Врачебные секреты - Мой личный врач

– Девчонки, айда сюда, посидите со мной за компанию.

Мы зашли в беседку, тетка как-то виновато улыбнулась.

– Вот, оголодала маленько и попросила у Люси творожка с молочком. Я дома в эту пору с огорода приходила и всегда творог с молочком кушала. Только от своей коровки-то он вкуснее…

Она доела творог, с удовольствием облизала ложку, потом вынула из волос полукруглый пластмассовый гребень, аккуратно зачесала назад выбившиеся из-под него пряди и переколола шпильки, поддерживающие тугой пучок густых русых волос. Посмотрев на мою форменную куртку, которая виднелась из-под распахнутой ветровки, сказала:

– Ага, значит, ты будешь новая сиделка, у которой кот, говорят, дюже красивый. Как тебя звать-величать?

– Лиза.

– А меня Ксана, я мать ейной мачехи, – и она ткнула в сторону Анюты пальцем.

Вот уж никогда бы не подумала! Рафинированная красавица Галина и Ксана – добродушная, простецкая тетка с толстой попой, тяжелыми грудями, покоящимися на выпуклом животе, кирпичным румянцем на щеках и глубокими морщинами вокруг глаз от частого пребывания на солнце. «Странно тасуется колода»…

Увидев выражение моей физиономии, Ксана заливисто засмеялась, обнажив ровные белые зубы.

– Ты, девонька, поди, дивишься, как такая квочка такую паву на свет божий родила. Так я тебе скажу правду: статью да красотой моя Галочка в отца своего пошла, моего покойного супруга Герасима Петровича. У нас в станице все девки за ним увивались. А выбрал он меня! А знаешь почему? Я голосистее всех была. Как, бывало, затяну песню, так он все дела бросит и слушает.

И Ксана запела: «По Дону гуляет казак молодой…», и голос у нее оказался низкий, чистый, бархатный.

– С таким голосом вам прямая дорога в передачу «Минута славы»!

– Ой, куда мне с суконным рылом да в калашный ряд… Ты лучше скажи, как там моя сватья? Долго еще лежать будет?

– Думаю, нет, динамика хорошая, в ноге чувствительность восстанавливается, скоро она начнет ходить.

– Вот и слава богу, вот и хорошо. А то дюже жалко: женщина еще не совсем старая, а обезноженная. Ой, не приведи господь такую болячку подцепить! Тут никакому богатству не обрадуешься.

Говорила Ксюша певуче, с фрикативным «г». Я поинтересовалась:

– Вы родом, наверное, с юга?

– Ага, с Ростовской области, с Кагальницкого района. Проживаю в станице Светлая… Слыхали про такую?

– Нет, не слышала.

– Гарная у нас станица, вся в садах – вишни, абрикосы, груши… А вокруг простор – поля, степи! Полынью пахнет, чабрецом. Перед хатами мальвы цветут. При советской власти был у нас богатый совхоз. Зерно государству сдавали, мясо. А раньше, еще при царе, станицу нашу звали Злодейской, лихие люди в ней жили, по большим дорогам грабили, а нонче все вспять воротилось, опять народишко баловать стал. Вот у меня хату на Пасху спалили, со всем добром нажитым, с кухней летней.

– А кто спалил?

– Да разве узнаешь? Туда за последние годы много всякого люда с Кавказа набежало. Рядом со мной ассирийцы поселились, вроде народ спокойный, все больше торговлей занимаются, машины подержанные продают, мануфактуру, правда, бабы шептали, что они и дурью приторговывают, но за руку их никто не ловил, так что грех наговаривать, соседи хорошие, нехай живут. Только ведь и они спалить-то могли: у них младший сынка женился, стал отделяться, а жить-то они привыкли кучно. Могли и так рассудить: дескать, тетка вдовая, безмужняя, ей одной-то новый дом не поднять, вот бы и предложили мне за квартиру землицу продать.

Только они знать не знали, что у меня зять – большой человек, алихарх. Дай ему бог здоровья, он мне дом новый строит, лучше прежнего, а я пока тут у дочки гощу, на всем готовом проживаю.

