Люк и Фек. Мир и Война

Нина Голованова

Люк и Фек

Мир и Война

Роман в стихах

Верность традиции

Роман в стихах Нины Головановой «Люк и Фек» – произведение, бесспорно, заслуживающее внимания. Во-первых, потому что сам жанр определяет особую эстетику, особую интонацию и композиционное построение. К слову, автор нашего стихотворного романа, решая такую рискованную художественную задачу, соблюдает все необходимые в таких случаях литературные формальности и этим уже заслуживает уважение. Во-вторых, большое значение в восприятии текста имеет его опора на традиционность, на знаменитые романы в стихах прошлого с их эпохальной событийностью, с их изящной словесной вязью. Смело можно сказать, что Нина Голованова достойна своих великих литературных учителей. Ее поэтика вполне ясна, не перегружена неестественной образностью, слог обладает той степенью летучести, которая позволяет читательским глазам двигаться от страницы к странице, не спотыкаясь.

В качестве сюжетной основы, в качестве некоего событийного повода автор выбирает историю одной фотографии, на которой изображены двое молодых людей, парень и девушка, Люк и Фек, представители того героического поколения молодежи 30-х годов, поколения потрясающего до сих пор потомков своей силой красотой и чистотой. Далее рассказывается их жизненная история во всех деталях и перипетиях, с лихими заворотами ключевых линий, с интересными размышлениями и отступлениями. Причем размышление эти касаются не только самого романа, но и исторических парадигм развития нашей страны.

Что сказать о стихотворном стиле романа? Его сразу не охарактеризуешь. И не из-за того, что он так уж сложен, а в силу его благородной простоты, ведущей к размышлениям о возможности принципиального использования стихов для создания большого романного полотна. В литературоведческой и литературно обиходной практике мнения на сей счет разнятся. Кто-то считает, что так называемые сюжетные стихи не имеют под собой творческой основы, неизменно превращаясь в репортажи, иные наоборот отрицают насыщенную образность, ассоциативные ряды, намеренную метафоричность. Правда, как водится, лежит где-то посередине. В рамках этой правды книга «Люк и Фек» смотрится вполне убедительно. Нина Голованова показывает себя автором, владеющим в совершенстве словом, и понимающим в какие артерии и вены следует загонять русскую поэтическую кровь.

Книга будет интересна всем, кто любит литературу, любит людей, любит историю нашей страны. Она вызывает сопереживание, делает прочитавших ее благороднее и строже. А какова еще цель литературы, как не эта?

Максим Замшев,

первый секретарь Московской Городской

Организации Союза Писателей России

Этот роман посвящается моим родителям: Людмиле Александровне Номофиловой и Федоту Павловичу Голованову, которые принадлежали к героическому поколению молодежи тридцатых, сороковых годов прошлого столетия, построившему мощную экономику нашей страны, отстоявшему страну в годы Великой Отечественной войны и восстановившему колоссальные потери в этой войне. Они жили, любили, работали, страдали и боролись

Часть первая

Мой альбом хранит ряды

Старых фотографий.

На одной из них следы

Детских каллиграфий.

Надпись бледная видна:

«Люк и Фек » и дата.

Эту надпись я сама

Сделала когда-то.

Начало

Люк привет! Привет и Фек!

На забытом снимке

В молодой двадцатый век

Вы вошли в обнимку.

Только что окончен ВУЗ,

В прошлом страхи сессий,

Подработки, тяжкий груз

Черновых профессий.

Общежитий суета

И студентов братство

Значили для вас тогда

Больше, чем богатство.

Предстоит путь на Урал

В строящийся город,

Где везде царит аврал,

Жить тут тем, кто молод.

Город станет образцом

И труда и быта.

Ничего его творцом

В планах не забыто.

Здесь завод и новый дом,

Грамотным дорога,

Есть река и лес кругом.

Счастью нужно ль много?

До отъезда на вокзал

Брак зашли оформить.

