Словарь Ламприера

Более однообразные, более строгие. Белые стены домов, стоявших по обе стороны улицы, были испещрены маленькими зарешеченными окнами, за которыми что-то усердно выводили своими красивыми почерками переписчики, а с верхних этажей время от времени высовывались головы джентльменов в париках, словно желавших убедиться, не оторвались ли еще их одиночные помещения от всего дома. Одинаково одетые джентльмены составляли большую часть прохожих на этой улице, и двигались они оживленными группами по четыре-пять человек, хотя одинокие фигуры тоже были представлены здесь в изобилии.

Септимус, по-видимому, находил особое удовольствие в том, чтобы врезаться в самую середину групповых разговоров. Вслед ему летели гневные протесты, Ламприеру ничего не оставалось, как шагать за ним, стараясь, хотя по большей части безуспешно, делать вид, что он не имеет ничего общего с причудами своего спутника. Когда они почти достигли конца улицы, Септимус направился ко входу одного из домов. В дом вела каменная лестница, однако они обогнули ее и через такую же дверь, как на фасаде, вошли в маленький внутренний дворик. В нужную им контору можно было попасть, миновав еще одну лестницу в дальнем конце двора, которую Септимус преодолел, перешагивая сразу через две ступени. На верхней площадке он настойчиво постучал в дверь, которую открыл маленький круглый человечек с пером в руках.

— Да? — спросил он с отсутствующим видом, явно думая о чем-то другом, но тут же спохватился и пригласил их войти. Септимус был знаком и с этим клерком. Зайдя в прихожую, он похлопал его по плечу и представил Ламприеру как «почтенного Пеппарда».

Рабочий кабинет почтенного Пеппарда представлял собой короткий коридорчик с окном на двор. Посередине коридора стоял огромный письменный стол, за ним — стул Пеппарда. Вдоль всей противоположной стены тянулась скамья. Пеппард, таким образом, работал, сидя спиной к окну. В дальнем конце помещения виднелась дверь с табличкой, надпись на которой гласила: «Юэн Скьюер, поверенный». Септимус решительно шагнул к ней.

— У него посетительница. — Приподнявшись со стула, Пеппард успел остановить Септимуса, который уже взялся за дверную ручку. — Мне очень жаль, но, боюсь, вам придется подождать, — извинился он.

Септимус чертыхнулся. Ламприер опустился на скамью, а Септимус принялся мерить пол взволнованными шагами, явно взбешенный задержкой. Подойдя к двери, он приложил к ней ухо.

— Вы уверены, что он действительно занят? — раздраженно спросил он. Пеппард оторвался от своей работы.

— О да, абсолютно уверен. Видите ли, сегодня в десять он должен был принять двух джентльменов, но они пришли позже, поэтому даме, которая сейчас там, внутри, — она не извещала о своем приходе заранее, — ей тоже пришлось подождать, так что…

— Да-да, понятно, спасибо, черт возьми! — Септимус снова принялся ходить взад-вперед.

— Видите ли, вы пришли немного раньше назначенного времени, — продолжал Пеппард, обращаясь к Ламприеру, — так что из-за опоздания этих двух джентльменов и прихода этой дамы все пошло наперекосяк и с вашим визитом.

Это было сказано таким печальным тоном, что молодой человек, забыв о Септимусе, проникся некоторым сочувствием к трудностям почтенного Пеппарда.

— Мы все прекрасно понимаем, — сказал Ламприер. Однако Септимус не разделял его чувств.

— Чума вас понимает! — воскликнул он, но в ту же самую минуту неслышные до того обитатели дальней комнаты внезапно обнаружили свое присутствие.

— Вы — мерзкий негодяй! Вы — вор! Будьте вы прокляты! — выкрикивал разъяренный женский голос, а затем послышались громкие шлепки, будто кого-то били. — Чудовище! Я выколочу из вас правду!

Из-за двери слышался также и мужской голос, который сначала звучал в примирительном тоне, но затем внезапно переменился: видимо, женщина от слов перешла к делу и начала действием осуществлять свои угрозы.