– А чтобы вам вообще здесь не остаться, с дочерью жить, внучку нянчить?

– Да господь с тобой, – Ксана всплеснула руками. – Я же к воле привыкла, к простору. У меня хата-то последней перед полем стояла, вечером выйдешь в сад, а за садом небо от края до края и зори по небу играют. А тут что? Забор двухметровый с колючей проволокой, как вроде в тюрьме. И жизнь непривычная. Галочка то и дело меня срамит, то я вилку не так держу, то не то скажу, то не туда сяду. Кушать у них можно только по часам. А я ж как привыкла: пришла с поля – поела, с огорода пришла – перекусила. Сама себе хозяйка. Да и делать-то мне здесь нечего: говорю, Галя, давай я грядочки разобью, укропчик посею, морковь, картошечки ведерка три-четыре посажу, у вас земли-то здесь прорва. А она мне в ответ – не позорьте меня, мама, у нас для работы в саду есть садовник, а грядки не нужны, потому что домоправительница всякие свежие овощи у фермеров покупает. А я так все равно думаю, что это неправильно, со своим укропчиком, да со своим бурачком, да капусткой борщ куда как вкуснее… – Ксана горестно вздохнула и подперла щеку полной рукой с серебряным колечком на безымянном пальце. – Вот и приходится в безделье день проводить да тайком от дочки перекусывать, чтобы не засрамила. А самое плохое, что она Алисочку, внучку мою, мало до меня допускает, говорит: вы, мама, ее ничему, кроме матерных частушек, научить не сможете, пускай с ней гувернантка занимается, иностранным языкам обучает, потому что я, говорит, хочу с восьми лет ее в Швейцарию в частную школу отдать… Ну, вот ты мне скажи, разве это дело при живых-то родителях малолетнее дите за границу в чужие люди отдавать? И вообще, какая-то девица с моей внученькой, моей кровинушкой, тешкается, а я не могу…

Вдруг раздался пронзительный детский визг, и в беседку вбежала очаровательная девчушка лет пяти с пышным бантом на кудрявой головке. В руках она держала садовые ножницы острыми концами вперед и, не переставая верещать, летела прямиком на Ксану. От проникающего ранения в живот последнюю спасла я, успев схватить ребенка за шиворот и вырвать у него из рук опасный предмет. Отпущенное мной дитя тут же хлопнулось на пол, забило ручками и ножками, замотало головой, начало изгибать спину и перешло на ультразвук. Ворвавшаяся вслед за ним в беседку растрепанная девица в джинсах и ярко-желтой ветровке добавила шуму, бросившись перед ребенком на колени и вопрошая: «Алисочка, деточка, ты себя не поранила?» Ксана закудахтала что-то сюсюкающее, а Анюта взвыла: дитя тяпнуло ее за палец, когда та безуспешно пыталась поставить его на ноги. Полюбовавшись пару минут этой сценой, я решила ее прекратить.

– Значит, так, милые дамы, пожалуйста, выйдите на минутку из беседки, – перекрыла я своим командирским (по определению Люси-Люсьенды) голосом истошный детский визг, – мы тут с этой юной леди пообщаемся, как говорится, тет-а-тет…

Дамы безропотно повиновались, и мы остались с Алисой вдвоем. Я дала ей возможность покричать еще немного, отвернувшись и никак не реагируя на ее вопли. Потом, пока она набирала воздух перед очередным раундом, я присела перед ней на корточки и негромко спросила:

– Ты кого больше любишь, собак или кошек?

Через несколько минут мы рука об руку вышли с улыбающейся Алисой из беседки.

– Надо же, – удивилась девица в ветровке, – как вы с ней быстро справились, а у меня так не получается, я пытаюсь ее отвлечь, а она как зайдется, все голосит и голосит, иногда даже до рвоты!

– До рвоты – это очень плохо… А кстати, как у нее в руках ножницы оказались?

