Россия забытая и неизвестная - Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

Очень быстро ознакомилась я с жизнью института и полюбила ее. В противоположность отцовскому суждению дисциплина оказалась куда менее строгая, чем в Одессе, да и сама жизнь была уютнее и веселее. Утром были уроки до двенадцати часов с переменками в пятнадцать минут. После третьего урока был завтрак, с молитвой до и после еды. Затем мы все бросались в «одевалку», где напяливали на себя нижние толстые штаны, башлыки и отправлялись в сад, где зимой катались на коньках, спускались с горок на салазках. С весны был теннис, гигантские шаги, всевозможные качели и гимнастические приспособления. В четверг и воскресенье были приемные дни, когда приходили нас навещать родные и знакомые. Отец вскоре после моего поступления в институт вернулся в имение, где еще не кончились всевозможные работы после уборки хлеба. Тетя Саша уехала с отцом. Мне было очень грустно с ней расставаться, но она не могла переносить сурового петербургского климата. Дядя Жорж приходил каждое воскресенье, иногда даже в четверг, и приносил много сладостей и всевозможного баловства.

Девочки привыкли к моему акценту и больше не дразнили меня. Даже поправляли, когда я делала ошибки, особенно в ударениях. Но у меня был серьезный козырь. Я знала французский язык лучше всех. Классная дама, с которой я познакомилась в первый день моего поступления, оказалась очень симпатичной. Ее звали Августа Маврикиевна Вольф, и, будучи немецкого происхождения, она исполняла немецкое дежурство. У нас было такое правило: один день был посвящен всецело немецкому, а другой – французскому языку. Мы должны были говорить даже между собой на этих языках, что мы, конечно, не всегда исполняли, особенно когда вылетали на переменку в коридор. Наше французское дежурство было менее интересно, так как «классюха» была русская дама, Парамонова, которая совершенно не умела с нами справиться. Она без толку орала и, хотя она отлично знала французский язык, внушить нам к нему любовь не могла. Зато преподавательницу мадам Гризей, настоящую француженку, мы очень любили и уважали. Она всегда была веселая, никогда не сердилась, но беспощадно ставила скверные отметки тем, кто шумел или шалил в классе.

В один из приемных дней дядя Жорж с очень таинственным видом заявил мне, что ему нужно со мной очень серьезно поговорить. «Папа скоро приедет, – сказал он, – но он приедет не один, а с женой». На мое удивленное восклицание он объяснил, что папа женился на той соседке, которая ездила верхом мимо Раздола, зовут ее Клеопатра Михайловна. Тотчас же я вспомнила, что недавно получила письмо от тети Саши, в котором она мне сообщала, что в моей жизни скоро произойдут большие перемены. Смутно пронесся образ всадницы в красивой черкеске, с папахой на золотистых волосах. Вспомнилась дорогая, такая близкая тетя Саша, стало как-то неуютно на душе. Но время шло и вело к неизбежным переменам.

С первой же встречи с Клеопатрой Михайловной⁷ я полюбила ее. Она пришла с отцом ко мне на прием, принесла массу всякого баловства и весело заявила: «Вот, нам предстоит жить вместе, я надеюсь, что мы подружимся с тобой. Познакомимся ближе, я буду часто тебя навещать, отец не всегда сможет». Она исполнила свое обещание и приходила каждый прием. Я восхищалась ее знанием языков, особенно немецкого, что было естественно, так как ее отец был чистокровный австриец. Впоследствии она мне много помогла в этом, так как я плохо усваивала тяжеловесный стиль этого языка. В институте от нас серьезно требовали знания этих двух главных языков, иначе невозможно было получить аттестат зрелости.

Поразили меня весной белые петербургские ночи[11]. Я много о них слыхала, но реально не могла себе представить, пока не увидела и не ощутила их странной и таинственной красоты. Отодвинув толстые занавеси, мы любовались этим прозрачным светом. Наш сад тонул в голубоватой мгле. Сидя на подоконнике, можно было свободно читать. Когда впоследствии мы готовились к выпускным экзаменам, мы все толпились на этих подоконниках, ссорились из-за мест. Плохо было тем, кто не успел себе отвоевать уютного местечка, им приходилось устраиваться на полу в коридоре, со свечами, ввиду того, что эти ночные занятия были официально запрещены начальством и электричество не полагалось зажигать. Свечи заменяли его, и начальство смотрело сквозь пальцы на наши устройства.

