Адский огонь

Нора Робертс

Адский огонь

Пролог

Огонь родился из жара, дыма и света. Как некий доисторический зверь, когтями прокладывающий себе путь из утробы, он ожил с треском, быстро переросшим в рев.

В один миг огонь изменил все вокруг.

Подобно зверю, огонь полз, змеился по дереву, оставляя на всем, что было чистым и ярким, черные отметины своих сильных пальцев.

У него были глаза – красные, всевидящие, он был наделен таким мощным, таким всеобъемлющим разумом, что не упускал ничего, оказавшегося в его орбите.

Он воспринимал огонь как некую сущность, как золотисто-алое божество, живущее только уничтожением. Огонь брал, что хотел, без жалости, без стеснения. С такой жадностью! С таким пылом!

Все падало ниц перед огнем, все было отдано ему на растерзание. Но это он сотворил огонь, он вызвал огонь к жизни. Значит, он был богом огня. Он был сильнее пламени, коварнее жара, душнее дыма.

Огонь не жил, пока он не вдохнул в него дух.

Наблюдая за возникновением огня, он влюбился.

Отблески пламени трепетали на его лице, плясали в его зачарованных глазах. Он взял бутылку пива и с наслаждением глотнул терпкий холодный напиток, пока его кожа криком кричала от жара.

В желудке у него было неспокойно, его разум пребывал в ошеломлении. Множество невероятных возможностей мелькало в его воображении, пока огонь карабкался вверх по стенам.

Огонь был прекрасен. Огонь был могуч. С огнем было здорово!

Наблюдая за зарождением огня, он словно сам рождался заново. Его судьба была мечена огненным клеймом подобно тому, что спаяло его сердце и душу.

Точка возгорания

Точка возгорания – место возникновения огня.

Все, начатое дурно, крепнет злом.

Шекспир. «Макбет», акт III, сцена 2[1]

1

Балтимор, 1985 г.

Детство Катарины Хейл окончилось душной августовской ночью, через несколько часов после того, как «Балтиморские иволги»[2] разгромили «Рейнджеров» на Мемориальном стадионе, раскроили их техасские задницы девять к одному, как сказал ее отец. Ее родители взяли редкий для себя выходной и отправились на стадион смотреть игру всей семьей, отчего победа показалась им еще слаще. Обычно один из них, а чаще оба, допоздна работали в пиццерии «Сирико», которую унаследовали от деда Катарины с материнской стороны. Здесь, в пиццерии, ее родители встретились восемнадцать лет назад. Ее матери было восемнадцать, когда двадцатилетний Гибсон Хейл согласно семейной легенде заглянул в заведение за порцией пиццы.

Зашел за пиццей, любил повторять он, а получил итальянскую богиню.

Ее отец часто говорил странные вещи, но Рине нравилось слушать.

Пиццерию он тоже получил. Десять лет спустя, когда деда и нуни[3] решили, что пора им повидать мир. Бьянка, младшая из их пяти детей и единственная дочь, вместе со своим Гибом взяла на себя управление хозяйством: ни один из ее братьев не захотел возиться с пиццерией.

Пиццерия «Сирико» сорок три года простояла на своем месте в Маленькой Италии Балтимора. Она была старше папы: у Рины это не укладывалось в голове. И вот теперь ее отец – а ведь у него не было в жилах ни капли итальянской крови! – управлял заведением вместе с мамой, которая была итальянкой до мозга костей.

В «Сирико» почти всегда было полно посетителей, а это означало очень много работы, но Рина, хотя ей тоже приходилось помогать, была не против. Ее старшая сестра Изабелла шумно выражала свое недовольство, потому что по субботам, вместо того чтобы отправиться на свидание или на вечеринку с друзьями, должна была помогать родителям в пиццерии. Но Белла вечно была чем-нибудь недовольна.

Ей особенно не нравилось, что у их самой старшей сестры Франчески была собственная спальня на третьем этаже, а вот ей, Белле, приходилось делить спальню с Риной. У Сандера тоже была своя отдельная комната, но ведь он был единственный мальчик в семье, хотя и самый младший из детей.

Делить комнату с Беллой было даже весело, пока Белла не достигла подросткового возраста. А уж когда она его достигла, других занятий, кроме как говорить о мальчиках, листать модные журналы и менять прически, у нее не было. Для всего остального, решила Белла, она стала слишком взрослой.

Рине было одиннадцать и пять шестых. Пять шестых – это была существенная деталь. Это означало, что всего через четырнадцать месяцев она сама достигнет подросткового возраста[4]. С недавних пор это была ее самая заветная мечта, подавившая даже желание стать монахиней или выйти замуж за Тома Круза.

В эту жаркую и душную августовскую ночь, когда Рине было одиннадцать и пять шестых, она проснулась в темноте от судорожной боли в животе. Она свернулась калачиком, подтянув колени к подбородку и закусив губу, чтобы не застонать. Кровать Беллы была отодвинута на максимально возможное расстояние, словно она не желала иметь ничего общего с Риной. Белла мирно посапывала.

Рина осторожно потерла живот. Ей вспомнились съеденные на стадионе сосиски в тесте, попкорн и мороженое. Мама тогда ей сказала, что она еще пожалеет.

Ну почему мама не могла хоть раз ошибиться?

Она попробовала молиться, как учили монахини, чтобы ее боль засчиталась какому-нибудь несчастному грешнику. Но ей все равно было больно!

А может, сосиски в тесте тут вовсе и ни при чем. Может, это из-за того, что Джоуи Пасторелли ударил ее в живот. У него из-за этого вышли крупные неприятности. За то, что сбил ее с ног, порвал на ней блузку и назвал ее нехорошим словом, которого она толком и не поняла. Мистер Пасторелли и ее папа даже повздорили, когда папа пошел к ним в дом «обсудить создавшееся положение».

Рина слышала, как они кричали друг на друга. Вообще-то ее папа никогда не кричал. Ну… почти никогда. Кто у них в семье умел кричать, так это мама. Она была стопроцентной итальянкой, и нрав у нее был крутой.

Но, боже, как же папа кричал на мистера Пасторелли! А когда он вернулся домой, то крепко обнял ее. И они пошли на бейсбол.

Может, это бог ее наказал? Она же позлорадствовала, что Джоуи Пасторелли теперь накажут! И еще она даже порадовалась, что Джоуи Пасторелли сбил ее с ног и порвал на ней блузку, потому что именно из-за этого они пошли на стадион и посмотрели, как «Иволги» надрали задницу «Рейнджерам».

А может, у нее есть внутренние повреждения?

Рина знала, что можно получить внутренние повреждения и даже умереть, потому что смотрела «Скорую помощь», у них с Сандером это был любимый сериал.

Эта мысль привела за собой еще одну острую судорогу. У Рины даже глаза заслезились. Она стала вылезать из постели – ей хотелось к маме – и вдруг почувствовала что-то влажное между ног.

Всхлипывая, умирая со стыда – неужели она могла намочить в постель, как младенец, – Рина выбралась из спальни и направилась по коридору в ванную. Войдя в чистенькую нарядную комнатку с розовой плиткой и такой же розовой ванной, она задрала свою трикотажную ночную рубашечку с картинкой «Охотники за привидениями».

Горячая волна страха прокатилась по ней, когда она увидела кровь у себя на бедрах. Значит, она умирает. У нее зазвенело в ушах. Когда пришел новый приступ боли, Рина открыла рот, собираясь кричать.

И вдруг поняла. Нет, она не умирала. И никаких внутренних повреждений у нее нет. У нее месячные. В первый раз в жизни.

Мама же ей все объяснила. Про яичники, про циклы, про то, как становишься женщиной. У обеих ее сестер были циклы каждый месяц, и у мамы тоже.

В шкафчике под раковиной хранились тампоны «Котекс». Мама показала ей, как ими пользоваться, и как-то раз она заперлась в ванной, чтобы попрактиковаться. Рина смыла кровь и решила, что нечего разводить нюни. Ее не столько смущала сама кровь, столько то место, откуда она выходила.

Зато теперь она стала взрослой. Достаточно взрослой, чтобы позаботиться о себе. Позаботиться о том, про что мама говорила: «Это женское».

Рине больше не хотелось спать, она решила пойти в кухню и выпить имбирной шипучки. В доме было так жарко! Папа называл это «собачьи дни». А ей о многом надо было подумать теперь, когда она состоялась. Рина взяла свой стакан с имбирной шипучкой, вышла на крыльцо и опустилась на прохладные мраморные ступеньки.

Было так тихо, что она услышала, как во дворе у Пасторелли залаял пес: у него был хриплый, кашляющий лай. На улице горели фонари. Рине казалось, что она одна не спит на всем белом свете. И уж точно сейчас никто на свете, кроме нее самой, не знает, что творится у нее внутри.

Потягивая шипучку, Рина задумалась о том, как вернется в школу в сентябре и у скольких еще девочек начнутся месячные этим летом.

Теперь у нее начнут расти груди. Опустив голову, Рина посмотрела на свою грудь. Интересно, каково это будет, что она будет чувствовать?! Когда волосы растут или ногти, это не чувствуется. Но груди – это же совсем другое дело. Ужасно странно, но интересно. Если груди начнут расти сейчас, они у нее уже будут к тому времени, как она наконец-то достигнет подросткового возраста.

Она сидела на мраморных ступеньках, плоскогрудая девочка с болью в животе, с маленькой родинкой над верхней губой, со скобками на зубах. Ее волосы цвета меда закурчавились в жарком и влажном воздухе, ее золотисто-карие глаза с длинными ресницами стали слипаться сами собой.

В ту душную ночь настоящее казалось ей абсолютно надежным, а будущее было окутано розовым туманом.