Девица заторопилась объяснить:

– Их садовник на скамейке оставил, а я на минуточку отвернулась, – тут девица зарделась, а Анюта усмехнулась, – поворачиваюсь, а они у нее уже в руках, я попробовала отобрать, а Алиса как завизжит и в беседку…

– И родной бабуле чуть пузико не проткнула, – умилилась Ксана, подхватывая девочку на руки.

– Скажите, а у девочки часто бывают аффективно-респираторные приступы?

– Какие приступы? – не поняла девица.

– Такие, как сейчас.

– Ну, за этот месяц раза три было, а как раньше – я не знаю.

– Яна у нас недавно работает, – встряла в разговор Анюта, – а в истерику Алиска впадает часто, я же вам уже говорила.

– Понятно. А что ей врач прописал?

– Бром с камфарой, – ответила Яна. – Только она микстуру пить не хочет, зубы сжимает так, что я боюсь, они у нее крошиться начнут…

Я внимательно посмотрела на предмет нашего разговора, который трудолюбиво пытался вырвать из уха Ксаны серебряную сережку.

– Да, тяжелый случай! А вы попробуйте, Яна, делать ей хвойные ванночки по вечерам и добавлять туда пару капель валерьянки, это здорово успокаивает, я по своим племянникам сужу (правда, о том, что их лучше всего успокаивает ремень, демонстративно вынимаемый Константином из брюк, я решила не упоминать). И намекните Галине Герасимовне, что надо бы показать Алису хорошему детскому неврологу…

Перед домом наша приятная компания распалась: Яна увела весело щебетавшую Алису в детскую, Ксана отправилась в кухню, чтобы по-тихому, дабы не засекла дочка, вернуть поварихе миску и ложку, Анюта пошла к себе читать «Дети капитана Гранта» из летнего задания по литературе, а я вернулась к Вере Дмитриевне.

Когда я вошла, моя подопечная смотрела телевизор. И «передача» оказалось весьма любопытной: сначала на экране появилась кухня, где Люся-Люсьенда с поварешкой в руке что-то пылко доказывала обедавшему охраннику, потом камера показала гостиную, где Агнесса наставляла вертлявую горничную, как правильно чистить пылесосом дорогой текинский ковер, потом я увидела сад и в нем – пожилого мужчину в холщовых брюках и соломенной шляпе, подстригавшего какой-то экзотический куст, затем в кадре появились въездные ворота. Я кашлянула, дабы просигнализировать о своем присутствии. Вера Дмитриевна обернулась ко мне, но телевизор не выключила.

– Знаете, иногда хочется знать, что в доме происходит, а то скучно все время лежать одной в четырех стенах.

Видимо, заметив усмешку на моем лице, она поспешила разъяснить ситуацию.

– Вы не думайте, Лиза, камеры установлены только в общих помещениях, в саду, у бассейна, у ворот, да еще в детской. Так что никакого вторжения в личную жизнь взрослых обитателей дома нет.

– Ну что ж, теперь я могу быть абсолютно спокойна, что цвет моего белья останется моей маленькой тайной… Кстати, по поводу лежания в четырех стенах: я предлагаю вам погулять в саду, там сейчас очень хорошо после дождя и даже солнышко иногда сквозь облака проглядывает.

Я помогла Вере Дмитриевне одеться и вывезла ее на инвалидной коляске в сад. Мы гуляли почти до обеда, и во время нашей неспешной прогулки выяснилось, что Вера Дмитриевна была по профессии училкой и тридцать лет преподавала русский язык и литературу в одной из школ Технограда. Работу свою она обожала и даже основала у себя в школе поэтический театр, который существовал много лет, выступал в Москве в Доме учителя, в Доме ученых, в различных клубах и был награжден почетными грамотами Министерства образования. Сценарии для своих постановок она писала сама и в подтверждение этого прочла мне отрывок из спектакля про Анну Андреевну Ахматову, из чего я заключила, что центры памяти не были задеты болезнью. Потом мы с ней дружно поругали отечественное телевидение за обилие рекламы и тупые сериалы и в завершение в унисон пропели дифирамбы доброму старому английскому фильму «Гордость и предубеждение» по роману Джейн Остин.

