осаду с помощью боя исчезла. Людям Ара оставалось дожидаться атаки за своими проводами, пока Посвященные приносили жертвы Царствующим Жрецам.
      На десятый день осады небольшие машины – катапульты и баллисты – были переброшены тарнами через ров и занялись артиллерийской дуэлью с аналогичными орудиями противника, установленными на стенах города. В то же время рабы принялись продвигать линию кольев вперед. После четырех дней артподготовки, имевшей весьма незначительный эффект, был произведен первый приступ.
      Он начался за несколько часов до рассвета. Гигантские осадные башни, покрытые стальными щитами, медленно перекатились через мосты. К полудню они уже были на расстоянии полета стрелы до стены. К темноте первая башня подошла к стене, а через час к ней присоединились остальные две. Вокруг и на них толпились воины. В небе снова сражались тарнсмены. По веревочным лестницам арские воины спускались со стен на высоту башен, через вспомогательные ворота была предупредительная вылазка, но солдаты были остановлены пехотой Па-Кура. Со стен, с высоты около 200 футов выше башен, сбрасывались камни и метались горящие снаряды. Внутри башен голые рабы, подгоняемые кнутами надсмотрщиков, безостановочно раскачивали стальные тараны.
      Одна из башен была подкопана, она внезапно наклонилась и обрушилась на землю под дикие вопли тех, кто был в ней. Другая была захвачена и сожжена. Но еще пять башен медленно катились к Ару. Эти башни сами по себе были крепостями и должны были быть установлены любой ценой – час за часом они будут безостановочно ввинчиваться в стены.
      Тем временем город атаковали тарнсмены, несущие на специальных веревках по девять копьеносцев. Они спускались сквозь отверстия в проволочной сети на крыши цилиндров. Эти десанты редко возвращались, но иногда им удавалось добиться великолепных результатов.
      На двенадцатый день осады в лагере Па-Кура царило оживление: одному из десантов удалось прорезать проволоку и, прорвавшись к главному водохранилищу города, вылить туда сосуд со смертельным ядом, добываемым из пустынного кустарника. Теперь город мог полагаться только на свои колодцы и дождь. Стало ясно, что продовольствие тоже подходило к концу, и Посвященным, явно не способным удержать город и чье сопротивление было бессмысленно, придется испытать на себе голод и отчаяние населения.
      О судьбе Марленуса я не знал. Мне было известно, что он с группой из пятидесяти воинов каким-то способом проник в город, и теперь ждал часа, когда можно будет захватить камни и с их помощью разделить орду Па-Кура. Но на четвертую неделю осады я уже не надеялся на это. Вероятно, их обнаружили и заперли вместе с Домашними Камнями в том самом цилиндре, который в дни славы Марленуса был его дворцом.
      Может быть, они захватили дворец вместе с крышей. Но даже тогда они не могли использовать Домашние Камни – у них не было тарнов, и пути отступления были отрезаны. Да и провода в районе главного цилиндра натянуты особенно густо, что делает спасение невозможным.
      Па-Кур, конечно, был бы рад оставить Марленуса там, где он был – в руках аритов. Кроме того, он был не настолько глуп, чтобы принести Домашние Камни в свой лагерь и рисковать развалить орду до конца осады. Возможно, что он вовсе не собирался отдавать Домашние Камни своим союзникам, а напротив, продолжить империалистические устремления Марленуса. Сколько может продержаться Марленус? Это зависело от того, есть ли у него вода и продукты, и от настойчивости Посвященных. Во дворце должны были быть цистерны с водой, если Марленус, в качестве предосторожности в виду неустойчивого положения Ара, превратил свой цилиндр в крепость с запасами еды, воды и оружия. Но, в любом случае, мой план насчет Домашних Камней провалился, и Марленус, выражаясь языком игры, был нейтрализован, если не сброшен с доски.
      Мы снова и снова обсуждали положение дел. Шансы Ара выстоять были минимальны. Нам оставалось одно – спасать Талену. У меня в голове мелькнул план, но он был почти неосуществим. Казрак заметил, что я пожал плечами и поинтересовался, в чем дело.
      – Осаду можно снять, – сказал я, – если армия из тысячи воинов атакует Па-Кура с незащищенной стороны.
      – Возможно, – усмехнулся Казрак, – но где взять такую армию?
      Я мгновение поколебался, затем сказал:
      – Ко-Ро-Ба и, возможно, Тентис.
      Казрак недоверчиво посмотрел на меня:
      – Ты сошел с ума! Падение Ара для свободных городов – все равно, что глоток ка-ла-на. Это будет праздник. Мосты будут увешаны цветами, польется дармовая пага, будут освобождены рабы, враги примирятся.
      – Но сколько это продлится, если на арском троне сядет Па-Кур?
      Лицо Казрака омрачилось.
      – Па-Кур не разрушит город, – сказал я, – и сохранит как можно больше солдат из орды.
      – Да, радости мало.
      – Марленус мечтал об империи. Па-Кур не пойдет дальше тирании и угнетения.
      – Марленус уже не опасен, – сказал Казрак. – Он изгнанник в своем собственном городе.
      – Но Па-Кур как убар Ара – угроза всему Гору.
      – Верно, – согласился Казрак, вопросительно глядя на меня.
      – Почему бы свободным городам не объединиться, чтобы уничтожить Па-Кура?
      – Города никогда не объединятся.
      – Им ничего не остается делать. Если Па-Кура надо остановить, то это можно сделать только сейчас.
      – Города не объединятся, – повторил Казрак, качая головой.
      – Возьми кольцо, – сказал я, – покажи его Правителю Ко-Ро-Ба и Правителю Тентиса, убарам и правителям всех городов. Расскажи им об осаде и о том, что тебя послал Тэрл Кэбот, воин Ко-Ро-Ба.
      – Меня, скорее всего, заколют, – сказал Казрак, беря кольцо, – но я пойду.
      С тяжелым сердцем я смотрел на его сборы.
      – Прощай, брат по мечу, – сказал он, повернулся и вышел из палатки так, как если бы шел на очередное дежурство. Горячий комок застрял у меня в горле, и я спросил себя, должен ли был я посылать друга на верную смерть.
      Через несколько минут и я сам собрался и, надев черный шлем убийцы, направился к палаткам Па-Кура. Они располагались напротив главных ворот города, на внешней стороне второго рва. Здесь, на холме, за черной шелковой стеной, томилась Талена. За стеной располагались дюжины палаток его людей и телохранителей, над палатками развивались черные флаги Касты Убийц.
      Я проходил рядом с этой стоянкой сотни раз, но теперь решил войти. С бьющимся сердцем я ускорил шаги – пришло время действовать. Было бы самоубийством прорываться на стоянку, но Па-Кур был в окрестностях Ара, руководя осадой, и я мог, если повезет, пройти как посланник. Кто осмелиться преградить путь тому, на чьем шлеме сверкает золотой знак посланца?
      Без колебаний я поднялся к страже.
      – Послание Па-Кура, – сказал я, – для ушей Талены – его будущей супруги.
      – Я отнесу послание, – сказал один из охранников, здоровяк, подозрительно глядя на меня. Он явно впервые меня видел.
      – Послание для будущей супруги убара и только для нее, – сказал я сердито. – Ты задерживаешь посланника Па-Кура?
