Получив телеграмму, Самойлович немедленно созвал возглавляемый им местный Комитет по спасению экспедиции Нобиле, в состав которого входили В.Ю. Визе, А.Г. Воробьев и гидрограф А.М. Лавров. После совещания он сообщил в Москву, что самый подходящий ледокол - это "Красин", который может отправиться из Ленинграда к месту катастрофы.
      В тот же день московский комитет сообщил о своем решении послать две спасательные экспедиции. Одна на "Малыгине" под руководством профессора Визе обследует восточные берега Северо-Восточной Земли, а другая на "Красине", возглавляемая профессором Самойловичем, отправится к западным берегам Шпицбергена.
      В распоряжение каждой экспедиции предоставлялись трехмоторные "Юнкерсы", оборудованные лыжами. Командиром самолета, находящегося на борту "Малыгина", был назначен летчик М.С. Бабушкин [119], командиром самолета, базирующегося на борту "Красина", - летчик Б.Г. Чухновский [120].
      Сообщение о том, что русские готовят две экспедиции, мы, обитатели красной палатки, услышали по радио 11 июня, и эта весть воодушевила нас.
      Конечно, идея вернуться в один прекрасный день домой с комфортом на борту большого ледокола, который придет за нами, была очень соблазнительной. Разумеется, мы больше, чем кто-либо, понимали, какие трудности встретит корабль, пробивающий путь в окружавших нас льдах. Но это лишь усиливало наше восхищение русскими. У нас даже появилось желание шутить.
      Как-то мы прикрепили к радиоантенне рядом с трехцветным вымпелом альпийских стрелков лоскут красной материи в наивной надежде, что так летчики скорее обнаружат палатку.
      - Когда русские придут, пусть они увидят свой флаг, - стали говорить мы.
      Как и было условлено, "Малыгин" вышел из Архангельска 12 июня и взял курс на Шпицберген. Он должен был войти в Баренцево море и продвинуться как можно дальше на север вдоль 30-го меридиана к востоку от Гринвича, используя затем самолет для поисков потерпевших бедствие.
      Экипаж "Красина" насчитывал 116 человек во главе с капитаном Карлом Эгги. Трехмоторный "Юнкерс" обслуживали пятеро: пилот Борис Чухновский, второй пилот Георгий Страубе, летчик-наблюдатель Анатолий Алексеев и механики Александр Шелагин и Владимир Федоров.
      Как уже говорилось, руководителем экспедиции на "Красине" был назначен профессор Самойлович.
      Всего на борту "Красина" находилось 136 человек.
      Самолет, оснащенный лыжами, с экипажем на борту и 420 килограммами груза - запасами продовольствия и снаряжения - мог взять бензина на десять часов полета.
      "Красин" вышел из Ленинграда 16 июня в 7 часов 13 минут. Через пять дней он прибыл в Берген, где сделал остановку, чтобы погрузить уголь. Это были дни, когда вся Норвегия с тревогой стремилась узнать хоть что-нибудь о судьбе Амундсена, и Самойлович посетил президента Аэроклуба, которым был тогда господин Мейстерлин, близкий друг Амундсена. Он провожал Амундсена, когда тот покидал Берген вечером 17 июня. Но знаменитый исследователь даже ему не сказал, сделает ли он остановку на Шпицбергене или отправится прямо к красной палатке.
      "Красин" вышел из Бергена в ночь с 23 на 24 июня.
      Ледокол медленно отплывал от пристани, оставляя позади суда, которые пришли его приветствовать. С них доносились возгласы:
      - Спасите Амундсена! Верните нам Амундсена!..
      Миновав западные фьорды Норвегии, "Красин" через два дня достиг мыса Анденес, самой северной точки острова Андой, после чего вышел в открытое море и взял курс на север, двигаясь со скоростью 11 узлов.
