Глава 15. ГАРОЛЬД

Тария была осаждена, и не одними тачаками. Сами по себе они не смогли бы завоевать город. Остальные народы фургонов рассматривали убийство Катайтачака и разграбление его фургона как личное оскорбление. Но единодушия не было. По мнению многих, это дело их не касалось. Половина кассарских и катайских воинов рвалась в бой, но спокойные головы паравачей считали, что проблема лежала между тарианцами и тачаками, а не между народами фургонов в целом и горожанами. На самом деле это объяснялось тем, что к кассарам, паравачам и катайям наведались люди на тарнах с заверениями, что Тария не питает вражды к ним, сопроводив это заявление богатыми дарами.

Впрочем, кавалерии кочевников удавалось поддерживать эффективную блокаду города. Четырежды массивная кавалерия на тарларионах делала вылазки за пределы города, но всякий раз тачаки расступались перед ними, пока отряд не оказывался в гуще каийл, после чего наездники тарларионов попадали под густую стрельбу из луков. Несколько раз воины на тарларионах пытались защитить выходящие из города торговые караваны или прикрыть караваны, идущие к Тарии, но всякий раз быстрые всадники тачаков заставляли караваны повернуть назад или же уничтожали их человек за человеком, животное за животным, рассыпая мертвые тела по степи. Конечно, наемные тарнсмены Тарии сеяли смерть среди тачаков, поскольку могли без особого ущерба для себя стрелять со спин тарнов. Но даже это столь ужасное орудие Тарии не способно было отогнать разъяренных тачаков от стен города. Тачаки и другие кочевники встречали тарнсменов, рассредоточиваясь по степи, а это — непростые мишени. Трудно снять всадника со спины каийлы, когда он видит опасную птицу в небе и находится в беспрерывном движении. Если же тарнсмен приближался слишком близко, он и крылатая тварь тут же оказывались великолепной мишенью для тачаков, стрелявших очень метко. Лучники-тарнсмены были более эффективны против кавалерии тарларионов. К тому же многие из наемных тарнсменов оказались вовлеченными в снабжение города продуктами, что воспринималось ими с явным неудовольствием они вынуждены были доставлять пищу и дерево для стрел, носить грузы даже из восточных долин Картиуса. Но наемники, смелые и высокомерные воины, затребовали у тарианцев довольно высокую цену за свои услуги, и поэтому ущемленное самолюбие, вызванное тем, что их использовали как извозчиков, отчасти компенсировалось весом золотых монет. С водой у Тарии проблем, похоже, не было — запасы её хранились в глубоких, порой достигающих нескольких сотен футов глубины керамических колодцах, к тому же у осажденных имелись резервуары, заполняемые весной талой водой, а летом — дождевой. Камчак с ненавистью рассматривал белые стены Тарии. Он не мог помешать снабжению города с воздуха. Отсутствие осадных орудий, специально обученных воинов делало штурм города невозможным. На севере, где в частых сражениях враждующих городов осада была делом привычным, подобных проблем просто не могло бы возникнуть, но кочевник Камчак был поставлен в тупик и ему ничего не оставалось делать, как со злостью смотреть на возвышавшиеся перед ним неприступные стены великого города.

— Странно, — заметил я, — почему тарнсмены не нападают на фургоны, поджигая их, не стреляют с неба по боскам? На их месте я бы быстро развернул тебя от стен Тарии, заставив бежать защищать босков.

Это казалось мне наипростейшим, элементарнейшим решением: на всем протяжении равнин не было ни одного места, где можно было бы укрыть повозки и босков — тарнсмены запросто разыскали их в любом месте прерий в радиусе нескольких сотен пасангов.

— Они же наемники, — проворчал Камчак.

— Я что-то не уловил твоей мысли.

— Мы платим им, чтобы они не жгли фургоны и не трогали босков.

— Они что, берут плату с обеих сторон?!

— Конечно, — зло фыркнул Камчак.

Такой цинизм тарнсменов вконец разозлил меня, хотя, конечно, я был рад тому, что фургоны и боски все-таки останутся в целости и сохранности. Все же подобная «гибкость принципов» (а я сам был раньше тарнсменом), я знал, несвойственна гордым и сильным всадникам на могучих птицах!