      – Я не знаю тебя, – прорычал он.
      – Скажи мне свое имя, чтобы я смог сообщить Па-Куру, кто задерживает его посланника.
      Последовало напряженное молчание и стражи отступили. Я вошел на стоянку, не имея определенного плана, но чувствуя, что должен поговорить с Таленой – может быть, вместе мы сумеем придумать план бегства. На мгновение я растерялся, точно не зная, где находится ее палатка.
      За стеной из черного шелка шла вторая стена из желтых прутьев. Па-Кур был не так беззаботен, как я думал. Вдобавок поверху была натянута проволока. Я пошел вдоль второй стены и повторил свои слова. Здесь меня не стали задерживать, как будто мой шлем сам по себе служил гарантией неприкосновенности. Но зато после ворот меня повела черная рабыня в золотой ливрее, а сзади шли два стражника.
      Мы дошли до большого шатра из желто-красного шелка, сорока футов в диаметре и 20 футов высотой…
      – Подождите здесь, – сказал я, обернувшись к страже. – Мое послание предназначено для ушей той, кто станет женой Па-Кура и лишь для нее.
      Сердце мое билось так громко, что я боялся, что они услышат его удары, но голос был бесстрастен.
      Стражи переглянулись, не ожидая такого варианта. Рабыня посмотрела на меня неприязненно, как будто я должен был сделать какое-то непристойное дело, откладывавшееся много раз.
      – Ждите, – сказал я и шагнул в шатер.
      Внутри стояла клетка. Она представляла собой десятифутовый куб. Толстые прутья были покрыты серебром и украшены драгоценными камнями. У клетки не было двери, она была сооружена вокруг пленницы. Девушка гордо сидела на троне, одетая в полный костюм убара.
      Что-то заставило меня быть осторожным. Не знаю, что это было, но что-то здесь было не так. У меня было желание назвать ее по имени, и я с трудом подавил мысль прыгнуть к решетке, схватить ее и прижать к своим губам. Это, должно быть, Талена, которую я люблю и которой принадлежит вся моя жизнь. Но я шел к клетке медленно, насторожено. Может быть, что-то крылось в ее осанке, или в том, как она держала голову. Девушка была похожа на Талену, но чем-то она отличалась, может быть ее опоили? Почему она не узнает меня? Я встал перед клеткой и снял шлем. Она даже не вздрогнула. В ее зеленых глазах не отразилось ничего.
      И я сказал холодно:
      – Я посланник Па-Кура. Он хочет передать тебе, что город скоро падет и ты воссядешь рядом с ним на троне Ара.
      – Па-Кур добр, – сказала девушка.
      Я был потрясен, но не высказал ни малейшего удивления. Я был ошеломлен хитростью Па-Кура и рад тому, что последовал просьбе Казрака о терпении и осторожности, не раскрыл себя, не попытался добыть ее мечом. Да, это была бы ошибка. Голос девушки не принадлежал моей любимой. Девушка в клетке – это не Талена.

      Я был побежден хитростью Па-Кура. С горечью в сердце я покинул стоянку и вернулся в палатку Казрака. В следующие дни, бродя по кабакам и рынкам, я расспрашивал рабов и задирал тарнсменов и меченосцев, пытаясь узнать что-либо о Талене. Но ответ, купленный с помощью золотого диска или страха, всегда был одинаков – Талена находится в красно-желтом шатре. Я был уверен в том, что они не лгали, верили в свою правоту. Из всех, живущих на стоянке Па-Кура, лишь он один мог знать, где она находится.
      Я в отчаянии понял, что своими расспросами пустил слух, что кто-то слишком интересуется местонахождением девушки, и это заставит Па-Кура удвоить осторожность и, несомненно, он попытается выяснить личность столь любопытного воина. В эти дни я не носил одежды убийцы, а одевался как воин неопределенного происхождения, без символов города. Четырежды я избегал патрулей Па-Кура, которые вели людей, допрошенных мною с помощью меча.
      В палатке Казрака я пришел к выводу, что все мои попытки были тщетны и тарнсмен Марленуса нейтрализован, если можно так выразиться. Я подумал об убийстве Па-Кура, но это было неосуществимо и к тому же не помогло бы спасти Талену, Лишь вид моей любимой мог доставить мне большее удовлетворение, чем смерть убийцы.
      Это были ужасные дни. Вдобавок к своим неудачам, я не получал сведений ни от Казрака, ни о положении Марленуса в Главном Цилиндре. Насколько я мог понять, он и его люди были побеждены, и эта высота перешла в руки Посвященных. Или это могло случиться с минуты на минуту.
      Осада длилась уже 52 дня, и Па-Куру удалось пробить первую стену. Брешь была расчищена, чтобы доставить башни ко второй стене. Кроме того были заготовлены сотни «летающих мостов», по которым во время последнего приступа солдаты Па-Кура полезут на укрепления города. Прошел слух, что около дюжины туннелей удалось незаметно провести за вторую стену, и они могут быть вскрыты за несколько часов. Действия аритов не были ни эффективными, ни компетентными. К несчастью для Ара, в наиболее критический момент его истории им руководила самая никчемная из каст – Посвященные, разбирающиеся лишь в титулах, мифологии и суевериях. Далее, из сообщений перебежчиков следовало, что в городе царит голод и нехватка воды. Некоторые защитники вскрывали вены уцелевших тарнов, чтобы напиться крови. Маленький урт, горийский грызун, на рынке стоил серебряный диск. Начинались эпидемии. По улицам бродили грабители. В лагере Па-Кура ожидали падения города ежедневно, ежечасно. но Ар отказывался сдаться.
      Я сам был уверен в том, что храбрецы Ара будут защищать город до последнего воина в их горячей, хоть и слепой любви к нему, но Посвященные вряд ли таковы. И скоро, хотя это можно было бы предвидеть, на стене города появился высший Посвященный Ара. Он объявил себя Верховным Посвященным всех Посвященных Гора, назначенным самими Царствующими Жрецами. Нечего говорить, что такое заявление не было принято Высшими Посвященными свободных городов, которые считали себя независимыми. Верховный Посвященный, как он себя называл, поднял щит и положил его к своим ногам, затем проделал то же самое со своим мечом и копьем. Этот жест на военном языке означал призыв к переговорам – перемирие, буквально временное оставление оружия. Сдающийся разрывает перевязь щита и ломает древко копья, тем самым обезоруживая себя и отдаваясь на милость победителя.
      Скоро на первой стене, напротив Посвященного, появился Па-Кур и проделал те же самые манипуляции. Этим вечером совершился обмен уполномоченными и были выработаны условия сдачи. К утру основные пункты соглашения стали известны в лагере, и Ар фактически уже пал.
      Сделка, в основном, касалась безопасности самих Посвященных и предотвращения полного разграбления города, насколько это было возможно. Согласно первому условию, Па-Кур полностью амнистирует их и защитит их храмы. Это типично для Посвященных. Они одни на Горе провозгласили себя бессмертными, благодаря особым обрядам, запрещенных для непосвященных, и все же они – самые глупые из горийцев.
