Уильям Ф. Нолан
      НУ И ДЕНЕК!
      Я сообразил, что денек предстоит тяжелый, в тот самый миг, когда желто-голубая бабочка запела "Si mi chiamano, Mimi" - мою любимую арию из "La Boheme". Я как раз полол в саду сорняки, когда это бумажное чешуекрылое пролетело мимо, безукоризненно жужжа мелодию.
      Я вскочил отшвырнул садовый инструмент и пошел в дом .одеваться. Повидать психоаналитика следовало немедленно. Позабыв трость и гетры, я нахлобучил старую фетровую шляпу и прямиком двинул к доктору Миловичу, жившему в центре Лос-Анджелеса.
      По дороге со мной случилось несколько неприятных происшествий. Во-первых, здоровенный полосатый котище выскочил из переулка в ту самую секунду, когда я выходил из автобуса. Кот трусил на задних лапах а в передних держал сверток пушистых ярко-розовых одеял. Мне он показался совершенно ненормальным.
      - Расступись!-орал кот.-Ребенок! Я с ребенком! Назад! Дорогу ребенку!
      Затем он исчез, с кошачьим проворством перебежав улицу и скрывшись в людском потоке. С упоением вдохнув насыщенный густым смогом воздух, я еще быстрее зашагал к Миловичу.
      Когда я проходил мимо хорошо знакомого мне жилого многоквартирного дома, окно на третьем этаже открылось и Уолли Джинкс, высунув голову, окликнул меня: "Эй!-завопил он,-заходи! Тяпнем по маленькой!" Я приложил руку козырьком к глазам, чтобы рассмотреть его получше.
      - Эхой, Джинкс! - проревел я в ответ, и мы глупо улыбнулись друг другу.- Бегу к Миловичу!
      - По предварительной записи? - спросил он.
      - Нет! - откликнулся я.
      - Тогда спешить некуда! Поднимайся сюда, старина, а то я тебя ни в жизнь не прощу.
      Я вздохнул и пошел в дом Джинкс жил на третьем этаже, и я решил не связываться с лифтом. В нем всегда рискуешь застрять. Дойдя до второго этажа, я, повинуясь непреодолимому импульсу, нагнулся и приложил ухо к стене почти на уровне площадки лестницы.
      - Мышки, мышки! Где вы, где вы?-позвал я.
      На что тысяча тоненьких музыкальных диснеевских голосков ответили:
      - А мы-вот они!
      Я пожал плечами, поправил шляпу и полез дальше. Джинкс с бокалом сухого мартини встретил меня на пороге.
      - Спасибо,-сказал я, отпивая глоток. Мартини был как всегда великолепен. Старик Уолли мастак по части мартини. - Как делишки?-спросил он, расплываясь в радостной улыбке.
      - Хреновато,- ответил я.- Рассказать?
      - Еще бы! Выкладывай!
      Мы сели, любуясь друг другом через всю шикарно обставленную комнату. Я хватил еще мартини и поведал Уолли обо всем.
      - Сегодня утром, примерно минут сорок назад, я услышал как бабочка распевала Пуччини. После этого мне попался кот, который тащил нечто, показавшееся мне живым ребенком...
      - Человечьим?
      - Не знаю. Мог быть и кошачьим.
      - А кто чего-нибудь говорил?
      - Орал, чтобы дали дорогу и расступились.
      - Давай дальше.
      - Затем, когда я поднимался к тебе, у меня произошел краткий обмен мнениями минимум с тысячью мышей...
      - Небось за стеной сидели?
      - А то где же?!
      - Допивай,-сказал Джинкс, приканчивая бокал.
      Я так и сделал.
      - Еще порцию? - спросил он.
      - Нет. Время топать. Надо мозги прочистить.
      - На твоем месте я бы не волновался,-сказал он мне.- Поющие насекомые, говорящие хищники, болтливые мыши - все это, конечно, неприятно. Но ... бывают вещи в этом мире и поудивительней.
      Я взглянул на него. И понял, что он прав, ибо старина Джинкс стал коричневым верблюдом с обвислой кожей и двумя горбами, покрытыми пятнами и потертыми на макушках. Я с трудом проглотил слюну.
      - Понятно,- сказал я.
      Уолли осклабился. Осклабился, вернее сказать, верблюд.
      И это было страшноватое зрелище. Длинные, желтые, ломаные зубы торчали в его черных деснах. Я нервно помахал ему рукой и шагнул к двери. Взгляд через плечо подтвердил тот факт, что он продолжает улыбаться, глядя большими, влажными, красными от вечного созерцания пустыни, глазами.