Рина зевнула и сонно заморгала. Когда она поднялась, чтобы вернуться в дом, ее взгляд скользнул вдоль по улице до «Сирико», пиццерии, стоявшей на этом месте, когда ее отца еще не было на свете. Поначалу ей показалось, что мелькающий свет, который она заметила в большой витрине, это какое-то отражение, и она подумала: «Красиво».

Ее губы изогнулись в улыбке, пока она, склонив голову набок, изучала колеблющийся свет. Вообще-то он не походил на отражение, и она не могла поверить, что кто-то мог забыть погасить свет перед уходом.

Рина спустилась по ступенькам на тротуар и двинулась вперед, все еще держа в руке стакан. Она была слишком заинтригована, ей и в голову не пришло, что мать спустит с нее шкуру за эту ночную прогулку. Им категорически не разрешалось выходить на улицу среди ночи даже в собственном квартале.

И вдруг ее сердце гулко застучало. То, что она увидела, стало проникать сквозь мечтательную сонливость в ее сознание. Дым повалил в переднюю дверь. Дверь не была закрыта. А свет, замеченный ею, был пламенем.

– Пожар! – Сначала Рина прошептала это, потом закричала во весь голос, бросилась бегом обратно и ворвалась в дом.

До конца своих дней ей не суждено было забыть, как она стояла со всей семьей и смотрела, как горит «Сирико». Рев огня, рвущегося из полопавшихся окон, взбирающегося золотистыми лозами по стенам, непрерывным басом гудел у нее в ушах. Завывали сирены, вода с громким шипением била из больших шлангов, люди кричали, женщины плакали. Но голос огня перекрывал все.

Она ощущала огонь у себя внутри. Как боль, как судорогу. У нее внутри пульсировал огонь – его чудо, его ужас, его грозная красота.

Что там внутри, в огне, где скрылись пожарные? Жарко и темно? Душно и ярко? Пламя напоминало большие языки, жадно высовывающиеся и втягивающиеся, как будто пробующие на вкус то, что они пожирали.

Дым клубился, поднимался плюмажами. Он щипал ее глаза, ослепленные огнем, забирался в нос. Рина стояла босиком, и асфальт жег ее голые ступни калеными углями. Но она не могла уйти, не могла оторвать глаз от зрелища, словно это было какое-то безумное и страшное представление.

Раздался взрыв и в ответ – новые крики. Пожарные в касках, с черными от гари и копоти лицами двигались как призраки в пелене дыма. Как солдаты, подумала она. Все это было похоже на военное кино.

Струи воды сверкали, пролетая по воздуху.

Ей хотелось знать, что происходит там, внутри. Что делают эти люди? Что делает огонь? Если это война, может, он прячется, а потом выскакивает из засады, золотой и яркий?

Падал на землю пепел, похожий на грязный снег. Как зачарованная, Рина шагнула вперед. Мать схватила ее за руку, потянула назад и прижала к себе.

– Стой тут, – прошептала Бьянка. – Мы должны держаться вместе.

Ей хотелось только посмотреть. Мамино сердце стучало, барабанным боем отдаваясь у нее в ухе. Рина вытянула шею и повернула голову, ей хотелось подойти поближе. Ну, хоть немного ближе. Но она не решилась спросить у мамы.

На мамином лице не было возбужденного интереса, и не любопытством блестели ее глаза, а слезами.

Мама была очень красивая, все так говорили. Но сейчас ее лицо казалось высеченным из камня, на нем залегли глубокие скорбные складки, глаза покраснели от дыма и слез, серый пепел лежал на ее волосах.

Рядом с ней стоял папа, обхватив ее одной рукой за плечи. Рина с ужасом заметила, что у него тоже слезы на глазах. Она видела, как огонь отражается в них, словно огонь пробрался внутрь, к отцу в глаза.

Нет, это не кино, все по-всамделишному. То, что принадлежало им всю жизнь, сгорало прямо у нее на глазах. Теперь Рина могла заглянуть вглубь и увидеть за завесой гипнотической пляски огня черные разводы на стенах «Сирико», зазубренные осколки стекла, копоть и влажную сажу, пятнающую мраморные ступени.

На улицу высыпали соседи – большинство в пижамах и ночных рубашках. Некоторые держали на руках детей, даже младенцев. Многие плакали.

Вдруг она вспомнила, что Пит Толино с женой и ребенком живет в маленькой квартирке над пиццерией. Что-то стиснуло ей сердце, когда она взглянула наверх и увидела дым, валящий из верхних окон.

– Папа! Папа! Пит и Тереза!

– Они в порядке. – Он подхватил ее на руки и поднял высоко-высоко, как когда-то в детстве. Он прижался лицом к ее шейке. – Все целы.

Рина, стыдясь, спрятала лицо у него на плече. Она не вспомнила о людях, не подумала даже о вещах: о картинах, мебели, скатертях и больших духовых шкафах.

Она думала об огне, о его блеске и грозном реве.

– Прости! – Теперь она рыдала, спрятав лицо на голом плече отца. – Прости!

– Ш-ш-ш… Не плачь, мы все исправим. – Но голос у него срывался, он сильно наглотался дыма. – Я все исправлю.

Рина повернула голову и оглядела лица людей, освещенные пожаром. Она видела лица своих сестер, они стояли обнявшись. Мама обнимала Сандера.

Старый мистер Фалко сидел на своем крыльце, перебирая четки узловатыми пальцами. Миссис Дисальво, их соседка, подошла и обняла маму за плечи. Рина с облегчением заметила Пита: он сидел на краю тротуара, закрыв лицо руками, его жена с младенцем на руках жалась к нему.

А потом она увидела Джоуи. Он стоял, засунув большие пальцы обеих рук в карманы брюк, отставив бедро в сторону, и глазел на огонь. Его лицо светилось радостью, как лица святых на иконках у нее в комнате.

И почему-то эта его радость заставила Рину еще крепче уцепиться за отца.

А потом Джоуи повернул голову и посмотрел на нее. И усмехнулся.

– Папа, – прошептала она.

Но тут человек с микрофоном подошел и начал задавать вопросы.

Рина продолжала цепляться за отца, когда он опустил ее на землю. Джоуи все еще смотрел на нее, все еще ухмылялся, и эта ухмылка была страшнее пожара. Но отец подтолкнул ее к сестрам.

– Фрэн, отведи брата и сестер домой.

– Я хочу остаться с тобой. – Рина схватила его за руки. – Мне надо остаться с тобой!

– Тебе надо вернуться домой. – Он присел на корточки, и его воспаленные, покрасневшие глаза оказались на одном уровне с ее глазами. – Пожар потушили. Все уже кончено. Я же сказал, я все исправлю. Значит, так и будет. – Он поцеловал ее в лоб. – Иди домой. Мы скоро придем.

– Катарина! – Мать властным жестом схватила ее и оттащила назад. – Помоги сестрам сварить кофе и приготовить поесть. Мы должны угостить людей, которые нам помогают. Это все, что мы можем сейчас сделать.

Приготовить поесть – это они могли всегда. Кофе целыми кофейниками, кувшины ледяного чая, щедро приготовленные бутерброды. Редкий случай – на этот раз между сестрами не было споров в кухне. Белла плакала не переставая, но Фрэн не закатила ей оплеуху, как можно было бы ожидать. А когда Сандер предложил отнести один из кувшинов, никто не сказал ему, что он маленький.

В воздухе теперь чувствовался запах гари, который ей суждено было запомнить навсегда, дым висел грязным облаком. Но они расставили складной стол прямо на тротуаре, расставили кофейники и кувшины с чаем, разложили бутерброды. Раздали хлеб и чашки в черные от копоти руки. Кое-кто из соседей вернулся домой, подальше от дыма и гари, подальше от пепла, оседавшего на автомобилях и на земле серыми хлопьями. Ослепительного света больше не было, и даже издалека Рина видела почерневшие кирпичи, реки влажной черной сажи, зияющие дыры вместо окон.

От горшков с цветами на крыльце, которые она помогала маме сажать весной, остались одни черепки. Растоптанные цветы были мертвы.

Ее родители стояли на улице у «Сирико», взявшись за руки. Папа был в джинсах, которые натянул впопыхах, когда она его разбудила, мама – в ярко-красном халате, полученном в подарок на день рождения всего месяц назад.

Большие пожарные машины давно уехали, а они все стояли, держась за руки.

Один из мужчин в пожарной каске подошел к ним, и Рине показалось, что говорили они очень долго. Потом ее родители повернулись и, не разжимая рук, направились к дому.

Какой-то мужчина подошел к руинам «Сирико», включил электрический фонарик и скрылся в темных недрах пиццерии.

Когда соседи разошлись, они отнесли остатки еды и питья обратно в дом. Рина подумала, что они выглядят как беженцы из какого-нибудь военного фильма: взлохмаченные, обсыпанные пеплом волосы, измученные бледные лица. Когда все было убрано, мама спросила, кто хочет спать.

Белла тут же ударилась в слезы.

– Как же мы можем спать? Что мы теперь будем делать?

– То, что нужно. Не хочешь спать, пойди приведи себя в порядок. Я приготовлю завтрак. Идите, вам всем надо умыться. Мы все почувствуем себя лучше, когда вымоемся и поедим.

Будучи предпоследней по возрасту, Рина оказывалась и предпоследней в очереди в ванную. Она выждала, пока не услышала, что Фрэн вышла из ванной, а Белла вошла. Тогда она выскользнула из своей комнаты и постучалась в спальню родителей.

Папа вымыл голову, и волосы у него все еще были мокрые. Он надел чистые джинсы и свежую рубашку. Лицо у него было такое, как будто он перенес тяжелую болезнь.

– Твои сестры оккупируют ванную? – Он улыбнулся, но глаза у него остались печальными. – Сегодня можешь воспользоваться нашей.

– Где твой брат, Рина? – строго спросила мама.

– Он уснул на полу.

