Когда настала очередь Хартмута, принесли еду. Уплетая за обе щеки, громко чавкая и торопливо глотая, он поведал мне о своем карьерном росте, приличных доходах, вилле в Далеме[16] и большой адвокатской конторе, открытой им совместно с тремя партнерами. Я спросила, как поживает его семья. Двое детей выросли и покинули родительский дом. Довольно поздно его жена родила третьего ребенка, у которого обнаружились отклонения в развитии. Хартмут явно искал сочувствия, и я сказала, что очень за него переживаю. Тут он еще опрокинул бокал вина, и вскоре его понесло на откровения: их брак никуда не годится, жена не любит никого, кроме этого больного ребенка, и постоянно носится со своим чадом, а он, Хартмут, чувствует себя совсем заброшенным.

Честно говоря, я бы с большим удовлетворением узнала, что жена гуляет от него направо и налево, но и такой вариант тоже меня вполне устраивал.

— Ах, Рози, — тяжело вздохнул он, обливаясь потом, — я так часто тебя вспоминал! Я очень нехорошо поступил с тобой, но потом жестоко за это поплатился. Может, мы могли бы начать все сначала?

Мне стало противно и захотелось домой, но пьяный Хартмут крепко вцепился в мою руку, умоляя поехать к нему в гостиницу.

Я решительно поднялась, вырвала свою руку и сказала, что мне пора.

Дома я с ужасом подумала, что то отвращение, которое я чувствовала к Хартмуту, вполне мог испытывать по отношению ко мне Витольд: вчера вечером он откланялся так же решительно, вежливо и холодно, как я сегодня.

На следующий день Хартмут позвонил из берлинской конторы и извинился в несколько старомодной манере, сказав, что вчера «позволил себе немного набедокурить». На этом инцидент для него был исчерпан.

— Ну, еще увидимся, — пролаял он в трубку.

Как же отличались два мужских голоса, насколько разными были эти два человека — Хартмут и Витольд!

Порой очень хотелось излить душу Беате.

«Послушай, — мысленно заклинала я подругу, — я никого еще не любила так сильно, как Энгштерна. А тебе всегда везло: в юности тебя окружали поклонники, затем появился муж, родились дети. Теперь у тебя есть интересная работа, любимый человек, много друзей. Обо всем этом я и мечтать не могу! Оставь его мне, Беата! Еще не было случая, чтобы я о чем-то попросила тебя или других. Если бы ты знала, как трудно об этом говорить! Умоляю, сжалься над старой девой, сгорающей от любви!»

По-моему, такая тирада и камень смогла бы разжалобить, а про сентиментальную Беату и говорить нечего.

С другой стороны, если бы ей пришло в голову просить меня о чем-то подобном, я ни за что не отказалась бы от своих притязаний. Поэтому было разумнее держать язык за зубами. Во всем, что касалось Витольда, Беата уже не была моей единственной подругой — она стала соперницей, от которой нужно было избавиться. Но, несмотря на это, навязчивое желание поговорить с ней не исчезало.

Госпожа Ремер вернулась из санатория и забрала Дискау. Теперь некому было больше изливать душу, и я начала разговаривать сама с собой, как полная идиотка.

Как-то вечером я поехала в гости к Беате, не предупредив ее. Наверное, моя проблема всегда была в том, что я не умела делиться своими желаниями и потребностями с окружающими. Разве в юности я хоть раз призналась в любви Хартмуту, ставшему теперь таким отвратительным? Разве пыталась говорить с ним о нашей с ним жизни в будущем? Я предоставила это ему и молча ждала, что все устроится само собой. Отношения с берлинским начальником, по сути дела, складывались так же. Одна за другой мне вспоминались тысячи банальных ситуаций, в которых я проявила излишнюю скромность или просто струсила, и в результате осталась у разбитого корыта. Сейчас надо быть умнее и попытаться прийти хоть к какому-то соглашению с Беатой.

Перед ее домом стояла машина Витольда. Я даже не остановилась — просто развернулась и в полном отчаянии поехала домой.

