Ангел Кумус

– Дай мне это сделать, – попросил Кукольник.

Я в полной растерянности. Я не могу понять, хорошо это или плохо.

– Ты обещал выполнить мою любую просьбу, – настаивает Кукольник.

– Мне это кажется странным, я не понимаю, но что-то в этом неправильно!

– Что тут неправильного? Представь, что я просто делаю еще одну куклу, но делаю по-другому!

– Делать и создавать – это разные вещи, – я еще сопротивляюсь.

– Да ты только представь, – шепчет Кукольник, положив мою голову себе на колени и ласково проводя по волосам, – в любой момент ты сможешь открыть эту дверь и увидеть ее!

– Я лучше открою ту дверь, где она просыпается!

– Глупо. Глупо и недальновидно. Самоистязание ничем нельзя оправдать, разве что убожеством воображения. Каждый раз, когда она при тебе проснется, ты будешь думать, что она завтра умрет! ТЫ ЭТО ЗНАЕШЬ!

– А ты хочешь сделать!.. – Я резко сел, освободившись от его рук.

– Я хочу сделать так, чтобы ты смотрел на нее торжественно. С восторгом. С нежностью. Но не со страхом и сожалением. Представь только, в любой момент, когда ты ее увидишь, она будет одинакова! Ни хуже, ни лучше, всегда одна!

– Я не знаю, что я буду чувствовать, когда увижу ЭТО!

– Так давай же наконец выясним! – обрадовался Кукольник.

Кукольник сказал, что не допустит помощников. Только он и я. Мы не спали день и две ночи. Я предупредил, что, если на теле у мертвой девочки будет хоть один разрез или повреждение, я тут же уйду и прокляну Кукольника. Он вводил ей через рот и отверстия между ног растворитель, шепча ласковые слова. От этих слов, от тусклого света и запахов бальзама мне становилось нестерпимо грустно. Я плакал. Когда он наполнял ее оболочку, я отвернулся.

К рассвету все было готово. Мы открыли двери комнаты. Отец девочки и прислужницы, повар, поварята, истопник, кучера и конюшенные, горничные и столовые девушки, кормилица и садовник в полнейшей тишине и благоговении стали у стола, на котором светилось нежное тельце. Потом каждый подошел и поцеловал ножки девочки, а отец – ее лоб. Не было Нинон, она лежала в беспамятстве. Отец взял девочку под мышки и поставил. Девочка стоит. Он оглянулся и подмигнул безумным глазом. Опять взял ее на руки и посадил. Девочка сидит. Тут все собравшиеся не выдержали, кто на колени упал, кто бросился вон.

– Куда же вы, – удивился он, – ее так удобней одевать. Одевайте, украшайте! Никаких похорон. Она будет всегда с нами.

Поздно ночью Нинон Ланкло пришла в кабинет мужа. Она стояла у двери, уцепившись за притолоку и тяжело дыша.

– Вы не посмеете, – еле слышно сказала она, – моя девочка, вы не посмеете! Где она? Мне сказали… Мне сказали, что вы сделали… – Она отдышалась, набрала воздуха и прокричала: – Мне сказали, что вы сделали чучело из моей девочки!

Я и Кукольник подошли к подставке со стеклянным колпаком в углу кабинета. Девочка стояла, чуть расставив ножки в украшенных драгоценными камнями башмачках. Она смотрела на меня спокойными глазами и чуть улыбалась.

– Ну и как? – прошептал Кукольник восторженно. – Как тебе она? Что ты чувствуешь?

– Ничего, – устало сказал я. – Ничего не чувствую, хотя…

– Да! – повернулся ко мне Кукольник, оторвав взгляд от девочки. Мне стало его жалко.

– Скучно.

– Что?!

– Мне скучно. Это все, что я чувствую. И еще.. Я чувствую себя обманутым.

– Посмотри на эти локоны, на эти глаза! Глаза! Они настоящие! Волосы пахнут, кожа нежней шелка!

– Скучно.

К сидящему в оцепенении перед девочкой мужчине бросилась растрепанная женщина, обхватила его ноги:

– Вас попутал дьявол, ее нужно похоронить, похоронить мою девочку! Как же можно не похоронить, это же грех! – Женщина кричит и плачет, цепляясь за руки мужчины. – Будьте вы прокляты!