После обеда Вера Дмитриевна поспала, а затем я заставила ее проделать несколько упражнений лечебной гимнастики. Потом мы поиграли с ней в нарды, потом пришла Ксана проведать сватью и веселила нас рассказами о лихих традициях станицы Злодейской, пока я, ссылаясь на усталость моей подопечной, деликатно не выпроводила ее за дверь, на что Ксана даже и не подумала обидеться. После Ксаны в комнату зашла Агнесса обговорить меню на следующий день, а заодно предупредить меня, что в полночь в сад выпускают собак охранять территорию, а загоняют их в вольеру в шесть утра. Потом забежала Анюта с предложением почитать бабушке вслух книжку Макса Фрая, и я решила, что завтра же напишу четкий график посещений. Последним визитером был сам хозяин дома, он заявился в начале десятого, плюхнулся в кресло и попросил у меня таблетку от головной боли.

– Что, трудный день был, Антоша?

– Да нет, мамуль, как обычно. Только в конце дня голова заболела, пока с одним высокопоставленным слугой народа обговаривал сумму отката из государевых денег, которые нам на поддержку экспериментальной лаборатории выдали. Нынешние чиновники прямо пираньи, так и норовят до костей обглодать… Ну да ладно, как-нибудь справимся, ты-то как?

– Очень хорошо… Знаешь, у Лизы просто золотые руки, она мне такой замечательный массаж сделала, что, представляешь, я даже начала шевелить пальцами на руке…

– Здорово, а мне вот хочется камнем в постель упасть, а нельзя: на завтра пригласили к губернатору и нужно подготовиться, а тут еще голова раскалывается… Тебе дед звонил?

– Звонил в четыре. Сказал, что у него заседание совета компьютерного музея, и он будет ночевать в Москве у Томилина.

– Мамуль, ты бы с ним поговорила, ему уже 84, он плохо видит, плохо слышит, а мотается в Москву на электричках. Ведь в доме несколько машин и шофер есть… Да и Агнесса его может отвести или Галя…

– Антоша, ты же его знаешь…

– Да уж, знаю, упертый апологет общественного транспорта. – Антон Зиновьевич повернулся ко мне. – А вы мне таблеточку-то дадите?

– Давайте я вам лучше шейно-воротниковую зону помассирую, и тогда головная боль пройдет без таблетки…

Антон Зиновьевич бросил на меня быстрый цепкий взгляд.

– Что ж, если вы, как специалист, считаете, что это лучше, то моя шея к вашим услугам.

У него была крепкая шея, мускулистая спина, но на загривке мои пальцы ощутили зажатость мышц и некоторые изменения хрящевой ткани, свидетельствующие о начальном этапе остеохондроза…

– Расслабьтесь и думайте о чем-нибудь хорошем, например, о том, что волею Всевышнего все чиновники вдруг стали поголовно бессребрениками и радетелями за общее благо.

Он хмыкнул:

– Утопия, однако…

Пока мои руки разминали плечи и шею Антона Зиновьевича, я мысленно приказала ему выбросить из головы все заботы и представить себе что-то очень приятное и спокойное, например, синее теплое, как парное молоко, море и легкие волны, на которых так приятно покачиваться, лежа на спине…

Антон Зиновьевич всхрапнул.

– Лиза, – прошептала Вера Дмитриевна, – он уснул!

– Да, – также шепотом ответила я, – но через пять минут проснется.

Заканчивая массаж, я нажала на рефлекторные точки над ключицей, Антон Зиновьевич вздрогнул, открыл глаза и запустил пальцы в свою роскошную шевелюру.

– Надо же, я вроде как прикемарил маленько…

– Как вы себя чувствуете? Голова болит?

Он помолчал, словно прислушиваясь к себе, и сказал с удивлением:

– Нет, ничего не болит, самочувствие отличное, только есть очень хочется…

– Вот и хорошо…

Когда Антон Зиновьевич, поцеловав мать и пожелав ей спокойной ночи, выходил из комнаты, он неожиданно обернулся ко мне:

– У вас действительно золотые руки, Лиза, но вы опасный человек…

– Почему?