Регистратор пожелал

Эту дату помнить:

«Вы теперь муж и жена.

В праздник ли, в печали

Пусть любовь будет нежна,

Так же, как вначале.

Радости на много лет!

Жить в согласье дольше,

Избежать невзгод и бед

И детей побольше».

В паспорта поставил штамп.

Формализм отчасти.

Люк однако сотней ламп

Вся светилась счастьем.

На Урал

Сумка книг и патефон,

Чемоданчик жидкий.

Люк и Фек идут в вагон.

Поезд на Магнитку.

Люк брюнетка, Фек блондин,

Молодые лица.

Молодость как миг один

В нашей жизни длится.

Паровоз дает свисток,

Лязгают колеса.

Поезд мчится на восток.

Люк глотает слезы.

Вспомнились учебы дни,

Праздники с пирушкой,

Туфли новые одни

На двоих с подружкой.

Как профессор уж седой

Звал их на беседу.

Познакомил всех с женой,

Пригласил к обеду.

Среди книг, что за стеклом,

В тесном кабинете

Спорили они потом

О любом предмете.

Вспомнилось ей, что весной

По Москве бродили

И гитарой под луной

Жителей будили.

А в Большой театр билет

Шиком был московским.

Пели там во цвете лет

Лемешев с Козловским.

Под шумок студентов рой

Набивался в ложи.

(На галерке звук плохой

Видно плохо тоже.)

Под конец оваций шквал.

«Бис» кричали «Браво».

Пеньем тенор отвечал

На любовь и славу.

Грусть была и от того,

Что отцу и маме

Не известно ничего

О ее романе.

И решила, что письмом

Сообщит попозже,

А когда устроят дом,

Пригласить их сможет.

Друзья

По вагону шел народ.

Несколько парнишек

Крикнули: «Привет, Федот,

Как насчет картишек?»

Фек друзьям был очень рад.

На работу летом

Приезжал он в Ленинград,

Жил у них при этом.

Там они в порту морском

Разгружали баржи,

Волокли мешки с песком

По скрипучим маршам.

Вскользь сказал им в галдеже:

«Вот жена, Людмила,

Полтора часа уже

Я женат на милой».

Люк друзей представил он:

«Петя, Ваня, Боря —

Ленинградский батальон

Тружеников в сборе».

Те с наличьем брачных уз

Поздравлять их стали

И отметить сей союз

В ресторан позвали:

«Вашу свадьбу мы, друзья,

В складчину отметим,

Чтоб как сталь была семья

В назиданье детям».

Свадьба

Инженеров на Урал

Из различных ВУЗов

Этот поезд вдруг собрал

Со всего Союза.

В ресторане каждый друг.

Всем нашлось там место.

Поздравляли громко вслух

Жениха с невестой.

От бригады поваров

Молодым в подарок

Принесли гвоздь всех пиров,

Вина лучших марок.

Ели, пили веселясь

И кричали: «Горько»,

А потом гитару взял

Друг Федота, Борька.

Потихоньку смолкнул зал.

Он рукой большою

Вдруг по струнам пробежал

И запел с душою:

«Сирень, вокруг сирень,

Сиреневая пена,

Чей резкий аромат

Волнует нас до слез.

Я встретил Вас в тот день

И в чувствах перемена

Была сильней в сто крат,

Чем в чаяниях грез.

С тенистой стороны

Вы шли с большим букетом,

С сиреневым цветком

В блестящих волосах.

Вы были так стройны

И нежны этим летом,

Что я с большим трудом

Смог прошептать лишь: «Ах».

И показалось, что

Судьбе в тот миг угодно

Меня обворожить

И счастье в жизни дать

Но Вы прошли к авто

Раскованно, свободно,

Дав знать, что с шиком жить

Прекрасней, чем страдать.

Взревел мотор и дым

Рассеялся в округе,

Исчезли как мираж

И Вы, и Ваша тень.

Я понял, не любим.

