Пролог

Вновь я начал книгу цитатой из летописи. Подобные записи в ней часто появлялись в те мрачные и тревожные времена. Тому, кто живет во времена овец и знает только эти времена, будет трудно понять, что значит жить во времена волков.

Мрачные и тревожные времена были временами волков.

И вновь напоминаю, что следует хорошо уяснить — я пишу не ради наставления или поучения, хвалы или поругания, даже не затем, чтобы что-либо объяснить или дать понять. Видите ли, я не уверен в том, каковы критерии понимания: как говорится, я не могу судить, понял ли я что-либо или только считаю, что понял. Кто воистину способен понять себя или других? По крайней мере, нам известно, что разуму, как и глазам, трудно обратиться на их обладателя. Разум всегда направлен вовне. Итак, понимание для нас существует не в большей степени, чем для деревьев или камней — мы только воображаем, будто что-то поняли, питаем такую естественную, утешительнуюиллюзию, схожую с соком, текущим внутри дерева или покоящимися молекулами камня.

Короче, знай, дорогой читатель — кем бы ты ни был, что бы ни любил, я не стремлюсь заключить с тобой сделку. Не мое дело распространяться о том, чего ты жаждешь услышать или разубеждать тебя в твоих представлениях о космосе, времени и пространстве, о сути вещей, истине и лжи, давно уже до гладкости обсосанных и аккуратно разложенных по полочкам в твоем сознании. Я не знаю пределов человеческих возможностей; в отличие от многих других, не могу взвесить его душу или отметить границы его разума. Я не знаю, что является наилучшим для человека, и понятия не имею, будет ли это «лучшее» верным или неверным; я не знаю, определил ли человек для себя, что верно, а что нет, или же это решили за него еще давно, при первых колебаниях атомов туманности. Не мое дело убеждать вас, что мир таков, каким бы вы хотели его видеть. Последнее слово в этом отношении остается не за мной и не за вами, а за самим миром.

Поэтому давайте продолжим наш, рассказ, приняв к сведению эти размышления и предостережения, с уважением относясь к реальности и довольствуясь тем, что имеем, а также терпеливо вникая в тайны. Наша история, как уже отмечалась, произошла в мрачные и тревожные времена — во времена ширококрылых грифов и длинногривых львов, торжественных процессий, военных походов, кораблей, возникающих в ночи, огня и пепла — в ужасное роковое время, когда жизнь была необычайно трудна, и, вероятно, более реальна, чем теперешняя. В это время мужчины выживали засчет своей хитрости и силы, умения и опыта; походы еще бывали длительными, а оружие таким острым, что пущенная им кровь хлестала против ветра. В то время существовали мужчины, женщины и прочие существа; это были времена начал и концов, битв и городов, урожаев и пожаров, таверн и публичных домов, долгих путешествий, и шумных торжищ, на которых высоко ценилась красота — времена, достойные воспоминаний, особенно сегодня, когда уже давно позабыты такие понятия, как верность, послушание, смелость и честь. Несомненно, это были опасные и страшные времена, однако нигде — ни в летописи, ни в свидетельствах современников, ни в письмах, а также в легендах, сказаниях скальдов, хрониках, научных трудах, мифах, сказках, житиях святых, отчетах капитанов, песнях о вождях и королях, трактатах, сагах, простейших памятных записках — нигде я не встречал сожалений людей о том, что им пришлось жить в такие времена. Нигде, насколько мне известно, никто из них не выражал желания родиться в другое время.

Какой необъяснимой кажется столь простая вещь! Невольно возникает вопрос, почему так происходит.

Во времена овец люди могут не замечать, что они живут, либо принимать свою жизнь как должное, или же не утруждать себя такими вопросами. Но совсем иначе бывает во времена волков.

Эти мрачные и тревожные времена, как мы уже замечали, были временами волков. Именно в эти, а не иные времена жили наши герои и героини.

