27. В ПОМЕЩЕНИИ МАТЕРИ

Все еще был праздник Толы.

Хотя уже время четвертого кормления.

Уже почти восемь горянских анов, или десять земных часов, как я сегодня рано утром расстался с Миском, Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та.

Диск, на котором мы добрались до помещения, где я нашел Миска, теперь у входа в туннели золотого жука. И пусть там остается, как доказательство того, что я вошел и не вышел.

Хуже, что пришлось оставить на диске переводчик, но мне казалось это необходимым: в туннели золотого жука не ходят с переводчиком; а если его на диске не найдут, могут заподозрить: не то, что я вернулся из туннелей, а скорее, что просто сделал вид, что вхожу. Слова двух мулов у входа могли и не убедить их хозяев царей-жрецов.

Мне понадобилось недалеко отойти от вивария, чтобы сориентироваться и понять, в каком районе роя я нахожусь; вскоре я заметил транспортный диск, так сказать, припаркованный на газовой подушке у входа в распределительный зал. Никто за ним, конечно, не присматривал, потому что в замкнутой, строго регулируемой жизни роя воровство, за исключением щепотки соли, неизвестно.

Так что я, по-видимому, создал прецедент, поднявшись на диск и наступив на полосы ускорения.

Вскоре я уже несся по подземному залу на своем, учитывая значение и срочность дела, можно сказать, реквизированном экипаже.

Я пролетел около пасанга, прежде чем остановил диск у другого входа в распределительный зал. Вошел и через несколько минут вышел в пурпурной одежде мула. Клерк, записавший по моей просьбе расходы на счет Сарма, сказал, что мне нужно как можно быстрее нанести на одежду запись запахами, в которой удостоверяется моя личность, указывается количество черт в характеристике и прочее. Я заверил его, что займусь этим немедленно, и вышел. А он мне вслед поздравлял меня с тем, что мне позволено стать мулом, а не оставаться низменным мэтоком.

— Ты теперь не только в рое, но и часть его, — расплылся он.

Красную одежду, которая перед этим была на мне, я сунул в ближайший контейнер, откуда ее пневматически переместят в отдаленные мусоросжигатели, расположенные где-то под роем.

Потом снова поднялся на диск и полетел к комнате Миска.

Тут я в течение нескольких минут подкрепился грибами и напился. За едой я обдумывал свои будущие действия. Можно попробовать отыскать Миска. Вероятно, я погибну вместе с ним или в попытке отомстить за него.

Потом я подумал о Вике. Она сейчас тоже в клетке, но ее клетка, в отличие от моей, тюрьма. Я потрогал ключ от ее клетки, висевший на ремешке у меня на шее. Почему-то я надеялся, что ее не очень расстроит пленение; потом почувствовал презрение к себе за эту слабость и решил, что надо радоваться ее жалкому положению. Она его вполне заслужила. Я спрятал металлический ключ под одеждой. Вспомнил тяжелую прозрачную клетку на четвертом ярусе вивария. Да, часы заключения будут долгими и одинокими для остриженной Вики из Трева.

Интересно, что стало с Мулом-Ал-Ка и Мулом-Ба-Та? Они, подобно мне, ослушались Сарма и стали в рое преступниками. Я надеялся, что они сумели скрыться, раздобыть достаточно пищи и выжить. Шансы их невелики, но любая самая жалкая альтернатива предпочтительнее помещений для разделки.

Я думал также о молодом царе-жреце в потайном помещении под комнатой Миска. Вероятно, лучшей услугой Миску было бы оставить его и позаботиться о безопасности молодого самца, но меня эти дела не интересовали. Я не знал, где находится женское яйцо, а если бы и знал, то не умел с ним обращаться; и даже если раса царей-жрецов вымрет, мне это не казалось делом человека, особенно учитывая мою ненависть к ним, мое отрицательное отношение к тому, как они регулируют жизнь людей на этой планете. Разве они не уничтожили мой город? Разве не рассеяли его жителей? Разве они не уничтожают людей при помощи огненной смерти, не приносят их в этот мир, хотят они того или нет, в путешествиях приобретения? Разве они не имплантируют сетку в человеческий мозг, разве не они вывели ужасных мутантов носителей гура из того рода, представитель которого я сам? Разве они не считают нас низшими животными, в полной власти их высокомерных величеств? А как же мулы, и рабыни комнат, и многие другие люди, которые вынуждены либо прислуживать им, либо умереть? Нет, сказал я себе, для моего вида хорошо, если цари-жрецы вымрут. Но Миск — это совсем другое дело, он мой друг. Между нами роевая правда, и, следовательно, как человек и воин, я готов отдать за него жизнь.