– Вот как! – Бьянка свернула влажные волосы узлом. – Ничего страшного! Иди прими душ, Рина. Я достану тебе чистую одежду.

– Зачем пожарный пошел туда, когда все остальные уже уехали?

– Он инспектор, – пояснил отец. – Он будет выяснять, почему это случилось. Если бы не ты, они не приехали бы сюда так быстро. А почему ты была на ногах так поздно, дочка?

– Я… – Рине стало жарко. Вспомнив о своих месячных, она почувствовала, что заливается краской. – Я могу сказать только маме.

– Я не буду сердиться.

Рина упрямо уставилась в пол.

– Пожалуйста. Это личное.

– Ты не мог бы спуститься вниз и нарезать немного колбасы, Гиб? – невозмутимо спросила Бьянка. – Я скоро приду.

– Прекрасно. Прекрасно. – Он потер глаза пальцами, потом опустил руки и вновь посмотрел на Рину. – Я не буду сердиться, – повторил он и оставил их вдвоем.

– Что же это ты не можешь сказать отцу? Зачем причинять ему боль в такую-то минуту?

– Я не хотела… Я проснулась, потому что я… Мам, у меня живот болит.

– Ты не заболела? – Бьянка нагнулась и положила руку на лоб Рине.

– У меня началось.

– О! О, моя маленькая девочка! – Бьянка обняла ее, крепко прижала к себе, а потом заплакала.

– Не плачь, мамочка.

– Это только на минутку. Сразу столько всего случилось… Моя маленькая Катарина. Столько потерь, столько перемен. Моя bambina[5]. – Она тихонько отодвинулась. – Сегодня ты спасла нам жизнь. Мы будем благодарить бога за то, что было спасено, и восполним то, что было утрачено. Я очень горжусь тобой. – Она расцеловала Рину в обе щеки. – Живот все еще болит? – Когда Рина кивнула, Бьянка поцеловала ее еще раз. – Пойди вымойся под душем, тебе полегчает. Хочешь у меня что-то спросить?

– Я знала, что надо делать.

Бьянка улыбнулась, но глаза у нее были грустные.

– Иди прими душ, а потом я помогу тебе.

– Мам, я же не могла сказать это при папе, правда?

– Конечно. Ты все правильно сделала. Это женские дела.

Женские дела. Эта фраза заставила ее почувствовать себя особенной. А теплый душ облегчил боль. Когда Рина спустилась наконец вниз, вся семья уже собралась в кухне, и папа так нежно погладил ее по волосам, что она поняла: он уже знает.

За столом царила подавленность, какая-то тяжелая тишина. Но хорошо хоть Белла успокоилась. Видимо, она выплакала весь запас слез, по крайней мере на этот момент.

Рина увидела, как папа сжал мамину руку, а потом он заговорил:

– Нам придется подождать, пока нам не скажут, что можно туда пойти, что это неопасно. И тогда мы пойдем на расчистку. Мы еще не знаем, каков ущерб и сколько потребуется времени, прежде чем мы сможем открыться.

– Теперь мы станем бедными. – У Беллы задрожали губы. – Все погибло, у нас больше не будет денег.

– Скажи, ты хоть раз жила без крыши над головой, без еды, без одежды? – возмутилась Бьянка. – И как ты себя повела, когда в доме горе? Одни слезы да жалобы!

– Она ревела всю дорогу, – сказал Сандер, намазывая маслом гренок.

– Тебя не спрашивают. Что она ревела, это я и сама знаю. Мы с вашим отцом пятнадцать лет работали, чтобы «Сирико» была хорошей пиццерией, чтобы люди туда ходили. А мои родители работали столько лет, чтобы все это создать. Это больно. Но ведь не семья сгорела, а только дом. И мы построим его заново.

– Но что нам теперь делать? – спросила Белла.

– Замолчи, Изабелла! – прикрикнула на нее Фрэн.

– Я хочу спросить, с чего нам начать? – упрямо продолжала Белла.

– У нас есть страховка. – Гибсон взглянул на свою тарелку, словно удивившись, что на ней лежит еда. – Используем ее на ремонт. Все, что нужно, отстроим заново. У нас есть сбережения. Мы не пропадем, – добавил он, бросив строгий взгляд на среднюю дочь. – Но, пока не отстроимся, нам придется экономить. Мы не сможем поехать к морю на День труда[6], как планировали. Если страховки не хватит, придется нам залезть в наши сбережения или взять ссуду.

– Запомните вот что, – подхватила Бьянка. – На нас работают люди, и сейчас они лишились работы. А у них семьи, дети… Не мы одни пострадали.

– Пит, Тереза и малышка, – сказала Рина. – У них ничего не осталось, ни одежды, ни мебели… Мы могли бы дать им что-нибудь.

– Отлично, вот это разумная мысль. Александр, ешь яичницу, – строго добавила Бьянка.

– Я хочу слойку с шоколадным кремом.

– А я хочу норковую шубу и бриллиантовую диадему. Ешь! Нам предстоит много работы, каждый из вас будет делать свое дело.

– Никто… никто, – многозначительно проговорил Гибсон, ткнув пальцем в Сандера, – не войдет туда без разрешения, понятно?!

– Деда, – пробормотала Фрэн. – Мы должны ему сказать.

– Рано еще его тревожить такими новостями, – сказала решительно Бьянка. – Я потом ему позвоню. И моим братьям тоже.

– Как это могло случиться? Как пожарные это теперь узнают? – не унималась Белла.

– Это их работа, а наша – все отстроить заново. – Гибсон поднес ко рту чашку с кофе. – И мы свою работу сделаем.

– Дверь была открыта, – сказала Рина.

Гибсон повернулся к дочери.

– Что ты сказала?

– Передняя дверь была открыта.

– Ты уверена?

– Я видела. Видела, что дверь открыта, и свет… огонь в окнах. Может, Пит забыл запереть.

На этот раз Бьянка накрыла ладонью руку мужа. Но не успела она рта раскрыть, как зазвонил дверной звонок.

– Я открою. – Она встала. – Я думаю, нам предстоит долгий день. Если кто-то устал, сейчас самое время лечь поспать.

– Доедайте, – приказал Гибсон. – Посуду вымойте.

Фрэн поднялась из-за стола вместе с ним, подошла и обняла его. В свои шестнадцать она была стройной и грациозной. Рина даже немножко завидовала ее женственности.

– Все будет хорошо! Все будет даже лучше, чем раньше. Вот это моя девочка! Я на всех вас рассчитываю. Рина, – добавил он, – можно тебя на минутку?

Когда они выходили из кухни, до них донесся ехидный шепот Беллы:

– Святая Франческа!

Гибсон лишь покачал головой и следом за Риной направился к прихожей.

– Слушай, детка, если ты плохо себя чувствуешь, я могу освободить тебя от наряда на кухню.

Ей хотелось ухватиться за этот шанс, но чувство вины перевесило.

– Я в порядке.

– Если что, скажи мне.

Он рассеянно погладил ее по голове и ушел в гостиную.

Рина проводила его взглядом. Отец всегда казался ей таким высоким, но сейчас словно стал ниже ростом. Ей тоже хотелось быть такой, как Фрэн: сказать что-то нужное и правильное, обнять его… Но она упустила момент.

2

Рина собралась вернуться на кухню, но услышала голос Пита, и ей показалось, что он плачет. Потом она услышала и папин голос, но слов не разобрала.

Поэтому она тихонько двинулась к гостиной.

Пит не плакал, но вид у него был такой, будто он вот-вот заплачет. Его длинные волосы обвисли, он сидел, опустив голову, и смотрел на свои руки, стиснутые на коленях.

Когда ему исполнился двадцать один год, они устроили небольшую вечеринку в «Сирико», только для членов семьи. Пит работал на них с пятнадцати лет. Он и был членом семьи. А когда Тереза забеременела от него и им пришлось пожениться, Бьянка сдала им квартирку над пиццерией за символическую цену.

Рина знала это, потому что слышала, как дядя Пол говорил об этом с ее мамой. За подслушивание ей приходилось каяться, много каяться, но по-настоящему она не чувствовала раскаяния – дело того стоило.

И вот теперь она видела, как мама сидит рядом с Питом, положив руку ему на колено. Отец сидел на кофейном столике – детям такое никогда не разрешалось – лицом к Питу. Рина не могла расслышать, что говорит папа, он говорил слишком тихо, но Пит в ответ лишь упрямо качал головой.

Потом он поднял голову. В его глазах стояли слезы.

– Клянусь, я все потушил, ничего не оставил. Я уже тысячу раз все перебрал в уме, шаг за шагом. Боже мой, Гиб, я бы тебе сам сказал, если бы был виноват. Ты должен мне верить, я не пытаюсь прикрыть свою задницу. Тереза и малышка… Да если бы с ними что-то случилось…

– Ничего же не случилось. – Бьянка крепко сжала его руку. – Успокойся!

– Она так испугалась! Черт, мы все испугались. Когда зазвонил телефон… – Он вскинул голову и посмотрел на Бьянку. – Когда вы позвонили и сказали про пожар и что нам надо немедленно выбираться, я был как во сне. Мы схватили малышку и побежали. Я даже дыма не учуял, пока ты не прибежал, Гиб, чтоб помочь нам выбраться.

– Пит, я хочу, чтобы ты хорошенько все вспомнил. Ты запер двери?

– Ясное дело, я…

– Нет! – Гиб покачал головой. – Не отвечай, не подумав. Вспомни все по порядку. Привычные действия часто становятся автоматическими, ты мог что-то упустить, а потом не вспомнить. Просто прокрути все назад. Последние посетители?