Конечно, можно было взять пример с жены моего прежнего начальника и написать Юргену анонимное письмо: «Беата вам изменяет…» Но моей подруге ничего не стоило просто послать Юргена подальше, если она пока этого не сделала. Да и сам Юрген был женат и не мог требовать от Беаты абсолютной верности. А как еще вывести ее из игры? Какую угрозу она воспримет всерьез? Так просто ее не запугать. Анонимное письмо она сразу же отнесет в полицию, и дело с концом.

Я почувствовала, как в душе растет бессильная ненависть к Беате. Ужасно хотелось задушить ее на месте… Задушить? А почему бы нет?

С этого момента уже невозможно было думать ни о чем другом.

Беата, моя единственная подруга! Я не причиню тебе боли, не буду терзать тебя. Ты умрешь быстро, даже не успев испугаться. Не нужно долгой исповеди перед смертью, как любят показывать в детективных фильмах. Я просто нажму на спусковой крючок. Выстрел в голову, потеря сознания, кровоизлияние в мозг — и конец. Хорошо, что я не успела избавиться от пистолета. Само собой, требовалось все продумать: как, когда и где. Нужно было устроить это так, чтобы моя причастность к убийству казалась немыслимой. В данном случае жертва находится со мной в близких отношениях, наверняка мне придется явиться на допрос. Но, к счастью, никто не может знать о мотиве, толкнувшем меня на это преступление.

Надо условиться с Беатой о встрече в безлюдном месте; никто не должен знать, что мы с ней виделись, ни одна живая душа не должна нас заметить. Это будет не так-то легко устроить. Если договориться по телефону, Беата наверняка проболтается сослуживцам из народной школы, детям, друзьям, соседям или Витольду, такой уж она человек. Хорошо, что она мне полностью доверяет и я смогу заманить ее куда угодно. Кроме того, мне отлично известны все ее привычки, время работы и расписание занятий на курсах, которые она вновь прилежно посещала после летних каникул.

Может, так сразу это не получится, но нужно пытаться снова и снова. А пока необходимо сохранить с ней хорошие отношения.

После бессчетного количества ночей, проведенных без сна, у меня наконец созрел отличный план. Почти каждое субботнее утро Беата отправлялась за покупками, а потом в бассейн, где плавала около часа. Пару раз ей удалось затащить меня с собой, но больше я не желала начинать выходные таким образом: покрасневшие глаза слезились, а кожа воняла хлоркой. Можно подкараулить Беату у машины на парковке рядом со зданием бассейна и уговорить поехать куда-нибудь.

Однако первая попытка не удалась: ее автомобиля на стоянке не было. Проехав по улице, на которой она жила, я заметила подъезжавшую машину Витольда. «Жалость здесь неуместна, — сказала я себе, — другого она не заслужила». Мне оставалось только ждать удобного случая, равно как и ответного чувства Витольда.

На следующей неделе мне повезло. К тому времени план созрел во всех деталях. Я захватила с собой корзину для пикника, надеясь уговорить Беату выбраться на природу.

Я поджидала ее в машине, откуда был виден выход из здания бассейна. Она показалась около одиннадцати. Взяв корзинку, я выбралась из автомобиля и подошла к ее «поло».

— Привет, Рози! — воскликнула Беата, не скрывая удивления. — Что ты делаешь в этом безрадостном месте?

— Ах, я просто увидела твою машину и у меня возникла идея!

Беата положила на заднее сиденье купальный халат и свернутое полотенце.

— Расскажи-ка! — весело сказала она.

— Ну, если точнее, эта идея появилась у меня еще дома. Знаешь, без собаки я совсем перестала выходить из дома и чувствую, что мне не хватает прогулок. Не хочешь съездить со мной куда-нибудь на пикник? Прогулялись бы вместе. У меня и корзинка с едой с собой.

— Слушай, Рози, в последнее время ты меня постоянно озадачиваешь! Я всегда была способна на неожиданные поступки в отличие от тебя, но теперь, с годами, становлюсь все более тяжелой на подъем. Ну-ка, садись, мне нужно подумать.

Мы сели в ее машину. Беата посмотрела на часы.