— Пеппард! Бам-м!

— Пеппард, сюда… ой! Пеппард!

Пеппард уже бежал. Он распахнул дверь, и за ней обнаружилась женщина лет пятидесяти, которая одной рукой держала попавшего в переплет поверенного за воротник, а другой рукой била его по голове туфлей, снятой с ноги. Ее шляпка сползла набок, лицо пылало. Застигнутая врасплох за столь малопочтенным занятием, леди застыла на месте. Септимус следил за происходящим с холодным интересом, на лице его читалось убеждение, что этот нелепый фарс был еще самым меньшим из всего, чем Скьюер мог бы скрасить им ожидание. Наконец Септимус распорядился сам. Он подошел к женщине, которая все еще трясла туфлей над головой своей жертвы, явно не зная, на что решиться: утешить себя еще одним-двумя ударами или воздержаться и сохранить остатки достоинства. Ламприеру почему-то вдруг захотелось, чтобы она ударила поверенного еще хоть раз.

— Мадам? — Септимус самым вежливым образом предложил женщине руку, которую та приняла, и они направились к дверям. Все еще обутая только в одну туфлю, она прошла через комнату неровной походкой. Интуитивно почувствовав, что напомнить женщине о только что совершенном ею акте насилия — значит, возможно, спровоцировать ее на новый, Ламприер учтиво поднялся, когда она проходила мимо него. Она остановилась и повернулась к молодому человеку. Голос ее был спокойным, хотя глаза еще сверкали.

— Благодарю вас, сэр, — произнесла она. — Не подумайте, что я сошла с ума. Моя голова в полном порядке. Она ясная, как стекло, а что касается того человека… — Она не стала утруждать себя даже движением пальца в его сторону. — … так он лжец и вор, продавшийся негодяям еще худшим, чем он сам. Всего вам доброго, сэр.

Сказав это, она надела наконец вторую туфлю, открыла дверь и покинула контору. Они слушали, как она спускается по лестнице, пока ее шаги не растворились вдалеке.

Поверенный, казалось, не очень пострадал в перепалке и вел себя как ни в чем не бывало. Худой человек с острым, цепким взглядом; яркий румянец на щеках, который, впрочем, совершенно не шел ему, уже сменился более подобающей бледностью. Он стоял, потирая бровь, Пеппард приводил кабинет своего патрона в порядок. Толстые папки с делами были разбросаны по полу, стул лежал кверху ножками.

— Прошу прощения, джентльмены, — сказал поверенный. — Ужасно неловко, но бедная женщина выжила из ума. Она, видите ли, вдова и никак не может оправиться после своей потери. Пожалуйста. — Он сел и жестом пригласил их войти. — Мистер Ламприер, если я не ошибаюсь?

Ламприер кивнул. Поверенный предложил им стулья, и они уселись перед ним. Септимус несколько раз перекладывал ногу на ногу, прежде чем нашел удобное положение и успокоился. Юэн Скьюер смотрел на них через стол, поджав губы. Имитируя деятельность, он повозился с промокательной бумагой, перьями и печатями, лежавшими на столе. Ламприер заметил, что ни одно перо не было очинено.

— Вы сказали, она — вдова? — спросил он, все еще удивляясь поведению женщины.

— О да, это миссис Нигль. Ее муж был капитаном одного из кораблей Ост-Индской компании. Тот пошел ко дну со всей своей командой.

— Какой ужас! — воскликнул Ламприер.

— Что поделаешь, торговля сопряжена с риском, — заявил Скьюер с самым безмятежным видом, но затем, прочитав во взгляде Ламприера явное осуждение за бессердечие, пояснил: — Это случилось почти двадцать лет назад; но она так и не оправилась. Сначала горевала, а потом сошла с ума. Она всерьез думает, что существует какой-то заговор, направленный на то, чтобы очернить имя ее покойного мужа, и что я, точнее, наша фирма располагает доказательствами его невиновности — документами, картами или чем-то в этом роде.