      Па-Кур охотно подписал этот пункт. Убийство Посвященного рассматривалось как дурной знак и, кроме того, они могли быть полезны при управлении городом. Убары всегда использовали Посвященных как инструмент, и умнейшие из них утверждали, что социальная функция Посвященных – поддерживать в каждой касте удовлетворение своим жребием. Второй пункт гласил, что в городе может быть оставлен гарнизон не более чем в 10 000 отборных солдат, и основная часть орды войдет в город безоружной. Кроме того, Посвященные выдвинули множество мелких условий, в основном касающихся продовольствия и защиты торговцев и крестьян.
      Па-Кур со своей стороны потребовал обычный выкуп, полагающийся победителю на Горе. Население должно быть полностью разоружено. Ношение оружия является преступлением. Офицеры и их семьи должны быть заколоты, и вообще должен быть казнен каждый десятый горожанин. Тысяча самых красивых женщин Ара будут переданы Па-Куру как рабыни для распределения между его приспешниками. Из остальных свободных женщин, здоровых и привлекательных, каждая третья будет продана на улице Клейм в пользу Па-Кура. Семь тысяч юношей пополнят ряды рабов, поредевшие во время осады. Дети до двенадцати лет будут распределены между свободными городами. Рабы же станут собственностью первого воина, сменившего их ошейник.
      С рассветом, под грохот барабанов, из лагеря через мост в сторону ворот двинулась процессия. Ворота начали медленно открываться. Об этом скорбел лишь я да, может быть, Минтар. Па-Кур был впереди гарнизона из 10 000 солдат, ревущих марш. Наконечники копий блестели. Па-Кур ехал на редкой красоты черном тарларионе. Животное, украшенное драгоценными камнями, двигалось четким церемониальным шагом. Но тут, к моему удивлению, процессия остановилась и восемь убийц вынесли вперед паланкин.
      Он был опущен подле тарлариона Па-Кура. Из него медленно появилась девушка с непокрытой головой. Мое сердце вздрогнуло – это была Талена, но без регалий убара, как девушка в клетке. Она была босиком, одетая только в белую мантию. Руки были почему-то скованы золотыми наручниками. Па-Кур взял в руки золотую цепь и пристегнул ее одним концом к своему седлу, а другой конец золотой цепи к наручникам Талены. Барабаны вновь загремели, и Талена медленно и с достоинством двинулась позади своего хозяина Па-Кура, Владыки Убийц.
      Видимо, изумление было написано на моем лице, так как один из всадников сказал мне:
      – Одним из условий является казнь Талены, дочери Марленуса, убара Ара.
      – Но почему? – спросил я, – ведь она должна была стать супругой Па-Кура?
      – Когда Марленус пал, – ответил воин, – Посвященные решили заколоть всю его семью. Чтобы спасти лицо в глазах жителей Ара, они потребовали, чтобы Па-Кур выполнил их приговор.
      – И он согласился?
      – Конечно. Разве важно, каким ключом открыть ворота Ара?
      У меня закружилась голова и я попятился, продираясь сквозь ряды солдат, наблюдающих за процессией. Я мчался по опустевшим улицам лагеря, пока не очутился на стоянке Минтара, ворвался в палатку Казрака и рухнул, плача, на циновку.
      Но вскоре мне удалось взять себя в руки, и я смог рассуждать. Шок от вида моей любимой, осужденной на гибель, был слишком велик. Воину Гора не подобало так переживать.
      И тот, кто поднялся с циновки и надел шлем и одежды Касты Убийц, был воином Гора. Я вложил меч в ножны, взял в руку щит, захватил копье. Затем уверенно направился ко входу стоянки Минтара и потребовал своего тарна.
      Тарн был выведен. Он излучал энергию и здоровье. Я знал, что после дней, проведенных в клетке, пусть и огромной, как и следует для такого убара небес, как мой тарн, он должен жаждать полета, возможности развернуть свои крылья под яростным небом Гора. Я ласково погладил его, сам удивляясь такому нежному чувству по отношению к горийскому чудовищу.
      Я бросил тарноводу золотой диск. Он заслужил его. Он, заикаясь, протянул мне его обратно. Золотой диск был целым состоянием. На него можно было купить другого тарна или пять рабынь. Я влез на спину птице, пристегнулся и сказал тарноводу, что монета его. Скорее всего это был просто великодушный жест, да, просто жест, но мне так хотелось, и кроме того, я не надеялся дожить до времени, когда он мне понадобится.
      – На счастье, – сказал я и поднял тарна в воздух.

      Сверху я увидел весь лагерь Па-Кура, Рвы, двойные стены Ара, осадные машины, словно блохи присосавшиеся к ним, и линию войск, длинной змеей ползущую к городу под грохот барабанов. Я подумал, что Марленус, если он жив, может видеть все это через амбразуры Главного Цилиндра. Мне было его жаль, ибо это зрелище должно было разорвать его сердце. Его чувства по отношению к Талене я не мог предугадать. Может быть, он не знал, что ее ждет, но догадывался, что я попытаюсь ее спасти. У меня был хороший союзник в его лице и его людей, как бы мало их не было!
      И тут словно части головоломки собрались в единое целое – у меня появился план! Марленус в городе – это очевидно. Я долго думал над тем, как ему удалось, но теперь понял – одежда Страдальца. За городом есть Ямы, и в одной из них находиться подземный ход. Он, несомненно, давно подготовлен прозорливым убаром как тайное убежище. Я должен найти этот тайный ход и прорваться к Марленусу.
      Но сначала я помчался к стенам Ара, оставив далеко позади медленно тянущуюся процессию. Всего минута потребовалась мне, чтобы достичь вершины внутренней стены над воротами. Солдаты в страхе разбежались передо мной, когда я снизился. В городе было тихо. Никто не остановил меня. Наверное, потому, что на мне была одежда убийцы и золотой значок посланника на шлеме.
      Не слезая с тарна, я потребовал вызвать офицера. Это был старый воин с белыми, коротко остриженными волосами. Он не спеша подошел ко мне. Мало удовольствия подчиняться приказам врага Ара, в особенности носящему одежду ненавистной Касты Убийц.
      – Па-Кур подходит, – сказал я. – Ар его.
      Стража молчала. Офицер что-то сказал и на меня направились наконечники сотен копий.
      – Вы сами пригласили его, – презрительно сказал я, – открыв ворота, но вы не убрали проволоку. Почему? Спустите ее, чтобы тарнсмены Па-Кура могли беспрепятственно влететь в город.
      – Это не оговорено в соглашении – сказал офицер.
      – Ар пал, – сказал я. – Подчиняйтесь воле Па-Кура.
      – Хорошо, – сказал офицер и махнул подчиненным. – Опустите проволоку.
      Его приказ разнесся по всей стене, как печальное эхо, от башни к башне. Огромные лебедки пришли в действие и страшная сеть противотарновой проволоки стала провисать. Достигнув земли, она разделялась и скатывалась. Естественно, что я сделал все это не для облегчения входа вражеских тарнсменов, которые даже не числились в составе гарнизона, но я хотел, чтобы город был открыт с неба для меня и для тех, кто сможет воспользоваться этим путем к свободе.
      Я надменно спросил офицера:
      – Па-Кур хочет знать, жив ли еще Марленус, бывший убар.
      – Да.
      – Где он?