— Вначале мы заедем ко мне домой, — предложила она, — нужно убрать продукты в холодильник, развесить купальник и высушить волосы.

Этого нельзя было допустить. Дверь наверняка откроет Лесси или еще кто-нибудь из Беатиных выродков, а до этого полгорода сможет лицезреть нас вместе в одной машине.

— Знаешь, — возразила я, — тогда и смысла-то не будет ехать. Мне тоже надо спешить. Твои волосы в момент высохнут на солнце, а если поставить машину в тени, то за два часа твои продукты не испортятся. Или ты купила что-то свежезамороженное?

Беата покачала головой. Она все еще колебалась. Наконец она бросила взгляд на часы и сказала:

— Ну хорошо, только на два часа, не больше. С овощами и вправду ничего не случится, думаю, с маринованным мясом тоже. Где ты припарковалась?

Я сказала, что рядом, но мы могли бы поехать прямо в ее машине, раз уж все равно в ней сидим.

— Точно. А куда мы поедем? — Беата завела мотор.

— В лес, например, — предложила я. — Стоит такая сказочная погода, кто знает, сколько она еще продержится. Бабье лето — наша с тобой пора.

— Думаю, есть подходящее местечко, туда и отправимся, — сказала Беата.

Я решила больше не спорить с ней, однако, если это место окажется многолюдным, план рухнет.

Бассейн находился на окраине, и нам не пришлось еще раз проезжать через центр, куда народ как раз в это время съезжался за покупками. Это меня вполне устраивало.

Правда, один раз Беата кивнула какой-то женщине, но, похоже, это было лишь шапочное знакомство. Мы ехали по дороге, ведущей в горы, к стоянке у леса.

— У тебя тяжелая корзина? — спросила она. — Я могла бы проехать по дороге еще дальше в лес, хоть это и запрещено. Тогда не придется тащить вещи самим.

Все складывалось идеально.

— Давай, — согласилась я. — В корзине — термос с кофе и бутылка шампанского, все вместе весит порядочно. — Шампанское я купила еще для Витольда.

Беата рассмеялась:

— На этих ухабах шампанское взболтается так, что держись! Оно у тебя, наверное, еще и теплое. Но я знаю, ты хотела как лучше, милая моя Рози!

Она медленно въехала на холм, свернула на протоптанную тропинку и остановила автомобиль на лесной полянке, спрятав его за невысокой пушистой сосной.

— Вперед! — крикнула она. — Мы потратили уже целых двадцать минут! Кстати, Рози, ты просто мои мысли читаешь! После бассейна ужасно хочется есть и пить. Честно говоря, я сегодня не завтракала: хочу срочно сбросить пару килограммов. А тут ты соблазняешь меня всякими вкусностями. — Беата указала в сторону высокой обзорной башни:

— Нам туда. Мы с Юргеном недавно на нее поднимались: оттуда открывается потрясающий вид на долину Рейна.

Насколько это безопасно? Револьвер лежал в моей самой большой дамской сумке, в кармане на молнии. Мне уже хотелось, чтобы план сорвался, чтобы в последний момент мы встретили отдыхающих или услышали шум мотора приближающегося джипа лесника.

Вид с башни был великолепен. Синяя дымка окутывала лежащий вдали Мангейм, где-то на юго-западе должен был находиться Ладенбург. Я посмотрела, нет ли поблизости людей, но никого не заметила. На лесной стоянке были припаркованы две машины.

— Доставай шампанское! — потребовала Беата.

Я расстелила красную клетчатую скатерть на нагретой солнечными лучами площадке башни. «Последняя трапеза», — промелькнуло в голове.

Беата разглядывала все с любопытством:

— Жареный цыпленок, хлеб, ветчина, дынька, виноград и сыр! Рози, ты гений!

Она ловко открыла теплое, сильно пенящееся шампанское. Беата нашла эту небольшую оплошность забавной. Залпом осушив два бокала, она принялась за дыню и цыплячью ножку. Я делала вид, что тоже хочу есть, однако сухое мясо комом стояло в горле. Теперь нужно было вынуть револьвер за спиной у Беаты и хладнокровно застрелить единственную подругу, всегда такую веселую и жизнерадостную. — Нет, это просто невозможно!