— Какой заговор? — с неожиданной настойчивостью спросил Ламприер.

— Сказать по правде, я даже не знаю. — Скьюер помолчал. — Что-то такое с китами, что ли? Я же объясняю вам, она выжила из ума. Но мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать бред вдовицы.

Он поднялся и снял с полки за своей спиной большой конверт, пожелтевший с той стороны, где на него падало солнце, перевязанный лентой и усыпанный ярко-красными сургучными печатями. Скьюер сломал печати и развязал ленту. На стол перед ним вывалился целый ворох бумаг. Скьюер быстро порылся в них и вытащил второй конверт, поменьше, запечатанный точно таким же образом, как и первый.

— Завещание, — провозгласил он, ломая печати. Мысли Ламприера были заняты утренним столкновением с Септимусом, несчастьями вдовы Нигль и городом, по которому они с Септимусом только что прошли, но тут на него снова нахлынули чувства, пережитые накануне вечером. Предчувствие, любопытство и, где-то на заднем плане, чувство вины. Скьюер бегло просмотрел подписи, поднял голову и заявил, что никаких бросающихся в глаза нарушений завещание не содержит и является действительным, по крайней мере формально. Наконец он откашлялся и начал читать:

«Я, Шарль Филипп Ламприер, настоящим завещанием распоряжаюсь о правах наследования моего земного имущества, которым Господу угодно было меня наделить: прежде всего, я желаю, чтобы все мои долги и обязательства были выплачены и удовлетворены, а из остатков моего имущества я завещаю и отказываю моей жене, Марианне Роксли Ламприер, мой дом и прилегающие к нему земли, расположенные в приходе Святого Мартина, на острове Джерси; затем я завещаю и отказываю вышеозначенной женщине все содержимое этого дома, за исключением моих частных бумаг, не относящихся к правам владения и условиям распоряжения вышеозначенным домом и прилегающими к нему землями, обозначенными в документах на право владения и землемерных актах, с тем чтобы эти частные бумаги были переданы моему сыну, Джону Ламприеру, а в случае, если он умрет, не оставив потомства, то Джейкобу Ромийи Стоуксу, каковой проживает в Бланш-Пьер на острове Джерси…»

Завещание было составлено в длинных, запутанных фразах, смысл которых терялся в специальных терминах и повторах, и вскоре Ламприер оставил всякие попытки уследить за ходом заключенного в нем содержания и предоставил своим мыслям бродить где им вздумается. Монотонный голос Скьюера скользил поверх всех задуманных автором завещания логических и эмфатических ударений, и интонация его действовала усыпляюще. Лишь имена нарушали умиротворяющее течение его речи. Септимус подавлял естественное побуждение как-нибудь ускорить ход ритуала, то и дело обращаясь к своим карманным часам, и захлопывал их крышку с громким щелчком всякий раз, как поверенный доходил до конца очередной фразы. Текст завещания тек под аккомпанемент этих щелчков, пока Ламприер предавался снам наяву, не то слушая, не то ожидая, когда Скьюер закончит читать.

— «… подписано, скреплено печатью и утверждено в качестве его последней воли, каковой и должно считаться впредь, в нашем присутствии…»

Завещание было заверено его матерью и Джейком Стоуксом. Ламприеру смутно вспомнилась краткая деловая встреча, на которой присутствовали Джейк, его родители и еще один человек. Однако это не был мистер Скьюер. Сам он тогда был ребенком, и теперь ему стало любопытно, не на той ли встрече появились эти выцветшие подписи, которые он видел сейчас под завещанием отца. Он удивился, почему не вспомнил об этом раньше, но в глубине души знал, что еще не готов к решительным поступкам, а такие воспоминания часто предшествовали мыслям, которые ни к чему не вели. Чувство отстраненности от всего, что его окружало, было оборотной стороной той монеты, которой он откупился от прошлого, — оборотной стороной этого скупо отмеренного раскаяния и шатких обещаний: нет, не сегодня, когда-нибудь потом, завтра, послезавтра, еще один день… Но с каждым днем монета обесценивалась.