Мне ж в память о подруге

Остался Ваш кураж

В тот теплый летний день.»

Всех немного удивив,

Голосом приятным

Люда спела о любви

Очень деликатно:

«О любви не говорят,

Это в ощущениях.

Есть любовь – глаза горят,

Нет любви – мучения.

Пусть метелью заметет

Каждую дорожку.

С другом счастье к вам придет

Даже и в сторожку.

Как в жару бывает снег

От цветков жасмина,

Есть кроме любовных нег

У любви причина.

А причина не жара,

Не мороз. Так вышло,

Что пришла уже пора

Жизнь наполнить смыслом.

Каждой клеткой сердце льнет

К дорогому другу.

Есть любовь – душа поет

Нет – на сердце вьюга».

Только к полночи совсем

Стали расходиться,

В освещенной полосе

Замелькали лица.

Люк и Фек пошли искать

Свой вагон и, толком

Не обнявшись, тихо спать

Разошлись по полкам.

Дорога

Утром жизнь дорожный стиль

Приняла обычный.

Духота, из окон пыль

Стали им привычны.

Днем собрались игроки,

Расписали пульку.

Покупали должники

Вместе с пивом тюльку.

Завязался разговор

С ехавшими вместе.

Их слова про щедрость гор

Не являлись лестью.

Был в вагоне и сосед

Инженер – геолог.

Благороден и чуть сед,

А в душе психолог.

Попросили рассказать

Про Урал ребята,

Лучше им хотелось знать

Этот край богатый.

Инженер там много раз

Побывал по долгу

И ребятам свой рассказ

Изложил он с толком

Рассказ инженера об Урале

«Цепь Уральских гор древней,

Чем массив Кавказский

И поэтому нет в ней

Красоты той царской.

Нет заоблачных вершин

С блеском шапок снежных,

Нет ущелий и стремнин,

Селей неизбежных.

Миллионы прошлых лет

Рушились вершины

И теперь тех гор портрет —

Гладкие махины.

Дух природы раскидал

Чудные богатства:

Здесь медь, золото, металл,

Самоцветов царство.

Что Клондайк, Аляска что? —

Нет, не им тягаться.

Тут богатств припасено

Лет на сотни, братцы.

В южной части этих гор

В реках золотишко

Намывают до сих пор

Жители с излишком.

Есть здесь город и гора,

Карабаш на тюркском,

Черная же голова —

В переводе русском.

В пойме речки Сак-Элга

Город расположен.

Раньше там росла тайга,

Путь был крайне сложен.

Вдруг у Карабаш горы

Золото намыли

И природные дары

Сразу застолбили.

Завезли рабочий люд

Деловые парни,

И им золото несут

Словно из пекарни.

А потом нашли и медь.

Выселок стал шире.

Англичанам наш медведь

Продан был в трактире.

Те построили завод

Самый современный,

Где трудящийся народ

Вкалывал отменно.

Жили бедно. Пьянство, бой

В праздники чинили.

Недовольные судьбой

Правда тоже были.

Но настал и судный день

Для хозяев жизни.

Поменялись свет на тень,

Праздники на тризны.

Революции набат

Край далекий этот

Разбудил, как камнепад,

Породив Советы.

И земля, и все на ней

Отдано народу.

Строй, работай и владей,

Кто был беден сроду.

Попыталась взять тогда

Власть себе обратно

Колчаковских войск орда,

Руша все нещадно.

Красной Армии войска

Гнали с тяжким боем

Чеха, немца, казака

Через лес и полем.

С партией я в Карабаш

Приезжал по делу.

Хлопотам в визит тот наш

Не было предела.

Цель – быстрее осушить

Шахты и забои,

Чтоб в дальнейшем исключить

С медью перебои.

В поселеньях мы тогда

Ночевали в избах.

Жили дым и духота

В наших организмах.

По старинке люди печь

Там топили просто.

За год успевала лечь

Копоть слоем толстым.