Примечание:

Ранее, в предыдущей рукописи, мы привели некоторые комментарии и рассуждения, имеющие отношение к исторических вопросам, которые нет нужды повторять здесь. Заметим только, что хронология событий несколько туманна. Разумеется, большое затруднение представляют вопросы времени. Множественные лабиринты времен могут накладываться друг на друга, продолжать друг друга и вновь расходиться. Вероятно, можно предположить, что существует иное, отличное от нашего, измерение и что реальность может простираться за обозримым горизонтом, который мы весьма естественно, подобно грызунам и насекомым, считаем границей бытия. Возможно, существуют параллельные или пересекающиеся вселенные или измерения. При этом можно предположить существование точек связи с нашим собственным миром — даже неких «коридоров» и «ворот». Некоторые считают, что в каком-то туманном смысле Телнария может быть нашим миром и никаким другим, что она — наше прошлое или будущее. Вероятно, она была нашим миром, но в лабиринтах времени устремилась в сторону. Может быть, мы — ветви с того же самого дерева, и по мере того, как мы тянемся к звездам, мы время от времени слышим шорох листьев на других ветвях во мраке. Но такие рассуждения могут показаться абсурдными — следовательно, забудем о них. Под конец упомяну, что в целом мы следуем летописи.

Глава 1

— Снимите с нее одежду, — сказал знаток, — я посмотрю.

— Она не принадлежит мне, — объяснял Юлиан из рода Аврелиев. — Я хотел бы сделать сюрприз другу — как следует обучить его рабыню.

— Она вышколена? — поинтересовался знаток.

— Весьма хорошо, — кивнул Юлиан.

— Полностью?

— Конечно.

— Она сознает, кто она такая?

— Да.

— Это интересно, — протянул знаток.

— Надеюсь, — заключил Юлиан, — что она окажется способной к учению.

— Вполне возможно, — ответил знаток. — А она жива?

— Не знаю, — пожал плечами Юлиан. Послышался внезапный, робкий, стыдливый и беспомощный вскрик.

— Сядь и положи руки на бедра, — приказал знаток.

Послышался короткий сдавленный вздох, а затем еще один крик, похожий на первый.

— Она будет хорошо стонать, — заметил знаток.

— Отлично, — кивнул Юлиан.

— На колени, головой к полу, — приказал знаток. — Мы будем уделять ей как можно больше внимания.

Юлиан взглянул на нее.

— Тогда все прочие вопросы я оставлю на ваше усмотрение, — сказал он, повернулся и вышел.

Глава 2

— Гляди! — закричал горожанин. Толпа рядом с ним захохотала.

— Мужлан с первобытной планеты!

— Где это ты раздобыл такую одежду? — пронзительно вопил второй горожанин.

Великан поднял руку ко лбу и тыльной стороной ладони отер капли пота. Конечно, здесь было не как в доме, но все же жарко.

Мухи назойливо кружились у его лица.