Проверив меч в ножнах, я вышел из комнаты Миска, встал на диск и неслышно и быстро полетел по туннелю в том направлении, где, как я знал, находится помещение Матери.

Пролетев несколько анов, я оказался у толстой металлической решетки, которая преграждала мулам доступ в эту часть роя.

У входа стоял на страже царь-жрец; он вопросительно задвигал антеннами, когда я остановил диск в двенадцати футах от него. На голове у него была гирлянда зеленых листьев, как у Сарма; и тоже как у Сарма, на шее рядом с переводчиком висела церемониальная нить с металлическими инструментами.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять причину замешательства и недоумения царя-жреца.

На моей одежде не было надписи запахами, и он вначале подумал, что диск движется сам, без водителя.

Я видел, как он напряженно всматривается своими большими сложными глазами-линзами; точно так же мы напрягаемся, чтобы расслышать слабый звук.

Реакция у него была такая же, как у человека, который что-то услышал в комнате, но ничего не видит.

Наконец его антенны устремились ко мне, но я знал, что царь-жрец раздражен тем, что не получил обычных хорошо различимых обонятельных знаков на одежде. Без этой надписи я для него неотличим от множества других мулов, встречающихся в рое. Для другого человека, разумеется, одни мои волосы, косматые и ярко-рыжие, послужили бы достаточным отличием, но у царей-жрецов, как я уже отмечал, очень слабое зрение; больше того, я полагаю, что они не различают цвета. Цветовые различия в рое встречаются только в тех районах, которые посещаются мулами. Единственный царь-жрец во всем рое, который узнал бы меня безошибочно и на расстоянии, это Миск, но для него я не мул, а друг.

— Ты, несомненно, благородный страж помещения, где я могу нанести на свою одежду надпись запахами, — жизнерадостно сказал я.

Царь-жрец, по-видимому, испытал облегчение, когда я заговорил.

— Нет, — сказал он, — я охраняю вход в туннель, ведущий к Матери, и ты сюда войти не можешь.

Что ж, сказал я себе, я попал в нужное место.

— А где же мне пометить мою одежду?

— Возвращайся туда, откуда пришел, и там спроси, — ответил царь-жрец.

— Спасибо, благородный! — воскликнул я и повернул диск так, будто у него была вертикальная ось, Оглянувшись, я увидел, что царь-жрец все еще пытается рассмотреть меня.

Я тут же свернул в боковой туннель и начал искать вентиляционное отверстие.

Через два-три ана я нашел подходящее. Отведя диск на полпасанга, я оставил его у портала, за которым множество мулов помешивали большими деревянными ложками варящийся в котлах пластик.

Я быстро вернулся к вентиляционной решетке, открыл ее, забрался внутрь и вскоре уже двигался по вентиляционной шахте в сторону помещения Матери.

Время от времени мне встречались отверстия в шахте, и я выглядывал. Из одного отверстия я увидел, что уже нахожусь за стальным заграждением, у которого царь-жрец стоял вертикально в полной неподвижности, так характерной для его рода.

Никакие звуки не свидетельствовали о празднике, но мне удалось без труда найти место, где он происходил: я отыскал шахту, которая откачивала воздух, и воздух этот был густо насыщен необычными запахами. Во время своей недолгой жизни с Миском я узнал, что цари-жрецы считают эти запахи особенно прекрасными.

Я пошел по ним и вскоре смог заглянуть в огромное помещение. Потолок его был всего в сто футов высотой, но оно было очень длинное и широкое и все заполнено золотыми царями-жрецами с зелеными гирляндами и нитями крошечных инструментов на шее.

Всего в рое около тысячи царей-жрецов. Я решил, что почти все они собрались здесь, за исключением немногих стражников в самых важных пунктах, вроде той стальной решетки у входа на территорию Матери. Могли они быть также в смотровой комнате или, еще вероятнее, в энергетическом центре.