— Ты так серьезно смотришь вдаль, Рози. Давай же, выпей! — настойчиво сказала Беата и налила мне шампанского. Вместо бумажных стаканчиков и одноразовой посуды у нас были хрустальные бокалы и фарфоровые тарелки.

Беата выпила третий бокал и уселась на широкий парапет.

— Иди-ка сюда, Рози, — сказала она. — Глупо сидеть на полу, когда можно любоваться таким восхитительным видом. Когда я сижу здесь, наверху, то хочу превратиться в ласточку и спланировать в долину так легко и грациозно! — Она свесила ноги вниз. — Иди сюда!

Я посмотрела на ее довольно широкую спину, на блестящие, еще влажные волосы. Футболка немного села от стирки, под ней четко выделялись бретельки бюстгальтера.

— Ах, Беата, я лучше останусь здесь, вдруг голова закружится.

— А я совсем не знаю, что такое головокружение! В детстве я обожала качаться на качелях, лазить по крышам и забираться на стены. Смотри!

Как ребенок, которым она была когда-то, Беата встала на стене во весь рост и улыбнулась вызывающе-дерзкой улыбкой, в свое время, наверное, доводившей до отчаяния ее мать.

Обеими руками я сильно толкнула ее загорелые ноги. Этого оказалось достаточно, чтобы Беата упала вниз с пронзительным криком, зажав в одной руке бокал, а в другой — цыплячью ножку.

На первый взгляд казалось, что людей вокруг не было, но где-то поблизости работал мотор бензопилы. Рядом рыскал в поисках пропитания какой-то пес, никто не окликал его. Собака выглядела совсем одичавшей. По далекому автобану ползли крошечные машинки. Оттуда с трудом можно было различить башню, не говоря уже обо мне. Подойдя к длинной лестнице, ведущей вниз, я почувствовала такую сильную дрожь в коленях, что еле-еле смогла преодолеть множество узких каменных ступенек.

Беата была мертва, тут даже не нужно было щупать пульс или прислушиваться к дыханию. Широко открытые остекленевшие глаза с невыразимым удишюнием смотрели в пустоту. По всей видимости, у нее был пробит череп, поврежден позвоночник и сломаны руки и ноги. От созерцания этой картины мне стало дурно. Как и тогда, в доме Витольда, меня охватило непреодолимое желание бежать без оглядки.

Но ни в коем случае нельзя терять голову. Бокал разлетелся на тысячу осколков, его уже никому не удастся собрать, эта процедура заняла бы много часов. Но нужно забрать корзину и все, что осталось от пикника. Как я могла оставить все это наверху?

Обратный подъем дался мне с большим трудом. Предстояло каким-то образом вернуться домой без машины, со всем этим барахлом. Это заранее продумано не было. Я вылила остатки из бутылки — шампанского там оставалось немного. Обернув руку носовым платком, я взяла бутылку и протерла ее полотенцем, чтобы удалить отпечатки пальцев, а затем оторвала этикетку из супермаркета. Теперь можно было бросить бутылку. Кофе последовал за шампанским: все жидкости мгновенно впитаются в почву. Сумочка Беаты с документами, ключами и кошельком осталась лежать на полу, в углу. Остальные вещи нужно было унести с собой. Я собрала корзину, прикрыла ее сверху платком, тщательно осмотрела пол башни — не осталось ли улик? — но ничего не нашла. Погода стояла сухая, так что следов подошв наверняка не будет.

Нельзя было терять ни секунды. Стоял полдень, стрелки часов показывали начало первого, и я надеялась, что большинство гуляющих расположились на привал. Предстоял еще долгий путь пешком, или стоило просто взять машину Беаты? Если ее автомобиль через какое-то время обнаружат, то решат, что она совершила самоубийство или произошел несчастный случай. А если машины на месте не окажется, то будет ясно, что здесь замешан другой человек.

Я заглянула в ее автомобиль, чтобы проверить, не осталось ли там моих вещей. Отпечатки пальцев? Ну что ж, ничего криминального в этом не усмотрят, ведь мы часто ездили вместе.