      Ранним утром 27 июня справа по ходу показался остров Медвежий. Здесь была получена радиограмма от министра обороны Норвегии, который через Хуля спрашивал Самойловича, не сможет ли "Красин" отклониться от курса, чтобы поискать останки амундсеновского "Латама"? Ответ был отрицательным. Для Самойловича было очевидным: "Латам" утонул в тот самый момент, когда прекратились радиосигналы. Я также был убежден в том, что во всяком случае на плаву гидросамолет не мог бы продержаться десять дней, которые уже прошли после его исчезновения, не замеченный ни одним судном. Кроме того, ледоколу следовало спешить, чтобы успеть спасти потерпевших бедствие аэронавтов "Италии".
      Поэтому "Красин" проследовал своим курсом вдоль западных берегов Шпицбергена.
      4.2. "Красин" на севере Шпицбергена
      В тот день по радио сообщили об экспедиции "Малыгина". Продвигаясь на север, 20 июня он оказался блокированным льдами в точке с координатами 76°48' с. ш. и 27°10' в. д., неподалеку от острова Надежды.
      Остров Фойн, около которого находилась красная палатка, был расположен на расстоянии 400 километров от этого места, и "Юнкерсу-13", чтобы долететь до нее, требовалась временная база. Ее решено было основать на Земле Короля Карла, в 200 километрах от красной палатки.
      После первого пробного полета "Юнкерс" в ночь с 24 на 25 июня поднялся в воздух. Самолет пилотировал летчик М.С. Бабушкин, на борту находились также механик и кинооператор. Машина приземлилась у мыса Альтмана, на самом западном острове архипелага. Устроив здесь бензохранилище, Бабушкин и его товарищи 25 июня вернулись на базу. Через три дня Бабушкин снова вылетел вместе с механиком и радистом, он хотел попытаться достичь острова Фойн и найти то место, где находятся потерпевшие бедствие. Но прошло пять дней, он не вернулся, и о нем не было никаких вестей.
      Двадцать четвертого июня, в тот день, когда я ступил на борт "Читта ди Милано", я отправил телеграмму послу Италии в Осло с просьбой сообщить, прибыл ли ледокол в Берген, и если да, то когда он собирается отправиться дальше. Но "Красин", как я уже говорил, покинул Берген в ночь с 23 на 24 июня.
      Узнав об этом, я тут же отправил радиограмму Самойловичу, с которым был знаком лично. Я просил его сообщить о программе экспедиции, и в частности о том, как скоро он рассчитывает добраться до красной палатки.
      Тридцатого июня пришел ответ от Самойловича.
      "Невозможно указать точно, не зная условий льда, - радировал он. Прошу сообщить, насколько там тяжел лед. Прошел Фореланд. Скорость ледокола - 12 узлов".
      Я передал необходимую информацию: в районе красной палатки средняя толщина льда составляет два метра.
      Я пришел к выводу, что мне нужно быть на борту "Красина". Самойлович тут же согласился с этим и радировал, чтобы я ждал ледокол у устья бухты Вирго, потому что "Красин" не может войти в нее. Но капитан "Читта ди Милано" под предлогом заботы о состоянии моего здоровья не разрешил, чтобы гидросамолет или моторная лодка доставили меня на место, указанное "Красиным".
      Впрочем, если вдуматься, у меня не было причин особенно расстраиваться из-за этого отказа, потому что, несмотря на мои раны и температуру, уложившую меня в постель на несколько дней, события показали, что мое присутствие на борту "Читта ди Милано" оказалось более полезным, чем оно могло бы быть на борту "Красина".
      Быстрое продвижение вперед "Красина" сначала вдоль западных, а потом вдоль северных берегов Шпицбергена пробудило на борту "Читта ди Милано" большие надежды. Излишний оптимизм морских офицеров был порожден тем, что они, не учитывая состояния льда, полагали, что даже у берегов Северо-Восточной Земли ледокол сможет идти с такой же скоростью, как и раньше, и предсказывали, что от силы через два дня ледокол "Красин" будет у цели.
      В результате 30 июня в 14 часов Романья без моего ведома радировал обитателям красной палатки: "Сообщаю, что "Красин" находится у мыса Северный. Ожидаем, что он будет у вас через один-два дня".