Большую часть работы в рое исполняли, конечно, мулы.

Цари-жрецы стояли неподвижно концентрическими кругами-ярусами, которые расходились от середины, как от сцены в древнем театре. С одной стороны я видел четырех царей-жрецов, нажимавших кнопки большого, размером с целую комнату, устройства для производства запахов. С каждой стороны этого квадратного устройства было не меньше сотни кнопок, и цари-жрецы с большим искусством и в очевидном ритме касались этих кнопок в сложной последовательности.

Я понял, что это самые известные музыканты роя, они избраны, чтобы играть на великом празднике Толы.

Антенны тысячи царей-жрецов застыли. Все были поглощены музыкой.

Нагнувшись, я увидел на помосте в одном конце помещения Мать.

На мгновение я не поверил, что она реальна и жива.

Она, несомненно, относилась к роду царей-жрецов и тоже была бескрылой, но самой удивительной ее особенностью был невероятных размеров живот. Голова чуть больше, чем у обычного царя-жреца, грудь тоже, но дальше начинался живот, который с яйцами, наверно, размером превышал городской автобус. Но теперь этот чудовищный живот, опустошенный и сморщенный, лишившийся всякой упругости, лежал как расплющенный мешок коричневато-золотой старой кожи.

Ее ноги не могли выдержать вес даже пустого живота, и она лежала на помосте, сложив перед собой передние конечности.

Цвет у нее не такой, как у обычного царя-жреца, но темнее, коричневатый, тут и там на груди и животе темные пятна.

Антенны ее, казалось, утратили гибкость и упругость. Они лежали на голове.

Глаза у нее тусклые.

Я подумал, не слепа ли она.

Я смотрел на древнейшее существо — Мать роя.

Трудно представить себе ее, бесчисленные поколения тому назад, с золотыми крыльями на открытом воздухе, в голубом небе Гора, летящей вместе со своим возлюбленным на великолепных быстрых ветрах этого далекого дикого мира. Какой золотой она была тогда!

Самца, Отца роя, нет; я думал, что он умер вскоре после брака. Были ли с ней другие с ее отдаленного мира, или она осталась одна, опустилась на землю, чтобы отъесть свои крылья, закопаться глубоко под горы и начать одинокую жизнь Матери — создательницы нового роя?

Были ли другие самки?

Если их убил Сарм, как Мать могла не узнать этого и не приказать его уничтожить?

Или это ее желание, чтобы не было других?

Но если это так, то почему она в союзе с Миском пытается продлить существование расы царей-жрецов?

Я снова посмотрел через решетку отверстия. Она находилась примерно в тридцати футах от пола и немного в стороне от помоста Матери. Я предположил, что по другую сторону от помоста есть такая же шахта: симметрия — главное свойство инженерной эстетики царей-жрецов.

Музыканты продолжали исполнять свою сложную музыку на производителе запахов, а цари-жрецы в это время один за другим медленно проходили вперед и приближались к помосту Матери.

Здесь из большой золотой чаши в пять футов глубиной и не менее двадцати в диаметре, стоящей на тяжелом треножнике, царь-жрец набирал в рот немного беловатой жидкости. Это, несомненно, гур.

Он набирал немного, один глоток, и хоть праздник Толы в полном разгаре, чаша полна почти до краев. Потом царь-жрец очень медленно приближался к Матери и опускал голову. С крайней осторожностью он касался ее головы своими антеннами. Она вытягивала голову, и он с точностью, какую трудно предположить в таком огромном теле, переносил маленькую каплю драгоценной жидкости из своего рта в ее. Затем начинал пятиться и возвращался на прежнее место, где застывал в неподвижности.

Он дал гур Матери.

Я тогда не знал, что гур — это выделения желез большого серого одомашненного артропода. По утрам стада этих артроподов выгоняют на пастбища, где они кормятся растениями сим — большими ползучими лозами, похожими на виноградные, с огромными листьями. Их выращивают при свете специальных ламп, укрепленных в потолке, в огромных пещерах-пастбищах. По ночам артроподы возвращаются в стойла, где их доят мулы. Особый гур, которым пользуются на празднике Толы, по обычаю в течение нескольких недель выдерживают в животах избранных для этого царей-жрецов, там он достигает необходимого вкуса и консистенции. О таких царях-жрецах говорят, что они держат гур.