– О боже! – Пит провел рукой по волосам. – Джейми Сильвио со своей девушкой. Это новенькая, они у него часто меняются. Они взяли пиццу со сладким перцем на двоих и пару пива. И Кармине – он проторчал до самого закрытия, хотел уговорить Тони пойти с ним на свидание. Они ушли практически одновременно – примерно в полдвенадцатого, – а мы с Тони и Майком закончили уборку. Я закрыл кассу… О господи, Гиб, конверт из банка все еще там наверху. Я…

– Забудь об этом пока. Вы с Тони и Майком ушли одновременно?

– Нет, Майк ушел первым. Тони немного задержалась, пока я заканчивал. Было уже около полуночи. Она обычно просит, чтобы кто-нибудь из нас был на месте и проследил, как она уходит домой. Мы вышли, и я помню, как вытащил ключи, а она еще сказала, какой у меня красивый брелок на связке. Тереза вклеила в панельку карточку нашей Розы. Помню, как Тони сказала, что это очень мило, пока я запирал. Я запер дверь, Гиб, богом клянусь. Спроси у Тони.

– Хорошо. Ты ни в чем не виноват. Где ж ты теперь жить будешь?

– У родителей.

– Вам что-нибудь нужно? – спросила Бьянка. – Подгузники для малышки?

– Моя мама держит для нее немного про запас. Я просто зашел спросить, чем я могу помочь. Я мимо проходил – туда даже зайти нельзя, они все огородили, – но видно, что дело плохо. Я хочу знать, что мне делать. Что-то же я могу сделать?

– Работы будет хоть отбавляй, как только нам разрешат войти внутрь и начать расчистку. А пока возвращайся к жене и ребенку.

– Если что-то будет нужно, звони маме. В любое время. Я вам по гроб жизни обязан. Если что понадобится, звони. – Пит обнял Гиба. – Все, что угодно. В любое время.

Гиб проводил Пита и у двери обернулся к Бьянке.

– Мне надо пойти туда, взглянуть.

Рина ворвалась в комнату.

– Я хочу с тобой! Я пойду с тобой.

Гиб открыл рот, и Рина по его лицу видела, что он собирается отказать. Но Бьянка кивнула головой:

– Да-да, иди с отцом. Когда вернешься, я тебе еще напомню, что нельзя подслушивать чужие разговоры. Я подожду, пока вы вернетесь, а потом позвоню своим родителям. Может, у нас к тому времени что-нибудь прояснится. Может, все не так плохо, как мы думаем.

На взгляд Рины, все оказалось куда хуже, чем можно было вообразить. При дневном свете почерневший кирпич, разбитые стекла, вымокшие насквозь обломки мебели и оборудования выглядели ужасно, а пахли еще хуже. Казалось невообразимым, что огонь мог сотворить такое, да еще за столь короткий срок. Внутренние разрушения она видела сквозь зияющий пролом, образовавшийся на месте большой витрины, на которой когда-то была нарисована огромная пицца. Ярко-оранжевые скамейки, старинные столы, стулья – все превратилось в искореженную обгорелую массу. Солнечно-желтая краска на стенах исчезла вместе со стилизованным под меню занавесом, закрывавшим проход в кухню. Часто этот занавес отодвигали, и тогда ее папа, а иногда и мама развлекали посетителей, подбрасывая вверх тесто.

Из пиццерии вышел мужчина в пожарной каске с электрическим фонарем и ящичком инструментов в руках. Он был старше отца, она это поняла, потому что лицо у него было в морщинах, а волосы, выбивавшиеся из-под каски, были седыми.

Он внимательно изучил их, прежде чем выйти. Мужчина, Гибсон Хейл, был высокий, худощавый. Такие и к старости не нагуливают животик. Вид у него был измученный – неудивительно после такой ночи. Светлые, как солома, вьющиеся волосы, немного выгоревшие на солнце. Небось любит посидеть на солнцепеке. И шляпы не носит.

Джон Мингер изучал не только пожары, но и людей, в них замешанных.

А девчоночка была хорошенькая как картинка, даже несмотря на запавшие от недосыпания глаза. Волосы у нее были темнее, чем у отца, но точно так же вились колечками. И Джон решил, что рост и сложение она, пожалуй, тоже унаследует от отца.

Он видел их прошлой ночью, когда прибыл на место. Там собралась вся семья, и вид у них был, как у потерпевших кораблекрушение. Жена показалась ему сногсшибательной красоткой. Таких можно увидеть разве что в кино. Старшая дочка больше всех на нее похожа, припомнил он. А вот средней этой сногсшибательности самую малость не хватало. Сын был тоже хорош, но совсем еще сопляк.

А девчоночка, видно, бойкая: судя по синякам и ссадинам на длинных, стройных ножках, она больше времени проводила, бегая наперегонки с младшим братом, чем играя в куклы.

– Мистер Хейл, к сожалению, я пока не могу позволить вам войти.

– Я хотел взглянуть. Вы видели… Вы смогли найти, где начался пожар?

– Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. А это кто? – спросил Мингер, улыбнувшись Рине.

– Моя дочь Катарина. Извините, вы представились, но я…

– Мингер, инспектор Джон Мингер. Вы говорили, что одна из ваших дочерей видела, как начался пожар, и разбудила вас.

– Это я! – пискнула Рина. – Я первая увидела.

Она знала, что хвастовство – это грех, но про себя понадеялась, что это простительный грех.

– Что ж, вот об этом и поговорим. – Мингер бросил взгляд на полицейский автомобиль, подкативший к тротуару. – Можете подождать минутку? – Не дожидаясь ответа, он подошел к машине и о чем-то негромко переговорил с полисменом. – Мы можем где-нибудь переговорить, где нам будет удобно? – спросил он, вернувшись.

– Мы живем в двух шагах.

– Отлично. Еще минутку.

Он подошел к другой машине и снял с себя, как поняла Рина, защитный комбинезон. Под ним обнаружилась обычная одежда. Комбинезон и каску он спрятал в багажник вместе с ящичком с инструментами, запер багажник и кивнул полисмену.

– Что там у вас? – спросила Рина. – В ящике?

– Разные вещи. Я тебе как-нибудь покажу, если хочешь. Мистер Хейл, можно вас на секунду? Ты не могла бы подождать нас здесь, Катарина?

И опять он не стал дожидаться ответа, просто отошел на несколько шагов.

– Если вы хоть что-то можете мне сказать… – начал Гиб.

– Сейчас мы к этому подойдем. – Мингер вытащил пачку сигарет и зажигалку. Сделав первую затяжку, он убрал зажигалку обратно в карман. – Мне надо поговорить с вашей дочерью. Вы, конечно, захотите подсказать ей, восполнить за нее пробелы. Будет лучше, если вы от этого воздержитесь. Если вы позволите нам все обговорить вдвоем…

– Да, конечно. Рина у меня глазастая.

– Вот и хорошо. – Мингер вернулся к Рине. Глаза у нее были не карие, а скорее янтарные, и, хотя под глазами залегли черные круги, ее взгляд казался ясным и острым. – Ты увидела пожар из окна своей спальни? – спросил он, пока они двинулись к дому.

– Нет, с крыльца. Я сидела на крыльце своего дома.

– А не поздновато ли? Разве тебе не пора было спать в такой час?

Рина задумалась, как бы так ответить, чтобы не лгать и в то же время избежать деликатных подробностей.

– Было жарко, и я проснулась, мне было нехорошо. Я взяла в кухне имбирной шипучки и вышла попить на крыльцо.

– Хорошо. Может, покажешь мне, где ты сидела, когда увидела огонь?

Рина бегом бросилась вперед и послушно села на белые мраморные ступени, насколько ей помнилось, в том самом месте, где сидела раньше. Пока мужчины подходили, она устремила взгляд на пиццерию.

– Тут было прохладнее, чем наверху, в моей комнате. Жар кверху поднимается. Мы это в школе проходили.

– Все верно. Итак, – Мингер сел рядом с ней и тоже взглянул на пиццерию, – ты сидела здесь со своей имбирной шипучкой и увидела огонь.

– Я увидела свет. Огоньки. Я увидела огоньки за стеклом, и я не знала, что это такое. Я подумала: вдруг Пит забыл выключить свет внутри? Но было не похоже – они двигались.

– Как?

Она пожала плечами, чувствуя себя немного глупо.

– Они вроде как плясали. Это было красиво. Я хотела понять, что это такое, и подошла поближе. – Рина закусила губу и опасливо поглядела на отца. – Я знаю, мне нельзя уходить без спроса.

– Мы об этом после поговорим.

– Мне хотелось посмотреть. Я слишком любопытна для моего собственного блага. Бабушка Хейл так говорит. Но мне просто хотелось посмотреть.

– До какого места ты дошла? Можешь показать?

– Да.

Мингер встал и прошел рядом с ней несколько шагов, стараясь представить себе, что должна ощущать маленькая девочка, идущая жаркой ночью по темной улице. Волнение? Запретное удовольствие?

– Я взяла свою шипучку и пила на ходу. – Рина нахмурилась, стараясь вспомнить каждый свой шаг. – По-моему, я остановилась здесь, вот прямо здесь, потому что я увидела, что дверь открыта.

– Какая дверь?

– Парадная дверь «Сирико». Она была открыта. Я видела, что она открыта, и я подумала: «Господи боже, Пит забыл запереть дверь, и теперь мама шкуру с него спустит». В нашем доме мама главная по спусканию шкур. Но потом я увидела огонь. И дым был. Я увидела, как он валит из дверей. Я испугалась. И я закричала что было сил и побежала обратно домой. Я взбежала прямо на второй этаж, и, мне кажется, я все это время кричала как полоумная, потому что папа уже успел вскочить и натягивал джинсы, а мама схватилась за халат. И все кричали. Фрэн повторяла: «Что, что это? Дом горит?» А я сказала: «Нет, нет, это лавочка». Так мы между собой называем «Сирико». Лавочка.

Она хорошо продумала свой ответ, понял Джон Мингер. Вспомнила все, от начала до конца, во всех подробностях.