      Когда Романья сказал мне об этом послании, я заметил, что его прогноз, конечно, весьма рискован, потому что льды севернее Северо-Восточной Земли очень толстые, как было отмечено во время рекогносцировочного полета 24 июня, и ледоколу, даже такому мощному, как "Красин", нелегко пробиться среди них. Пробудить же в товарищах надежду на столь быстрое спасение было очень опасно, потому что вероятное разочарование заставит их пасть духом. Чтобы исправить эту ошибку, я радировал обитателям палатки, что "Красин" придет к ним через семь-восемь дней, и я ненамного ошибся.
      Продвигаясь на восток, "Красин" попытался с юга обогнуть группу Семь островов. Первого июля примерно на широте мыса Северный и мыса Платен "Красин" встретился с "Браганцей", и Самойлович обменялся приветствиями и информацией с Рисер-Ларсеном, заметив при этом: "Приятно знать, что недалеко от нас есть люди, преследующие ту же цель, что и мы".
      Проходя между островами Вальден и Парри, Самойлович подумал, что в этих местах может находиться группа Мальмгрена, и распорядился, чтобы время от времени подавали сигнал корабельной сиреной. Вой сирены, резкий и скорбный, разносился по пустынным берегам, опоясанным льдами. Он должен был известить людей, находящихся в опасности, что помощь близка и делается все возможное, чтобы спасти их.
      Но почти на середине пути между мысом Северным и мысом Платен ледокол был зажат льдами, и ему пришлось вернуться назад.
      С трудом продвигаясь вперед, решили попробовать пройти севернее Семи островов. Вечером 3 июля корабль сотряс сильный удар. Машины стали; оказалось, что льдами сломана одна из четырех лопастей левого винта.
      Самойлович телеграфировал Уншлихту, что ледовая обстановка (толстый лед) не позволяет ледоколу двигаться вперед. Корабль застрял на 80°50' с. ш. и 22°12' в. д. В хорошую погоду ясно были видны острова Карла XII, правее длинной серой лентой вырисовывался контур острова Брох, за ним архипелаг Семь островов, мыс Платен, мыс Ловен и мыс Брун.
      4.3. "Красин" испытывает трудности
      Четвертого июля Самойлович сообщил новости о "Малыгине". В то утро Бабушкин и его товарищи вернулись живые и невредимые, преодолев множество трудностей, возникших из-за сильного тумана. Особенно сложно было найти "Малыгина", который, дрейфуя вместе со льдами, оказался на другом месте.
      Тем временем осложнилось положение самого "Красина". Шестого июля обнаружилась неисправность в рулевом управлении, возникли и другие неполадки. На "Красине" попытались устранить аварии, одновременно запросив Москву, не будет ли лучше, если ледокол зайдет в бухту Рождества, чтобы произвести ремонт и пополнить запасы угля. Самойлович сказал журналисту Джудиччи:
      - У нас осталось 1700 тонн угля. Из них тысяча тонн необходима, чтобы добраться до бухты Рождества, которая является единственным местом на Шпицбергене, где можно запастись углем. Для движения вперед остается, таким образом, только 700 тонн. Это очень мало, если учесть, что в открытом море "Красин" расходует 120-140 тонн ежедневно. Так что, если ледовая обстановка не изменится, мы вынуждены будем зайти в бухту Рождества, где сможем также отремонтировать винт и рулевое управление.
      Эти известия вызвали на борту "Читта ди Милано" глубокое уныние, которое усилилось решением шведской экспедиции пока не рисковать и не делать новых попыток приземлиться на льдине. В этой атмосфере всеобщей подавленности в мою каюту зашел Романья и сказал:
      - Весьма вероятно, что Морское министерство прикажет Вильери отправиться к островам, покинув Чечони.
      - Вы не сделаете этого, - сказал я, - вас осудит весь цивилизованный мир.