Такого не случалось в прохладных, темных лесах его планеты, убежище волъфангов. Вольфангами называлось одно из пяти родственных племен, к которым относились также даризи, базунги, хааконсы и отунги. Отунги были самым многочисленным и воинственным из этих племен; они также считались родоначальником всех пяти. Это племя, подобно остальным, было истреблено в войнах с Империей. Можно в общем считать эти пять племен одним народом. Существовало множество подобных народов, состоящих из отдельных племен. Упомянутыйнами народ в то время считался слабым и незначительным, особенно после его поражений в нескольких войнах. Народ назывался «вандалами», и в Империи о нем мало кто слышал.Этимология названия до сих пор вызывает споры. Выражение «народ», по моему мнению, подходит в этом случае не лучшим образом. Выражение «люди» или «нация» было бы, несомненно, более справедливым, но здесь мы имеем дело с политическими вопросами, поэтому для удобства читателей лучше воспользоваться термином «народы». Однако племя и народ — далеко не одно и то же. Отношение членов племени к своему племени, народу или людям не следует понимать так же, как отношение гражданина к своему государству, хотя в этих отношениях может быть довольно много общего. В этом смысле государство является юридической конструкцией, опирающейся на определенные правила, и является теоретически добровольной организацией, хотя граждан в нем сдерживает прочный ряд установленных норм, условий существования, законов природы, рода или вида. Отношения граждан к государству обычно регулируются, по крайней мере, теоретически, обязанностями, присягами и тому подобным. С другой стороны, отношения внутри племени не являются договорными в том или ином смысле — это всего лишь отношения единокровных субъектов. Можно быть членом племени, но не участвовать в его делах, полагаясь на традиции семьи или рода. Племена состояли из кланов, кланы — из семей, и таким образом получалось, что в пределах племенисуществовала сложная и пространная сеть взаимоотношений, преимущественно родственных, хотя во многих случаях довольно отдаленных. Государство опирается на закон, племя — на родственные связи. В обычном случае нельзя перестать быть членом племени, как нельзя перестать быть сыном своего отца. Конечно, следует внести некоторые поправки. К примеру, человек может быть принят в племя и стать его членом; его могут изгнать, и тогда он перестанет быть членом племени; он может отречься от своего племени и таким образом порвать связь с ним. В таких случаях мы прослеживаем аналогию с получением и лишением гражданства, и добровольным отказом от него. В этом смысле племя аналогично государству. В действительности же оно не просто биологическая ячейка, опирающаяся на принципы родства, но в то же время это совокупность определенной законности, норм и правил. Конечно, можно отметить массу других сходств и различий между государством и племенем. Можно у помянуть некоторые из них, так как это соотносится с дальнейшим повествованием. В племенах очень важен обычай, а в государстве — закон, хотя в некоторой степени у государства могут быть обычаи, а у племени — законы, чаще всего неписанные, хранящиеся в памяти знатоков закона. Они отвечали за чтение закона на собраниях, чтобы напомнить их народу — обычно на каждом ежегодном собрании зачитывалась треть законов. Таким образом, члены племени могли каждые три года узнавать весь свод законов от егохранителей. С другой стороны, во многих племенах роль судилища выполнял вождь, а законами и кодексами служили его прихоти. Лучше сказать, что в таких племенах действовал не закон в чистом виде, а воля и решение вождя. Граждане зачастую бывают грамотными, а члены племен — нет. Конечно, во все времена существовали грамотные члены племен и невежественные граждане государств. Членов племени, умеющих читать и писать, держали в качестве помощников при решении деловых и прочих вопросов с другими сообществами. Хотя племена бывают разными как у людей, так и у леопардов-ханисов, часто внутри племени можно проследить расслоение на так называемые аристократию и простонародье, на знатные роды и обычных свободных людей. Подобно этому, в Империи существовали различия между хонестори и гумилиори, высшими классами и широкими массами. Внутри сословия хонестори выделялись патриции — так называемый класс сенаторов. Сословные отношения изменчивы, более подвержены перемещению, чем отношения внутри племени. К примеру, можно возвыситься до хонестори благодаря удачной карьере или признанию заслуг перед государством, или, по слухам, вследствие денежных и прочих взяток. Колоны, или земледельцы-арендаторы, очевидно, относились к сословию гумилиори. Это же касалось людей, привязанных к какому-либо ремеслу или собственному участку земли — число таких людей за последнее время увеличивалось, отвечая необходимости государства прекратить миграцию населения, наладить необходимые поставки продовольствия, и, что еще важнее, обеспечить надежный сбор налогов. Рабов здесь упоминать не следует, ибо они считались не более чем одной из пород домашнего скота, наряду с коровами или свиньями. Существует множество других сходств и различий между государствами и племенами, но было бы утомительно и трудно пытаться перечислить их — слишком уж они многочисленны, к тому же государства, как и племена, различаются между собой. Однако будет полезно сделать еще одно-два последних замечания: некоторые считают, что племя, или народ, окружено мистической аурой — несомненно, в каком-то смысле они правы. Но реальность гораздо глубже любого тривиального мистицизма, поскольку она уходит корнями в генетические глубины, скрытые в незапамятном прошлом, задолго до того, как первобытные люди стали вырезать символические фигурки или выцарапывать на камнях то, что они видели во сне. Таинственный дух племени проявлялся в том, что первоначально оно было биологически связанным, люди в нем оказывали друг другу взаимную поддержку и потому имели значительное преимущество перед менее организованными сообществами. К примеру, на чью сторону охотнее становились люди в страшные и опасные военные времена — на сторону брата или чужака? Мы говорили, что племя можно определить, как государство с биологической основой, но точнее было бы считать процветающее государство племенем искусственного происхождения, учитывая при этом стремлениеистребить признаки сообщества: братство людей, доверие к символам, обрядам и мифам — всему, что усиливает преданность и лояльность. Однако есть умудренные знаниями люди, которые ухитряются по прошествии, времени узреть очевидное, а затем с ликованием отвергнуть всякое проявление племенных отношений. Это всего лишь поверхностный рационализм. Непонятные моменты племенных отношений проистекают от природы и потребностей множества людей, и смеяться надо всем этим — значит, отрицать самого человека, лишать его той неотъемлемой составляющей, без которой он уже не будет человеком. Человек, у которого нет племени, нет братьев, нет народа, кому некого любить, у кого нет семьи — кем он должен быть? От человека требуется нечто большее, нежели умение быстро складывать и вычитать. Что способен сделать человек без племени, без единомышленников, без друзей? Такой одиночка должен быть либо богом, либо зверем. Среди таких есть и просто одинокие люди — без пристанища и племени, те, кто ждал совета от богов и не дождался его, кто задавал вопросы зверям, но ничему не научился у них. Они не знают, кто они такие, не знают, где их дом. Они-то как раз удерживаются от насмешек, не уподобляясь самодовольным невеждам. Они сильны и свирепы. Это вечные странники, отчаянные смельчаки. Не то, чтобы они предали своих братьев — скорее, они находятся в их вечных поисках. Но оставим эти невеселые мысли.

