От всех других спортивных событий века Олимпиаду в первую очередь отличала предельная обобщенность зрелищного сюжета – зрителю было дано проникнуть не только в суть совершаемого в том или ином спортивном жанре, но и обрести весьма многое на пути познания спорта и спортивной жизни вообще…
      Но частности при этом вовсе не страдали, фундаментальность общего замысла способствовала жанровой конкретности показа. Так смело можно, например, сказать: сцены из легкой атлетики…
      Человек и его характер крупным планом – принцип спортивного телевидения и содержание сегодняшних соревнований.
      Знание спорта сливается благодаря телевидению с общечеловеческим знанием, поскольку к знанию особенностей большого спорта приходят теперь не иначе, как постигая человеческую суть его героев.
      Телевидение произвело разведку более глубокую, чем кино или фотография, и открыло в большом спорте дополнительные резервы изобразительной метафоричности, той непрерывной метафоричности, что, может быть, и не сразу превращается в кристаллизованную зрелищность, и не всегда заметна сразу, но зато все время тонизирует восприятие зрителя.
      Телевидение научило нас – своих зрителей – читать сосредоточенность спортсмена как самый захватывающий сюжет.
      Именно обеспеченность зрелищной стороны спортивного действия содержанием и контролируется, проверяется, испытывается ТВ необычайно строго.
      Оптимально, на наш взгляд, сфокусированный показ ставил целью своей представить телезрителю Олимпиаду не как сумму соревновательных дисциплин, а как образ всего современного спорта.
      От всех других спортивных событий века Олимпиаду в первую очередь отличала предельная обобщенность зрелищного сюжета – зрителю было дано проникнуть не только в суть совершаемого в том или ином спортивном жанре, но и обрести весьма многое на пути познания спорта и спортивной жизни вообще…
      Но «частности» при этом вовсе не страдали, фундаментальность общего замысла способствовала жанровой конкретности показа. Так смело можно, например, сказать: сцены из легкой атлетики…
      Человек и его характер крупным планом – принцип спортивного телевидения, содержание сегодняшних соревнований.
      Так знание спорта смыкается благодаря телевидению с общечеловеческим знанием, поскольку к знанию особенностей большого спорта приходят теперь не иначе, как постигая человеческую суть его героев.
      В драме спортивного зрелища, представляемого регулярно ТВ, спортсмен – современный герой.
      К тому же большой спортсмен сегодня и своеобразный артист – мастер чисто телевизионного жанра. Ведь сегодняшний зритель имеет возможность наблюдать соревнующегося во всех подробностях им испытываемых переживаний.
      Что касается обратной связи, то она так естественна.
      Спорт, образованный ТВ, вошел в каждый дом, но он же и позвал из дома – привел на стадион нового зрителя. Разогрел, подстегнул его интерес. И, подарив эффект сопереживания, увлек возможностью соучастия в зрелище пусть даже из самого верхнего яруса гигантского современного спортивного сооружения. Оторванный от привычного ему крупного плана – постоянной льготы ТВ, он немедленно обнаруживает тех людей, что привык видеть в стенах квартиры на телеэкране. Возникает как бы диапазон контактов.
      Без зрителя, без подлинного искусства смотреть спортивное зрелище и болеть горячо и искренне за участвующих в нем людей нет настоящего соревнования.
      И ТВ, без сомнения, способствует в формировании самой благородной аудитории своей излюбленной натуре – Спорту.
      Спорт метафоричен.
      Это всегда привлекало к нему, как к выигрышной натуре, и литературу, и кино, и фотографию.
      Но ТВ произвело разведку более глубокую и открыло в большом спорте дополнительные резервы изобретательной метафоричности, той непрерывной метафоричности, что, может быть, не сразу превращается в кристаллизованную зрелищность и не всегда заметна, но зато все время тонизирует восприятие зрителя, превращая его в подлинного соучастника развернувшейся перед ним на экране борьбы.
      ТВ научило нас – своих зрителей – читать сосредоточенность спортсмена как самый захватывающий сюжет.
      Именно обеспеченность зрелищной стороны спортивного действия истинным содержанием контролируется, проверяется, испытывается ТВ необычайно строго.
      …Пока судьи при помощи специальной аппаратуры выяснили, кто же победил (Кондратьева или Гёр из ГДР), на экране видеозапись раз за разом повторяла забег. Так что зрители в ожидании объявления результата могли «выучить» финал наизусть.
      Спринтерский забег был развернут перед нами с обстоятельностью почти марафона. Насыщенность подробностями, однако, не лишала бег за олимпийскую награду динамики.