Я смотрел, как один за другим цари-жрецы поднимаются к Матери и повторяют церемонию гура.

Вероятно, я первый человек, увидевший эту церемонию.

Учитывая количество царей-жрецов и время, необходимое одному, чтобы дать гур Матери, я решил, что церемония началась несколько часов назад. Казалось возможным, что она займет целый день.

Я уже был знаком с поразительным терпением царей-жрецов, и потому не удивился полному отсутствию движения в золотых рядах царей-жрецов, окружавших помост Матери. Но глядя на еле заметное дрожание их антенн в ритм с музыкой запахов, я понял, что это не просто демонстрация их терпения — это для них время экстаза, время единства роя, оно напоминает им об их общем происхождении, о далекой родине и долгой общей истории, напоминает о самой их сущности, о том, что из всех живых существ во вселенной только они — цари-жрецы.

Я смотрел на золотые ряды царей-жрецов, напряженных, неподвижных, с головами, украшенными зелеными листьями, с висящими на шее нитями крошечных примитивных серебристых инструментов, которые напоминают о далеких простых временах, когда не было ни смотровой комнаты, ни энергетического центра, ни огненной смерти.

Я не мог представить себе древности этого рода и только смутно понимал их мощь, их чувства, надежды и мечты, если представить себе, что такие древние существа еще способны на мечты и надежды.

Рой, как сказал Сарм, вечен!

Но на помосте перед этими золотыми существами лежала Мать, возможно, слепая, почти бесчувственная, огромная и слабая, ее огромное изношенное тело сморщено и пусто.

Вы умираете, цари-жрецы, сказал я про себя.

Как я ни напрягал зрение, я не смог найти ни Сарма, ни Миска в этих золотых рядах.

Я смотрел уже около часа, и мне показалось, что церемония кончается, потому что уже несколько минут ни один царь-жрец не подходил к Матери.

И тут я почти одновременно увидел Сарма и Миска.

Ряды царей-жрецов расступились, образуя проход в середине помещения, и теперь цари-жрецы стояли лицом к этому проходу, а по проходу шли вместе Сарм и Миск.

Я решил, что наступает кульминация праздника Толы, гур дают величайшие из царей-жрецов, пять рожденных первыми; впрочем, из них осталось только двое, рожденный первым и рожденный пятым, Сарм и Миск. Как я узнал позже, мое предположение было правильным и эта часть церемонии известна под названием Марш пяти перворожденных, пятеро идут к матери рядом друг с другом и дают ей гур в порядке, обратном порядку рождения.

У Миска, конечно, не было на голове зеленых листьев, а на шее нити с инструментами.

Если Сарм и встревожился, обнаружив тут Миска, которого считал убитым, он никак этого не показывал.

Вместе, в молчании для человеческого уха, но в громе музыки запахов, величественной процессией два царя-жреца приблизились к Матери, и я увидел, как Миск первым склонил голову к большой золотой чаше на треножнике и затем приблизился к Матери.

Когда его антенны коснулись ее головы, антенны Матери приподнялись и задрожали, древнее коричневое существо подняло голову, и на ее протянутый язык из своего рта Миск, ее дитя, с величайшей осторожностью опустил каплю гура.

Он попятился от нее.

Теперь Сарм, рожденный первым, приблизился к ней, опустил челюсти в золотую чашу, подполз к Матери, коснулся антеннами ее головы, и снова древнее существо подняло антенны, но на этот раз они, казалось, отпрянули.

Сарм протянул голову, но Мать не подняла своей головы.

Она отвернулась.

Музыка запахов неожиданно смолкла, цари-жрецы зашуршали, будто невидимый ветер неожиданно шевельнул осенние листья, и я даже услышал звяканье крошечных металлических инструментов. В рядах царей-жрецов ясно видны были признаки ужаса, антенны шевелились, вытягивались в сторону помоста и Матери, их головы и большие тела склонялись.

Снова Сарм протянул челюсти к лицу Матери, и снова она отвернула от него голову.

Она отказалась принимать гур.

Миск стоял неподвижно.

Сарм попятился от Матери. Он стоял пораженный. Антенны его блуждали. Весь его корпус, длинное золотое стройное лезвие, казалось, дрожит.