– Белла стала плакать. Она часто плачет, у нее возраст такой. Ну, в общем, папа выглянул в окно и тут же велел маме позвонить Питу, он живет над лавочкой, и сказать ему, чтоб хватал жену и ребенка и бежал. Пит женился на Терезе, и у них девочка родилась в июне. Папа велел передать Питу, что в доме пожар и чтобы он скорее выбирался оттуда, а потом позвонить в пожарную охрану. Он уже бежал по лестнице, когда крикнул маме, чтобы звонила пожарным. И еще он велел позвонить 911, но она уже позвонила.

– Весьма подробный отчет.

– Я еще кое-что помню. Мы все побежали, но папа быстрее всех. Он добежал до самой лавочки. Огня было все больше. Я его видела. Витрина разбилась, и огонь выскочил. Папа не пошел к парадной двери. Я боялась, что он пойдет и с ним что-нибудь случится. Что он обгорит. Но он не пошел. Он побежал к задней двери и наверх, к Питу.

Рина замолчала, плотно сжав губы.

– Чтобы помочь им выбраться, – мягко подсказал Джон Мингер.

– Потому что они важнее, чем лавочка. Пит схватил малышку, а папа схватил Терезу за руку, и они побежали вниз по ступенькам. Люди начали выходить из домов. Все кричали, визжали. Мне кажется, папа хотел бежать прямо в огонь, но мама ухватилась за него и сказала: «Не надо, не надо». И он не пошел. Он остался рядом с ней и сказал: «О боже, боже, детка». Он ее так иногда называет. А потом я услыхала сирены, и приехали пожарные грузовики. Пожарные выпрыгнули и начали прицеплять шланги. Папа сказал им, что в лавочке никого нет, что все вышли. Но они все-таки пошли проверить. Не знаю, как они сумели, там был огонь и дым, но они пошли. Они были как солдаты. Солдаты-призраки.

– А ты ничего не упускаешь, верно?

– Папа говорит, что у меня слоновья память.

Джон с улыбкой посмотрел на Гиба.

– У вас тут настоящий снайпер, мистер Хейл.

– Гиб. Зовите меня просто Гиб. Да, вы правы, это снайпер.

– Ладно, Рина, что еще ты видела? Пока ты сидела на ступеньках, до того, как заметила огонь. Давай вернемся, сядем, и ты попробуешь вспомнить.

Гиб бросил взгляд на пиццерию, потом на Мингера.

– Это было хулиганство, да?

– Почему вы так решили? – спросил Джон.

– Дверь. Дверь была открыта. Я поговорил с Питом. Он запер дверь вчера вечером. Я был с семьей на бейсбольном матче.

– Наши «птички» надрали задницу «Рейнджерам».

– Да. – Гиб выдавил из себя улыбку. – Пит запер на глазах у Тони… Девчонка молодая, подрабатывает у меня. Он запер, он это точно помнит, потому что Тони – Антония Варгас – заговорила с ним о брелоке на ключах, пока он запирал. Он никогда не оставлял дверь незапертой. Значит, кто-то вломился туда, если дверь была открыта.

– Мы об этом еще поговорим. – Джон сел рядом с Риной. – Приятное место. Тут приятно попить холодненького в жаркую ночь. А ты знаешь, который был час?

– М-м-м… было десять минут четвертого. Я посмотрела на часы в кухне, когда брала имбирную шипучку.

– Думаю, почти все по соседству в это время спали.

– Свет нигде не горел. Только на крыльце у Касто, но они вечно забывают его погасить. И еще я видела, как горел ночник в спальне у Минди Янг. Она каждую ночь спит с ночником, хотя ей уже десять. Да, и еще я слышала, как собака лаяла. Я думаю, это Фабио, пес Пасторелли, я знаю, как он лает. Он залаял, а потом перестал.

– Машины проезжали мимо?

– Нет. Ни одной.

– В такую тихую ночь, в столь поздний час ты бы, наверное, услышала, если бы где-то завелся двигатель или хлопнула дверца машины?

– Было тихо. Только пес пару раз гавкнул. Я слышала, как в соседнем доме гудит кондиционер. А больше я ничего не слышала. Даже когда шла к лавочке.

– Молодец, Рина, отличная работа.

Дверь открылась, и опять Джона ослепила красота вышедшей на крыльцо женщины.

– Гиб, почему ты не пригласишь гостя в дом? Почему не угостишь его прохладительным? Входите, прошу вас. У меня есть свежий лимонад.

– Спасибо. – Джон уже успел подняться на ноги. Она была из тех женщин, перед которыми мужчины встают. – Я не против прохладительного, к тому же мне надо отнять у вас еще немного времени.

Гостиная была отделана броско. Он подумал, что яркие цвета идут такой женщине, как Бьянка Хейл. Все было чисто, мебель далеко не новая, но отполированная совсем недавно: он уловил запах лимонного воска. На стенах висели картины – набросанные пастелью семейные портреты в простых рамках. У кого-то был зоркий глаз и верная рука.

– Кто автор?

– Боюсь, что это я. – Бьянка разлила лимонад по стаканам, наполненным льдом. – Мое хобби.

– Они великолепны.

– У мамы были рисунки в лавочке, – добавила Рина. – Больше всего мне нравился тот, где папа был нарисован в большом поварском колпаке и бросал вверх пиццу. Его больше нет, да? Он сгорел.

– Я другой нарисую. Еще лучше.

– Там был еще старый доллар. Деда повесил в рамке первый доллар, заработанный в «Сирико». И там была карта Италии, и крест, который нуни благословила у папы римского, и…

– Катарина! – Бьянка властным жестом остановила поток слов дочери. – Когда что-то теряешь, лучше думать о том, что у тебя еще осталось и что с этим можно сделать.

– Кто-то устроил пожар специально. Кому-то наплевать на твои рисунки, на старый доллар, на крест. Даже на Пита с Терезой и их малышкой.

– Что? – Бьянка схватилась за спинку стула. – Что ты такое говоришь? Это правда?

– Мы немного забегаем вперед. Детектив по поджогам…

– По поджогам? – Теперь Бьянка опустилась на стул. – О, мой бог! О, сладчайший младенец Иисус!

– Миссис Хейл, я сообщил полиции о том, что мне удалось обнаружить. Там есть специальный отдел по поджогам. Я эксперт, мое дело – осмотреть здание и определить, нужно ли квалифицировать пожар как возникший вследствие поджога. Кто-нибудь из отдела поджогов начнет следствие.

– А почему не вы? – спросила Рина. – Вы же знаете.

Джон заглянул в ее усталые и умные янтарные глаза. «Да, – подумал он. – Я знаю».

– Если пожар возник в результате умышленного поджога, тогда это преступление, и полиция будет вести расследование.

– Но вы же знаете.

Вот шустрая малышка!

– Я связался с полицией, потому что при осмотре здания я обнаружил признаки вторжения со взломом. Детекторы дыма были выведены из строя. Я нашел множественные точки возгорания.

– Что это значит? – спросила Рина.

– Это значит, что огонь занялся не в одном месте, а сразу в нескольких, и, судя по рисунку ожогов, по тому, как огонь распространился по некоторым местам на полу, по стенам, по мебели, наконец, по остаткам вещества, можно сказать, что исходным горючим послужил бензин. И еще я нашел то, что мы называем «фитилями». Легковоспламеняющиеся материалы вроде вощеной бумаги или спичечных коробков. Похоже, кто-то вломился внутрь, разложил фитили в обеденной зоне и провел их до кухни. В кухне много горючего материала: аэрозоли, деревянные шкафы. Деревянные рамы по всему периметру, столы, стулья. Бензин, скорее всего, разлили по полу, по мебели, плеснули на стены. Огонь уже занялся к тому времени, как Рина вышла из дома.

– Кто мог это сделать? Нарочно сотворить такое? – Гиб покачал головой. – Я был готов поверить, что глупые юнцы вломились в помещение, начали безобразничать и нечаянно подожгли. Но вы говорите, что кто-то нарочно хотел нас спалить… хотя наверху спала семья. Кто мог такое сделать?

– Вот об этом я вас хотел бы спросить. Кто-нибудь имеет причину ненавидеть вас?

– Нет! Нет! Боже милостивый, мы прожили в этом районе восемнадцать лет, Бьянка тут выросла. «Сирико» – местная достопримечательность.

– Конкуренты?

– Я знаком со всеми рестораторами в округе. Мы со всеми в хороших отношениях.

– Ну, может быть, ваш бывший работник. Или даже не бывший. Вы кому-нибудь недавно делали выговор или уволили?

– Ничего такого не было, клянусь.

– Посетитель? С кем-нибудь вы ссорились в последнее время? Или кто-то из вашей семьи?

Гиб потер руками лицо, поднялся и подошел к окну.

– Нет. Ничего такого в голову не приходит. У нас семейное заведение. Поступают жалобы время от времени, в ресторане без этого не бывает. Но ничего такого, что могло бы стать причиной пожара. Поджога.

– Кто-то из ваших служащих мог ввязаться в крупную ссору, пусть даже не на работе. Мне понадобится полный список их фамилий, их придется допросить.

– Папа!

– Подожди, Рина. Мы старались быть хорошими соседями, управлять рестораном, как это делали до нас родители Бьянки. Конечно, нам пришлось модернизировать кухню, но мы вкладывали в дело всю душу, понимаете? – В голосе Гиба слышалась печаль, но сквозь нее уже прорывался гнев. – Это честный бизнес. Если вкалываешь как следует, зарабатываешь хорошие деньги. Я не знаю, кто мог сделать такое с нами. С нашим делом.

– Нам все утро звонят соседи, – сказала Бьянка. – Я посадила нашу старшую отвечать на звонки. Люди говорят, как им жаль, сочувствуют нам, предлагают помощь. Помочь с расчисткой, помочь с ремонтом, принести еды. Я здесь выросла, я выросла в «Сирико». Люди любят Гиба. Особенно Гиба. Как же надо ненавидеть, чтобы пойти на такое!