Хотя жизнь в Павловском институте не тяготила меня, я с большим нетерпением ждала весны. Обыкновенно нас распускали в конце мая на летние каникулы, но уже за два месяца до этого я ждала этого дня и мечтала о возвращении в деревню. В тот год отец уехал ранней весной. Этого требовало его земледельческое хозяйство, которым он не пренебрегал, не полагаясь всецело на управляющего, что делали почти все помещики.

Отправились мы большой компанией. С нами ехали мадам Жюли, Саша, Коля и Тамара. Как всегда, дядя Жорж обещал приехать погостить до своего военного лагеря. По обыкновению, тетя Саша встретила нас радушно и весело. Мне сразу же бросилась в глаза большая перемена в ней, она сильно похудела и осунулась. Затаенное беспокойство зашевелилось в моей душе, было ли это предчувствие?

Вскоре появилось новое существо в нашей семье, девочка лет четырнадцати, с неприятными манерами и полуграмотная. Отец мне ее представил так: «Прошу любить и жаловать, это твоя старшая сестра». Ужасно мне не понравилась эта «старшая сестра», вдруг с неба свалившаяся. Жеманная, с особенным фамильярным отношением к отцу, как будто бы у них давно установилась прочная дружба. Очень скоро после этого неприятного вторжения заболела тетя Саша; она жила в отдельном флигеле. Я каждый день ходила ее навещать. Мы много с ней говорили по душам; в одной из этих бесед она сказала: «Жаль, что отец взял на воспитание Улю, она совсем здесь не подходит. Я отговаривала его, но Клеопатра Михайловна согласилась, в этом вся беда».

Тете Саше становилось все хуже и хуже. Пожилой доктор, еврей, который всегда нас лечил, стал часто приезжать из Елизавет-града и оставался ночевать. Когда неожиданно появился отец Александр, мое сердце болезненно сжалось, я поняла, что происходит что-то серьезное и страшное. После довольно долгого пребывания у больной отец Александр вышел на крылечко флигеля, позвал меня и сказал: «Иди к тете Саше, она тебя зовет». Тетя Саша лежала на белоснежной подушке, и ее лицо мне показалось восковым. Подозвав к себе, она благословила меня старенькой иконой Казанской Божией Матери, тихим голосом, но внушительно сказала мне: «Никогда не отступай от своей религии, крепись, всего навидаешься, молись, особенно Божьей Матери. Она будет твоей заступницей, а я там буду просить Ее об этом». Слезы душили меня. Отец вошел вслед за мной, а я убежала, чтобы не показать ей моего волнения. Клеопатра Михайловна поняла остроту моего горя и всячески приблизила меня к себе. В тот же день тетя Саша скончалась. Всю ночь я не спала, заливаясь слезами. Клеопатра Михайловна не отходила от меня. Ко всем близким соседям отец послал верховых. К первой панихиде собралось много народу, вся дворня и все жители нашей деревушки. Покойницу все любили, особенно простой народ. Она всем помогала и обо всех заботилась.

Все старались меня утешать, уверяя, что так лучше, что она больше не страдает и теперь у Господа Бога в раю. Но эта длинная бессонная ночь с шумом молотков, сколачивающих гроб, была настоящим кошмаром. Я была совершенно выбита из колеи, даже не обращала внимания на глупые, бестактные выходки Ули, которая никогда не приобрела способности чувствовать, как себя вести в каком бы то ни было случае. Несмотря на целую плеяду учителей, гувернанток, появившихся после ее прибытия, она упорно оставалась глупой невеждой, с вкоренившимся мещанским мировоззрением. Вместе с тем она обладала необычайной хитростью и постепенно завоевывала благосклонность отца, ловко настраивала его против всех. Словом, несмотря на свои четырнадцать лет, это было существо совершенно сформированное, пропитанное любовью к интригам, озлобленное с самого начала своего появления в Веселом Раздоле. Вскоре я узнала, что Уля незаконная дочь отца. Она появилась на свет еще задолго до его женитьбы на моей матери. Он давно хотел ее удочерить, так как ее мать вышла замуж за очень неприятного и грубого человека. Отцу никогда не удавалось выполнить свое намерение, так как моя мать и тетя Саша всячески противились этому. Клеопатра Михайловна уступила и долгие годы горько платила за свой благородный поступок.