Дрожа, без изящества, которое характеризует все движения царей-жрецов, он попытался еще раз приблизиться к Матери. Движения его были неуверенными, неуклюжими, замедленными.

На этот раз еще до того, как он приблизился к ней, Мать отвернула свою древнюю коричневатую выцветшую голову.

Сарм снова отступил.

Теперь в рядах царей-жрецов прекратилось всякое движение, они стояли в неестественной неподвижности и смотрели на Сарма.

Сарм медленно повернулся к Миску.

Он больше не дрожал, выпрямил свое тело во весь рост.

Перед помостом Матери, глядя на Миска, почти на два фута возвышаясь над ним, Сарм стоял с необычной даже для царя-жреца неподвижностью.

Долгое время антенны двух царей-жрецов рассматривали друг друга, потом Сарм прижал антенны к голове. Миск поступил так же.

Одновременно из их передних конечностей выскочили роговые лезвия.

Цари-жрецы начали медленно кружить в ритуале, даже более древнем, чем праздник Толы, древнее тех дней, которые символизировали висящие на шее Сарма металлические инструменты.

С невероятной для таких размеров скоростью Сарм бросился на Миска, и в следующее мгновение я увидел, как они, сомкнувшись передними конечностями, раскачиваются, пытаясь пустить в ход лезвия.

Я хорошо знал силу царей-жрецов и представлял себе, какое напряжение они сейчас испытывают, раскачиваясь взад и вперед, пытаясь вырвать преимущество.

Сарм вырвался и снова начал кружить, а Миск медленно поворачивался, следя за ним, его антенны были прижаты к голове.

Я слышал сосущий звук: это оба царя-жреца всасывали воздух.

Неожиданно Сарм набросился на Миска и ударил одним своим лезвием, а потом отскочил, прежде чем я увидел, как рана, полная зеленой жидкости, открылась в левой стороне большого шара головы Миска.

Снова Сарм напал, и снова, как по колдовству, на груди Миска, рядом с одним из нервных узлов, появился длинный разрез. Я подумал, сколько времени нужно, чтобы убить царя-жреца.

Миск казался ошеломленным и медлительным, голова его опустилась, антенны еще больше расплющились.

Я увидел, что зеленая жидкость уже застыла, превратилась в зеленую затвердевшую корку и больше не поступает из ран.

Мне пришло в голову, что Миск, несмотря на свое как будто беспомощное состояние, потерял очень мало жидкости тела.

Может, на него действует удар в области мозга.

Сарм осторожно следил за расплющенными и жалкими антеннами Миска.

И тут одна из ног Миска подогнулась, и он странно наклонился на бок.

В ярости битвы я, вероятно, не заметил, как он получил эту рану.

Сарм, видимо, тоже.

Пощадит ли Сарм своего противника, учитывая его отчаянное положение?

Снова Сарм подскочил к Миску, поднял для удара переднюю конечность с лезвием, но на этот раз Миск неожиданно быстро выпрямился, опираясь на как будто поврежденную ногу, убрал антенны за голову за мгновение до удара Сарма, и Сарм обнаружил, что его передняя конечность зажата хватательными крюками Миска.

Сарм задрожал и нанес удар второй конечностью, но Миск перехватил и ее, и они стояли, раскачиваясь; Миск, в первой стычке убедившись в быстроте противника, решил с ним сблизиться.

Челюсти их сомкнулись, большие головы дрожали.

Потом челюсти Миска с неожиданной силой сжались, повернулись, и Сарм оказался на спине, и в тот момент как он ударился о пол, челюсти Миска скользнули на толстое трубчатое соединение головы с грудью; на нем висела нить с инструментами; у человека это можно было бы назвать горлом; челюсти Миска начали сжиматься.

И я увидел, как роговые лезвия скрылись в передних конечностях Сарма, он прижал конечности к груди и прекратил сопротивление, даже поднял голову, чтобы еще уязвимей стала труба, соединяющая ее с грудью.

Челюсти Миска перестали сжиматься, он стоял как бы в нерешительности.

Теперь он может убить Сарма.