      – В Главном Цилиндре.
      – Пленник?
      – Все равно, что пленник.
      – Смотрите, чтобы он не убежал.
      – Он не уйдет. Его сторожат 50 человек.
      – А крыша цилиндра, ведь провода спущены?
      – Марленус не убежит, разве что он умеет летать.
      – Вам может представиться случай проявить свой юмор на копье, – сказал я. Он с ненавистью посмотрел на меня, зная, какая судьба ждет офицеров.
      – Где будет казнена дочь бывшего убара?
      Офицер показал на один из цилиндров.
      – В Цилиндре Правосудия. Казнь состоится сразу же, как будет получена преступница.
      Цилиндр был белого цвета, который у горийцев часто ассоциируется со справедливостью. Вернее, это означало, что нет правосудия без Посвященных.
      На Горе есть две системы судов – гражданские, подлежащие юрисдикции правителя или убара, и отправляемые Посвященными под руководством Высшего Совета Посвященных города, то есть духовный суд. Области действия этих судов определены не очень четко. Посвященные претендуют на все, ссылаясь на близость к Царствующим Жрецам, но гражданские юристы оспаривают это право. Сейчас в Аре никто, конечно, не посмеет противостоять Посвященным. Я с отвращением заметил, что на крыше цилиндра сверкает копье из полированного серебра, 50 фунтов длины, похожее с такого расстояния на иголку.
      Я взлетел, добившись, чтобы проволока была спущена, узнав, что Марленус еще жив и удерживает часть Главного Цилиндра, а также где будет происходить казнь Талены.
      Я сорвался со стены Ара и увидел, что процессия Па-Кура совсем рядом, я видел Убийцу, который скакал во главе ее и идущую за тарларионом фигурку девушки, которая, даже босиком и прикованная к седлу, держалась очень гордо. Интересно, что думает Па-Кур насчет тарнсмена, пролетевшего над его головой?
      Мне казалось, что прошел целый час, но на самом деле лишь две или три минуты понадобилось мне, чтобы перелететь лагерь Па-Кура и найти Ямы Страдальцев, которые добровольно заключили себя в них в обмен на кормежку, но уже не могли выйти оттуда. Их было несколько, они были хорошо видны сверху – круглые черные колодцы, уходящие глубоко в землю. Я перелетел от одного к другому снижая тарна. Лишь одна яма была пуста. В остальных кишели желтые вши – страдальцы. Я храбро, не боясь заразиться, опустил тарна в пустую яму.
      Он опустился на скалистое дно, и я оглядел искусно отполированные стены ямы, простиравшиеся на тысячу футов надо мной. Несмотря на глубину ямы, на дне ее было холодно, и, взглянув вверх, я испугался, увидев мерцающие огоньки, которые с наступление темноты станут звездами. В центре ямы была вырезана ванна, наполовину заполненная холодной, но гнилой водой. Насколько я мог видеть, из этой ямы можно было выбраться лишь на спине тарна. Я знал, что иногда обитатели ямы, нарушив свое обещание, вырезают ступеньки в стене и убегают, но работа, занимающая несколько лет, влечет за собой, будучи обнаруженной, смертную казнь, да и сам риск восхождения делает такие попытки редкими. Если в этой яме и был секретный ход в город, то я его не видел, а времени у меня практически не оставалось.
      Оглядевшись, я увидел в стене ямы пещеры, служившие убежищем ее обитателям. В спешке я обследовал несколько пещер: они были не глубокими, всего лишь углубления в стене, но некоторые содержали по две-три комнаты. В нескольких пещерах лежали истертые циновки из грубого тростника и изъеденные ржавчиной инструменты – кайла и ломы, но большинство были пустыми.
      Выйдя из одной из пещер, я был удивлен поведением тарна: он, казалось был чем-то озадачен. Тарн наклонил голову набок, вытянул клюв, коснувшись явно глухой стены и отдернул его. Он проделал это несколько раз, потом стал ходить из стороны в сторону, нетерпеливо хлопая крыльями. Я перебежал через яму и принялся изучать стену. Внимательно осмотрев каждый дюйм вертикальной поверхности, я ничего не нашел, но в воздухе пахло чужим тарном. Несколько минут я потратил на изучение этой стены, уверенный, что именно она хранит секрет входа в город. Затем я в отчаянии попятился, ища хоть какой-нибудь намек на рукоять или замок, открывающий ход, но ничего не нашел.
      Казалось, стены были монолитны. Нигде не могло быть ключа. Вдруг, обругав себя за глупость, я бросился к цистерне в центре ямы и упал на живот у ее края. Я шарил по дну, отыскивая ключ. Рука нащупала вентиль, и я повернул его до отказа. В тот же миг раздался протяжный звук, как будто сработало какое-то огромное гидравлическое устройство. В стене появилось гигантское отверстие. Огромная плита, площадью около 50 квадратных футов, скользнула вверх и внутрь, открыв тускло освещенный туннель, достаточно большой для летящего тарна. За дверью находился второй вентиль, связанный с первым. Повернув его, я закрыл гигантскую дверь, считая, что эта тайна должна быть сохранена как можно дольше.
      Внутри тоннеля было темно, но не совсем. Его освещали полукруглые лампочки, расположенные скоплениями через каждые сто футов. Эти лампочки, изобретенные около ста лет назад Кастой Строителей, давали мягкий свет и могли светиться годами без замены. Без особого успеха я попытался объяснить все это птице. Скорее всего я говорил это для своего спокойствия. Сначала, когда я потянул за первый повод, птица не послушалась меня, потом она поднялась в воздух, сразу стукнувшись о потолок. Меня спас шлем. Затем тарн спустился ниже и понесся с такой скоростью, что лампочки по бокам слились в одну сверкающую цепь.
      Наконец, туннель расширился и кончился в огромном зале, освещенным сотнями ламп. В нем не было людей, но стояла огромная клетка, в которой на шестах сидели двадцать полуголодных тарнов. Едва они увидели нас, как принялись орать. Пол клетки был покрыт костями примерно полдюжины их собратьев. Я решил, что это тарны людей Марленуса, которых они оставили, войдя в город, когда путь обратно был отрезан. Брошенным тарнам ничего не оставалось делать, как использовать в виде пропитания своих менее сильных собратьев. Теперь они обезумели от голода и превратились в неуправляемых хищников.
      Но, может быть, я сумею использовать их.
      Прежде всего следовало освободить Марленуса. Я не мог пройти во дворец, не привлекая внимания стражи, и звание посланника Па-Кура не спасет меня, когда выяснится, что я хочу забрать Марленуса. Следовательно, нужно выработать план уничтожения осады. Я находился где-то под главным Цилиндром, и осужденные были надо мной. На верху широкой лестницы я нашел дверь, ведущую в цилиндр, и обрадовался, что в нее может пролезть тарн. К счастью, дверь клетки находилась прямо на против лестницы.
      Я взял стрекало и, спешившись, сбежал по ступенькам, повернул рычаг, с помощью которого дверь поднималась вверх, и сразу же спустился к клетке и, открыв ее, отступил под защиту двери. Один из голодных тарнов тут же соскочил на пол клетки и просунул голову в дверь. Его глаза вспыхнули при виде меня – я был для него пищей. Он стал обходить дверцу, чтобы подойти ко мне. Я бил его стрекалом, но это не имело эффекта – он вновь и вновь старался ударить меня. Стрекало вылетело у меня из рук.