— Но я думаю, в конце концов Сафрар из Тарии перебьет нашу цену и они начнут охоту на босков и фургоны. — Камчак скрипнул зубами. — Сафрар не перебил цены только потому, что мы ещё не прижали его как следует, мы не прищемили ему хвост!

Я кивнул.

— Пора сматывать удочки, — вздохнул Камчак, поворачиваясь к адъютанту, — труби сбор, возвращаемся к фургонам, нужно отвести босков от Тарии.

— Мы отступаем? — удивился я.

Глаза Камчака на миг блеснули, он ухмыльнулся.

— А ты что думал?

Я пожал плечами.

Я решил, что должен проникнуть в Тарию, ибо там, в Тарии сейчас находилась золотая сфера; необходимо выкрасть её и возвратить в Сардар. Разве не для этого явился я к народам фургонов? Я и так проклинал себя за то, что упустил время — даже во Время Знамений, оказавшись в фургоне Катайтачака, я не воспользовался случаем, чтобы выкрасть золотое яйцо, и вот наказание! Теперь эта сфера лежит не в повозке кочевника на широком поле — она перекочевала в покои Сафрара, под каменную защиту, за высокие, неприступные белые стены Тарии.

Я не стал рассказывать Камчаку о своих намерениях, решив сохранить их в тайне, поскольку имел все основания предполагать, что он, и совершенно справедливо, будет против такой дурацкой затеи и даже, возможно, постарается воспрепятствовать моему отъезду из лагеря.

Я не знал города и понятия не имел, как в него пробраться. Честно говоря, я вообще не знал, как подступиться к столь сложному и опасному предприятию.

В полдень среди повозок царило оживление — все готовились к отбытию. Неторопливые стада поворачивали к западу, к далекому морю. Погонщики проверяли упряжь и повозки, заготавливали мясо, полосками развешивая его вялиться на солнце и ветре на движущихся повозках. С утра длинная вереница фургонов двинулась прочь от стен Тарии. Все Время Знамений участие тачакских предсказателей в ритуале было заметным. И я узнал, что знамения одно за другим говорили против избрания Убар-Сана.

После смерти Катайтачака Камчак заметно помрачнел. Теперь он редко участвовал в пирушках или общественных увеселениях. Он казался полностью поглощенным ненавистью, испытываемой им к Тарии и тарианцам. Особенно нетерпимым он казался по отношению к тарианке Африз. Вернувшись в ту ночь из фургона Катайтачака, он решительно зашагал к слиновой клетке, где он запер Африз и Элизабет. Откинув запоры, он приказал тарианке выйти из клетки и встать перед ним на колени. Затем, не говоря ни слова, он сорвал с неё желтую тунику и защелкнул на её запястьях наручники.

— Я накажу тебя плетьми, — с мрачным видом пообещал он ей.

— Но за что, господин? — воскликнула она.

— За то, что ты — тарианка, — ответил он.

В глазах у девушки заблестели слезы.

Камчак грубо схватил её за руку и снова втолкнул в клетку, к дрожащей от страха Элизабет. После этого он закрыл дверцу и запер её на замок.

— Господин, — обратилась к нему Африз.

— Молчать, рабыня! — рявкнул на неё Камчак.

Девушка не осмелилась открыть рот.

— Теперь ждите мастера металлических дел. Он понадобится вам обеим!

С этими словами он круто развернулся и зашагал к своему фургону.

Однако металлических дел мастер не появился ни в этот день, ни на следующий, ни днем позже. В эти дни осады и напряженных боевых действий у всех тачаков были гораздо более важные дела, нежели клеймение и надевание ошейников на двух рабынь.

Кузнецы выполняли боевые задания в составе своих сотен.

— Ничего, — говорил Камчак, — никуда эти девки не денутся. Пусть посидят, как самки слина, в своей клетке. Пусть помучаются от ожидания и неизвестности.

Он, возможно не имея никакой иной причины, кроме проснувшейся в нем внезапно ненависти к тарианке Африз, вовсе не торопился выпускать обеих пленниц из заточения.