      К счастью, к этому ужасному решению больше не возвращались. Но сам факт, что Романья думал об этом, говорит о его скептическом отношении к возможности оказать помощь пострадавшим. Всякий раз, когда я говорил Романье о "Красине", он восклицал:
      - Да что он может сделать! Скоро у него кончится уголь, и он вынужден будет вернуться назад, чтобы запастись углем и произвести ремонт.
      Но я не терял надежды. Вечером того же дня я радировал Самойловичу:
      "Прошу Вас сообщить, движетесь ли вы вперед или нет".
      И на следующее утро еще:
      "Буду благодарен, если сообщите, какова ваша программа и надеетесь ли вы достичь палатки".
      В тот же день, в 17 часов 15 минут, пришла радиограмма от Самойловича, в которой он сообщал, что в настоящее время трехмоторный самолет находится на льду. Более того, этим же вечером Чухновский попытается отыскать на берегу базу, с которой он совершит второй полет, чтобы исследовать ледовую обстановку вокруг корабля и найти наиболее легкий путь для его продвижения вперед. В программу Чухновского входит также полет с целью поисков группы Вильери. В ожидании результатов ледовой разведки "Красин" попытался продвигаться самостоятельно. В заключение Самойлович просил сообщить ему программу действий других экспедиций.
      Телеграмму принес мне в каюту капитан Романья.
      - Давайте сейчас же подготовим ответ, - сказал я ему.
      Он сел за стол и начал писать: "Мы приспособили китобойное судно "Браганца" для движения во льдах. На борту его имеется гидросамолет. Судно идет к берегам Северо-Восточной Земли, чтобы попытаться спасти потерпевших бедствие. Шведские летчики..."
      Я прервал его:
      - Нет, так нельзя. Русские могут подумать, что у шведов или у "Браганцы" большие шансы на успех и поэтому не столь уж необходимо им самим идти на риск и продолжать такое опасное плавание. Надо написать по-другому. И я продиктовал ответ: "Все наши надежды связаны с "Красиным". Поэтому просим вас сделать все возможное, чтобы скорее добраться до палатки".
      Из Москвы на "Красин" пришли инструкции, которые запрашивал Самойлович. В них говорилось: не отступать, найти на ледяном панцире ровную площадку, пригодную для благополучного взлета и посадки самолета. Чухновский может попытаться вывезти на самолете группу Вильери. Необходимо продолжать спасательные работы с прежней активностью, пока на борту "Красина" есть хотя бы тысяча тонн угля на обратный путь.
      4.4. Чухновский обнаруживает группу Мариано
      Самолет спустили на лед и стали готовить его к полету. Десятого июля около четырех часов дня поднявшийся было туман рассеялся, и Чухновский вылетел вместе со Страубе, захватив с собой пакеты с едой и одеждой, чтобы сбросить их над палаткой, и письмо, переведенное на итальянский язык Джудиччи:
      "Борт "Красина", 9 июля 1928 года. От имени русского Комитета по спасению экспедиции Нобиле и от экипажа ледокола "Красин" летчик Чухновский счастлив передать вам, аэронавтам "Италии", самый сердечный привет. Чухновский, пилотирующий трехмоторный "Юнкерс", оборудованный лыжами, попытается приземлиться неподалеку от лагеря, когда погодные условия это позволят. Поэтому прошу членов группы Вильери с помощью прилагаемых здесь знаков указать наиболее удобное место для посадки, учитывая размеры площадки и толщину льда".
      Около 18 часов "Юнкерс" сообщил:
      "Лагеря пока не нашли". И немного позже: "Возвращаемся обратно". После этого больше никаких сообщений не было. В 18 часов 45 минут радист уловил слово "Мальмгрен", переданное с "Юнкерса", а несколько минут спустя - слово "Карла" [121]. Прошли часы напряженного ожидания, пока наконец была получена радиограмма:
      "Не можем подойти к "Красину" из-за тумана. Видели группу Мальмгрена. Ищем посадку в районе Семи островов".