– Джоуи Пасторелли меня ненавидит.

– Катарина, – Бьянка устало провела рукой по ее лицу. – Джоуи ничего против тебя не имеет. Он просто хулиган.

– Почему ты считаешь, что он тебя ненавидит? – тут же спросил Джон.

– Он сбил меня с ног и ударил, разорвал мою блузку. Он назвал меня нехорошим словом, и никто не хочет мне сказать, что оно значит. Сандер и его друзья увидели и прибежали мне на помощь, а Джоуи убежал.

– Он грубый мальчик, – вставил Гиб. – И это было… – Они с Джоном обменялись взглядами, и между ними промелькнуло что-то такое, чего Рина не поняла. – Нас это очень расстроило. Ему, по меньшей мере, нужна консультация психолога. Но ему двенадцать лет. Не думаю, что двенадцатилетний мальчик мог взломать дверь и сделать то, что, по вашим словам, там было сделано.

– К этому стоит присмотреться. Рина, ты говоришь, что слышала, как залаял пес Пасторелли, пока ты сидела на крыльце.

– Я думаю, это был он. На вид он страшненький и лает по-особому. Как будто у него кашель и горло болит.

– Гиб, я вот о чем подумал. Если бы какой-то парень грубо приставал к моей дочери, я сказал бы ему пару ласковых и его родителям тоже.

– Я так и сделал. Я был на работе, когда прибежала Рина, а с ней Сандер и еще несколько ребят. Рина плакала. Она почти никогда не плачет, и я сразу понял, что ей плохо по-настоящему. У нее кофточка была порвана. Когда она мне рассказала, что случилось… Ну я, конечно, завелся. Я… – Он медленно повернул голову и с ужасом посмотрел на жену. – О боже, Бьянка!

– Что вы сделали, Гиб? – поторопил его Джон.

– Я пошел прямо к Пасторелли. У Пита был перерыв, и он пошел со мной. Джо Пасторелли сам открыл дверь. Он почти все лето не мог найти работу. Я ворвался в дом. – Гиб крепко зажмурился. – Я был так зол. Я был расстроен. Она же всего лишь маленькая девочка! У нее кофточка была порвана, по ноге кровь текла. Я сказал, что его сын все время обижает мою девочку и что мне это надоело. Что надо положить этому конец, что на этот раз Джоуи зашел слишком далеко и я собираюсь обратиться в полицию, что, если он сам не может научить своего парня уму-разуму, это сделают полицейские. Мы орали друг на друга.

– Он сказал, что ты задница и гребаный христосик, который лезет не в свое дело.

– Катарина! – Голос Бьянки был остер, как бритва. – Не смей произносить подобные слова в этом доме.

– Я только повторяю, что он сказал, мама. Для полиции. Он сказал, что папа растит кучу ноющих сопляков, неспособных постоять за себя. Но он много ругался. Папа тоже.

– Не могу вам точно сказать, что я говорил и что он говорил. – Гиб потер пальцами переносицу. – У меня нет в голове встроенного магнитофона, как у Рины. Но это был, что называется, крупный разговор, и он мог бы перейти в рукоприкладство. Мог бы, но рядом были дети. Мне не хотелось начинать драку у них на глазах, тем более что я-то сам пошел к Джо поговорить о недопустимости насилия.

– Он сказал, что кто-то должен преподать тебе урок. Тебе и всей твоей семье. Ну, и ругался при этом, – добавила Рина. – И он делал неприличные знаки, пока папа и Пит уходили. Я видела Джоуи, когда все выбежали на пожар. Он мне улыбнулся. Злобно улыбнулся. Злорадно.

– У Пасторелли есть другие дети?

– Нет. Только Джоуи. – Гиб опустился на подлокотник кресла, в котором сидела его жена. – Такого мальчика хочется пожалеть: похоже, Пасторелли бьет смертным боем и жену, и сына. Но Джоуи совершенно неуправляем и страшно груб. – Гиб бросил взгляд на Рину. – А может, и хуже.

– Каков отец, таков и сын, – пробормотала Бьянка. – Он бьет свою жену. Я видела ее всю в синяках. Она держится особняком, поэтому я плохо ее знаю. Они прожили здесь, по-моему, уже года два, и за все это время я с ней почти не разговаривала. Как-то раз приходила полиция: вскоре после того, как он потерял работу. Их соседи услыхали крики и плач и позвонили в полицию. Но Лора – миссис Пасторелли – сказала им, что ничего страшного не случилось, просто она стукнулась об дверь.

– Да он прямо-таки заклинатель змей, этот ваш Пасторелли. Полиция захочет с ним поговорить. Мне очень жаль, что так получилось.

– Когда нам можно будет войти и начать расчистку?

– Придется еще немного подождать. Отдел поджогов должен сделать свою работу. Само здание устояло, каркас оказался прочным, и ваши металлические двери помешали распространению огня на верхний этаж. Ваша страховая компания должна все проверить, а это требует времени. Но мы постараемся сделать все, что в наших силах, чтобы ускорить ход следствия. Вот что я вам скажу: все было бы куда хуже, если бы не наш Орлиный Глаз. – Поднимаясь, Джон подмигнул Рине. – Мне очень жаль, что все так получилось. Буду держать вас в курсе.

– А вы вернетесь? – спросила Рина. – Я хочу посмотреть, что у вас в ящичке и что вы с этим делаете. Вы мне покажете?

– Непременно. Ты действительно очень мне помогла. – Он протянул руку, и впервые за все время в глазах у Рины появилась робость. Но она вложила свою маленькую ручку в его ладонь. – Спасибо за лимонад, миссис Хейл. Гиб, вы не проводите меня до машины?

Они вышли вместе.

– Сам не знаю, почему я не вспомнил о Пасторелли. Мне до сих пор трудно поверить, что он мог зайти так далеко. В моем мире, если ты до такой степени зол на кого-то, иди и набей ему морду.

– Прямой подход. Если он в этом замешан, может быть, он хотел ударить вас в самое чувствительное место. Ваша основа, ваша традиция, ваше средство пропитания. У вас есть работа, у него нет. А теперь посмотрите, у кого нет работы?

– О боже!

– Вы и ваш работник идете на прямую конфронтацию. Ваши дети стоят вокруг, все это видят и слышат. Соседи тоже, я полагаю.

Гиб закрыл глаза:

– Да. Да, люди вышли из домов.

– Если он атакует и уничтожит ваш бизнес, с его точки зрения, это, безусловно, преподаст вам урок. Вы не покажете мне его дом?

– Вон там, справа, – кивком указал Гиб. – Там шторы задернуты. В такой жаркий день он опускает шторы. Сукин сын!

– Советую вам держаться от него подальше. Вам хочется выяснить с ним отношения напрямую? Забудьте об этом. Машина у него есть?

– Фургон. Старый синий «Форд». Вон он.

– В котором примерно часу у вас была стычка?

– М-м-м… Где-то после двух. Обеденная толпа как раз схлынула.

Пока они шли, люди останавливались на улице, или выходили из дверей, или выглядывали в окна, чтобы окликнуть Гиба. На окнах дома Пасторелли шторы остались закрытыми.

На тротуаре возле пиццерии собралась небольшая толпа, поэтому Джон остановился, пока они были еще вне зоны слышимости.

– Ваши соседи захотят поговорить с вами, будут задавать вопросы. Будет лучше, если вы не станете упоминать то, о чем мы только что говорили.

– Не буду. – Гиб тяжело вздохнул. – Я как раз подумывал о кое-каких переделках. Пожалуй, теперь для них самое время.

– Как только кордоны снимут, вы увидите значительный ущерб, причем часть его нанесена во время тушения. Но стены остались, они выдержали. Дайте нам несколько дней, и как только вам разрешат войти, я вернусь и сам с вами пойду. У вас хорошая семья, Гиб.

– Спасибо. Вы еще не всех видели, но вы правы: у меня хорошая семья.

– Я видел вас всех прошлой ночью. – Джон вынул ключи из кармана, побренчал ими. – Видел, как ваши дети выносили из дома еду для пожарных. Когда люди в трудную минуту думают о других, это хорошие люди. А вот и отдел поджогов. – Он кивнул в сторону подъехавшего автомобиля. – Мне надо с ними переговорить. Я с вами еще свяжусь. – И он протянул руку.

Джон подошел к машине. Детективы отдела поджогов вышли из машины.

– Привет, Мингер!

– И вам привет, – ответил Джон. – Ну, ребята, похоже, всю вашу работу я за вас уже сделал. – Он вытащил сигарету из пачки и закурил. – Давайте введу вас в курс дела.

3

Нескольких дней не понадобилось. Уже на следующий день после обеда приехала полиция и увезла мистера Пасторелли. Рина своими глазами видела, как это случилось, возвращаясь из школы со своей лучшей подругой Джиной Риверо.

Они остановились на углу у «Сирико». Полиция и пожарная охрана окружили здание желтой лентой, табличками «Вход воспрещен» и заградительными барьерами.

– У него осиротевший вид, – заметила Рина.

Джина обняла ее.

– Мама сказала, мы все зажжем свечки перед воскресной мессой за твою семью.

– Спасибо! Отец Бастильо заходил к нам домой, говорил о том, что надо быть стойкими и что пути господни неисповедимы.

– Так и есть, – сказала Джина, дотрагиваясь до крестика на груди.

– Зажигать свечки, молиться и все такое – это, конечно, неплохо, но, я думаю, гораздо лучше предпринять что-нибудь. Например, провести расследование и узнать, кто это сделал и почему, и добиться того, чтобы преступник понес наказание. А если только сидеть и молиться, дело с места не сдвинется.