— Пусть повоют, — огрызался он. — Пусть дожидаются своего клеймения как освобождения.

Африз выглядела совершенно обезумевшей от беспричинной жестокости и грубости со стороны Камчака в отношении её и Элизабет; возможно, именно это внезапное, непонятное для нее, граничащее с ненавистью безразличие мучило её больше всего. Я подозреваю, что, хотя сама девушка отказывалась допустить эту мысль, внутренне она уже признавала право Камчака владеть ею как рабыней. Элизабет Кардуэл отводила от меня глаза, и единственное, чего я мог от неё добиться, — это выдавить пару слов.

— Уходи! — бросала она. — Оставь меня!

Раз в день, выходя кормить слинов, Камчак бросал и девушкам кусок мяса и наполнял стоящую в их клетке миску водой. Я неоднократно пытался попросить его пожалеть бедняжек, но он оставался непреклонен. Он бросал на Африз неприязненный взгляд и, вернувшись в свой фургон, мог часами сидеть на полу, скрестив ноги, и глядеть в стену. В один из дней он, словно не выдержав, внезапно яростно забарабанил кулаками по циновке, на которой по обыкновению сидел, и, будто напоминая себе об этом решающем для него, не имеющем альтернативы факте, закричал:

— Но ведь она — тарианка! Тарианка!

Работы по уборке фургона выполняла Тука и ещё одна девушка, которую Камчак взял к себе специально для этой цели. Когда фургоны трогались в путь, Тука должна была идти рядом с повозкой, на которой стояла клетка с содержащимися в ней пленницами, и с плетью в руках следить за каждым их движением.

Как-то заметив её грубый тычок плетью в грудь Элизабет, я резко отчитал Туку, и после этого, когда я был поблизости, она больше не позволяла себе ничего подобного. Тука, казалось, вообще не замечала удрученную, с покрасневшими от слез глазами Африз, может, потому, что она сама была тарианкой, а может, просто не испытывая к ней особой ненависти или раздражения. Однако она продолжала изводить Элизабет своими насмешками.

— Ну, где же твоя накидка из шкуры огненного ларла, рабыня? — кричала она, угрожающе помахивая перед лицом девушки длинной плетью. — А знаешь, рабское кольцо в носу очень тебе пойдет! Вот посмотришь, ошейник тебе понравится! А клеймо у тебя на бедре будет не хуже, чем у меня!

Камчак никогда не останавливал Туку, но я, оказываясь рядом, заставлял её замолчать. Элизабет реагировала на её оскорбления так, словно они относились не к ней, но иногда по ночам я слышал её глухие, сдавленные рыдания.

Я обошел весь лагерь, пока разыскал юного Гарольда, сидевшего, скрестив ноги, под фургоном, укрывшись темной шерстяной накидкой, — белокурого, синеглазого парня, того самого, кто так настрадался от Херены-девушки из первого фургона, которая попала в Тарию.

Он чисто по-тачакски ел мясо, левой рукой поднося его ко рту и перерезая кайвой в дюйме от губ.

Затем он медленно жевал, после чего вновь подносил кусок ко рту, и вся процедура повторялась снова.

Я молча подсел к нему и стал тихо наблюдать за трапезой. Он бросил на меня осторожный взгляд, но продолжал жевать. Наконец я заговорил:

— Как боски?

— Боски хороши, как им и следует быть.

— Остры ли лезвия у кайвы?

— Мы следим и за этим.

— Хорошо, — продолжил я. — Смазаны ли оси колес?

— Мне кажется, они смазаны, — чуть ухмыльнулся он и протянул мне кусок мяса, и я впился в него зубами. — Ты — Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба.

— Да, — кивнул я, — а ты — Гарольд-тачак.

Он посмотрел на меня и улыбнулся:

— Да, я — Гарольд-тачак.

— Я вот в Тарию собираюсь.

— Это интересно… — протянул он. — Я тоже собираюсь… в Тарию.

— По какому-нибудь важному делу?

— Нет.

— Может, это ты так думаешь, что оно не важное?

— Женщину украсть.

— Ах, это…

— А тебе чего в Тарии нужно? — спросил Гарольд.

— Ничего особенного… так, пустяки, — отмахнулся я.