      И наконец, 11 июля, в час десять минут ночи, пришла новая весть от Чухновского:
      "Мальмгрен обнаружен на широте 80 градусов 42 минуты, долготе 25 градусов 45 минут. На небольшом высоком остроконечном торосе между весьма разреженным льдом двое стояли с флагами, третий лежал навзничь. Сделали над ними пять кругов. Совершенно чистая вода ограничена 80-м градусом 40-ми минутами, 30-м меридианом - берегом Северо-Восточной Земли и линией острова Реп на восток-северо-восток по указанной широте. Поэтому группу Вильери обнаружить не могли. Виден был только Вреде. Выбора посадки не было. Сели на торосистое поле в миле от берега... мыса Вреде или мыса Платена. Туман мешает точно определиться. В конце пробега снесло шасси. Сломано два винта. Самолет годен под морское шасси. Все здоровы. Запасы продовольствия на две недели. Считаю необходимым "Красину" срочно идти спасать Мальмгрена".
      В ту ночь никто не спал на борту "Красина". Чтобы отправиться в путь, надо было разобрать арматуру, построенную для выгрузки "Юнкерса".
      Самойлович пишет:
      "Все работали с величайшим рвением, никому не хотелось хотя бы на один момент задержать выход корабля".
      Одиннадцатого июля, в пятницу, в 10 часов 50 минут утра, "Красин" поднял якорь и, несмотря на происшедшие аварии и недостаток топлива, на всех парах двинулся вперед, борясь со льдами и с трудом прокладывая дорогу к месту, указанному Чухновским.
      Двенадцатого июля, в 5 часов 20 минут утра, "Красин" уже находился около места, указанного Чухновским. Весь экипаж, за исключением тех, кто нес вахту в машинном отделении, высыпал на палубу, люди напряженно вглядывались вдаль. Самойлович пообещал премию в сто рублей тому, кто первым заметив потерпевших бедствие, но в этом, конечно, не было нужды. "Красин", сигналя сиреной через определенные промежутки времени, продвигался вперед, прокладывая себе путь среди огромных ледяных глыб, которые разбивались на куски, разлетаясь в разные стороны.
      - Позади остается след, похожий на широкую черную ленту, - отмечал Самойлович.
      Вдруг вахтенный штурман Брейнкопф крикнул:
      - Человек, человек! Я вижу его! - И он указал на серую точку на горизонте.
      Точка эта становилась все более отчетливой по мере приближения "Красина", и наконец сомнения отпали: вдали виднелась фигура человека, размахивающего руками.
      "Это был, - пишет Джудиччи, - высокий человек с почти черным лицом, обожженным солнцем, с всклокоченной бородой и длинными спутанными волосами; вид его был воплощением крайнего бедствия". Джудиччи увидел, что человек приветственно машет рукой. Теперь сомнений не было: он итальянец. Другой, лежавший на снегу, делал тщетные усилия, чтобы приподняться и сесть. Третьего человека, которого якобы видел Чухновский, нигде не было. Возможно, что лохмотья, из которых были сложены на льду слова "Help, food. Mariano, Zappi" [122], он принял за лежащего на льду человека.
      Так ранним утром 12 июля чудом были спасены Мариано и Цаппи. Они находились на 80°30' с. ш. и 26°7' в. д.
      Самойлович сообщил Нобиле:
      "Команданте Цаппи и команданте Мариано на борту "Красина". Мальмгрен умер месяц назад. Идем к группе Вильери. Просьба сообщить их место".
      4.5. Спасение Соры и Ван-Донгена
      Двенадцатого июля, в 8 часов утра, ледокол продолжил плавание. Около 11 часов на подходе к острову Фойн вахтенный офицер обнаружил двух человек [123], подававших руками знаки: это были Сора и Ван-Донген.