— Хо, смотрите на этого деревенщину! — орал горожанин, указывая пальцем на великана.

Великан решил, что для этого наглеца не нужны цепи — хватит простой веревки, как для женщины. Размышляя, великан шел по улицам рядом со своим спутником.

По мостовой были разбросаны измятые ароматные травы. Сейчас в городе, в своем летнем дворце находился сам император. Именно в этот надежно огороженный дворец в центре лабиринта улочек направлялись великан и его спутник.

— Деревенский болван, простофиля! — надрывался второй горожанин.

Они не подходили слишком близко. На почтительном расстоянии им ничего не стоило проявить смелость, не вызывая неудовольствия отряда из девяти стражников с винтовками, которые сопровождали великана и его спутника. Вероятно, городские зеваки считали великана арестованным, и в этом они сильно ошибались. Если бы возникла необходимость, он смог бы бежать еще раньше, на первом корабле, который увез их с далекой планеты встреч.

— Олух, невежда! — орал один из зевак.

Великан прикинул, как бы этот мужчина выглядел в бою с топором в руках.

— Уже недалеко, — произнес спутник великана.

В районе близ летнего дворца движение транспорта было запрещено, за исключением служебных бронированных машин. Иначе было бы слишком легко приблизиться к стене, скрывая за металлом машины металл оружия, да и сама машина тоже могла оказаться оружием.

Великану нравилось двигаться, ходить и бегать, догоняя ради развлечения легконогих оленей в лесах. Он умел часами преследовать животное, а затем, в конце охоты, когда оно беспомощно падало на землю, едва переводя дыхание и дико озираясь, убить или отпустить его. Иногда загнанных оленей на плечах относили в деревню, чтобы приручить, а потом, когда они вырастали, их отпускали в леса, где оленихи рождали на свет влажных, дрожащих детенышей, которым была уготована судьба стать быстрейшими из быстрых. Яйца хищных птиц иногда забирали из гнезд и подкладывали в курятники, чтобы потом приручать птенцов и вынашивать их для охоты. Люди подолгу пропадали в лесах, забывшись в развлечениях. Но еще лучше и приятнее было укрощение женщин-рабынь. Самым приятным было спаривание с предельно покорными, вышколенными человеческими самками.

— Дурень, деревенщина!

Великан вспомнил, с каким трудом он втискивался на сидение длинного лимузина, который подвез их от гостиницы к воротам внутренней части города, где находился летний дворец.

— Вонючий крестьянин!