– Это кощунство, – прошептала Джина и опасливо огляделась по сторонам: вдруг ангел господень сейчас поразит их!

Рина лишь пожала плечами, не понимая, как может быть кощунством говорить то, что думаешь. Недаром Фрэнк, старший брат Джины, в последнее время стал дразнить ее монашкой.

– Инспектор Мингер и детективы дело делают. Они задают вопросы, ищут улики, чтобы все узнать. Я думаю, это сейчас важнее всего. Хотела бы я что-нибудь сделать, когда Джоуи Пасторелли меня ударил и сбил с ног. Но я так испугалась, даже сдачи дать не могла.

– Он сильнее тебя. – Свободной рукой Джина обняла Рину. – И он злющий. Фрэнк говорит, что он всего лишь мелкий шкет, которому надо надрать…

– Что же ты остановилась? Можешь сказать задницу, Джина. Задница у всех есть, почему же это должно быть стыдно? Смотри, вон приехали детективы из отдела поджогов.

Рина узнала и их, и их машину. Сегодня они были в костюмах с галстуками, как бизнесмены. Накануне, когда они работали в «Сирико», она видела их в комбинезонах и касках.

В тот раз они подошли к дому и поговорили с ней, в точности, как инспектор Мингер. А теперь они вышли из машины и направились к дому Пасторелли. У Рины все сжалось от волнения.

– Смотри, они идут к дому Джоуи.

– С моим папой они тоже говорили. Он пошел посмотреть на «Сирико», и они поговорили с ним.

– Тихо! Смотри. – Рина схватила подругу за руку и потащила ее за собой в сторону, за угол. Девочки спрятались за углом в ту самую минуту, когда миссис Пасторелли открыла дверь. – Она не хочет их впускать.

– Почему?

Пришлось напрячь всю силу воли, чтобы не болтать, и Рина лишь покачала головой.

– Они показывают ей какую-то бумагу.

– Она испугалась. Все, они входят.

– Мы подождем, – решительно заявила Рина. Она подошла к краю тротуара и опустилась на корточки между машинами. – Подождем здесь.

– Мы же должны идти к тебе домой.

– Это важно. Ты иди, скажи моему папе. – Рина подтолкнула Джину. – А я тут подожду.

Джина побежала, а Рина уселась поудобнее, устремив глаза на шторы, так и остававшиеся задернутыми второй день подряд, и стала ждать.

Она встала, когда пришел ее отец – один.

Заглянув ей в глаза, он сразу же подумал, что на него смотрит уже не ребенок. В этих глазах светилась взрослая ярость.

– Она не хотела их впускать, но они показали ей бумагу. Наверное, это был ордер, как в «Полиции Майами, отдел нравов». И она их впустила.

Отец взял ее за руку.

– Надо бы отослать тебя домой, вот что мне надо сделать. Тебе здесь не место.

– Но ты ведь меня не прогонишь?

– Нет, не прогоню. – Гиб вздохнул. – Твоя мама поступает, как считает нужным. У нее есть вера, и ее суровый нрав, и здравый смысл, от которого она никогда не отступится, и ее удивительное сердце. У Фрэн есть вера и доброе сердце. Она верит, что люди добры по своей природе, что хорошие поступки для них естественнее, чем плохие.

– Не для всех.

– Нет, не для всех. Белла… ну, сейчас она главным образом сосредоточена на Белле. Она живет чувством, а не умом. Плохи люди или хороши, ей сейчас не так уж важно, если только это не затрагивает ее напрямую. Она, наверно, с годами это перерастет, но она всегда будет сперва чувствовать, а потом уж думать. А Сандер – наше солнышко. Счастливый, веселый, хотя и любит подраться.

– Он бросился на помощь, когда Джоуи меня бил. Он прогнал Джоуи, а ведь Сандеру всего девять.

– Да, он такой. Сандер всегда бросается на помощь.

– Потому что он похож на тебя!

– Очень приятно это слышать. А ты – мое сокровище. – Гиб нагнулся и поцеловал ее ладошку. – Ты больше всех похожа на маму, но у тебя есть кое-что свое, ни на кого не похожее, – твое любопытство. Ты все разбираешь на части, чтобы посмотреть, как оно устроено, как работает. Когда ты была совсем маленькой, тебе бесполезно было говорить: не трогай то, не трогай это. Ты обязательно должна была потрогать, попробовать на ощупь, посмотреть, что будет. На слово ты никогда не верила. Тебе надо было до всего самой докопаться.

Рина прижалась к отцу. Душная жара нагоняла дрему. Где-то вдалеке слышалось ворчание грома. Рине вдруг стало жаль, что у нее нет какой-нибудь страшной тайны, которую она могла бы доверить отцу. В эту минуту она почувствовала, что ему можно доверить все.

На другой стороне улицы открылась дверь. Детективы вывели на улицу мистера Пасторелли. Они шли по обе стороны от него. Мистер Пасторелли был в джинсах и в замызганной белой футболке. Он не поднимал головы, как будто ему было стыдно, но Рина видела, как сжаты его челюсти, как напряжен подбородок, и поняла, что он в бешенстве.

Один из детективов нес большую красную канистру, а другой – большой зеленый пластиковый мешок.

Миссис Пасторелли громко рыдала, стоя в дверях. Она держала в руках желтое кухонное полотенце и утирала им слезы.

На шум из своих домов начали выходить люди. Старый мистер Фалко появился в дверях своего дома в своих красных шортах. Миссис Дисальво стояла на тротуаре со своим маленьким сыном Кристофером на руках. Он сосал леденец, и леденец казался таким блестящим, таким ярко-лиловым. Все казалось ярким и отчетливым в солнечном свете.

Кругом было тихо. Так тихо, что Рина слышала, как миссис Пасторелли с шумом втягивает в себя воздух между рыданиями.

Один из детективов открыл заднюю дверцу машины, а второй положил руку на голову мистера Пасторелли и усадил его внутрь. Они положили канистру – бензиновую канистру, догадалась Рина, и зеленый пластиковый мешок в багажник.

Темноволосый детектив с щетиной, как у Санни Крокета[7], что-то сказал своему товарищу и пересек улицу.

– Мистер Хейл! Мы арестовали Пасторелли по подозрению в поджоге. Мы везем его в участок вместе с найденными вещественными доказательствами.

– Он признался?

Умберио улыбнулся.

– Пока нет, но с тем, что у нас есть, можно надеяться, что признается. Мы дадим вам знать. – Он оглянулся на миссис Пасторелли, которая продолжала рыдать. – У нее фингал под глазом, а она по нему убивается. Ну что за люди!

Он приложил два пальца к виску, словно салютуя, и вернулся к машине. Когда машина отъехала, из дома выбежал Джоуи.

Он был одет, как отец, в джинсы и футболку, посеревшую от многочисленных стирок. Выкрикивая ругательства, он бросился следом. И он плакал. У Рины сжалось сердце, когда она увидела его слезы. Он плакал и бежал за машиной, потрясая кулаками.

– Идем домой, малышка, – тихо сказал Гиб.

Рина шла домой, держа отца за руку. До нее все еще доносились выкрики Джоуи, не прекращавшего свой бессмысленный бег.

Новости распространились быстро. Это тоже был своего рода пожар – с горячими «карманами», зонами подавленного жара, который взрывался при первом же соприкосновении с воздухом. Возмущение, как запальный фитиль, разнесло пламя по всему району: в дома и магазины, на парковки и в парки.

Шторы на окнах дома Пасторелли оставались плотно задернутыми, словно легкая ткань могла служить щитом.

Рине казалось, что двери ее собственного дома вообще перестали закрываться. Соседи шли непрерывным потоком, принося свежие слухи и угощение в глубоких тарелках под крышками, предлагая свою поддержку.

«Вы знаете, что ему отказали в залоге?»

«Представляете, она даже к мессе не пошла в воскресенье!»

«Майк с бензоколонки «Саноко» продал ему бензин!»

«У меня кузен адвокат, так он говорит, что его могут обвинить в покушении на убийство».

И все эти слухи и догадки сопровождались неизменной присказкой: «Я так и знал. От такого, как он, только и жди неприятностей».

Деда и нуни прикатили в своем «Виннибаго»[8] из самого Бар-Харбора, штат Мэн[9]. Они оставили свою тачку на подъездной аллее у дяди Сэла в Бель-Эйре: дядя был самым старшим, и у него был самый большой дом.

Все пошли посмотреть на «Сирико»: дяди, тети, кузены. Это было похоже на парад, только без костюмов и без музыки. Соседи тоже вышли из своих домов, но они, из уважения, близко не подошли, старались держаться в стороне.

Дед был стар, но крепок, с белыми, как облако, волосами и такими же белыми пышными усами. У него был внушительный живот и широкие сильные плечи.

Нуни рядом с ним казалась крошечной. Она прятала глаза за стеклами солнцезащитных очков.

Все много говорили – по-английски и по-итальянски. По-итальянски говорил в основном дядя Сэл. Мама всегда говорила, что дядя Сэл считает, что он в большей степени итальянец, чем итальянские спагетти.

Рина увидела, как дядя Ларри – его называли Лоренцо, когда хотели поддразнить, – подошел к маме и поднес ее руку к губам. Дядя Ларри был самым младшим в семье и считался тихоней.

Дядя Джио пристально смотрел на дом Пасторелли, словно хотел прожечь взглядом дырки в шторах. Он слыл «горячей головой». Рина слышала, как он пробормотал по-итальянски что-то резкое, наверное, ругательство или угрозу. Но дядя Пол – Паоло – осуждающе покачал головой. Он всегда был разумным.

Дед долго молчал. Рине ужасно хотелось знать, о чем он думает. Может быть, он вспоминает те времена, когда у него не было большого живота и волосы не были белыми, когда они с нуни вместе пекли пиццу, когда он повесил свой первый доллар в рамочке на стене.