Раз в одной избе я вдруг

Обратил вниманье

На квадраты и на круг

С четким очертаньем.

Что-то раньше на стене

В тех местах висело.

Меньше показалось мне

Копоти осело.

Расспросить хозяйку смог

Случаем об этом.

И жалел, что не дал Бог

Светлый дар поэта.

Женщина, назвав себя

Фроловой Натальей,

Бога искренне любя,

Верила в фатальность.

Мне поведала она

О сыночке драму,

Да такую, что без сна

Ночь прослушал маму.

Драма, рассказанная хозяйкой

У нее был сын Егор

Всех ребят удалей.

Не боялся тот ни гор,

Ни таежных далей.

Он с отцом бродил в горах,

Их ходьбой промерив,

Часто там в глухих углах

Промышляя зверя.

А когда погиб отец

За царя и веру,

Хоть Егор был и малец,

Труд хлебнул не в меру.

Взяли парня на завод

В помощь для уборки,

Грязных и плохих работ

Тек поток к Егорке.

Тело ныло как от жал,

Но держался стойко.

Постепенно возмужал,

На язык стал бойким.

К девушке пришла любовь,

Знал ее со школы,

Тонкий стан, густая бровь

И коса до пола.

Дочка мастера ему

Приглянулась сразу

И лицом, и по уму.

Все в ней радость глазу.

Но пришел разрухи день

И завод закрылся.

Рядом с ними будто тень

Голод затаился.

Тут Егор всерьез решил

Собираться в горы,

Про богатства рудных жил

Слышал разговоры.

Вспомнил, что они с отцом

В горных перелесках

Находили подо мхом

Камни с желтым блеском.

Только снег сошел весной,

Чуть трава пробилась,

В горы сын ушел с одной

Верой в божью милость.

Мать поплакала, потом

Стала ждать обратно.

Расцвело все за окном.

Летом жить отрадно.

Вот уж лето шло к концу.

Туч холодных просинь,

Паутина по лицу

Предвещали осень.

Как-то в дверь чуть рассвело

Постучали громко.

Встала, сердце обмерло,

А в дверях Егорка.

Загорелый и худой

С сумкой за плечами,

Может с золотой рудой,

Может быть с камнями.

Рада мать. Вернулся сын

Жив, здоров, а кроме

Никого нет. Он один

Счастьем светит в доме.

Разожгла печь поскорей,

Тесто спозаранку

Замесила, во дворе

Растопила баньку.

В кухне из-под половиц

Вынула картошку.

Курица снесла яиц.

Хватит понемножку.

Приготовила поесть,

Стол едой дымился.

Сын помылся, зная честь,

Сел, перекрестился.

За едой он рассказал,

Что, найдя случайно

Золотой руды развал,

Рад необычайно.

Хочется забыть совсем

Про нужду и бедность,

Женится и житием

Будет править леность.

«А жениться – то на ком

Ты, сынок, собрался?»

У Натальи в горле ком

Вдруг образовался.

На вопрос ее второй —

«Звать Любовь» – ответил.

И добавил как герой —

«Лучшая на свете».

«Сватов засылали к ней,

Слышала я слухи» —

Мать сказала – «От людей

Из другой округи».

Загрустил сперва сынок,

А потом стал весел,

Будто скинуть тяжесть смог,

Замурлыкал песни.

День, другой прошел. Егор

В Омск уехал к дяде,

А Наталья все с тех пор

Часто шла к ограде.

Чтобы отвести беду,

Обращалась к Богу,

В доме убралась, в саду,

Заглушив тревогу.

Как-то выдались деньки

В октябре как летом.

Листьев желтых огоньки

Мир залили светом.

Утром вышла мать на двор

Псу наполнить миску,

Кур кормить, убрать весь сор.

Божий праздник близко.

Бросив взгляд на горный лес,

Вдруг залюбовалась.

Горка в синеве небес

Золотой казалась.