— Женщина?

— Нет, золотая сфера.

— Я слышал об этом, — чуть кивнул Гарольд, — её украли из фургона Катайтачака.

— Возможно, — согласился я. — Однако я думаю поискать её в Тарии. Как знать, быть может, я её добуду.

— Так ты думаешь, золотая сфера там?

— Я предполагаю, — ответил я, — найтись она может где-нибудь у Сафрара в доме. Торговца знаешь?

— Интересно… Я как раз собирался попытать счастья в Садах Наслаждения одного тарианского торговца по имени Сафрар.

— И правда, интересно, — сказал я. — Может, это тот же самый торговец?

— Все может быть, — степенно согласился Гарольд. — Маленький, жирный такой, два зуба желтые.

— Да, — обрадовался я.

— Это — ядовитые зубы, — заметил он, — тарианская придурь, но действует безотказно… если заполнить ядом змеи оста.

— Я постараюсь, чтобы он меня не укусил, — ответил я.

— Вообще-то это идея, — внезапно заявил Гарольд.

Мы помолчали ещё какое-то время. Он продолжал есть. Я смотрел, как он обрезает и жует мясо. Рядом пылал огонь. Это был не его огонь. И фургон был не его, и каийла не вертела на привязи мохнатой шеей.

Насколько я понимал, у Гарольда вообще вряд ли было что-то свое, кроме шерстяного плаща, ужина да оружия.

— Убьют тебя в Тарии. — Он прикончил свое мясо и вытер рот по-тачакски — тыльной стороной руки.

— Может, и так. — Я был с ним согласен.

— Ты даже не знаешь, как пробраться в город, — добавил он.

— И это правда.

— А я пойду в Тарию, когда захочу, — заявил он, я знаю путь.

— Быть может… я бы составил тебе компанию.

— Может, и так, — согласился он, тщательно вытирая кайву рукавом.

— Так когда мы выходим? — спросил я.

— Сегодня ночью.

Я присвистнул.

— Почему ты не пошел туда раньше?

— Камчак, — улыбнулся Гарольд. — Он попросил, чтобы я дождался тебя.

Глава 16. Я ОТЫСКИВАЮ ЗОЛОТУЮ СФЕРУ

Дорогу до Тарии нельзя было назвать приятной, но я безропотно следовал за своим проводником.

— Ты умеешь плавать? — поинтересовался Гарольд.

— Да, — ответил я и, не удержавшись, полюбопытствовал: — А ты, тачак, разве тоже умеешь?

Редко кто из тачаков чувствовал себя уверенно в воде, но некоторые из них, я знаю, купались в Картиусе.

— Я научился плавать в Тарии, — сказал Гарольд, — в общественных банях, где я некогда был рабом.

Общественные купальни Тарии по своей роскоши, количеству и необъятным размерам бассейнов, как утверждают, уступали только баням Ара.

— Каждую ночь, когда бани были свободны от посетителей и убраны, я был один из немногих, кто учился плавать в бассейнах, — рассказал он. — Мне было всего шесть лет, когда я попал в Тарию, и только через одиннадцать лет мне удалось убежать из этого проклятого города. — Он рассмеялся. — Я стоил своему господину всего одиннадцать медяков, и, думаю, у него нет повода особенно переживать по поводу этой утраты.

— А действительно девушки, которые обслуживают бани днем, настолько красивы, как о них рассказывают? — полюбопытствовал я.

Девушки при тарианских купальнях были знамениты так же, как арские.

— Возможно. Я никогда их не видел. В течение всего дня рабы-мужчины сидели в кандалах в темной комнате, где ели и спали, а работали только ночью. Он помолчал и добавил: — Иногда кого-нибудь из девушек в порядке наказания бросали к нам, но у нас никогда не было возможности узнать в темноте, красива ли она.

— Как же тебе удалось убежать? — спросил я.

— На ночь, когда нам предстояло убирать бани, с нас снимали кандалы, чтобы цепи не заржавели от влаги. На это время нас привязывали веревкой за шею друг к другу. Меня не привязывали до четырнадцати лет — до возраста, когда мой господин совершенно справедливо решил наконец ограничить мою свободу. До тех же пор я мог позволить себе поплавать в бассейне, пока из него не выпускали воду.

Иногда надсмотрщик отправлял меня с небольшими поручениями в город. Так я познакомился с расположением улиц Тарии. Однажды ночью, когда мне уже исполнилось семнадцать лет, меня привязали последним в группе убирающих бани рабов. Воспользовавшись удобным моментом, я перегрыз веревку и убежал. Благодаря моему щуплому телосложению мне удалось пролезть сквозь прутья решетки, заграждающей трубу, по которой бассейн заполнялся водой.

Уровень воды в каменной трубе был невысок, всего несколько футов, а течение — довольно слабым, что позволило мне добраться до резервуара, в котором накапливалась вода для подачи во всю систему купален. Резервуар, как оказалось, посредством короткого отрезка трубы соединяется с подземной системой водоснабжения города. Трубы здесь оказались достаточно широкими, чтобы я мог в них поместиться, а над водой оставалось свободное пространство, позволяющее мне дышать. Я отдался на волю неторопливо бегущего потока, и меня начало носить по бесконечным тоннелям этого подземного лабиринта. Продолжалось это мучительно долго.

— И где же ты из него выбрался? — спросил я.

— Здесь, — ответил Гарольд, указывая рукой на небольшой источник, бьющий в расщелине между двух невысоких скал.

К этому источнику частенько бегали Элизабет и Африз, чтобы зачерпнуть воды для запряженного в повозку боска.

Не говоря больше ни слова, Гарольд с кайвой в зубах и веревкой с крюком за поясом прыгнул в небольшое озерцо, глубоко вдохнул и через мгновение исчез. Не теряя времени, вооруженный кайвой и мечом, я последовал за ним.

Даже сейчас я не хочу вспоминать об этом путешествии. Я хороший пловец, но оказалось, что нам предстояло проделать путь в несколько пасангов! И нам это удалось. Наконец в одном, известном только ему месте тоннеля Гарольд нырнул, и я поспешил за ним. Отплевываясь и тяжело дыша, мы вынырнули в резервуаре-накопителе, питаемом водой из системы подземного водоснабжения, а погрузившись под воду у его противоположной стороны и проделав путь, показавшийся даже для моих тренированных легких чрезмерным, мы с Гарольдом вынырнули в крытом черепицей колодце. Он оказался достаточно широк, футов пятнадцать. Примерно в футе над поверхностью воды висел громадный тяжелый цилиндр, сейчас пустой. Наполненный, он мог бы вместить сотни галлонов воды. Сверху к нему спускались два каната: тонкий — для контроля за наполнением цилиндра водой и толстый, основу которого составляла металлическая цепь — для удерживания цилиндра.

Веревка и цепь были густо пропитаны водоотталкивающим клеем, сваренным из копыт и рогов боска.

Но даже при такой защите от ржавчины и цепь и веревка должны были заменяться не реже двух раз в год.

Верхний край колодца находился футах в восьмиста у нас над головой.

Где-то рядом в темноте раздался голос Гарольда, звучавший глухо и гулко в зловещей глубине колодца:

— Состояние этих стен, должно быть, регулярно проверяется, — говорил он, — и поэтому на веревке завязаны узлы.

Я облегченно вздохнул. Одно дело взбираться по длинной веревке с завязанными для упора узлами и совсем другое — карабкаться по совершенно гладкому, обработанному клеем канату.

Узлы располагались на расстоянии десяти футов один от другого. Однако даже периодически отдыхая, подъем на такую высоту оказался мучительным испытанием. Но больше всего меня беспокоила перспектива спуска по этому канату вместе с золотым шаром, который я собирался отыскать, и обратное путешествие с ним по заполненному водой подземному лабиринту, что превращало нашу затею в безнадежную авантюру. Кроме того, я совершенно не представлял себе, каким образом Гарольд (предположим даже, что ему каким-то чудом удастся похитить свою избранницу из Садов Наслаждений Сафрара) надеется провести свою вырывающуюся из рук добычу по тому пути, который с таким трудом удалось проделать нам одним, без женщины.