– Усыпите, а потом все тайны выведаете.

И хотя сказано это было с улыбкой, глаза у него оставались серьезными.

Когда Антон Зиновьевич ушел, Вера Дмитриевна долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь.

– Знаете, Лиза, у меня замечательный сын! И странно, как это я, бестолковая, взбалмошная баба, одна, без мужа, сумела его таким вырастить?

Слава богу, вопрос был риторический, и мне на него отвечать было не нужно, потому что я пока еще ни к какому выводу по поводу личности господина Шадрина А. З. не пришла: нормальный капиталист, живет в огромном дурацком доме, купленном «по дешевке» у какого-то бандюгана, женат вторым браком на молодой красавице из станицы Светлой – она же Злодейская, которая выше его на голову и, как я подозреваю, вряд ли вышла замуж по страстной любви. Но, собственно говоря, мне-то какое дело?

В одиннадцать часов вечера, когда Вера Дмитриевна уже спала, я спустилась в сад, на берег пруда, чтобы, не опасаясь телекамер и всяких возможных прослушивающих электронных устройств, сделать несколько необходимых звонков.

Прежде всего я позвонила Милочке, которой категорически запретила звонить мне самой, объяснив это тем, что звонки будут отвлекать меня во время дальней дороги от вождения автомобиля (идея моего зятя).

– Слава богу, наконец-то, а то я вся изволновалась, – сказала Милочка. – Ты уже у Насти?

– Да, у Насти, все нормально.

– Как Персик перенес дорогу?

– Отлично, – ответила я, не кривя душой.

– А Настя как?

– Нормально.

– Дай ей трубку.

– Не могу, она у родителей на даче.

– Как так, она же знала, что ты приезжаешь?

– Да, знала и оставила ключ под ковриком.

– Ничего не понимаю.

– Милочка, – сказала я, стараясь придать своим словам максимальную убедительность, – у них на виноград напали какие-то вредители, и Настин отец попросил ее помочь в саду. Делать это надо было безотлагательно, о чем она и сообщила мне в записке.

– Значит, ты там сидишь голодная!

– Почему голодная? Она мне оставила кучу еды, – и я стала перечислять, какими вкусностями на обед угощала меня Люся-Люсьенда, – салат с кальмарами, зеленые щи с пирожком, судак под польским соусом, малиновый мусс со взбитыми сливками.

– Интересно, когда это твоя Настасья научилась готовить? – ехидно спросила меня сестричка, наверняка зная, что кулинарные способности моей подруги, художницы Насти, равны нулю.

– Ну, не знаю, – я поняла, что врать нужно, сообразуясь с обстоятельствами, – может, это ее мама приготовила…

– Ладно, я тебя очень прошу, на солнце не сиди до красноты и до посинения не плавай. Как там погода?

Я посмотрела, как мелкий дождичек бьется о кусты пионов и крупными слезами капает с еловых веток, и поежилась.

– Чудесная погода, тепло, с моря освежающий ветерок дует…

– А у нас опять дождик, так что мы все тебе завидуем. Ну, давай отдыхай, только береги себя!

– Хорошо, Милочка, всенепременно…

Расспросив о здравии чад, я попросила ее передать телефон Костику, который весь день изводил меня эсэмэсками.

– Ну, как там, на знойном юге? – бодрый голос зятя острой иглой врезался мне в ухо.

– Прекрасно. Слушай, не нервируй меня своими глупыми посланиями. Когда надо, я тебе сама напишу… У меня все нормально. Кое-что уже есть.

– Я очень рад, что погода хорошая, – забудь о работе, забудь о диссертации, побольше снимай жанровых фотографий, – кричал в трубку этот хренов конспиратор.

Пообщавшись с родственниками, я сделала еще один звонок.

– Привет, Верочка.

– Ой, – обрадовалась подруга, – ты уже добралась до места? Ну, рассказывай, успела уже, поди, московская штучка, охмурить какого-нибудь местного юношу, пропеченного солнцем, пропахшего морем, с налитыми мускулами и неутомимого в сексе?