После смерти тети Саши Клеопатра Михайловна очень часто ездила в Одессу. Один раз она вернулась с маленькой девочкой двух лет, голубоглазой и с беленькими волосами. Она мне весело сказала: «Вот тебе еще сестренка, видишь, какая она еще маленькая и беспомощная». Моему изумлению не было конца. В то время я мало что понимала, но позднее пришлось разобраться в этом невероятном хаосе нашего быта.

Оказалось, что когда Клеопатра Михаиловна очутилась у нас на банкете в первый раз, отец, провожавший ее до дому, на другой же день отправился к Нейпергу просить ее руки. Но крутой старик, недовольный слишком самостоятельным поступком дочери, резко отказал отцу. Вот тогда-то отец и Клеопатра Михайловна уехали в Париж и долго там пробыли⁸. Когда они вернулись в Одессу, у Клеопатры Михайловны родилась девочка, которую они поместили в знакомой греческой семье Романо. Затем они поженились и зажили в Веселом Раз доле, но старик Нейперг проклял дочь и все свое имение завещал своему управляющему. У Клеопатры Михайловны все же были средства от ее покойной матери. Ее тетка, сестра матери, жившая с ними много лет, не на шутку рассердилась на жестокость старика и переехала жить в Одессу. Очень скоро выяснилось, что Клеопатра Михайловна ждет второго младенца. Отыскали хорошую русскую няню, уроженку Калужской губернии. Она прекрасно умела воспитать малышей и возилась с ними с необыкновенным терпением.

Примечания

1

Сергей Порфирьевич Алейников – поручик. В списке землевладельцев Елизаветградского уезда на 1908–1909 г. (Здесь и далее все постраничные примеч. ред.)

2

Иоанн Кронштадтский, Иван Ильич Сергиев (1829–1908) – священник Русской православной церкви, митрофорный протоиерей, настоятель Андреевского собора в Кронштадте. Выдающийся проповедник, духовный писатель, церковно-общественный деятель. Канонизирован в лике праведных Русской православной церковью за границей (1964) и Русской православной церковью (1990). Память святого праведного Иоанна Кронштадтского – 20 декабря по ст. ст.

3

Имение Любомировка (Бобринец) Елизаветградской губернии.

4

Шебеко Николай (1834–1904) – сын Шебеко Игнатия Францевича и Елизаветы Сергеевны, урожд. Сукачевой.

5

Яницкие – родители матери автора.

6

Дортуар (фр. dortoir) – общая спальня для учащихся в закрытом учебном заведении.

7

Ревуцкие – известная на Украине фамилия. Наиболее видные ее представители – братья Лев и Дмитрий Николаевичи Ревуцкие. Первый из них (1889–1977) композитор; второй, старший (1881–1941), музыковед и фольклорист. Фамилия увековечена в названии иконы Божией Матери «Ревуцкая» в Херсонской епархии, а также в названии села Ревуцкое и улицы Ревуцкого в Киеве.

8

Возможно, потомки видного инженера путей сообщения Н.И. Богданова.

9

В списке землевладельцев Елизаветградского уезда на 1908–1909 гг. часть 1 (А – К) значится Загорская Мария Васильевна, жена корнета, а также дворяне Загорские: Владимир, Бронислав, Болеслав Александровичи.

10

Прюнель (фр. prunelle) – тонкая плотная ткань для изготовления верха обуви, обивки мебели.

11

Период белых ночей в Санкт-Петербурге длился с 11 июня по 2 июля. Более светлые, чем обычно, ночи наблюдаются с 25–26 мая по 16–17 июня.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.