      И тут огромная черная птица рванулась вперед, и мой противник встретил достойного соперника. Своими стальными когтями и кривым клювом мой гигант за несколько секунд превратил врага в кучу перьев. Поставив на его тело лапу, он издал призывной клич. Из клетки появился другой тарн, потоптался на пороге и тут заметил открытую дверь, ведущую в цилиндр.
      Тут, к своему несчастью, один из стражей обнаружил дверь, загадочно появившуюся в стене цилиндра. Он появился в дверном проходе и закричал от удивления и страха. Один из голодных тарнов прыгнул ко входу и схватил его клювом. Страж в ужасе завопил. К двери подбежал другой тарн и попытался отобрать добычу у первого.
      Раздались крики, и в дверь ворвались еще несколько стражей. Тарны немедленно накинулись на них. Все вылетели в цилиндр, бывший дворцом Марленуса. Я слышал вопли стражников, шум крыльев тарнов, свист стрел, сильные удары крыльями и клювами. Кто-то громко крикнул:
      – Тарны!
      В цилиндре забили железным прутом по полой металлической трубе – сигнал тревоги.
      Через две или три минуты я вывел своего тарна через отверстие в цилиндр. Зрелище, представшее перед моими глазами, заставило меня побледнеть: пятнадцать тарнов пожирали около дюжины стражников, разрывая их тела на части. Несколько тарнов были убиты, некоторые, раненые, кружили по мраморному полу. Живых людей здесь не было. Те, кто выжил, убежали, скорее всего в длинный спиральный ход, ведущий внутрь цилиндра.
      Оставив тарна внизу, я с обнаженным мечом поднялся по ступенькам. Достигнув этажей, предназначенных лишь для убара, я увидел около тридцати стражников, сгрудившихся около баррикады из черепицы и проволоки. Для них мое неожиданное появление в одежде убийцы было сигналом к атаке. Некоторые из стражников побывали в схватке с тарнами – одежда у них была порвана, оружие запачкано кровью. Я для них ассоциировался с нападением тарнов. Не ожидая, пока я назовусь или исполню другие традиции, они бросились на меня.
      – Умри, убийца! – крикнул один из них и взмахнул мечом.
      Я уклонился и проткнул его. Из последующей схватки мне запомнилось лишь какие-то образы. Я помню, что начал теснить их, и мой меч, как рука бога, встречая их сталь, прокладывала себе дорогу. Один стражник покатился по лестнице, другой, третий, и еще, и еще… Я колол и парировал, и снова колол, сверкало лезвие и текла кровь. Я дрался так, как будто был не просто лишь Тэрл Кэбот. В мою голову, опьяненную схваткой, проникла мысль, что я – это много людей, что никто не может противостоять мне, что противники видят не меня, но нечто, что я смутно чувствовал – что-то несокрушимое, колдовство, бурю, силу природы, судьбу их мира, нечто безымянное, но существующее.
      Внезапно я оказался на лестнице в одиночестве, окруженный мертвецами. Сам я был легко ранен в дюжину мест.
      Медленно я взобрался по лестнице к баррикаде, возведенной стражниками. И здесь я закричал:
      – Марленус, убар Ара!
      Откуда-то сверху я сразу услышал его голос:
      – Кто зовет меня?
      – Тэрл из Бристоля, – крикнул я.
      Я вытер меч, вложил его в ножны и перелез через баррикаду, постояв немного на ее вершине. Медленно я шел вверх по ступенькам, с голыми руками. Я завернул за угол и обнаружил широкую дверь, заваленную ящиками и мебелью. Позади этого мощного укрепления, способного выстоять против сотни воинов, я увидел усталые, но еще не потерявшие блеска глаза Марленуса. Я снял свой шлем и положил его на ступеньки. Он прорвался через заслон, как будто тот был сделан из пробки.
      Мы молча обнялись.

      Вместе с Марленусом и его людьми я спустился по лестнице в главный зал, где мы нашли остатки страшного пира. Птицы, удовлетворившие свой голод, были снова управляемыми, насколько это возможно. С помощью стрекал Марленус и его люди приручили их. Несмотря на спешку, Марленус, приподняв одну плитку пола, включил механизм закрывания двери. Тайна хода должна быть сохранена.
      Мы вывели наших тарнов из цилиндра и поднялись в воздух. Через несколько секунд мы достигли крыши Главного Цилиндра и перед нами лежал весь Ар.
      Марленус, в общем, хорошо представлял себе политическую ситуацию, которую мог наблюдать через окна цилиндра. Он выругался, когда я сказал ему о судьбе Талены, но все же отказался принять участие в атаке Цилиндра Правосудия.
      – Гляди! – крикнул он, указывая вниз. – Гарнизон Па-Кура вошел в город. Люди Ара сдали оружие.
      – Почему ты не хочешь освободить дочь?
      – Возьми сколько хочешь моих людей, – сказал он. – А я буду сражаться за город. Я убар, и пока я жив, я не брошу его. – Он опустил забрало шлема и пристегнул щит. – Ищи меня на улицах и мостах, на стенах и в тайниках цилиндров. Пока воины Ара еще могут держать оружие, ты найдешь Марленуса.
      Я попытался убедить его, но он уже сделал свой выбор. Он повел своего тарна вниз, на улицы, поднимать обескураженных аритов, призывать их к оружию, заставить их сбросить вероломное правительство эгоистичных Посвященных, вновь драться за свободу, и скорее умереть, чем сдать город врагу. Один за другим его люди следовали за ним. Никто не остался на крыше, чтобы искать убежище за городом. Все хотели умереть вместе со своим убаром. И я, если бы у меня не было своего долга, последовал бы за Марленусом, безжалостным убаром этого огромного и несчастного города.
      Снова оставшись один, я надел щит и взял копье. Я решил умереть рядом с девушкой, неправедно судимой сейчас в далеком, сверкающем здании. Я полетел к Цилиндру Правосудия. Летя, я заметил, что крупные части орды Па-Кура пересекли мосты первого рва и двинулись к городу. Похоже, что условия сдачи мало что значили для орды, которая намеревалась вступить в город в полном вооружении. Ночью Ар будет зажжен, его кладовые вскрыты, золото и серебро достанется грабителям, мужчины будут истреблены, а женщины обречены на насилие.
      На мраморной крыше Цилиндра Правосудия, диаметром примерно в сотню футов, находилось около 200 человек. Среди них были Посвященные в белых мантиях, солдаты Ара в разноцветных одеждах и воины Па-Кура. Как тени мелькали среди них черные фигуры Убийц. Копье, обычно стоявшее вертикально, было опущено. Когда его поднимут, на него будет наколото тело Талены.
      Обогнув цилиндр, я опустился в центре крыши. Люди разбежались из-под птицы с криками удивления и ярости. Я думал, что меня мгновенно пристрелят, но вспомнил, что на мне одежды посланника. Ни один убийца не посмеет стрелять в меня.