Поверенный оторвал его от этих мыслей.

— Они весьма старинные, — провозгласил он, осторожно передавая через стол кипу бумаг. Ламприер посмотрел на них с отсутствующим видом.

— Что это? — спросил он.

— Фамильное наследство, полагаю. История рода, в некотором смысле…

— Думаю, среди них вы найдете соглашение между одним из ваших предков и человеком по имени Томас де Вир, — сказал Септимус, вдруг вспомнивший, что он официально представляет на этой встрече «заинтересованную сторону».

— Да, вероятно, это оно и есть.

Ламприер осторожно развернул документ, написанный на пергаменте, который высох и пожелтел от времени. С одной стороны край пергамента заканчивался зубцами сложной конфигурации; лист опасно затрещал, когда Ламприер расправил его на столе. Затем, встав и склонившись над ним, он начал читать:

«В собрании персон ниже поименованных, каковое держалось двадцать пятого дня апреля месяца в одна тысяча шестьсот третьем году от Рождества Господня.

Соглашение между Томасом де Виром, четвертым графом Брейтским, и Франсуа Шарлем Ламприером, торговцем. Исходя из того, что первая из вышеназванных персон по великой милости всемогущего Господа нашего после королевской санкции из всех наших когда-либо царствовавших Особ самого непревзойденного Величества намерение имеет ради Отечества чести, торговли и коммерчества в пределах владений королевских развития свое отдельное предприятие учинить, основанное на паях с другими лицами в зависимости от ежелично внесенных каждым сумм и врученных в его собственные руки, передает ту часть своего пая, которая представляет собой первоначальные вклады и взятую с тех пор на них прибыль, а также те доходы и товары, что были взяты с них в результате плаваний морем к самым берегам Восточной Индии и других Островов и Стран неподалеку лежащих, а также денег, которые надлежит выручить в результате продажи имущества, каковое в результате дальнейших договоренностей установлено будет, чтобы устраивало вышеназванные или иные стороны, а также покупки или обмена товаров, запасов, драгоценных камней или иных ценностей, каковые можно будет получить или приобрести с означенных Островов и Стран, дабы принадлежало все это вышеназванной второй персоне, Франсуа Шарлю Ламприеру, торговцу, каковой обещается вознаградить усилия вышеназванного Томаса де Вира, четвертого графа Брейтского, исходя из размера в одну десятую часть всех тех денег и доходов, впредь получаемых с той доли недавно созданной Акционерной Компании, которая есть передана и отнята свободно от той части, которой обе стороны соглашаются, как своего промежуточного агента и представителя в делах вышеназванной Акционерной Компании, ведущей торговые дела в Восточной Индии, и что это соглашение сохраняет силу невзирая на срок давности или смерть одной из сторон или их обеих, а именно Томаса де Вира и Франсуа Шарля Ламприера, торговца. В свидетельство события, означенного в этом документе, каковой служит соглашением между нами.

Свидетельствуем наши собственноручные подписи, проставленные в городе Лондоне двадцать пятого дня апреля месяца в одна тысяча шестьсот третьем году от Рождества Господня,

ThomasdeVere …FrancoisCharlesLampriere …».

Ламприер оторвался от документа и взглянул на поверенного.

— Какой жуткий язык, — произнес Скьюер, — просто чудной.

— Довольно необычный, — согласился Септимус — Возможно, Пеппард сможет составить о документе какое-то однозначное мнение?

— Вряд ли в этом есть необходимость, — возразил Скьюер. — Любопытная древняя вещица, разумеется. Но ее ценность состоит лишь в ее курьезности…

— В чем заключается ваш интерес, мистер Прецепс? — спросил Ламприер.

— Никакого интереса…

— Но в письме было ясно сказано, что вы представляете «заинтересованную сторону»…

— Никакого личного интереса для меня в этом деле нет, — продолжил Септимус, — но вот двенадцатый граф Брейтский, то есть Эдмунд де Вир, заинтересован в приобретении этого документа. Попросту говоря, желает купить его… разумеется, на хороших условиях.