      Оказавшись на улице, я почти помчался, торопясь добраться до Миловича и вручить ему отчет о сегодняшних событиях. Идти оставалось только полквартала.
      И тут меня остановил полисмен. Он истекал потом под тесным мундиром, а лицо у него было черное от ненависти.
      - Думал словчить, Мордастый,- прошипел он голосом, исполненным злобы.-Хотел натянуть нос закону?
      - Лейтенант, я...
      - А ну, пройдем, Мордастый! Для таких, как ты, у нас есть специальные клетки.- Он уже собирался защелкнуть у меня на запястьях пару блестящих наручников, когда я дал ему коленом в весьма чувствительное место, успев еще врезать как следует в челюсть, пока он падал на мостовую. Затем выхватил у него пистолет.
      - Эй!-заорал я, обращаясь к прохожим.-Этот тип-самозванец! Он ухайдакал полисмена ради этой пушки. Мерзавец худшего пошиба! Список преступлений длиной в милю! Шантажи, изнасилования, подлоги, кражи автомобилей, детокрадство, избиение женщин и тому подобное! Назовите любое преступление и вы попадете в самую точку!
      Я сунул пистолет какой-то дрожащей женщине с испуганными глазами.
      - Покрепче держите, леди. Если он шевельнется, стреляйте без предупреждения.
      Женщина взяла оглушенного полицейского, который еще только учился дышать, на мушку. Тот сделал попытку приподняться.
      - О-о-о-о!-завопил я.-Он хватается за нож! Стреляйте! Да стреляйте же!!!
      Дрожащая женщина зажмурилась и нажала гашетку. Полицейский рухнул лицом на мостовую. Мертвяк до мозга костей.
      - Да простит вас Бог! - простонал я, пятясь назад.- Вы убили слугу Закона, хранителя общественной морали... Бог вам судья!
      Женщина вспорхнула. Она обернулась толстозобым пеликаном. А полисмен стал жирным тюленем с ластами. Дохлым тюленем, разумеется.
      В несколько угнетенном состоянии духа я ввалился в приемную доктора Миловича и сказал секретарше, что мое дело абсолютно не терпит отлагательства.
      - Входите,-проговорила она,-доктор вас примет немедленно.-Через секунду мы с Миловичем уже обменивались рукопожатием.
      - Садитесь, дружок,-сказал он.-Итак... мы снова сегодня столкнулись с осложнениями? Не правда ли?
      - Безусловно,-ответил я, пряча в карман предложенную им сигару. Я заметил, что она сильно заплесневела.
      - Не пересядете ли вы в это кресло?
      Я опустился на роскошную темную кожу и закрыл глаза.
      - Ну, а теперь рассказывайте.
      - Сначала бабочка запела арию из "La Boheme", вернее зажужжала. Затем выскочил из переулка котище, держа в лапах ребенка. Потом в одном доме меня обругали мыши. Еще потом мой самый старый и близкий друг превратился в верблюда...
      - Двугорбого или одногорбого?
      - Двух,-сказал я.-Горбы большие, дряблые и потертые на макушках.
      - Еще что-нибудь?
      - Потом меня остановил здоровенный, вроде бы английский полисмен. Разговор был фантастический. Он назвал меня Мордастым. Хотел надеть наручники. Сказал, что меня надо посадить в клетку. Я врезал ему в пах, а пистолет отдал симпатичной испуганной леди, которая пристрелила полисмена. Затем она превратилась в пеликана и улетела, а полисмен стал тюленем с ластами. После этого я оказался у вас.
      Я открыл глаза и выпрямился, пристально глядя на доктора Миловича.
      - В чем дело? - спросил он с некоторым беспокойством.
      - Ну,-сказал я,-если начать по порядку, то у вас большие, черные, печальные слезящиеся глаза.
      - И...
      - И, держу пари, нос у вас холодный.
      - Что-нибудь еще?
      - Пожалуй, это все.
      - А каков общий вид?
      - Да вот-тело у вас, конечно, обросло длинной спутанной черной шерстью, включая даже кончики огромных болтающихся ушей.
      Наступила минута молчания.
      - Умеете вытворять штуки? - задал я вопрос.
      - Кое-что,- ответил Милович, конфузясь.
      - Сальто!-скомандовал я.
      Он исполнил.
      - А теперь-куш!
      Милович закатил глаза, длинный розовый язык вывалился из его пасти.
      - Хороший песик,-сказал я.-Славная собачка.
      - Гав!-пролаял доктор Милович, виляя хвостом.
      Надевая шляпу, я швырнул ему кость, предусмотрительно захваченную из дома, и покинул его кабинет.
      Деваться-то было некуда. Это был еще тот денек!