Действительно, когда-то великан был крестьянином, жителем деревни близ фестанга Сим-Гьядини. Фестанг находился в горах Баррионуэво, на планете Тангара. Великан не понимал, почему эта грязная, оборванная уличная толпа так презирает крестьянский труд и самих крестьян. Разве эти оборванцы не едят? Разве они не обязаны всю жизнь трудиться, как когда-то трудился он? Неужели эти грязные зеваки выше тех людей, от труда которых они зависят? Неужели они считают, что так просто удерживать плуг, выворачивая тяжелые пласты почвы, рыхлить и боронить поля, перебирать семена, сеять их так, как положено — в нужные сроки и в нужных местах, полоть, когда спина разламывается от усталости под безжалостным солнцем, ждать дождя, который все не выпадает, голодать, но отвозить обязательную десятину в фестанг Сим-Гьядини, почти скрытый облаками в горах?

— Убирайся! — прикрикнул его спутник и замахнулся на самого дерзкого оборванца в непрошенном эскорте. Но тот даже не потрудился отскочить. — На самом деле они не знают, что ты крестьянин. Просто здесь привыкли так браниться.

Они продолжали путь. Крестьянин родился не в деревне близ фестанга. Он вообще не знал, где родился.

Он ушел из деревни после того, как убил человека по имени Гатрон — своего лучшего друга. Крестьянин сломал тяжелый посох о его спину и смотрел, как человек корчится в агонии у его ног. Гатрон первым напал на крестьянина, хотя был его лучшим другом. Об этом великан всегда помнил — никогда нельзя было знать наверняка, кто настоящий друг, а кто нет. Ссора разгорелась из-за женщины. Об этом великан тоже никогда не забывал — о том, что все началось с женщины. Он всегда считал женщин опасными, вероломными и соблазнительно красивыми существами. Для великана они были другой формой жизни, они казались мучительно желанными, но с ними всегда приходилось оставаться начеку — их следовало укрощать, смирять и держать строго на своем месте. Место женщин, этих аппетитных, опасных, нежных, презренных и желанных животных, было у ног мужчины. Женщины должны быть бесправными и бессильными — таков закон природы. На свободе они могли уязвлять, ранить, унижать и уничтожать, но когда попадали во власть мужчин, становясь бессильными и неопасными, они вдруг обнаруживали в себе совершенно иные склонности и с трепетом, усердием и страхом предавались своему служению и удовольствиям. Загадка женщин и ключ к их счастью состоял в цепях и хлысте. Женщинам нельзя было позволять забывать, чье клеймо впечатано в их кожу.

— Просто они видят, что ты не похож на других, — объяснял спутник. — По-другому одет, держишься, ходишь — вот они и относятся к тебе иначе.

Великан кивнул и отогнал мух. Мухи норовили подлететь поближе к слезящимся глазам. Иногда они усаживались на глаза младенцев в колыбелях, запутывались в ресницах, били крыльями, как беспокойные движущиеся соринки.

Великан полагал, что он и вправду не похож на здешних жителей. Он знал, что у животных на чужака — козла среди овец, ястреба среди кур, льва в волчьей стае — нападают и прогоняют прочь. Такие вещи, несомненно, относились к тайнам бытия, к тем жестоким правилам или законам, без которых жизнь никогда бы не возникла из доисторических коллоидов.

— Неотесанный мужлан! — кричал оборванец.

— Смотри, что за одежда! — указывал другой.

Так враждебно могли бы относиться к чужаку звери.

— Олух!

— Кто твой портной, дурень? — приставал третий.

Его одежда, грубая подпоясанная туника из шкур и штаны, и вправду не была городской, она скорее подходила для лесов, защищая от ветра, холода и колючего кустарника; ее темные цвета, напоминающие тени, позволяли подобраться незамеченным даже к косуле, этому прелестному пугливому лесному животному. Туника была сшита из шкур лесных львов. Они иногда доходили до самых полей, а зимой наглели и приближались к частоколу. Великан сам убивал этих хищников ударами копья. Он выходил на охоту в одиночку, и это никого не удивляло, никому не казалось странным. В самом деле, во многих племенах юноша считался ребенком, пока не доказывал свою ловкость и смелость, пока не демонстрировал свое достоинство и доблесть перед опытными воинами и охотниками племени. Один из способов проявить себя — убить хищного зверя или опасного врага. Бывало, что юноша приходил в хижину воина просить руки его дочери, и если он нравился отцу, тот говорил: «Слышу львиный рык в лесу». Тогда гордый и радостный юноша покидал хижину. Он не возвращался до тех пор, пока не добывал шкуру льва. Ремнями из этой шкуры связывали запястья невесты во время брачной церемонии. Брак понимался как обращение женщины в своеобразное рабство; все обряды преследовали одну цель — дать женщине понять, что она должна относиться к мужу как к завоевателю, покорно угождать ему. Поскольку женщина все же оставалась свободной, ей связывали руки впереди — чтобы выразить к ней уважение, подчеркнуть ее положение, так как за спиной руки связывали только рабыням. Заключительные действия брака совершались на той же шкуре. Церемония со множеством вариаций, разнообразных испытаний и проверок, совершалась и у вольфангов, и у подобных им племен.