— Именно так я и советовал бы вам поступить с этим документом, — добавил Скьюер. — На меня как на поверенного вашего отца ложится некоторая ответственность за наилучшее помещение завещанного им имущества…

— Минуту, джентльмены, одну минуту. Ламприер выпрямился и призвал их к молчанию жестом руки.

— Прежде всего, не вы, сэр, были поверенным моего отца, поскольку его поверенным был мистер Чедвик, как об этом ясно написано здесь, — он показал на пакет, в котором хранились бумаги его отца. — Честно говоря, я хотел бы спросить, где сейчас мистер Чедвик? — потребовал он.

На лице поверенного появилось грустное выражение.

— С прискорбием должен вам сообщить, что мистер Чедвик скончался, вот уже почти восемь месяцев назад. — Он вздохнул. — Мне, право, очень жаль, что мои усилия не вполне вас удовлетворили, и если бы я мог…

Но Ламприер не дал ему договорить:

— Пожалуйста, примите мои извинения. Я вовсе не хотел вас обидеть. Ваши усилия заслуживают всяческих похвал.

— Предлагаю вам за него сто гиней, — бестактно вмешался Септимус.

— Мистер Прецепс! — воскликнул Скьюер.

— Двести.

— В завещании моего отца ничего не говорится о продаже, — твердо ответил Ламприер, не глядя на Септимуса.

— Но ничего не говорится и против, — прошептал Скьюер.

— Ну хорошо, значит, это мы решили, — подвел итог Септимус.

— Позвольте, что вы имеете в виду? — Ламприер уже готовился взорваться.

— Вы что — отказываетесь от сделки?

— Отказываюсь.

— Ну и хорошо.

Ламприер уставился на него в недоумении.

Грубая выходка Септимуса, который перевел разговор на язык цифр, разрушила торжественно-официальную атмосферу встречи, а то, с какой безмятежностью он принял отказ Ламприера, наводило на мысль, что первоначальная его заинтересованность была просто издевательством. Наконец Ламприер опомнился.

— Но зачем, скажите мне ради бога, графу Брейтскому понадобился этот документ? Чем он его привлекает? — спросил он.

— О, дело тут в семейном архиве, — ответил Скьюер. — Графство Брейт — не очень древнего происхождения. Те же, кто недавно пополнил книгу пэров, насколько мне позволяет судить мой скромный опыт, любят, как бы это сказать, обращать особое внимание на историческую сторону дела…

— Но этот вопрос исчерпан, — сказал Септимус.

— А откуда графу известно, что я, то есть мой отец владеет этим документом? Неужели ему рассказал об этом мистер Чедвик?

— Боже милостивый, конечно нет! — Скьюер возмущенно замахал руками, услышав такое предположение. — Между поверенным и его клиентом соблюдается полная конфиденциальность.

— Если не принимать в расчет заявлений вдовы Нигль, — ввернул Септимус. Поверенный не удостоил вниманием его реплику и продолжал:

— Это переходило бы всякие границы, если бы вы всерьез могли полагать, что…

Но Септимус опять не дал ему договорить:

— Граф знает, потому что у него есть точно такой же.

— Точно такой же? — удивился Ламприер.

— Ну разумеется. Их два, — продолжал Септимус, — один для графа, а второй для другой стороны, для вашего предка. Это же соглашение. Поэтому и два экземпляра, совершенно одинаковых, по одному для каждого участника.

Такое объяснение показалось Ламприеру убедительным.

— В любом случае, джентльмены, он не продается. Мои извинения графу.

Он был настроен решительно. Септимус посмотрел на него. Поверенный посмотрел на Септимуса.

— Остальное имущество вашего отца, я полагаю, в порядке. Вот в этой описи все перечислено по порядку. Разумеется, если вам будет что-то непонятно или потребуется иная помощь, пожалуйста, обращайтесь ко мне.