И кто бы поверил, что эти фривольные глупости срываются с уст вполне приличной женщины, кстати сказать, лучшего невролога нашей клинической больницы!

– Еще не успела, – тут вот какое дело. У Насти есть соседка. У нее три недели назад случился ишемический инсульт, – и я добросовестно пересказала подруге выписку из истории болезни Веры Дмитриевны и описала мои впечатления от состояния больной. – Скажи мне, почему она до сих пор не встает на ноги?

– Потому что боится, а лечащий врач – дурак, а ты что, сумасшедшая девушка, и в отпуске практикуешь?

– Да нет, просто попросили проконсультировать, – и, выслушав от подруги четкие рекомендации по лечению гипотетической Настиной соседки, а также весьма скабрезные пожелания успешного отдыха, выключила мобильник.

Когда, возвращаясь в господский дом, я проходила мимо беседки у пруда, то сквозь плотную завесу каприфоли услышала приглушенный женский голос.

– …как договорились, подарок привезу в субботу… Не волнуйтесь, он будет доставлен в целости и сохранности… Правда, появилась одна проблема, но я с ней справлюсь…

Я усмехнулась: оказывается, кроме меня, есть еще желающие поговорить по телефону вне стен этого дома. Правда, кому принадлежал голос, я не разобрала. Вдруг я услышала шаги – кто-то шел навстречу мне по направлению к беседке – и остановилась за пышным кустом калины-бульденежа, дабы избежать встречи с кем-то из домочадцев и ненужных вопросов по поводу того, почему сиделка не сидит у постели больной, а шастает вечером по саду.

Шаги приблизились. Кто-то вошел в беседку.

– Я так соскучилась, – после звучного поцелуя нежно проворковал тот же женский голос, – еле-еле из дома сумела выскользнуть. Эта змеюка за мной постоянно следит! Нет, я что-нибудь сделаю, я убью ее…

Под моей ногой хрустнула ветка. В беседке стало тихо, и я посчитала своим долгом как можно быстрее ретироваться, дабы не быть обвиненной в подслушивании.

Гены прабабушки Рады, которая, как рассказывал дед, была весьма любопытной особой, сразу же заинтересовались, а кто это мог быть в беседке в столь поздний час: Агнесса? Любопытная горничная? Гувернантка Яна или сама молодая хозяйка? И кому здесь было назначено романтическое свидание, может быть, Павлу Петровичу (он еще мужик в полном соку) или красавцу-мужчине Андрею? Недаром же домоправительница заметила, что он нравится дамам. Но тут в мои рассуждения вмешались гены бабы Дуни и наставительно заметили, что любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Ладно, сказала я себе, действительно, это не мое дело и незачем об этом думать… Хотя, если рассмотреть самый банальный вариант, а такие, как правило, чаще всего оказываются наиболее жизненными, то почему-то легче всего я могла себе представить, что в беседке были Галина Герасимовна, уставшая от своего некрасивого богатого «папика», и красавец референт ее мужа. За подобный снимок, хихикнула я про себя, Костин редактор щедро отслюнявил бы зеленых. Но все дело в том, что я никогда бы такого снимка не сделала. Даже если бы знала, что мне за него отвалят гору денег. Потому что, в отличие от настоящих папарацци, считала, что выслеживать людей, как охотничью дичь, дело достаточно мерзкое.

Я долго не могла заснуть, ворочаясь в постели, к неудовольствию Персика, обожавшего дрыхнуть у меня на подушке.

Я прокручивала в голове весь сегодняшний день, обрушившийся на меня ливнем новой информации, и чувствовала какой-то психологический дискомфорт, с которым столкнулась в этом огромном богатом доме, где проживали Красавица и Чудовище со своими чадами и домочадцами. Мне не давали покоя некоторые странности болезни Веры Дмитриевны, истерические припадки Алисы и то рандеву в беседке, случайным свидетелем которого я стала… Интересно, что это за змеюка, которую кому-то захотелось убить?..