— Мужлан! — вопил оборванец, рысью спеша рядом с великаном.

— Не обращай внимания, — сказал Юлиан.

На шее великана висело примитивное ожерелье из клыков убитых им львов. Но под его копьем погибло гораздо больше хищников.

— Дурень, невежа!

— Но они ведут себя так не только потому, что ты не похож на других, — продолжал объяснять спутник великана. — Они боятся тебя, потому что слышали о волнениях близ границ, о захвате имперских баз, о вторжениях — обо всем том, что с таким упорством отвергают власти.

— Я не из тех мест, — ответил великан.

— Я предлагал тебе шелковую одежду или мундир стражника, — напомнил спутник.

— Жарко, — откликнулся великан. Он потянул шнуровку на вороте туники, обнажая могучую грудь.

— Во дворце подадут шербет и мороженое, — пообещал спутник.

— Я неудобно чувствую себя без оружия, — поморщился великан.

— Во внутренней части города оружие могут носить только те, у кого есть разрешение властей, — объяснил его спутник. — К тому же разве нож защитит от заряда винтовки?

— Нет, — задумчиво ответил великан. Он знал, что у таких людей, как он, есть мощное оружие.

Империи приходилось с этим считаться. Прошлое великана оставалось туманным. Хотя он вырос в деревне близ фестанга, он знал, что родом не из деревни, что его привезли туда ребенком. О своем происхождении не знал ни сам великан, ни его спутник. Однако сразу бросалось в глаза, что тело великана не деформировано тяжелым крестьянским трудом, и это было странно. В нем не чувствовалось грубости, массивности тех людей, которые из поколения в поколение росли согласно жизни и потребностям земли. В то время, как тела крестьян можно было уподобить в воображении камням или кривым стволам деревьев, терпеливых и изрезанных непогодой, тело великана вызывало в мыслях образ зверя — дикого, свирепого, громадного, но гибкого и проворного, настороженного и ловкого. Он умел двигаться плавно и стремительно, как викот. Подобно этому его мышление существенно отличалось от мышления типичных жителей деревни. Его ум был деятельным и изворотливым, сложным и тонким. Великан ни в коей мере не был ни терпеливым, ни покорным или смирным. Такой разум стремится узнать, куда ведут дороги, он не удовлетворяется знанием ближайших окрестностей. И эмоциональный облик великана имел мало общего с крестьянским — он был волевым, раздражительным, упорным. Он не любил подолгу ждать, он быстро раздражался и в своей злобе становился действительно опасным. И наконец, самое странное для человека, выросшего в деревне, — он умел обращаться с оружием, владеть им так естественно, как лев владеет клыками, леопард когтями, ястреб — клювом и крыльями. Это умение казалось у великана проявлением инстинкта, зова крови, а не результатом тренировок. Оно будто досталось ему в наследство — страшный талант быстрых, проворных, опасных зверей, удачливых в погонях, в войнах и охотах, выживающих, чтобы владеть и править, и умножаться, передавая таким образом случайно и бездумно в минутном удовольствии столь значительные и опасные генетические данные последующим поколениям. Каким образом утка умеет плавать, птица — летать, а некоторые мужчины умеют захватить руку, отразить нападение или немедленно, точно, без малейшего колебания нанести удар? Во всяком случае, великан вряд ли происходил из крестьянского рода — в нем, видимо, текла более жаркая и нетерпеливая кровь.

— Скоро кончится улица, за ней будет площадь, — сказал спутник великана.