На тельце куклы, лежащей в лотке, проступили пятна.

– Это точно трупные пятна, – прошептал врач, он теперь не расставался с лупой, подходя к лотку каждые полчаса. – Ну что ж, – врач пожал плечами и взял скальпель.

Он не рассчитал свои силы и первым же нажимом лезвия глубоко рассек грудь куклы. Поднял руки вверх, потряс ими, не выпуская скальпель, и уже очень осторожно сделал разрез вниз до выступающего лобка. Пинцетом раскрыл кожу, тонкую, как лепестки увядшей розы, несколько секунд смотрел на белеющие кости грудины и внутренности. Закрыл глаза. Открыл глаза и сложил лепестки, закрывая. Отложил скальпель. Прошел по кабинету, разводя руки и бормоча что-то сам себе.

Санитар, уже собравшийся уходить, заглянул к врачу, посмотрел в лоток.

– Да-а-а, – протянул он. – Это как же понимать? Если бы вы не ткнули ее случайно пинцетом в живот, она бы сейчас бегала по столу?

– Я думал, она резиновая! – с отчаянием крикнул доктор.

– Что будете делать?

– Что тут поделаешь. Похоронить ее надо. Помоги. – Врач покопался в портфеле, достал пластмассовый со стеклянным верхом футляр от подарочного набора авторучек. Пыхтя, сломал перегородку, выложил дно ватой. – Положи ее сюда, – подвинул он футляр по столу санитару.

Санитар протянул руку к лотку, потом подумал и взял куклу пинцетом. Осторожно уложил на вату. Врач сложил в несколько слоев бинт, отрезал и укрыл тельце. Щелкнул, закрывая стеклянную крышку. Положил футляр в карман.

– А как же инспектор? – вспомнил санитар.

Врач, обхватив голову руками, застонал. В дверь постучали. Инспектор оказался молодым мужчиной, энергичным и многословным. Санитар, улучив момент, когда инспектор замер и замолчал у инструментов для вскрытия, достал из шкафа пробирку и пузырек со спиртом. Предложил всем принять по сто граммов. Инспектор отказался. Он ведет правильный образ жизни, по утрам бегает, по вечерам пьет кефир или сок, что позволяет ему всегда быть в форме, что крайне необходимо для выполнения служебных обязанностей…

В этом месте инспектор вспомнил, зачем пришел, и потребовал выдать ему вещественное доказательство. Санитар, недолго думая, положил на стол пробирку. Инспектор заинтересованно склонился к ней.

– Что это за гадость? – спросил он, не поднимая головы. Он не видел, как врач и санитар переглянулись.

– Куколка, – доложил санитар.

– Как же так? В отчете сказано, что это резиновая куколка пяти сантиметров в длину.

– Трех, пяти – какая разница, – пожал плечами санитар. Врач молчал.

– Но я думал, что куколка…

Он замолчал, и врач с санитаром тоже уставились на пробирку. Жесткий панцирь лопнул, показалась головка насекомого, расправляющего усики.

– Что это? – шепотом спросил инспектор.

– Бабочка, – тоже шепотом ответил доктор. – Нужно ее вытряхнуть из пробирки, а то она не сможет расправить крылья.

Следующие двадцать минут трое мужчин в полнейшей тишине наблюдали процесс рождения большой бабочки. Когда она расправила смятые крылья и неуверенно их опробовала, раздался общий вздох облегчения.

– Так, – подвел итог инспектор, – допустим, но… Если подойти к этому логично… – он напрочь утратил свое многословие.

Бабочка уже уверенней взмахнула крыльями, на их бархатной поверхности, словно присыпанной пыльцой диковинного цветка, обнаружился завораживающий неожиданным сочетанием красок рисунок. Она взлетела, и запрокинутые лица мужчин снизу испугали ее: бабочка сначала метнулась к обманному свету ламп, но потом нашла раскрытое окно.