У Ламприера сложилось впечатление, что мистер Скьюер чувствует облегчение оттого, что встреча подходит к концу. Он просмотрел опись. Почти каждая новая статья начиналась словом «Документ…», а в нескольких вообще ничего не было сказано, кроме этого. Его палец остановился посередине описи.

— Здесь указана печать: «золотая печать нашего сословия», — прочитал он вслух.

Скьюер порылся среди бумаг и протянул Ламприеру искомый предмет. Он представлял собой золотое кольцо, массивное, грубой работы. Кольцо было с печаткой, на которой был выгравирован рисунок, изображающий разорванный с одной стороны круг. Сама печатка была квадратной формы, и все кольцо блестело так, словно было только что отлито. На его поверхности не было ни отметин, ни царапин. Очевидно, его надевали редко, а может, и вообще никогда не носили. Ламприер долго и внимательно рассматривал изображение на печати, но возникшее у него смутное ощущение, что он его уже видел, никак не хотело принимать форму отчетливого воспоминания.

— Кольцо, — бессмысленно сказал он.

— Кольцо-печать, — поправил его Скьюер.

Повинуясь какому-то импульсу, Ламприер приложил кольцо к печатям на конверте. Они не совпали.

— Им никогда не пользовались, — сказал Септимус.

— Да, — ответил Ламприер, думая о другом. Он сунул кольцо в карман и поднялся. — Спасибо, мистер Скьюер.

— Мои соболезнования, сэр. — Скьюер проводил его до дверей и там вручил ему конверт с бумагами. Септимус вышел следом.

— Ваш отец был прекрасным человеком, — добавил Скьюер вместо прощания.

«Ты его не знал, — подумал Ламприер, — но ты абсолютно прав».

— Спасибо, — произнес он еще раз и внезапно ощутил глубокую грусть, будто завершение ритуала встречи знаменовало собой конец чего-то еще, что, как оказалось, он ценил больше, чем мог предположить. Он проглотил комок, застрявший в горле.

— Пойдемте? — предложил Септимус.

— Да-да, конечно. — Он двинулся к выходу. — До свидания, Пеппард.

Клерк поднял голову от стола, словно удивленный тем, что к нему обратились.

— До свидания, мистер Ламприер, мистер Прецепс — И он снова усердно склонился над бумагами.

Их шаги гулко разносились по лестнице, когда они спускались во двор. Похоже, встреча с поверенным прошла гладко. Предчувствия, что голос отца из могилы начнет взывать о мести, не сбылись, а с назойливыми предложениями Септимуса и Скьюера он разделался так, словно был прирожденным юристом, подумал он. И все же в душе его оставались вопросы… Не столько даже вопросы без ответов, сколько ответы, требовавшие задаться новыми вопросами. Септимус так и не объяснил, почему его интерес к документу пробудился и исчез так внезапно. Кроме того, он заметил, с какой горячностью Скьюер поддержал предложение о его продаже, словно сам был как-то заинтересован в этом.

Были и всякие другие мелочи, мельтешившие на заднем плане его сознания. Что-то не так с этим Пеппардом… Они пересекли дорогу, обходя навозные комья, оставленные на мостовой проезжающими экипажами, и двинулись дальше. Септимус стал необычно молчалив. Ламприеру уже не составляло особого труда держаться с ним в ногу, хотя вопросы по-прежнему донимали его. Они возвращались не той дорогой, по которой пришли утром. Когда они обошли сзади гостиницу Линкольнз-Инн и достигли Португал-роуд, Ламприер повернулся к своему молчаливому спутнику.

— А почему вы хотели узнать, что думает об этом Пеппард? — Он показал конверт с бумагами.

Септимус остановился и посмотрел на конверт.

— Потому что Скьюер дурак, — коротко ответил он и снова пошел вперед, ускорив шаг. Теперь Ламприер с трудом поспевал за ним.

— А Пеппард — умный клерк на службе у дурака? — Втайне Ламприер согласился с оценкой, которую Септимус дал поверенному. Впрочем, он тут же молча укорил себя за это.

— Пеппарду не повезло.

— Но все-таки — зачем его спрашивать?

— Я его ни о чем не спрашивал.

— Однако вы собирались это сделать, — настаивал Ламприер. Септимус пнул ногой какое-то невидимое препятствие у себя на пути.

— Да, собирался, — признал он. — Скьюер вообще еле понял, что имеет дело с соглашением. А Пеппард… — И он остановился.

— Пеппард — что?

— Пеппард — это мозг конторы «Чедвик, Скьюер и Соумс». По крайней мере, так говорят. Мне кажется, это правда. — Он втянул носом воздух. — Черт побери, я умираю с голода.

— Так это правда? — напомнил Ламприер.

— Да. Было время, когда Пеппард считался одним из самых знающих юристов Лондона. Ему была открыта дорога к успеху, к высоким постам, но затем разразился скандал. Это было очень давно, около двадцати лет назад.

Ламприер вспомнил сдержанность клерка, которую он принял за робость.

— Какой скандал? — спросил он с нескрываемым любопытством.

— Этого я не знаю толком, что-то со страховкой. С морской страховкой, кажется. Это было так давно! — Септимус отмахнулся от всего этого раздраженным движением руки. — Я хочу есть, — заявил он с таким видом, словно по сравнению с этой проблемой вопросы Ламприера были сущей ерундой. — Так вот, мне нужно поесть и… — Он заметил впереди на углу таверну: — … и выпить.

Ламприер почувствовал, что тоже голоден. Таверна испускала соблазнительные запахи. Септимус повернулся к своему спутнику и затараторил:

— Послушайте, я понимаю, что все это… — Он сделал широкий неопределенный жест рукой. — … вам непонятно. Если вы хотите выяснить, почему Эдмунд, то есть граф, хочет приобрести этот обрывок пергамента, почему бы вам не спросить его об этом самому? Почему бы нам не встретиться всем троим? А?

Ламприер промолчал — это предложение застало его врасплох.

— Приходите в эту субботу. Мы собираемся в «Робких ручонках» часов в восемь или около того. Придете?

— Да, приду, — поспешно согласился Ламприер.

— Отлично. Ну, а теперь можно и перекусить. Но Ламприер остался стоять на месте.

— Боюсь, у меня есть еще дела. — Эти слова ему самому показались странными.

— Дела? В таком случае придется мне есть в одиночестве. — Казалось, Септимуса это нисколько не огорчило. Он широко улыбнулся, показав зубы. — Значит, до субботы, в «Робких ручонках», — напомнил он, повернулся, помахал рукой и быстрыми шагами направился к таверне. Ламприер проследил за тем, как Септимус скрылся в дверях, затем тоже повернулся и пошел по Португал-роуд.* * *Дед Пеппарда в юности мечтал играть на сцене, а потому, естественным образом, стал барристером. Мать Пеппарда мечтала выйти замуж за поверенного, а стала женой лавочника. Разрешившись через девять месяцев после свадьбы мальчиком, она, памятуя о неудаче с браком, решила наверстать упущенное в сыне. Пеппард чертыхнулся про себя: еще одна клякса, придется переписывать документ. Мать купила собрание потрепанных томов по прецедентному праву, переплетенных в красную кожу. Пеппард читал их с жадностью. К тому времени, когда он приехал в Кембридж изучать право, он мог сдавать выпускные экзамены. Его поступление под начало мистера Чедвика было простой формальностью.

По причинам, до сих пор не понятным ему самому, его особенно привлекало торговое право. Неспособность понимать цену деньгам, преследовавшая его всю жизнь, оказалась, как ни странно, истинным кладом для его профессии. Богатые купцы и финансисты чувствовали себя в безопасности с человеком, чьи глаза не загорались, когда речь шла о суммах в тысячи фунтов стерлингов, а менее удачливые клиенты ценили то, что те же самые глаза не сощуривались презрительно, когда дело заходило о шиллингах и пенсах. Клиенты толпами прибегали к услугам Джорджа Пеппарда, он был обласкан сразу в нескольких различных слоях общества, и про него уже пошли разговоры, что «право — слишком мелко для него». Впереди замаячила должность в казначействе. Он начал подумывать о женитьбе.

Но затем этому сладкому сну пришел конец. Воспоминания о последовавших за этим днях ранили его до сих пор, и он не любил задумываться о произошедших тогда событиях. Его перо быстро бежало по бумаге, выводя уверенные строки сложного документа. Он дописал последнее предложение, оставил большой пробел для подписей, затем вписал имена, промокнул весь документ и заботливо убрал его в ящик стола. Подняв голову, он увидел мистера Скьюера, который выглядывал из-за своей двери.

— Если хотите, можете идти, Пеппард.

— Хорошо, сэр. — Он был одновременно удивлен и обрадован. Такую щедрость Скьюер проявлял весьма редко. Он выглянул в окно и увидел, что уже начинает смеркаться.

На улице было прохладно. Покинув контору, Пеппард быстро зашагал через внутренний дворик к Ченсери-лейн. Там ему внезапно почудились чьи-то шаги за спиной. Он быстро обернулся, но никого не увидел. Он снова двинулся вперед, ускорив шаги. В обычных обстоятельствах он без колебаний выкинул бы этот случай из головы. Но события последних нескольких дней выходили за рамки того, что Пеппард называл обычными обстоятельствами.

Двадцать с лишним лет прошло с тех пор, когда разразился скандал, низведший Пеппарда до его нынешнего состояния. В ту пору ему часто казалось, что люди, которые так удачно смели его со своего пути, пристально за ним наблюдают. Тогда у него были веские причины так полагать. Лица в толпе непонятным образом становились все более и более знакомыми. Все более подозрительными казались ему люди, без всякой видимой цели околачивавшиеся на углу его улицы. Они занимали этот и другие пункты наблюдения на несколько дней, а затем исчезали, и больше он никогда их не видел. Трижды он обнаруживал в своей комнате следы тщательного обыска: книга, оставленная открытой, таз с водой, которую кто-то вылил, а затем налил снова, но не до прежнего уровня… Сколько таких мелочей он упустил? Поначалу эта слежка казалась бессистемной. Но позже Пеппард осознал, что все эти вторжения в его личную жизнь точно соответствовали того или иного рода переломам в положении дел его старого противника — Ост-Индской компании.

Повинуясь внезапному импульсу, он обернулся. Никого. Двор перед конторой был пуст. Хотя кто угодно мог скрываться в тени. Интересно, какое потрясение теперь угрожает мистеру Ост-Индской компании? Пеппард так и не избавился от врожденного любопытства. Что-то происходит, это точно. Три дня назад он столкнулся со своими противниками лицом к лицу, первый раз за все эти годы неясных подозрений. В сущности, случай был пустяковый. Он шел домой своей обычной дорогой, когда какой-то человек пристроился к нему сзади. У него было узкое лицо, одет он был в черное. Пеппард не показал виду, что заметил его. Возможно, это был какой-нибудь шутник или даже сумасшедший. Но спустя пару минут этот человек остановил его, положив ему руку на плечо, и заглянул ему в лицо. Пеппард ничего не сказал. Узколицый человек произнес всего одно слово: «Пеппард». Металлический голос. Всего одно слово, но смысл его был абсолютно ясен: мы знаем, кто ты такой, где тебя искать, ты наш в любой момент, как только мы захотим… Не сейчас, не в этот раз, хотел запротестовать Пеппард. Ему удалось смолчать. Человек смотрел ему прямо в глаза еще несколько долгих секунд, затем повернулся и пропал в толпе. Когда Пеппард добрался до дома, он был весь в поту, а руки дрожали еще целый час. Он получил предупреждение. Теперь, добравшись до Ченсери-лейн, он задумался, о чем его предупреждали: о визите Септимуса, или его спутника, или, может быть, вдовы Нигль? Он не знал. Чертово любопытство. Ему опять почудились шаги. Все это была чепуха, все-все, и вот перед ним улица. Тысячи тысяч шагов.