Уловил случайно глаз

Рядом с горкой точки,

Словно отделились враз

От горы кусочки.

Точки направлялись к ней

И менялись в цвете:

Двое белых лошадей

В золотой карете.

Тихо ахнула она,

На карете с горки

Хорошо была видна

Стать ее Егорки.

Сын остановил коней.

«Как жива, родная,» —

Так здоровался он с ней —

«В Омске жизнь другая».

Мать Наталья, как стена

Побелев, смотрела,

А внутри будто струна

Толстая гудела.

Ввел Егор во двор коней

И поставил к дому,

Упряжь снял, налил полней

Ведра, дал солому.

После их отвел в сарай,

Чтоб не застудились,

Отодвинул кур на край.

Те вдруг всполошились.

У Натальи наконец

Улеглось волненье.

Может быть помог Творец,

Снять оцепененье.

Заглянула в уголок,

Встав с каретой рядом,

А с картины ангелок

Смотрит светлым взглядом.

На картине благодать:

Небо, херувимы,

В облаках святая мать

С Боженькою-сыном.

На другой в дождь и грозу

Девочка в опорках

Тащит братца – егозу

Сзади на закорках.

Было шесть картин внутри,

Свертки и коробки,

Граммофон, ковер и три

Книг каких-то стопки.

В клетке попугай, пострел,

С ярко – желтой грудкой

Чуть нахохлившись, смотрел

На собачью будку.

Довелось когда-то ей

В Омске быть у брата

Тройку или пару дней.

Он служил богатым.

В это время господа

За границей жили.

Целый день они тогда

По дому бродили.

Вещи, что привез Егор,

Видела в том доме.

Жили краски и ковер

В памяти – альбоме.

Подарил ей для зимы

Шубу, шаль, ботинки

И с едою из корчмы

Полные корзинки.

Окорок в желе застыл.

Сыр, икра, колбасы.

Аппетитный запах плыл

От съестных припасов.

Мать топила в бане печь

Хоть была в тревоге.

Пусть сынок с усталых плеч

Смоет грязь дороги.

Сын зашел с вещами в дом,

Огляделся зорко,

Знал у матери закон —

Осенью уборка.

И сейчас все прибрала,

Стены, пол помыла.

Выскребла их до бела,

Печку побелила.

На стене наметил он

Всем картинам место,

Клетку внес и граммофон.

В доме стало тесно.

Вымывшись Егор надел

Вдруг халат бухарский,

Будто бы всегда без дел

Жил себе по-барски.

Пообедали, потом

Он в коробках рылся

И внезапно граммофон

Звуками залился.

Женский голос шелестя

Пел про счастье, горе,

Про красавицу – дитя,

Брошенную в море.

У Натальи на глазах

Слезы заблестели,

Ни словечка не сказав,

Стала стлать постели.

На другой день как всегда

Праздник был престольный.

Богачи и беднота

Тешились застольем.

К полудню Егор решил

Лихо прокатиться,

Блеском золота спешил

Удивить девицу.

Он уехал, кони вскачь

Экипаж умчали.

А Наталья, ну хоть плачь,

Вся в тоске, печали.

День прошел, настала ночь.

Ожидая сына,

Трудно было превозмочь

Матери кручину.

А под утро будто стон

Услыхала тихий.

Подсказало сердце: «Он» —

В чувств неразберихе.

Вышла. Только рассвело.

К дому по дороге

Что-то медленно ползло.

Подкосились ноги.

И, схватившись за забор,

Чтобы сил набраться,

Крикнула: «Сейчас, Егор,

Помогу подняться.»

К сыну подошла, едва

Плечи обхватила

И откуда-то взяла

Сдвинуть с места силы.

В дом втащила молодца,

Свет зажгла. О Боже!

Не смогла узнать лица:

Раны, кровь на коже.

Сразу поняла, не пьян.

Вышла драка видно,

Знала, сын был не буян.

Стало ей обидно.