Когда Гарольд, лезший надо мной, остановился передохнуть, я не преминул поинтересоваться у Гарольда насчет его планов.

— Мы раздобудем себе двух тарнов. На них и удерем.

— Что ж, разумно.

— Конечно, — согласился он. — Ведь я же — тачак.

— А ты когда-нибудь уже летал на тарне? — полюбопытствовал я.

— Нет, — признался он, продолжая взбираться вверх.

— Как же ты надеешься им управлять? — допытывался я.

— Но ты ведь тарнсмен, разве не так?

— Так, — согласился я.

— Ну вот. Ты меня и научишь.

— Говорят, — пробормотал я, — что тарн чувствует, кто действительно является тарнсменом, а кто — нет, и дилетантов может сбросить в полете.

— Значит, мне придется его обмануть.

— Интересно, как ты рассчитываешь это сделать?

— Это будет несложно, — решительно заявил Гарольд. — Ведь я — тачак.

Я начал подумывать о том, не вернуться ли мне с полдороги назад к фургонам и бутылочке паги. В конце концов, с таким же успехом к выполнению моей миссии можно приступить и завтра. Однако меня вовсе не прельщала перспектива снова плавать по подземным лабиринтам в воде по самые уши. И вообще, купание после того случая я разлюбил надолго. Одно дело плескаться в общественном бассейне и совсем другое — барахтаться в каменном тоннеле, пытаясь глотнуть воздуха в крохотном промежутке между поверхностью воды и стенкой трубы.

— Это может быть достойно шрама храбрости, — донесся до меня голос Гарольда. — Ты как считаешь?

— Что именно? — уточнил я.

— Ну, увести девчонку из дома Сафрара и вернуться на украденном тарне, — пояснил Гарольд.

— Несомненно.

Интересно, подумалось мне, почему тачаки не введут у себя ещё один, очевидно не менее полезный, отличительный знак — шрам идиотизма? В этом случае парень, карабкающийся по веревке у меня над головой, был бы на него первым кандидатом.

Однако несмотря на свои столь благоразумные суждения, я вдруг поймал себя на мысли, что храбрость парня вызывает во мне искреннее восхищение: я подозревал, что для того, чтобы шагать по жизни так вот, бесшабашно, не задумываясь, от человека действительно требуется незаурядная смелость.

С другой стороны, напомнил я себе, мои собственные шансы на успешное завершение предприятия, из которого мне хорошо бы выбраться живым, были нисколько не лучше: ведь это именно я, мокрый и замерзший, карабкаюсь по этой проклятой скользкой веревке, пытаясь пробраться в совершенно незнакомый мне город, чтобы — неизвестно где! — отыскать и выкрасть золотой шар, яйцо Царствующих Жрецов, которое, без всяких сомнений, охраняется ничуть не хуже самого Домашнего Камня города. Да, пожалуй, в очереди на получение шрама идиотизма у Гарольда будет серьезный конкурент!

Не могу передать, с каким облегчением я наконец почувствовал под руками деревянную поверхность балки и подтянулся, забрасывая на неё свое тело. Гарольд уже перебрался по балке к краю колодца и внимательно осмотрелся. Стенка этого колодца возвышалась над землей фута на два.

Я подполз к Гарольду. Мы находились в небольшом дворе, обнесенном высокими каменными стенами с галереей, покрытой черепицей наверху и бойницами, отчего двор превращался в надежную крепость.

Подобная защита колодцев, которых в городе немало, думаю, являлась вполне обоснованной, поскольку в случае захвата города неприятелем защитники всегда могли укрыться в таких крепостях рядом с самым ценным, что имелось в их распоряжении, — водой. А также могли спастись, уйдя по трубопроводу. Единственным выходом из окруженного стенами двора служили огромные двустворчатые ворота, окованные металлом и закрытые на металлическую задвижку.

Нам нужно было открыть эти ворота, и мы оказались бы на улицах Тарии. Я даже не ожидал, что проникнуть в город будет так просто — относительно просто, точнее говоря.

— В последний раз я был здесь пять лет назад, — сообщил Гарольд.

— Далеко отсюда дом Сафрара? — поинтересовался я.

— Довольно далеко, — признался Гарольд, — да ещё сейчас темно. Как бы не заблудиться.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда не будем терять времени.