Я избегал Кукольника несколько дней. Я не был зол или обижен, просто видеть его было неприятно. Я чувствовал себя обманутым, а как-то утром на меня обрушилось страшным грузом понимание: Кукольник меня использовал. Он давно мечтал сделать именно чучело, но не мог без моего разрешения. Я не представлял себя без него, все, что я знал, дал мне он, может быть, именно в этом дело? Я должен сам принять определенное решение, сам это решение осуществить, сам за все отвечать. Совершенно не думал о девочке. Как только я увидел чучело, я стал равнодушен к ней.

Вопрос с ребенком по-прежнему не был решен. Ночью я сидел на окне и смотрел, как Аспасия любит Перикла. Я замаскировался, но Аспасия вгляделась, прищурившись, в мерцание желтых кошачьих глаз в темноте и запустила в меня кувшином. Через несколько минут она вышла на улицу.

– Я пришел поговорить, – предупредил я ее гнев.

– Говори, – Аспасия глубоко вздохнула. – Говори, пока можешь говорить.

– Что значит – пока можешь?

– Пока куклы не поняли, кто ты. Пока они ничего у тебя не просят, пока их мало, пока они глупы и не испуганы.

– Не путай меня, Аспасия. Я пришел поговорить о детях. Как они получаются?

– А что говорит на эту тему Кукольник?

– Я пришел к тебе.

– Это сложно. Давай определимся. Ты говоришь о конкретном ребенке?

– Да. Я хочу ребенка. Я попросил Кукольника, он дал мне девочку…

– При чем здесь Кукольник? Нашел, у кого просить. Он что, умеет рожать? Попроси того, кто умеет рожать. – Аспасия зевнула. – Он знает, о чем мы сейчас говорим?

– Рожают только женщины. – Я задумался.

– Попроси женщину. Она тебе родит ребенка. Это если ты хочешь ребенка себе.

– Это будет мой ребенок? – уточнил я.

– Конечно, твой! Твой и этой женщины, это важно, – кивнула Аспасия.

– Отлично. Роди мне ребенка, Аспасия.

– Я не могу, – отвечает Аспасия просто.

– Приказываю тебе немедленно родить мне ребенка!

– Не кричи. – Аспасия обнимает меня и прижимает голову к груди. – Ты еще многого не понимаешь. Постепенно поймешь. Чтобы я родила тебе ребенка, ты должен мне этого ребенка сделать.

– Я скажу Кукольнику, он сделает любого!

– Тогда это будет ребенок Кукольника, а не твой.

– Говори немедленно, что мне нужно делать! – Я вырвался из ее рук и топнул ногой.

– Ладно. Ты знаешь, что есть куклы, а есть люди. Знаешь?

– Знаю.

– Тогда ты должен знать, что куклы не рожают. Рожают только женщины. Начнем с того, что ты пойдешь к Кукольнику и спросишь, как его куклы становятся людьми, и наоборот.

– Я спрашивал уже. Он не говорит! Или говорит, что это получается само собой – из смерти в жизнь, из жизни – в смерть!

– Если он не говорит, а он твой наставник, то и мне этого тебе не объяснить. Давай сделаем так. Ты можешь отличить куклу от женщины?

– Могу.

– Тогда иди найди женщину, которая заставит тебя покраснеть, и сделай ей ребенка. Ты видел, как это делается. Ты еще маленький, у тебя не получится именно так, как у людей. Но ты же можешь превратиться в любого. Воспользуйся этим! Подсмотри, что из живого больше всего нравится твоей избраннице, и стань им! – Аспасия потягивается и вдруг легко перепрыгивает через перила балкона. – Бежим купаться! – кричит она, уже невидимая в темноте, и несется к морю.

– А если, – я еле поспеваю за ней, – а если я стану оленем, она не родит мне олененка?

– Нет, дурачок, все дело в душе!

– А при чем здесь душа? – Мне пришлось оторваться от земли и лететь над нею птицей.

– Это главное! Кукольник перед тобой ничтожество, потому что ты управляешь душами, а он только оболочками!

Аспасия сбрасывает на берегу тунику и голая бросается в море. Я шлепаю возле ее лица промокшими крыльями, потом вспоминаю и ныряю под нее уже самим собой. Аспасия отбивается ногами от моих рук.

Когда мы вышли на песок и упали, обессилев, я спросил:

– Ты точно не хочешь родить мне ребенка? Но почему?

– Какой же ты смешной… Потому что ты сам ребенок.

– Но я же все могу!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.