      Самойлович и Орас решили пока не делать остановку, чтобы взять их на борт. Эти двое стояли на твердой земле, в то время как люди из красной палатки были на дрейфующей льдине. Поэтому Сору и Ван-Донгена решили забрать на обратном пути. А пока на шведскую базу в бухте Мэрчисона сообщили о том, что на острове Фойн видели двух человек. Но "Красину" не пришлось их спасать. Вечером 12 июля погода на шведской базе была превосходная, и Торнберг направил в полет два самолета "Ганза", один из которых пилотировал он сам, и самолет "Турку", пилотируемый финским летчиком Лиром.
      Шведские летчики, знавшие о том, что с "Красина" видели Сору и Ван-Донгена на берегу острова Фойн, несколько раз облетели остров, пока наконец не обнаружили в северо-восточной его части двух человек. Самолеты приводнились в узком заливчике, свободном ото льда. Ван-Донген, который знал шведский язык, поднялся на борт одного из самолетов "Ганза", а из финского "Турку" вышел летчик-наблюдатель Сарко, говоривший по-итальянски, и направился навстречу Соре, чтобы сообщить ему о судьбе потерпевших бедствие на "Италии": Мариано и Цаппи спасены, люди из красной палатки тоже.
      - А те, что остались на дирижабле?
      - О них ничего не известно, - ответил Сарко.
      Тогда Сора сказал:
      - Дайте мне пару альпийских стрелков и продовольствие Я останусь здесь и буду искать их.
      Благородный порыв. Но как он определяет характер этого человека! За достойное дело он всегда готов рисковать и собственной жизнью, и жизнью своих людей; но их безграничная вера в него делала его слишком самонадеянным.
      Он не принимал в расчет, что три человека, даже прекрасно подготовленные для горных переходов, не добьются успеха, если они шагают, пробираясь среди нагромождения дрейфующих паковых льдов. В таких условиях даже при благоприятной погоде для поисков потребовались бы по крайней мере один ледокол и два или три самолета.
      Печально сознавать, что не удалось спасти Неро и Исаака, двух самых выносливых собак. Не было времени сходить за ними. Они так и остались около саней, к которым были привязаны, чтобы не убежали; их ожидала жестокая участь - стать пищей для своих хозяев, не приди вовремя спасатели...
      4.6. "Красин" у красной палатки
      Двенадцатого июля, как только на борту "Читта ди Милано" стало известно, что "Красин" приближается к красной палатке, я, обеспокоенный состоянием радиосвязи, вызвал к себе старшего радиста и объяснил ему, что необходимо поддерживать постоянную связь и с палаткой, и с "Красиным". Ведь "Читта ди Милано" должен выступать в качестве посредника, передавая полученную информацию от одного к другому.
      Старший радист ответил, что это невозможно, так как ему приказано передать в Рим несколько длинных радиограмм. Чтобы решить этот вопрос, я пригласил к себе в каюту Романью, и он согласился, что в данный момент для радиослужбы нет ничего более важного и срочного, чем наладить нужную связь.
      В самом деле, ведь "Красин" мог пройти мимо того места, где находилась палатка, не заметив ее, и было бы непростительно тотчас же не сообщить об этом Самойловичу, особенно если ледокол двигался в тумане. Поэтому мы решили выходить на связь с палаткой каждый час, и я известил об этом моих товарищей, находящихся там.
      Дальнейшие события полностью подтвердили правильность принятых мною мер. В 16 часов 55 минут палатка радировала: "Видим "Красина" а десяти километрах юго-западнее от нас".
      Произошло то, что я и предвидел: ледокол прошел мимо красной палатки, не заметив ее.
      Мы сообщили об этом на "Красин", и ледокол скорректировал свой курс. В 20 часов советские моряки с радостью и ликованием увидели большой столб дыма, поднимавшийся над обширной ледяной площадкой, где приземлился Лундборг и где теперь находилась красная палатка.
      Через полчаса "Красин" остановился в ста метрах от нее. Несколько человек спустились на льдину. Это было поле почти прямоугольной формы длиной 350 и шириной 120 метров, покрытое рыхлым, подтаявшим снегом. Он был исхожен во всех направлениях; тут и там виднелись разноцветные флажки сигналы для летчиков. В нескольких шагах от палатки находилась большая резиновая лодка, а подальше, метрах в сорока, торчал скелет капотировавшего шведского самолета с задранными вверх хвостом и лыжами. Из его деревянных крыльев в палатке сделали настил, чтобы удобнее было спать.