      Стальные когти тарна высекли искры из мрамора крыши. Огромные крылья подняли сильный ветер, от которого попятились наблюдатели. На крыше, со связанными руками и ногами, лежала Талена в белой одежде. Возле нее находился наконечник копья. Когда тарн приземлился, оба палача вскочили и смешались с толпой. Сами Посвященные не казнят своих жертв, так как им запрещено проливать кровь. И вот Талена лежала передо мной.
      – Что это значит?! – раздался злобный голос Па-Кура.
      Я повернулся к нему и задохнулся от ярости, вспомнив, что сделал со мной этот человек. Но я не ответил ему, а обратился к аритам, стоящим на крыше:
      – Люди Ара, – сказал я. – Глядите!
      И указал на поле перед главными воротами. Приближающаяся орда была уже видна. Раздались крики возмущения.
      – Кто ты, – крикнул Па-Кур, выхватывая меч.
      Я сорвал шлем.
      – Я – Тэрл из Бристоля.
      Талена издала крик радости и удивления, который сказал мне все.
      – Заколите ее, – приказал Па-Кур.
      Но едва палачи шагнули вперед, я изо всех сил метнул копье. Оно слово молния пронзило воздух и ближайшего палача, войдя затем и в сердце второму.
      Толпа от удивления онемела.
      Я услышал далекие крики на улицах. Пахло дымом. Звенело оружие.
      – Люди Ара, – крикнул я, – слушайте. Даже сейчас ваш убар, Марленус, сражается за свободу Ара на его улицах!
      Ариты переглянулись.
      – Неужели вы сдадитесь? Отдадите жизни и ваших жен Убийцам? Неужели таковы мужчины великого несокрушимого Ара? Или вы всего лишь рабы, променявшие свободу на ошейник Па-Кура?
      – Долой Посвященных! – крикнул один мужчина выхватывая меч.
      – Долой Убийц, – крикнул другой. Посвященные завопили и побежали. Почти как по волшебству толпа разделилась на две группы. Обнажились мечи. Через секунду жестокая битва, идущая на улицах, захватит и крышу цилиндра.
      – Стойте!
      Все повернулись к говорящему. Вперед вышел сам Верховный Посвященный. Кучка остальных жрецов жалась позади него. Он величественно шагал через крышу. Ариты и люди Па-Кура расступались перед ним. Это был высокий изможденный человек с ввалившимися щеками и горящими глазами пророка. Это был аскетический фанатик, его костистая рука поднялась к небу.
      – Кто бросит вызов в воле Царствующих Жрецов? – крикнул он.
      Все молчали. Солдаты расступились еще шире. Даже Па-Кур подчинился. Духовная сила Верховного Посвященного давила, наполняя воздух. Религиозные верования людей Гора, основанные на предрассудках, сильнее цепей – ибо они невидимы. Горцы боятся слова, проклятия – и этого человека они боялись больше, чем тысяч врагов, вооруженных мечами.
      – Если воля Царствующих Жрецов такова, – сказал я, – что нужно убить невинную девушку, тогда я бросаю им вызов.
      Таких слов еще не слышали на Горе.
      Только ветер свистел на крыше Цилиндра.
      Верховный Посвященный повернулся ко мне, и вытянул свой худой палец.
      – Умри же огненной Смертью, – сказал он.
      Я уже слышал о Огненной Смерти от своего отца и Старшего Тэрла – такая судьба, согласно легендам, поражала каждого, кто пренебрегал волей Царствующих Жрецов. Об этих сказочных существах я знал мало, но верил, что нечто в этом роде должно существовать, ведь я был доставлен на Гор высокоразвитой цивилизацией, и понимал, что кто-то действительно засел в Сардарских горах. Я не верил в божественное происхождение Царствующих Жрецов, но знал, что они существуют и знают о происходящем на планете, и время от времени объявляют свою волю. Я не знал, конечно, гуманоиды они или нет, но так или иначе, благодаря своей технике они были богами этого мира.
      Сидя на спине тарна, я ждал, не зная, погибну ли я Огненной Смертью, исчезну ли вспышкой голубого пламени, как голубая коробка в горах Нью-Хэмпшира.
      – Умри Огненной Смертью, – повторил старик, снова ткнув в меня пальцем. На этот раз его жест был менее величественным, скорее истеричным и отдавал патетикой.
      – Вряд ли кто-нибудь знает волю Царствующих Жрецов, – сказал я.
      – Я вынес девушке смертный приговор, – дико закричал старик. – Убейте ее! – приказал он аритам.
      Никто не двинулся. Тогда, прежде чем кто-нибудь успел остановить его, он выхватил меч из ножен убийцы и бросился к Талене, занеся его обеими руками над головой. Его вера в Царствующих Жрецов явно пошатнулась, глаза наполнились безумием, он что-то вопил.
      – Нет! – воскликнул один из Посвященных. – Это запрещено!
      Но безумный старик, не обращая не него внимания, занес меч над девушкой. В то же мгновение его как бы охватил голубой туман, и затем, к всеобщему ужасу, он вспыхнул голубым пламенем. Но даже вскрика не вылетело из пылающей массы, только что бывшей человеком, и через минуту пламя исчезло так же таинственно, как и появилось. Ветер сдул с крыши пепел.
      Раздался неестественно спокойный голос Па-Кура.
      – Это дело решит меч.
      Я соскочил с тарна и выхватил меч из ножен. Говорят, Па-Кур – лучший фехтовальщик Гора. Далеко внизу начали стихать крики боя. Посвященные исчезли с крыши.
      Один из аритов сказал:
      – Я иду с Марленусом.
      – И я, – сказал другой.
      Па-Кур, не отрывая глаз от меня, указал на них мечом:
      – Уничтожьте этот сброд.
      Мгновенно люди Па-Кура напали на аритов, но те мужественно встретили атаку. Их было в три раза меньше, чем врагов, но я знал, что они сумеют постоять за себя.
      Па-Кур осторожно приближался ко мне, уверенный в своем превосходстве, но, как и следовало ожидать, не желая оставлять мне никаких шансов.
      Мы встретились у тела Талены, и наши мечи скрестились раз, другой, третий. Па-Кур, не раскрываясь, сделал выпад, следя, как я своим мечом парирую удар. Он сделал еще одну попытку, и, кажется, удовлетворился результатом. Он стал методично изучать меня, используя меч, как врач использует стетоскоп, прижимая его то к одной области, то к другой. Однажды я резко ответил на его выпад, но Па-Кур легко парировал удар. Пока мы были заняты этими пробами, совершая как бы ритуальный танец, вокруг нас лязгали мечи Убийц и аритов.
      Наконец, Па-Кур шагнул вперед за пределы досягаемости моего меча.
      – Я могу убить тебя, – сказал он.
      Я думал, что он прав, но это могла быть и хитрость, рассчитанная на то, что противник выйдет из равновесия, как шахматный игрок провоцирует противника на ненужный защитный ход и отнимает у него инициативу. Такая штука в шахматах может пройти лишь раз, но в схватке на мечах она эффективна.
      Я ответил ему в том же духе:
      – Как же ты можешь убить меня, если я не повернулся к тебе спиной?
      Где-то в глубине нечеловеческого спокойствия могло лежать чувствительное тщеславие. Я вспомнил случай с самострелом и диском на Воске. Это тоже было тщеславие.