Выходить на дорогу было крайне неосторожно, я решила пробираться сквозь заросли кустарника и едва не заблудилась. В любом случае следовало двигаться вверх по склону. Хорошо, что у меня хватило ума держаться в стороне от дороги, потому что довольно скоро на ней показалась многочисленная группа членов Оденвальдского культурного общества[17]. Словно охотник в засаде, я легла на землю и притаилась, созерцая шеренгу шагающих ног в красных чулках и штанах до колен.

К счастью, ботинки у меня были достаточно крепкие, но вот треклятую корзину ужасно хотелось бросить где-нибудь по дороге. Конечно, делать этого было нельзя. Интересно, сколько времени мы ехали на машине? Вроде бы не так долго, однако та же дорога, пройденная пешком, казалась неимоверно длинной. Я уже почти вышла из зарослей, но тут сообразила, что нельзя показываться в таком виде: в ссадинах, с сосновыми иголками и паутиной в спутанных волосах. Устроив небольшую передышку, я начала отряхивать с себя мох, обломки веток, репьи и хвойные иголки.

Идти по шоссе было довольно опасно, и я пробиралась окольными путями, через кукурузные поля и дачные участки. Тут и там на пути мне попадались садоводы-любители, которые в солнечный осенний денек спешили собрать урожай яблок или вскопать огород. Под кустом орешника расположилось на пикник большое турецкое семейство. Они дружелюбно со мной поздоровались. Интересно, смогут ли эти люди потом меня опознать? Неплохо было бы придумать себе какое-то алиби на время совершения убийства. Впрочем, до этого я провела в своей квартире бесчисленное количество выходных дней, и никаких свидетелей моего одиночества не было. Или они все же были? Вдруг соседи обращали внимание на припаркованную возле дома машину или, наоборот, ее отсутствие? Дорога до города заняла примерно два с половиной часа. По пути мне встретилось по меньшей мере человек двадцать, знакомых среди них не было. Хотя, если мою фотографию напечатают в газете, эти люди, вероятно, смогут что-то вспомнить.

Наконец я добралась до своей машины и в половине четвертого была дома. Прежде чем позволить себе хоть минуту отдыха, нужно было вымыть бокал, обе тарелки и термос, разобрать корзину, спрятать револьвер и избавиться от остатков еды. Потом я приняла душ и засунула в стиральную машину испачканную одежду, предусмотрительно перемешав ее с грязным бельем, которое там уже лежало.

Лишь проделав все это, я почувствовала некоторое облегчение.

В девять вечера раздался телефонный звонок. Этого следовало ожидать. Выдержав паузу, я взяла трубку. Звонила Лесси:

— Ты не знаешь, где мама?

Я ответила отрицательно и поинтересовалась, в чем дело.

— Знаешь, Рози, — в голосе Лесси слышались интонации ее матери, — мы с Беатой должны были встретиться, чтобы заехать в Дармштадт за Рихардом и вместе сходить в театр. Но дома ее нет, и машина тоже пропала. Это очень странно, потому что она занесла этот поход в театр в свой еженедельник. Я-то могу забыть все, что угодно, но мама — никогда!

Я ничем не смогла успокоить Лесси, только заверила ее, что мне ничего не известно, но наверняка ситуация скоро прояснится. Больше в тот день никто не звонил.

Ночью мне стало плохо. Поднялась высокая температура, начались рвота и понос. Ни о каком сне не могло быть и речи. Желудок отказывался принимать успокоительное. Я вскакивала с кровати, бежала в туалет, потом на кухню, мерзла и потела одновременно. Мой организм не мог справиться с перенесенной психологической травмой.

В воскресенье все оставалось по-прежнему. Я пыталась убедить себя, что имею полное право на счастье и любовь и просто вынуждена была пойти на убийство. Но все эти доводы казались совершенно неубедительными. Беата! Я скорбела о ней, металась в лихорадке, оплакивая свою единственную подругу, которая лежала в лесу, на каменистой земле с размозженным черепом. Этого уже нельзя было исправить. Вспоминая Хильке Энгштерн, я практически не испытывала угрызений совести, а вот мысли о Беате способны были свести меня с ума.