      В 20 часов 45 минут Вильери, Бегоунек, Трояни, Чечони и Бьяджи поднялись на борт ледокола. Бьяджи поднялся последним - он передавал радиограмму, составленную Вильери, в которой среди прочего содержался "привет дорогому генерала Нобиле".
      Едва ступив на борт "Красина", Вильери снова телеграфировал мне: "Шлю преданный и почтительный поклон". А Трояни выразил свои чувства так: "Приношу Вам благодарность, шлю горячий привет и заверяю в моей безграничной преданности".
      Так выразили свое отношение ко мне люди из красной палатки в момент своего спасения. Они знали, что, покинув льдину и находясь на борту шведского "Фоккера", я не думал о собственном благополучии, а стремился выполнить свой долг по отношению к ним и к двум другим группам, затерянным во льдах.
      Трояни по возвращении на родину в порыве благодарности за все, что я сделал для их спасения, находясь на борту "Читта ди Милано", заявил, что, "если бы генерал не улетел первым на самолете Лундборга, он и его товарищи все еще оставались бы в палатке". Еще более определенное мнение о моей эвакуации со льдины высказал он тридцать шесть лет спустя в своей книге воспоминаний, где пишет, повторяя снова и снова: "Это явная ложь - говорить или подозревать, что он первым покинул льдину для того, чтобы спасти собственную шкуру".
      Это суждение особенно важно и знаменательно потому, что одно время распространились порочащие меня слухи, и в нашей дружбе появились трещины, не имеющие никакого отношения к экспедиции на дирижабле "Италия".
      [Map_4.gif]
      4.7. Романья мешает поискам дирижабля
      Теперь, когда "Красин" находился у красной палатки, настал подходящий момент, чтобы обследовать окружающий лед в поисках следов дирижабля, исчезнувшего в тумане утром 25 мая. Ведь мы не могли сказать ничего, кроме того, что видели, как воздушный корабль, подхваченный ветром, исчез в тумане.
      Прежде я был убежден, что когда ледокол подойдет к красной палатке, то самолетам будет совсем нетрудно найти останки дирижабля. При этом риск для летчиков минимальный; ведь случись что-нибудь, им тут же придут на помощь.
      Много дней я с нетерпением ждал этого момента, и вот 12 июля, вскоре после полуночи, я составил радиограмму, которую тут же отправил Самойловичу:
      "Не знаю, как выразить вам свои чувства в этот день, когда сердце мое переполнено радостью, вызванной вашим благородным, великодушным поступком. Могу ли я просить вас теперь, если это возможно в ваших условиях, попытаться обнаружить и дирижабль, который должен был упасть в десяти пятнадцати милях к востоку от палатки? Наверное, я прошу слишком многого, но я надеюсь, что вы простите меня. Для поиска дирижабля сейчас наилучшие условия. Если отложить его, потом окажется трудно найти то место, где находилась палатка, когда там уже никого не будет. Поиск следует вести в секторе 80-140 градусов по компасу, считая центром палатку и удаляясь от нее, как я уже говорил, на десять - пятнадцать миль".
      Когда я вручил текст радиограммы старшему радисту, он предупредил меня, что сможет отправить ее лишь через несколько часов, потому что на очереди другие срочные послания. Я сказал, что сейчас не может быть ничего более срочного, чем эта радиограмма, так как она должна быть у Самойловича прежде, чем "Красин" покинет то место, где находилась палатка.
      Радиограмма была передана. На следующий день, в 14 часов, пришел ответ от Самойловича:
      "Сердечно благодарю Вас за любезную телеграмму. Я сделал только то, что должно было быть сделано. Что касается поисков группы, оставшейся на дирижабле, то я полагаю, что без самолетов поиски будут бесполезны. "Красин" не имеет достаточно угля на три недели, которые необходимы для поисков без самолетов. В таком случае мы должны будем пойти в Адвентбей [124] для погрузки и уже после этого вернуться для поисков".