Хотя переводчик, висевший на шее Сарма вместе с церемониальным набором инструментов, не был включен, мне не нужен был перевод, чтобы понять отчаянный набор запахов, который испустил перворожденный. Я помнил этот сигнал, хотя он был короче тогда. Он был обращен ко мне и пришел их переводчика Миска в комнате Вики. Если бы транслятор Сарма был включен, я бы услышал:

— Я царь-жрец.

Миск разжал челюсти и отступил.

Он не мог убить царя-жреца.

Миск отвернулся от Сарма, медленно приблизился к Матери, на его теле большие пятна свернувшейся зеленоватой жидкости обозначали места ран.

Если они говорили друг с другом, я никаких сигналов не уловил.

Может, они просто смотрели друг на друга.

Меня больше интересовал Сарм, который угрожающе поднялся. И тут я, к своему ужасу, увидел, как он снял с горла переводчик и, размахивая им на цепи, как булавой, набросился на Миска и сильно ударил его сзади.

Ноги Миска подогнулись, и он опустился на пол.

Я не мог сказать, умер он или просто оглушен.

Сарм снова выпрямился во весь рост; как золотое лезвие стоял между Миском и матерью. Он снова надел на шею переводчик.

Я ощутил сигнал Матери, первый ее сигнал Он был едва слышен. Она сказала:

— Нет!

Но Сарм оглядел неподвижные ряды царей-жрецов и, удовлетворенный, раскрыл свои огромные лезвия и направился к Миску.

В этот момент я вырвал вентиляционную решетку, с воинственным криком города Ко-ро-ба спрыгнул на помост Матери и с обнаженным мечом встал между Сармом и Миском.

— Стой, царь-жрец! — крикнул я.

Никогда нога человека не вступала в это помещение, и я знал, что совершаю святотатство, но мне было все равно, потому что в опасности был мой друг.

Ужас охватил ряды царей-жрецов, антенны их бешено задвигались, золотые тела дрожали от гнева, должно быть, сотни их одновременно включили свои переводчики, потому что отовсюду я услышал угрозы и протестующие крики. Слышались крики «Он умрет!», «Убейте его!», «Смерть мулу!» Я чуть не улыбнулся, потому что невыразительные механические голоса трансляторов так контрастировали с возбуждением царей-жрецов и содержанием их выкриков.

Но тут сзади, со стороны Матери, снова послышался отрицательный сигнал; он отразился в сотнях трансляторов: «Нет!» Это сказали не они, это произнесла лежавшая за мной коричневая и сморщенная Мать.

— Нет!

Ряды царей-жрецов дрогнули в сомнении, затем вновь неподвижно застыли. Они стояли, как золотые статуи, и смотрели на меня.

Только в переводчике Сарма послышалось:

— Он умрет.

— Нет, — сказала Мать, и это слово повторил переводчик Сарма.

— Он умрет, — настаивал Сарм.

— Нет, — сказала Мать. Ее ответ снова донесся из транслятора Сарма.

— Я перворожденный, — сказал Сарм.

— Я Мать, — ответила лежавшая за мной.

— Я делаю, что хочу, — сказал Сарм.

Он посмотрел на тихие неподвижные ряды царей-жрецов и увидел, что никто с ним не спорит. Теперь и Мать молчала.

— Я делаю, что хочу, — снова послышалось их переводчика Сарма.

Его антенны уставились на меня, как будто пытаясь узнать. Они осмотрели мою одежду, но на ней не было надписи запахами.

— Пользуйся глазами, — сказал я ему.

Золотые диски на голове сверкнули и нацелились на меня.

— Кто ты? — спросил Сарм.

— Я Тарл Кабот из Ко-ро-ба.

Мгновенно блеснули лезвия Сарма и остались обнаженными.

Я видел Сарма в действии и знал, что он обладает невероятной скоростью. Я надеялся, что увижу его нападение. Вероятно, он ударит по голове или горлу, потому что, с его ростом, ему легче до них дотянуться и потому что он хочет покончить со мной как можно быстрее, чтобы потом заняться главным делом — убить Миска. Тот по-прежнему лежал за мной, мертвый или без сознания.

— Как ты посмел прийти сюда? — спросил Сарм.

— Я делаю, что хочу, — ответил я.

Сарм распрямился. Он так и не убрал свои лезвия. Антенны прижал к голове.

— Кажется, один из нас должен умереть, — сказал Сарм.