      Как говорил выдающийся мхатовский режиссер Михаил Николаевич Кедров: «Высокий ритм – это быстрая смена красок». Обстоятельный показ помогал выявить психологическую окраску финального забега.
      Электронной прессе, конечно, было известно, что считавшаяся фавориткой мировая рекордсменка Марлиз Гёр после того, как в начале июня Людмила Кондратьева побила ее рекорд, не могла не нервничать перед очным поединком.
      Кондратьева лидировала шестьдесят метров, но потом Гёр стала настигать ее и на самом финише, казалось, настигла.
      Бывшие очень внимательными к Людмиле Кондратьевой перед стартом телеоператоры и после финиша сразу же поспешили показать именно ее, чтобы сразу передать ощущение: на второй половине дистанции с нашей рекордсменкой что-то произошло… Они не ошиблись, вскоре выяснилось: у Кондратьевой открылась былая травма – последние метры она добегала, превозмогая боль.
      После финиша Кондратьева схватилась за голову, отстранилась от корреспондентов, уходила, заметно прихрамывая… чтобы через короткий промежуток вновь предстать перед всеми, но уже на пьедестале почета, где, казалось, она не столько счастлива, сколько утвердилась в какой-то неопровержимой решимости.
      Для телезрителей не стали потом неожиданностью слова Людмилы на пресс-конференции (о них мы узнали из газет) о том, что участвуй даже в Играх американка Эшфорд, она, Кондратьева, все равно бы победила.
      Сила характера Людмилы, характера, «пересказанного» всем ТВ, не вызывала ни у кого сомнений…
      Марафонский бег до проникновения ТВ в спорт, по существу, вообще обходился без зрителей.
      Стадион провожал и встречал марафонцев – о том же, что происходило на дистанции, любитель спорта знал понаслышке.
      Сюжет борьбы марафонцев как бы растворялся в расстоянии, ими преодолеваемом.
      ТВ сумело превратить марафон в зрелище.
      Бегуны в городском пейзаже, в ритмах современной городской жизни – это оказалось новым и неожиданным.
      Султан Рахманов появился в телевизионной студии на встрече кандидатов в олимпийскую сборную со строителями олимпийских объектов – его представляли в обстановке непринужденной, приближенной к домашней. Он и штангу приподнял как-то по-концертному, не переодеваясь в соответствующий костюм, а так, как был: в джинсах и летней рубашке. Производил он, уже титулованный тяжеловес, впечатление очень приятное. Чувствовалась в нем основательность, обретенная за последнее время уверенность.
      Но стоило в самый канун Олимпиады мелькнуть на телеэкране: подъезжают куда-то на автобусе штангисты, и среди них (ну не среди, конечно, а выделяясь) валко шагнувший из узкой двери на землю Василий Алексеев, как сразу же к олимпийскому турниру супертяжеловесов возник совершенно особый интерес. Все возникшие за время отсутствия Алексеева на большом помосте сомнения моментально рассеялись – раз выйдет на помост, значит, настроен победить.
      …Неудача постигла и другого великого атлета – Давида Ригерта. В интересах команды он перешел в более легкую весовую категорию и в ней, как видно, переоценил свои силы…
      Отойдя от не поднятой штанги, Ригерт улыбнулся, как улыбаются сильные люди в подобных случаях, – виновато, но открыто. И зал проводил его, побежденного, аплодисментами.
      Алексеев же, не одолевший начальный вес, не смог скрыть не отчаяние даже, не огорчение – растерянность. Он потерял вдруг обычный контакт с залом. (Что-то в этом было напоминающее миф об Антее.)
      Таким Алексеева никто еще не видел. Он выглядел опустошенным, оцепеневшим в непривычности ситуации. И зал не знал, как помочь ему, как отреагировать на подобную неудачу человека, приучившего всех к своим победам.
      Алексеев покинул помост (и телеэкран) при полном молчании собравшихся в зале, где состязались штангисты.
      А на пьедестал почета взошел Султан Рахманов.
      …Прошло более полугода, когда Василий Алексеев появился вновь на телеэкране в новом качестве.
      Шел международный турнир. Алексеев сидел за столиком жюри. Операторы почему-то показали его в профиль: осунувшегося, словно одухотворенного печалью, не потерявшего значительности.
      Наверное, телеэкранная жизнь наших чемпионов – область совершенно особая и, в общем, совершенно не обязательно подвластная спортивному календарю и вообще пребыванию в большом спорте. Сюжет ее, по-видимому, дольше и претендует вполне заслуженно на многосерийность.
      …На следующий день после финального заплыва женщин на дистанцию 200 метров брассом мне случилось беседовать с одним известным литератором – автором детективных романов.
      Человек, в общем, далекий от спорта, не знающий всей предыстории соперничества Богдановой, Качюшите и Варгановой, смотревший только по телевидению решающий олимпийский заплыв, он сказал: «…мне показалось вчера, что мы присутствуем при настоящей драме».
      Писатель, привыкший строить сюжет на очевидности разворачивающейся на глазах интриги, он мог и не заметить, что у финиша Варгановой достаточно было просто вытянуть руки, а она лихо прихлопнула ладонями стенку бассейна, пропустив момент последнего касания этой стенки кончиками пальцев Качюшите, дотянувшейся в предельности усилия до победы.
      Но он увидел только взгляд Светланы Варгановой при вручении ей серебряной медали.
      Не слезы (их не было), а только взгляд.
      Глаза, совершенно круглые в отрешенности, видящие сейчас то, что так и не случилось и уже никогда не случится с нею из-за краткости сроков, отведенных на олимпийские притязания.
      Не отчаяние даже, а непомерность не смиренного подобной, как виделось ей, нелепостью честолюбия.
      Мы видели на телеэкране и слезу, которую усталым движением стерла с усталого лица Лина Качюшите.
      Видели и странную улыбку Юлии Богдановой, доплывшей все-таки до своей медали, правда, не золотой, как виделось ей и всем, кто восхищался ею в начале олимпийского цикла, а бронзовой, но тоже ведь, согласитесь, дорого стоящей в условиях тех жестких сроков, отведенных сегодня для лидерства даже выдающимся талантам.
      Как-то, переключив телевизор на канал, где изображение шло без сопровождающегося комментария, не смог оторваться от зрелища, озвученного лишь естественным шумом в спортивном зале: глухо доносящимися репликами, необходимыми, как видно (слышно плохо, но все-таки слышно), объявлениями, сделанными судьей-информатором.
      Было в этом что-то завораживающее.
      Сначала, оставшись без комментаторского руководства, чувствуешь себя несколько неуютно, непривычно.
      Но довольно быстро втягиваешься в созерцание – чуть не сказал: содержание – особого мира.
      Телеэкран наполняется пластикой, чистой пластикой происходящего, как ведро, опущенное в колодец.
      Словом, возникла панорама паузы – время воспринималось вместе с пространством между фехтовальными поединками.
      Некая общность состояния, охватившего спортсменов, которых очень скоро сюжет соревнований разведет в разные стороны, приведет в разное настроение, равно и в разный ранг спортивного признания.
      На экране появилась знаменитая Елена Белова, отчужденная, безучастная, и рядом молодая, видимо, менее известная, во всяком случае, нам, далеким от фехтования зрителям, спортсменка.
      Возможно, их соседство в паузе между боями и не запомнилось бы, но на следующий день, уже сознательно переключив телевизор на тот же восьмой канал, снова пришлось увидеть фехтовальный зал, где на этот раз и Белова, и сидевшая с ней рядом фехтовальщица оказались в центре внимания.
      …Прихрамывая, Белова сошла с помоста. И к ней подошла женщина в белом халате.
      Соперница Беловой – юное приятное лицо, усталое до грусти, капля пота, как слеза, – осталась на помосте. Мужчина в форме команды Франции подал ей полотенце.
      Вчерашняя собеседница, соседка Беловой, разминается в стороне – колет брошенный на стулья защитный жилет…
      Операторы снова показывают соперницу Беловой на дорожке – француженка готова к продолжению поединка. А Белову что-то не видно – не попадает она в кадр…
      На дорожке, наоборот, появляется соседка Беловой – диктор объявил, но слова его различимы не совсем отчетливо: «В борьбу вступает Лариса…» (Незнакомая мне фамилия доносится привыкшему к «немому» изображению неотчетливо…)
      Ларису теперь показывают крупно – она теперь действующее лицо.
      Но затем на экране появляется группа мужчин в красных пиджаках, столпившаяся в стороне от помоста. Слышен голос диктора: «Вопрос о замене решает технический комитет…» (Мужчины в красных пиджаках, догадываемся мы, и есть члены технического комитета фехтовального турнира.)
      Грустная француженка, не знающая теперь, чья же она соперница – Беловой или Ларисы? – делает глоток из большой бутылки с минеральной водой…
      Лариса ходит нервными шагами, держа рапиру. Снова колет защитный жилет.
      Мужчины в красных пиджаках…
      Мрачное лицо Ларисы…
      Француженка грустит…
      Лариса пружинисто подпрыгивает…
      Француженка все грустит…
      «Техническим комитетом, – слышим мы, – принято решение, что на поле остается Белова».
      Французская фехтовальщица уже стоит на боевой дорожке. На переднем плане видно уходящую из кадра Ларису, на втором – натягивающую жилет Елену Белову.