      Огонек раздражения мелькнул в глазах Па-Кура и на его губах появилась язвительная улыбка. Он снова стал приближаться ко мне, но все так же осторожно. Моя ловушка не сработала. Но и его – если это была ловушка – тоже. Если это не блеф, то я скоро это узнаю.
      Наши мечи снова встретились. Он начал так же, как в первый раз, с той же области, но с большей уверенностью и быстротой. Это заставило меня задуматься – нащупал ли он слабейшее место моей защиты, или же это был просто обманный маневр, чтобы отвлечь меня от действительно слабейшего места.
      Так я размышлял, не сводя глаз с его меча. В подобных поединках можно попытаться разгадать противника, но нельзя предаваться размышлениям, они парализуют, делая человека легкой добычей. Я решил взять инициативу в свои руки. Если он победит, то победит сам, а не с помощью своей славы.
      Я двинулся вперед, атакуя и больше раскрываясь, но в то же время тесня его назад своими ударами. Па-Кур хладнокровно отступал, дожидаясь, пока у меня устанет рука. Ненавидя его, стремясь убить, я одновременно восхищался им, восторгался его мудростью.
      Когда моя атака закончилась, Па-Кур не стал нападать. Он явно хотел, чтобы я продолжил атаку. Скоро моя рука устанет и я не смогу противостоять его легендарной ярости.
      В это время ариты, сражаясь за свой город, отбрасывали врага снова и снова, но снизу на крышу выходили все новые и новые убийцы. На место каждого убитого врага становилось трое новых. Было ясно, что поражение аритов – вопрос времени.
      Мы продолжали сражаться. Я атаковал, он защищался. Тем временем Талена умудрилась сесть и наблюдала за нашим поединком. Ее вид и страх за меня удваивали мои силы, и впервые мне показалось, что Па-Кур уже отражает атаку не с прежней силой.
      Внезапно раздался грохот, подобный раскату грома, и солнце закрылось огромной тенью, словно облаком. Мы отскочили друг от друга, чтобы посмотреть, что случилось. Во время боя мы забыли обо всем на свете. Я услышал радостный крик:
      – Брат по мечу!
      Это был голос Казрака.
      – Тэрл из Ко-Ро-Ба! – послышался другой знакомый голос – голос моего отца.
      Я взглянул наверх. Небо кишело тарнами. Тысячи огромных птиц, удары крыльев которых были подобны грому, спустились на город, который уже не был покрыт проволочной сетью. Вдалеке пылал лагерь Па-Кура.
      Через рвы к мостам в город вливались реки воинов. В Аре люди Марленуса достигали главных ворот, и они медленно закрывались, отрезая гарнизон от орды. Орда, ошеломленная нападением, была неспособна к бою. Ее охватила паника. Многие тарнсмены Па-Кура летели прочь от города, спасая свои жизни. Орда намного превосходила нападавших числом, но не могла понять этого. Она видела лишь ряды организованных войск, устремившихся на них неожиданно с тыла, и вражеских тарнсменов, без помех опустошающих свои колчаны. Ворота закрылись и город не мог укрыть их, они были пойманы между стенами, загнаны, как скот на бойню, не в силах развернуться в боевые порядки.
      Тарн Казрака приземлился на крышу, а за ним и мой отец. Позади Казрака, одетая как тарнсмен, сидела прекрасная Сана из Тентиса. Убийцы Па-Кура бросали мечи и снимали шлемы. Воины отца вязали их.
      Па-Кур тоже видел это, и вскоре мы вновь повернулись друг к другу. Я указал мечом на крышу, предлагая сделку. Па-Кур зарычал и бросился вперед. Я спокойно встретил атаку. А через минуту яростного боя мы оба поняли, что я могу противостоять его лучшим приемам.
      Тогда я захватил инициативу, и стал теснить его. Шаг за шагом мы приближались к краю крыши. Я спокойно сказал:
      – Я могу убить тебя.
      И это была правда.
      Я вышиб меч из его рук. Он зазвенел по мрамору.
      – Сдавайся, – сказал я. – Или дерись.
      Как кобра, в прыжке Па-Кур схватил свой меч. Мы снова стали сражаться и я дважды ранил его. Еще несколько ран, и убийца ляжет к моим ногам.
      Внезапно Па-Кур, понимающий это не хуже меня, швырнул свой меч вперед. Тот пронзил мою тунику и я ощутил кровь, текущую по коже. Мы переглянулись, не чувствуя уже больше ненависти к друг другу. Он с прежним высокомерием, хоть и без оружия, выпрямился передо мной.
      – Я не буду твоим пленником, – сказал он, и, не говоря больше ни слова, повернулся и прыгнул вниз.
      Я медленно подошел к краю цилиндра. Там была лишь гладкая стена, из которой торчал шест для тарнов в двадцати футах внизу. От убийцы не осталось и следа. Его разбитое тело подберут на улице и публично заколют.
      Па-Кур мертв.
      Я вложил меч в ножны и, подойдя к Талене, развязал ее. Мы обнялись и кровь из моей раны окрасила ее мантию.
      – Я люблю тебя, – сказал я.
      Она подняла глаза, полные слез.
      – Я тоже люблю тебя, – сказала она.
      Львиный рык Марленуса раздался позади нас. Мы отпрянули друг от друга. Я положил руку на меч. Рука убара легко удержала меня.
      – Он уже достаточно поработал сегодня. Пусть отдыхает.
      Убар подошел к дочери и взял ее голову в свои руки, повернул ее вправо – влево и посмотрел Талене в глаза.
      – Да, – сказал он, как бы впервые увидя дочь. – Она годится в дочери убару. – Он хлопнул меня по плечу. – Смотри, чтобы у меня были только внуки! – сказал он.
      Я оглянулся. Сана была в объятиях Казрака, и я понял, что бывшая рабыня нашла человека, которому может отдать себя не за сотню тарнов, но за любовь.
      Мой отец одобрительно посмотрел на меня.
      Вдалеке дымились остатки лагеря Па-Кура.
      Гарнизон города сдался. Орда за стенами побросала оружие. Ар был спасен.
      Талена посмотрела мне в глаза.
      – Что ты сделаешь со мной? – спросила она.
      – Я возьму тебя в свой город Ко-Ро-Ба.
      – Как рабыню?
      – Хочешь ли ты избрать меня своим свободным спутником?
      – Я выбираю тебя, Тэрл из Ко-Ро-Ба, как Свободного Спутника!
      – Если бы ты не сделала этого, я бы бросил тебя через седло и отвез бы туда силой.
      Она рассмеялась, а я подхватил ее на руки и посадил в седло. Она обняла меня и поцеловала.
      – Ты настоящий воин? – лукаво спросила она.
      – Посмотрим, – ответил я.
      Затем, в соответствии с брачным обычаем Гора, несмотря на ее притворную, но ожесточенную борьбу и отчаянное сопротивление, я привязал ее поперек седла, связал ей руки и ноги. Но теперь она была пленницей моей любви. Воины рассмеялись, и Марленус – громче всех.
      – Кажется, я принадлежу тебе, храбрый тарнсмен, – сказала она. – Что ты будешь делать?
      Вместо ответа я потянул за первый повод, и огромная птица поднялась в воздух, взлетая все выше и выше, пока мы не достигли облаков.