Я дрожал от холода в своей мокрой одежде. Но Гарольд, казалось, даже не замечал таких пустяков. Тачаки отличались огромной терпеливостью.

— Темнота немного скроет, что мы такие мокрые, — поделился я своими соображениями, — а к тому времени, когда мы доберемся до нужного места, одежда, может быть, совсем подсохнет.

— Конечно, — согласился Гарольд. — Это как раз и входило в мой план. С другой стороны, я бы предпочел оказаться поблизости от купален.

— А разве в это время они ещё не закрываются? — спросил я.

— Нет, — ответил Гарольд. — Их закрывают только после полуночи.

— А зачем тебе в бани?

— Я никогда там не был как посетитель, — признался Гарольд. — И частенько, как и ты, задавал себе вопрос: действительно ли девушки при тарианских банях так привлекательны, как о них говорят?

— Это и вправду очень любопытно, — возразил я, — но мне думается, нам следовало бы поскорее отправиться к дому Сафрара.

— Как хочешь, — согласился Гарольд. — В конце концов, я всегда смогу побывать в купальнях после того, как мы возьмем город.

— Возьмем город? — Я был удивлен.

— Конечно, — с уверенностью ответил Гарольд.

— Но ведь стада уже отправились в путь, — сказал я. — Осада снята. Камчак отказался от своих планов.

Гарольд рассмеялся.

— Но, если хочешь, — предложил я, — я оплачу твое пребывание в купальнях.

— Лучше какое-нибудь пари, — сказал Гарольд.

— Нет, — твердо возразил я. — Платить буду я.

— Ну, как хочешь, — пожал плечами Гарольд.

Я решил, что действительно было бы лучше отправиться в дом Сафрара как можно позднее, после полуночи. Сейчас же казалось вполне разумным каким-то образом убить оставшееся время, и тарианские купальни были для этого местом ни скольким не хуже, чем любое другое.

Мы с Гарольдом подошли к воротам. Но не успели перемахнуть через них и оказаться на улице, как тут же услышали где-то наверху скрежет проволоки и, подняв головы, увидели, что прямо на нас падает широкая металлическая сеть. Сразу же вслед за этим до нас донесся гулкий топот десятков ног, и проволока у горловины нашей сети начала затягиваться. Ни я, ни Гарольд не могли даже пошевелиться, туго опутанные сетью, и продолжали стоять как два беспомощных болвана, пока один из подбежавших охранников не сбил нас с ног и мы не растянулись на мостовой.

— Поймались две рыбки из колодца, — раздался у меня над ухом чей-то злорадный голос.

— Это означает, что о колодце известно чужакам, — наставительно заметил другой.

— Нужно удвоить охрану, — решительно заявил третий.

— А с этими что будем делать? — поинтересовался четвертый.

— Отведем их в дом Сафрара, — посоветовал первый голос.

— Это тоже было частью твоего плана? — шепнул я Гарольду.

Он ухмыльнулся, пробуя кулаками прочность металлической сети.

— Нет.

Я тоже попробовал прочность сети. Она была сделана на совесть.

Мы с Гарольдом были прикованы к толстому металлическому штырю с ошейниками на каждом конце, к которым цепями прикреплялись наши наручники.

Мы стояли на коленях перед небольшим возвышением, покрытым шкурами, коврами и подушками, на которых, развалясь, восседал Сафрар, тарианский торговец. На нем были расшитые золотом одеяния и сандалии со шнуровкой из позолоченной тесьмы. Ногти на ногах и на руках у него были выкрашены в ядовито-красный цвет. Разглядывая нас, он удовлетворенно потирал свои пухлые ладони, а когда он улыбался, во рту у него тускло мерцали золотые зубы.

По обеим сторонам от него, скрестив перед собой ноги, сидели охранники. Одеяние на воине, сидевшем справа, напоминало накидку для посещения купальни. Лицо его было наглухо закрыто широким капюшоном из тех, что носят члены клана палачей народов фургонов. Не поднимая головы, он поигрывал паравачской кайвой. Я сразу узнал его по весьма своеобразному телосложению и по манере держаться.