Постепенно меня охватил панический ужас. Все попытки взять себя в руки ни к чему не привели. Если кто-нибудь, у кого есть хотя бы малейшее подозрение, решит наведаться ко мне домой, ему сразу все станет ясно.

Утром в понедельник ничего не изменилось. Пришлось позвонить на работу и сказаться больной. Мне пожелали скорейшего выздоровления и попросили не выходить прежде времени. Такие напоминания были вполне уместны — все знали о моем гипертрофированном чувстве долга.

А что, если позвонить домашним Беаты и попросить ее к телефону? Во-первых, чтобы показать, что я надеялась застать ее дома, а во-вторых, чтобы узнать, найдено ли тело, идет ли расследование. Но меня словно парализовало: я была не в состоянии кому-то звонить, не могла даже плакать. Тошнота и озноб никак не проходили.

Одежда, в которой я появляюсь на работе, всегда продумана самым тщательным образом. Все вещи, предназначенные для выхода на люди, за пределы четырех стен, неизменно аккуратны и элегантны. Но когда вы лежите в постели в полном одиночестве, то наряжаться просто не для кого. В старых, ветхих ночных рубашках я чувствую себя исключительно комфортно и не спешу жертвовать их в пользу Красного Креста. Перед поездкой на курорт я купила две новые пижамы, которые с тех пор лежат в шкафу до случая, когда в них возникнет необходимость. Если когда-нибудь придется лечь в больницу, они окажутся очень кстати.

В тот понедельник вечером я сидела на диване, больная и осунувшаяся, с телевизионной программой в руках. На мне была самая старая ночная рубашка в цветочек с коричневым пятном от утюга. Глаза по десятому разу пробегали одно и то же место, но в голове не задерживалось ни слова. И вдруг кто-то позвонил в дверь!

«Ни за что не открывать! — было моей самой первой мыслью. — В таком ужасном виде ни одной живой душе нельзя показываться на глаза!» Но раз я была на больничном, то шеф вполне мог взять с моего стола какие-нибудь бумаги и отдать их другой сотруднице. Возможно, у той появились вопросы. Впрочем, она бы позвонила, прежде чем зайти. Или это был начальник собственной персоной? Нет, исключено. Раньше я никогда не болела, и теперь ему вряд ли придет в голову в первый же день нести цветы или проверять меня на честность. Оставалось одно: полиция.

Накинув вытертый халат, я зашаркала к двери. Лоб покрывала испарина, а изо рта наверняка дурно пахло. Я нажала кнопку и открыла дверь квартиры. На пороге стоял Витольд собственной персоной — видимо, дверь подъезда была не заперта.

— Господи, Тира, что за вид! — воскликнул он. — Я звонил на работу и узнал, что ты больна. Извини, что врываюсь, да еще в такой момент, когда дела у тебя идут не лучшим образом.

Указав рукой в сторону гостиной, я подумала, что этот приход не предвещает ничего хорошего. Он вошел и окинул комнату быстрым взглядом.

— Тира, садись же, у тебя очень нездоровый вид. Хочешь, я приготовлю чай?

Ах, если бы знать о его приходе заранее! Я успела бы надеть соблазнительную пижаму в стиле Греты Гарбо, принять ванну, вымыть сальные волосы и тщательно почистить зубы.

Я без сил опустилась на диван и посмотрела на него красными глазами. Витольд был очень заботлив и предупредителен.

— Ты наверняка удивлена, что я вот так к тебе заявился. К сожалению, у меня плохие новости, такое по телефону не рассказывают.

— Что случилось? — еле слышно выдавила я.

— С твоей подругой Беатой произошел несчастный случай, — мягко сказал он. Примерно таким тоном разговаривают с пациентками гинекологи.

Я побледнела, не в силах произнести ни слова. Больше всего мне сейчас хотелось упасть в обморок, но этого не произошло, только перед глазами поплыли черные круги.