      – Вот теперь, воин, – крикнула она, и когда мы миновали укрепления Ара, я развязал ее и бросил ее мантию вниз, на улицы города, чтобы народ знал, какая судьба постигла дочь их убара.

      Настало время одиноко завершить свой рассказ, без горечи, но и не без грусти. Я не питаю надежды вернуться на Гор, наш двойник. Эти строки я пишу в маленькой комнате на шестом этаже в Манхеттене. Я не стал возвращаться в Англию из страны, откуда несколько лет назад отправился на далекую планету, ставшую моей любовью. Я вижу яркое июльское солнце, и знаю, что за ним, напротив нашей планеты, есть иной мир. Интересно, думает ли одна из женщин этого мира обо мне, и может быть о том, что я рассказал ей о планете, лежащей за ее солнцем, Тор-Ту-Гором, Светом над Домашним Камнем.
      Моя миссия окончена. Я послужил Царствующим Жрецам. Мир был изменен, его история потекла по другому руслу. Я стал не нужен. Возможно, Царствующие Жрецы, кем бы или чем бы они не были, решили, что такой человек, как я, опасен, ибо он может организовать собственную империю, возможно они понимали, что я один на всем Горе не почитаю их и никогда не поклонюсь в сторону Сардарских гор; возможно, они завидовали моей любви к Талене, либо не могли простить мне, что такой уязвимый и слабый человек счастлив больше их, всемогущих и всезнающих.
      Благодаря моим аргументам и престижу, к сдавшейся орде Па-Кура было проявлено необычайное снисхождение. Домашние Камни двадцати покоренных городов были возвращены, их жители радовались. Пленники стали на один год рабами, чтобы засыпать рвы и осадные тоннели, отремонтировать стены Ара и построить здания взамен разрушенных или сгоревших во время боев. После этого они будут возвращены в свои города. Офицеры Па-Кура, к своему облегчению или гневу, подверглись той же участи, вместо того, чтобы быть заколотыми. Члены Касты Убийц, самой ненавидимой на Горе касты, были закованы в цепи и проданы на Воске на галеры торговых судов. Кстати, тело Па-Кура так и не было найдено у подножия цилиндра. Вероятно, его разорвали на части разъяренные жители Ара.
      Марленус, несмотря на роль, которую он сыграл в освобождении города, подчинился арскому Совету Высших Каст. Был отменен смертный приговор, вынесенный ему правителями Посвященных, но опасаясь его имперских наклонностей, его изгнали из города. Марленус никогда не согласился бы быть вторым в городе, ариты же не хотели, чтобы он когда-нибудь стал снова первым. Поэтому, со слезами на глазах, он публично отверг хлеб и соль, и под страхом смерти ему запретили появляться на расстоянии ближе 10 пасангов от города.
      С пятьюдесятью последователями, которые любили его больше, чем стены родного города, он улетел на Вольтан Рейндж, с вершин которого всегда видно далекий Ар. Там, мне кажется, и по сей день находиться его королевство, там, в пурпурных горах Вольтан, до сих пор правит этот ларл среди людей, изгнанный король, Убар Убаров, среди своих сторонников.
      Свободные города назначили Казрака, моего брата по мечу, временным правителем Ара, ведь это он с помощью моего отца и Саны из Тентиса сумел склонить города к снятию осады. Его назначение было утверждено Советом Высших Каст Ара, и его популярность среди населения была такова, что уже не исключено, что вскоре его изберут постоянным правителем. В Аре, давно забывшем демократию, к этому способу правления нужно приучать заново.
      Когда я вернулся с Таленой в Ко-Ро-Ба, в нашу честь был устроен огромный пир. Был объявлен праздник, и город наполнился огнями и песнями. С воздушных мостов свисали гирлянды разноцветных фонарей, по ветру разносился звон колокольчиков. Этой ночью исчезло даже различие между рабами и хозяевами, многие из несчастных увидели рассвет свободными людьми.
      К моей радости, даже Торн, писец, появился за столом. Маленький писец оторвался от своих любимых рукописей, чтобы разделить мое счастье. Он был одет в новую мантию и сандалии – впервые за много лет. Схватив меня за руки, он плакал, а потом, повернувшись к Талене, выпил символическую чашу ка-ла-на за ее красоту.
      Мы поклялись почитать этот день всю жизнь. Я стараюсь сдерживать это обещание, и знаю, что она делает тоже. Той ночью, полной цветов, огней и вина, мы заснули в объятиях друг друга.
      Через несколько недель я проснулся в холодных горах Нью-Хэмпшира, около той самой плоской скалы, на которую садился серебристый звездолет. На мне была старая туристическая одежда. Человек не может умереть от разбитого сердца, но я хотел бы этого. Я был все равно, что мертв. Я думал, что сошел с ума и все это мне приснилось. Так, сидя в горах, я уже начал верить, что все это было сном, но самым жестоким сном, который я когда либо видел. В этом убедил меня рассудок.
      Я поднялся и вдруг у своих ног увидел маленький круглый предмет. Я упал на колени и схватил его, плача и зная, что все было правдой. Это было кольцо из красного металла – кольцо моего отца со знаком Кэботов. Я порезал руку об него, но боль от раны и текущая кровь радовали меня. Все было наяву – и Двойник, и Талена.
      Сойдя с гор, я узнал, что отсутствовал семь месяцев. Пришлось разыграть амнезию – ведь не мог же я просто рассказать об этих месяцах? Несколько дней я провел под наблюдением врачей в госпитале, потом меня выпустили. Я решил поселиться в Нью-Йорке. Я послал своему другу в колледж чек за туристическое снаряжение, сгоревшее в голубом пламени вместе с коробкой. Он был так добр, что прислал по новому адресу мои книги и вещи. Когда я зашел в банк, то был удивлен, хотя и не слишком, что мой счет значительно – весьма значительно увеличился. Я мог бы не работать всю оставшуюся жизнь после возвращения с Гора. Конечно, я работал, но только над тем, над чем хотел и сколько хотел. Я много путешествовал, читал, вступил в фехтовальный клуб, чтобы держаться в форме, хотя то оружие, которым мы упражнялись, по весу не шло ни в какое сравнение с мечами Гора. Странно, но хотя прошло уже шесть лет, я нисколько не изменился, не постарел. Я был удивлен этим, пытаясь связать это явление с письмом, датированным семнадцатым веком, которое послал мой отец. Возможно, к этому причастны врачи Гора, но об этом я ничего не могу сказать.
      Два-три раза в год я возвращаюсь в горы Нью-Хэмпшира, гляжу на плоскую скалу и остаюсь здесь на ночевку, как бы надеясь, что я снова смогу увидеть серебряный диск и Царствующие Жрецы снова призовут меня на Гор. Но если это случиться, они должны знать, что я не буду пешкой в их игре. Какое право они имеют распоряжаться жизнями других людей, править планетой, терроризировать города, уничтожать людей Огненной Смертью, разлучать влюбленных? Не важно, что они всемогущи, у них следует потребовать ответ. И если мне снова придется бродить по зеленым полям Гора, я попытаюсь решить загадку Царствующих Жрецов, я войду в горы Сардар и поспорю с ними, кем бы они не были.