      Несколько часов спустя, точнее, в 17 часов 25 минут, Самойлович, все более убеждаясь в том, что поиски следует вести теперь же, снова радировал мне:
      "Прошу Вас сообщить, намерены ли Вы начать поиск людей, оставшихся на дирижабле, при помощи гидросамолетов. В таком случае буду ждать на месте, у палатки".
      Я попросил командира "Читта ди Милано" выделить для поисков два итальянских гидросамолета: "S-55" и "Марина-II". На это Романья ответил следующим образом (его объяснение приведено в рапорте комиссии по расследованию обстоятельств катастрофы дирижабля "Италия"):
      "Двенадцатого июля были проведены все подготовительные и ремонтные работы, чтобы на следующий день самолеты могли вылететь в рекогносцировочный полет на поиски оболочки дирижабля, используя присутствие "Красина" у палатки. Но из Рима пришел приказ о немедленном возвращении всех потерпевших бедствие на родину и запрещении использовать большие самолеты".
      Не говорится, от кого именно исходил приказ, но несомненно, что еще до получения его из Рима Романья по собственной инициативе сделал так, чтобы мой план поисков потерпел крах. Он спросил у Цаппи, должны ли, по его мнению, эти поиски состояться немедленно или нет? Неизвестно, почему он обратился именно к Цаппи, а не к Вильери, Трояни или Бегоунеку. Но факт, что, когда Самойлович поинтересовался мнением Цаппи о поисках дирижабля, тот с горячностью и нервозностью ответил: все дальнейшие поиски - пустая трата времени, поскольку шестеро итальянцев, оставшихся на дирижабле, без сомнения, погибли. То же самое Цаппи сказал и Романье.
      Это безапелляционное утверждение Цаппи основывалось только на таком факте, как тонкий столб густого дыма, который, по мнению Бьяджи и Бегоунека, через полчаса после падения дирижабля был виден над льдом. Я писал по этому поводу в книге, посвященной экспедиции:
      "Дым, который видели несколько человек полчаса спустя после падения, был ли он действительно сигналом, как подумали они в первый момент? Или же, что более вероятно, это загорелся дирижабль, упавший на землю? И если это случилось, то что стало с нашими товарищами? На эти вопросы никто не может дать ответ".
      Менее других может судить об этом Цаппи, который после падения долго лежал распростертый на льду слева от меня, получив сильный удар в грудь. Но теперь, желая поскорее вернуться домой, он был совершенно уверен, будто видел своими глазами, как загорелся дирижабль и погибли люди.
      Не знаю, действительно ли дирижабль загорелся, ударившись о землю. Не могу также утверждать, что дым, который видели мои товарищи и который, как утверждает Бьяджи, быстро исчез, был в действительности, потому что миражи нередки в полярных районах.
      Но даже если допустить, что, во второй раз ударившись о лед, дирижабль загорелся, из этого еще не следует, что в огне погибли все шесть человек. Достаточно вспомнить о дирижабле "Рома", который в 1922 году загорелся от удара об электрические провода высокого напряжения. Из сорока пяти человек, находившихся на его борту, спаслись одиннадцать. Вспомним и о трагедии "Гинденбурга", загоревшегося 6 мая 1937 года в Лэйкхарсте, в Северной Америке. Из 97 пассажиров 62 вышли живыми из огромного костра [125].
      Согласившись с мнением Цаппи, из Рима приказали летчикам Маддалене и Пенцо прекратить полеты, а Романья в свою очередь радировал на "Красин", чтобы потерпевшие бедствие поскорее были доставлены в Кингсбей, где находился "Читта ди Милано". Так была упущена наиболее благоприятная возможность узнать что-либо о судьбе наших шести товарищей, исчезнувших на дирижабле, и спасти тех, кто мог остаться в живых.