Смыла все и кровь, и грязь,

Заварила травы,

Заживляющую мазь

Нанесла на раны.

Начала их бинтовать,

Напоила чаем,

Уложила на кровать

Как сама не чая.

Сын во сне то вдруг стонал,

Видимо от боли,

То бессвязно бормотал

О каком-то горе.

Наступил осенний день.

Лишь Егор проснулся,

На лицо упала тень,

Видно ужаснулся.

Завтрак был давно готов.

Сидя как на шиле,

Не могла сдержать мать слов

Тех, что ночь копились:

«Что случилось, сын, с тобой?

Где карета, кони?

Значит не дано судьбой

Жить как царь на троне.»

Рассказал Егор тогда

Со слезой во взоре,

Как из счастья и добра

Получилось горе.

К дому Любушки своей

Он подъехал с шиком,

В окружении детей

С визгом, смехом, криком.

Стол был вынесен во двор.

И родня вся в сборе.

Прекратился разговор,

Видно ведший к ссоре.

Поздоровался. Сказал

Мастеру с волненьем:

«Я бы Любу покатал,

Дайте разрешенье.»

Девушка была не прочь

С самого начала.

Цыкнул тут отец и дочь

Плача убежала.

Мастер высказался зло:

«Что за прынц приехал?

Боже, как нам повезло!» —

Продолжал со смехом.

«Где взял деньги шиковать?

Иль кого ограбил?

Может научила мать

Жить без всяких правил.

Есть жених уже у нас.

Любе ты не пара.

Прочь, исчезни с моих глаз,

Не то будет свара».

От обиды сын в сердцах

Натянул поводья.

Все мечты теперь лишь прах.

Жизнь померкла вроде.

Ехал грустный и кругом

Света стало мало.

Вдруг увидел за углом

Милая стояла.

Убыстрился крови ток.

Засияло солнце.

Вспыхнула любовь – цветок

В жизненном оконце.

Он остановил коней,

Соскочив поспешно,

Распахнул дверь перед ней,

Подсадил любезно.

Кони вскачь, по сторонам

Все на них глядели.

Думал: «Значит не обман,

Все на самом деле».

По дороге напрямик

Выехали к горке.

Сзади вдруг раздался крик:

«Ну держись Егорка!»

На телеге несся вслед

Мастер с мужиками.

Он ругался на чем свет

И махал руками.

Крикнул лошадям Егор:

«Но, пошли, родные!»

Те, почуявши раздор,

Мчались как шальные.

Вверх и вверх. Внизу река —

Синевой под горкой.

Вспыхивал издалека

Жар рябины горькой.

А потом удар и стук,

Заскользил по скату

И в беспамятстве за сук

Ухватился как-то.

Поднял голову. Над ней

Суетились галки.

Нет кареты, нет коней,

Только листья, палки.

Приподнялся, застонал.

Ноги, бок болели,

А внизу крутой обвал

И березы, ели.

Под горой среди берез

Девушка лежала.

Молчалива и без слез,

Будто не дышала.

Рядом щепки, обода

И обрывки снасти,

Груда яркая видна —

От кареты части.

Стал спускаться. Вдруг опять

Мужики явились,

Любу стали поднимать,

Страшно матерились.

Отнесли ее, потом

Стали бить с размаха.

Все грозились то судом,

То еловой плахой.

«Где на золото набрел?

Лучше бы признаться.

Не такой уж ты орел,

Чтоб нам быть за братца.»

Он сознанье потерял,

А потом услышал,

Вроде кто коней погнал

На горе повыше.

Долго там лежал пластом.

Онемело тело.

Небо звездным серебром

На него смотрело.

Думал: как же так стряслось?

Кто предвидел это?

Видимо сломалась ось

У его кареты.

А потом пополз домой,

Грела мысль о милой

Как о девушке живой.

Сердце же щемило.

Свой рассказ закончил сын.

Мать вздыхала молча

Над несчастием ночным.

Мыслей вились клочья: