Глава XV. Арестантская

На следующее утро в нашей темнице впервые прибрали и поставили две свечи. Затем нам принесли ведро морской воды и позволили помыть руки и лицо. Мы все были в плачевном состоянии и невероятно грязны и попросили профоса, чтобы он позволил нам помыться полностью.

— Мне приказали только принести вам ведро воды, — возразил он. — Поторапливайтесь, идет капитан!

Только мы закончили свой туалет, как в сопровождении лейтенанта Паркина вошел капитан Эдвардс. Профос скомандовал нам встать, мы поднялись на ноги, и капитан Эдвардс оглядел нашу тюрьму и всех нас. Вонь стояла ужасающая, наши обнаженные тела лоснились от пота. Эдвардс обратился к профосу:

— Прикажите им вытянуть руки вперед.

— Арестованные, руки вперед!

Мы подчинились, и капитан осмотрел кандалы. У Стюарта ручные кандалы держались немного свободно, и капитан это заметил.

— Мистер Паркин, — сказал он, — проследите, чтобы оружейник проверил все кандалы. Он будет наказан, если кому-то из арестованных удастся их снять.

— Я займусь этим немедленно, сэр, — произнес Паркин.

Несколько мгновений Эдвардс холодно разглядывал нас.

— Сообщите арестованным, — продолжал он, — что теперь они могут разговаривать, но только по-английски. Если я услышу хоть одно слово, сказанное по-таитянски, разрешение будет отменено. И ни при каких обстоятельствах никто из арестованных не должен обращаться к членам экипажа, исключая мистера Паркина и капрала стражи. За нарушение этого указания я буду строго наказывать.

Отвечать за нас было поручено Паркину. Я с первого взгляда почувствовал отвращение к этому человеку. Он был низкоросл, полнотел и невероятно волосат. По его лицу было видно, что человек он жестокий; так оно и оказалось. Как только капитан ушел, Паркин принялся сам осматривать наши кандалы и начал со Стюарта, которому велел лечь на спину и вытянуть вверх руки. Взявшись за соединительную цепь и упершись ногой Стюарту в грудь, он изо всей силы дернул ее вверх и сорвал кандалы вместе с кожей. Когда кандалы слетели, Паркин чуть не упал. В гневе Стюарт вскочил, и не будь он прикован, то непременно ударил бы лейтенанта.

— Грязная скотина! И ты еще называешь себя офицером! — в ярости вскричал Стюарт.

— Что ты сказал? — переспросил Паркин своим высоким голосом, никак не соответствовавшим его внешности. — Ну-ка повтори!

— Я назвал тебя грязной скотиной, ты и есть грязная скотина!

— Ты пожалеешь об этом, — проскулил лейтенант, — обещаю, ты еще не раз в этом раскаешься, прежде чем тебя повесят.

По счастью, в этот миг появился оружейник, которому Паркин поручил продолжать осмотр. Ни с кого из нас больше снять кандалы не удалось, однако Паркин приказал подогнать их еще туже.

Тем временем я рассказал остальным о своем разговоре с врачом. Мы так наслаждались возможностью беседовать, что этот день пролетел гораздо быстрее, чем предыдущие.

Мы старались следовать приказу капитана и с часовым не заговаривали, тем более что Паркин постоянно за нами шпионил. Однако матрос по имени Джеймс Гуд, приносивший нам еду, никогда не упускал случая сам шепнуть нам словечко и рассказать какие-нибудь новости. Когда только мог, он приносил нам за пазухой кусочки свежей свинины, плоды хлебного дерева и сладкий картофель. Делал он это с согласия коков. Им угрожало жестокое наказание, но они шли на риск и старались хоть как-то облегчить наше незавидное положение. Однажды Гуд принес нам благую весть: нас собираются перевести в другое помещение.

— Слышали стук на палубе, сэр? — шепнул он мне. — Плотники строят для вас дом.

На следующий день нас вывели на палубу. Глаза наши отвыкли от яркого света, и, выйдя на солнце, мы в первые мгновения ничего не увидели. Нас тут же провели в новую тюрьму. На квартердеке стояло нечто вроде небольшого домика; мы взобрались по лестнице на его крышу и через люк спустились внутрь.

Это и было наше новое жилище. Называли его «арестантская», но мы между собою окрестили его «ящиком Пандоры»25, Длиной арестантская была футов одиннадцать, шириной — восемнадцать. Свет проникал через два зарешеченных окна в переборке и одно в крыше. Посередине из палубы торчало в ряд четырнадцать рым-болтов, к которым прикреплялись ножные кандалы. Нас рассадили по углам: Стюарта и Скиннера у носовой переборки, меня и Коулмана — у кормовой. Ключи от кандалов хранились у профоса — один от ножных, другой — от ручных. Полом нашей тюрьмы служила сама палуба, с каждого борта были прорезаны небольшие шпигаты26. В хорошую погоду люк на крыше открывали, но около него постоянно прохаживались двое часовых.

Мы сразу поняли, что столь просторная тюрьма построена не для нас одних: видимо, у капитана Эдвардса были причины полагать, что он захватит в плен и остальных. Долго ждать нам не пришлось: через два дня решетку на крыше подняли, и к нам присоединились Моррисон, Норман и Эллисон.

Под присмотром Паркина оружейник заковал вновь прибывших в кандалы. Паркин решил проверить их на Эллисоне так же, как несколькими днями раньше сделал это на Стюарте. Приказав тому лечь на спину, он поставил ногу ему на грудь и начал пытаться стащить кандалы через кисти. Несколько секунд Эллисон сносил это молча, а потом улыбнулся и заявил:

— Да бросьте вы, сэр, стащить их вам все равно не удастся. Если эти штуки вам так уж нужны, я готов отдать их сам.

Вместо ответа Паркин вдруг отпустил кандалы, и Эллисон упал на спину, крепко ударившись головой о палубу. Глазки Паркина просто засияли от удовольствия, когда Эллисон с трудом сел, потирая голову. Лейтенант снова велел молодому матросу вытянуть руки, но на этот раз Эллисон приготовился, и когда Паркин отпустил кандалы, тот упал на бок.

— Очко в мою пользу, сэр, — усмехнулся он.

Лейтенант тяжело дышал от возбуждения. Он не мог вынести, чтобы простой матрос и к тому же мятежник разговаривал с ним таким образом.

— Лечь! — приказал он.

Эллисон лег и снова вытянул руки вверх, но лейтенант изо всех сил ударил его ногою в бок.

— Я научу тебя, как нужно разговаривать с офицером, — проговорил он своим тоненьким голоском. Наблюдавший за этой сценой оружейник не сдержался и воскликнул:

— Боже мой, сэр!

По счастью, Паркин стоял неподалеку от Моррисона, и тот неожиданно нанес ему обеими руками такой удар, что лейтенант отлетел в мою сторону. Едва успев замахнуться, я хватил его так, что он растянулся во весь рост и ударился затылком об один из рым-болтов. Медленно поднявшись, он молча оглядел нас и обратился к оружейнику:

— Можете идти, Джексон, я справлюсь сам.

Оружейник полез вверх по трапу, а Паркин, подойдя к державшему за бок Эллисону, заговорил:

— Я мог бы запороть вас за это насмерть, собаки. Но я хочу увидеть, как вы будете болтаться в петле, запомните, болтаться в петле!

Произнеся эти слова, он вскарабкался по трапу и вылез наружу.

Когда мы остались одни, Моррисон рассказал, что его шхуна успела дойти лишь до ближайшего острова, когда появился катер с «Пандоры» и их троих взяли в плен. Остальные, видимо, появятся позже, так как в тот момент на шхуне их не было. Так оно и случилось. Теперь у нас в арестантской было уже вовсе не так уж просторно: вдоль одной стены лежали восемь человек, напротив них — шесть. Я помещался в углу, у самого борта и через некоторое время обнаружил, что мое место имеет важное достоинство: в одной из досок обшивки был высохший сучок, который с помощью Джеймса Гуда мне удалось вытащить. В образовавшееся отверстие я мог наблюдать за бухтой и далеким берегом Порою, когда течение немного разворачивало «Пандору», мне даже был виден дом Стюарта.

Однажды утром, когда я смотрел в глазок, Маспратт, лежавший рядом со мною, издал предостерегающий возглас. Едва я успел вставить сучок на место, как люк отворился и по трапу спустился профос, а за ним Эдвардс. В тюрьме нашей не убирали ни разу, и о том, что она собою представляла, скажу лишь одно уже несколько дней четырнадцать прикованных к месту мужчин справляли в этом небольшом помещении свою природную нужду. В нижней ступеньки Эдвардс остановился:

— Профос, почему здесь такая мерзкая грязь?

— Мистер Паркин приказал убирать здесь только раз в неделю, сэр!

— Немедленно помыть и об исполнении доложить.

— Слушаюсь, сэр.

Нам немедля выдали швабры и стали носить ведрами морскую воду. Передавая швабры друг другу, мы тщательно вымыли помещение, после чего стали мыться сами. Чистота повлияла на нас чудотворно. Кое кто даже начал петь и насвистывать, однако вскоре веселье было прервано коротким приказом профоса, который спустился в арестантскую на этот раз с доктором Гамильтоном. Тот принялся нас осматривать и, дойдя до Маспратта, произнес, указывая на крупный фурункул, украшавший колено матроса:

— Это нужно полечить, парень. Мистер Джексон, доставьте его в десять в лазарет.

— Так точно, сэр.

Доктор Гамильтон держался с неменьшим достоинством, чем капитан, однако не считал нужным обращаться к нам через третье лицо.

— Если у кого-нибудь еще есть фурункулы или другие недомогания, скажите, я тоже посмотрю. Имейте в виду, что мой долг — заботиться о вашем здоровье так же, как и о здоровье любого другого члена экипажа. Если от меня вам что-нибудь понадобится, сразу говорите, не стесняйтесь.

— Разрешите обратиться сэр? — подал голос Стюарт.

— Разумеется.

— Может быть, пока корабль здесь, мы могли бы хоть иногда получать свежую пищу?

— Но вас же кормят свежей пищей! — удивился доктор Гамильтон.

— С вашего позволения, нет, сэр, — вмешался Коулман. — Только солониной и сухарями.

Доктор Гамильтон вопросительно посмотрел на профоса.

— Таков их рацион, сэр. Приказ мистера Паркина.

— Ясно, — подытожил врач. — Я этим займусь. Надеюсь, удастся что-нибудь сделать.

Мы горячо его поблагодарили, и он ушел. События этого утра показали, что о гнусном обращении с нами Паркина не знали ни капитан, ни доктор Гамильтон. Эдвардс старался закрывать глаза на жестокость лейтенанта, однако с этого дня доктор Гамильтон стал навещать нас довольно часто. Больше нам не пришлось валяться в собственных нечистотах, да и кормить нас стали тем же, чем и матросов «Пандоры».

Глава XVI. В поисках «Баунти»

Однажды утром, в начале мая, нам со Стюартом сняли ножные кандалы и отвели на нижнюю палубу в лазарет. В коридоре у дверей нас поджидал доктор Гамильтон. Ни слова не говоря, он сделал нам знак войти. Мы открыли дверь и увидели Теани и Пегги с нашими дочерьми. Когда дверь за нами затворилась, Теани подошла, обняла меня и тихонько заговорила прямо в ухо, чтобы не было слышно снаружи:

— Вот что, Байэм. Проливать слезы у меня нет времени. Я должна говорить быстро. Здесь Атуануи с сотней своих лучших воинов. Я давно пыталась увидеться с тобой, но возможность представилась только сегодня. Этой ночью воины нападут на корабль. В темноте большие пушки много вреда нам не причинят. Боимся мы лишь того, что вас убьют, прежде чем мы откроем вашу тюрьму. Поэтому до сих пор мы и не нападали. Скажи, вы все в этом доме на палубе? Вы закованы в цепи? Атуануи хочет знать, как вас охраняют.

Я так обрадовался, увидев Теани и дочь, что некоторое время был не в состоянии произнести ни слова.

— Говори Байэм скорее! Долго разговаривать нам не дадут.

— Теани, ты должна сказать Атуануи, что спасти нас ему не удастся. Его и всех его людей убьют.

— Нет, Байэм, нет! Мы перебьем их всех дубинками, прежде чем они схватятся за свои ружья. Мы спасем вас от этих злых людей. Но это надо сделать поскорее, потому что через несколько дней корабль уйдет. Капитан сказал Ити-Ити, что вы плохие люди и что он должен забрать вас в Англию, чтобы наказать. Ити-Ити в это не верит. Никто из нас в это не верит.

Тем временем Пегги сказала то же самое Стюарту. Предотвратить нападение на фрегат нам удалось, лишь объяснив, что все пленники скованы по рукам и ногам, совершенно беззащитны и, без сомнения, будут убиты, прежде чем воинам удастся захватить корабль.

До этой минуты Теани и Пегги владели своими чувствами. Теперь же, поняв, что сделать ничего нельзя, Пегги разразилась рыданиями, а Теани села у моих ног и молча закрыла лицо ладонями. Если бы она плакала, мне было бы легче. Я встал на колени рядом с нею. Впервые в жизни я почувствовал настоящее отчаяние.

Наконец Стюарт не выдержал, открыл дверь и дал знак доктору Гамильтону и стражникам войти. Пегги в отчаянии вцепилась в мужа. Если бы не Теани, ее, наверное, пришлось бы нести с корабля на руках. Мы с Теани обнялись, молча простояли так несколько секунд, затем она подняла Пегги и повела ее к дверям. Мы со Стюартом шли следом, держа на руках детей. У трапа мы передали их слугам, которые ожидали наших жен. Стюарт попросил, чтобы его сразу же отвели в арестантскую, меня же препроводили в каюту к доктору Гамильтону.

Когда вошел врач, я стоял у окна и наблюдал, как каноэ, увозившее наших жен, становится все меньше и меньше.

— Садитесь, мой мальчик, — проговорил он. — Я убедил капитана Эдвардса разрешить эту встречу. Намерения у меня были самые лучшие, я совершенно не подумал, что причиню вам всем боль.

— Я могу говорить за Стюарта так же, как и за себя, сэр. Мы глубоко вам благодарны.

— Скажите, как зовут вашу жену?

— Теани. Она племянница Веиатуа, вождя Таиарапу.

— Она благородная женщина, мистер Байэм. Ее достоинство и выдержка произвели на меня глубокое впечатление. Признаюсь, что мое представление о таитянках очень изменилось, в лучшую сторону с тех пор, как я их увидел. И мы еще называем этих людей дикарями! Теперь мне кажется, что во многих отношениях дикари — мы, а не они.

— Вы только сегодня увидели мою жену?

— Напротив, я видел ее каждый день. Она готова была перевернуть небеса и землю, только бы с вами повидаться. Жена Стюарта тоже. До вчерашнего дня капитан Эдвардс им отказывал, боясь, что они попытаются вас спасти.

— У него есть на это основания, сэр.

— Основания? Что вы имеете в виду?

Я бы с радостью промолчал о задуманном туземцами плане, будь я уверен, что Атуануи откажется от него. Но я знал, что он отважен и порывист, а туземцы понятия не имели о ядрах, заряженных картечью. Поэтому я рассказал врачу о плане захвата корабля и о том, как попытался ему помешать. Доктор Гамильтон был в изумлении.

— Ни о чем подобном мы и не подозревали! — воскликнул он. — Вы правильно поступили, что обо всем мне рассказали. Такое нападение означало бы смерть для десятков, если не сотен таитян.

— Капитан Эдвардс может легко избежать опасности. Ему достаточно держать на берегу сильную охрану и запретить каноэ скапливаться вблизи корабля.

После этого врач сообщил, что получил рукопись моего словаря и грамматики.

— Ваш личный дневник тоже у меня, — добавил он. — Вы позволите мне потом заглянуть в него?

Я ответил, что в нем содержатся лишь мои путевые заметки, и если ему интересно, он может их прочесть.

— Обязательно воспользуюсь вашим позволением, — сказал врач. — Когда-нибудь потом этот дневник вам очень пригодится. Если хотите, я его сохраню, положу на дно моего сундучка с лекарствами, и он благополучно доедет до Англии. Что же касается словаря, то капитан Эдвардс позволил вам продолжать им заниматься, так как знает, какое значение придает этой работе сэр Джозеф Банкс.

— И еще одно, сэр. Капитан Эдвардс запретил нам говорить между собой по-таитянски. Если бы он снял этот запрет, мои товарищи могли бы оказать мне большую помощь в работе, и в то же время им было бы чем занять мысли.

Врач обещал поговорить об этом с капитаном, и позже, когда «Пандора» снялась с якоря, такое разрешение было дано.

Весь следующий день корабль готовился к отплытию, и когда наутро я заглянул в свой глазок, то увидел лишь морские волны. На второй день пути доктор Гамильтон сам принес мне мои рукописи и письменные принадлежности, а плотник соорудил небольшой столик. Доски, из которых была построена наша арестантская, начали понемногу высыхать на солнце, и в щели проникало достаточно света, чтобы писать не напрягая зрение. Стюарт, Моррисон и Эллисон очень помогали мне в работе над словарем. Особенно меня удивил Эллисон. Он говорил по-таитянски чище нас всех, причем научился языку без каких-либо усилий. Юноша указал мне на многие смысловые различия в словах, на которые я не обратил внимания. Этот несчастный не знал ни отца, ни матери и настолько привык, что его постоянно пинают, что ему и в голову не приходило, что он далеко не дурак. Горько было думать, что такой способный парень не мог получить никакого образования, тогда как тупоумные сынки богатых родителей только зря отнимают время у своих учителей.

Иногда наш корабль по нескольку дней подряд трепали жестокие штормы, и мы изо всех сил цеплялись за свои рым-болты, чтобы хоть как-то держаться. Порою нам все же это не удавалось, и какой-нибудь особенно свирепый удар волны бросал нас так, что кандалы врезались в руки и ноги, оставляя на запястьях и щиколотках кровоточащие ссадины. В довершение всех бед дождь день и ночь поливал нас сквозь щели нашей тюрьмы, и нам приходилось спать или скорее пытаться уснуть на мокрых и скользких досках.

Через несколько дней мы поняли, что «Пандора» в море не одна: капитан Эдвардс взял с собой шхуну, построенную Моррисоном, в качестве посыльного судна. Командовал ею мистер Оливер, помощник штурмана с «Пандоры», а экипаж состоял из мичмана, рулевого и шестерых матросов. Под парусом маленькая шхуна в любую погоду ходила лучше «Пандоры». Не раз бедняга Моррисон и те, кто собирался уйти вместе с ним, жалели, что попались в плен. Тяготы, которые пришлось бы им испытать, не шли ни в какое сравнение с нашими страданиями в «ящике Пандоры».

Даже сейчас мне тяжело вспоминать события этого безотрадного времени. Мы понятия не имели, где находимся, и понимали только, что путь корабля лежит в сторону Англии. Из нашего единственного источника информации — от Джеймса Гуда — мы узнали, что капитан идет зигзагообразным курсом на запад, заходя на каждый встречающийся по пути остров в поисках «Баунти».

Почти каждый день я и мои друзья, следившие за морем через щели в обшивке, видели шхуну «Решимость», следовавшую за нами от острова к острову. Она очень помогала Эдвардсу в его поисках, так как благодаря небольшой осадке могла подходить даже к самым маленьким островкам. Однажды, когда «Пандора» подошла к группе небольших атоллов, мы увидели, что на шхуну грузят провизию, после чего она, взяв на буксир катер и ял, взяла курс на эти острова. На следующий день Джеймс Гуд принес нам новость: на одном из атоллов было найдено рангоутное дерево27 с надписью: «Гафель бизани.» Баунти «„. Капитан Эдвардс, естественно, решил, что „Баунти“ заходил на этот остров, мы же разуверять его в этом не стали, хотя были уверены, что это одно из рангоутных деревьев, которое в свое время «Баунти“ потерял, дрейфуя в районе Тупуаи. Волны и течения отнесли его на много миль от места, где оно было потеряно.

21 июня в довольно свежую погоду мы потеряли шхуну. Несколько дней мы кружили вокруг того места, где она потерялась, однако шхуну так и не обнаружили, и капитан Эдвардс взял курс на остров Намука — там было условленное место встречи как раз на такой случай. Простояли мы там с 28 июля до второй половины августа, но «Решимость» так и не появилась. В конце концов Эдвардс решил, что она пропала без вести, и «Пандора» без дальнейших проволочек взяла курс на Англию.

Глава XVII. Конец «Пандоры»

Эдвардс появлялся у нас редко. Раза три или четыре он устраивал официальную проверку, заключавшуюся в том, что он спускался в арестантскую по трапу, окидывал нас всех своим холодным взглядом и удалялся.

День 28 августа выдался особенно тяжелым: шквалы с дождем чередовались с минутами мертвого штиля. Выглянув на рассвете в глазок, я увидел, что мы находимся в лабиринте рифов и мелей. На поиски прохода отправилась шлюпка под командованием лейтенанта Корнера. Из того, что делалось снаружи, нам почти ничего не было видно, однако по командам, доносившимся с квартердека, мы поняли, что корабль попал в тяжелый переплет.

Так продолжалось весь день, и к вечеру стало очевидно, что наше положение отнюдь не улучшилось. Шлюпка все еще находилась впереди по курсу; с борта ей просигналили возвращаться. Быстро темнело. На корабле зажгли огни и стали стрелять из мушкетов, чтобы показать наше местоположение тем, кто был в шлюпке.