Витольд опустился на колени перед диваном, пощупал мой пульс, сбегал в ванную и вернулся с намоченной холодной водой тряпкой, которую безжалостно выжал мне на лоб. «Ни в коем случае нельзя открывать рот, ведь меня недавно рвало», — подумала я.

— Какой же я идиот, — выругал он себя, — нельзя было такое рассказывать, когда у тебя жар.

Он побежал на кухню и принес стакан воды. Я пила маленькими глотками, надеясь, что Витольд отойдет от меня как минимум метра на два. Так он и сделал, увидев, что мое лицо немного порозовело.

Наверняка он ждал вопросов.

— Она погибла? — выдохнула я. Витольд кивнул.

— На машине?

Он отрицательно покачал головой.

— Потом расскажу, — ушел он от ответа.

— Нет, говори все сейчас, — попросила я, потому что нужно было реагировать именно так.

— В субботу позвонила Лесси и спросила, не знаю ли я, где ее мать. Наверняка она и тебе звонила, потому что набирала подряд все номера, которые нашла в записной книжке Беаты. В воскресенье все дети собрались дома. Они решили было обратиться в полицию, но это оказалось излишним, потому что представители криминальной полиции пришли сами и сообщили им ужасную новость. Тело Беаты нашли в лесу, она сорвалась с обзорной башни.

— Как это случилось?

Витольд взял сигарету, увидел страдальческое выражение на моем лице и положил ее обратно. Он медлил с ответом.

— Точно не известно. По всей вероятности, в субботу утром Беата отправилась за покупками, а потом поехала в бассейн. Ее машину нашли возле башни, там лежали купальные принадлежности и продукты. Остается загадкой, зачем она вообще туда поехала. Рядом валялись осколки разбитого бокала и пустая бутылка из-под шампанского. Впрочем, их мог оставить кто угодно. Возможно, у Беаты там была назначена встреча. Состоялась ли она, непонятно. Скажи мне, Тира, у нее бывали депрессии?

Каждому, кто хоть немного знал Беату, это предположение показалось бы крайне неправдоподобным. Нужно было что-то срочно придумать.

— Во всяком случае, я ничего такого не замечала, — ответила я. — Но климакс всем женщинам доставляет немало неприятностей.

Не надо было этого говорить: ведь Витольд знал, что мы с Беатой одного возраста.

— Полиция как раз пытается выяснить, не получала ли Беата в тот день плохих известий. В первую очередь они проверяют ее дружка. Как же все это ужасно! Думая о ней, я сразу вспоминаю Хильке.

Я пристально посмотрела на Витольда. Он действительно так переживал из-за смерти Хильке и Беаты, или ему просто нравилось себя жалеть? По всей вероятности, то, что произошло с Беатой, не так уж сильно его огорчило. Иначе он опять искал бы утешения в одиночестве, а не мчался сюда, чтобы поделиться со мной сенсационной новостью.

— Могу ли я еще что-то для тебя сделать? — спросил он. — Сходить в магазин, заварить чай, побыть твоей сиделкой, просто утешить?

Я поймала его на слове, зная, что он рассчитывал получить вежливый отказ.

— В доме совсем не осталось сока, а при кишечном гриппе полагается много пить. Ты не мог бы купить несколько бутылок?

Витольд тут же пошел на попятный:

— При таких заболеваниях сок противопоказан, лучше пить чай.

— Жаль, именно от чая меня начинает тошнить, — вздохнула я. — По собственному опыту знаю, что при рвоте помогает кола.

Тут он улыбнулся так, что мое сердце начало таять.

— Ну хорошо, завтра я привезу тебе сок и колу. Но сейчас я должен идти, нужно немного поддержать детей Беаты. Только не вставай! — Он коснулся моего плеча, мягко заставив лечь обратно на подушки, и исчез.

Я тут же почувствовала себя намного лучше. Ужасные картины, все время стоявшие перед глазами, рассеялись. Теперь я думала только об одном: завтра он придет опять и снова будет мне улыбаться. Все будет хорошо, просто не нужно раскисать.

Две ночи подряд я глаз сомкнуть не могла, а тут сразу же заснула крепким, целительным сном.