В конце концов я здраво рассудила, что меня в данной ситуации может интересовать только самочувствие моей пациентки, выполнение Костиного задания и ничего больше. Я закрыла глаза и попыталась представить блики солнца в прозрачной морской воде, феодосийскую набережную и кафе «Морячка», где можно сидеть с Настей и ее бойфрендом Сашей, трепаться обо всем на свете, пить свежее пиво с мелкими черноморскими креветками и кидать кусочки печенья толстым, наглым, крикливым чайкам.

И вдруг эта упоительная картина, возникшая в моем сонном мозгу, рассыпалась, как карточный домик. Резко зазвенел звонок, проведенный ко мне из комнаты моей подопечной, и я, как была в пижаме, бросилась к ней.

Вера Дмитриевна сидела в кровати, глаза ее были полны ужаса, и она, указывая в сторону открытой балконной двери, прошептала:

– Ко мне сейчас приходила покойная Машенька…

Вот этого я никак не ожидала: мать Антона Зиновьевича производила впечатление уравновешенного человека без склонности к истерии, видениям и галлюцинациям, хотя пораженный мозг мог отчебучить такое, о чем ни в каких учебниках по психопатологии не написано.

– Так, пожалуйста, успокойтесь. – Я взяла ее за руку, посчитала пульс – он немного частил, измерила давление – оно явно поползло вверх. – Постарайтесь дышать ровно и глубоко. Сейчас я вам сделаю укол, вы расслабитесь, успокоитесь, а потом расскажете мне, что случилось.

– Хорошо, – Вера Дмитриевна кивнула мне, как послушная школьница.

Укол папаверина с дибазолом и таблетка феназепама сделали свое дело: через некоторое время она уже попыталась мне улыбнуться:

– Вы меня, Лиза, простите за панику.

– Это вполне естественная реакция, – я иногда тоже такие сны вижу, что потом волосы дыбом встают.

– Но это не было похоже на сон, – запротестовала Вера Дмитриевна. – Я проснулась оттого, что скрипнула балконная дверь. Открыла глаза и увидела Машеньку. Она стояла перед моей кроватью в ночной рубашке. На ее плечи была накинута ее любимая розовая кашемировая шаль, которую Антон привез из Индии. Когда она протянула ко мне руки, я испугалась и нажала на кнопку звонка. Машенька как-то так осуждающе покачала головой и выскользнула на балкон. И тут вбежали вы… Господи, как я сразу не поняла: это же она за мной приходила… – И моя пациентка расплакалась.

Я пододвинула стул, села у изголовья кровати, взяла ее за руку:

– Вера Дмитриевна, поверьте мне: вам все это примерещилось. Вы сегодня утром вспоминали вашу умершую невестку, и вполне естественно, что, когда мозг во время сна обрабатывал дневную информацию, он эти ваши воспоминания перевел в такой вот зрительный образ…

– Мне все равно страшно, Лиза… Не уходите…

– Конечно, я побуду с вами, пока вы не заснете.

Я погладила ее руку и, пристально глядя в глаза, сказала ровным монотонным голосом:

– Ничего плохого с вами больше не случится, обещаю вам. То, что вы видели, это всего лишь отголоски вашей болезни, это пройдет, это обязательно пройдет, а сейчас вы закроете глаза, уснете и увидите приятные добрые сны, и все обязательно будет хорошо. Все будет хорошо…

Вера Дмитриевна легко вздохнула, как маленький ребенок, успокоившийся после плача, послушно закрыла глаза и через некоторое время задышала ровно и спокойно.

Дождь, моросивший весь вечер, усилился, и я, чтобы не натекло в комнату, решила закрыть балконную дверь. За дверью в расписном керамическом вазоне рос куст опунции. На одной из его зеленых «лепешек» болталась какая-то тряпочка. Я осторожно сняла ее с колючек и поднесла в комнате к свету ночника. Это был лоскуток тонкой розовой шерстяной ткани с изысканным восточным узором из серебряных нитей.