— Возможно, — согласился я.

— Что с золотым жуком?

— Я его убил. — Я указал на свой меч. — Давай, начнем.

Сарм сделал шаг назад.

— Это невозможно, — сказал он, повторяя слова Миска, когда-то сказанные мне. — Большое преступление — убить золотого жука.

— Он мертв, — ответил я. — Давай, начинай схватку.

Сарм сделал еще шаг назад.

Он повернулся к ближайшему царю-жрецу.

— Принеси мне серебряную трубу.

— Серебряную трубу, чтобы убить всего лишь мула? — спросил царь-жрец.

Я увидел, как начали сворачиваться антенны царей-жрецов.

— Я пошутил, — сказал Сарм царям-жрецам, которые не ответили. Они продолжали стоять неподвижно, глядя на него.

Сарм снова приблизился ко мне.

— Большое преступление — убить золотого жука, — сказал он. — Позволь мне убить тебя быстро, или я отправлю тысячу мулов в помещения для разделки.

Я немного подумал.

— Если ты умрешь, — спросил я, — как же ты их отправишь в помещения для разделки?

— Большое преступление — убить царя-жреца, — заявил Сарм.

— Но ты ведь хотел убить Миска.

— Он изменил рою.

Я возвысил голос, надеясь, что он долетит до преобразователей всех царей-жрецов.

— Сарм изменил рою, — воскликнул я, — этот рой умирает, а он не позволяет основать новый.

— Рой вечен, — сказал Сарм.

— Нет, — сказала Мать, и это слово опять донеслось из переводчика Сарма и отразилось в тысяче трансляторов царей-жрецов во всем огромном помещении.

Неожиданно с невероятной, невообразимой скоростью правое лезвие Сарма устремилось к моей голове. Я почти не видел удара, но за мгновение до этого заметил, как напряглись мышцы его плеча, и понял, что меня ждет.

Я нанес ответный удар.

Быстрое живое лезвие Сарма было еще в целом ярде от моего горла, но тут оно встретилось со сталью горянского меча, который я пронес через осаду Ара, который устоял перед мечом Па-Кура, убийцы Гора, а его до того времени называли самым искусным фехтовальщиком планеты.

Мне в лицо ударил поток зеленоватой жидкости, я отскочил в сторону, одновременно вытирая лицо и глаза кулаком.

Через мгновение я был готов к новой схватке, мое зрение прояснилось, но я увидел, что Сарм теперь ярдах в пятнадцати от меня, он медленно поворачивается и поворачивается в первобытном невольном танце боли. Запах боли, который я ощущал через его переводчик, заполнил помещение.

Я вернулся на место, где нанес удар.

С одной стороны у подножия каменного яруса с царями-жрецами лежало отрубленное лезвие.

Сарм сунул обрубок передней конечности под плечо, и там обрубок погрузился в застывающую зеленоватую жидкость, вытекающую из раны.

Дрожа от боли, он повернулся ко мне, но не приближался.

Я увидел, как двинулись вперед несколько царей-жрецов рядом с ним.

Поднял меч, настроенный умереть в бою.

Сзади я что-то почувствовал.

Оглянувшись через плечо, я с радостью увидел, что Миск встал.

Он положил переднюю конечность мне на плечо.

Осмотрел Сарма и ряды царей-жрецов, его большие, движущиеся вбок челюсти открылись и закрылись.

Цари-жрецы за Сармом остановились.

В трансляторе Сарма послышались слова Миска:

— Ты ослушался Матери.

Сарм молчал.

— От твоего гура отказались, — сказал Миск. — Уходи.

Сарм задрожал, задрожали и стоявшие за ним царя-жрецы.

— Мы принесем серебряные трубы, — сказал Сарм.

— Уходи, — повторил Миск.

И тут во множестве переводчиков по всему помещению послышались странные слова:

— Я помню его… я его никогда не забывала… в небе… в небе… у него крылья, как потоки золота.

Я ничего не понял, но Миск, больше не обращая внимания ни на Сарма, ни на других царей-жрецов, бросился к Матери.

Остальные цари-жрецы придвинулись, и я тоже подошел ближе.

— Как потоки золота, — повторила она.

Я слышал эти слова в переводчиках царей-жрецов, приблизившихся к помосту.