      Измученная ожиданием француженка слабо улыбается кому-то (нам невидимому).
      Белова поднимается на помост, смеется, натягивая перчатку…
      Крупный план соперницы – француженка в маске, еще не опущенной на лицо. Оператор ловит взгляд, брошенный ею на Белову.
      Судьи проверяют рапиру француженки. Вспыхивает зеленый фонарь.
      Крупный план Беловой – она все еще без маски.
      Надевает ее решительно.
      Бой – несколько не понятных нам без квалифицированного комментатора эмоциональных всплесков.
      Укол? Да. Поединок окончен.
      Откровенно плачущую Белову уводят с помоста.
      Француженка тоже плачет. От информатора узнаем ее имя: «Победу одержала Уильири Бегар». И еще информация: «Таким образом, общую победу одержала команда Франции».
      Оказывается, мы попали как раз на решающий поединок между женскими командами СССР и Франции.
      Оказывается, в заинтриговавшем нас засилье пластики, не расфасованной соответствующим комментарием, мы все же верно ощутили редкую напряженность, эмоциональную насыщенность, заряженную чуть ли не в каждой детали.
      …Розмари Аккерман из ГДР – первая женщина в мире, преодолевшая двухметровую высоту.
      Потом мировой рекорд перешел к итальянке Саре Симеони – она прыгнула на один сантиметр выше.
      Но на Олимпиаде в Москве высота в сто девяносто четыре сантиметра оказалась непреодолимой для Аккерман.
      Она прыгала после Симеони, легко взявшей эту высоту и прилегшей за кадром ТВ на траву.
      Сбившая в последний раз планку Аккерман заспешила уйти из прыжкового сектора.
      Но в это время на матричном табло – на этом грандиозном подобии телеэкрана – возникло ее до нельзя огорченное лицо.
      И тогда чемпионский характер Аккерман, несмотря на только что перенесенное поражение, проявился у всех на глазах.
      Она улыбнулась своему печальному портрету – и отраженную экраном улыбку увидел весь зааплодировавший ей стадион и вслед за ним миллионы зрителей.
      ТВ непосредственно вмешалось (не просто включилось для своевременности отражения) в ход соревнований.
      Телезрителям удалось увидеть борьбу с собой (борьбу уже в несколько ином эмоциональном ключе, чем у побежденной ею соперницы) и олимпийской чемпионки Сары Симеони.
      Прослезившись от радости уже завоеванной в Москве победы, итальянка, однако, осталась в секторе.
      Она решила побить еще и мировой рекорд.
      Это, конечно, требовало новых сил, новой сосредоточенности.
      На глазах у миллионов выдающаяся спортсменка сделала все, чтобы забыть выдающуюся победу ради результата еще более выдающегося, результата, который никогда еще не был подвластен никому в ее спортивном жанре.
      Это желание сразу шагнуть на следующую ступень, отложив заслуженное торжество, не могло не взволновать трибуны и особенно телезрителей, наблюдавших состояние олимпийской чемпионки, можно сказать, в упор, вплотную.
      Рекорд не был побит. Но Симеони с помощью ТВ подарила зрителю несколько минут, рассказывающих о большом спорте, о необходимом для побед в нем честолюбии столько, что изложение этого потребовало стольких страниц.
      Матричное табло над чашей Лужников было еще одной изобразительной реальностью Московской Олимпиады.
      Зрелище, непосредственно воспринимаемое трибунами тут же воспроизводилось на табло.
      Подчеркнем: воспроизводилось, не просто зеркально отражалось. В таком воспроизведении событий сказывался уже приобретенный ТВ художественный опыт. Опыт преобразования того, что происходит в спортивном мире.
      Получалось, что при несомненной метафоричности изображенного на табло происходящее на поле все равно читалось на гигантском, поднятом над трибунами стадиона телеэкране прямо-таки документом.
      Метафора, словом, не вступала в противоречие с документом, смыкалась с ним, создавая реальность.
      Каждый мог теперь вместо вопроса к себе: что я видел? – перепроверить себя: а что я увидел?
      Итак, роман с футболом превратился в роман с телевидением – да неужели же я буду так прямолинейно воспринят в тех поисках себя, что совершались в мире спорта, вторгавшегося в остальной мир и менявшегося под воздействием всего в том мире происходившего?
      А с другой стороны – разве же и футбол, и телевидение не изобретены человечеством для углубления самопознания? Что, в конце концов, всего важнее?
      Поэтому и понятый прямолинейно не буду слишком уж огорчен.
      Что плохого в прямой линии – как-никак кратчайшее расстояние между двумя точками.
      Лишь бы эти точки приложения сил верно и вовремя найти.