Вторник

Клочок розовой ткани, разбивший в пух и прах мою теорию явления покойной Машеньки ее свекрови, и организм, привыкший к ночным бдениям, заставили меня почти до рассвета, тупо глядя в потолок, выстраивать в голове какие-то логические схемы, которые, будучи не подкрепленными фактическим материалом, превращались в некий шизофренический бред. В результате чего я разозлилась и пообещала себе, что обязательно вычислю сволочь, которая вознамерилась пугать больную старую женщину, потому что в привидения, которые ухитряются цепляться одеждой за колючки, я не верила…

Утром меня разбудил Персик: он восседал на подоконнике и методично бил лапой по полиэтиленовому пакету с кошачьим кормом, требуя ранний завтрак.

– Слушай, имей совесть, еще только половина седьмого, потерпи, пожалуйста…

Персик осуждающе посмотрел на меня, но «музицировать» прекратил.

Я закрыла глаза и только-только стала проваливаться в дрему, как вдруг у самого уха послышалось требовательное «мяу» и мягкая лапка похлопала меня по носу. Не поддаваясь на провокацию, я уткнула лицо в подушку и натянула одеяло на голову. Где-то с минуту я блаженствовала в тишине и покое, пока по мне, словно по клавишам пианино, не стали скакать тяжелые лапки моего шестикилограммового котика, приглашавшего меня поиграть с ним в веселую игру «попробуй, поймай меня». Я категорически отказалась, Персик обиделся и свернулся клубком у меня в ногах. Но как только я закрыла глаза в надежде подремать еще, этот паршивец тихонько пролез под одеяло и впился мне когтями в пятку, притворяясь, что поймал мышь. Я взвыла и окончательно проснулась. Обрадованный Персик, распушив хвост и усы, прыгнул ко мне на грудь и, переступая с лапы на лапу, начал громко мурлыкать, для пущего эффекта ритмично выпуская и вытягивая когти, что было весьма чувствительно через тонкую ткань пижамы.

– Ты, Персик, обжора и эгоист притом! Вот возьму и отдам тебя на перевоспитание к Милочкиным башибузукам, и ты узнаешь там почем фунт лиха!

Персик, пропустив мимо ушей мои сентенции, презрительно муркнул, в грациозном прыжке преодолел расстояние между кроватью и подоконником и снова начал бить лапой по вожделенному пакету, требуя кормежки.

Я встала с кровати и подошла к балконной двери. Солнце, видимо, вспомнив свою прямую обязанность «светить всегда, светить везде», растолкало облака, брызнуло во все стороны лучами, и мир, хорошо прополосканный долгими дождями, засверкал, словно хрустальная люстра.

День обещал быть великолепным. И я подумала о том, что в принципе не так уж страшно, что отпуск я проведу не на Черном море, а в Подмосковье, в окрестностях города Технограда, в качестве сиделки госпожи Шадриной. И обязанности мои, если сравнить их с моей настоящей работой, настолько необременительны, что их вполне можно принять за отдых в хорошем пансионате, особенно благодаря выдающимся кулинарным способностям Люси-Люсьенды. А чтобы служба совсем уж медом не казалась, я, покормив кота, заставила себя часок поработать на пользу своей будущей монографии.

Ровно в восемь я выключила ноутбук и отправилась в комнату к подопечной. В кармане моей униформы лежал розовый лоскуток кашемировой шали, но я решила о нем умолчать и, если разговор снова зайдет о явлении покойной Машеньки ее свекрови, тупо придерживаться версии о том, что все это ей привиделось во сне, дабы не испугать пациентку еще больше.

Однако на эту тему Вера Дмитриевна больше не заговаривала. Видимо, изменение погоды благотворно подействовало на нее, больная заметно повеселела и не вспоминала о событиях прошлой ночи, чему я была очень рада. После гигиенических процедур и завтрака я объявила, что сегодня мы попробуем потихонечку вставать с постели.

Мое решение у Веры Дмитриевны особого энтузиазма не вызвало.

– Лиза, боюсь, у меня ничего не получится: я же на инвалидное кресло с кровати еле-еле перебираюсь.

– Вы просто не доверяете своему организму, а он рвется в бой, и вы уже вполне способны встать на ноги и сделать несколько шагов. Обопритесь на меня здоровой рукой, и давайте вместе попробуем.