Может быть, он вспоминал, как они жили в маленькой квартирке наверху еще до рождения мамы или как однажды мэр Балтимора приезжал пообедать в «Сирико». Или как дядя Ларри разбил стекло и порезал руку, а доктор Тривани бросил свои печеные баклажаны с сыром «Пармезан» и повел его к себе в кабинет в квартале от пиццерии, чтобы зашить ему руку.

Дед и нуни рассказывали им множество историй о старых временах. Рина любила их слушать, хотя много раз слышала и раньше. Она протиснулась между тетями и кузинами, взяла его за руку.

– Мне очень жаль, деда.

Он сжал ее пальчики, а потом вдруг отодвинул один из барьеров. Сердце у нее забилось часто и быстро, пока дед вел ее вверх по ступеням. Через желтую ленту она видела обгорелую до черноты древесину и лужи грязной воды на полу. Один из высоких табуретов расплавился и изогнулся в причудливой форме. Всюду были следы огня, пол местами был прожжен, местами вздулся.

К своему изумлению, Рина увидела банку аэрозольной краски, врезавшуюся в стену, да так и застывшую, словно ею выстрелили из пушки. Радостных и солнечных красок не осталось, не было больше толстых свечей, воткнутых в оплывшие воском бутылки, не было на стенах красивых картинок, нарисованных рукой ее матери.

– Я вижу здесь призраков, Катарина. Это добрые духи. Их не отпугивает огонь. Гибсон? – Дед повернулся, и папа подошел к нему. – У тебя страховка есть?

– Да. Они уже приходили, осматривали. Со страховкой никаких проблем не будет.

– Хочешь использовать страховую премию на ремонт?

– Тут двух мнений быть не может. Мы начнем прямо завтра, если нам разрешат войти.

– И с чего ты собираешься начать?

Дядя Сэл начал было говорить – у него было свое мнение по любому поводу, – но дед властно поднял палец вверх. По словам Рининой мамы, он был единственным, кто мог заставить дядю Сэла проглотить язык.

– «Сирико» принадлежит Гибсону и Бьянке. Им решать, что и как делать. Чем семья может помочь?

– «Сирико» принадлежит мне и Бьянке, но все началось с вас. Я хотел бы выслушать ваш совет.

Дед улыбнулся. Рина видела, как эта улыбка раздвигает его пышные белые усы и прогоняет печаль из глаз.

– Ты мой любимый зять.

Это была старая семейная шутка. Соль заключалась в том, что Гибсон был его единственным зятем. Дед вышел обратно за ограждение и вернул барьер на место.

– Давай вернемся в дом, там поговорим.

Пока они, снова как на параде, шествовали друг за другом обратно к дому, Рина заметила, как дернулась штора на одном из окон у Пасторелли.

Слово «поговорим» было весьма вольным термином для описания события, собравшего вместе всю семью. Для этого потребовалось неимоверное количество самой разнообразной еды, старшим детям было велено присматривать за младшими, что вылилось в бесчисленные перебранки и даже драки. Под настроение детей бранили или смеялись над ними.

В доме стоял стойкий запах чеснока и свежего базилика. И еще в доме стоял страшный шум.

Когда дед сказал Рине, что она должна прийти в столовую, где собрались все взрослые, она едва справилась с волнением.

Стол был раздвинут во всю длину, и все равно всем места не хватило. Дети играли во дворе, кое-кого из женщин отрядили за ними присматривать. Рина была единственной из детей в столовой, где сидели мужчины, мама и тетя Мэг, которая была адвокатом и считалась очень умной.

Дед сам положил из большой фарфоровой супницы порцию спагетти на тарелку Рине.

– Итак, этот мальчишка, этот Джоуи Пасторелли, он тебя ударил, верно?

– Он ударил меня в живот и сбил с ног. И снова ударил.

Дед выдохнул через нос, а нос у него был большой, и звук получился такой, как у быка, когда он фыркает, прежде чем броситься на врага.

– Мы живем в такое время, когда считается, что мужчины и женщины равны, но все равно это неправильно, когда мужчина бьет женщину или когда мальчик бьет девочку. Но… ты что-то такое сказала или сделала этому мальчику, что он решил тебя побить?

– Я стараюсь держаться от него подальше, потому что он всегда задирается. И в школе, и на улице. Однажды он вынул карманный нож и сказал, что зарежет Джонни О’Хару, потому что он глупый Пэдди[10], а сестра Вероника отняла у него нож и послала его к матери настоятельнице. Он… он иногда так смотрит на меня, что у меня живот болеть начинает.

– В тот день, когда он тебя ударил, что ты делала?

– Играла с Джиной на школьной площадке. Мы играли в лапту, но было слишком жарко. Нам захотелось мороженого, и Джина побежала спросить у своей мамы, не даст ли она нам денег на мороженое. У меня вообще-то было восемьдесят восемь центов, но на две порции этого не хватало. А тут Джоуи подошел и говорит: «Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу». Я не хотела с ним идти, и я сказала: нет, я жду Джину. У него лицо было красное-красное, как будто он бежал, он разозлился, схватил меня за руку и потащил за собой. Ну, я вырвалась и сказала, что никуда с ним не пойду. И тогда он ударил меня в живот. И он назвал меня нехорошим словом, которое означает… – Рина умолкла и робко посмотрела на родителей. – Я в словаре посмотрела.

– Ну, конечно, ты посмотрела, – пробормотала Бьянка и оглядела собравшихся. – Он назвал ее маленькой курвой. Это отвратительное слово, Катарина. Больше мы его в этом доме произносить не будем.

– Да, мэм.

– Твой брат пришел тебе на помощь, – продолжил дед. – Потому что он твой брат и потому что это правильно – помогать другим в беде. Твой отец тоже поступил правильно: он пошел поговорить с отцом мальчика. Но тот повел себя не как мужчина: он не сделал того, что должен был сделать, а нанес удар в спину твоему отцу. Скажи, Рина, это все случилось из-за тебя? Нет ли в этом твоей вины?

– Нет, деда. Но я виновата, что испугалась и не стала сама с ним драться. Я больше не буду бояться.

Дед невесело рассмеялся.

– Учись лучше быстро бегать, – сказал он. – А вот если не сможешь убежать, тогда дерись. А теперь, – он откинулся на спинку стула и взял вилку, – вот мой совет. Сальваторе, у твоего зятя строительный бизнес. Когда мы решим, что именно нам требуется, ты достанешь нам все материалы со скидкой. Джио, кузен твоей жены водопроводчик, не так ли?

– Я с ним уже поговорил. Все, что вам понадобится, Бьянка, Гиб.

– Мэг, нужно поговорить со страховой компанией. Если уж нам предстоит прыгать через обручи, чтобы получить чек, хорошо бы свести их число к минимуму. Ты этим займешься?

– Конечно. Мне хотелось бы взглянуть на полис, посмотреть, что там можно изменить или улучшить на будущее. И это еще не все. Заведено уголовное дело на этого… – тетя Мэг многозначительно подняла брови, глядя на Рину, – этого человека. Когда дело будет слушаться в суде, возможно, Рине придется давать показания. Вряд ли, но этого исключать нельзя. Я уже зондировала почву, – добавила она. – Обычно обвинение в поджоге доказать почти невозможно, но на этот раз у них все схвачено железно.

– Следователи работали скрупулезно, а вот поджигатель попался на редкость глупый. Прокурор считает, что он будет торговаться: сознается в поджоге, чтобы избежать более тяжкого обвинения в покушении на убийство. Доказательства у них есть, да к тому же два предыдущих привода по подозрению в поджоге.

Мэг намотала на вилку порцию спагетти, а вокруг нее за столом взорвался гул голосов.

– Этим летом он потерял работу автомеханика, – продолжала она, дождавшись тишины. – Через несколько дней в автомастерской, откуда его уволили, произошло подозрительное возгорание. Ущерб оказался минимальным, так как другой механик в тот самый вечер решил воспользоваться автомастерской для любовного свидания. Они опросили служащих, включая уволенного Пасторелли, но доказать поджог не смогли. Пару лет назад у него вышла ссора с братом жены в Вашингтоне. Его шурин работал на подстанции электропитания. Кто-то бросил в окно «коктейль Молотова». Одна… – тетя Мэг снова бросила настороженный взгляд на Рину, – ночная леди видела фургон, отъезжающий на большой скорости, даже запомнила часть номера. Но жена Пасторелли поклялась, что он был дома всю ночь, и они поверили ей, а не свидетельнице. – Мэг подняла свой бокал с вином. – Теперь они используют эти случаи для установления почерка и точно пришьют ему это дело.

– Если бы инспектор Мингер и наши детективы из отдела поджогов вели те дела, они бы его остановили.

Мэг улыбнулась Рине.

– Возможно. Но теперь они уж точно его остановят.

– Лоренцо?

– Готов подставить плечо, можете на меня рассчитывать. У меня есть друг, он занимается настилкой полов. Могу устроить материалы и работы по хорошей цене.

– У меня есть для тебя самосвалы и рабочие руки, – добавил Пол. – У шурина одного моего друга бизнес по поставкам ресторанного оборудования. Добуду тебе хорошую скидку.

Примечания

1

Перевод М. Ю. Лозинского.

2

Знаменитая бейсбольная команда г. Балтимора, штат Мэриленд. (Здесь и далее примеч. пер.)

3

Бабушка (искаж. итал.).

4

В англоязычных странах подростковый возраст достигается в тринадцать лет.

5

Девочка (итал.).

6

Национальный праздник, отмечается в первый понедельник сентября.

7

Герой сериала «Полиция Майами, отдел нравов», сыгранный актером Доном Джонсоном.

8

Фирменное название одного из типов домика на колесах.

9

Северо-восточный штат, богатый туристическими красотами и называемый Американской Швейцарией.

10

Презрительное прозвище ирландцев в США.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.