К группе, состоящей из великана, его спутника, начальника стражи и нескольких стражников, приближались две женщины — белокурая и смуглая, ухоженные, хорошо одетые, в золоченых сандалиях.

— Эй, красавчики! — позвала блондинка.

— Не хотите ли взять нас с собой? — зазывно добавила вторая.

Блондинка слегка приподняла юбку — так, что в ее разрезе мелькнуло полное белое бедро.

— Рабыни? — спросил великан у своего спутника.

— Проститутки, — поправил тот.

— Значит, они работают на себя? — догадался великан.

— Да, — кивнул его спутник.

Великан подумал, что женщины могли бы быть рабынями, которых хозяева наказывают за плохой заработок. Но на этих женщинах была слишком роскошная одежда и отсутствовали ошейники. Рабыням в таком положении к цепи на шее прикрепляли металлическую коробку с замком и прорезью, куда клиенты складывали деньги, предназначенные для их хозяев.

— Они — рабыни, — решительно заявил великан.

— Конечно, — согласился его спутник.

— Убирайся! Вернись к своим свиньям, крестьянин! — оборванец постепенно наглел. Это про него великан думал, каков он окажется в поединке.

Пока они шли по улице, великан заглядывал во все окна, где были открыты ставни и раздвинуты занавески. Окна находились довольно высоко над тротуаром, как большинство в городе, но при желании можно было предположить, какие комнаты находятся за ними, с какой мебелью и полками, на которых стоят золотые и серебряные сосуды.

На планете, с которой он вылетел месяц назад, и на Тангаре, где он вырос в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, у самых вершин Баррионуэво, таких роскошных вещей не было. Планета казалась богатой, исключительно богатой, и тем не менее она считалась всего-навсего летней резиденцией, так называемой «летней планетой», а не столицей.

В Империи существовало множество подобных планет и городов.

— Стой! — приказал начальник стражи, когда группа достигла барьера, за которым размещался пост.

— Чтобы входить на площадь с оружием, надо иметь разрешение, — объяснил спутник великана.

— Даже нашей страже?

— Да.

— А что будет дальше?

— У ворот нас встретит дворцовая стража и проводит до дворца.

Справа, у стены белоснежного здания, стояла женщина. Она была одета в роскошный лил — свободную одежду из богато расшитой ткани. Должно быть, она была очень богата, и явно не проститутка.

Великан мысленно раздевал ее: снял тяжелый лил, сорвал полоски белья и отшвырнул прочь. Теперь она не отличалась от других женщин. Великан ставил их всех на одну ступень: вряд ли они во многом отличались, когда поднимались на помост невольничьих торгов.

Такие женщины хорошо выглядели с флягами в руках, в ошейнике, обнаженные, с распущенными волосами. В таком виде они должны прислуживать воинам на пиршествах, думал великан.

Женщина недовольно отошла. Неплохая походка, решил он.

В этот момент начальник стражи подал знак, и вся группа вновь двинулась по улице.

Великан оглянулся и заметил, что женщина остановилась и застыла на месте, теребя одежду и испуганно озираясь.

Самый назойливый и нахальный оборванец по-видимому, вожак докучливого эскорта, тот самый, к которому великан примеривал веревки и топор, вместе со своей шайкой следовал за группой по пятам. Вероятно, его ободрили невозмутимость и устремленное вперед внимание стражников, которые сейчас вновь двинулись в путь, не отвечая на выкрики зевак или только делая вид, что не замечают их. К тому же теперь оборванцам не грозил удар прикладом винтовки. Возможно, их воодушевляла и защита гражданства, недавно дарованного всем жителям летней планеты в честь приезда императора.

Дома в этой части города, ближней к площади и дворцу, были еще богаче и роскошнее, чем на соседних улицах.

Великан размышлял, как выглядят эти дома внутри — слишком уж они отличались от лесных хижин из глины и прутьев.

Великан не стремился обладать имуществом, за исключением рабынь, которых он тоже считал вещами. Гораздо больше его интересовало обладание властью. Тот, кто правит, гораздо богаче тех, кем он правит.

Великан был не совсем равнодушен к красоте драгоценных камней или редких блестящих металлов, и все же не больше, чем к красоте женщин. В этом отношении ему не была чужда страсть к обладанию.